Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

 

 

I. Грибуйль

Матушка Тибо лежала, вытянувшись на постели, и грустно глядела, как ее дочь Каролина усердно трудилась над платьем, которое следовало в тот же вечер отнести жене мэра г-же Дельмис. Сидевший рядом с матушкой Тибо ее сын Грибуйль, мальчик лет пятнадцати-шестнадцати, пытался вклеить листы, выпавшие из очень старой и зачитанной книги. Этот труд был бесконечным и безуспешным, потому что, приклеив лист, Грибуйль тут же тянул за него, чтобы убедиться, хорошо ли держится; не успевший высохнуть листок отрывался, и мальчик начинал все сначала, не проявляя ни досады, ни огорчения.

– Мой бедный Грибуйль, – сказала мать, – ведь листы никогда не приклеются, если ты будешь так за них тянуть.

ГРИБУЙЛЬ. – Вот как раз и надо, чтобы они прочно держались, чтобы не отрывались, когда я за них берусь; другие листы ведь можно тянуть, почему бы не потянуть за эти?

МАТЬ. – Потому что они вырваны, дружок…

ГРИБУЙЛЬ. Вот раз они вырваны, то я и хочу их вклеить обратно. Мне ведь нужен катехизис, правда? И господин говорил, что нужен, и госпожа Дельмис говорила. Каролина дала свой, но он такой потрепанный, вот я и хочу его привести в хороший вид.

МАТЬ. – Если хочешь, чтобы листки держались, дай им высохнуть, после того как приклеишь.

ГРИБУЙЛЬ. – И что будет?

МАТЬ. – Будет то, что они больше не оторвутся.

ГРИБУЙЛЬ. – Правда? Ну ладно! Оставлю их до завтра, а там поглядим.

Грибуйль приклеил все оторванные листки и отнес книгу на стол, где Каролина разложила шитье и выкройки.

ГРИБУЙЛЬ. – Ты скоро кончишь, Каролина? Я хочу есть; пора ужинать.

КАРОЛИНА. – Через пять минут, осталось пришить пару пуговиц… Ну вот! Закончила. Я пойду отнесу платье, а затем вернусь и все приготовлю. А ты оставайся с мамой, чтобы ей дать что-нибудь, если попросит.

ГРИБУЙЛЬ. – А если ничего не попросит?

КАРОЛИНА, смеясь. – Тогда ничего не давай.

ГРИБУЙЛЬ. – Тогда мне бы хотелось пойти с тобой, а то я все дома да дома!

КАРОЛИНА. – Но… маму нельзя оставлять одну… такую больную… Знаешь что?.. Я думаю, что ты мог бы и сам отнести это платье госпоже Дельмис… Я заверну его как следует, а ты возьмешь подмышку и отнесешь госпоже Дельмис; там спросишь служанку, отдашь ей и скажешь, что это от меня. Ты хорошо понял?

ГРИБУЙЛЬ. – Отлично. Я возьму сверток подмышку, отнесу его госпоже Дельмис, спрошу служанку и отдам его ей от твоего имени.

КАРОЛИНА. – Очень хорошо. Скорее ступай и возвращайся; когда вернешься, ужин будет готов.

Грибуйль схватил сверток, помчался стрелой, прибежал к г-же Дельмис и спросил служанку.

– Она на кухне, мальчик; первая дверь налево, – ответил выходивший почтальон.

Грибуйль знал дорогу на кухню; войдя, он поздоровался и передал сверток мадмуазель Розе.

ГРИБУЙЛЬ. – Сестра посылает вам маленький подарок, мадмуазель Роза: платье, которое она сама сшила, полностью своими руками; знаете, она ужасно спешила, чтобы закончить его нынче вечером.

М-ЛЬ РОЗА. – Платье для меня! О, как это любезно со стороны Каролины! Ну-ка посмотрим, как оно выглядит.

М-ль Роза сняла обертку и развернула красивое платье из бело-розового линон-батиста. Она испустила восхищенный вопль, поблагодарила Грибуйля и, вне себя от радости, наградила его большим куском лепешки и звучным поцелуем; потом поскорее побежала к себе в комнату, чтобы примерить платье, и обнаружила, что оно идет ей превосходно. Грибуйль, очень гордый своим успехом, отправился домой.

– Я выполнил твое поручение, сестрица. Мадмуазель Роза очень довольна; она меня поцеловала и дала большой кусок лепешки; я хотел было его съесть, но решил сохранить, чтобы дать кусочек тебе и кусочек маме.

КАРОЛИНА. – Это очень мило с твоей стороны, Грибуйль; благодарю тебя. А вот как раз и ужин готов: садись за стол.

ГРИБУЙЛЬ. – А что у нас на ужин?

КАРОЛИНА. – Суп с капустой и шпиком и салат.

ГРИБУЙЛЬ. – Отлично! Я люблю суп с капустой, и салат тоже; а потом мы съедим лепешку.

Каролина и Грибуйль принялись за ужин. Прежде чем положить себе еду, Каролина покормила мать, не покидавшую постель по причине полного паралича. Грибуйль ел с жадностью, никто не произносил ни слова. Когда подошла очередь лепешки, Каролина спросила Грибуйля, не госпожа ли Дельмис угостила его.

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, я не видел госпожу Дельмис. Ты мне сказала спросить служанку, я и спросил служанку.

КАРОЛИНА. – А ты не знаешь, довольна ли платьем госпожа Дельмис?

ГРИБУЙЛЬ. – Честно говоря, нет; да меня это и не волнует; и потом, какая разница, довольна она или нет? Мадмуазель Роза платье получила, оно ей понравилось, она смеялась и сказала, что ты очень любезна.

КАРОЛИНА, с удивлением. – Что я любезна? Что за любезность в том, чтобы передать платье?

ГРИБУЙЛЬ. – Я про это ничего не знаю; повторяю то, что сказала мадмуазель Роза.

Каролина была немного удивлена радостью м-ль Розы, и ее удивление еще больше усилилось, когда маленький Колас, крестник г-жи Дельмис, прибежал, и, запыхавшись, потребовал платье, обещанное на этот вечер.

КАРОЛИНА. – Я отправила его час назад; с Грибуйлем.

КОЛАС. – Но раз госпожа Дельмис просит, надо полагать, что она его не получила.

КАРОЛИНА, Грибуйлю. – Разве ты не отдал его мадмуазель Розе?

ГРИБУЙЛЬ. – Да, отдал, от твоего имени, как ты мне и велела.

КАРОЛИНА. – Наверно, мадмуазель Роза забыла его передать. Беги скорее, Колас, скажи госпоже Дельмис, что платье уже час как лежит у мадмуазель Розы.

Колас побежал обратно. Каролина встревожилась; она опасалась, не решаясь себе в этом признаться, оплошности или ошибки Грибуйля; но на все ее расспросы Грибуйль неизменно отвечал:

– Я отдал сверток мадмуазель Розе, как ты и велела.

Каролина принялась готовить семейный ночлег. Ее бедная мать уже пять лет не вставала с постели и не могла помочь дочери в заботах по хозяйству; но Каролины хватало на все: деятельная, работящая, аккуратная, она содержала дом в примерном порядке, что особенно бросалось в глаза по контрасту с его ветхой меблировкой. Своим трудом она восполняла самые неотложные нужды семьи, особенно заботясь о матери. Грибуйль помогал ей изо всех сил; но у бедного мальчика был столь ограниченный ум, что Каролина не могла ему поручить другую работу, кроме той, которую он выполнял вместе с ней. Его настоящее имя было Бабилас; однажды, попав под дождь, он вообразил, что сбережет красивый новый костюм, войдя по колено в ручей, протекавший под сенью плакучих ив. Товарищи посмеялись над ним, заявив, что он поступил, как настоящий Грибуйль, который лез в воду чтобы не промокнуть. С этого дня его иначе не называли, как Грибуйлем, и это имя прижилось даже в семье. Слегка глуповатое выражение лица с мягкими правильными чертами, полуоткрытый рот, тощая фигура, нескладная манера держаться обращали на себя внимание, обнаруживая некоторое расстройство умственных способностей и все же вызывая интерес и симпатию. В то время, как он помогал сестре наводить порядок, сильный стук в дверь заставил Каролину вздрогнуть.

– Войдите! – ответила она в некотором волнении.

М-ль Роза с пылающим яростью лицом распахнула дверь, ворвалась в комнату и кинулась на Каролину:

– Попрошу вас, сударыня, на будущее избавить меня от ваших скверных шуточек и не пытаться поссорить нас с хозяйкой – вы, верно, собираетесь занять мое место?

КАРОЛИНА. – Что вы хотите сказать, мадмуазель Роза? Я не понимаю ваших упреков; мне никогда и в голову не приходило ссорить вас с госпожой Дельмис.

М-ЛЬ РОЗА. – А что же это, для ее удовольствия, что ли, вы посылаете мне платье, как будто для меня, прекрасно зная, что это ее платье, что она велела вам его сделать и ждет. Я в полном неведении надеваю это платье, ахаю от такой любезности с вашей стороны – и вот, нате вам, госпожа Дельмис, которая бог весть что выглядывала в окно, видит, как я прохожу мимо, узнает платье, которое предназначалось ей, поносит меня перед всей улицей и велит вернуться, чтобы меня раздеть и отобрать платье, которое вы мне послали в подарок! А я еще имела глупость дать лепешку вашему идиоту братцу, соучастнику этих козней!

КАРОЛИНА. – Ваши слова очень меня удивляют, мадмуазель Роза. Я попросила брата отнести вам платье, думая, что вы передадите его госпоже Дельмис; могла ли я предположить, что вы его примете за подарок от меня, бедной девушки, которая из последних сил поддерживает существование своей семьи? А что касается брата, то он всего лишь исполнял поручение, которое я ему дала, и я думаю, что он нисколько не заслуживает ваших упреков.

М-ЛЬ РОЗА. – Ну что ж, сударыня! извиняйтесь, сколько хотите; но я вас предупреждаю: если вы рассчитываете, что госпожа Дельмис меня выставит и вы займете мое место, то недолго там удержитесь. Хозяйка капризная и скупая, платит мало, за всем приглядывает, бранится с утра до вечера, ставит в счет каждое полено, каждую свечу; прячет сахар, кофе, варенья, вино, короче, все; это не дом, а настоящий барак; да еще дети бегают туда-сюда, то один, то другой. Это невыносимо, и я это вам говорю заранее, чтобы вы знали, что это такое.

КАРОЛИНА. – У меня нет ни малейшего желания идти на службу к госпоже Дельмис, уверяю вас; вы ведь знаете, что я не могу покинуть мать с братом. Но если этот дом так плох, почему вы уже год как там живете и почему вас так рассердила мысль, что я хочу вас оттуда выставить? Я всегда видела от госпожи Дельмис доброту ко всем и особенно к вам, мадмуазель Роза; когда вы болели три месяца тому назад, мне кажется, она очень о вас заботилась, три ночи бодрствовала у вашей постели и не отказывала ни в чем, что бы могло быть вам полезным и приятным. Вам следовало бы проявить бо́льшую признательность, а не говорить о ней подобных вещей.

М-ЛЬ РОЗА. – Я не нуждаюсь, сударыня, в ваших поучениях; сама знаю, что говорить, а что не говорить. Вижу по вашим словам, что вы умеете подольститься к госпоже Дельмис, чтобы вытянуть из нее побольше денежек; но я уж порасстрою ваши планы, и вам не так-то легко будет сбывать ваши платья. Так что ваша репутация хорошей портнихи пошатнется, вот увидите!

КАРОЛИНА. – Почему же мне будет труднее сбывать мои платья, если я так над ними стараюсь? Я делаю, что в моих силах, Господь поддерживает меня в труде и не оставит заботой.

М-ЛЬ РОЗА. – Да-да, красавица, надейтесь на него, коли хотите, – а я вот как устрою кое-что невзначай: тут ножницами дырочку, там утюжком складочку – тогда увидите, что станет с вашим прекрасным талантом по части платьев да манто.

КАРОЛИНА. – Это невозможно, мадмуазель Роза; нет, вы не устроите подобную мерзость!

ГРИБУЙЛЬ. – Что она хочет тебе устроить, сестрица? Скажи мне, а я уж сумею ей помешать.

М-ЛЬ РОЗА. – Что? Ты, дурак, помешаешь мне устроить с платьями, что я захочу? Да плевать я на тебя хотела, идиот.

ГРИБУЙЛЬ. – Ах вы, злая старая девка! Да у нас тут не одна госпожа Дельмис живет, и я вам тоже устрою кое-что, если вы причините вред сестрице.

М-ЛЬ РОЗА, с яростью. – Старая девка! Это еще что значит – старая девка! Я отказала больше чем двадцати мужьям, и…

ГРИБУЙЛЬ. – Ну-ка, назовите-ка имена, мадмуазель. Хоть одно, если сумеете.

М-ЛЬ РОЗА. – Имена! Имена! Как будто можно всех их запомнить!

ГРИБУЙЛЬ. – Одно! Ну, одно-единственное!

М-ЛЬ РОЗА. – Ну например, хотя бы – Тайошон с мельницы…

ГРИБУЙЛЬ. – Горбун? Ха-ха-ха! Горб побольше его самого, кривые ножки, обезьянья морда. Ха-ха-ха! Вот так красавец-муж!.. Госпожа Тайошон! Ха-ха-ха! Да он вам по колено!

М-ЛЬ РОЗА. – Потому я его и не захотела, дурак. Ну вот еще – Бурсифло, бакалейщик…

ГРИБУЙЛЬ. – Грошовый бакалейщик, нос кривоый, правая щека размером с голову, пьяный с утра до вечера и с вечера до утра! Вот еще один превосходный муж! Если все остальные вроде этих, вам уж лучше не хвастаться… Бурсифло! Вот это да! И Тайошон! Ха-ха-ха! Хорошенькое дельце! Да, есть из чего выбирать!

М-ль Роза, выведенная из себя замечаниями Грибуйля, кинулась на него с намерением доказать силу своего кулака, но Грибуйль, угадав атаку, с легкостью пятнадцатилетнего мальчишки схватил стул и выставил его между собой и нападавшей стороной в тот миг, когда, как следует размахнувшись, она собиралась залепить ему наисильнейшую пощечину; так что удар достался не Грибуйлю, а руке м-ль Розы, после столкновения со стулом повисшей без движения. М-ль Роза испустила крик боли, смешавшийся с победным воплем Грибуйля. Каролина схватила его за куртку и, оттащив назад, встала между двумя бойцами. Но Роза признала поражение; боль оказалась сильнее злобы; поддерживая левой рукой разбитую правую, она издавала сдавленные стоны. Позволив Каролине осмотреть рану и смазать ушиб зверобойным маслом, она удалилась, не сказав ни слова и со всей силы грохнув дверью.

 

II. Обещание Каролины

Во время этой сцены матушка Тибо не произнесла ни слова, но была чрезвычайно взволнована; когда м-ль Роза ушла, она подозвала Грибуйля.

– Грибуйль, как получилось, что мадмуазель Роза могла подумать, будто твоя сестра отдала ей в подарок платье госпожи Дельмис?

ГРИБУЙЛЬ. – А почем я знал, что это платье для госпожи Дельмис? Я повторил мадмуазель Розе то, что Каролина велела ей сказать.

МАТУШКА ТИБО. – Но что ты сказал? Повтори свои слова в точности.

ГРИБУЙЛЬ. – Я сейчас уже не помню хорошенько. Мне кажется, я сказал так: «Мадмуазель Роза, вот платье, которое моя сестра сделала для вас и которое вам посылает».

МАТУШКА ТИБО. – И мадмуазель Роза решила, что это для нее?

ГРИБУЙЛЬ. – Конечно, потому что я и сам так подумал, а раз я так подумал, почему бы и ей так не подумать?

КАРОЛИНА. – Я теперь понимаю, почему она так рассердилась: она решила, что я захотела посмеяться над ней и чтобы ей попало.

МАТУШКА ТИБО. – Ну зачем ты даешь Грибуйлю поручения? Ты же знаешь, что бедный мальчик…

КАРОЛИНА, быстро. – Очень славный и старается, как может, чтобы все делать хорошо; я это знаю, мама; он так счастлив, когда может мне помочь!

ГРИБУЙЛЬ. – Какая ты добрая, Каролина! Да, я всегда хочу тебе помочь, но не знаю, как это выходит, что все оборачивается против меня, и вместо того, чтобы помочь, я причиняю зло. Я же не нарочно.

МАТУШКА ТИБО. – Тогда зачем ты берешься за ее дела, дружок, если знаешь, что недостаточно умен, чтобы их выполнять как следует?

КАРОЛИНА. – О, мама, часто он мне очень полезен…

ГРИБУЙЛЬ, с грустью. – Ладно, ладно, милая Каролина, ты остановила маму как раз когда она хотела сказать, что я дурак. Я знаю, что я дурак, но не настолько, как это думают. Мне хватит ума, чтобы отомстить за тебя мадмуазель Розе, я в этом уверен.

КАРОЛИНА. – Грибуйль, я тебе запрещаю; никакого мщения, дружок; будь добр и милосерден, прощай тех, кто нас обижает.

ГРИБУЙЛЬ. – Я готов простить тем, кто меня обижает, но никогда – тех, кто обижает тебя! Ты ведь так добра, ты никому не делаешь вреда!

КАРОЛИНА. – Прошу тебя, Грибуйль, не думай об этом больше; защищай меня так же храбро, как ты только поступил, я не против, но никогда не мсти за меня. Погоди, – добавила она, подавая ему книгу, – вот прочитай этот отрывок из жизни нашего Спасителя Иисуса Христа: ты увидишь, как он прощает все и всегда; и старайся поступать, как он.

Грибуйль взял книгу и с усердием принялся за чтение. Мать Тибо подозвала Каролину и заговорила с ней вполголоса.

– Доченька, – произнесла она, – что станет с бедным мальчиком, когда меня не будет? Пока я жива, у нас есть рента в шестьсот франков, которую выплачивает кузен Леро, за то, что я уступила ему сбыт табака, но этого хватит ненадолго; я каждый день чувствую, как тают силы; руки становятся такими же неподвижными, как ноги; голова порой совсем отказывает; я никак не могу прийти в себя от того, что сейчас произошло. Что станет с тобой, бедное дитя, и с Грибуйлем, ведь он и сам не способен зарабатывать на жизнь, и тебе помешает найти место. Бедный Грибуйль!

– Не беспокойтесь обо мне, дорогая мама, – сказала Каролина, нежно целуя ее, – вы же знаете, я хорошо шью; в заказах нет недостатка; я без труда заработаю на жизнь с Грибуйлем, а он будет вести хозяйство, заниматься покупками и помогать мне чем сможет. Да и к тому же вы не так тяжело больны, как считаете; вы еще долго проживете; а через несколько лет брат станет хорошим работником и таким же правоспособным, как любой человек.

МАТУШКА ТИБО. – Я в это не верю, доченька. Мой бедный Грибуйль всегда будет тем, что он есть, и всегда будет тебе помехой и докукой.

КАРОЛИНА. – Докукой – никогда, мама. Помехой… может быть; но я рассчитываю на Божью помощь и обещаю вам никогда не покидать моего бедного брата, что бы ни случилось.

МАТУШКА ТИБО. – Спасибо, доченька, спасибо, милая Каролина. Но если ты увидишь, что он мешает тебе зарабатывать на жизнь, постарайся его устроить к хорошим людям, достаточно жалостливым, достаточно милосердным, которые будут о нем заботиться из любви к Господу. Посоветуйся с господином кюре, он тебе поможет: ты знаешь, как он добр.

КАРОЛИНА. – Будьте уверены, мама, я никогда не оставлю моего брата.

МАТУШКА ТИБО. – Никогда… никогда… Спасибо… Никогда… О, боже мой! Ничего не понимаю… ничего не соображаю… Моя голова… Все исчезает… Господин кюре… А-а-а!..

– Грибуйль, Грибуйль, беги скорее за господином кюре! – вскричала Каролина, кидаясь к матери, начавшей терять сознание.

ГРИБУЙЛЬ, вставая. – А если я его найду, что надо будет сделать?

КАРОЛИНА. – Привести его сюда; скорее, скорее, скажи ему, что мама умирает.

Грибуйль выскочил из дома и побежал к священнику, которого застал за партией в домино с городским аптекарем.

– Глядите-ка! Грибуйль! – сказал кюре с доброй улыбкой. – По какому случаю, малыш? У тебя есть ко мне дело?

ГРИБУЙЛЬ. – Скорее, скорее, господин кюре! Мама умирает; мне надо вас привести: так Каролина сказала.

Кюре встал, надел шляпу, взял трость и молча последовал за Грибуйлем. Через несколько минут они были у дверей дома; кюре вошел первым; Каролина горячо молилась, стоя на коленях у постели матери; услышав стук двери, открытой рукою кюре, она встала и подала знак подойти.

Матушка Тибо открыла глаза, попыталась заговорить, но смогла произнести лишь несколько отрывочных слов: «Доченька!.. бедный Грибуйль!.. Милосердный Господь… не оставит… Я умираю… Бедные дети… Спасибо… Простите…»

Кюре попросил Каролину и Грибуйля покинуть комнату, опустился на колени возле постели матушки Тибо и тихо заговорил с ней; без сомнения, слова доходили до больной: лицо вновь прояснилось; она попыталась перекреститься и сложила руки, устремив взгляд на распятие, висевшее на стене напротив. Кюре продолжал говорить и молиться; она отвечала ему отрывочными словами и знаками, и так долго длилась беседа, от которой она, казалось, получила большое утешение.

Опасаясь, однако, утомить бедную женщину, кюре собирался уйти; но брошенный ею умоляющий взгляд задержал его возле одра; он позвал Каролину, которая плакала с Грибуйлем в чулане рядом с комнатой.

– Ваша мать очень плоха, дорогое дитя; у нее начался новый приступ. Как велит медицина поступать в подобном случае?

КАРОЛИНА. – Мы уже много лет не обращались к доктору, господин кюре. Когда у матушки произошел первый удар, который ее парализовал, он сказал, что ничего здесь не поделать и что бесполезно его звать, если случится новый приступ; единственное, что здесь требуется, – это послать за вами, что я и сделала.

КЮРЕ. – Боюсь, бедное дитя, что доктор был прав. Я действительно не знаю средства, которое могло бы ее вылечить. Она, как всегда, очень спокойна, полностью покорна Божьей воле, я пообещал ей не оставлять вас, утешать, помогать в лишениях, которые достанутся вам в удел. Я знаю ваше мужество и вашу набожность, дитя мое; милосердный Господь не оставит ни вас, ни вашего брата, ибо вера в него всегда с вами.

Каролина отвечала лишь рыданиями; она бросилась на колени перед добрым священником, который дал ей отеческое благословение и заплакал вместе с ней.

Грибуйль продолжал рыдать в своем чулане; но слезы лились больше от печали, которую он испытывал при виде плачущей сестры, чем от беспокойства по поводу состояния матери, тяжесть которого он не понимал. Кюре подошел к нему и, нежно погладив по голове, сказал:

– Не плачь, мой славный мальчик, этим ты усиливаешь горе твоей сестры.

ГРИБУЙЛЬ. – Я плачу, потому что она плачет, господин кюре, если бы я ее видел довольной, я бы не плакал; у меня нет другой причины плакать. Только я хотел бы знать, из-за чего мы плачем.

КЮРЕ. – Твоя сестра плачет потому, что матушка очень больна.

ГРИБУЙЛЬ. – Да это как обычно: она ведь всегда лежит в постели.

КЮРЕ. – Но ей кажется, что сегодня вечером она умрет, и это огорчает твою сестру.

ГРИБУЙЛЬ. – Было бы из-за чего огорчаться! Мама всегда говорит: «Боже мой, если бы я могла умереть! Как я была бы рада, если бы умерла! Я бы больше не страдала!» И кроме того, мама сказала, что, когда она умрет, то отправится к Господу, к святой Богородице, к ангелам… Я тоже готов туда отправиться; мне скучно, когда Каролина работает, а мама говорит, что у Господа никогда не скучают. Скажите Каролине, чтобы она не плакала; прошу вас, господин кюре, скажите ей; она всегда вас слушается.

Кюре грустно улыбнулся, подойдя к Каролине, передал слова Грибуйля и попросил ее удерживать слезы, пока бедный мальчик не пойдет спать.

Каролина взглянула на мать, на распятие, приложила скрещенные руки к сердцу, как бы сжимая в нем свои чувства, и, подойдя к Грибуйлю со спокойным лицом, нежно обняла его.

КАРОЛИНА. – Неужели я заставила тебя плакать, мой бедный братик? Прости меня, я больше не буду. Гляди, видишь, какая я теперь спокойная… Видишь… я больше не плачу.

Грибуйль внимательно вгляделся в нее.

ГРИБУЙЛЬ. – Это правда; ну, тогда и я доволен. Я не могу не плакать, когда ты плачешь, и не смеяться, когда ты смеешься. Это сильнее меня, право слово. Вот почему я так тебя люблю! Ты такая добрая!

КАРОЛИНА. – Спасибо, дружок, спасибо. Но ты знаешь, что уже поздно? Ты устал; тебе пора спать.

ГРИБУЙЛЬ. – А тебе?

КАРОЛИНА. – Я приготовлю кое-что для мамы и потом лягу спать.

ГРИБУЙЛЬ. – Правда? Ты не будешь тут сидеть? Ты не будешь плакать?

КАРОЛИНА. – Конечно, нет; я буду спать до пяти часов утра, как обычно. Ступай, Грибуйль, ступай, дружок; помолись и ложись. Молись за маму, – добавила она, целуя его.

Грибуйль, успокоенный за сестру, уставший за день, не противился и поступил, как сказала Каролина. Через несколько минут он глубоко спал.

 

III. Смерть матушки Тибо

Когда Каролина вернулась в комнату матери, она застала кюре в молитве за упокой души, которая только что предстала перед Господом и получала награду за веру, терпение и смирение. Ее муки длились лишь несколько лет – а счастье будет длиться вечно.

При виде недвижной бездыханной матери из груди Каролины вырвался крик, и, бросившись на колени, она дала волю слезам. Кюре пережидал первый взрыв горя; увидев, что рыдания стали затихать, он взял девушку за руку и, поставив на колени перед распятием, на котором остановился последний взгляд матери, произнес голосом, полным любви и нежности:

– Мое бедное дитя, возблагодарите Господа за то, что он окончил страдания вашей матушки, просите, чтобы он дал вам силы справиться с одиночеством и лишениями. Помните, что милосердный Господь всегда с вами; если он посылает вам испытания, то это для того, чтобы искупить ваши грехи и достойнее вознаградить ваше послушание, смирение, преданность.

КАРОЛИНА. – Я знаю, господин кюре, я знаю! Но матушка, бедная матушка! Я остаюсь одна…

КЮРЕ. – Нет, не одна, дитя мое. Вам остается выполнить долг, великий долг: тот, что завещала ваша матушка. Вы остаетесь единственной поддержкой, единственной опорой вашего брата… Господь поможет вам, ибо задача трудная.

КАРОЛИНА. – Увы! да; мне поручен брат!.. Мой брат!.. Да укрепит меня Господь, потому что я чувствую, что мои силы слабеют.

КЮРЕ. – Он укрепит вас, дитя мое. Не сомневайтесь в его доброте, и что бы он вам ни послал, принимайте с благодарностью.

КАРОЛИНА. – Я постараюсь, господин кюре, я постараюсь… Да свершится его святая воля, а не моя!

Постаравшись утешить и подбодрить Каролину, добрый кюре сказал ей:

– Мое дорогое дитя, вам не следует оставаться наедине с бездыханным телом вашей матушки; я отправлюсь домой и пошлю вам старую Нанон, которая умеет обряжать и отпевать покойников. Завтра рано утром я навещу вас и устрою все, что требуется для похорон. Ни о чем не беспокойтесь; молитесь за матушку, молитесь за вас; положитесь на доброту всемогущего Отца. Прощайте, дитя мое, до свидания, и да покоится благословение божье на вас и на вашем доме!

Кюре дал последнее благословение матери и дочери и вышел из дома. Оставшись одна, Каролина не пыталась больше сдерживаться и, несмотря на смирение перед Божьей волей, со всей полнотой чувств предалась горю. Ее стоны и рыдания разбудили Грибуйля, хотя она из предосторожности плотно закрыла дверь.

