1. Главное достижение

Как-то ночью, в сентябре 1947 года, Визенталь проснулся от сильного стука в дверь. Оказалось, что два ветерана партизанского движения пришли сообщить ему, что нашли место, где прячется Эйхман. Они жили в большом центре для перемещенных лиц «Адамонт», ждали, пока подвернется случай уехать в Палестину, а тем временем зарабатывали на жизнь торговлей на черном рынке.

Это было в неделю, предшествовавшую еврейскому празднику искупления Йом-Кипур, и верующие искали кур для совершения обряда «капарот», но в ту пору в Австрии был продовольственный дефицит, и раздобыть кур оказалось непросто. Рынок яиц контролировался государством, и крестьяне боялись, что за продажу кур их оштрафуют. Они посоветовали евреям попытать счастья на большой ферме, расположенной на склоне холма, но предупредили, что в прошлом хозяин фермы был одним из главарей нацистского режима и евреев ненавидит. Бывшие партизаны решили, что это Эйхман, и отправились к Визенталю. У этого человека две тысячи кур, объяснили они, и он ненавидит евреев; почему бы ему не быть Эйхманом? «Мы все были тогда одержимы Эйхманом», – пишет Визенталь.

Утром все они отправились в полицию Гайсхорна. Визенталь оставил выразительное описание старого деревенского дома, в котором та располагалась. В приемной сидели два крестьянина в коротких кожаных штанах и беседовали с седоусым добродушного вида начальником участка; Визенталь пишет, что он выглядел как осколок эпохи Габсбургов. Начальник встал, подошел к карте на стене, нашел то место, о котором говорили евреи, и сказал: «Мурер. Это ферма Мурера». Визенталь был потрясен. Мурер был жестоким нацистским преступником, прозванным «мясником из Вильнюса», и у Визенталя к тому времени было уже заведено на него дело. До войны в Вильнюсе проживала старинная и процветающая еврейская община; во время войны около восьмидесяти тысяч евреев города были убиты.

Визенталь подал жалобу в полицию, и Мурер был арестован. Гайсхорн относился к английской оккупационной зоне, но англичане выдали Мурера русским (так как Вильнюс находился в Советском Союзе), и он был приговорен к 25 годам тюрьмы. Таким образом, хотя это был и не Эйхман, Визенталь имел все основания испытывать удовлетворение.

Рассказывая о своих поисках Эйхмана, Визенталь пытался создать впечатление, будто постоянно получал информацию от целого ряда осведомителей, которых он зашифровывал псевдонимами или называл только по именам: Ганс, Стефан, Алекс и т. д., – но, по-видимому, все они были либо плодом его воображения, либо собирательными образами, составленными из реальных людей. Однако по крайней мере один настоящий осведомитель у него все-таки был: он работал на него в течение нескольких лет и жил в Альтаусзее.

Отношения Визенталя с австрийцами складывались непросто, но Валентин Тара был австрийцем «хорошим», и живописное курортное местечко, куда многочисленные писатели приезжали за вдохновением, представляет собой как нельзя более подходящую декорацию для трогательной истории о дружбе между выжившим во время Холокоста еврейским беженцем и австрийским деревенским жандармом, который, как и Визенталь, был неисправимым романтиком, беззаветно преданным делу, которому себя посвятил.

Родился Тара в консервативной католической семье. Его отец был столяром, но сам он собирался стать торговцем. С идеями социалистического гуманизма, которых он придерживался всю жизнь, Тара, по его словам, впервые познакомился во время Первой мировой войны, когда воевал на Восточном фронте. Однажды в русской деревне, которую они захватили, он увидел человека, переходившего улицу. Он вскинул винтовку и хотел его застрелить, но один из сослуживцев ему сказал: «Успокойся. У этого русского, как и у нас, тоже есть мать. Представь себе, что испытает твоя мать, когда ей скажут, что ты погиб». В результате Тара стрелять не стал. Сослуживец оказался социалистом. Он объяснил Таре, что они воюют только для того, чтобы обогащать производителей оружия, а на самом деле им на фронте делать нечего, и Тара, на которого это произвело впечатление, тоже стал социалистом.

На войне он был дважды ранен, и после второго ранения врачи сказали, что ему придется ампутировать ногу, но один венский доктор сумел его от ампутации спасти. Тара запомнил, что этот доктор был евреем. Тем не менее к строевой службе его признали негодным, и он пошел работать в жандармерию. Его начальник был противником нацизма, и Тара, разумеется, тоже.

После 1934 года политическая напряженность в Австрии усилилась, и Таре пришлось арестовывать как правых, так и левых. Однако левых он не раз об аресте предупреждал, подсылая к ним домой свою жену. За свои заслуги – особенно за борьбу с нацистами – он был дважды награжден золотой медалью и со временем сделал карьеру, став начальником жандармерии.

Жандармам часто помогали в работе добровольцы, и один из них, студент-еврей из Вены, как-то раз участвовал вместе с Тарой в разгоне нацистской демонстрации, но демонстрация переросла в жестокую драку, и парень был убит. С тех пор Тара часто говорил, что евреи, вопреки тому, что о них рассказывают, отнюдь не трусы.

Незадолго до присоединения Австрии к Третьему рейху (которое произошло в марте 1938 года) местные нацисты, не дожидаясь прихода немцев, захватили в Бад-Аусзее все рычаги управления, и начальник жандармерии, к которому они относились как к врагу, был арестован. Его переводили из тюрьмы в тюрьму, и какое-то время он даже провел в концлагере Дахау, но в конце концов сумел выйти на свободу, вернулся – перед самым концом войны – в свою деревню и стал членом подпольной антинацистской ячейки.

После войны бывшие подпольщики рассказали ему о большой соляной шахте, где были спрятаны ящики с произведениями искусства, золотом, драгоценностями и другими сокровищами, вывезенными нацистами из разных европейских стран. Нацисты собирались эти сокровища уничтожить, но подпольщикам удалось их спасти. Они рассказывали, что среди сокровищ была украшенная драгоценными камнями императорская корона и утверждали (ошибочно), что в одном из ящиков якобы находилась «Мона Лиза» Леонардо да Винчи. Впоследствии сокровища Альтаусзее тревожили воображение многих людей, включая Визенталя.

Подобно тому как жители Бад-Аусзее не стали дожидаться, пока нацисты навяжут им свое правление, и установили нацистский режим самостоятельно, подготовились они заранее и к приходу американцев. Как и нацистов, американцев они тоже встретили с распростертыми объятьями как своих освободителей.

В архиве Тары сохранились документы, свидетельствующие о том, что он, как и Визенталь, сотрудничал с КК. Причем при американцах его полномочия расширились: он стал членом комиссии по денацификации, проверявшей, чем те или иные люди занимались в период нацизма, и решавшей, могут ли они занимать государственные посты. Однако влиятельной фигурой Тара был недолго: в конце 1949 года ему пришлось выйти на пенсию. В результате у него появилось много свободного времени. Он использовал его, чтобы следить за тем, что происходит в Альтаусзее, и докладывать об этом Визенталю.