Услышав плач сестры, он поднялся, наскоро оделся, тихонько приоткрыл дверь и обнаружил коленопреклоненную Каролину. Обратив к распятию залитое слезами лицо, она обессиленно уронила на колени скрещенные руки.

– Каролина! – произнес он с упреком.

Каролина поспешно утерла слезы, но не поднималась.

– Каролина! Ты меня обманула! Я спал, потому что поверил твоим словам!.. Каролина! Ты огорчена! Почему ты плачешь?

Каролина указала на безжизненное тело матери и произнесла еле слышно:

– Она умерла!

Грибуйль подошел к постели матери и внимательно посмотрел на нее.

– Она больше не страдает! – сказал он; – нет, не страдает… гляди, какое спокойное лицо. Она правду говорила… «Когда я умру, – сказала она мне, – я буду очень счастлива, я буду жить вместе с Господом, святой Богородицей и ангелами»… Правда, она счастлива… Слушай, мне кажется, что она улыбается.

Грибуйль послал ответную улыбку тому, что принял за улыбку матери и, обернувшись к сестре, спросил:

– Почему же ты плачешь, раз она счастлива? Тебе что, не нравится, что она счастлива?

КАРОЛИНА. – О, братец, подумай только, ведь мы ее больше не увидим, не услышим ее голоса, не сможем ничего больше сделать для нее.

ГРИБУЙЛЬ. – Мы можем молиться, как сказал господин кюре. Мы не услышим больше, как она стонет и жалуется, не увидим больше, как она страдает; что, тебе приятнее ухаживать за ней, чем знать, что она счастлива? Вот странно!.. Я-то думал, что ты ее очень любила.

КАРОЛИНА. – Вот потому что я ее любила, я и плачу.

ГРИБУЙЛЬ. – Ну и глупо так любить. Плакать, потому что мама счастлива без тебя! Плакать, потому что она больше не страдает рядом с тобой!

КАРОЛИНА. – Это не так, Грибуйль, это не так. Если бы мне пришлось умереть, даже чтобы обрести счастье под сенью милосердного Господа, разве ты не плакал бы?

Грибуйль на мгновение задумался.

– Я бы поплакал немножко… может быть… но я был бы так рад, зная, что ты счастлива, и был бы так уверен, что когда-нибудь встречусь с тобой, что сразу бы утешился и терпеливо бы ждал, когда Господь велит мне умереть, в мою очередь.

– У этого мальчугана больше здравого смысла, чем у нас всех, моя бедная девочка, – произнес громкий голос, заставивший Каролину и Грибуйля обернуться.

Это была Нанон; она вошла несколько минут назад и слышала разговор брата с сестрой.

– Ты прав, малыш; то есть прав по сути; но все-таки грустно больше не видеть тех, кого любил. Видишь ли, это как лекарство: глотать неприятно, но это все на благо. А теперь ступай спать, малыш; сейчас нам только это и нужно от тебя; ты будешь тут мешать, а не помогать.

ГРИБУЙЛЬ. – А Каролина?

НАНОН. – Я позабочусь о Каролине: не беспокойся…

ГРИБУЙЛЬ. – Вы не дадите ей плакать?

НАНОН. – А! Само собой! Хотелось бы мне поглядеть, как она будет плакать после того, что ты ей наговорил!

Грибуйль, полностью умиротворенный решительными словами Нанон и видимым спокойствием сестры, многократно поцеловал ее и отправился молиться в свою комнатушку. Он просил Господа сделать мать очень счастливой.

– И меня тоже, милостивый Господь, – прибавил он, – сделай меня очень-очень счастливым, и Каролину тоже; и господина кюре, он такой добрый. Вот так мы все станем счастливыми, и Каролина больше не будет плакать.

Он снова лег спать и безмятежно заснул.

Когда на следующий день Грибуйль проснулся и отправился к Каролине, то комната была полна народу; слух о смерти матушки Тибо распространился по городу; понабежали соседки, кто из сочувствия, кто – из любопытства, немногие – из милосердия. Каролина провела ночь в молитвах о матери, которую Нинон обрядила в белый саван; бледная, растрепанная, печальная и поникшая духом, она с признательностью, но без ответных слов, принимала от соседок соболезнования, то искренние, то лживые; одни трещали без умолку, от других исходили утешения такого сорта, которые коробят и раздражают.

– Что вы будете делать с братом? – спросила одна из этих женщин. – Он помешает вам зарабатывать на жизнь. Если бы удалось устроить его в приют…

– Никогда! – сказала Каролина, вставая перед постелью матери, возле которой она сидела, опираясь на край. – Никогда! Я пообещала маме никогда не покидать бедного брата; я не изменю обещанию.

– Это красиво и великодушно, малышка, – отвечала Нинон с недовольным видом, – но как вы его прокормите? как вам прожить вдвоем на то, что вы зарабатываете своим трудом?

– Господь позаботится об этом, мама помолится за нас.

– Малышка упряма, – сказала добрая женщина, – посмотрим, как она выпутается.

– Ну, своей работой-то она не сильно выпутается, – сказал голос, который заставил Каролину и Грибуйля обернуться.

– Почему это сестра не выпутается своей работой? – сказал Грибуйль, подходя к мадмуазель Розе, ибо эти слова принадлежали ей.

– А вот спроси-ка у госпожи Дельмис, детка; она тебе все скажет.

Каролина больше никого не слушала; она вновь опустилась на колени у тела матери. Но Грибуйль, немного встревоженный словами м-ль Розы, несколько мгновений вглядывался в лживое хитрое лицо, а затем проскользнул к двери, приоткрыл ее и исчез. Прибежав в дом г-жи Дельмис, он попросил разрешения ее увидеть; она впустила его в свою комнату.

– Что ты от меня хочешь, бедный мальчик? – спросила она с интересом.

ГРИБУЙЛЬ. – Я пришел спросить вас, сударыня, почему моя сестра не сможет выпутаться своей работой.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Как? Что ты хочешь сказать, Грибуйль? Из чего твоя сестра должна выпутываться? И почему об этом ты спрашиваешь у меня, ведь я об этом ничего не знаю?

ГРИБУЙЛЬ. – Это мадмуазель Роза сказала мне спросить у вас, а то я бы не осмелился вас беспокоить, сударыня.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Мадмуазель Роза! Какая забавная шутка; а где она, Роза? где ты ее увидел?

ГРИБУЙЛЬ. – У нас дома, сударыня, там собрались кумушки со всего квартала.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – А по какому случаю у вас собрание кумушек?

ГРИБУЙЛЬ. – Они пришли посмотреть, что делает и говорит Каролина у тела мамы.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, с удивлением. – У тела! Разве твоя матушка могла… умереть?

ГРИБУЙЛЬ. – Вот именно что умереть, сегодня ночью, сударыня.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, так же. – Непохоже, чтобы ты особенно грустил по поводу смерти матушки.

ГРИБУЙЛЬ. – Это точно, сударыня; напротив, я очень рад за нее.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, с негодованием. – Но это же отвратительно! Как! Матушка была так добра к тебе, а ты ее не любишь!

ГРИБУЙЛЬ. – Простите, сударыня, вот как раз потому что я ее очень люблю, я и доволен, ведь я больше не вижу, как она страдает, и знаю, что она счастлива.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Но ведь и ее ты больше никогда не увидишь!

ГРИБУЙЛЬ. – Простите, сударыня; я увижу ее в другом мире. Господин кюре сказал, что все встретятся после смерти и больше никогда друг друга не покинут и будут счастливы, так счастливы, что больше никому страдать не придется. Так что, как видите, сударыня, было бы довольно гадко и неблагодарно с моей стороны огорчаться тем, что мама счастлива; и знаете, я хотел бы к ней присоединиться!

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, с задумчивым видом. – Бедный мальчик!.. Может быть, ты и прав… А что делает Каролина?

ГРИБУЙЛЬ, в замешательстве. – Мне очень неприятно вам сообщить, сударыня, что Каролина плачет… Не надо на нее за это сердиться; она, наверно, не верит, что мама счастлива… Понимаете, сударыня, Каролина вечно в работе, у нее нет времени подумать, как у меня. Да еще эти кумушки плетут невесть что. А господина кюре нету! А есть эта мадмуазель Роза, которая ей там наговорит с три короба… Так что, знаете, побегу-ка я поскорее на помощь Каролине; мадмуазель Роза меня все-таки боится: она знает, что мне ничего не стоит дать ей затрещину, если она будет мучить сестрицу.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Погоди, Грибуйль, я пойду с тобой. Я ведь не знала, что твоя бедная матушка умерла.

Г-жа Дельмис отправилась с Грибуйлем к нему домой; застав мадмуазель Розу, разглагольствующую посреди женской толпы, она спросила, что Роза тут делает вместо того, чтобы идти на рынок за провизией.

М-ЛЬ РОЗА. – Я пришла, сударыня, немного утешить Каролину в ее горе.

– Да, ничего себе утешение! – негодующе воскликнула старая Нинон. – Вы только и говорили, что глупости, да еще и угрожали отобрать работу!

М-ЛЬ РОЗА. – Я! Да что вы! Возможно ли это! Господи Иисусе!

НАНОН. – Возможно-возможно, потому что это так и есть. Вот уж полчаса, что вы только об этом и говорите, у вас уж язык должен был отсохнуть от злобы. Но надеюсь, ваша зловредность не нанесет ущерба такой набожной и честной девушке, как Каролина.

М-ЛЬ РОЗА. – Надеюсь, сударыня не придаст значения россказням этой старухи.

НАНОН. – Сами вы старуха! Поглядите-ка на эту негодяйку, она только и умеет, что всех ядом обдавать! Вот бы чем вам торговать, красотка! Но я-то вас от этого товарца никогда не избавлю. Тут у нас на него спроса не имеется.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Ради бога, замолчите, милая Нинон. Ссориться в комнате покойной! Как можно так жестоко поступать с бедной Каролиной! А вы, Роза, ступайте и больше здесь не появляйтесь.

М-ЛЬ РОЗА. – Я слишком уважаю мадам, чтобы перечить ее приказам. У меня нет ни малейшего желания приходить разогревать кашку для идиота и утирать слезки его сестрице.

– Братец, бедный братец! – горестно вскричала Каролина, удерживая Грибуйля, готового кинуться на м-ль Розу.

– Уходите, – властно приказала г-жа Дельмис Розе, схватив ее за руку и толкая к двери.

Роза не посмела ослушаться хозяйку и удалилась.

– Я очень сожалею о случившемся, моя бедная Каролина, – сказала г-жа Дельмис, пожимая ей руку; – я сделаю выговор Розе, когда вернусь домой. А если она и дальше посмеет вас оскорблять, я ее выгоню.

КАРОЛИНА. – Прошу вас, сударыня, простите ее; бедная девушка была раздражена ссорой, которая произошла у нее вчера с Грибуйлем; но по природе своей она не зла; это был приступ вспыльчивости… Я хотела бы также просить вас не оставить меня своей добротой и согласиться давать мне работу для вас и детей.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Конечно, милая Каролина; я как раз купила материал для летних платьев и рассчитываю на вас, чтобы сделать их как можно быстрее.

– Я займусь ими точас же, как закончится печальная церемония погребения, сударыня, – сказала Каролина, вытирая слезы, которые была не в силах удержать, – и приложу все старание: мадам может вполне на меня положиться.

Явился кюре; преклонив колена перед телом матушки Тибо, он подошел к г-же Дельмис и попросил ее продолжать оказывать покровительство Каролине и Грибуйлю. После недолгой беседы г-жа Дельмис предложила увести Каролину с собой, но та решительно отказалась и предпочла оставаться с матерью до того часа, который разлучит их навсегда.

 

IV. Послушание Грибуйля

Толпа разошлась. Каролина закрыла дверь, чтобы укрыться от назойливых взглядов зевак, и принялась с Грибуйлем и Нанон наводить порядок в доме. После тяжелой ночи, проведенной у тела матери, Каролина и Грибуйль присутствовали на скорбной церемонии погребения. Вернувшись в опустевший дом, Каролина горько заплакала, и сам Грибуйль не мог удержать слезы. Однако именно он вернул Каролине присутствие духа, продолжив начатые накануне увещания.

– У нас много дел, сестрица, – сказал он, когда увидел, что она стала спокойней, – надо стирать белье, убирать мамины вещи; а еще… шить платья для госпожи Дельмис.

КАРОЛИНА. – Ты прав, а я не права, что так распустилась: мне нужны силы; с Божьей помощью я их обрету.

ГРИБУЙЛЬ. – А я-то! Мне нужны и силы, и голова, ведь у меня теперь столько обязанностей.

КАРОЛИНА, улыбаясь. – Обязанностей? Каких? И сколько же у тебя обязанностей?

ГРИБУЙЛЬ. – Стирать белье, копать, сеять, поливать, ухаживать за садом, подметать дом, приносить воду, покупать провизию, чинить мебель, заниматься хозяйством. Это то, что ты делала со мной раньше; раз теперь у нас больше нет маминого содержания в шестьсот франков, надо зарабатывать деньги самим, и ты можешь их добывать своим трудом, а я могу только тебе помогать, чтобы ты не отвлекалась от работы.

КАРОЛИНА. – Какой ты добрый, Грибуйль! А знаешь, ты будешь очень полезным и у тебя очень хорошие мысли.

– Правда! – сказал Грибуйль, краснея от счастья, – я буду тебе полезен? Я ужасно, ужасно счастлив! Только попрошу тебя, говори каждое утро, что делать, и я буду выполнять… О! Вот увидишь, как точно я буду выполнять твои указания.

И Грибуйль тут же принялся за работу, взяв метлу и принявшись подметать дом, чего не делалось уже в течение двух дней. Он наполнил кувшины свежей водой, набрал в огороде овощей для вечернего супа, помыл их, почистил и аккуратно разложил возле плиты, где они должны были вариться, а затем занялся дровами для печки. Каролина в это время приводила в порядок вещи, служившие матери, убирала белье и откладывала в сторону то, что нуждалось в стирке и починке.

Так закончился день: грустно, но без уныния. Усталость прошедшего дня потребовала спокойного и долгого ночного отдыха. Проснувшись, Каролина услышала, как прозвонило семь часов; испуганная столь продолжительным сном, она соскочила со постели, произнесла короткую молитву, наскоро оделась и пошла будить брата, который еще глубоко спал.

– Просыпайся, Грибуйль – сказала она, целуя его, – уже поздно, очень поздно. Пора за работу!

Грибуйль протер глаза, попытался сесть, опять упал и заснул.

Каролина ласково смотрела на него.

– Бедный мальчик! Дать ему поспать? Разбудить?.. Он устал, он еще маленький… Приучать ли его превозмогать усталость и сонливость или же дать ему отдых, в котором он так несомненно нуждается… Что делать? Мама, подскажите…

Пока Каролина то протягивала, то убирала руку, не решаясь коснуться Грибуйля, он приоткрыл глаза и сказал едва внятным голосом:

– Оставь меня… мне надо поспать.

– Спи, бедный братец, – тихонько сказала Каролина, запечатлев поцелуй на его лбу. – Спи, а я пока пойду в церковь молить Бога за нас и за матушку.

Каролина имела привычку слушать мессу каждое утро; в этот раз служба уже закончилась, церковь была пуста. Каролина преклонила колени перед алтарем и от всего сердца молилась за мать, за брата и за себя. Вернувшись домой, она застала Грибуйля в момент пробуждения и принялась готовить скромный завтрак, пока он умывался и одевался.

КАРОЛИНА. – Ты помолился, как делал это при жизни мамы, Грибуйль?

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, забыл.

КАРОЛИНА. – Иди сюда, братец; помолимся вместе возле постели матушки, как обычно.

ГРИБУЙЛЬ. – Почему возле ее постели, раз ее там больше нет, ведь она нас больше не слышит?

КАРОЛИНА. – Из уважения к ее памяти, братец; ее больше нет там, но ее душа с нами; она видит и слышит нас; она молится за нас и с нами.

ГРИБУЙЛЬ. – Как ее душа может быть здесь, раз я ее не вижу?

КАРОЛИНА. – А ветер ты видишь? А мысль ты видишь?

ГРИБУЙЛЬ. – Нет.

КАРОЛИНА. – А между тем ветер дует и мысль существует; то же самое с маминой душой: мы ее не видим, но она существует и охраняет нас.

– Странно это все, – сказал Грибуйль, уставившись на сестру удивленным взглядом. – Я тебя понимаю, а то, о чем говоришь – нет. Ну, это неважно, я чувствую, что ты права.

Грибуйль встал на колени возле сестры, но повторяя за ней молитву, проявлял беспокойство, при малейшем шорохе украдкой оглядывался, как будто ожидая чьего-то появления.

– Теперь сядем завтракать, – сказала Каролина, закончив молиться. – Уже довольно поздно: мне следовало приняться за работу два часа назад.

ГРИБУЙЛЬ. – Что мне надо делать?

КАРОЛИНА. – Возьми узел с грязным бельем, который найдешь на чердаке, и отнеси его на стиральные мостки; я подойду и помогу тебе, когда раскрою и сметаю платья для госпожи Дельмис.

Грибуйль побежал на чердак, взял узел, отнес его на мостки и уселся рядом.

Сначала он терпеливо ждал, но час спустя ожидание показалось слишком долгим.

«Странно, зачем Каролина заставляет меня терять столько времени… Как скучно ничего не делать… Лучше бы я попросил у нее какую-нибудь работу; но она же сама сказала: «Я к тебе подойду…» Значит, мне не нужно уходить».

Грибуйль подождал еще час, потом не выдержал и заплакал; он рыдал, спрятав лицо в ладонях и облокотившись на колени, когда, к великой радости, услышал звавший его голос Каролины:

– Грибуйль, Грибуйль, ты закончил? Тебе нужна моя помощь? Я сметала платья и сейчас буду сшивать юбки… Ну вот! Что с тобой? – добавила она с удивлением и ужасом. – Ты заплакал? Ты опять плачешь?

ГРИБУЙЛЬ, рыдая. – Мне скучно.

КАРОЛИНА. – А почему ты не вернулся, когда закончил? Мне показалось, что тебе тут работы не больше чем на два часа.

ГРИБУЙЛЬ. – Ты сказала, что придешь; вот я тебя и послушался.

КАРОЛИНА. – Бедный Грибуйль! Ты плохо понял.

ГРИБУЙЛЬ. – Ну нет: я очень хорошо понял; ты сказала так: «Я к тебе подойду».

КАРОЛИНА, грустно. – Это я тебе плохо объяснила, я забыла, что… что… ты немножко слишком послушен.

ГРИБУЙЛЬ. – Я пообещал всегда и точно выполнять твои указания.

КАРОЛИНА, вздыхая. – Ты прав… Я плохо объяснила… Ну что ж, белье постирано, давай его отнесем.

ГРИБУЙЛЬ. – Да ничуть оно не постирано! Я его даже не разбирал.

КАРОЛИНА. – Что? Не постирано, не разобрано! А что же ты делал тут два часа?

ГРИБУЙЛЬ. – Ждал тебя.

КАРОЛИНА. – Но… я же тебе сказала…

ГРИБУЙЛЬ. – Ты мне сказала: «Отнеси узел с бельем на стиральные мостки»; я и отнес.

КАРОЛИНА. – И ты его не постирал?

ГРИБУЙЛЬ. – Ты мне этого не говорила: а я точно выполняю твои указания.

КАРОЛИНА. – Да!.. это правда… ты их выполняешь точно… слишком точно… Это опять я неправа. Я должна была тебе объяснять более подробно…

ГРИБУЙЛЬ. – А что, тебе хотелось…

КАРОЛИНА, улыбаясь. – Увидеть белье постиранным, милый Грибуйль. Но в наказание то, что я так плохо объяснила твои обязанности, я возьмусь за это с тобой, и мы вдвоем быстро справимся.

ГРИБУЙЛЬ. – А платья?

КАРОЛИНА. – Что ж, платья подождут; я сегодня хорошо выспалась: посижу подольше вечером, и все будет сделано вовремя.

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, Каролина, я отлично вижу, что это моя вина, хотя ты этого не говоришь: я ее и исправлю. Иди работай; я сам все постираю и принесу обратно только когда все закончу.

КАРОЛИНА. – Ты не успеешь до вечера, братец.

ГРИБУЙЛЬ. – Успею; я хорошо знаю, что делать с бельем, с маминых времен, я его стирал больше за день, чем сегодня.

КАРОЛИНА. – Да, за день, но сейчас у тебя только полдня.

ГРИБУЙЛЬ. – Все равно: вот увидишь.

И Грибуйль быстро развязал узел, снял куртку, засучил рукава рубашки, положил под колени кусок старого сукна и принялся стирать и тереть с такой энергией, что Каролина согласилась оставить его заниматься делом, пообещав вернуться через два часа, когда приготовит обед.

Каролина действительно вернулась через час после полудня, но ей не понадобилось идти к стиральным мосткам: она повстречала Грибуйля, который возвращался со тяжелым узлом мокрого белья, хорошо отбеленного, постиранного и готового для развешивания и просушки. Она хотела освободить его от груза: он не согласился отдавать ношу и снял ее с плеч лишь на чердаке, где следовало развесить белье.

Грибуйль весь вспотел и покраснел, но вид у него был довольный и сияющий. Каролина похвалила его упорство и старание, поцеловала и вытерла лоб и мокрые волосы. После этого они сели за стол. От работы разыгрался аппетит, и они с удовольствием съели овощной суп, вареные яйца и свежее масло, что составляло весь их обед. Каролина дала Грибуйлю и себе час отдыха на еду и беседу; после этого Грибуйль отправился вскапывать сад, а Каролина вновь принялась за платья для г-жи Дельмис.

 

V. Месть Розы

К концу недели работа была закончена. Каролина, в сопровождении Грибуйля, со свертком на плече, отправилась отнести ее г-же Дельмис.

Первое лицо, которое они повстречали, было лицо м-ль Розы; она обратилась к ним сухим и дерзким тоном:

– Чего надо? Просить пришли? Госпожа Дельмис не нуждается в новых попрошайках: у нее их и без вас достаточно.

КАРОЛИНА, спокойно. – Мы пришли не за милостыней, мадмуазель Роза; брат помог мне донести госпоже Дельмис платья, которые она заказала. Будьте добры, мадмуазель, передайте ей, что я их принесла и очень хотела бы произвести примерку, чтобы увидеть, как они ей подойдут.

М-ЛЬ РОЗА, грубо. – Оставьте тут; без вас посмотрят; госпожа Дельмис занята.

КАРОЛИНА. – Когда я смогу вернуться за платой, мадмуазель?

М-ЛЬ РОЗА. – Очень уж вы торопитесь! Вам одним, что ли, платить надо?

КАРОЛИНА. – Извините, дело в том, что после смерти матери издержки на похороны поглотили все мои денежные запасы…

М-ЛЬ РОЗА. – Вот плоды гордыни! Вам заблагорассудилось вообразить себя богачкой: и полное освещение, и торжественная служба, как будто для бог знает каких господ; а потом мадмуазель сидит без хлеба и заявляется беспокоить хозяев, не дав им даже времени взглянуть на работу!

Каролина не ответила; она позвала брата, поспешно отворила дверь и стремительно вышла, думая, что Грибуйль последовал за ней.

Но Грибуйль, раздраженный дерзкими выпадами м-ль Розы, отлично понял, по исказившемуся лицу Каролины, что она была тяжело оскорблена; вместо того, чтобы пойти за сестрой, он схватил с земли горшок, полный грязной воды, и, подкравшись к м-ль Розе, с презрением повернувшейся к ним спиной, нахлобучил горшок ей на голову, облив помоями сверху донизу; после чего быстро и бесшумно отворил дверь кухни и побежал за сестрой.

М-ль Роза, досыта нахлебавшись воды, стянула свой головной убор и, в бешенстве и изумлении оглядевшись вокруг, убедилась, что в кухне никого нет; она распахнула дверь, никого не увидела и решила, что ее палач спрятался в доме; со всех ног кинувшись на поиски, она металась из комнаты в комнату, пока не добежала до гостиной, где сидели господа Дельмис с друзьями.

При виде перепуганной Розы, в потеках грязной вонючей воды, все в ужасе повскакали с мест и разразились воплями:

– Что такое? что случилось?

РОЗА. – Злодей! Негодяй! Я ищу эту сволочь, мерзавца, который меня облил! Где он? Вы его видели? Куда он девался? Я ищу его повсюду!

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Вы сошли с ума, Роза! Как вы оказались в таком виде? О каком злодее вы говорите?

РОЗА. – Негодяй, который на меня это напялил! Как найду, зубы ему выбью! В печку затолкаю!..

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Замолчите! Прекратите! Уйдите и смените одежду: вы мне запачкаете мебель и паркет.

Роза немного опомнилась и увидела по суровому виду г-на Дельмиса, что он серьезно недоволен, ничего не поняв в происшествии, о котором она доложила чересчур невнятно. Она молча отправилась отмываться и менять одежду, еще более разозлившись от того, что не смогла найти виновника; на мгновение она заподозрила Грибуйля, но не застав его в момент события, зная его чрезвычайную ограниченность и не предполагая, что он что-либо понял в дерзостях, которые она наговорила Каролине, решила, что он ушел с сестрой, и кроме того, ему были недоступны ни изобретательная дьявольская идея такой ловкой мести, ни способность скрыться так стремительно, что она его не увидела. Она пришла к выводу, что кто-то проник на кухню вслед за Каролиной, что он спрятался в доме, может быть, в самой кухне, и сбежал в то время, когда она бегала из комнаты в комнату в его поисках. Весь свой гнев она обратила на ни в чем не повинную Каролину и принялась осуществлять свои мстительные замыслы; с этой целью она вечер перепарывала и ушивала платья госпожи Дельмис, сделав их невозможно тесными при надевании.

На следующий день г-жа Дельмис вновь заговорила с ней о вчерашнем приключении, и на этот раз м-ль Роза все разъяснила спокойно и кротко. Г-жа Дельмис не смогла удержаться от улыбки при рассказе о гневе м-ль Розы и, чтобы отвлечь внимание, спросила, не приносила ли вчера Каролина ее платья.

РОЗА. – Сейчас должна принести, сударыня. Если угодно, я сразу их доставлю к вам наверх.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Да, принесите; я хочу их примерить, хотя с Каролиной это излишняя предосторожность: они всегда сидят наилучшим образом.

М-ль Роза ответила со злой улыбкой:

– О! Тут мадам права! Это несравненная работница.

Когда платья были доставлены, г-жа Дельмис взяла одно на примерку: рукава не пролезали, проймы оказались узки.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Глядите-ка, Роза: я не могу просунуть руку в рукав, такой он тесный.

РОЗА. – Вы так считаете? Может быть, ткань жестковата. А если немного растянуть?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Растягиваю изо всех сил – не проходит. Я разорву швы, если буду тянуть сильнее.

РОЗА. – А и правда, верно! Мадам права. Как же это вышло? Каролина ведь так умеет шить, ни разу не испортила ни одного платья для мадам!

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Дайте мне другое, я его примерю. Хоть бы это подошло!

РОЗА. – Мадам, стало быть, думает, что если Каролина испортила одно платье, так уж два не испортит?

Г-жа Дельмис примерила другое платье.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Отлично! Тут рукава сидят хорошо!.. Ах! Боже мой! Корсаж спереди не сходится! Не застегнуть.

РОЗА. – Вот странно, неужели Каролина ошиблась размерами?.. А, случаем, раньше-то она ли кроила?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Как не она! Кто же, вы думаете, ей кроил?

РОЗА. – Да слышала я как-то, что вроде бы это все мать кроила и сметывала платья, так что Каролине оставалось только сшить. Я всегда презирала эти враки; но… после того, что случилось с вашими платьями, сударыня, я бы вполне поверила, что говорят правду.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Почему же вы меня не предупредили? Я велела бы сделать сначала одно платье, чтобы увидеть, как оно получится. Теперь я уверена, что другие тем более не подойдут. Так что тут и ваша вина, Роза, я недовольна вашей чрезмерной деликатностью.

РОЗА. – Да ведь вы знаете, сударыня, столько всякого болтают, а потом оказывается, что неправда! Если верить всему, что говорят и повторяют тут и там, то можно было бы причинить неприятности вполне порядочным людям, которые вынуждены зарабатывать на кусок хлеба. Я не люблю Грибуйля, он груб и резок; но Каролину мне не за что ненавидеть, да и не стала бы я пользоваться ее несчастьем, чтобы лишить милости мадам и заработка. Мадам так добра к ней! Это ведь вам, сударыня, она обязана всей своей практикой.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Хорошо же она воздает моим милостям, испортив оба платья.

РОЗА. – Может быть, другие подойдут лучше. Вы их не примеряли, потому что они еще у Каролины.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Но эти-то! Как переделать такие тесные платья?

РОЗА. – У вас, сударыня, есть остаток ткани, можно было бы сшить новые корсажи и новые рукава.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, с гневом. – Заодно уж и купить к ним новые платья! Замолчите, Роза: вы выводите меня из терпения, вы пытаетесь оправдать дурочку, которая меня обманула, заставив поверить, что она умеет работать, тогда как это ее мать делала все самое важное! Ступайте позовите Каролину.

М-ль Роза не заставила просить себя дважды и со всех ног помчалась к Каролине.

– Хозяйка вас зовет, – сказала она с торжествующим и насмешливым видом.

«Это, конечно, чтобы заплатить», – подумала Каролина и молча поднялась с места.

– Мадмуазель язык потеряла! – ехидно заметила м-ль Роза.

Обратив к ней печальный сдержанный взгляд, Каролина мягко произнесла:

– То, что вы сказали, не требовало ответа, мадмуазель.

М-ль Роза не решилась возражать; спокойствие и грусть Каролины вызвали в ней нечто вроде угрызений совести, а ужасные взгляды, которые метал Грибуйль, заставляли страшиться его вооруженной руки.

Каролина вышла первая. М-ль Роза следовала в отдалении, предпочитая не присутствовать при сцене, которая, как она предвидела, должна была произойти между г-жой Дельмис и Каролиной.

– Вы меня спрашивали, сударыня? – сказала Каролина, войдя к г-же Дельмис.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, со сдерживаемым гневом. – Да, мадмуазель, я звала вас; вы догадываетесь, почему?

КАРОЛИНА. – Я подумала, что мадам собирается заплатить то, что она мне должна, как я об этом попросила через посредничество мадмуазель Розы. Я очень огорчена необходимостью беспокоить вас, но смерть бедной матушки вызвала расходы, которые истощили мой небольшой запас, и я надеюсь на вас, сударыня, вы всегда были так добры ко мне.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – А вы, мадмуазель, ведете себя как бесчестная и неблагодарная девица. У вас есть основания требовать денег, но вы их получите от меня в последний раз… Держите, вот шестьдесят франков, что я вам была должна, не считая последних платьев, которые я вам, конечно, не оплачу и требую вернуть мне те, которые осталось сделать.

Каролина слушала г-жу Дельмис со все возрастающим удивлением. Она стояла онемевшая и озадаченная, пытаясь понять, что могло вызвать недовольство заказчицы. Шестьдесят франков лежали на столе, но она не попыталась ни взять их, ни заговорить.

Г-жа Дельмис подняла глаза и была тронута страдальческим выражением лица бедной девушки.

– Возьмите ваши деньги, – сказала она более мягко, – я не говорю, что никогда не оплачу вашу работу за последние четыре платья, но для этого нужно, чтобы вы мне их привели в порядок, потому что я не могу их надеть в том виде, какие они есть… Отвечайте же, Каролина, что вы стоите и молчите, как каменная?

КАРОЛИНА. – Простите, сударыня… это потому что… я удивлена… я не понимаю, в чем вы меня упрекаете… Как, чем я могла вызвать ваше недовольство…

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Тем, что выдавали себя за ту, кем вы не являетесь, и продолжая брать заказы после смерти матушки.

Удивление Каролины усилилось.

КАРОЛИНА. – Но… вы, сударыня, сами заказали мне эти платья… После маминой смерти я более чем когда-либо нуждалась в работе… Я еще менее понимаю, в чем вы меня упрекаете.

– В том, что вы испортили мои платья, они сидят ужасно! – не выдержав, вскричала г-жа Дельмис, – а вы не соизволили меня предупредить, что это ваша мать их кроила и слаживала, и что вы только и умеете, что сшивать уже готовую работу.

КАРОЛИНА. – Так вам сказали! и вы этому поверили! Зная меня уже три года, вы смогли поверить этой клевете!.. Я не спрашиваю, сударыня, от кого вы это узнали, я слишком хорошо об этом догадываюсь; но все, что я могу сказать, это то, что никогда матушка не касалась моей работы, что у нее не было сил держать ножницы и что работа, которую я передавала мадам и которой она была довольна, была моей и только моей… Мадам вправе полагать, что я не потребую денег, в которых она мне отказывает и которые я, однако, честно заработала… Имею честь засвидетельствовать мое почтение мадам, покидая ее, чтобы больше не увидеть, и поблагодарить ее в последний раз за оказанные милости мне и моей бедной матушке.

Пришел черед госпоже Дельмис удивиться спокойным и достойным словам Каролины, которая ушла раньше, чем та успела ее удержать.

 

VI. Объяснения

Встретившаяся на обратном пути м-ль Роза приветствовала Каролину насмешливым поклоном. Каролина прошла мимо, не взглянув на нее, а, войдя к себе, затворила дверь, кинулась на колени возле опустевшей материнской постели и разразилась рыданиями.

Грибуйль смотрел на нее с удивлением.

– Почему ты так сильно плачешь, бедная Каролина? – спросил он, пытаясь ее приподнять.

КАРОЛИНА, вздрогнув. – Ты тут, Грибуйль? Я думала, что одна.

ГРИБУЙЛЬ. – Почему ты плачешь? Скажи, сестрица, почему ты плачешь?

КАРОЛИНА. – Потому что госпожа Дельмис считает, что я ее обманула, что я не умею работать; что я испортила ее платья; что это мама их кроила. Она сказала, что не оплатит мне работу всей последней недели; что больше не даст мне заказов.

ГРИБУЙЛЬ. – И ты из-за этого плачешь! Ты же ведь отлично знаешь, что это неправда!

КАРОЛИНА. – Да, но какое мучение выслушивать обвинения в обмане, когда ты честен.

ГРИБУЙЛЬ. – Правда! Ну и что ж! это глупо: для меня, например, это ничего не значит. Мне однажды сказали: «Грибуйль, у меня пропало много яблок, это ты их украл», а я засмеялся и ответил: «Ничего я у вас не крал; ищите вора в другом месте; это не я». Если бы госпожа Дельмис мне сказала: «Грибуйль, ты плохо вскопал мой огород, горох не взошел…», я бы нисколько не огорчился, а ответил бы: «Сударыня, я ваш огород вскопал хорошо. Если горох не взошел, вините мадмуазель Розу, которая запросто могла бы сыграть со мной скверную штуку». А если бы она закричала: «Ты злой, ты неблагодарный», я опять не дал бы сбить себя с толку и сказал бы: «Ошибаетесь, сударыня, я добрый и признательный; а вам должно быть стыдно иметь такие скверные мысли». Если хочешь, сестрица, я пойду и скажу госпоже Дельмис, что ты честная, что ты отлично работаешь, что ты не портила ее платья, что это она воровка, раз не платит тебе, и что тем хуже для нее, коли она не дает тебе работы. Хочешь? Прямо сейчас пойду и скажу.

КАРОЛИНА. – Нет, нет, Грибуйль, умоляю тебя; не говори ей ничего; пусть бережет свои деньги. У меня достаточно других клиентов, они дадут мне заработок; я надеюсь не потерять заказы; у меня их становится больше, чем могу сделать. Мне надо еще закончить платья и белье для жены помощника мэра, а еще – для школьной учительницы и для других.

ГРИБУЙЛЬ. – А ты больше не будешь плакать?

КАРОЛИНА. – Нет, нет, обещаю тебе; я сейчас же примусь за работу.

ГРИБУЙЛЬ. – Отлично. Знаешь, господин кюре говорит, что нужно быть довольным всем, что Господь нам посылает. Я-то всегда доволен…

КАРОЛИНА, улыбаясь. – Исключая случаи, когда скучаешь возле белья для стирки.

ГРИБУЙЛЬ, смеясь. – А! Да, это правда! Я в тот день был глупым, но… с тех пор много думал и не потерял время даром, уверяю тебя.

На этих словах кто-то постучал в дверь.

– Войдите, – сказала Каролина. – Да это Томас!

– Простите, мамзель, меня послала госпожа Гребю, супруга помощника, за своими платьями.

КАРОЛИНА. – Я их еще не начинала, мой маленький Томас; как раз сейчас возьмусь за них.

ТОМАС. – Не надо, не надо, мамзель; госпожа Гребю требует забрать платья в том виде, как есть; она как раз и надеялась, что вы не успели еще за них взяться.

КАРОЛИНА. – Она что же, не хочет, чтобы я их сшила?

ТОМАС. – Надо полагать, что нет, мамзель.

КАРОЛИНА. – А почему? ты знаешь?

ТОМАС. – Не знаю, мамзель. Я проходил мимо дома госпожи супруги мэра: госпожа Гребю, которая там была, позвала меня в окно; я подошел, она мне сказала: «Томас, беги скорее к Каролине, забери у нее мои платья, пускай она мне их отдаст, все равно, закончены они или нет, и все отрезы с ними; я надеюсь, что она за них еще не бралась».

КАРОЛИНА. – А госпожа Дельмис там была?

ТОМАС. – Нет, там была только мадмуазель Роза, она так смеялась, так смеялась, что ее смех меня тоже заразил; я бежал и смеялся.

КАРОЛИНА. – Хорошо, мой маленький Томас. Грибуйль, иди найди платья в кусках, они лежат в большом шкафу в чулане; заверни их в серую бумагу, ее найдешь сверху на шкафу, и отдай их Томасу; смотри не ошибись.

Грибуйль, кинувшись исполнить наказ сестры, подбежал к шкафу, внимательно рассмотрел платья, достал их, завернул в бумагу и отдал Томасу.

– Прощайте, мамзель, – сказал Томас, унося сверток. – До свиданья, Грибуйль!

«Очередная выходка Розы, – подумала Каролина, – как бы ей не удалось таким образом отпугнуть всех моих клиентов!»

Каролине нужно было закончить еще несколько заказов, и после нескольких минут грустных размышлений она пошла за бельем для работы. Первая вещь, которая бросилась ей в глаза при открытии шкафа, был узел с платьями в кусках для госпожи Гребю.

– Грибуйль, Грибуйль! – вскричала она в ужасе, – что ты отдал Томасу? Вот же платья госпожи Гребю, я их нашла в шкафу.

ГРИБУЙЛЬ. – Я дал платья в кусках, как ты мне сказала.

КАРОЛИНА. – Да какие платья? Других у меня не было, вот они.

ГРИБУЙЛЬ. – Это не те, которые я отдал; это новые; я отдал старые-престарые, те, которые ты когда-то здесь спрятала, потому что они разорвались на куски и ты не могла их больше надевать.

КАРОЛИНА. – Милосердный боже! Что ты наделал! Они подумают, что я хочу их обокрасть! Беги, бедный Грибуйль, догони Томаса, приведи его сюда, скажи ему, что ты ошибся, что платья у меня.

ГРИБУЙЛЬ. – Бегу, сестрица, бегу! Что за несчастье такое, Каролина без конца все путает! А потом говорят, что это я дурак.

Так размышлял Грибуйль на бегу; но как он ни спешил, Томас тоже бежал во весь дух и прибыл раньше него. Он вручил сверток г-же Гребю, та развернула его и испустила вопль:

– Глядите, дорогая, глядите, что мне отправили вместо моих прекрасных новых платьев! – воскликнула она, предъявляя г-же Дельмис три старых распорка, которые она с негодованием швырнула на пол.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Да это неслыханно! За это надо сажать! Господин Дельмис, господин Дельмис, – продолжала она, – идите сюда, поторопитесь; срочное дело!

– Что случилось? – спросил г-н Дельмис, выходя из рабочего кабинета.

Г-ЖА ГРЕБЮ. – Случилось то, сударь, что надо арестовать Каролину Тибо: она воровка, она спрятала два платья в кусках, которые я отдала ей сшить, и вот что послала вместо них.

МЭР. – Это невозможно! Тут какое-то недоразумение.

Г-ЖА ГРЕБЮ. – О каком недоразумении вы тут говорите? Я потребовала у нее мои платья; а она прислала то, что вы видите. По правде говоря, это уж чересчур!

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Вот именно потому, что это уж чересчур, я говорю и настаиваю, что кто-то тут заблуждается, тут какая-то ошибка.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Вот вечно вы так, господин Дельмис: никого не слушаете, никому не верите; можно подумать, что ни у кого в мире нет разума, кроме как у вас. Я утверждаю, что кража налицо, и требую от вас как от мэра, именем моей подруги, госпожи жены помощника, арестовать воровку!

Г-н Дельмис улыбнулся, пожав плечами; в тот момент, когда он собирался ответить, в комнату стремительно ворвался Грибуйль, преследуемый или, скорее, схваченный мадмуазель Розой, которая удерживала его изо всех сил и от которой он отбивался пинками и кулаками. Дамы вразнобой заголосили.

– Убийца! – кричали они. – Убийца! Брат воровки! Он зарежет Розу! На помощь!

– Замолчите же! – властно воскликнул Дельмис: – Вы переполошите весь город.

– Именно этого мы и хотим, раз у вас не хватает храбрости арестовать виновных, – парировала г-жа Дельмис.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Тихо! Роза, отпустите Грибуйля, дайте ему сказать! Что ты хочешь, мальчик?

ГРИБУЙЛЬ. – Сестрица меня отправила, господин мэр, чтобы вам сказать, что она плохо объяснила, как это у нее обычно со мной выходит; она мне сказала: «Иди найди в шкафу платья в кусках для госпожи Гребю». Я понял, что платья в кусках – это куски платьев… кусочки… так ведь, господин мэр?

– Продолжай, Грибуйль, – сказал мэр, улыбаясь и начиная понимать.

ГРИБУЙЛЬ. – Я беру самые рваные платья, такие, где больше всего клочков, как она сама и сказала; заворачиваю их в серую бумагу; как она мне и велела, и даю их Томасу – все в точности, как она мне и сказала. А потом она как застыла, ну прямо как статуя, не шевелится, не улыбается, вся бледная, а потом как побежит к шкафу да как закричит: «Ах, боже мой! Грибуйль! Милосердный боже! Платья! Вот они! Вот они! Беги скорее! Они скажут! Они подумают! Скажи, что ты ошибся! Что платья у меня!..» И я не знаю, что еще: про воровку, про Томаса, чтобы его догнать. И тогда, господин мэр, я как побежал! но Томас прибежал быстрее, чем я. А тут – нате вам: мадмуазель Роза загородила мне проход! «Не войдешь, – говорит. – Войду, – говорю. – Не пройдешь. – Пройду». Короче, она хватает меня за куртку; я даю ей пинка; она меня – кулаком… да еще так здорово… Я отбиваюсь что есть сил, и ногами и руками, и вот я здесь, и все потому, что всегда слушаюсь сестрицу.

Мэр, которого сильно позабавил рассказ Грибуйля, обернулся к дамам.

– Ну, видите! Кто из нас был прав?

Затем, повернувшись к багровой, запыхавшейся Розе, стоявшей у дверей.

– Роза, если вы еще раз повторите то, что сейчас устроили, то немедленно покинете мой дом.

И обращаясь к Грибуйлю:

– Забирай свой узел с платьями, мой бедный мальчик, и скажи сестре, чтобы она не огорчалась, а отослала госпоже Гребю то, что ей принадлежит, и что если ей что-нибудь понадобится от меня, я готов оказать услугу. Ты хороший мальчик, очень хороший… очень честный; я позабочусь о тебе и твоей сестре. Передай это Каролине.

Грибуйль, в полном восторге, попрощался с мэром, г-жой Дельмис и г-жой Гребю.

– А дамы ничего не желают мне приказать? – спросил он с самым любезным видом.

– Убирайся, и чтобы сюда ни ногой, – отвечала г-жа Дельмис.

Грибуйль удивленно взглянул на нее, не ответил и вышел, попрощавшись напоследок с мэром.

– Что вы имеете против бедного Грибуйля? – сказал г-н Дельмис, улыбаясь.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, раздраженно. – Что имею, то и имею: не ваше дело; он не лучше своей сестрицы.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Я считал его сестру одной из ваших главных любимиц: вы же ей давали шить все ваши платья.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Давала; но больше не дам.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – С чего бы вдруг? Не потому ли, что она потеряла мать и более, чем когда-либо, нуждается в куске хлеба?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Потому что она так основательно испортила мои последние платья, что я не могу их носить.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – А я думал, что она так умеет работать…

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Умела, пока была жива ее мать, потому что это мать кроила и готовила работу.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – И кто же вам это сказал?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Роза.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – А! Ну да! Все та же Роза. А как она узнала?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Она узнала, потому что ей это сказали, она этому поверила, когда увидела, как ужасно сидят мои платья.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – А кто вам принес платья на примерку?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Роза.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Сколько времени они у нее были?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Минут пять.

ГОСПОДИН ДЕЛЬМИС. – А!.. Тогда другое дело.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Другое дело? Что за другое дело? Что вы думаете?

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Я думаю, что если бы она их получила накануне, то могла бы их перекроить и перешить, по злобе против Каролины, которую она ненавидит.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Ненавидит? Да наоборот, очень любит; она мне это еще утром говорила.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – В то время как порочила Каролину в ваших глазах! Мои полицейские расследования решительно доказывают, что она ее ненавидит и что это плохая женщина. Вы уверены, что платья не были принесены накануне?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Она мне так сказала; кто еще, по-вашему, должен мне сообщить об этом?

Г-н Дельмис ничего не ответил и, попрощавшись с г-жой Гребю, ушел к себе в кабинет.

Оставшись одни, дамы посмотрели друг на друга.

– Что вы об этом думаете? – спросила наконец г-жа Гребю.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Ничего я не знаю и не думаю. Слушайте, дорогая, давайте сделаем так: возьмем платья и покажем их Каролине, как будто хотим попросить их перешить.

Г-ЖА ГРЕБЮ. – Лучше не придумаешь; пойдем.

Г-жа Дельмис завернула платья в узел и отправилась к Каролине в сопровождении г-жи Гребю. При виде вошедших дам удивленная и испуганная Каролина поспешно поднялась с места.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Не бойтесь, Каролина; мне сказали сегодня утром, что вы не умеете как следует шить платья, что это ваша мать их кроила; я этому поверила, потому что платья испорчены, и вот я их принесла, чтобы вы посмотрели, можно ли их переделать.

КАРОЛИНА. – Чрезвычайно благодарю вас, сударыня; я не смела просить об этом после того, что вы сказали нынче утром.

И Каролина, развязав узел, принялась рассматривать платья.

КАРОЛИНА. – Корсажи и рукава заужены, сударыня; их перекроили.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Это невозможно! Я их примерила через пять минут после того, как вы их принесли.

Каролина выглядела удивленной.

КАРОЛИНА. – Позвольте спросить, когда вы их примеряли?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Сегодня утром, в десять часов.

КАРОЛИНА. – Я принесла их вчера, около четырех часов пополудни.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Я была дома: почему вы мне их не показали?

КАРОЛИНА. – Мадмуазель Роза не позволила; она сказала, что вы заняты.

– Странно все это, – сказала г-жа Дельмис.

КАРОЛИНА. – Не желаете ли убедиться, сударыня? Вот неровные стежки; вот вырезанные места. Как видите, сшито плохо; вы знаете, сударыня, что я не имею обычая сдавать небрежно сделанную работу.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Верно. У вас всегда все сделано аккуратно и тщательно.

КАРОЛИНА. – Сударыня, если вы позволите оставить эти платья, я постараюсь их перешить, расставив клиньями наивозможно лучшим образом. Только я бы попросила вас, сударыня, прийти их примерить у меня.

– Хорошо, очень хорошо! – с улыбкой ответила г-жа Дельмис, – я догадываюсь, чего вы опасаетесь… Грибуйль, Роза любит твою сестру?

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, сударыня, ненавидит.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Почему это и давно ли?

Грибуйль рассказал г-же Дельмис приключение с платьем, злобу м-ль Розы, ее угрозы по адресу платьев, сшитых Каролиной. Удивленная г-жа Дельмис слушала, то смеясь над наивностями Грибуйля, то возмущаясь мерзостями Розы.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Я позабочусь о том, чтобы эти скверные случаи не повторились, мой бедный Грибуйль. Как вернусь, то и мадмуазель Роза получит свой узелок.

ГРИБУЙЛЬ. – Не хочет ли мадам, чтобы я его ей отнес?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Нет, нет, Грибуйль; в том узелке, который я собираюсь ей дать, будет хороший выговор и предложение, чтобы она искала другой дом для упражнений в пакостях.

Г-жа Дельмис попрощалась с Каролиной и Грибуйлем и отправилась в обратный путь, в сопровождении г-жи Гребю, которая не произнесла ни слова.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Меня удивляет, что вы все молчали; я думала, что вы собираетесь попросить Каролину шить ваши платья.

Г-ЖА ГРЕБЮ. – Я лучше подожду, когда будут переделаны ваши, чтобы уж точно убедиться, что она их самолично шьет.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Как! Вы все еще верите тому, что нам наговорила эта злая Роза?

Г-ЖА ГРЕБЮ. – Не совсем, но не без этого; вот пусть ваши платья и послужат доказательством.

Дамы вернулись; Розы не было дома. Через некоторое время к г-же Дельмис одна за другой явились подруги с расспросами о Каролине, которая испортила платья г-жи Дельмис и должна была испортить и остальные, не умея их кроить.

– От кого вы узнали эту ложь? – спрашивала г-жа Дельмис.

– От Розы, – отвечали дамы в один голос.

Г-жа Дельмис оправдывала Каролину и таким образом возместила ущерб, который нанес ее враг.

 

VII. Разбитая посуда

Когда Роза вернулась, г-жа Дельмис позвала ее к себе, сообщила о том, что узнала, предупредила, что не оставит ее на службе и будет искать другую служанку. М-ль Роза с плачущим видом утверждала свою невиновность и попыталась упасть в обморок. В этот момент в комнату вошел г-н Дельмис; он схватил кувшин и вылил всю воду на м-ль Розу; та моментально пришла в себя и метнула на хозяина взгляд, полный жизни и ярости.

Г-Н ДЕЛЬМИС, с насмешливым видом: – Советую вам, Роза, запомнить этот превосходный прием, чтобы приводить в себя упавших в обморок: от воды до того, что поможет наилучшим образом.

М-ль Роза не решилась отвечать и поспешно вышла.

Оказавшись на кухне, она заплакала от бешенства и, выйдя из себя, принялась сыпать сахар в соленые блюда, соль и перец в кремы и пирожные; все остальные обеденные блюда были приправлены таким же образом, так что стали несъедобными.

Г-жа Дельмис закричала, что Роза собиралась их отравить. Г-н Дельмис отправился на кухню и сделал Розе выговор, на который получил сварливую отповедь. Г-н Дельмис разозлился; м-ль Роза вспылила. Г-н Дельмис пригрозил немедленно ее выгнать; м-ль Роза ответила, что ее это волнует как прошлогодний снег; что она не держится за дом, что ей не составит труда устроиться получше и т. д.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Собирайте вещи, негодяйка: с завтрашнего дня вы уволены.

РОЗА. – С удовольствием и без сожалений; я уж порасскажу хорошеньких штучек про ваш дом.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Ваш злой язык может болтать все, что ему заблагорассудится, когда вас больше у меня не будет: а до того времени замолчите!

РОЗА. – Так я вам и замолчу! Я свободна шевелить языком, и никто не имеет права помешать мне им пользоваться.

Во время этой сцены Роза находилась в буфетной. Чтобы положить конец ее дерзостям, г-н Дельмис захлопнул дверь и повернул ключ на два оборота, не слушая ни криков, ни угроз, вытащил ключ, положил в карман и вернулся в обеденную залу, где г-жа Дельмис и дети заканчивали обед сыром, маслом, редисом и фруктами, которые избежали мести Розы.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Ну что, как она оправдывает свой отвратительный обед?

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Оправдывать? Как бы не так! Она наговорила кучу глупостей. Я указал ей на дверь: она занялась оскорблениями и угрозами. Тогда я запер ее в буфетной и оставлю там до вечера, пусть остудит кровь, слишком уж ее злоба разогрела.

Не успел г-н Дельмис это произнести, как все услышали страшный шум в кухне, которая находилась под обеденной залой.

– Это еще что такое? – вскричал г-н Дельмис. – Опять! и опять!.. Что происходит? похоже, что там бьют тарелки.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Великий боже! Буфетная полна посуды! Господин Дельмис, что вы наделали? Эта Роза все перебьет!

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Запер волка в овчарне; надо бежать прекратить бесчинство.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Прекратить! Да там уже все, наверно, перебито! Ах! В мойке были мои чудные фарфоровые чашки в цветочек! Господин Дельмис, ну зачем вы заперли там эту злую девицу?

Г-Н ДЕЛЬМИС. – А что я, знал?.. О! Еще что-то разбилось; ну, я побежал!

Г-н Дельмис помчался по лестнице, за ним неслась г-жа Дельмис, за ней – дети; подбежав к буфетной, хозяин открыл дверь. Глазам семейства представилось плачевное зрелище: тарелки, чашки, блюда, супницы и прочее – все валялось на полу, разбитое вдребезги. М-ль Роза, вооруженная деревянным башмаком, добивала последние тарелки, уцелевшие от ее гнева. С пылающим взглядом, побагровевшим лицом, растрепанными волосами, обнаженными руками, она выглядела разъяренной ведьмой. Увидев открытую дверь, Роза кинулась вперед, прокладывая дорогу к выходу.

– Ну, дело пахнет тюрьмой! – вскричал г-н Дельмис; пытаясь ее остановить, он вцепился в юбку; но мощным ударом сабо Роза заставила его отпустить добычу и пронеслась мимо госпожи Дельмис и детей, остолбеневших от ужаса.

– Чертовка! – кричал г-н Дельмис. – Я не позволю оставить подобное поведение безнаказанным! Как мэр я имею полное право провести расследование и засадить ее в тюрьму!

Г-н Дельмис поднялся к себе, в то время как его жена и дети оплакивали убытки и пытались отыскать хоть одну чашку, не павшую жертвой злобы, пока не стало ясно: ничто не забыто – все перебито.

– Что же нам делать, мама? – спросила Эмили. – Кто будет нам служить?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Я еще об этом не подумала, детка; поговорим об этом, когда отец вернется.

ЭМИЛИ. – А пока, если хотите, мама, мы с Жоржем займемся домашней работой.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Это невозможно, дорогие детки. Как вы пойдете на рынок? Как будете управляться с кухней? Да еще накрывать на стол, убирать дом – нет, вы этого не сумеете!

ЭМИЛИ. – Мама, а что если попросить Каролину нам помочь?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – И правда! Это ты хорошо придумала; надо будет с ней об этом поговорить, но сначала подождем, пусть отец вернется в гостиную.

ЖОРЖ. – Хотите, пойду посмотрю, там ли он, мама?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Да, дружок! И сразу приди скажи мне.

Жорж помчался к лестницу и столкнулся с возвращавшимся отцом. Г-жа Дельмис обратилась к нему с предложением попросить Каролину помогать им до той поры, когда они найдут служанку.

– Вполне согласен, – сказал г-н Дельмис, – я считаю, что это отличная мысль, но можно придумать еще лучше.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Как это?

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Предложить Каролине поступить к нам на службу.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Хорошо! Но что она будет делать с Грибуйлем?

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Ну, пристроит в какой-нибудь дом или благотворительное заведение; ясно же, что Грибуйль ни у кого не сможет работать.

Г-жа Дельмис надела шляпу, взяла зонтик, и супруги отправились к Каролине. По пути г-н Дельмис сообщил жене свои соображения насчет ареста м-ль Розы, которой было не избежать тюрьмы, которую она заслуживала.

– Будущее этой женщины оказалось бы плачевным, – сказал он; – и я решил оставить ее под угрозой наказания, не исполняя его.

Каролина была крайне удивлена при виде господ Дельмис. Грибуйль притащил им стулья. Г-жа Дельмис объяснила Каролине цель посещения.

– Я очень благодарна, сударыня, за доверие, которым вы меня удостаиваете, – просто отвечала Каролина, – и очень, поверьте, очень жалею, что не могу принять ваше любезное предложение.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Почему же нет, Каролина? Я предлагаю жалованья больше, чем вы заработаете за целый год самой упорной работы.