Для охотившегося на Эйхмана Визенталя было вполне естественно вступить в сотрудничество с проживавшим в Альтаусзее антинацистски настроенным пенсионером, а Тара, в свою очередь, охотно предоставил себя в распоряжение Визенталя. За домом на холме, который снимала Вера Либль-Эйхман, можно было вести наблюдение из мастерской сапожника, и Тара проводил в этой мастерской долгие часы.

Как-то раз к дому подъехала машина, и Тара записал ее номер. Выяснилось, что это была машина брата Эйхмана, работавшего в магазине электротоваров в Линце.

В другой раз почтальон принес жене Эйхмана письмо из-за границы, но, к сожалению, не обратил внимания на марку. «То ли из США, то ли из Южной Америки», – сказал он. Тара попросил его в следующий раз быть внимательнее, а еще лучше – забрать у жены Эйхмана конверт, например, под предлогом, что он коллекционирует марки.

Однажды Тара заметил, что возле дома крутится какой-то подозрительный тип, и, спрятавшись за деревом, стал за ним следить. Он был уверен, что это Эйхман, но так как арестовывать людей больше права не имел, то побежал за полицейскими. Однако у тех был как раз перерыв на обед, и, когда они вернулись, этот тип уже исчез. Тем не менее Тара все тщательно записал и сообщил Визенталю, что это почти наверняка был Эйхман.

Сын Тары Вальтер, ставший журналистом, вспоминал, что время от времени ездил с отцом в Линц, в гости к Визенталю, и что Визенталь, в свою очередь, приезжал в гости к ним. Он привозил им маленькие подарки. Однажды, например, привез для матери отрез ткани, а в другой раз – бутылку израильского вина.

Со временем Визенталь и Тара друг к другу привязались. Оба они были страстными детективами, оба любили всякого рода тайны, оба ценили грубоватый «кабацкий» юмор, и оба ненавидели нацистов. Визенталь платил Таре деньги, но, судя по письмам последнего, тот следил за женой Эйхмана не потому, что получал плату (как и не потому, что ему было нечем заняться), – в первую очередь он хотел наказать военных преступников, в том числе жителя его собственной деревни Вильгельма Гётля, которого ненавидел особенно сильно.

Один из первых членов СС, Гётль был офицером нацистской разведки, участвовал в уничтожении евреев Венгрии и был причастен к разграблению их имущества, но перед самым концом войны вступил в контакт с американской разведкой (которая именовалась тогда Управлением стратегических служб) и рассказал ей, помимо всего прочего, про Эйхмана и истребление евреев. Однако американцы сочли, что доверять ему нельзя, и контакты с ним прервали. После войны он работал в сфере образования и основал в Бад-Аусзее реальную гимназию, в награду за что муниципалитет повесил на гимназии табличку с его именем. Каждый раз встречая Гётля на улице, когда тот выгуливал свою собаку, Тара вскипал от гнева и спешил поделиться своими чувствами с Визенталем.

В многочисленных письмах, которые Тара писал Визенталю, профессиональной развединформации не содержалось и всего лишь пересказывались местные сплетни, но именно из этих писем (а также из некоторых дополнительных источников) Визенталь узнал, что жена Эйхмана переписывалась с каким-то человеком, жившим по другую сторону океана, возможно, в Южной Америке.

Однажды Тара (как в свое время и полицейский Лео Майер, которому в 1949 году пришлось провести в Альтаусзее Новый год) побеседовал с одним из детей Эйхмана, и тот сказал, что мама пообещала ему, что вскоре он увидит папу и что, возможно, они поедут за границу. Тара сообщил об этом Визенталю, а еще через какое-то время написал ему, что жена Эйхмана забрала детей из школы, даже не попросив выдать ей табель с оценками. Информация эта была очень важной. Определить детей в другую школу в какой-нибудь европейской стране без табеля было трудно, и это могло означать только одно: женщина решила уехать за океан.

Еще через некоторое время Тара написал, что жена Эйхмана исчезла, но отметил, что ее мебель и другие вещи остались в доме, а брат Эйхмана продолжает платить за квартиру – явно для того, чтобы создать впечатление, что она собиралась вернуться. Однако такого детектива, как Тара, этим нехитрым трюком ввести в заблуждение было трудно. 1 января 1953 года он сообщил Визенталю, что «в июле 1952 года Либль-Эйхман действительно эмигрировала с детьми в Южную Америку, где ее муж работает на каком-то предприятии, связанном с водоснабжением». Об этом, сообщил Тара, ему стало известно буквально «час тому назад».

Эта информация показалась Визенталю заслуживающей внимания (впоследствии оказалось, что она была более или менее правдивой: жена Эйхмана действительно эмигрировала в Аргентину, где ее муж работал на расположенной неподалеку от Буэнос-Айреса гидроэлектростанции), и он сделал то, что и должен был сделать: переслал копию письма Тары израильскому консулу в Вене Арье Эшелю (к тому времени уже знавшему, что Тара работал на Визенталя). Эшель, в свою очередь, тоже сделал что следовало: сообщил об этом двум сотрудникам израильских спецслужб, Шайке Дану и Йоне Розену, в то время работавшим в Европе. Во время Второй мировой войны оба они входили в группу палестинских евреев, заброшенных англичанами на парашютах в немецкий тыл, а сейчас занимались установлением тайных связей с восточноевропейскими евреями.

Для оплаты услуг Тары Дан и Розен выдали консулу из своего бюджета 200 долларов, а тот, со своей стороны, добавил к этим деньгам еще какую-то сумму из бюджета консульства. Он написал своему начальству в Министерстве иностранных дел, что Тара, возможно, напал на след, и попросил разрешения продолжать «тихое и методичное расследование с минимальными затратами на следующем этапе».

Менее чем через два месяца после этого Визенталь сообщил консулу, что Эйхман находится в Аргентине. Это было самым главным достижением Визенталя и первой достоверной информацией о стране, где скрывался Эйхман.

В своих воспоминаниях Визенталь придал этой истории «сказочный» характер. Впоследствии ему даже пришлось доказывать, что это не выдумка. Он напустил слишком много таинственности, добавил художественных деталей, засорил свой рассказ подробностями о том, как пытался проверить всякого рода слухи и прочие обрывки сведений, но, насколько можно судить по доступным для исследователей документам, главного он не выдумал.

 

2. Шпионские страсти

По словам Визенталя, начиная с 1948 года он страдал от бессонницы. Погоня за нацистскими преступниками истощила его нервную систему, и врач посоветовал ему найти для успокоения нервов какое-нибудь хобби. «Так, – пишет Визенталь, – я стал филателистом». И действительно, его нервная система пришла в порядок.