КАРОЛИНА. – Я не могу покинуть брата, сударыня; что станет с ним без меня?

– Не тревожьтесь о брате, Каролина, – ответил г-н Дельмис, – я обещаю устроить его в какое-нибудь благотворительное заведение, где ему будет очень хорошо.

Каролина обернулась к Грибуйлю; он глядел на нее с печалью и страхом. Она ответила, качая головой:

– Никогда, сударь; никогда я не оставлю Грибуйля; я это обещала матушке: брат никогда меня не покинет.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Это неблагоразумно, Каролина; у меня ваше существование станет счастливее и обеспеченнее; заработки превысят ваш нынешний доход; если заболеете, то вам гарантируется лечение и сохранение содержания: а ведь любая болезнь может ввергнуть вас в нищету, как и Грибуйля.

КАРОЛИНА. – Есть правда в том, что вы говорите, сударыня: но я не могу ни нарушить обещание, данное матушке, ни забыть, что без меня бедный брат будет несчастен.

ГРИБУЙЛЬ, сжимая руки, с глазами, полными слез. – Каролина, Каролина, не уходи! О! Не уходи! Если я тебя не увижу больше, я умру, как мама.

КАРОЛИНА. – Нет, братец, нет, я не уйду, никогда! По крайней мере пока Господь не разлучит меня с тобой смертью.

ГРИБУЙЛЬ. – Тогда это было бы другое дело! Я бы знал, что ты счастлива, что Господь хочет, чтобы ты была с ним, и тогда я бы постарался как можно быстрее умереть, чтобы к тебе присоединиться.

– Слушайте, Каролина, – произнес г-н Дельмис, растроганный преданностью сестры и привязанностью брата, – слушайте; есть способ все устроить: идите ко мне вместе с Грибуйлем. Такой выход устранит все препятствия.

КАРОЛИНА. – С Грибуйлем! О! Сударь, это слишком хорошо, слишком великодушно, по правде говоря… Я не смею согласиться… Я боюсь… Месье забывает, что…

Г-Н ДЕЛЬМИС, улыбаясь. – Нет, я ничего не забываю, Каролина, но думаю, что Грибуйль будет нам очень полезен во многих вещах: накрывать на стол, натирать полы, помогать в саду, выполнять поручения… О! Успокойтесь; я хорошо понимаю, чего вы опасаетесь. Я буду так хорошо объяснять ему поручения, что он никак не сможет ошибиться.

ГРИБУЙЛЬ. – Возможно ли это! Мне устроиться у вас? Кушать у вас? Работать для вас? Я не расстанусь с сестрицей, с милой Каролиной?

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Да, мой мальчик, я предлагаю все это вам обоим. Согласны?

ГРИБУЙЛЬ. – О! Я-то согласен. Соглашайся, Каролина, соглашайся же. Поторопись, пока господин не передумал.

Г-Н ДЕЛЬМИС, смеясь. – Нет, нет, Грибуйль; я не передумываю хорошую мысль. Я передумываю только плохие.

ГРИБУЙЛЬ. – Это хорошо! Очень хорошо! Скажу вам, что одобряю вас, сударь, и прошу так и продолжать. Месье, без сомнения, заслужит все мое уважение и уважение моей сестры, не правда ли, Каролина?

КАРОЛИНА. – Простите, сударь, мой нерешительный вид; я так признательна за ваше столь великодушное предложение, господа, что не нахожу слов. Это было бы истинным счастьем для меня – усердием и преданностью оправдать ваше милостивое внимание.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Так вы согласны, Каролина?

КАРОЛИНА. – Может ли мадам в этом сомневаться – согласна, и с какой признательностью, с какой радостью!

Г-Н ДЕЛЬМИС. – В таком случае, милая Каролина, ваше присутствие необходимо уже сегодня, так как Роза ушла.

КАРОЛИНА. – Она покинула мадам?

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Ну, то есть это я ее прогнал, за грубости, которыми она меня удостоила.

Каролина сдержала удивление и возмущение, из нежелания еще больше настроить Дельмисов против Розы; она только попросила разрешения прийти на следующий день, чтобы прибрать оставляемый дом и чтобы вернуть клиенткам белье и платья, сданные в работу. Г-да Дельмис согласились и оставили Каролину с Грибуйлем, попросив прийти завтра пораньше, чтобы приготовить завтрак.

Едва за гостями закрылась дверь, как Грибуйль принялся бурно выражать радость прыжками и скачками, вызвав улыбку у Каролины.

– Вот оно, счастье! – кричал он. – Превосходные люди!.. Вот что называется уважаемые господа!.. Каким добрым хозяином станет нам господин Дельмис! А уж как хорошо мы будем им служить! А уж как я буду им помогать! А как я буду забавлять детей! Я буду играть во все игры, в лошадь, в осла, в барана, во все, что они захотят!.. И я всегда буду с тобой! Я никогда с тобой не расстанусь! О, Каролина, Каролина, какое счастье!

Каролина разделяла радость брата, хотя и более сдержанно; она немного побаивалась будущих обязанностей, опасаясь не справиться с ними без опыта, – особенно по части кухни: в своем маленьком хозяйстве это удавалось ей без труда, но сумеет ли она готовить более изысканный стол со сложной сервировкой блюд?

«Мне следовало их об этом предупредить, – думала она, – возможно, они считают меня более умелой кухаркой, чем я есть. Я, конечно, буду стараться изо всех сил, но ведь я не обучена и не умею делать никакое тонкое блюдо. Надо им об этом сказать; обмануть было бы ужасно».

– О чем ты думаешь, Каролина? – спросил Грибуйль. – Почему ты молчишь? Ты что, недовольна?

– Очень довольна, – рассеянно отвечала Каролина, не отводя взгляда от постели матери.

ГРИБУЙЛЬ. – Как ты это говоришь!.. Да ты вот-вот заплачешь… у тебя полные глаза слез! – ответил Грибуйль, подбегая к ней с тревожным видом.

КАРОЛИНА. – Нет, я не буду плакать… только я смотрела на мамину постель и думала… что…

ГРИБУЙЛЬ. – Что она очень обрадуется, видя, как мы устроились у госпожи Дельмис, правда?

– Да… что мне придется покинуть дом, где она провела свою жизнь, где так нас любила и где эта жизнь закончилась! – вскричала Каролина, не в силах больше сдерживать слезы.

ГРИБУЙЛЬ. – Ну и при чем тут дом, раз она теперь живет на небе, у Господа? Господин кюре так сказал; он и тебе говорил; ты что, не хочешь в это поверить?

КАРОЛИНА. – Конечно, я в это верю, но мне нравится вспоминать о ней.

ГРИБУЙЛЬ. – А чуть вспомнишь, сразу заплачешь? Это нелюбезно и некрасиво по отношению к ней; все равно что ты бы ей сказала: «Моя дорогая мама, я знаю, что вы счастливы, но очень об этом жалею; я знаю, что вы больше не страдаете, но очень за это сержусь. Мне бы хотелось, чтобы вы опять были здесь, продолжали пуще прежнего страдать, не спать, стонать, плакать, как это вы делали, а я буду любоваться вашими страданиями, ухаживать за вами, не имея возможности вылечить, а Грибуйль пусть себе сидит один и скучает, пока я вами занимаюсь». Вот чего ты хочешь?

– Как это ты все рассудил, Грибуйль, – сказала Каролина, улыбаясь сквозь слезы. – Ну, постараюсь больше не плакать, и давай-ка побыстрее все уберем, расставим по местам и сложим вещи и белье, которые нам понадобятся у новых хозяев. Потом пойдем отдадим работу, которую я брала у клиенток, и вернемся в последний раз переночевать у себя дома.

Опасаясь снова поддаться чувству, которое она пообещала превозмочь, Каролина не откладывая принялась за дело вместе с Грибуйлем; и тот проявил в работе энергию и сообразительность, которой она от него не ожидала; они провели два часа, прибирая дом, расставляя мебель, складывая в шкафы вещи, которые теперь были не нужны.

Грибуйль хотел было забрать с собой все: книги, выкройки, старую одежду, посуду; но Каролина ограничилась тем, что собрала узел с бельем и самыми необходимыми вещами, добавила туда часы матери, распятие, которое приняло ее последний вздох, и статуэтку святой Богородицы. Грибуйль сунул в карман катехизис.

– Я возьму его, – сказал он, – и буду каждый день учить по странице; хоть ничего и не понимаю, но это не страшно: выучу как-нибудь.

 

VIII. Добрые подруги

Когда все было уложено и расставлено по местам, Каролина собрала белье и платья для раздачи клиенткам; Грибуйль вскинул узел на плечо, и они отправились разносить вещи по хозяевам.

– Я очень рада, – сказала г-жа Гребю, – что вы поступаете к дорогой госпоже Дельмис, хотя могла бы вам найти более подходящий дом, где меньше народу и обязанностей, но больше жалованья и подарков, а хозяйский надзор не такой тиранический; но… дело сделано… не стоит больше об этом думать; только ежели вам придется несладко у этих Дельмисов, то добро пожаловать ко мне. Если бы я знала, что вы ищете место, то наверняка опередила бы Дельмисов; но… они всегда такие скрытные, все исподтишка… никогда не знаешь заранее, что они собираются делать… Не то чтобы я не любила всем сердцем моих дорогих друзей: только… любя людей, не следует впадать в слепоту… тогда и видят то, что видят… Бедная Роза мне кое-что порассказала!.. Ну, в конце концов, это не мое дело, слава Богу!.. Я желаю вам, славная моя Каролина, больше радостей, чем получала от них Роза. И не забывайте мои слова: здесь заработок больше, обязанностей меньше, а хозяйка добрее. Прощайте, но надеюсь – до свиданья.

Каролина и Грибуйль попрощались и вышли; Каролина хранила молчание.

– Что ты думаешь о госпоже Гребю и про то, что она нам рассказала? – спросил Грибуйль, внимательно глядя на сестру.

КАРОЛИНА. – Ничего не думаю, потому что я об этом не думаю вообще.

ГРИБУЙЛЬ. – Ну что ж! а я кое-что думаю.

КАРОЛИНА. – И что ты думаешь?

ГРИБУЙЛЬ. – Я думаю, что госпожа Гребю плохая женщина, фальшивая, злая, обманщица, и что я ей все это выскажу в лицо, если она начнет подлизываться к госпоже Дельмис.

КАРОЛИНА. – Очень прошу тебя, Грибуйль, ничего не говорить. В нашем нынешнем положении надо быть сдержанными и не передавать одним то, что говорят другие. Не повторяй ничего, храни про себя и для меня то, что слышишь.

ГРИБУЙЛЬ. – Хорошо, сестрица, я буду об этом говорить только с тобой, но тебе-то я могу сказать, что госпожа Гребю…

КАРОЛИНА. – Тише! Мы уже подошли к госпоже Леду.

И Каролина повторила свой рассказ.

Г-ЖА ЛЕДУ. – Очень жаль, моя милая, терять вас как портниху… Это, конечно, прекрасно, что вы будете служить господину мэру… Но не сказать, чтобы этот дом был так уж мил… служба там довольно тяжела; дети крайне невоспитанны; бедной Розе и поесть вдоволь не удавалось; эти Дельмисы считают каждый кусок хлеба… Ах!.. А как они пыжатся, как стараются блистать! Госпожа Дельмис только и занята, что нарядами!.. Говорят, это ее разоряет!.. Но… Я вас все-таки поздравляю… Хотя вы могли бы устроиться получше, чем у них… Если бы только сказали… У меня, например! совсем другое дело!.. Тут вы не попали бы в пожизненную кабалу!.. Итак, прощайте, Каролина, мой дом открыт для вас, не забывайте… прощайте.

– И эта туда же, – сказал Грибуйль, выйдя на улицу, – что за мерзкие людишки, даже смешно! А так любезничают с госпожой Дельмис!

– Это печально! – сказала Каролина. – Ведь господа Дельмис очень добры со всеми.

ГРИБУЙЛЬ. – Гм-гм!

КАРОЛИНА. – Ну что ты? Почему ты хмыкаешь? Да таким грубым голосом?

ГРИБУЙЛЬ. – Потому что… я не хотел тебе говорить, но все-таки скажу. Совсем недавно госпожа Дельмис была не очень-то добра с тобой… за платья… помнишь?

КАРОЛИНА. – Дело в том, что она подозревала мой обман, думала, что я испортила ее платья.

ГРИБУЙЛЬ. – А почему она так решила? С чего она взяла, что ты на такое способна? Почему, вместо того, чтобы слушать эту злую Розу, она не пришла к тебе за разъяснениями?

КАРОЛИНА. – Она не могла поверить, что Роза настолько зла, чтобы так оболгать меня.

ГРИБУЙЛЬ. – А поверить, что ты настолько зла, чтобы ее так обмануть, она смогла?

КАРОЛИНА. – Грибуйль, ты становишься слишком мелочным; будь добрее и снисходительнее: прощай тех, кто тебя обижает.

ГРИБУЙЛЬ. – Я согласен прощать тех, которые меня обижают, но не тех, кто обижает тебя.

КАРОЛИНА. – Если бы Господь поступал, как ты, Грибуйль, мы не были бы счастливы.

ГРИБУЙЛЬ. – У Господа никогда не было обиженной сестры.

КАРОЛИНА. – Это правда, но у него была мать! Это еще тяжелее!

ГРИБУЙЛЬ. – Гляди-ка, а ведь верно!.. Впрочем, раз мы поступаем на службу к госпоже Дельмис по ее собственной просьбе, я даже мог бы ее простить… Так и быть, прощаю.

Каролина только улыбнулась в ответ, входя к г-же Пирон, чтобы вернуть ей, как и другим дамам, работу, которую не успела сделать.

– Это безобразие! – сердито сказала г-жа Пирон. – Как можно браться за работу, если ее не собираются заканчивать! Весьма неделикатно с вашей стороны, мадмуазель!

КАРОЛИНА. – Да, вы справедливы, сударыня, и поймете поэтому, что я не могла предусмотреть ни смерти бедной матушки, ни предложения госпожи Дельмис.

Г-ЖА ПИРОН. – Можно было заставить госпожу Дельмис подождать, пока вы закончите мои платья. Она бы не умерла от ожидания и думаю, что вы – тем более.

КАРОЛИНА. – Госпожа Дельмис находится в большом затруднении по причине ухода мадмуазель Розы…

Г-ЖА ПИРОН. – Роза ее покинула? Я очень довольна! Отличный урок; это ее научит лучше обращаться с прислугой. Ах! Значит, Роза ушла? А вы знаете, почему? Ну, расскажите же, Каролина.

КАРОЛИНА. – Я не присутствовала при этом, сударыня, ничего не знаю и ничего не могу вам рассказать.

Г-ЖА ПИРОН. – Ну-ну, моя маленькая Каролина, не будьте такой скрытной, я никому не передам, честное слово. Был скандал? Это Роза сама ушла или госпожа Дельмис ее выгнала? Что сказал господин мэр? А он знал, что Роза уйдет?

КАРОЛИНА. – Прошу прощения, сударыня, но я действительно ничего не знаю о том, что вы меня спрашиваете.

Г-ЖА ПИРОН. – Дурочка! Вы так себя ведете, как будто уже вошли в семью этих Дельмисов. Имейте в виду, вы там долго не задержитесь: это я вам точно говорю… Она женщина требовательная, скупая, вспыльчивая, кокетливая, невыносимая… Желаю вам всевозможного удовольствия от службы. Там будет о чем поучиться молчать; много хорошеньких штучек можно было бы порассказывать об этих людях, если бы кое-кто пожелал! Прощайте, мадмуазель.

И г-жа Пирон ушла к себе, со всей силы хлопнув дверью. Грибуйль исподтишка посмеивался; прежде чем последовать за вышедшей сестрой, он тихонько подошел к двери комнаты и, повернув ключ, закрыл замок на два оборота, а затем догнал Каролину в тот момент, когда она оглянулась в поисках брата.

КАРОЛИНА. – Зачем ты остался? Что ты делал у госпожи Пирон?

– Я ее наказал, – заявил Грибуйль, потирая руки, хохоча и подпрыгивая.

– Наказал? Как? – спросила ошеломленная Каролина.

ГРИБУЙЛЬ. – Я закрыл ее на двойной запор! Ха-ха-ха! Она посажена в тюрьму за свою злобность.

КАРОЛИНА. – О! Грибуйль! Она взбесится, когда это обнаружит!

ГРИБУЙЛЬ. – А нам-то что? Тем лучше! Она заслуживает наказания, раз оказалась такой злой.

КАРОЛИНА. – Грибуйль, вернись и открой: она может пожаловаться и причинить нам большие неприятности.

ГРИБУЙЛЬ, с беспокойством. – Тебе, Каролина?

КАРОЛИНА. – Да, и мне и тебе. Иди скорее, братец, открой, пока она не обнаружила твою проделку.

Грибуйль побежал обратно и вошел в дом; только он хотел повернуть ключ, как услышал вопли г-жи Пирон:

– Кто меня здесь закрыл? Откройте скорее!

ГРИБУЙЛЬ. – Это я, сударыня! Я, Грибуйль.

Г-ЖА ПИРОН. – Дурак! Негодяй! Я подам жалобу на тебя и твою дурищу-сестру! Открой сейчас же!

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, я открою только когда вы пообещаете, что ничего не сделаете сестре.

Г-ЖА ПИРОН. – Ничего я не обещаю и не собираюсь ничего обещать; захочу написать жалобу – напишу; открывай сейчас же!

ГРИБУЙЛЬ. – Если вы скажете хоть слово, я расскажу госпоже Дельмис все, что вы тут про них наговорили, и как вы расспрашивали Каролину, и как вы разозлились, что она не захотела передавать никаких сплетен о господах Дельмис.

– Несчастный дурак! – в бешенстве вскричала г-жа Пирон, – он ведь так и может сделать, как говорит! Это же полный идиот!.. Ладно, открывай; обещаю, что ничего не скажу.

ГРИБУЙЛЬ. – Поклянитесь!

Г-ЖА ПИРОН. – Да, клянусь, открывай скорее!

– Готово! – сказал Грибуйль, повернул ключ и обратился в бегство, не дожидаясь, когда г-жа Пирон откроет дверь, – и поступил правильно, потому что она держала в руках полный кувшин воды, который намеревалась выплеснуть на Грибуйля, как только дверь приоткроется; но тот уже был далеко, и в то время, как г-жа Пирон издавала горестные вопли, понапрасну залив пол и не утолив жажду мести, Грибуйль, насмешливо попрощавшись, догонял сестру, хохоча во все горло.

– Почему ты смеешься, Грибуйль? Что ты опять устроил? – спросила слегка встревоженная Каролина.

Грибуйль описал сцену, которая только что произошла между ним и госпожой Пирон. Каролина хоть и побранила брата, но не могла не разделить его веселье; они вернулись домой, приготовили скромный ужин и отправились спать, закончив последние хлопоты по уборке дома, который им предстояло покинуть на следующий день.

Грибуйль как следует выспался, вскочил по первому зову сестры, наскоро оделся и отправился с ней к г-дам Дельмис. Там все еще спали; они пошли на кухню, чтобы приняться за приготовления к завтраку.

– Какой тут беспорядок! – сказала Каролина.

– Да, работы будет предостаточно, – отвечал Грибуйль.

КАРОЛИНА. – Иди поищи метлу и принимайся подметать, а я пойду помою посуду.

Грибуйль отправился в буфетную.

– Ах! – воскликнул он при виде груды осколков. – Погляди, сестрица! Фарфор, хрусталь – все разбито!

Прибежавшая Каролина закричала вслед за Грибуйлем:

– Боже мой! Боже мой! Что скажет мадам? Лишь бы она не решила, что это мы все переломали!

ГРИБУЙЛЬ. – Ни одной целой тарелки, ни чашки, ни стакана! Войти некуда, чтобы не наступить!

КАРОЛИНА. – Гляди, вот метла: смети все в кучу, надо немного расчистить пол.

Они принялись за работу, и, благодаря их усердию и умению Каролины быстро наводить порядок, вскоре не осталось никаких следов буйства мадмуазель Розы, кроме кучи битой посуды, которую Каролина собиралась показать хозяевам.

КАРОЛИНА. – Вот ведро, сходи к колодцу. Надо растопить печь и согреть воду.

Через некоторое время в очаге уже потрескивал огонь и вода кипела в начищенном до блеска чайнике.

В в кухню вошла г-жа Дельмис.

– Уже взялись за работу! – сказала она с довольным видом. – Уже и кухню прибрали? Она в этом весьма нуждалась.

КАРОЛИНА. – Да, сударыня, мы с братом все подмели и почистили.

ГРИБУЙЛЬ. – Не хотите ли взглянуть, сударыня, что творится в буфетной? Только не подумайте, что это я или Каролина все переколотили.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Нет, нет, я знаю, в чем дело: это Роза разбушевалась, когда мы ее выгнали.

КАРОЛИНА. – Известно ли вам, сударыня, что фарфор и хрусталь полностью разбиты?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Знаю; вчера видели. Надо собрать все это, Грибуйль.

КАРОЛИНА. – Уже сделано, сударыня.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Уже! Отлично вы потрудились!

ГРИБУЙЛЬ. – Да, сударыня, уж это всегда так. Мы с Каролиной умеем работать; надеюсь, что вы будете довольны нашим усердием.

КАРОЛИНА. – Помолчи, Грибуйль. Хвастаться нехорошо.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Пусть говорит, Каролина; напротив, лучше всего, если бедный мальчик будет говорить все, что придет в голову.

ГРИБУЙЛЬ. – Вот видишь, Каролина, вечно ты меня останавливаешь, а мадам хочет, чтобы я говорил. Но если бы я рассказал вам, сударыня, все, что придет в голову! Сколько я вчера понавидал и понаслушался!..

КАРОЛИНА. – Ну, хватит, Грибуйль; мадам наскучит тебя слушать.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Нет-нет, напротив! Бедный мальчик! пусть себе говорит.

КАРОЛИНА. – Просто я боюсь, чтобы он… не злоупотребил добротой мадам, и…

ГРИБУЙЛЬ. – То есть ты боишься, что я расскажу мадам, что нам вчера наговорили ее подруги… Ну и забавные же у нее подруги!

КАРОЛИНА, с упреком. – Грибуйль, Грибуйль! Ты обещал…

ГРИБУЙЛЬ. – Да, я пообещал и держу слово, ты же видишь. Я ничего не говорю; и вы можете подтвердить, сударыня, что я ничего не сказал о сплетнях госпожи Гребю и этой, как ее… госпожи Леду, и еще этой… госпожи Пирон! Ха-ха-ха! Как она разозлилась!.. Если бы вы видели, как она вылетела из комнаты, после того, как я ей пригрозил все рассказать хозяевам, а потом пообещала, что не будет писать жалобу… Ха-ха-ха! Конечно, вы бы посмеялись, как и я.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Что такое? В чем дело? Что случилось?

Каролина напрасно подавала знаки Грибуйлю; он не глядел на нее и уже собирался пуститься в подробности, поэтому Каролина поспешила вмешаться:

– Совершенно ничего, сударыня! Ничего такого, о чем стоило бы рассказывать. Вчера вечером я возвращала невыполненные заказы этим дамам: они рассердились на меня, вот и все. Вы знаете, сударыня, Грибуйль любит пошутить. Недовольство моих клиенток показалось ему забавным, об этом-то он и хотел рассказать мадам.

Грибуйль порывался уточнить рассказ, но осекся, заметив властный жест сестры, и впал в немоту, из которой никакие расспросы г-жи Дельмис не смогли его вывести. Каролина попросила распоряжений насчет завтрака и дальнейшей работы. Г-жа Дельмис разъяснила их обязанности и по окончании завтрака выдала ключи от кладовой, бельевой и всех шкафов. Грибуйль следовал за ними повсюду и всем восхищался, к великому удовлетворению г-жи Дельмис, позволившей ему помогать во всем. Каролина трепетала, чтобы он не допустил какой-нибудь оплошности и не сказал какой-нибудь глупости; но г-жа Дельмис не собиралась сердиться, забавлялась рассуждениями Грибуйля и поощряла продолжать. Платья в шкафу привели Грибуйля в великое восхищение:

– Какие красивые платья! Что за цвета! Будь мадам помоложе – как бы они ей подошли!

– Как это – помоложе? Ты что, считаешь меня старой? Мне такого никто не говорит! – воскликнула уязвленная г-жа Дельмис.

ГРИБУЙЛЬ. – Верно, что никто не говорит! Ведь мадам отлично знает, что далеко не все говорят, что думают. Конечно, вы, сударыня, не так стары, как, служанка кюре матушка Нинон; но для таких красивых и ярких нарядов вам было бы лучше быть как Каролина.

– И сколько же лет ты мне дашь? – спросила г-жа Дельмис, принужденно улыбаясь.

– Полагаю, что вам, сударыня, едва ли сорок лет, – сказал Грибуйль с видом тонкого льстеца.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Ну спасибо! Как ты великодушен!.. Сорок лет!.. Ничего себе!.. сорок лет!.. Да мне и тридцати нет!

ГРИБУЙЛЬ. – Ну, тридцать, сорок – это ничего не значит; когда говорят, что мадам сорок лет, это значит, что она на столько выглядит, вот и все.

КАРОЛИНА, встревоженно. – Вы слишком добры, сударыня, что утруждаете себя выслушиванием шуток брата. Что он понимает в цифрах и в человеческом возрасте? Не желаете ли приказать, что делать с платьями? Мне кажется, они очень тесно развешаны; я боюсь, как бы они не помялись.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Делайте, как хотите, Каролина, вы в этом смыслите лучше меня.

КАРОЛИНА. – Я переглажу их и повешу в шкаф заново; если мадам угодно надеть сегодня вечером это платье, лиловое с зеленым, я уверена, что оно превосходно подойдет к свежему цвету лица и светлым волосам мадам.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, с удовлетворением. – Как хотите, Каролина; я подчиняюсь вашему вкусу.

Г-жа Дельмис вновь приняла любезный вид. Каролина, довольная, что удалось погасить приступ досады у хозяйки, продолжала обсуждать платья и прически и предложила уложить волосы по новой моде, на что г-жа Дельмис с готовностью согласилась и отправилась в свою комнату.

КАРОЛИНА. – Пока я причесываю мадам, ты, Грибуйль, уберешь со стола и помоешь посуду, потом все как следует высушишь и расставишь фарфор в столовой.

ГРИБУЙЛЬ. – Хорошо, Каролина; но почему у тебя был недовольный вид, когда я сказал о ее возрасте?

КАРОЛИНА. – Потому что никогда не надо напоминать о возрасте хозяйки, и прошу тебя никогда об этом не говорить с госпожой Дельмис.

ГРИБУЙЛЬ. – Хорошо, раз тебе не нравится, не буду говорить; но я не понимаю, почему.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, призывно. – Каролина, Каролина, я вас жду!

КАРОЛИНА. – Хозяйка зовет; ступай скорее, Грибуйль, принимайся за работу и ничего не сломай.

ГРИБУЙЛЬ. – Будь спокойна, я уж не сделаю, как мадмуазель Роза… Как все-таки забавно, что Каролина не хочет, чтобы я говорил о возрасте хозяйки… Почему бы это?.. Может быть, потому, что она не хочет знать правду про свой возраст?.. Конечно, так и есть… Ей бы следовало быть более благоразумной… Этого ей точно не хватает… Ну какой смысл шить себе разноцветные платья, как будто она молоденькая! Вот например, – продолжал Грибуйль, рассматривая платья, – вот это ярко-розовое, как бы оно подошло Каролине! А это бледно-голубое, с огромными пионами – какое забавное!.. Или вот это лиловое, которое Каролина предложила ей надеть на вечер! Слишком молодо! Слишком красиво! – добавил он, качая головой.

Закончив свое исследование, Грибуйль прошел в столовую, убрал со стола, перемыл фарфор, стаканы, столовые приборы; по поручению Каролины, протирал и расставлял посуду на столе и в буфете. Затем спустился на кухню, перечистил кастрюли, подмел все углы, все привел в порядок. Когда сестра пришла приготовить обед, то похвалила Грибуйля и попросила его сходить к господину кюре и рассказать об их жизненных переменах. Это было исполнено с такой стремительностью, что Каролина не успела дать дополнительные разъяснения.

 

IX. Неожиданная встреча

Грибуйль, радуясь возможности немного прогуляться, немедленно отправился в путь. Идя по улочке, которая вела к дому священника, он увидел, как осторожно открылась дверь заброшенного амбара и оттуда крадучись, словно опасаясь быть обнаруженной, вышла какая-то особа. Дверь скрывала ее от Грибуйля; она осмотрелась по сторонам и собиралась пуститься по улице, когда заметила мальчика. Она вскрикнула и хотела кинуться обратно в амбар, но узнавший ее Грибуйль перегородил дорогу.

ГРИБУЙЛЬ. – Это вы, мадмуазель Роза? Что вы делаете в этой хибаре? Почему прячетесь от меня?

РОЗА. – Тише! Боже, не дай мне пропасть!

ГРИБУЙЛЬ. – Как это – пропасть? Наоборот, я вас снова нашел!

РОЗА. – Нет, я не про это. Не говорите никому, что вы меня встретили и что я здесь, в этом амбаре.

ГРИБУЙЛЬ. – А почему бы мне про это не сказать? В этом нет ничего плохого. Каролина не рассердится, я уверен.

РОЗА. – О! Грибуйль! Если узнают, что я здесь, за мной придут жандармы и посадят в тюрьму.

ГРИБУЙЛЬ. – Жандармы! Эге! Это другое дело. Но почему? Что вы сделали?

РОЗА. – Я поколотила господина мэра и его посуду.

ГРИБУЙЛЬ. – А! Так это ваша работа! Да-а-а, что там было! Мне пришлось два часа убирать осколки… И вас хотят за это посадить в тюрьму?

РОЗА. – Да, мэр так сказал, и я убежала и спряталась здесь; но я очень хочу есть и собиралась пойти к господину кюре, чтобы попросить о куске хлеба и чтобы господин Дельмис меня помиловал. Я боюсь тюрьмы!

ГРИБУЙЛЬ, участливо. – Могу представить! Бедная мадмуазель Роза! И надо же было вам стать такой злой, чтобы попасть в тюрьму! Как вас спасти?

Роза собиралась ответить, когда услышала приближавшиеся шаги; она живо втолкнула Грибуйля в амбар, кинулась за ним, заперла дверь и спряталась за кучей старого сена, гнившего в темном закоулке. Грибуйль хотел было заговорить.

– Ради бога, ни слова, или я пропала! – сказала она тихим голосом, стиснув руки.

Испуганный Грибуйль не шевелился; шаги медленно приближались. Подойдя к амбару, жандармы, ибо это были именно они, уселись возле двери, на каменном пороге, который послужил им сиденьем. Они завели тихую беседу; Грибуйль пытался прислушиваться к разговору, но разобрал только отдельные слова.

– Ускользнула, может быть… у кюре… будет бояться… хороший урок… Полевая Роза… Лесная Роза… Ха-ха-ха!

Отдохнув несколько минут, жандармы продолжили свой путь; было слышно, как они смеются и поминают полевую Розу.

Когда вновь воцарилась тишина, Роза выбралась из укрытия; она дрожала от страха, а Грибуйль – еще больше.

РОЗА. – Мне срочно нужно поесть; я так голодна, что сил нет больше терпеть. Грибуйль, прошу тебя, достань мне кусок хлеба, я умираю.

У Грибуйля стучали зубы и тряслись колени; но, тронутый страданиями бывшего врага, он подошел к двери, повернул щеколду, открыл и столкнулся нос к носу с жандармом.

– Ах! – вскричал Грибуйль и рухнул на четвереньки.

КАПРАЛ. – Вот это да! Что за испуг? Бояться жандарма – плохой признак… Выше нос, мальчик, дай-ка я тебя признаю.

Грибуйль не шевелился, капрал поднял его силой.

КАПРАЛ. – Гляди-ка! Грибуйль! Это ты, малыш! Почему ты меня вдруг испугался? Мы же старые друзья. И как ты оказался в этом амбаре? Ты там не один, наверно?

И капрал, отстранив Грибуйля, собрался войти в амбар.

– Не входите! Не входите! – вскричал Грибуйль, преграждая ему дорогу. – Ради бога! Капрал, не входите!

И видя бесполезность своих усилий, он воскликнул:

– Смилуйтесь над бедной девицей, она полумертвая от голода!

КАПРАЛ. – Бедная девица! Мертвая от голода! О какой девице ты говоришь? С чего ты решил, что я кого-то преследую?

ГРИБУЙЛЬ. – Как, разве вы ищете не Розу, бывшую служанку господина мэра?

КАПРАЛ. – Розу? А разве ее надо арестовать? Ты знаешь, почему? Что она сделала?

ГРИБУЙЛЬ. – Я ничего не знаю; я думал, что вы пришли с этими жандармами, которые сидели на пороге перед дверью; они собирались арестовать Розу и пошли к господину кюре.

КАПРАЛ. – Нет, я уходил по делам; на обратном пути решил прогуляться и наткнулся на тебя; но твои слова понимаю так, что моим товарищам приказано арестовать Розу, что она спряталась здесь, в амбаре и что ты хочешь мне помешать ее задержать. Но долг прежде всего.

С этими словами капрал вошел в амбар и принялся за поиски. Пока он шарился среди пустых бочек, Грибуйль подбежал к куче сена, за которой пряталась Роза, и загородил ее спиной. Жандарм, ничего не найдя в углу, где начал свои поиски, повернулся и, заметив встревоженный вид Грибуйля, подошел к нему.

– Ага, вот где она; ну-ка, отойди, дай мне поймать птичку.

Увидев, что Грибуйль не двигается с места, жандарм взял его за руку, отстранил, закрутив, как волчок, и расшвыряв сено, очень удивился, когда никого не обнаружил.

КАПРАЛ. – Странно! могу поклясться, что она была здесь.

ГРИБУЙЛЬ, хлопая в ладоши. – Сбежала! Спаслась! Тем лучше. Но как же она ускользнула?

КАПРАЛ. – Она вправду пряталась за сеном?

ГРИБУЙЛЬ. – Ну да, она была здесь. Как же ей удалось сбежать, раз мы были у двери?

КАПРАЛ. – Вот как! Может быть, ты ее сообщник, раз помог ей спрятаться?

ГРИБУЙЛЬ. – Я встретился с ней у двери, точно так же, как вы со мной; когда она услышала шаги, то убежала обратно в амбар и потащила меня за собой; пока я соображал, что и как, мы услышали, как ваши товарищи, сидя у дверей, разговаривали о Розе и смеялись; потом они ушли, и Роза попросила поискать ей кусок хлеба; мне и вправду стало ее жалко, и когда я пошел, то натолкнулся на вас и испугался: вот и все… Но где она? тут нет ни двери, ни окна.

КАПРАЛ. – Знаешь что, давай пойдем к господину кюре, там мы найдем моих товарищей, и я узнаю, не насочинял ли ты чего.

ГРИБУЙЛЬ. – Пойдемте; я как раз туда и собирался, меня сестра послала.

Они вышли. Капрал прикрыл за собой дверь, но не до конца.

– Грибуйль, – сказал он шепотом, – ступай один, я устал: подожду-ка здесь товарищей: передай им мои слова.

Грибуйль отправился дальше, не выразив ни малейшей досады; он застал священника в полном одиночестве и спросил, где жандармы.

КЮРЕ. – Я не видел никаких жандармов, дружок. У тебя дело к ним?

ГРИБУЙЛЬ. – Не у меня, господин кюре, это капрал сидит на улочке возле амбара и их зовет.

КЮРЕ. – Ну, они не всегда у меня бывают. А ты только для этого пришел?

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, господин кюре, это я заодно выполняю его поручение. А вообще-то Каролина меня послала, чтобы рассказать вам, что у нас произошло.

И Грибуйль изложил подробный отчет о недавних событиях. Кюре одобрил все поступки Каролины и сказал Грибуйлю, что очень доволен их службой у господина Дельмиса.

– И у госпожи, – добавил Грибуйль с хитрой улыбкой.

КЮРЕ, колеблясь. – Да… и у госпожи тоже! Но почему ты говоришь отдельно о господине и госпоже Дельмис?

ГРИБУЙЛЬ, почесывая голову. – Потому что… ну… Понимаете, господин кюре, я не знаю, как выразиться, но… это не одно и то же… Госпожа Дельмис… понимаете, мне кажется, что к ней всё надо подлизываться, говорить ласковые слова… и это мне не нравится… А платьев-то у нее, платьев!.. Если бы вы видели ее платья, то сразу бы поняли, что это не то, что хозяин.

КЮРЕ, смеясь. – Ну, я догадываюсь! Разве мужчины носят платья? Всегда одно и то же: редингот и сюртук.

ГРИБУЙЛЬ. – Ну, это-то я знаю… Не в том дело… Это что-то другое… как бы сказать… Вот как два горшка с маслом; выглядят одинаково… из одного попробуете – отлично, и будете всегда из него есть; попробуете из другого… фу! там что-то прогорклое; вы на него больше и не оглянетесь.

Кюре заливался смехом; Грибуйль не смеялся и покачивал головой.

– Каролина прогорклое не любит, – задумчиво сказал он наконец, – однако ест… и я тоже, – добавил он со вздохом.

КЮРЕ. – Посмотрим, посмотрим, Грибуйль, не расстраивайся без причины; госпожа Дельмис женщина немного придирчивая, но не злая; Каролина ласкова и рассудительна: все будет хорошо. Прощай, дружок, прощай.

Грибуйль вышел; возвращаясь по улочке, он услышал шум в амбаре, дверь была открыта; он просунул голову и с изумлением увидел лежавшую на полу Розу и капрала, который связывал ей ноги и руки.

Когда Грибуйль отошел, капрал, предположив наличие какого-то тайного убежища, тихонько приоткрыл дверь, бесшумно зашел обратно и распластался на полу в темном уголке. Вскоре он услышал легкий шум, который, казалось, шел из-под земли; спустя несколько минут несколько досок в полу были отодвинуты чьей-то рукой, затем показалась голова, оглянулась по сторонам, и, посчитав себя в безопасности, Роза, ибо это была она, вылезла из подполья, положила доски обратно так, словно они были брошены тут случайно, не позволяя заподозрить тайник, затем бесшумно направилась к двери – и в ужасе почувствовала, как две руки схватили ее за ноги, дернули и уронили лицом вниз. Прежде чем она успела вскрикнуть, капрал стремительно выскочил из темного угла, кинулся на нее, заткнул рот носовым платком, чтобы не вызвать шума, и крепко связал руки и ноги, которыми она пыталась было отбиваться.

– О! Капрал! – закричал Грибуйль, – не сделайте ей вреда! Бедная Роза! Она задохнется! Уберите платок!

КАПРАЛ. – Пусть тебя это не волнует, мой мальчик; вытащи, если хочешь; она теперь под надежной охраной. Где мои товарищи? Ты их привел?

ГРИБУЙЛЬ. – Я их не видел, и господин кюре – тоже.

КАПРАЛ. – Досадно! Что же делать с этой девицей? У меня нет приказа на ее арест; это я для них старался. Ну-ка, красавица, говорите правду; зачем вы спрятались?

– Мне сказали, что господин мэр приказал меня арестовать, – отвечала дрожащая Роза.

КАПРАЛ. – А что вы натворили? Рассказывайте. Говорите правду. Почему господин мэр решил вас арестовать?

РОЗА. – Я разозлилась и поколотила его.

КАПРАЛ. – Поколотить господина мэра! Ничего себе! Скверные ваши дела, бедная девочка. Но… раз в конце концов приказа у меня нет, а товарищи ушли, то развяжу-ка я вам ноги и сам отведу к господину мэру; пусть делает с вами что хочет.

РОЗА. – Смилуйтесь, смилуйтесь, господин капрал! Не заставляйте меня идти по городу! Что скажут люди, когда увидят меня со связанными руками и под конвоем жандарма!

КАПРАЛ. – Ну, а как быть? Мне вас жалко, но долг прежде всего. Все, что я могу сделать, это стеречь вас тут, пока Грибуйль сходит к господину мэру за указаниями. Ступай, Грибуйль, давай, малыш, пойди скажи господину мэру, что я здесь стерегу крепко связанную мадмуазель Розу, и спроси, как он считает нужным поступить.

Грибуйль кинулся в обратный путь; он вбежал в дом, стрелой пролетел кухню, не обращая внимания на зов Каролины, испуганной его бледным видом и стремительностью.

– Некогда! – прокричал он на бегу. – Капрал ждет. Некогда!

Он вбежал в зал, где застал г-жу Дельмис в одиночестве за работой, пронесся мимо, обратив внимания на хозяйку еще меньше, чем на сестру, и без стука ворвался к г-ну Дельмису, который беседовал с жандармом.

Г-Н ДЕЛЬМИС, нетерпеливо. – Что ты хочешь? Ты мне мешаешь, я занят.

ГРИБУЙЛЬ. – Это неважно, господин мэр. Вам нужно поскорее бежать в амбар на улочке, где живет господин кюре. Мадмуазель Роза связана и хорошо охраняется. Капрал велел спросить, что вы прикажете с ней делать.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Мальчик, ты сошел с ума! Что ты сказал?

ГРИБУЙЛЬ. – Я сказал, что нужно бежать сейчас же, потому что капрал вас зовет.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Зачем? Какой капрал?

ГРИБУЙЛЬ. – Зачем? Я не знаю. Это господин Бурже, он задержал мадмуазель Розу.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Идите узнайте, в чем дело, жандарм; чтоб мне повеситься, если я понимаю хоть слово из того, что сказал Грибуйль.

ГРИБУЙЛЬ. – Да это же ясно. Господин Бурже, капрал, зовет вас, потому что он задержал мадмуазель Розу.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Зачем он ее задержал?

ГРИБУЙЛЬ. – Я почем знаю? Она была ужасна голодная. Я пошел искать ей хлеб и столкнулся с капралом; а его товарищи ушли. Мы давай искать; Розы нигде нет. Он мне сказал уйти, я возвращаюсь и вижу, как господин Бурже связывает ноги мадмуазель Розы; я вытаскиваю носовой платок, который ее душит; он посылает меня к вам спросить, что с ней делать, вот и все.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Пойдемте разберемся, жандарм. Тут какое-то недоразумение. Пойдем с нами, Грибуйль, покажешь нам этот амбар.

Г-н Дельмис взял шляпу и спустился по черной лестнице, в сопровождении жандарма и Грибуйля, который бежал впереди. Вскоре они прибыли в амбар и застали Розу, она сидела на полу и пожирала кусок хлеба, держа его связанными руками; капрал стоял рядом, не теряя ее из виду.

– Что это значит? – спросил г-н Дельмис, войдя в амбар. – Зачем вы арестовали эту девицу и послали ко мне Грибуйля?

КАПРАЛ. – Я бы не посмел беспокоить господина мэра без крайней необходимости. Я узнал, что мои товарищи гонятся за этой девицей; она попалась мне под руку, ну, я ее и зацепил. Не зная, как с ней поступить, я счел за благо послать за приказаниями и вот стерегу ее, зная, что эта особа себе на уме и если спустить с нее взгляд хоть на минуту, сразу сбежит.

МЭР. – А почему ваши люди за ней гнались? Кто дал им такой приказ?

КАПРАЛ. – Понятия не имею. Я сам нуждаюсь в разъяснениях, потому и послал за вами. Девица пряталась и уверяла, что за ней гонятся; мне ничего не оставалось, как задержать ее до выяснения обстоятельств.

МЭР. – Почему вы прятались, Роза?

РОЗА. – Я хотела убежать, потому что боюсь попасть в тюрьму.

МЭР. – Кто же хотел посадить вас в тюрьму?

РОЗА. – Это госпожа Гребю так сказала, когда мы с ней встретились: «Вы причинили убытки господину мэру, бедная Роза, он засадит вас в тюрьму; прячьтесь, жандармы сейчас придут за вами». Ну, я и спряталась, потому что не хотела сесть в тюрьму.

МЭР. – А вы, капрал, почему ее преследовали и задержали?

КАПРАЛ. – Преследовал на основании слов Грибуйля, что ее искали полицейские. Задержал на основании ее собственных слов, что она пряталась от полиции.

МЭР. – Все это недоразумение, тут надо разобраться, капрал. А пока что развяжите руки вашей пленницы и отпустите ее… Что касается вас, Роза, то вы сами себя наказали. Я действительно мог бы вас арестовать, но жалею и прощаю вас. Причиной тех неприятностей, которым вы подверглись вчера, – ваша нечистая совесть.

 

X. Первые неприятности

Пристыженная Роза молча удалилась; капрал, подсмеиваясь над своим промахом, ушел с жандармом, растолковывая ему сбивчивые показания Грибуйля и Розы. Грибуйль с г-ном Дельмисом отправились домой.

ГРИБУЙЛЬ. – Все-таки, господин мэр, виновница всего зла – госпожа Гребю. Это такая сплетница, скажу я вам; вы хорошо сделаете, если будете ее остерегаться.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Уж ей-то я тем более не доверяю. Знаю, что за подружки у моей жены.

ГРИБУЙЛЬ. – Подружки! Ничего себе подружки!.. Подружки… На самом-то деле… Я бы высказал им всю правду, будь я на вашем месте.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Ишь ты какой! А что скажет жена!

ГРИБУЙЛЬ. – А вы что, думаете, что она любит своих подруг? Будто она их любит так, как я люблю Каролину? Бросьте! Она не такая дура.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Скажи-ка, Грибуйль, где ты берешь все эти мысли? Как это ты так точно угадываешь?

ГРИБУЙЛЬ. – Из головы беру и из сердца, а угадываю, потому что знаю, как бы сказала и поступила Каролина. Я много чего насмотрелся и наслышался, когда эти дамы приходили с заказами к Каролине и принимались болтать о том-о сем, об одних да о других.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – А расскажи-ка мне, что ты видел и слышал.

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, не могу: Каролина запретила.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – А! Запретила! А ты всегда ее слушаешься?

ГРИБУЙЛЬ. – Всегда, всегда, и никогда не перечу, даже если не понимаю, что к чему.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – А если бы Каролина велела тебе одно, а я – другое, кого бы ты послушал?

ГРИБУЙЛЬ, в раздумье. – Кого бы я послушал… Так… Вы – мой хозяин… Каролина – моя сестра… Я должен повиноваться хозяину… Но раз Каролина сказала… Погодите… понял! Я бы послушался Каролину, а не вас!

Г-Н ДЕЛЬМИС, улыбаясь. – Что ж, спасибо. А почему?

ГРИБУЙЛЬ. – Потому что сестра – главнее. Сестра всегда остается сестрой. А хозяева меняются. Сегодня вы мой хозяин, но если я уйду, вы мне больше не хозяин. Правда же?

Г-Н ДЕЛЬМИС, рассмеявшись. – Браво, Грибуйль! Отлично все рассудил.

Они подошли к дому, смеясь в два голоса, г-н Дельмис – над рассуждениями Грибуйля, а он – видя, как смеется хозяин. Обед был готов; Каролина поджидала Грибуйля, чтобы ставить блюда на стол. Она хотела побранить его за опоздание, но Грибуйль пообещал после обеда доказать, что на нем нет вины; так что ей пришлось отложить заготовленные упреки. Обед был объявлен превосходным, Грибуйль отлично накрыл стол и уже торжествовал, выслушивая восхваления г-на Дельмиса, когда, ставя на место компотницу с малиной, зацепил прическу г-жи Дельмис, опрокинул компотницу и вылил малину на голову и платье хозяйки.

– Какой ты неловкий! – вскричала она, вскакивая из-за стола. – Прическу испортил! Платье испачкал! Это невыносимо!

Грибуйль невозмутимо поглядел на нее.

– Это не страшно, – ответил он, – прическу Каролина переделает; а что касается платья, беда невелика, потому что оно все равно некрасивое… Ну это же правда, – продолжал он, видя, как г-жа Дельмис собирается яростно накинуться на него, – совсем некрасивое! Оно вам не идет! В утреннем платье вы выглядите гораздо моложе и свежее, чем в этом!

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, с гневом. – Наглец!

ГРИБУЙЛЬ, с удивлением. – Почему наглец! Что я сказал? Разве это не правда? Скажите же, сударь, разве не так?

Г-н Дельмис улыбался; на слова Грибуйля он поднял глаза, увидел раздраженное лицо жены, удивленную простоватую физиономию мальчика и, пожав плечами, молча отвернулся.

ГРИБУЙЛЬ. – Вот видите, господин хозяин молчит; если бы я сказал что-то плохое, он бы рассердился. Разве я виноват, что вы устраиваете эти странные прически, такие огромные, что они прицепляются к блюдам? Спросите у Каролины, я хоть раз задевал ее волосы? Да никогда, потому что они уложены без фокусов.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Мальчик невыносим; по правде говоря, его не следует держать на службе.

Г-н Дельмис собирался ответить; но в этот момент вошла Каролина, спрашивая, что случилось.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Ничего хорошего; Грибуйль задел прическу жены и опрокинул компотницу с малиной ей на голову.

– И месье, конечно, на него сердится! – в ужасе вскричала Каролина. – Боже мой, какое огорчение! Пятна на платье мадам! Сок в ваших прекрасных волосах! Если мадам позволит, я переделаю прическу и почищу платье; если сразу же застирать, пятна быстро исчезнут.

Г-жа Дельмис, ублаготворенная сочувствием Каролины и комплиментами, сделанными ее волосам, вышла из столовой, в сопровождении Каролины, которая бросила на Грибуйля взгляд грустного и мягкого упрека.

До этого Грибуйль оставался невозмутимым, но догадавшись о недовольстве сестры, он принялся обходить залу большими шагами и бить себя по голове, приговаривая:

– Я опять сделал глупость! Это у Каролины на лице написано! Сударь, окажите милость, попросите ее не злиться на меня! Я ведь не нарочно! Кто угодно может зацепиться за фарфоровое блюдо, когда оказывается рядом! Да еще с такой головой, как у мадам! Мог ли я представить, что ей так начешут волосы, что голова станет как бочонок? Нечестно на меня за это дуться. Не правда ли, сударь, это несправедливо?

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Слушай, Грибуйль, ты не сделал ничего преступного, но проявил неловкость и дерзость, а когда служат, нельзя быть неуклюжим и невежливым.

ГРИБУЙЛЬ. – Легко сказать, сударь; поглядел бы я, как бы вы таскали дюжину блюд и тарелок, как я сегодня вечером, ничего не разбив (никто же не может сказать, что я что-то разбил) – и вообще: сердиться из-за компотницы, которую опрокинули на уродливое платье (а оно уродливое, сударь, уж можете мне поверить, раз я утверждаю), на уродливое платье, говорю я, и на прическу!.. а что за прическа!.. В конце концов, если месье считает мадам в таком виде очаровательной, мне нечего сказать; но… уж точно, если бы я был на месте месье, то заставил бы мадам отказаться от такой прически… и… она стала бы только лучше… то есть я не говорю, что мадам стала бы совсем красивая… нет… я этого не говорю… но она была бы… недурной, во всяком случае, смеяться ей в глаза не пришлось бы.

– Грибуйль, Грибуйль, – ответил г-н Дельмис, сдвинув брови, – если ты будешь продолжать такие речи, то боюсь, что и я, и жена с тобой поссоримся.

ГРИБУЙЛЬ. – Не бойтесь, сударь, я не скажу мадам то, что говорю вам. Но я почти уверен, что вы на меня не рассердитесь и не выдадите и что Каролина тем более не узнает, что я тут наговорил. Верно она предупреждала: «Не напоминай хозяйке про ее возраст».

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Ага! Вот и Каролина тебе так сказала.

ГРИБУЙЛЬ. – Да, сударь, а я-то позабыл и проболтался мадам, что она выглядит старой! Ах! Правильно Каролина делает, что сердится на меня! Боже мой! Боже мой! Как же я несчастен! Каролина на меня сердится!

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Успокойся, бедный мальчик! Передай Каролине, что я тебя простил, что я тобой доволен; и она не будет больше сердиться. До свиданья, убирай со стола, да смотри не разбей ничего – и не бойся. Я буду твоим другом и заступлюсь, если понадобится.

ГРИБУЙЛЬ. – Спасибо, сударь, спасибо. Я очень признателен! Я не забуду вашу дружбу и тоже буду вашим другом, уж таким другом, который даст себя убить за вас!

 

XI. Великолепный десерт

Г-н Дельмис вышел, дружески попрощавшись с Грибуйлем, и тот принялся убирать тарелки и хрусталь.

– Отличный человек! – воскликнул он, стукнув в подтверждение слов стаканом по тарелке и разбив и стакан, и тарелку… – Ой! Опять несчастье! Ну что за невезение! Только со мной так бывает. Стоит произнести «Отличный человек!» – чтобы похвалить хозяина самым честным и достойным образом, и вот пожалуйста – стакан и тарелка вдребезги! Что ж, и сказать уже нельзя: «Отличный человек!»? Это уж слишком! Что за дом!

Грибуйль презрительно пожал плечами и продолжал убирать со стола. Относя последнюю стопку тарелок, он услышал голоса г-жи Дельмис и Каролины, ускорил шаг, чтобы не попасться им на глаза, и натолкнулся на Эмили и Жоржа, детей г-жи Дельмис, которые возвращались из гостей от тетушки.

– Гляди-ка! Грибуйль! – закричали дети. – По какому случаю ты здесь, да еще с кучей тарелок?

ГРИБУЙЛЬ. – Потому что я теперь друг вашего папы, мсье и мамзель, и служу ему дружескую службу.

ЖОРЖ. – Грибуйль – папин друг! Ха-ха! Вот так шутка!

ГРИБУЙЛЬ. – Вовсе не шутка, мсье. Можете спросить у папы… а он мой друг, и я имею полное право вам об этом сообщить.

ЭМИЛИ. – Папа – твой друг! Ха-ха-ха! Что за глупость! Папа – друг Грибуйля!

ГРИБУЙЛЬ. – Да, мамзель! А почему бы ему не быть моим другом, раз я его друг?

Каролина, услышав голоса детей и Грибуйля, прибежала и рассказала им, как и почему она и ее брат оказались в доме и почему Грибуйль занимался столом. Дети очень любили Каролину, часто забавлялись глупостями Грибуйля и поэтому были вполне довольны переменами в доме Они вбежали в гостиную, поцеловали родителей и принялись восторгаться прической г-жи Дельмис, к большому удовольствию Каролины, вложившей в нее все свое умение.

– Грибуйль уверяет, что я слишком стара, чтобы так причесываться, – со смехом сказала г-жа Дельмис.

– Слишком стара! Ничего подобного! Это вам превосходно идет, мама; всегда так причесывайтесь.

– Мне кажется, прическа красивая, но не слишком удобная, – сказал г-н Дельмис.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Вполне удобная, друг мой! удобнее некуда! Так хорошо, когда все волосы начесаны снизу вверх.

ЭМИЛИ. – А вы их вечером распустите, мама?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Я еще не решила, малютка; я в первый раз так причесалась.

ЭМИЛИ. – Долго придется расчесывать.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Нет, самое большее – четверть часа. Каролина об этом позаботится.

ЭМИЛИ. – Я очень рада, что Каролина теперь у нас; но Грибуйль? Он так глуп! Что он будет делать?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Сестра будет следить за его работой; он хорошо ей помогает.

Пока длился разговор в гостиной, Каролина в кухне выслушивала объяснения Грибуйля, который передавал сцену в амбаре с Розой, их ужас, задержание Розы капралом и все, что за этим последовало.

КАРОЛИНА. – Видишь, Грибуйль, что бывает, когда начинают пересказывать, что слышали и видели! Бедной Розе пришлось бы идти по городу со связанными руками, под конвоем жандарма, из-за болтовни госпожи Гребю. Кстати, о болтовне: ты слишком много говоришь с хозяевами, Грибуйль, нынче вечером ты опять разозлил госпожу Дельмис.

ГРИБУЙЛЬ. – Ничего, не обращай внимания; хозяин велел сказать, что он доволен и чтобы ты не сердилась; и еще он сказал, что он мой друг.

КАРОЛИНА. – Я очень рада, что хозяин доволен; но прошу тебя, Грибуйль, не зли хозяйку. Не говори ей больше о платьях и о том, что ей идет, что не идет: это не твое дело. Занимайся своей работой, это самый лучший способ, чтобы все стали довольны.

Грибуйль пообещал больше не делиться свои наблюдениями ни с кем, кроме нее.