В 1953 году, отдыхая в Тироле в районе города Инсбрука, он случайно узнал, что некий филателист хочет продать часть своей коллекции. Он позвонил и договорился о встрече. Филателист, оказавшийся пожилым аристократом (бароном), сказал, что он был противником нацистского режима, хотя и служил во время войны офицером в немецкой разведке. Он сразу понял, что Визенталь – еврей, и тот рассказал ему, что сидел в концлагерях. Тогда барон подошел к книжной полке, снял с нее перевязанную бечевкой пачку писем и достал одно из них. Письмо было от его знакомого из Буэнос-Айреса, и в нем было два предложения, которые Визенталь, покинув дом барона, сразу же записал: «Ты не представляешь, кого я видел здесь уже дважды (и я знаю человека, который с ним даже разговаривал): эту мерзкую свинью Эйхмана, который возился с евреями. Он живет возле Буэнос-Айреса и работает в фирме, занимающейся водоснабжением». С трудом справившись с волнением, Визенталь поспешно с бароном распрощался и в тот же день сообщил о разговоре консулу Арье Эшелю.

Впервые эта история была рассказана Визенталем в книге, опубликованной после поимки Эйхмана, и по естественным причинам она ужасно разозлила начальника израильской службы безопасности Исера Харэля. Ведь если Визенталь сообщил, что Эйхман находится в Аргентине, еще в 1953 году, то Харэль должен был объяснить, почему он направил туда своих агентов только семью годами позже.

Харэль проанализировал рассказанную Визенталем историю о бароне предложение за предложением и слово за словом, изо всех сил стараясь поймать Визенталя на лжи. Встречался ли он с бароном «в конце осени 1953 года», как говорится в его книге, или еще в мае, как говорится в письме, посланном Визенталем президенту Всемирного еврейского конгресса Нахуму Гольдману? Израильскому консулу Арье Эшелю Визенталь написал еще в марте, по-видимому в день его встречи с бароном, и отметил, что письмо из Буэнос-Айреса, показанное ему бароном, было написано 24 февраля, однако Гольдману он написал, что письмо было датировано маем.

По понятным причинам Харэль торжествовал. Почему, вопрошал он, Визенталь не спросил барона, от кого именно тот получил письмо из Аргентины, где упоминался Эйхман? Почему он не проявил любопытства и не сходил к барону еще раз? «Даже если вся эта история и имела место вообще, – пишет Харэль, – речь идет о самом позорном провале Визенталя за всю историю его охоты на Эйхмана, и нет ему за это прощения».

На первый взгляд это действительно так. Но на самом деле все обстоит несколько сложнее.

В своих книгах Визенталь имени барона не называл, а в донесении консулу назвал его «М.», однако в письме Гольдману не только его имя привел, но и сообщил о нем несколько подробностей. Он писал, что барона звали Генрих Маст и что тот был офицером немецкой разведки, после войны работавшим на американцев. В письме Эшелю Визенталь отметил, что «хорошо барона знает», и действительно еще за год до того, в письме одному своему израильскому знакомому, рассказал, как с бароном познакомился. Кто-то (кто именно, он не знал) распустил слух, что он и Маст работают на разведку Польши и Чехословакии, после чего Маст, по его словам, пришел к нему в офис и сказал, что поставляет разведывательную информацию организации Рейнхарда Гелена (генерала вермахта, который после войны работал на американцев). Таким образом, в противовес тому, что Визенталь рассказал в своих воспоминаниях, их знакомство не было случайной встречей двух филателистов.

По этой истории хорошо видно, в каком обществе Визенталь в Линце вращался. Среди его знакомых были всякого рода темные личности и авантюристы, которым было что скрывать, жулики, замышлявшие разного рода грязные делишки и интриги, а также секретные агенты, обладавшие чересчур богатым воображением. Они встречались в одних и тех же кафе, сидели в одних и тех же барах, все друг о друге сплетничали и все друг за другом шпионили. Однако все они были скорее дилетантами и фантазерами, чем профессиональными разведчиками.

Один из линцких знакомых Визенталя, полицейский Лео Майер, рассказал ему однажды о подпольной сети изготовителей фальшивых документов, помогавшей нацистским преступникам изменить имя и сбежать за границу. По словам Майера, штабом этой организации служило одно из кафе в Линце. Визенталь в это кафе зашел, но ничего подозрительного там не обнаружил. Однако через какое-то время полиция устроила там облаву и арестовала человека, у которого было при себе несколько фальшивых удостоверений. Его звали Йозеф Урбан, и он был одним из главных представителей Эйхмана в Будапеште. По словам Визенталя, ему разрешили присутствовать на допросах Урбана, и тот, помимо всего прочего, рассказал, что одним из его тайных агентов в Будапеште был Режё Кастнер. Визенталь написал Кастнеру и попросил разъяснений, но ответа не получил.

Через два дня после ареста Урбана в полицию Линца явились американские агенты и забрали его с собой, но тут же отпустили. Один из них объяснил австрийцам, что Урбан руководил сетью агентов, поставлявших информацию о событиях и обстановке в Советском Союзе.

Майер видел Урбана в городе почти каждый день. Несмотря на то что тот был нацистским преступником и изготовителем фальшивых документов, помогавшим другим нацистам сбежать, он как ни в чем не бывало расхаживал по городу, и это выводило Майера из себя. Он стал следить за теми, кто работал на Урбана. Оказалось, что Урбан создал фирму, которая якобы занималась вывозом мусора в советской оккупационной зоне, но на самом деле его работники собирали главным образом бумажки. Эти бумажки они привозили Урбану домой, он их разбирал и, если, скажем, находил письмо какой-нибудь женщины, рассказывавшей мужу о своей работе на новом тракторном заводе, докладывал американцам, что, по сообщению его «агентов», в Советском Союзе строится новый танковый завод, за что его хозяева исправно платили ему долларами. Майер не пишет, как именно он про эту аферу узнал, и говорит только, что его начальник, улышав доклад полицейского, улыбнулся в усы и предложил американцам про это не рассказывать.

Визенталь чувствовал себя во всей этой атмосфере как рыба в воде: она хорошо соответствовала его страсти к разного рода секретам и авантюрам.

Однажды он оказался замешан в скандале, связанном со шпионажем в пользу Советского Союза. Главными подозреваемыми были два американских военнослужащих-еврея, Курт Понгер и его зять. В свое время Понгер, будучи следователем на Нюрнбергском процессе, помогал Визенталю собирать информацию об Эйхмане, а в 1948 году брал у него показания относительно его биографии (по-видимому, в связи с приемом на работу в Центральное разведывательное управление США). Они были приятелями и даже строили совместные планы, включая публикацию книги и экспорт в Израиль деревянных домиков для новых репатриантов.

Допрашивался по этому делу также «человек с собакой» из Альтаусзее, Вильгельм Гётль. Он рассказал ЦРУ, что однажды Понгер связался с ним и сообщил, что «Джойнт» («или какая-то другая международная еврейская организация») назначил за голову Эйхмана награду в сумме ста тысяч долларов. Однако Гётль заподозрил, что Понгер вступил с ним в контакт по поручению израильской разведки, и сотрудничать отказался. Согласно одному из отчетов ЦРУ, Визенталь обещал за информацию, которая приведет к поимке Эйхмана, сто тысяч австрийских шиллингов.