Что ни день, Каролина становилась все полезнее своей сообразительностью, расторопностью, усердием, сноровкой, с которой ей удавалось выполнить любую работу. Каждое утро, пока еще все спали, она отправлялась выслушать проповедь священника и помолиться на могиле матери; она молила дать ей силы выносить утомительную службу, на которую ее обрекла нежная любовь к брату. Будь она одна, то охотно вернулась бы к прежнему ремеслу портнихи, которое давало более приятный заработок и свободу по воскресеньям и вечерам. У г-жи Дельмис работа в воскресные и праздничные дни была такой же, как в остальные; так же требовалось убирать комнаты с Грибуйлем; помогать одеваться хозяйке и детям, готовить еду, накрывать и убирать со стола, мыть посуду. Единственным развлечением, которое позволяла себе Каролина, было присутствовать на вечерней службе и провести часок в гостях у священника. Грибуйль во время ее отсутствия играл с детьми. Он часто выводил из терпения г-жу Дельмис и смешил детей своими наивностями; редкий день проходил без того, чтобы он не разбивал что-либо или не допускал какую-либо оплошность. Г-н Дельмис оправдывал его как мог, получая от Грибуйля благодарный взгляд, полный нежной признательности. С самого начала его тронула доброта, старательность, преданность бедного мальчика; эти превосходные качества позволяли ему мириться с неприятностями, которые случались все реже по мере того, как привычка к службе придавала мальчику уверенность и сноровку. Не раз г-н Дельмис помогал Каролине скрыть от хозяйки проступки Грибуйля. Однажды он разбил вазу, в которую велели поставить цветы; расстроенная Каролина не знала, как сладить с недовольством хозяйки; г-н Дельмис, ставший свидетелем происшествия, отправился к торговцу фарфором, чтобы заменить разбитую вазу, нашел точно такую же и поспешил доставить ее удрученным брату и сестре. Радость Грибуйля, его отрывистые, простодушные, ласковые слова и признательность Каролины вполне вознаградили добрый порыв г-на Дельмиса и усилили нежную привязанность к бедным сиротам.

Однажды Каролина сообщила брату, что ожидается парадный обед и надо постараться все приготовить и накрыть стол надлежащим образом.

ГРИБУЙЛЬ. – Что ты называешь «надлежащим образом»?

КАРОЛИНА. – Это значит – лучше, чем обычно; выбрать тарелки без единой щербинки, протереть их заранее, чтобы не заниматься этим во время обеда; поставить побольше тарелок для десерта; подложить мох под фрукты; в общем, постараться, чтобы все было как следует, чтобы на стол было приятно взглянуть и чтобы господа Дельмис были довольны.

ГРИБУЙЛЬ. – Что касается месье, это будет нетрудно, он всегда доволен; но вот мадам – другое дело: она вечно всем недовольна, она…

КАРОЛИНА. – Тише! Не дай бог она тебя услышит!

ГРИБУЙЛЬ. – Ну и пусть! Пусть услышит! я же правду говорю. Разве не правда, что как бы я ни старался, как бы ни угождал, она вечно ворчит и всегда найдет, к чему придраться. А как она разоралась, когда я завязал веревочкой клюв ее попугая!

КАРОЛИНА. – Еще бы! Ведь он не мог есть и умер бы от голода.

ГРИБУЙЛЬ. – Велика беда! Гадкая тварь, без конца передразнивает мои слова, оскорбляет с утра до ночи, клюет мне ноги, когда я занят работой, злит меня, доводит до бешенства, портит мой характер – и все это по злобе, чтобы не дать мне закончить вовремя!

КАРОЛИНА. – Что за глупости ты наговорил, Грибуйль! Разве попугай может понимать и соображать?

ГРИБУЙЛЬ. – Может ли он понимать и соображать? Я так полагаю, что отлично понимает. Если бы он был таким, как все животные, разве бы он говорил? разве орал бы всем, кто приходит в дом, и даже тем, кто проходит мимо по улице: «Грибуйль скотина! Боже мой, какая скотина! Грибуйль дурак!» А когда его спрашивают: «Кто тебя побил, Жако? Кто тебе вырвал перья?» – ты думаешь, что так он и скажет: «Честно говоря, я об этом ничего не знаю» или же: «Никто»; вовсе нет; он принимает такой вид!.. Надо видеть, что за вид! просто дьявольская рожа! и верещит: «Это Грибуйль! Бедный Жако! Грибуйль его побил!» А однажды, когда я так чихал, так кашлял, что любой бы проникся жалостью, ты думаешь, что Жако сказал: «Бедный Грибуйль! Сахарку Грибуйлю!» Ну да! Как бы не так! Он принялся надо мной издеваться, передразнивать, кашлять, плеваться и канючить с самым жалким видом: «Бедный Жако! Сахарку бедному Жако!» И что же вышло? Вместо того, чтобы пожалеть меня, дети принялись смеяться, и хозяева за ними следом. Мадам меня не удивляет, но поведение месье поразило и уязвило; уж он-то, назвав себя моим другом, мог бы заткнуть пасть этому проклятому попугаю и разъяснить ему, что так себя вести – настоящее злодейство. Но вместо того, чтобы принять мою сторону, – нате вам, встает на сторону моего врага. И вот после обеда, когда мы остались наедине…

– Ты завязал веревочкой клюв бедному животному.

– Сначала я пытался вразумить его словами; но… никак не мог заставить себя слушать! Он осыпал меня гадостями, налетал и клевал так, что у меня кровь пошла. «Ах ты, негодяй, – сказал я ему, – ты считаешь, что раз умеешь смешить хозяев, то самый сильный; ну, посмотрим, любезный, кто кого!» И я вот так ухватил его за шею и завязал клюв, раньше чем он успел пикнуть о помощи. Уж он такой скандал бы закатил! Но дело было сделано, и смеялся не он, а я, а ему оставалось только корчить рожу… самую жалкую рожу! Ха-ха-ха! До сих пор смеюсь, как вспомню.

– Бедный Грибуйль! – сказала Каролина, глядя на него с нежной жалостью. – Бедный Грибуйль!

ГРИБУЙЛЬ. – Вот, правда же? Если кому и надо жаловаться, то это мне.

КАРОЛИНА. – Да, да; ну, ступай, приготовь все для обеда и устрой красивый десерт.

Грибуйль удалился напевая. Каролина проводила его взглядом, потом отвернулась к плите и провела платком по лицу, утирая невольные слезы.

– Бедный брат! – сказала она себе. – Как я ни принуждаю его молчать, как ни слежу за его работой, как ни смягчаю его слова, мадам сердится на него все больше и больше. И он уже меня не слушается, как прежде, становится вспыльчивым, дерзким. Этот попугай выводит его из себя. Я чувствую, что скоро хозяйка откажется держать его на службе. Если бы не хозяин, она уже давно бы его выгнала; а если его выгонят, и мне придется уйти и снова искать заработок. Этого только не хватало! Ведь платят так мало! А у Грибуйля такой хороший аппетит!.. Бедный мальчик!

Каролина вновь принялась за работу; она приготовила мясо, поставила кастрюли на огонь и, продолжая присматривать за готовкой, взялась заканчивать платье, которое госпоже Дельмис чрезвычайно хотелось надеть по случаю парадного обеда.

В свою очередь, и Грибуйль не терял время даром и усердно накрывал на стол.

– Посмотрим, как мне удастся устроить десерт, – сказал он, расставив тарелки, стаканы и столовые приборы. – Каролина велела украсить блюда и положить мох под фрукты. Чтобы положить мох, надо его иметь; пойду-ка поищу его в саду.

Грибуйль вышел в сад и радостно приволок пласты мха, которые накопал без труда.

– За работу! – велел он себе. – Что мадам приготовила для десерта? Яблоки! хорошо!.. Груши! отлично!.. Абрикосы в сиропе!.. Сливы в сиропе!.. А! А! их трудно устроить на мху… Как же сделать? Сок мешает.

На пару секунд Грибуйль погрузился в размышления.

– Придумал! – воскликнул он. – Сперва кладу мох в компотницу (Грибуйль раскладывает мох), беру компот, выливаю на мох (Грибуйль сопровождает слова действием). Аккуратно выкладываю абрикосы на мох… Какие липкие стали пальцы! Мох впитал в себя весь сок… Теперь сливы… Сюда… готово… Какой забавный все-таки получился компот!.. Ух ты! муравьи вылезли из мха и утонули в сиропе! Ишь ты, как барахтаются! Можно было бы их вытащить, но будут кусать за пальцы. Эти муравьи такие злые! Настоящие скоты! никакой благодарности… Ну, довольно. Теперь выкладываем яблоки и груши!

Покончив с фруктами и разложив на тарелках бисквиты, печенье, миндаль, орехи, сухари, пряники и другие сладости, Грибуйль принялся расставлять их на столе. Восхищенный собственным вкусом и фантазией, он самодовольно оглядывал стол, подходя к нему с разных сторон и любуясь своей работой.

– Посередине чего-то не хватает, – сказал он, остановившись; – чего-то не хватает… нужно что-то такое… повыше… А! Придумал!..

И Грибуйль, подбежав к попугаю, схватил подставку, на которой дремал его враг, и без шума и сотрясения ловко установил ее в самом центре стола! После этого он обложил подставку мхом так, что получилась пирамида, вершиной которой стал глубоко спящий Жако.

На мгновение Грибуйль почувствовал себя величайшим человеком в мире.

– Никогда, – сказал он себе, – никогда еще на столе не создавалось подобной красоты! Никому не позволю войти раньше времени, пусть будет сюрприз.

Грибуйль вышел, закрыл замок на два оборота и положил ключ в карман. По возвращении на кухню его сияющий вид поразил Каролину.

КАРОЛИНА. – Что с тобой, братец? У тебя такое восхищение на лице.

ГРИБУЙЛЬ. – Есть от чего, сестрица. Уверяю тебя, не каждый день приходится видеть такие штуки, как я устроил.

КАРОЛИНА. – Ты уверен, что получилось хорошо? Не вышла ли какая-нибудь жалкая безвкусица?

ГРИБУЙЛЬ. – Жалкая! Ты называешь жалкими самые изысканные, самые элегантные замыслы!..

КАРОЛИНА. – Ах, боже мой! Какой у тебя торжественный вид! Скажи, что ты опять натворил, Грибуйль, – нет, лучше я поднимусь и сама взгляну, как ты накрыл стол.

ГРИБУЙЛЬ. – Поднимайся, Каролина, поднимайся; только ты ничего не увидишь.

КАРОЛИНА. – Почему это я ничего не увижу, раз там что-то есть?

ГРИБУЙЛЬ. – Есть, есть, и даже много всякого; но ты ничего не увидишь, потому что ключ у меня в кармане.

КАРОЛИНА. – Зачем ты вынул ключ? Скорее верни его на место, вдруг хозяйка захочет войти…

ГРИБУЙЛЬ. – Уверяю тебя, она не войдет.

КАРОЛИНА. – Боже мой! Ты опять ее рассердишь. Вот она как раз зовет меня. Вставь обратно ключ в дверь, Грибуйль.

ГРИБУЙЛЬ. – Прошу тебя, умоляю тебя, Каролина, доставь мне удовольствие всех удивить! Это так мило!

КАРОЛИНА. – Делай, как хочешь, бедный братец; Я только боюсь, вдруг там чего-то не хватает.

ГРИБУЙЛЬ. – Как раз наоборот. Все устроено превосходно.

КАРОЛИНА. – Последи за кастрюлями, пока я одеваю хозяйку.

Каролина вышла, оставив Грибуйля в ожидании театрального эффекта.

Госпоже Дельмис не пришлось обнаружить его приготовления. Едва она успела одеться, как явились гости. Среди приглашенных были г-жа Гребю, г-жа Леду и г-жа Пирон.

– Прошу всех к столу, – сказала г-жа Дельмис, когда Грибуйль пришел объявить, что обед готов.

Он последовал за гостями, предвкушая всеобщее удивление и восхищение. Действительно, все общество охотно любовалось разнообразием и красивым видом десерта. Но Грибуйль ничего не слышал; он был потрясен отсутствием Жако.

– А что это за пирамида из мха? – спросила г-жа Гребю. – Что вы хотели тут поместить, моя милая?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Совершенно ничего… Я не понимаю… Я этого не видела…

– Это главное украшение, оно обозначает центр стола, – улыбаясь, сказал г-н Дельмис, который догадался о роковой неудаче, которую потерпел замысел Грибуйля.

– Это очередная дурацкая выдумка Грибуйля, – с досадой отвечала г-жа Дельмис. – Для чего тут мох, Грибуйль? Говорите же! Отвечайте! Вы прекрасно слышите, что я вам говорю.

– Сударыня, вы, без сомнения, необычайно добры, – нерешительно произнес Грибуйль, посылая г-ну Дельмису умоляющий взгляд. – Мне показалось, что раз на столе не хватает большой вазы… вы ведь помните, сударыня, что месье как-то хотел такую купить, но вы сочли, что это слишком дорого…

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, нетерпеливо. – Ну хорошо, хорошо. И что?

ГРИБУЙЛЬ. – Ну, тогда я подумал, что… если поместить тут хотя бы Жако, то получится то, что нужно… И потом, доверив Жако возглавить стол, я хотел сделать ему приятное, оказать честь, так же как и вам, потому что я никогда не забываю, что вы мои хозяева и вам полагается выказывать почет всеми способами; и вот Жако, эта ничтожная скотина… Да, сударь, – продолжал Грибуйль, воодушевляясь, – и злая скотина… Как мне следовало его остерегаться!.. Я помещаю его на хозяйский стол, возношу на моховой постамент, а он дезертирует с почетного поста!.. Он позорит мой замысел!.. Он удрал, чтобы посмеяться надо мной… И… нате вам! Полюбуйтесь, господа: оставил помет на скатерти!.. Погрыз миндаль, расшвырял яблоки, оторвал хвостики у груш!.. Согласитесь, сударыня, едва ли приятно иметь в доме столь жестокого врага. Разграбить, опустошить весь мой десерт… Прошу вас, господа, меня извинить… но… я не могу… хи-хи-хи!.. сдержать слезы… хи-хи-хи!.. когда вижу, что великий замысел… хи-хи-хи! разрушен злодейской выходкой… хи-хи-хи!.. этой мерзкой скотины… Нет, один из нас двоих рано или поздно погибнет… Предупреждаю вас, господа: когда-нибудь с кем-то из нас произойдет несчастье…

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Успокойся, Грибуйль… Ничего страшного не случилось, дружок. Обед и десерт от этого хуже не станут. Давай-ка забудем про Жако и вспомним про суп – все давно ждут, когда ты его принесешь.

ГРИБУЙЛЬ. – Как вы добры, сударь, называя меня другом; без сомнения, вы заслуживаете мое усердие; итак, я с удовольствием, дамы и господа, угощу вас супом.

Грибуйль забыл об огорчении и прислуживал за обедом с такой ловкостью и сноровкой, что никаких неприятностей не случилось. Только когда приступили к десерту и г-жа Дельмис, не обнаружив компот, получила разъяснение от Грибуйля, что он вылил его в мох, разложенный в компотницах, разразился приступ ярости, и бедный Грибуйль был объявлен скотиной, полоумным, идиотом. Г-жа Пирон хохотала вместе с г-жами Гребю и Леду и позволила себе пару колкостей в адрес Грибуйля.

– Я не люблю, когда надо мной смеются! – вскричал Грибуйль, окинув дам разъяренным взглядом. – Пусть хозяева позволяют себе упреки, это их право, но я не намерен терпеть, когда к ним присоединяются другие.

– Грибуйль, не забывай, что ты говоришь с подругами моей жены, – недовольно произнес г-н Дельмис.

ГРИБУЙЛЬ. – Подруги! Хороши подруги, нечего сказать! А не желают ли они, чтобы я повторил слова, которые они нам наговорили три месяца назад, когда мы поступили на службу к месье, – вот тогда-то он увидит, что это за…

– Ради бога, господин Дельмис, не браните бедного мальчугана, – поторопилась вмешаться г-жа Гребю, – мы же знаем, что его слова не могут никого задеть. Ведь он не соображает, что говорит…

ГРИБУЙЛЬ. – Я не соображаю, что говорю? Вот сейчас узнаете…

Г-Н ДЕЛЬМИС, сухо. – Довольно, довольно, Грибуйль, пойди принеси кофе в гостиную.

И г-н Дельмис, предложив руку г-же Гребю, перешел в гостиную, за ним последовало все общество. Грибуйль подавил недовольство; убирая со стола, он все разыскивал Жако, но, к счастью для последнего, не нашел; когда он рассказал Каролине, что случилось за обедом, та вздохнула, но не произнесла никакого упрека. Г-жа Дельмис тоже промолчала, и на следующий день брат с сестрой продолжали службу как обычно.

 

XII. Канарейки

Каролина и Грибуйль подметали и протирали пыль в гостиной. Внезапно Грибуйль счел себя уставшим и развалился в кресле. Звонят в дверь: Грибуйль не трогается с места. На второй звонок Каролина оборачивается к брату.

КАРОЛИНА. – Ты что, не слышишь, Грибуйль? Звонят; пойди отвори скорее.

ГРИБУЙЛЬ. – Я не могу: мне некогда.

КАРОЛИНА. – Как – некогда? Чем же ты предпочитаешь заниматься?

ГРИБУЙЛЬ. – Отдыхать; у меня впереди еще работы на добрую четверть часа.

КАРОЛИНА. – Что за глупости ты говоришь! Надеюсь, ты шутишь?

Раздается третий звонок, более сильный, чем два первых. Грибуйль не двигается. Сестра, печально взглянув на него, пожимает плечами и идет открывать, мысленно говоря: «Бедный мальчик! Видно, никогда не удастся научить его работать».

Она открывает дверь, входит посыльный с клеткой в руках.

ПОСЫЛЬНЫЙ, Каролине. – Мадмуазель, я здесь недавно, не знаю точно, тут ли проживают господа Дельмис, вот пара канареек, которых мне велено доставить для их детей; не будете ли вы так добры передать их от имени моей хозяйки госпожи Пьерфон?

КАРОЛИНА. – Обязательно передам, сударь, не беспокойтесь. Господа Дельмис живут именно здесь.

Посыльный взглянул на Грибуйля: тот глуповато посмеивался.

ПОСЫЛЬНЫЙ. – А почему этот мальчишка смеется? Что за дурацкая физиономия! Простофиля какой-то!

ГРИБУЙЛЬ. – У меня такой вид, какой есть. В чем дело? Я ничего не говорил: что это вам вздумалось меня дразнить?

ПОСЫЛЬНЫЙ, насмешливо. – Умоляю о прощении, сударь, я не имел намерения вам досадить; просто подумал вслух.

ГРИБУЙЛЬ. – Ну что ж! я вас прощаю; а впредь старайтесь думать получше, тогда и говорить хорошо будете.

Посыльный удалился, хохоча и показывая знаками, что Грибуйль не в своем уме.

Каролина была раздосадована.

КАРОЛИНА. – Ну зачем ты заговорил с этим посыльным, раз ты его не знаешь, Грибуйль? Он тебе ничего такого не сказал.

ГРИБУЙЛЬ. – Ты называешь «ничего такого», то, что он меня представил идиотом, недоумком, и я не знаю что еще он думал, да побоялся сказать.

КАРОЛИНА. – Ты ссоришься со всеми подряд; ты ведь знаешь, что хозяева не любят, когда в доме раздоры, а ты в последнее время на всех кидаешься из-за каждой мелочи; ты ведешь себя чересчур фамильярно с хозяином и грубо с хозяйкой.

ГРИБУЙЛЬ, раздражаясь. – А почему это я должен выносить то, чего им бы нипочем не вынести? Вот пойди-ка скажи хозяевам, что они недоумки, скоты, кретины, неуклюжие, безрукие, как мне твердят с утра до вечера: небось сразу начнутся вопли и крики. Меня все это бесит до крайности.

КАРОЛИНА, успокаивая его. – Ладно, Грибуйль, не сердись, братец; все это смеха ради; они совсем не думают то, что говорят.

ГРИБУЙЛЬ. – Ты так считаешь?

КАРОЛИНА. – Уверена. Не будем больше об этом говорить; заканчивай прибирать гостиную, а я пойду пригляжу за обедом.

Грибуйль продолжал вытирать пыль. Он подошел к клетке, взял ее, поглядел на птиц и принялся с ними беседовать.

– Бедные крошки; как вам скучно… До чего досадно сидеть безвылазно! Как жалко бедных птичек!.. Честное слово, не могу это видеть; дам-ка им полетать по комнате: пусть немного повеселятся.

Грибуйль ставит клетку на стол и открывает дверцу; канарейки вылетают, садятся на карниз над окном и принимаются весело распевать. Восхищенный Грибуйль хлопает в ладоши; птицы в испуге слетают с карниза и устремляются к распахнутому окну. Грибуйль кидается за ними с криком:

– Нет, нет, не туда, малышки! погодите, я сейчас закрою.

Но канарейки, почуяв воздух, свободу зелень, пролетают в окно и уносятся вдаль. Грибуйль стоит, остолбенев от неожиданности.

– Ах, негодяйчики! Сыграть со мной такую штуку! Видали что-нибудь подобное? Ну ничего, я им устрою ловушку. Вот побегу запру садовую калитку: им и в голову не придет ее открыть, чтобы выбраться наружу.

Грибуйль спешит в сад и через несколько минут возвращается, весь запыхавшийся. В тот же миг в гостиную входит Эмили, глядит по сторонам и замечает клетку.

– А! вот она! поглядим-ка на птичек.

Она подходит к клетке и с удивлением обнаруживает, что дверца открыта и птиц нет.

Она зовет Грибуйля:

– В клетке были птицы? Куда они девались, Грибуйль?

ГРИБУЙЛЬ, с простоватым видом. – Наверняка, мадмуазель, наверняка там были птицы. Зачем нужна клетка без птиц?

ЭМИЛИ, оглядываясь вокруг. – Где же они? Я их не вижу.

ГРИБУЙЛЬ. – Не беспокойтесь, мадмуазель, они недалеко.

ЭМИЛИ. – Я очень хотела бы на них посмотреть; вы можете их мне принести, Грибуйль?

ГРИБУЙЛЬ. – С этим надо немного подождать, мадмуазель. Птица же не человек: это такое же животное, как и другие. Как бы я их ни звал, как бы ни объяснял, что мадмуазель желает с ними познакомиться, им все равно. Вы же понимаете, мадмуазель, тут нет злого умысла с моей стороны, я готов на все, чтобы доставить удовольствие мадмуазель, но передать разум животным я не в силах.

ЭМИЛИ, с насмешливой улыбкой. – Нет, нет, об этом я не прошу. Берегите свой разум для себя, Грибуйль; и неплохо бы даже его получше устроить; я ничего не понимаю в том, что вы говорите, и никак не могу узнать, где птички, которых мне послала кузина Люси?

ГРИБУЙЛЬ. – Они гуляют, мадмуазель; они очень устали сидеть в клетке и отправились на прогулку. Это и понятно: бедняжкам надоело, в конце концов, вечно находиться взаперти.

ЭМИЛИ, удрученная. – Так это вы их выпустили?

ГРИБУЙЛЬ. – Конечно, мадмуазель: кто сжалится над бедными крошечными невинными созданиями, как не я? Я выпустил их; но они скоро вернутся, потому что я запер садовую калитку, и все отлично устроится так, что им придется вернуться, когда увидят, что все закрыто.

ЭМИЛИ, нетерпеливо. – Да вы стали еще глупее, чем раньше, бедный Грибуйль. Вы только и делаете, что глупости! Никому бы в голову не пришло выпустить канареек!

ГРИБУЙЛЬ, с возрастающим раздражением. – Но говорю же вам, мадмуазель, что я запер калитку. Я сделал, что смог. Что вы хотите, чтобы я сделал? что мне было – полететь за ними? Что у меня, крылья есть? Я, что ли, виноват, что эти животные лишены здравого смысла, раз не соображают, что должны вернуться? Все это, знаете, просто злобная выходка с их стороны. Они знают, что мне попадет. Может быть, им бы дороже обошлось вернуться, прежде чем вы увидели пустую клетку! Вечно одно и то же: все против меня; я не могу больше это выносить. Даже попугай с канарейками, и те устраивают заговоры, чтобы мне влетело!

И бедный Грибуйль кидается на стул, падает грудью на стол и, закрыв лицо руками, заходится рыданиями. Эмили, удивленная словами и слезами Грибуйля, подходит и берет его за руку.

ЭМИЛИ. – Ну не надо, мой бедный Грибуйль! Не стоит огорчаться из-за таких мелочей.

ГРИБУЙЛЬ, рыдая. – Ничего себе мелочь! Мадмуазель называет это мелочью! Все, что я делаю, оборачивается против меня. Я только и слышу от всех: «Грибуйль дурак! Господи, какой он дурак!» От всех, вплоть до моей собственной сестры; лучший, единственный друг – и она говорит то же самое. И мадмуазель считает, что все это можно терпеть! а еще и животные меня оскорбляют! И что за животные! Попугай и канарейки! Нет, нет, я больше не могу, я застрелюсь или умру; я слишком страдаю, я уже не понимаю, что говорить, как поступать; я чувствую, что теряю рассудок!..

Грибуйль вскочил и принялся бегать по комнате, в крайнем отчаянии он пинал мебель, бился о стены, стучал кулаком по голове, рвал волосы. Эмили помчалась за Каролиной.

 

XIII. Клетка

Оставшись один, Грибуйль снова рухнул на стул.

Каролина, предупрежденная Эмили, осторожно входит в комнату, видит неподвижного Грибуйля, бесшумно приближается к нему и хочет взять его за руку. Грибуйль подпрыгивает на стуле, Каролина вскрикивает.

ГРИБУЙЛЬ. – Ну что? И ты тоже думаешь, что я сержусь на тебя? И ты считаешь меня злым и неблагодарным? Хочешь меня бранить, как все прочие?

КАРОЛИНА, нежно. – Нет, мой бедный братец; нет… Ты хорошо знаешь, что я тебя люблю. Если я тебя и браню иногда, то это же для твоего блага…

ГРИБУЙЛЬ, в отчаянии. – Мое благо, мое благо! Я охотно сбежал бы куда подальше от такого блага! Я не хочу, чтобы меня без конца бранили. Это надоедает, бесит, я начинаю терять рассудок!

КАРОЛИНА. – Послушай, братец, – вот помнишь, как ты разбил зеркало метлой?

ГРИБУЙЛЬ. – Да. И что?

КАРОЛИНА. – А то, что ты больше этого не делал, потому что стал внимательным.

ГРИБУЙЛЬ. – Отлично помню, ты меня так сильно побранила, что я потом плакал и даже не позавтракал. Только одну лепешку и хотелось съесть… Я много раз об этом пожалел, да.

КАРОЛИНА. – О твоей неловкости?

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, о лепешке.

КАРОЛИНА, улыбаясь. – А!.. Ну все равно: ты больше ничего не задевал метлой, потому что я тебя побранила.

ГРИБУЙЛЬ. – Правда, это принесло мне пользу.

КАРОЛИНА. – Ну вот видишь, мой бедный Грибуйль: так что надо не злиться или огорчаться, когда тебя бранят, а стараться не повторять ошибок, чтобы тебя больше не бранили.

ГРИБУЙЛЬ. – А ведь ты верно говоришь. Слушай, дай я тебя поцелую. Ты такая разумная, так умеешь все объяснить, что мне и сердиться не на что. Даже если скажешь: «Грибуйль, ты скотина; Грибуйль, ты дурак; Грибуйль, ты животное…», я и то не разозлюсь; честное слово, не рассержусь на тебя. Что-то мне подсказывает: «Грибуйль, сестра тебя любит, пусть говорит что хочет».

КАРОЛИНА, грустно и нежно. – Да, Грибуйль, я люблю тебя и я единственная, кто тебя любит. Я пообещала матушке о тебе заботиться, заступаться за тебя, любить тебя так, как она нас любила. Я сдержала обещание, Грибуйль, взяла тебя с собой на службу и не останусь здесь, если тебя прогонят… Но что тогда будет с нами? Вот почему, мой бедный братик, ты огорчаешь меня, когда поступаешь нехорошо. Я все время дрожу, что хозяева рассердятся и уволят тебя и тебе придется страдать от голода и холода.

ГРИБУЙЛЬ, растроганно. – Милая Каролина! Я сделаю все, что в моих силах, уверяю тебя. Но видишь ли, когда все без конца говорят, что я идиот, меня это так волнует, что я и вправду перестаю соображать, что делаю, особенно когда этот проклятый Жако принимается меня оскорблять.

КАРОЛИНА. – Ах, мой бедный Грибуйль, просто делай свою работу и ни о чем больше не думай. Подметай, вытирай пыль, натирай полы, наводи чистоту; но зачем тебе надо было выпускать птиц? Зачем ты их трогал?

ГРИБУЙЛЬ. – Только из жалости, уверяю тебя; мне стало так жалко этих бедных маленьких животных! Представь, если бы нас вот так заперли в клетке… да еще таких маленьких!

КАРОЛИНА. – Они привыкли жить взаперти; им иначе и не надо. Они ведь не то, что мы.

ГРИБУЙЛЬ. – Да, верно… они не то, что мы… Вот я, например: подумаю, порассуждаю, да и скажу себе: «Я бы никогда так не поступил; я бы не позволил, чтобы Грибуйля бранили; я бы вернулся, как только увидел садовую калитку…» Ты знаешь, ведь я запер калитку, чтобы они не могли ее открыть. Это все-таки не так уж глупо придумано.

Входит г-жа Дельмис с Эмили.

– Грибуйль! – произносит она разъяренным голосом.

ГРИБУЙЛЬ, кротко. – Вот он я, сударыня.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Зачем вы напугали Эмили своими воплями? Зачем вы открыли клетку? Как вы посмели дать канарейкам улететь? Почему вы смотрите на меня, как тупое животное, и молчите?

ГРИБУЙЛЬ, любезно. – О, сударыня!.. я никогда не позволил бы себе смотреть на мадам, как животное! Я слишком уважаю мадам. Ведь мадам-то уж точно не животное, и мне так приятно это подтвердить.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Что он такое болтает? Каролина, что он хочет сказать?

КАРОЛИНА, в замешательстве. – Прошу вас, сударыня, будьте снисходительны. Он неправильно понял ваши слова… Он очень огорчен, что напугал мадмуазель. Мадмуазель показалось, что он сердится, а он просто расстроился, что птицы улетели… Он слишком хорошо сознает почтение, с которым он должен обращаться к хозяевам, чтобы позволить себе…

ГРИБУЙЛЬ, вмешиваясь. – Конечно, я слишком хорошо сознаю почтение, с которым я должен обращаться к хозяевам, чтобы позволить себе…

КАРОЛИНА, тихо. – Замолчи, ты все испортишь.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Ну допустим! Но канарейки все-таки улетели.

ГРИБУЙЛЬ, с довольным видом. – Прошу прощения, сударыня, но они скоро вернутся: я запер калитку.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Калитку! Да что им за дело, открыта она или заперта?

ГРИБУЙЛЬ. – Мадам забывает, что у канарейки сил не больше, чем у мухи, и как бы они вдвоем ни старались открыть калитку, им это не удастся.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, с гневом. – Да они перелетят ее, идиот! Каролина, по правде говоря, ваш брат чересчур глуп! Мое терпение исчерпано. Избавьте меня от этого типа: он невыносим.

КАРОЛИНА. – Как только мадам соблаговолит дать расчет, я сразу уйду, при всем моем нежелании покинуть ваш дом.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Что вы, я не хочу вас увольнять, я слишком ценю вашу службу, чтобы расстаться с вами; но Грибуйля я уволю.

КАРОЛИНА. – Хорошо, сударыня, но с ним уйду и я. Я пообещала умирающей матери никогда не оставлять брата. Поступая на службу к мадам, я надеялась, что она смогла бы смириться с его… его наивностями. Коль скоро мадам от них устала, мой долг – сопровождать брата. Бедный мальчик! что стало бы с ним без меня?

ГРИБУЙЛЬ. – Каролина, ты слишком добра! Да, ты слишком добра! Не терзайся; я вижу, что это из-за меня хозяйка вышвыривает тебя вон. Подумаешь! а я не хочу уходить и останусь несмотря ни на что, я буду подметать, натирать полы, протирать пыль, наводить чистоту, как ты мне велела; я больше не выпущу канареек; и тогда ты ведь останешься, правда? Ну куда тебе идти? Как нам жить? Ты мне всегда говоришь, что Господь добр: если он добр, он не захочет, чтобы ты ушла отсюда, где тебе так хорошо, не правда ли? Скажи, Каролина, правда ведь, что тебе хорошо?

Слезы Каролины мешают ей ответить, она целует брата, повторяя: «Бедный мальчик! Бедный мальчик!» Грибуйль рыдает.

Г-жа Дельмис медлит в нерешительности; наконец она подходит к Каролине и говорит:

– Не плачьте, Каролина; я поторопилась выговориться, это минутная вспышка. Вы останетесь, и Грибуйль тоже, но при условии, что он ничего не будет брать в руки, кроме метлы и перьевой метелки для пыли, и что он не будет делать ничего другого, кроме как натирать полы, подметать, убирать комнаты, в общем, только то, что имеет отношение к его службе.

КАРОЛИНА. – Я горячо благодарю мадам за ее доброту; я сделаю все возможное, чтобы мадам была довольна.

ГРИБУЙЛЬ. – И я горячо благодарю мадам за ее доброту и сделаю все возможное…

КАРОЛИНА. – Ну помолчи, будь спокоен.

ГРИБУЙЛЬ. – А почему бы и мне не поблагодарить мадам, раз ты ее так благодаришь? И почему бы мне не сказать мадам, что я принимаю ее условия и что клянусь (Грибуйль поднимает руку) не касаться ничего, кроме моей метлы и перьевой метелки, и ничего не делать, кроме как натирать полы (без щетки, само собой), подметать и убирать комнаты.

Г-жа Дельмис заливается смехом; Каролину тревожит величественный вид Грибуйля; она говорит хозяйке:

– Вы не против, чтобы он брал щетку и воск для натирания полов?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Да, да, щетку, воск, все, что ему потребуется для работы.

ГРИБУЙЛЬ. – А также для пропитания, умывания и сна?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Да, все: я только запрещаю трогать то, что не относится к вашей работе по дому.

ГРИБУЙЛЬ. – Тогда я клянусь, и Каролина свидетель: я клянусь в этом.

Г-жа Дельмис уходит, продолжая хохотать; Грибуйль глядит ей вслед и сам начинает смеяться; потирает руки, подпрыгивает и выражает буйный восторг.

ГРИБУЙЛЬ. – Как же я все отлично устроил! А самое лучшее то, что дважды поклялся, правда, сестрица?

КАРОЛИНА, озабоченно. – Да, очень хорошо, очень хорошо. А теперь, дружок, не забывай свое обещание; бери метлу, заканчивай подметать квартиру и ничего не трогай.

 

XIV. Клетка (продолжение)

Каролина уходит; Грибуйль остается один, некоторое время размышляет, затем берет метлу.

– Все-таки ничего не брать в руки будет очень неудобно!.. Что мне только не попадается…

Ручкой метлы цепляет клетку и роняет ее.

– Ну вот! Новое несчастье! Что за невезение, опять начинается… И подумать только, что мне нельзя подобрать эту клетку! Проклятая тварь! Ведь у нее целых четыре ножки, и она не может на них держаться, а вот у меня их всего две, а как прочно я на них стою… Да как же она мешает подметать!.. Убирайся отсюда, подлая!

Он поддает клетке метлой, и та укатывается на середину комнаты.

– Так! А теперь она оказалась на самой середине!.. Это чтобы ее сразу заметили и чтобы мне опять влетело… Ну, нет уж!.. Я не позволю, чтобы еще и клетка надо мной издевалась! Загоню-ка ее метлой за портьеру; а когда Каролина вернется, попрошу подобрать, раз я связан обещанием… Я ведь дважды поклялся ничего не брать…

Эмили, вошедшая с братом Жоржем в то время, как Грибуйль бьет клетку метлой, смотрит на него с удивлением; подбегает к нему и останавливает.

– Что ты делаешь, Грибуйль? Ты сломаешь мою красивую клетку!

ГРИБУЙЛЬ. – Ах, мадмуазель, мне тут ничего не сделать; она упала, мешает проходу: надо ее укатить.

ЖОРЖ. – Почему ты ее просто не подберешь, вместо того, чтобы гонять метлой?

ГРИБУЙЛЬ. – Я не могу, сударь, я связан словом. Я дважды поклялся.

ЖОРЖ. – Какое слово? В чем ты поклялся?

ГРИБУЙЛЬ. – Это священное слово, сударь! Я дважды поклялся госпоже Дельмис, вашей матушке, моей хозяйке, которая здесь присутствовала, не брать ничего, кроме метлы, перьевой метелки и щетки для натирания полов. И даже насчет щетки сестрице Каролине пришлось выпросить отдельное разрешение: ведь моя добрая сестра огорчится, если я сотру кожу на подошвах, натирая полы без щетки.

Жорж глядит на Эмили, та глядит на Грибуйля; его взбудораженный вид пугает ее, и она выскакивает из комнаты с криком:

– Грибуйль сошел с ума! Каролина, на помощь!

Каролина стремительно вбегает; Грибуйль стоит, опираясь на метлу и снисходительно улыбаясь; Жорж не знает, смеяться ли ему или кричать. Каролина идет прямо к Грибуйлю.

КАРОЛИНА. – Ну, Грибуйль! Что опять случилось? Что ты наделал, чем так напугал мадмуазель Эмили?

ГРИБУЙЛЬ, торжественно. – Ничего, ничего… ничего, говорю тебе. Мадмуазель не поняла, что, будучи связанным словом, я не мог подобрать эту клетку, которую метла уронила на пол.

КАРОЛИНА, с удивлением. – Почему ты не можешь ее поднять?

ГРИБУЙЛЬ. – Но ты же помнишь, что я дважды поклялся ничего не брать, кроме моей…

КАРОЛИНА. – Я знаю, знаю, но ты забыл, бедный братец, что мадам добавила: «Все, что необходимо для работы».

ГРИБУЙЛЬ, ударяя себя по лбу. – А ведь, честное слово, правда!.. Ты мой добрый ангел-хранитель, сестрица!.. Точно же!.. «Все, что необходимо для его работы». Она так и сказала. Ах! Она так и сказала!.. А я-то все не решался поднять эту клетку. Как я глуп! Как я глуп! Ха-ха-ха! Какая забавная глупость! Ха-ха-ха!.. Бедный Грибуйль, да! Ты дурак, друг мой; ты дурак!

Грибуйль разражается хохотом; Жорж не понимает причины такого веселья; Каролина вздыхает, замечает удивление Жоржа и объясняет, что произошло между госпожой Дельмис и Грибуйлем. Жорж в свою очередь смеется и спешит пойти успокоить сестру, заметив ее в садовой аллее.

Каролина грустно говорит Грибуйлю:

– Мой бедный братец, и я попрошу у тебя обещания. Работай всегда со мной; когда тебе надо будет что-то сделать, зови меня, мы будем работать вместе. А в свою очередь и ты будешь помогать, когда мне надо что-то сделать, по кухне или по дому. Таким образом ты никогда не причинишь ущерба и бранить тебя никогда не будут, раз я буду рядом и все объясню вовремя и как надо Ты сделаешь это? Обещаешь?

ГРИБУЙЛЬ. – Да, обещаю, сестрица, моя добрая сестрица. Я вижу, я чувствую, что ты мой добрый ангел на земле. Я хорошо понимаю, что мне недостает разума, что я не такой, как все. Но я постараюсь, заверяю тебя, постараюсь больше не делать глупостей; я так бы хотел чтобы ты была довольна, не ради хозяйки, а ради тебя, тебя, единственной, которую я люблю и которая меня любит.

С этими словами Грибуйль обнял Каролину и поцеловал ей руки.

КАРОЛИНА. – Все хорошо, дружок; я принимаю твое обещание и знаю, что ты его не нарушишь. Давай закончим вдвоем убирать гостиную, а потом пройдем на кухню, и ты мне поможешь приготовить обед и помыть посуду.

 

XV. Бедный Жако

Каролина и Грибуйль быстро закончили уборку и перешли в столовую, чтобы накрыть стол для обеда. Только они постелили скатерть, как Каролина услышала зов госпожи Дельмис.

ГРИБУЙЛЬ. – Ты пойдешь к ней, Каролина?

КАРОЛИНА. – Конечно. Хозяйке надо одеться и причесаться, поэтому она меня и зовет.

ГРИБУЙЛЬ. – А мне что тогда делать? Я же пообещал ничего не делать без тебя.

КАРОЛИНА. – Когда можно; но нельзя же так всегда!..

ГРИБУЙЛЬ. – Значит, иногда можно нарушить обещание, сказав себе: «Нельзя же так всегда»?

КАРОЛИНА. – Да… и… нет… Надо посмотреть, подумать… и сделать, как лучше.

ГРИБУЙЛЬ. – А если лучше не получится? Вот смотри, я всегда стараюсь как лучше, а мне каждый раз говорят, что это плохо. Когда я поставил попугая посередине стола, это наверняка было очень хорошо. А видишь, что вышло! Получилось, как будто я сделал глупость.

– Каролина, Каролина, где же вы? – кричала г-жа Дельмис.

КАРОЛИНА. – Иду, сударыня; иду. Ставь приборы, Грибуйль, и, главное, не разбей ничего.

Каролина убежала; Грибуйль проводил ее взглядом.

ГРИБУЙЛЬ. – Конечно, я буду стараться сделать как лучше: но скажут ли, что вышло хорошо?

– Грибуйль! Ха-ха-ха! Грибуйль дурак! Полоумный Грибуйль! Ха-ха-ха! – произнес громкий голос из-за портьеры.

ГРИБУЙЛЬ. – Что такое? Кто говорит про Грибуйля?

ПОПУГАЙ. – Жако! Бедный Жако! Грибуйль его побил!

ГРИБУЙЛЬ. – А! Это ты! Лгун! Вор! Разбойник в перьях! А! Ты здесь… и мы одни! Ну, берегись: теперь – кто кого, клеветник! Предатель!

Грибуйль кинулся к окну и тут же обнаружил попугая, который прыгал по портьере, помогая себе клювом и когтями. Увидев подбежавшего врага, Жако скорее поскакал вверх с воплем: «Ха-ха-ха! Грибуйль идиот!».

Новое оскорбление так ожесточило Грибуйля что он, вне себя, кинулся на попугая, но ухватил только хвост, и несколько перьев остались в его руках. Он снова прыгнул на портьеру, по которой бедный Жако метался в диком ужасе, продолжая кричать: «На помощь! Грибуйль! Жако! Грибуйль его побил! Бедный Жако!»

На этот раз Грибуйль лучше рассчитал натиск: одной рукой вцепившись в портьеру, другой ухватил Жако поперек тела и сильным рывком сорвал его от шторы.

– Вот ты и попался, мерзкий клеветник, негодяй, ябеда! – произнес Грибуйль, с ненавистью глядя на попугая. – А-а-а! Надеешься, что все обойдется словами? Так сейчас получишь достойное наказание, подлец! Вот тебе! Так! Так!

И Грибуйль, сопровождая слова действием, обрушил на спину и голову Жако град ударов кулака; бедное животное кричало изо всех сил:

– Бедный Жако! Грибуйль его побил!

– А! Зовешь хозяев! А! Опять хочешь, чтобы мне попало! Ну-ка, покричи теперь, покричи!

С этими словами Грибуйль сжал горло врага, продолжавшего барахтаться и повторять полузадушенным голосом: «На помощь! Бедный Жако!.. Бе…ный… Жа…»

Ему не удалось произнести последний звук; голос прервался, клюв и глаза широко раскрылись, крылья обвисли, и руки Грибуйля продолжали сжимать трупик.

Заметив наконец, что попугай неподвижен, Грибуйль отшвырнул его.

– Убирайся! И больше так не поступай; видишь теперь, что не ты тут самый главный!

Жако не двигался.

– Гляди-ка! Теперь мертвым прикидывается! Уберешься ли ты отсюда, мерзкое животное!

Грибуйль пнул его ногой.

– Так! Что это он? Что с ним? Не шевелится… Неужели… Гм-гм! Неужели я чересчур сильно его сдавил?… Раз он больше не шевелится, словно мертвый. (Грибуйль опускается на колени и кричит попугаю на ухо). Ладно, Жако!.. Хватит глупостей!.. Будем друзьями, согласен! Жако, подними голову!.. Говорю же тебе, нечего больше бояться! (Грибуйль вскакивает, с испугом глядя на попугая и стиснув руки). Я думаю… боюсь… как бы он не умер, как мама… Он отправится к ней и скажет, что это я его убил… О! Он это скажет!.. Он такой злой! И мама ему поверит, раз меня там не будет, чтобы ей объяснить… Ах! Да… Но когда я тоже умру и приду к маме, то много чего ей порасскажу такого, что не доставит удовольствия Жако… Но что же теперь делать? Они все закричат, что это я… А потом хозяйка как разозлится! Как разозлится! Лишь бы она не прогнала Каролину!.. Ах! Боже мой! Каролина, бедная сестрица! Что делать? Что делать? Ах! Идея! Хозяин мой друг: пойду спрошу у него совета.

И Грибуйль, запинав бедного Жако подальше за портьеру, побежал к Дельмису.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Что такое, Грибуйль? У тебя такой испуганный вид.

ГРИБУЙЛЬ. – Есть из-за чего, сударь! Если бы вы знали, что со мной произошло… Но я больше не боюсь, потому что месье мой друг; он за меня заступится.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Перед кем надо за тебя заступаться, бедный мальчик? Это опять мадмуазель Роза или госпожа Пирон?

ГРИБУЙЛЬ. – Ах, сударь! тут дело потруднее, это мадам.

– Хо-хо! это… куда труднее, – сказал г-н Дельмис, принимая серьезный вид. – Рассказывай, что случилось.

ГРИБУЙЛЬ. – Вот что, сударь. Я, стало быть, накрывал на стол, и тут слышу голос, ох! ну и голос! Если бы месье его услышал, то ему бы этого хватило, как мне!

Г-Н ДЕЛЬМИС. – И что же произносил этот ужасный голос?

ГРИБУЙЛЬ. – Что он произносил? Оскорбления! Самые гнусные слова!

Г-Н ДЕЛЬМИС. – И что же это оказалось?

ГРИБУЙЛЬ. – Сейчас увидите. Я, стало быть, оглядываюсь – и что же обнаруживаю? Жако, этот чертов Жако, накинулся на меня с оскорблениями; и все скакал да скакал! ух, как он торопился… Потому что это подлое животное, сударь; я всегда знал, что оно подлое!.. Ну вот, он скачет вверх по портьере. Я прыгаю за ним; хватаю за хвост; дергаю так сильно, что даже перья в руке остаются… Этот негодяй все скачет себе дальше, осыпая меня глупостями… Клянусь честью! Я теряю соображение, прыгаю изо всех сил и хватаю мерзавца поперек тела… Не дается! Тогда я его ухватываю покрепче, дергаю и отдираю от портьеры… Можете представить мою ярость. Я начинаю лупить его что было сил. Негодяй кричит: «На помощь!» Я сжимаю ему шею! (г-н Дельмис делает движение). Послушайте, сударь; не мог же я позволить, чтобы мадам с Каролиной услышали вопли этой гадины! итак, я сжимаю еще сильнее и продолжаю его лупить! И он, чтобы поиздеваться надо мной, не придумал ничего лучше, как перестать шевелиться и замолчать.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Ты его задушил?

ГРИБУЙЛЬ. – Извините, сударь, это он сам себя задушил, он так дергался, ну прямо, как бесноватый, так что, что когда я его отпустил, он уже был мертвый… Да, сударь… Вы мне поверите, если пожелаете… Он как умер, таким и остался… И я пришел спросить у вас совет; как вы считаете, сударь? Что мне делать, когда увижу мадам? Она сразу скажет, конечно, что это я.

Г-Н ДЕЛЬМИС, нетерпеливо. – А как ты хочешь, чтобы она сказала иначе, несчастный! Ты и именно ты убил Жако… И какого же совета от меня ждешь?

ГРИБУЙЛЬ. – А-а-а, вот и вы оказываетесь против меня! Значит, вы считаете, что я принес смерть этой лицемерной гадине?

Г-Н ДЕЛЬМИС. – А что́ ты хочешь, чтобы я сказал и подумал, и какой совет надеешься от меня получить?

ГРИБУЙЛЬ. – Насчет этого мне нечего вам сказать; если бы я знал, что вы должны мне посоветовать, я бы вас не спрашивал.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – И мне нечего тебе сказать; я совершенно не знаю, что ты должен делать. Натворишь глупостей, а потом бежишь ко мне просить, чтобы я их исправлял.

ГРИБУЙЛЬ. – А кого же, позвольте, мне просить, как не друга? Месье мой единственный друг на земле. Кроме доброй и любящей Каролины, у меня никого нет… Никто никогда мне не говорил, как вот вы сказали: «Грибуйль, я буду за тебя заступаться, я буду твоим другом…» Вот почему я к вам пришел, сударь.

При этих словах слезы выступили на глазах Грибуйля. Г-н Дельмис, тронутый доверчивой простотой бедного сироты, сжал его руку в своих руках.

– Да, ты хорошо сделал, мой бедный мальчик, друг мой, – сказал он взволнованным голосом, упирая на слово «друг». – Постараюсь спасти тебя от беды. Где Жако?

– Идемте, сударь, я вам покажу, – сказал Грибуйль, с жалким видом направляясь в столовую. – Вот, сударь, – сказал он, подводя его к мертвому попугаю.

– Бедный Жако! – сказал г-н Дельмис, взяв птицу и изучая, не осталось ли признаков жизни.

ГРИБУЙЛЬ. – Неужели, сударь, вы жалеете моего врага?

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Это не мешает мне быть твоим другом, и я тебе это докажу. Я любил Жако, потому что он меня забавлял; он был глуп и, осыпая тебя гадкими словами, не понимал, что говорит. Но сейчас главное, чтобы жена ничего не узнала… Дай-ка мышеловку, я ее поставил возле буфета… Отлично! Гляди, вот тут, на конце проволочки, которая служит для ловли мышей, лежат орехи. Сейчас увидишь, что я сделаю.

Г-н Дельмис взял Жако, просунул его головку в скользящую проволочную петлю в мышеловке и немного затянул ее, чтобы было похоже, будто попугай удавился петлей, пытаясь достать орехи из мышеловки; затем все расположил на полу, велел Грибуйлю продолжить накрывать на стол и ушел к себе.

– Отлично придумано! Отлично придумано! – вскричал Грибуйль, хлопая в ладоши. – Вот что такое сообразительность! Надо признать, настоящий у меня друг, замечательный друг, и какие у него отличные идеи! Так, от хозяйки я спасен… А Каролина? Надо ли ей рассказать? Наверно, надо… Нехорошо будет от нее это скрывать.

 

XVI. Открытие

Грибуйль занимался устройством обеда, не переставая размышлять и обсуждать случившееся; только что он закончил работу, как вошла г-жа Дельмис с детьми и позвала мужа; все сели за стол, и Грибуйль отправился за бараньей ногой и салатом, приготовленными Каролиной.

Обед начался при общем молчании; все были голодны и думали только о том, чтобы скорее положить еду и есть. Г-н Дельмис пребывал в несвойственной ему мрачности. Он жалел Жако, ему надоели бесконечные выходки Грибуйля, но он не знал, как избавиться от этого, не лишившись Каролины, службу которой чрезвычайно ценил; г-жа Дельмис была неразговорчива, потому что новое платье, в котором она намеревалась отправиться в гости, не было закончено. Дети не решались говорить – их пугал сердитый вид родителей. Грибуйль, боясь, что вот-вот откроется смерть попугая, совершал промах за промахом.

– Налей мне вина, Грибуйль, – говорит Эмили.

– Сейчас, мадмуазель, – отвечает Грибуйль, наливая вино в бокал.

ЭМИЛИ. – Хватит, хватит. Что ты наделал; вино через край льется.

ГРИБУЙЛЬ. – Это не страшно; сейчас исправлю, мадмуазель.

Грибуйль берет бокал, и, выливая вино в бутылку, попадает мимо, прямо на голову и шею Эмили.

ЭМИЛИ. – Ах! Ах! Всю голову залил! и платье! Как это надоело! Какой ты неуклюжий!

ГРИБУЙЛЬ. – Извините, мадмуазель, я не нарочно. Если бы мадмуазель не пожаловалась на избыток вина, я бы не переливал его обратно в бутылку и не запачкал бы платье мадмуазель!

ЭМИЛИ. – Но это же ты мне налил слишком много вина!

ГРИБУЙЛЬ. – Я не говорю, что не я. Прошу вас заметить, что я только сообщаю факты, не позволяя себе в чем-либо обвинять мадмуазель; я отлично знаю, что мое положение не дает мне права перекладывать вину на хозяев и что во всех случаях следует терпеть и молчать.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – В этом случае тебе лучше бы помолчать с самого начала, мой бедный мальчик, потому что тебе не хватает здравого смысла.

ГРИБУЙЛЬ. – Это как вам угодно, сударь; не все разделяют ваше мнение. Вот Каролина не говорит так, как вы.

ЖОРЖ. – Если бы Жако тебя услышал, ух, как он бы тебя обозвал!

ГРИБУЙЛЬ. – Жако! Ах! Боже мой! Вы что же, знаете, господин Жорж?..

ЖОРЖ. – Что? Что я знаю?.. Какой у тебя забавный вид… Мама, смотрите-ка, Грибуйль испугался!

Г-жа Дельмис подняла глаза и в свою очередь удивилась беспокойству, отражавшемуся на лице Грибуйля. Г-н Дельмис нетерпеливо пожал плечами. Эмили, пытаясь угадать причину остолбенелости Грибуйля, заметила попугая, лежавшего на полу возле буфета.

ЭМИЛИ. – Ага, вот Жако нам сейчас и объяснит, что такое творится с Грибуйлем. Жако, Жако!.. Что с ним?.. Он не шевелится… Говори, Жако, расскажи нам, что тебе сделал Грибуйль.

Молчание Жако привлекло взгляд госпожи Дельмис; она встала из-за стола, подошла к попугаю, взяла в руки и уронила обратно с криком:

– Он мертв! Жако, мой бедный Жако! Он попался в мышеловку!.. задохнулся! он уже давно мертв; он совсем холодный.

– Жако! – вскричали дети, подбегая к матери. – Жако! Кто тебя убил? Кто тебя задушил?

С этими словами Жорж повернулся к Грибуйлю, который, чтобы скрыть свое замешательство, переставлял тарелки, перетирал чашки, резал хлеб и так далее.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, сурово. – Грибуйль, каким образом задохнулся Жако?

ГРИБУЙЛЬ. – Сударыня, с чего вы решили, что я это знаю? Не забывайте, сударыня, что Жако не был моим другом, как месье, например; он не доверял мне свои секреты и не рассказал, как это вышло, что обжорство заставило его просунуть голову в мышеловку, чтобы украсть орехи, предназначенные для мышей… Бедные, бедные животные!.. Так и не пришлось им полакомиться из-за этого злого Жако.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Но ты знал, что Жако задохнулся?

ГРИБУЙЛЬ. – С чего вы решили, сударыня, что я знал? Вот спросите у месье! Он подтвердит, что мы с господином Жако друг другу не доверяли.

– У моего мужа? – сказала г-жа Дельмис, поворачиваясь и, в свою очередь, внимательно глядя на него. – Какой у вас странный вид, друг мой!.. Вы так любили бедного Жако, и однако не сказать, чтобы его смерть вас удивила. Можно подумать, что вы об этом уже знали.

Г-Н ДЕЛЬМИС, в замешательстве. – Я? Вот еще! Как бы я это узнал? Кто бы мне это сказал?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Все это странно… Жако был таким хитрым, он не дал бы заманить себя в ловушку!.. И потом… испуганная физиономия этого идиота Грибуйля… его растерянность!.. да и ваша! у вас вид провинившегося школьника… Кажется, я поняла… Значит, это… Грибуйль…

– Сударь, сударь, заступитесь за меня! Вы обещали заступаться за меня перед хозяйкой! – вскричал Грибуйль, роняя груду тарелок, разлетевшихся вдребезги, и в ужасе стискивая руки. – Сударь, ведь вы мой друг, мой единственный друг!

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Убирайся отсюда и оставь меня в покое! Мне, в конце концов, тоже надоели твои бесконечные нелепые выходки. Выпутывайся сам как можешь. Я больше не собираюсь отвечать за твои глупости!