Гётля Визенталь, по-видимому, знал, хотя это и отрицал. В начале 60-х годов западногерманский журнал «Штерн» опубликовал о Гётле статью, где говорилось, что тот работал на Визенталя, но Визенталь вчинил журналу иск о клевете, сумел убедить суд, что с Гётлем не знаком, и выиграл процесс. Тем не менее в записанном на магнитофонную пленку разговоре со своим биографом Геллой Пик он признался, что Гётля знал.

Гётль же, в свою очередь, знал барона Генриха Маста, а тот был знаком с Понгером. Узнав об аресте Понгера и его зятя, Маст написал Гётлю: «А я-то всегда думал, что они работают на израильскую разведку».

В одном из документов ЦРУ того времени говорится (причем как о чем-то само собой разумеющемся и всем известном), что Визенталь – израильский агент.

В 1955 году ЦРУ получило отчет от безымянного информатора, сообщавшего, что ему предложили участвовать в похищении известного военного преступника – «некоего Адольфа Эйхмана» – с целью передачи его Израилю и что Эйхман был найден, арестован и передан Визенталю, после чего тот арендовал самолет, на котором Эйхмана и доставили в Израиль. Причем, по словам информатора, операция была очень изощренной: официально самолет летел не в Израиль, а в какую-то другую страну Ближнего Востока, но прежде чем туда проследовать, сел в Израиле, высадил Эйхмана и лишь потом отправился в пункт назначения. При этом о посадке в Израиле экипаж самолета никому не сообщил и «получил за свое молчание большие деньги». Израиль, продолжал информатор уже в будущем времени, сначала объявит, что ему стало известно, будто Эйхман служит офицером в одной из арабских армий, а еще через полгода заявит, что Эйхман захвачен в плен: тем самым будет замаскирован тот факт, что его похитили в Европе. Также информатор докладывал, что за свое участие в операции получил гонорар и что Визенталь пообещал ему к тому же щедрую надбавку.

Через без малого два месяца в ЦРУ догадались, что этот отчет – не более чем розыгрыш, а информатор признался, что речь шла не о какой-то осуществленной операции, а всего лишь о плане.

Учитывая всю эту разветвленную систему связей и взаимоотношений, нельзя исключить существование какой-то причины, побудившей Маста рассказать Визенталю, что Эйхман находился в Аргентине.

Как бы там ни было, но факт остается фактом: 24 марта 1953 года Визенталь написал израильскому консулу, что Эйхман проживает возле Буэнос-Айреса и поддерживает отношения с некоторыми обитателями расположенного в городе немецкого поселка. Это, по словам Визенталя, подтверждало информацию Валентина Тары. Еще через четыре недели он снова написал консулу и сообщил, что, как ему стало известно, во время облавы на неонацистов в ФРГ найдена переписка с Эйхманом, тоже указывающая на то, что тот находится в Аргентине.

Казалось бы, с этого момента в Израиле должны были знать, что Эйхман живет в Буэнос-Айресе, но позднее Визенталь пережил шок, когда узнал, что его письмо было похоронено в какой-то папке, поскольку никто его значения не оценил и всерьез к нему не отнесся. Будучи государством молодым и все еще сражавшимся за свое существование, Израиль интересовался будущим гораздо больше, чем прошлым, и поискам нацистских преступников внимания почти не уделял. Первоочередными израильские разведчики считали задачи совсем иные – тем более что вся серьезность Холокоста в Израиле тогда еще полностью осознана не была. Как позднее писал Моше Перельман, в целом поиски Эйхмана велись «не слишком усердно» и практически всегда на дилетантском уровне: «разнюхают там, разнюхают сям», но не более того. И, надо полагать, Перельман знал, о чем говорил: ведь он был пресс-секретарем израильской армии, директором пресс-канцелярии правительства, советником Давида Бен-Гуриона, и Бен-Гурион лично дал ему разрешение на публикацию книги. Поэтому уверенно утверждать, что в 1953 году в Израиле знали, что Эйхман находится в Аргентине, невозможно. Наверняка об этом знала только папка, в которую было подшито донесение Визенталя.

 

3. «ОДЕССА»

В мае 1945 года, за день или два до освобождения Визенталя из Маутхаузена, Эйхман побывал в деревне Альтаусзее, а через несколько дней был арестован американским патрулем. Его посадили в лагерь тюремного типа, но он выдал себя там за другого и сбежал сразу после того, как его помощник Дитер Вислицени упомянул имя Эйхмана в своих показаниях в Нюрнберге. С помощью друзей из СС он сумел спрятаться (сначала на юге, а потом на севере Германии), работал лесорубом, выращивал кур, а в начале пятидесятых годов тайком перешел границу Италии и добрался до Генуи, где один францисканский монах раздобыл ему паспорт на имя Рикардо Клемента и въездную визу в Аргентину.

Точно так же поступили и другие нацистские преступники, которые с помощью также различных людей, учреждений и структур (выскопоставленных католических функционеров, правительств Аргентины и других государств, разнообразных разведывательных организаций, включая американские и т. д.) перебрались в другие страны. Некоторые люди помогали им за деньги, другие – потому что рассчитывали извлечь из этого какую-то выгоду, кое-кто оказывал им гуманитарную помощь как беженцам (зачастую даже не зная, кому они помогают), а приверженцы нацистской идеологии делали это сознательно. Однако в целом это история очень запутанная и окутанная покровом тайны. Впоследствии попытки установить истину предпринимались неоднократно, но вся правда о том, как многие нацисты сумели сбежать, на свет до сих пор так и не вышла.

Вскоре после войны прошел слух о том, что существует некая тайная организация под названием «ОДЕССА», помогающая нацистским преступникам перебираться в далекие страны, и Визенталь приложил много усилий, чтобы об этой организации узнал весь мир. Скорее всего, он верил в ее существование вполне искренне, однако от кого именно о ней узнал, так никогда и не рассказал, и даже спустя много лет продолжал называть источник своей информации кодовой кличкой «Ганс». Он писал, что «Ганс» был преуспевающим западногерманским промышленником и просил его настоящего имени не раскрывать.

Они познакомились в 1948 году, в Нюрнберге. Обстоятельства, при которых «Ганс» рассказал Визенталю об организации, в разных версиях этой истории отличаются, но во всех говорится, что это была организация ветеранов СС, сокращенно именовавшаяся по-немецки «ODESSA», что она занималась тайной переправкой нацистских преступников в те или иные пункты назначения (главным образом, в Южную Америку), что эта организация была подпольной, имела связи по всему миру и действовала как хорошо отлаженный механизм. Позднее «Ганс» прислал к Визенталю своего человека, сообщившего ему некоторые дополнительные подробности, а именно что «ОДЕССА» откололась от организации аналогичного типа под названием «Паук», штаб которой находился в сирийском посольстве в Риме, и что в Риме проживает австрийский епископ Алоис Гудал, помогающий тайно переправлять нацистских преступников за границу.

По словам Визенталя, среди главарей этой организации были нацистские преступники, которых он впоследствии искал долгие годы, в частности изобретатель «грузовиков смерти», где евреев убивали выхлопными газами, Вальтер Рауф.

Поскольку Визенталь принимал участие в операциях организации «Бриха», это помогло ему понять, как «ОДЕССА» провозила нацистских преступников через границы: в грузовиках, заваливая сверху газетами, подобно тому, как пересекали границы сотни тысяч других беженцев, включая евреев, отправлявшихся в Палестину. Визенталь вычислил маршрут, по которому нацисты бежали из Германии в Италию, и обнаружил, что они использовали те же самые горные тропы, по которым водили евреев активисты «Брихи», и те же постоялые дворы, так что иногда евреи и нацисты – сами того не зная – жили одновременно в одних и тех же местах (например, нацисты – в подвале, а евреи – на первом этаже), причем и те и другие, опасаясь, что их могут обнаружить, старались вести себя очень тихо.

Не исключено, что Визенталь так настаивал на существовании «ОДЕССА» еще и потому, что американская разведка тоже допускала, что эта организация не фикция. В конце 1946 года американцы получили информацию, что некоторые называют ее «Скорцени» – по имени знаменитого эсэсовца Отто Скорцени. Правда, американцы отнеслись к этим сведениям с осторожностью, посчитав, что организация использует имя Скорцени только для помпы, а на самом деле он ее руководителем не является. Тем не менее слухи об «ОДЕССА» приходили из самых разных источников, хотя никто толком сказать не мог, о чем именно шла речь. В одном из тогдашних американских отчетов высказывалось предположение, что вывозом нацистов занимались коммунисты, и даже перечислялись несколько залихватских кличек членов организации (вроде «Кровавого Джонни»), а в другом говорилось, что Советский Союз снабжал нацистов не только деньгами, но и наркотиками. Кстати, в том же отчете сообщалось, что на коммунистов работала некая больная сифилисом проститутка, пытавшаяся заражать американских солдат.

Один американский разведчик, работавший в Южной Германии, в городе Бамберге, доложил своему начальству, что доказательств существования «ОДЕССА» обнаружить не смог, и высказал предположение, что эта «организация» могла быть плодом чьего-то воображения, а возможно, и сознательным розыгрышем. Дело о ней он предложил закрыть.

Доказательств существования такой организации так и не было найдено; тем не менее несколько нацистских лидеров действительно исчезли, и в самом предположении, что нацисты помогали друг другу бежать и получали помощь со стороны, ничего невозможного нет. Через несколько лет после смерти епископа Гудала были опубликованы его воспоминания, и оказалось, что он и в самом деле помогал скрываться нацистским преступникам. В любом случае, пока не было доказано, что они умерли, их – как и в случае с Эйхманом – приходилось считать живыми.

 

4. Первый охотничий сезон

В 1947 году Визенталь случайно познакомился с одним специалистом по генеалогии и заказал ему родословную семейства Ферингер. Он хотел разыскать капо из концлагеря Плашув Тони Ферингера по кличке Блондин Тони. Он вообще уделял много времени поиску преступников, издевавшихся лично над ним. В результате обнаружилось сразу несколько Ферингеров, и один из них, двадцати четырех лет, подошел под описание. Визенталь говорит, что подослал к нему фотографа, который тайком сделал снимок, и по фотографии Визенталь его сразу опознал. Ферингер предстал перед судом, где Визенталь выступил в качестве свидетеля обвинения, был осужден на семь лет и через три года умер в тюрьме.

Тувья Фридман, создавший в Вене первый Центр документации, писал руководству «Яд-Вашем», что уже к концу 1952 года Визенталь сумел разыскать сотни военных преступников, представших перед судом. Много лет спустя Визенталь написал Фридману письмо, в котором сообщил, что их было примерно двести.

Визенталь и Фридман находились друг с другом в постоянном – почти ежедневном – контакте и, помимо всего прочего, вместе искали евреев, работавших в «юденратах». В 1947 году Фридман послал Визенталю более восьмидесяти писем, а Визенталь Фридману – около ста. Оба они писали в деловито-формальном стиле (обычно по-немецки, но иногда и по-польски), оба делали это на официальных бланках, и оба подписывались «с сионским приветом». Содержание писем было в основном одним и тем же: они обменивались информацией о евреях, сумевших выжить, и о людях, подозреваемых в военных преступлениях, просили друг друга выяснить те или иные подробности относительно дел, которыми занимались, или взять у кого-то показания.

У Фридмана было четверо или пятеро помощников, а Визенталю помогали двое или трое добровольцев, но большую часть работы оба делали самостоятельно. Впрочем, находить свидетелей преступлений нацистов было, по-видимому, не так уж и сложно: часто люди обращались к ним по собственной инициативе. Так, два бывших узника концалегеря «Гуссен-2» сообщили Визенталю, что в гостинице «Пост» в Бад-Халле работает поваром один из охранников лагеря по кличке Ганзел. Он был очень жестоким: избивал заключенных, убивал, а особенно любил будить их, измученных каторжным трудом, по ночам и подвергать издевательствам. Визенталь проинформировал об этом полицию и Фридмана.

В общей сложности в тот год они сообщили друг другу примерно двести пятьдесят имен подозреваемых. Позднее Фридман говорил, что один только его Центр обнаружил около шестидесяти преступников и что некоторые из них предстали перед судом в Австрии или, подобно Муреру, были выданы Советскому Союзу.

Уже в тот период Визенталю были известны имена нескольких самых жестоких военных преступников, в частности коменданта лагеря смерти Треблинка Франца Штангля и доктора Йозефа Менгеле.

Менгеле был врачом, прославившимся, помимо всего прочего, своими чудовищными медицинскими экспериментами над узниками Освенцима, и его имя было к тому времени уже широко известно. Примерно через год после окончания войны газета еврейской общины даже сообщила о его аресте и попросила читателей присылать свидетельства, но эта информация оказалась неточной. Летом 1945 года американцы действительно Менгеле арестовали, но опознать его не сумели и через несколько недель отпустили.

Однако Штангль, в отличие от Менгеле, знаменит не был, и даже сам Визенталь впервые наткнулся на его имя лишь в 1948 году, когда просматривал список старших эсэсовских офицеров, представленных к наградам. Позднее один западногерманский журналист, вернувшийся из поездки по арабским странам, сказал ему, что Штангль живет в Дамаске.

Кроме Менгеле и Штангля, Визенталь очень хотел поймать также одного из ближайших сподвижников Адольфа Гитлера Мартина Бормана.

В процессе поисков Визенталю часто приходилось взаимодействовать с прокуратурами Австрии и ФРГ, а также обращаться в действовавшие тогда в Австрии «народные суды». Эти суды были созданы после того, как 8 мая 1945 года – через три дня после освобождения концлагеря Маутхаузен – временное правительство Австрии приняло решение объявить нацизм вне закона. Через несколько недель был принят соответствующий закон.

Процессы над военными преступниками сопровождались горячими спорами о способности человека вершить справедливый суд. «Я знаю, – говорил Визенталь, – что адекватного наказания для нацистских преступлений нет. Приговоры могут быть только символическими, потому что нет пенитенциарной системы, подходящей для таких чудовищных преступлений».

Еще одна проблема состояла в том, что, в отличие от израильского закона о наказании нацистов и их приспешников, законодательства Австрии и ФРГ не считали нацистские преступления чем-то исключительным. Они относились к таким преступлениям как к обычным уголовным и судили преступников на основаниих рядовых статей уголовного кодекса. Поэтому Визенталь считал, что показания военных преступников важнее, чем полученные ими наказания. «Суды, – говорил он, – необходимы нам как исторический урок и как предостережение будущим убийцам».

Но уже через два с половиной года он чувствовал глубокое разочарование. Он ходил от прокурора к прокурору, от судьи к судье, от следователя к следователю, но никто из них этой темой заниматься не хотел. А тем временем беженцы Австрию покидали, разъезжаясь по всему земному шару, и с каждым годом брать у них показания становилось все труднее и труднее.

Статистика хорошо объясняет причину разочарования Визенталя. В Австрии и ФРГ на военных преступников было заведено около четверти миллиона дел, но лишь в десятой части случаев дело дошло до обвинительных заключений и менее половины из них закончились вынесением обвинительного приговора. При этом подавляющее большинство осужденных преступников были приговорены к коротким срокам тюремного заключения. Несколько десятков смертных приговоров, в большинстве своем не приведенных в исполнение, и пожизненных заключений, тонули в море закрытых дел, смягчений приговоров, оправданий и помилований.

Глубокую горечь вызывало у Визенталя также поведение оккупационных войск. Их военные трибуналы вынесли смертные приговоры нескольким сотням нацистских преступников, но вскоре после войны свою деятельность прекратили.

Когда Визенталь сотрудничал с американцами, он участвовал в подготовке судебных процессов, проводившихся в бывшем концлагере Дахау, где судили, в том числе, преступников из Маутхаузена, и по его подсчетам было допрошено около двух тысяч подозреваемых. Однако лишь около двухсот из них предстали перед судом, более ста были оправданы (за отсутствием доказательств или свидетелей), и большинство осужденных позднее из тюрем выпущены.

«Холодная война» привела к тому, что американцы потеряли к нацистам интерес. Уже в 1951 году они смягчили целый ряд приговоров, включая смертные, а некоторых преступников помиловали и выпустили. Им хотелось укрепить свои позиции в ФРГ, и многих нацистов они даже стали брать к себе на службу.

Доктор Карл Йозеф Фишер, служивший, как установил Визенталь, врачом в Освенциме и двух других концлагерях, был найден и арестован, но почему-то отпущен. Визенталь написал Зильбершайну, что кто-то, по-видимому, за его освобождение заплатил. При этом американские власти, судя по всему, вообще не намеревались отдавать Фишера под суд. Однако когда Визенталь хотел организовать по этому поводу демонстрацию, американцы велели ему оставить это дело в покое. Тогда он послал письмо протеста австрийскому министру юстиции.

Кроме того, американцы выдавали много въездных виз военным преступникам из России, Украины, Литвы и Эстонии. Визенталь протестовал и против этого, и его протесты публиковались в газетах.

Что касается англичан, то они делали для наказания военных преступников еще меньше.

«Самыми глупыми нацистами были те, кто после падения Третьего рейха покончили с собой», – сказал как-то Визенталь, и даже его, человека, который был убежден в недопустимости мести, в тот период начала посещать мысль, что сразу после освобождения нацистов следовало просто-напросто перебить. «К величайшему сожалению, – писал он, – в этом есть своя правда».

Формальное сотрудничество Визенталя с американскими оккупационными властями продолжалось менее двух лет, и расстались они, судя по всему, не слишком дружелюбно. Американские солдаты, победившие нацистов и освободившие узников концлагерей, вернулись домой, а те, кто пришли им на смену, не проявляли такой же степени сочувствия перемещенным лицам. У Визенталя сложилось впечатление, что они больше любовались красивыми пейзажами и развлекались с местными девушками, чем искали нацистских преступников.

В отчете американской разведки, составленном в июле 1955 года, говорится, что Визенталь не относится к американцам всерьез и считает их детьми, играющими в мировую политику. По его мнению, судьба даровала им огромную власть, но они используют ее неразумно и полагаться на них нельзя, поскольку они меняют свои взгляды, как флюгер, в зависимости от того, куда ветер дует, и находятся под слишком большим влиянием немцев.

Визенталь рассказывает, что как-то раз один из американцев спросил его, почему он не эмигрирует в Америку. «Такие люди, как вы, – сказал он, – могут сделать у нас хорошую карьеру. Нашими дорогами управляют красные и зеленые огни светофоров, но всем остальным заправляют евреи». Визенталь оскорбился, и, по его словам, именно это побудило его с американцами порвать. Тем не менее в глубине души он так и не перестал ими восхищаться.

Разочарование Визенталя было таким сильным еще и потому, что искать военных преступников прекратили не только американцы, англичане, немцы и австрийцы, но даже еврейские организации. «В первые годы после войны, – писал он, – мы уснули. Мы занимались чем угодно, только не поиском военных преступников. Ведь как известно, у евреев не было на это денег». По его оценке, от наказания сумели уйти девяносто процентов преступников, и «когда-нибудь, – говорил он, – нам придется за это оправдываться».

В Австрии розыском военных преступников не занимался даже Всемирный еврейский конгресс, и один из его руководителей, Оскар Карбах, объяснил Визенталю, что на то были причины политического свойства. Австрия, по его словам, нужна была всему миру как нейтральная страна, где можно было устраивать встречи между представителями Западного и Восточного блоков, а на фоне чудовищных процессов над нацистскими преступниками работа международных организаций, включая ООН, была бы невозможна.

Хотя Карбах этого и не написал, но нейтральная Вена была также идеальной площадкой для шпионской деятельности. В таком «плацдарме» нуждались все. «Я не удивлюсь, – писал он, – если в будущем какой-нибудь историк обнаружит, что австрийцы получили четкий приказ не относиться к судам над военными преступниками всерьез», – и добавил, что Визенталю, наверное, известно об этом лучше него самого.

 

5. Провал

Сообщив израильскому консулу, что Эйхман живет в Аргентине, Визенталь находился на седьмом небе от счастья: он был уверен, что Израиль начнет действовать немедленно. Он представлял себе, как к нему придут и попросят адрес информатора в Буэнос-Айресе, как он еще раз навестит барона Маста и как барон не только не откажется помочь, но, возможно, даже даст ему рекомендательное письмо, после чего кто-нибудь сразу отправится в Буэнос-Айрес, чтобы найти Эйхмана. Может быть, думал Визенталь, это будет израильский разведчик, а может быть, какой-нибудь южноамериканский еврей, действующий по поручению Всемирного еврейского конгресса. Свое дело Визенталь сделал, но он понимал, что продолжать искать Эйхмана самостоятельно больше не сможет: для этого требовалось вмешательство государственных инстанций. Однако прошел год, но не произошло ровным счетом ничего.

В марте 1954 года в Линц приехал консул Эшель и сказал Визенталю, что президент Всемирного еврейского конгресса Нахум Гольдман просит прислать ему отчет о ходе расследования по делу Эйхмана. С этой просьбой Гольдман обратился к консулу еще несколькими месяцами ранее, пояснив, что она исходит от американской разведки, и израильский дипломат пообещал ему поговорить с Визенталем, однако сделать этого так и не собрался и в результате получил от Гольдмана еще одно письмо, где тот упрекал его за медлительность. «Американскую разведку, – писал Гольдман, – интересует любая информация по этому делу, которую консул может ей предоставить».

Визенталь поспешил изложить все, что ему было известно об Эйхмане. Гольдман был человек очень влиятельный, и со столь важной персоной ему еще никогда контактировать не приходилось. При этом, понимая, какая большая ответственность на нем лежит, Визенталь постарался быть осторожным в формулировках. «Я, – писал он, – разумеется, не могу поручиться на сто процентов, что Эйхман действительно находится в Аргентине или что он находился там в 1953 году, но все признаки убеждают меня в том, что дело обстоит именно так».

Внезапный интерес ЦРУ к Эйхману объяснялся, естественно, не тем, что оно вдруг испытало страстное желание свершить справедливость, а скорее причинами иного – в первую очередь политического – свойства. Спровоцирован этот интерес был отчасти и самим Визенталем, когда он заявил, что Эйхман поддерживает тесные связи с палестинским муфтием (о чем говорил также в свое время Всемирный еврейский конгресс), в связи с чем родилась теория, что нацистские военные преступники прячутся в арабских странах, чтобы продолжать оттуда делать то, что они начали в Освенциме. Однако не все, что публиковалось на эту тему, соответствовало действительности, и по крайней мере одно известие такого рода – как не без доли лукавства признался Визенталь в письме своему знакомому – было сфабриковано. «Сообщение о том, что Эйхман находится в Каире, – писал он, – было высосано из пальца». Родилась эта утка, по его словам, так. Однажды в гости к нему пришел его старый приятель, корреспондент информационного агентства Юнайтед Пресс, и, решив, что пришло наконец время «подыскать для арабов подходящего союзника», они сочинили новость о том, что Эйхман позвонил своей семье из Каира. В своем письме Визенталь не без удовольствия рассказывает, как с австрийского радио новость перекочевала в израильские газеты и как – с помощью других информационных агентств – она быстро разнеслась по всему миру, от Берлина до Москвы. «Думаю, – с гордостью заключает он, – что тем самым я оказал еврейскому делу важную пропагандистскую услугу».

В июне 1953 года была опубликована еще одна новость такого рода. Согласно ей, Эйхмана в компании с бывшим муфтием видели в районе Дамаска. Это сообщение привлекло внимание главы нью-йоркской ешивы «Мир» раввина Авраама Калмановича, и он сразу же обратился к президенту США Дуайту Эйзенхауэру с эмоциальным письмом, в котором попросил Эйхмана арестовать.

Ешива «Мир» существовала уже более ста лет и считалась одной из лучших в Восточной Европе, а сам Калманович еще в возрасте двадцати с небольшим был признан выдающимся знатоком Торы и духовным лидером. В 1940 году ему удалось добраться до Нью-Йорка, и он сумел организовать оттуда переправку учащихся ешивы в Японию и Китай, а после войны добился для них разрешения на приезд в Нью-Йорк, и ешива возобновила свою работу.

Одновременно с письмом президенту США Калманович направил также послание американскому государственному секретарю, и на оба своих послания получил один ответ. «Как известно, – говорилось в нем, – Соединенные Штаты Америки не имеют права арестовывать людей в других странах, а где находится Эйхман и что он делает, неизвестно; поэтому у нас нет никаких оснований обращаться по этому поводу к какому-либо государству или предпринимать в этом отношении что бы то ни было другое».

Калмановича, однако, этот ответ не удовлетворил, и в результате на свет появилась пухлая папка, заполненная его перепиской с американским Министерством иностранных дел. «Этот человек, – писал раввин сотруднику министерства, приславшему ему ответ, – является серьезной угрозой для всех народов мира, борющихся за демократию». Главным тезисом Калмановича было утверждение, что, вступив в союз с арабами, Эйхман представляет опасность для Государства Израиль.

Но письмами президенту и в министерство Калманович не ограничился. Он также уговорил целый ряд сенаторов и членов конгресса обратиться к директору ЦРУ Аллену Даллесу. Обращений – как письменных, так и по телефону – поступало все больше, и Калмановича пригласили для беседы с одним из сотрудников ЦРУ. Но хотя раввин говорил очень страстно и предупреждал об опасности второго Холокоста, чиновники отреагировали на его тирады с ледяным равнодушием. Тем не менее, поскольку за Калмановича хлопотали сенаторы и конгрессмены, обидеть раввина категорическим отказом в ЦРУ не решились.

Нахум Гольдман оказался замешан в эту историю либо потому, что ему написал по этому поводу Калманович, либо потому, что к нему обратился один из тех политиков, которых раввин пытался заинтересовать, но, судя по всему, он тоже отнесся к этому делу как к досадной головной боли, и, когда Калманович написал ему, что Эйхман – главный фактор, из-за которого арабские страны нападают на Израиль, особого впечатления на него это, по-видимому, не произвело. Тем не менее связи Калмановича в ЦРУ возымели эффект, и в результате Гольдман попросил-таки израильского консула в Австрии прислать ему информацию об Эйхмане.

Получив отчет Визенталя, Гольдман передал его Калмановичу, а на следующий день сообщил ему, что получил также информацию из Берлина, согласной которой Эйхман находится в Сирии. Особо надежной он эти сведения не считал, но попросил передать соответствующим инстанциям в Вашингтоне и их тоже. Калманович направил все материалы Аллену Даллесу. В сопроводительном письме он, правда, назвал только Сирию, а про Аргентину умолчал, но в письме, которое параллельно послал в Министерство иностранных дел, упомянул оба этих государства.

Таким образом, начиная с этого момента, и в США могли знать, что Эйхман скрывался в Аргентине: ведь письмо Визенталя находилось теперь в распоряжении американцев. Однако в Вашингтоне поступили так же, как в Тель-Авиве: подшили материал в папку, но хода делу не дали. Тем не менее никаких оснований утверждать, что американцы не желали ловить Эйхмана сознательно, нет. Просто, как и у израильтян, у них были другие приоритеты.

Визенталь обо всем этом ничего не знал. Просьба лидера сионистского движения, переданная ему израильским консулом, вселила в его сердце большие надежды. Скоро, думал он, дело наконец-то сдвинется с мертвой точки, и поимка Эйхмана – теперь уже вопрос нескольких дней. Но прошло две недели, а ответ из Нью-Йорка все не приходил. Визенталь недоумевал. Может, его письмо пропало по дороге? Или затерялся посланный ему ответ?

Прошло четыре недели, а Нью-Йорк по-прежнему молчал. Тем не менее Визенталь все еще продолжал надеяться, что Гольдман пришлет к нему своего агента и они вместе поедут к барону Масту, чтобы узнать адрес информатора из Буэнос-Айреса. Несколько раз он обращался к консулу, и тот советовал ему запастись терпением. Однако постепенно его терпение начало иссякать. «Девять лет я трудился над тем, чтобы найти Эйхмана, – писал он позднее. – Я действовал в одиночку и почти без посторонней помощи. И вот, когда доктор Гольдман проявил к моей деятельности интерес и изъявил готовность Эйхмана поймать, я предоставил в его распоряжение все свои материалы, добытые за все эти годы кропотливым трудом и ценой страшного нервного напряжения». Гнев Визенталя не знал границ. «Я, – писал он, – делал ошибки и даже глупости, не раз терпел неудачи, но теперь наконец-то добился успеха! Я знал, где находится Эйхман и где он работает. Я добрался до человека, знакомого с человеком, видевшим Эйхмана своими глазами и знавшим еще одного человека, который даже с Эйхманом разговаривал. Действовать, таким образом, нужно было немедленно, и имелись серьезные шансы на успех. А в ответ – полная тишина».

Можно только догадываться, что бы сказал Визенталь, если бы узнал, как обошлись с его письмом Гольдману в ЦРУ. Это был шестистраничный документ, написанный по-немецки. Визенталь изложил в нем биографию Эйхмана, рассказал о своих попытках его поймать, а на предпоследней странице объяснил, почему считает, что тот находится в Аргентине. К письму он приложил копию личного дела Эйхмана с многочисленными документами, тоже на немецком языке.

В архиве ЦРУ перевода письма Визенталя на английский язык нет, и вполне возможно, что прав начальник Отдела особых расследований американского Министерства юстиции Эли Розенбаум, считающий, что этого письма никто не читал. Исер Харэль тоже впоследствии утверждал, что копии письма Визенталя Гольдману никогда не видел.

В сентябре 1954 года прошел слух, что боевая ячейка израильских мстителей Эйхмана убила. По-видимому, источником этого слуха послужила ошибочная информация, опубликованная в израильской газете «Гаарец». Визенталь поспешил сообщить Гольдману, что это неправда. Он очень нервничал, начал учить испанский язык, купил карту Аргентины и следил за всеми поступавшими оттуда новостями. По его собственным словам, это было настоящее «аргентинское безумие». И тут он получил письмо из Нью-Йорка от какого-то раввина, с которым знаком не был и имя которого ему ничего не говорило. Калманович писал ему, что получил от Гольдмана присланные им материалы и просил сообщить ему адрес Эйхмана в Аргентине, как если бы это была какая-то малозначительная деталь, которую Визенталь почему-то забыл указать. Визенталь ответил, что адрес можно выяснить, послав кого-нибудь в Буэнос-Айрес; это, писал он, обойдется максимум в пятьсот долларов, а то и меньше. Однако Калманович ответил, что сначала хотел бы получить более конкретную информацию. Так они до поздней осени 1954 года друг с другом и переписывались, однако, кроме раввина, Визенталю больше никто не написал и он, по его словам, понял, что искать Эйхмана никто не собирается. «Я, – пишет он, – был потрясен до глубины души». Гольдману он этого так и не простил.

Казалось бы, даже из чистого любопытства Визенталь мог – и даже должен был – еще раз поговорить с бароном Мастом, но, пока он ждал, что поисками Эйхмана займутся израильтяне или Всемирный еврейский конгресс, или кто-нибудь, по крайней мере, проинструктирует его, что ему делать, он старался от каких-либо самостоятельных шагов воздерживаться. По его словам, однажды он увидел барона в каком-то кафе, но подходить к нему не стал. Лишь спустя несколько лет он все же поехал к Масту еще раз, но ему сказали, что тот уже, к сожалению, умер.

В одном из черновиков своего рассказа о погоне за Эйхманом Визенталь пишет, что молчание Гольдмана привело его к решению закрыть Центр документации и прекратить поиски нацистских преступников. «Для меня, – пишет он, – с этим было покончено». Через два года после этого он упаковал свой архив в два ящика и послал их в Иерусалим, в мемориал «Яд-Вашем». В ящиках были сотни папок, десятки тысяч документов, картотека с именами трех тысяч уцелевших узников концлагерей и книги. С сотрудниками мемориала он был знаком лично и находился в хороших отношениях. За свой архив он хотел получить деньги и поручил договориться об этом Тувье Фридману, который жил уже тогда в Израиле и был одним из сотрудников мемориала. Фридман выполнил поручение Визенталя добросовестно и оценил архив в пять тысяч долларов. Сам Визенталь считал, что тот стоит меньше. Он написал, что если бы мог себе это позволить, то отдал бы архив бесплатно, и попросил за него две тысячи четыреста долларов, включая упаковку и пересылку. «Яд-Вашем» предложил две тысячи. Фридман, со своей стороны, попросил Визенталя помочь ему продать еврейской общине Вены собранные им исторические документы, и на этой почве они поссорились.

Через несколько дней после отправки архива в Иерусалим Визенталь получил письмо от сотрудника Всемирного еврейского конгресса Нехемии Робинсона, который спрашивал, можно ли на Фридмана положиться. Судя по всему, Фридман пытался устроиться в конгресс на работу. Визенталь ответил, что Фридман самоотверженно занимался поиском нацистских преступников и, «несмотря на свои ограниченные умственные способности», работал – дабы «восполнить недостающее» – с энтузиазмом и прилежно. Формулировки Визенталь всегда выбирал тщательно, так же он поступил и на этот раз. Из его письма явствовало, что главную работу делал он, Визенталь, а Фридман только «восполнял недостающее» (несмотря на всю свою ограниченность).

Кроме того, он написал Робинсону, что однажды его предупредили, будто с Фридманом иметь дело не стоит. Израильский консул и один из сотрудников службы безопасности консульства сказали ему, что Фридман поддерживает тесные контакты с советскими представителями в Вене. Визенталь провел проверку и выяснил, что в конце войны Фридман служил в польском отделе тайной полиции Советского Союза, НКВД. «Возможно, когда Фридман жил в Вене, – предположил Визенталь, – русские его шантажировали и требовали оказывать им всяческие услуги». Известно, например, что, несмотря на свой статус беженца, он неоднократно бывал в польской дипломатической миссии и безо всякой опаски несколько раз посещал советскую зону оккупации в Вене. По словам Визенталя, самому Фридману он о предупреждении израильтян не рассказал, и тот время от времени просил у него информацию о военных преступниках, а он, Визенталь, чем мог, ему помогал.

В конце письма Визенталь сообщил Робинсону, что обратился в Комиссию по претензиям, созданной еврейскими организациями, чтобы рассматривать просьбы о компенсации от Германии, и попросил денежной помощи для изучения работы почты в еврейских гетто во время войны. «Может быть, вы не знаете, – писал он, – но в области филателии я специалист».

Закрыв Центр документации в Линце, Визенталь, по его словам, подвел итоги своей работы, и оказалось, что собранная им за почти восемь лет информация позволила допросить и арестовать около восьмисот военных преступников.