Г-н Дельмис швырнул салфетку, выскочил из-за стола и выбежал из залы, что есть силы грохнув дверью.

ГРИБУЙЛЬ, изумившись. – Вот это да! Каков любезный друг!.. А я-то так надеялся на него! А он взял и бросил меня одного!.. Это же он просунул голову Жако в петлю, а теперь и меня туда втаскивает!.. Ах! Ну что ж!.. Ничего не скажешь, достойный поступок!

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Что ты сказал? что это мой муж удавил Жако?

ГРИБУЙЛЬ. – Я этого не говорил: я не лгун и не клеветник, как ваш Жако!

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Да что же случилось? Рассказывай немедленно!.. Говори же, идиот!

ГРИБУЙЛЬ, с достоинством. – Я ничего не скажу… Я не собираюсь что-либо рассказывать, когда меня оскорбляют… Месье все знает. Он мой хозяин!..

И как г-жа Дельмис с детьми ни расспрашивали Грибуйля, ни умоляли, ни грозили, им не удалось вырвать у него ни слова. Он только проговорил, собирая осколки разбитых тарелок:

– Надо убрать это все, а то опять скажут, что это я разбил.

Грибуйль не торопясь покинул столовую и спустился в кухню, где застал Каролину в усердном труде над платьем г-жи Дельмис; он подошел к сестре и застыл, скрестив руки на груди.

– Каролина! – начал он.

Каролина подняла голову и была удивлена торжественным видом Грибуйля.

– Каролина, – повторил он, – у меня больше нет друга.

КАРОЛИНА. – Больше нет друга? А какой друг у тебя был?

ГРИБУЙЛЬ. – Хозяин… он был моим другом; но перестал им быть.

КАРОЛИНА. – Почему перестал? Откуда ты это знаешь?

ГРИБУЙЛЬ. – Я это знаю, потому что он меня бросил в беде! Он перестал быть другом, когда испугался свою жену и не посмел ей перечить. Тот, кто оставляет друга в опасности – предатель! Итак, у меня больше нет друга…

КАРОЛИНА. – Объясни мне, Грибуйль, почему хозяин тебя бросил и из-за чего он тебя бросил. Я совершенно не понимаю, что ты имеешь в виду.

Грибуйль дал сестре точный и полный отчет обо всем, что с ним случилось; он не утаил ничего, даже заключительную подробность о куче разбитых тарелок.

Каролина была подавлена. Она поняла, что г-жа Дельмис не оставит провинность Грибуйля безнаказанной и что через несколько дней ей суждено потерять место и вернуться к прежнему ремеслу портнихи. Она поняла, что истощилось и терпение г-на Дельмиса; поэтому-то он отказал бедному Грибуйлю в покровительстве, которое столь великодушно оказывал до сих пор.

– Каролина! – раздался пронзительный голос.

– Это хозяйка! – сказал Грибуйль. – Что она тебе скажет? Не позволяй ей тебя прогонять! Мало ли что она хочет! отказывайся твердо и упрямо, слышишь?

– Я поступлю как лучше, и да поможет мне Господь, – спокойно ответила Каролина. – Жди меня здесь, братец; не поднимайся без меня.

– Не беспокойся, я никуда отсюда не уйду. Еще чего не хватало – добровольно являться на съедение хозяйки, укусы детей и предательство хозяина! Я подожду тебя тут, ступай.

Каролина отправилась на зов хозяйки.

– Каролина, – сухо произнесла г-жа Дельмис, – вам придется выбирать между Грибуйлем и мной. Муж только что рассказал про последнюю глупую и злобную выходку вашего брата: дальше это терпеть невозможно. Если вы останетесь у меня, я определю его в лечебницу для умалишенных или в дом призрения и этим развяжу вам руки. Я увеличу вам жалованье, я дам вам…

– Даже за целое состояние, сударыня, – отвечала Каролина, едва сдерживая волнение, – я не оставлю несчастного брата и не нарушу слово, которое дала умирающей матери. Поступая на службу к мадам, я предупреждала, что могу находиться здесь только с моим братом; мадам была столь добра, что терпела его наивности…

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Вы называете наивностями бесконечные дерзкие выходки. Сколько раз он твердил, что я старуха, что мои платья не подходят для женщины моего возраста, и тысячу подобных гадостей, которые я прощала ради вас! Вашей службой я весьма довольна и очень желаю, чтобы вы ее продолжали, но без вашего брата.

КАРОЛИНА. – Я уже имела честь объяснить мадам, что это невозможно. Соблаговолите сообщить, когда нам покинуть службу?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Из-за вашего брата мне придется попросить вас сделать это поскорее, как только найду замену… Если кто-либо придет с визитом, скажите, что меня нет.

 

XVII. Новый друг

Каролина поклонилась и вышла из комнаты. Вернувшись на кухню, она застала Грибуйля в беседе с капралом и жандармом.

– Ну что? – вскричал Грибуйль, – что тебе сказала госпожа Дельмис?

КАРОЛИНА. – Мы покинем дом, как только она найдет кого-нибудь нам на замену.

КАПРАЛ. – Как, мадмуазель Каролина, вы покидаете господина мэра? Вы взвалили на себя всю работу по дому, трудились за троих, и вам позволяют уйти? А почему? Почему вы уходите?

– Мадам меня увольняет, – произнесла Каролина взволнованным голосом.

– Это невозможно, мадмуазель Каролина! – воскликнул капрал, – невозможно! Уволить такую особу, как вы! Такую набожную, добрую, честную, деятельную, умелую!

КАРОЛИНА. – Однако, это так, сударь. Я очень благодарна вам за доброе мнение обо мне. Поверьте, это такое утешение: в тяжелую минуту встретить человека, который вас уважает и заступится при необходимости.

КАПРАЛ. – О да! Это-то верно, мадмуазель; я защищал бы вас с таким же усердием и преданностью, как если бы вы были моей сестрой.

– А я? – спросил Грибуйль.

КАПРАЛ. – И тебя, мой славный мальчик; тебя тоже, бедное дитя.

ГРИБУЙЛЬ. – Отлично! Значит, мы можем жить спокойно и не волноваться, раз капрал объявил себя нашим защитником.

КАРОЛИНА. – Замолчи, Грибуйль, ты злоупотребляешь сердечным порывом доброго человека.

ГРИБУЙЛЬ. – Да как ты можешь говорить, что я злоупотребляю? Стало быть, капрал врет?

КАРОЛИНА. – Ну замолчи же, Грибуйль: ты слишком много говоришь.

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, Каролина, я не говорю ничего лишнего, и намерен тебя убедить, что капрал честный человек и не способен на ложь; и раз он сказал, что будет нас защищать, то и я говорю, что он будет нас защищать!

КАРОЛИНА. – Я не говорю, что нет; но боюсь, как бы ты не потребовал от него лишнего.

ГРИБУЙЛЬ. – Лишнего! Разве можно требовать лишнего от брата! Неужели ты не слышала, что капрал только что сказал… что он защищал бы тебя, как если бы ты была его сестрой. Вот, скажем, я твой брат – проси все, что захочешь, и увидишь, что я это сделаю и как я это сделаю.

Каролина не решилась отвечать, опасаясь, чтобы Грибуйль не обратился к капралу с какой-нибудь бестактной просьбой, например, найти им новое место или заставить Дельмиса оставить их на прежнем, чего ей не хотелось. Капрал, с улыбкой слушавший рассуждения Грибуйля, заметил замешательство Каролины и весело сказал ей:

– Ваш брат прав, мадмуазель Каролина; я готов помогать вам всем, что в моей власти; только скажите, в чем я бы мог быть вам полезен.

КАРОЛИНА. – Когда я уйду от госпожи Дельмис, то собираюсь вернуться с братом к себе домой и вновь приняться за труд портнихи. Я очень благодарна за вашу доброту, господин капрал; если мне потребуется совет или поддержка, то непременно вспомню о вашем обещании. Пока же я не вижу необходимости вас беспокоить.

КАПРАЛ. – Вы слишком скрытны, Каролина. Грибуйль, я рассчитываю на тебя: если когда-нибудь тебе или сестре будет нужен друг, обращайся, потому что я твой друг, Грибуйль: не забывай об этом.

ГРИБУЙЛЬ, качая головой. – Мой друг… мой друг… Я уже ошибся один раз… Не слишком-то я доверяю таким друзьям, которые появляются… так… откуда ни возьмись… Господин Дельмис как-то сказал: «Я твой друг, Грибуйль…!» Как же! Друг! Эта дружба как пришла, так и ушла… и из-за чего!.. из-за злого попугая!

– А все же попробуй; вот увидишь, – со смехом сказал капрал. – До свиданья, мадмуазель Каролина! До свиданья, Грибуйль.

И капрал протянул ему руку в знак дружбы.

– Стало быть, это всерьез? – спросил Грибуйль, пожимая руку капрала обеими руками.

КАПРАЛ. – Всерьез! На жизнь и на смерть!

ГРИБУЙЛЬ. – Зачем на смерть! Нет, я так не хочу. На жизнь – согласен; но на смерть! Для чего? Когда я умру, вы не будете моим другом, да и зачем тогда мне друг? Со мной будет Господь, и ангелы, и мама… А еще этот… злой Жако… Я боюсь, как бы он не устроил мне какую-нибудь штуку… это такой мерзавец, такой лгун!

КАПРАЛ, смеясь. – Будь спокоен, бедный Грибуйль; Господь превосходно отличит, где правда, где ложь; он прогонит Жако, и тот не будет тебя больше мучить. Ну что ж, мне действительно пора. Пойду поднимусь к господину мэру.

Капрал поклонился и вышел.

ГРИБУЙЛЬ. – Все-таки славный человек этот капрал. Ты как думаешь, он будет нам настоящим другом?

КАРОЛИНА, рассеянно. – Думаю, что да.

ГРИБУЙЛЬ. – Как ты это говоришь! Как будто не веришь.

КАРОЛИНА. – Откуда я могу знать, кто он такой и каким станет? Я его так мало знаю!

ГРИБУЙЛЬ. – Ну, он-то тебя отлично знает, он много раз говорил о тебе с хозяином, а тот всегда отвечал: «Да, я очень люблю Каролину, никогда мне не найти такой, как она!» И так, и этак; короче говоря, столько всяких любезностей, и мне было так приятно, что они тебя хвалят, что все бросал и слушал. А когда хозяин это видел, то не бранился, а смеялся, и капрал тоже… и я с ними. Я был так доволен, что мог бы смеяться хоть два часа!

 

XVIII. Битва Грибуйля.

Бах, бах! Раздается стук в дверь; Каролина идет открывать, входит г-жа Гребю.

Г-ЖА ГРЕБЮ. – Госпожа Дельмис у себя?

КАРОЛИНА. – Нет, сударыня.

ГРИБУЙЛЬ. – Как это нет? Она у себя.

КАРОЛИНА, тихо Грибуйлю. – Замолчи, она велела никого не пускать.

ГРИБУЙЛЬ. – Ах! Я не знал. Простите, сударыня; я не знал, что госпожа Дельмис запретила входить. Забавно все-таки. Она, что, никого не хочет видеть?

Г-ЖА ГРЕБЮ. – Госпожа Дельмис не хочет видеть посторонних; но я-то ее подруга и всегда могу войти.

ГРИБУЙЛЬ. – Ну нет! Никакая вы не подруга!

Г-ЖА ГРЕБЮ. – Как это! Я не подруга? Да я то и дело ее навещаю, и она всегда меня принимает!

ГРИБУЙЛЬ. – Нет уж, не так ведут себя подруги. Если бы у меня был друг, который говорил бы обо мне так, как вы говорите о мадам, он точно не был бы моим другом.

Г-ЖА ГРЕБЮ. – Что за дурак этот Грибуйль! Вечно с какой-нибудь дерзостью. Я не понимаю, как госпожа Дельмис его терпит!

ГРИБУЙЛЬ. – Не волнуйтесь, ей недолго осталось его терпеть, а вам тем более, потому что хозяйка сегодня утром уволила Каролину, а я, конечно, без нее здесь не останусь.

Г-ЖА ГРЕБЮ. – Каролина уволена! Да как же это? Почему? Она вас так любила!

ГРИБУЙЛЬ. – Меня-то хозяйка никогда не любила, это я вам точно говорю, она не замечала того, что я замечал слишком хорошо; я ей говорил правду в глаза… а это ее злило. И потом, она без конца твердила, что я все разбиваю. Стоило мне нечаянно разбить тарелку, чашку, графин, – ну, в конце концов, любой ведь может что-то разбить! – как все в доме принимались кричать: «Этот Грибуйль! вечно он все разбивает! он такой неуклюжий!» Как вы думаете, могло это понравиться Каролине? Она всегда говорила: «Я отсюда уйду вместе с братом!» Вот она и сделала, добрая Каролина, как обещала. Из-за злого попугая, которого погубила собственная хитрость, хозяйка разозлилась, ну и хозяин тоже разозлился и больше не захотел быть моим другом; и вот хозяйка захотела меня выгнать вон, а Каролина сама захотела уйти, и вот как и почему мы уходим. И я не сомневаюсь, что хозяйке должно быть плохо, поэтому-то она и не хочет никого видеть. Потому что я выполнял работу отлично… Как и Каролина!

Г-ЖА ГРЕБЮ. – Не верю своим ушам, до чего все это странно! Значит, вам придется искать место?

ГРИБУЙЛЬ. – Да, сударыня, но нужно, чтобы место было хорошим, чтобы Каролина была довольна и чтобы со мной хорошо обращались.

Г-ЖА ГРЕБЮ. – Каролина, в таком случае я предлагаю вам свой дом, я как раз ищу замену гувернантке, я собираюсь ее уволить за леность и дерзость; я была бы счастлива видеть вас на службе. Только одно условие: чтобы вы шли ко мне без Грибуйля.

КАРОЛИНА. – Это невозможно, сударыня; если я не смогу поступить на службу вместе с братом, как, боюсь, скорее всего и получится, то вернусь с ним домой и вновь возьмусь за труд портнихи.

Г-ЖА ГРЕБЮ, недовольно. – Итак, мадмуазель, вы отказываетесь пойти ко мне на службу?

КАРОЛИНА. – Я вынуждена так поступить, сударыня, не имея возможности расстаться с братом.

Г-ЖА ГРЕБЮ, так же. – Ну что ж, мадмуазель, всего наилучшего. Мне надо побеседовать с госпожой Дельмис; так что я уж поднимусь, что бы вы тут ни говорили, мадмуазель.

– Нет, не подниметесь! – воскликнул Грибуйль, кидаясь наперерез госпоже Гребю, которая уже занесла ногу на ступеньку лестницы. – Я не позволю, чтобы моей сестре из-за вас влетело!

Г-жа Гребю оттолкнула Грибуйля и попыталась взойти. Тогда Грибуйль бросился на нее, схватил в охапку и потащил назад, преодолевая сопротивление. В завязавшейся драке г-жа Гребю запуталась в платье и упала, увлекая за собой Грибуйля.

Г-жа Гребю завопила: Грибуйль попытался заставить ее замолчать, сдавив шею, как он это сделал с попугаем, но шея г-жи Гребю оказалась чересчур широка для руки Грибуйля; подбежавшая Каролина умоляла брата отпустить даму.

– Нет, нет! – кричал Грибуйль, – тебе попадет из-за нее. На помощь! Капрал, помогите! – продолжал он, чувствуя, что г-жа Гребю вот-вот вырвется из рук.

Капрал только что вышел от мэра и появился на верху лестницы. Увидя, что Грибуйль вцепился в какую-то женщину, та пытается от него вырваться, а перепуганная Каролина обеими руками удерживает брата, чтобы облегчить противнику бегство, он решил, что Грибуйлю требуется подкрепление; пролетев с верху до низу лестницы, он схватил г-жу Гребю, как бы помогая ей подняться, и сразу же узнал.

– Это вы, сударыня? Как это случилось?

Г-ЖА ГРЕБЮ, яростно. – Я буду жаловаться мэру на этого скверного мальчишку! Я посажу тебя в тюрьму, мерзкий идиот! Я упеку тебя на каторгу!

ГРИБУЙЛЬ, решительно. – Еще слово, и я расскажу хозяевам то, что вы наговорили про них, когда Каролина возвращала вам работу. Я не забыл ни слова из вашей речи, и хозяин мне поверит; и Каролина подтвердит.

– Мерзавец! – вскричала г-жа Гребю, задыхаясь от ярости.

ГРИБУЙЛЬ, в восторге. – Мерзавец, и еще какой мерзавец! Но все-таки вы у меня в руках, старуха!

Г-ЖА ГРЕБЮ. – Мне надо уйти; мне нужно… подышать воздухом… я задыхаюсь… Капрал… дайте руку… проводите меня до дома.

Г-жа Гребю вышла под руку с посмеивающимся капралом; он кое-что понял в произошедшей сцене и, проходя мимо, дружески поклонился сестре и брату.

Как только г-жа Гребю вышла, Грибуйль принялся прыгать и скакать по кухне.

– Здорово получилось! Здорово получилось! – вопил он. – Теперь старуха у меня в руках!.. И другие старухи тоже!.. Молчание – золото, как говорит пословица… А уж эта карга столько нагородила!..

Грибуйль прижался носом к дверной щели и захохотал еще пуще:

– Ха-ха! Ну, досталось же капралу!.. Гляди-ка, она падает ему на руки! Ха-ха-ха! она это делает нарочно… Задыхается от злобы!.. Гляди-ка! Капрал ее уносит!.. Уф! Вот это обуза!.. Бедный капрал!.. Ага, он кладет ее на землю!.. Вытирает лоб! Каролина, иди же посмотри; старуха Гребю сидит на земле, а бедный капрал выглядит таким замученным… Ха-ха! Она встает!.. Убегает!.. Капрал смеется!.. Ух, какой злобный у нее вид!.. Иди же посмотри, Каролина, иди скорее!

Грибуйль обернулся и не обнаружил сестры; он был один. Пока Грибуйль предавался бурной радости, г-н Дельмис, который тоже услышал его призыв, не увидев капрала, заглянул в кухню. Каролина стиснула руки, знаком умоляя его не входить; она боялась, чтобы Грибуйль в буйном восторге не выпалил каких-нибудь бестактностей о г-же Дельмис или ее подругах; она поспешила выйти к г-ну Дельмису, и тот увел ее в свой кабинет.

Г-Н ДЕЛЬМИС, с тревогой. – Объясните мне, Каролина, что случилось? Что происходит? Что означает шум в кухне, вопли Грибуйля, исчезновение капрала? Почему вы так бледны, так дрожите?

КАРОЛИНА, трепещущим голосом. – Госпожа Гребю пыталась силой ворваться к мадам, в то время как та запретила кого-либо впускать. Грибуйль хотел ее остановить; она стала сопротивляться, Грибуйль закричал. Вы, сударь, знаете, что Грибуйлю не хватает… он недостаточно…

Г-Н ДЕЛЬМИС, добродушно. – Знаю, знаю, дитя мое; а потом?

КАРОЛИНА. – В результате госпожа Гребю была… немного… возбуждена; тогда капрал подал ей руку, чтобы проводить ее домой… а потом вы вошли.

Г-Н ДЕЛЬМИС, улыбаясь. – То есть она жутко разозлилась, подралась с Грибуйлем, и капрал ее уволок. Но как это она послушалась Грибуйля? Почему не прибежала ко мне с жалобой?

КАРОЛИНА. – Потому что… потому что… Я не могу вам сказать… Я не смею.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Посмейте, посмейте, дитя мое; ничего не бойтесь; все, что вы скажете, не выйдет из стен этой комнаты.

Каролина, успокоенная добротой г-на Дельмиса, рассказала ему, что произошло между нею и г-жой Гребю и как Грибуйль ловко воспользовался угрозой разоблачения, чтобы заставить ее замолчать. Г-н Дельмис смеялся от всей души и еще раз пообещал Каролине не рассказывать об этом ни жене, ни кому другому.

– А что у вас вышло с моей женой, бедное дитя? Вероятно, вам досталось немало упреков из-за брата?

КАРОЛИНА, чрезвычайно взволнованным голосом. – Мадам нас уволила, сударь; она не может больше выносить моего брата.

– Уволены! – вскричал г-н Дельмис, вскакивая с кресла. – Уволены! Но это невозможно! Это нестерпимо! Я не хочу, чтобы вы меня покинули, Каролина, я сейчас же пойду поговорю с женой!

– Простите, сударь, – сказала Каролина, удерживая г-на Дельмиса. – Я испытываю к вам глубочайшую благодарность, от всего сердца, за доброту к нам; но прошу понять, что я не могу оставаться в доме вопреки желанию мадам; это было бы нехорошо, неуважительно по отношению и к вам, и к ней. Поймите, Грибуйль переполнил чашу терпения мадам; да и вы, сударь, сегодня утратили самообладание, хотя не найти человека терпимее, проще, лучше вас. Такие сцены, как только что приключившаяся, недопустимы в порядочном и честном доме; но я не могу поручиться, что это не повторится, и будет еще хуже.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Но что станет с вами, бедное дитя! Как вы одна заработаете на хлеб для двоих?

КАРОЛИНА. – Сударь, не тревожьтесь за меня. Я верю в Господа; он никогда меня не оставлял, он будет меня защищать и дальше.

Г-Н ДЕЛЬМИС, грустно. – Итак, вам придется уйти, Каролина? Эта разлука очень меня огорчает. Я всегда буду жалеть о вас и даже о бедном Грибуйле, ведь если ему не хватает разума, то сердечности и преданности даровано свыше всяких мер… Будь я один, никогда бы не расстался с вами; но… я не один, – добавил он со вздохом, – и я не вхожу в хозяйство. Будьте уверены, что я не потеряю вас из виду, дитя мое, навсегда сохраню к вам большую привязанность и вы всегда будете иметь в моем лице искреннего друга.

Каролина, слишком взволнованная, чтобы отвечать, ограничилась тем, что поцеловала руку, протянутую хозяином; уронила на нее слезу и поспешно вышла.

Вернувшись на кухню, она села, подперла голову руками и задумалась о будущем. Ей было ясно, что впереди ожидаются более трудные времена, чем до поступления к г-же Дельмис; ни она, ни г-жа Гребю, которые были ее лучшими клиентками, не дадут работы и, может быть, даже отговорят своих подруг, а ведь все они бывали ее заказчицами. И если работы не найдется, что ей делать, чем кормить несчастного брата, неспособного к самостоятельному заработку?

– Господь поможет мне, – сказала она, – а господин кюре даст хороший совет; может быть, даже найдет для меня работу. Сколько раз он напоминал, чтобы я не теряла веры; бедная матушка всегда воскресала после молитвы; и я поступлю, как она, и верну сердцу спокойствие и мир. А пока посмотрим, сколько у меня денег и на сколько их хватит.

Каролина открыла шкатулку, стоявшую на полу, вынула деньги, которые в ней лежали, и насчитала сто шестьдесят пять франков: сто франков за четыре месяца заработка и шестьдесят пять франков, которые были получены перед поступлением к г-же Дельмис.

«Если тратить тридцать франков в месяц на пропитание и десять франков на мыло, свечи, бакалею, обувь и так далее, то удастся продержаться четыре месяца; за это время я еще заработаю и нам хватит на следующие четыре месяца. Что ж, хорошо!»

Каролина положила деньги обратно в шкатулку, благодаря бога, за то, что ей была послана эта помощь, на которую прежде не приходилось рассчитывать. Вскоре пришел Грибуйль.

– Я был у господина кюре, – сказал он. – И рассказал, что произошло. Он вздохнул, потом улыбнулся с таким добрым и грустным видом, что я чуть не заплакал. Он сказал, что надо бы поискать работу; я пошел попросить об этом госпожу Пирон, но та накинулась на меня с глупостями; тогда я пошел к госпоже Леду, а та огрела меня метлой по ногам. Куда теперь идти? Я больше никого не знаю.

КАРОЛИНА. – Милый Грибуйль, займемся этим позже, когда уйдем отсюда. Вернемся домой, а когда все почистим и уберем, то будем вместе искать работу, но не у этих дам, они нам все равно ничего не дадут. А пока давай вместе закончим то, что нужно сделать.

Только что они справились с работой, как вбежали Жорж и Эмили.

– Каролина! Грибуйль! – вскричали они. – Это правда, что вы уходите?

КАРОЛИНА. – Да, сударь, да, мадмуазель, это, к сожалению, правда.

ЭМИЛИ. – А почему вы уходите? Останьтесь, останьтесь с нами навсегда. Нам с Жоржем было бы очень жаль расстаться с вами.

ЖОРЖ. – О да, милая Каролина, милый Грибуйль, оставайтесь. Я пойду скажу папе, чтобы он велел вас оставить; он очень огорчится; он говорил вчера капралу: «Если Каролина меня покинет, дом станет совсем грустным: все будет плохо». А капрал отвечал: «Это всегда так, где побывает мадмуазель Каролина, господин мэр. Нечасто встретишь такую, как она; стоит на нее взглянуть, и словно само сердце улыбается…» А папа принялся смеяться и сказал: «Никогда я не позволю уйти милой Каролине, разве если это послужит ее счастью».

ЭМИЛИ. А так как вы уходите не ради счастья, а потому что мама велит вам уйти, то не уходите, Каролина. Грибуйль, ну скажи Каролине, чтобы она осталась с нами.

ГРИБУЙЛЬ. – Насчет этого, мадмуазель, она не будет меня слушать и я ее об этом не попрошу.

ЭМИЛИ. – Почему же?

ГРИБУЙЛЬ, с достоинством. – Она не будет меня слушать, мадмуазель, потому что у нее больше разума и здравого смысла, чем у вас и меня, и она лучше меня знает, что следует делать или не делать. Я не буду ее просить, потому что это противоречит моим вкусам, моим убеждениям, моим принципам; потому что у меня тоже есть принципы, мадмуазель… и убеждения тоже: итак, я продолжаю… моим принципам… да, мадмуазель, моим принципам… Нечего смеяться… повторяю: моим принципам.

ЭМИЛИ. – Я не смеюсь, Грибуйль; уверяю тебя, не смеюсь… а брат тем более, – добавила она, обернувшись, как бы для того, чтобы взглянуть на брата, но на самом деле, чтобы подавить смех.

ГРИБУЙЛЬ, торжественно. – Это верно? Гм! Гм!.. Итак, я говорю, что мои принципы не позволяют мне оставаться в доме, где я больше неугоден – ни хозяину, переставшему быть моим другом; ни хозяйке, утратившей всякую доброту и любезность, ни детям, которые становятся против меня на сторону злого попугая, лгуна, вора, обжоры, сплетника! Вот, мадмуазель, каковы мои принципы.

ЭМИЛИ, иронически. – Благодарю тебя, Грибуйль.

ГРИБУЙЛЬ. – Не за что, мадмуазель.

КАРОЛИНА. – Сударыня, будьте так добры, простите моего бедного брата: у него, конечно, и в мыслях нет проявить неучтивость…

ЖОРЖ. – Но он ее проявляет, хочет этого или нет. Я надеюсь, что вы не думаете, как он, Каролина, и попросите папу оставить вас на службе. Он только этого и желает, я ручаюсь.

 

XIX. Добрые души

Каролина не отвечала; дети вышли, чтобы поговорить с отцом о просьбе, не высказанной Каролиной. Дельмис растолковал им, что поскольку Каролина не пожелала расстаться с Грибуйлем, то невозможно далее навязывать матушке общество такого ограниченного и неуклюжего мальчика, которому скверное воспитание позволяет поднять руку на особ, приходящих к ней в гости.

Г-жа Гребю, между тем, не теряла времени даром и перебывала у всех клиенток Каролины, с рассказом об ужасных дерзостях, жертвой которых она стала.

– Госпожа Дельмис потеряла терпение; несмотря на всю свою кокетливость, попытки казаться молодой и элегантной, затмевать нас своими прическами (весьма нелепыми, между нами говоря), она была вынуждена указать на дверь брату и сестре; сегодня днем они не позволили мне войти к госпоже Дельмис, швырнули на пол – избитую, полузадушенную, и если бы не капрал из жандармерии, который бросился мне на помощь, оттолкнул их и освободил меня, то произошло бы убийство; капрал был вынужден сопроводить меня до дома, так он опасался, чтобы они не кинулись за мной в погоню.

Г-ЖА ПИРЕ. – Мне никогда не пришло бы в голову, что Каролина…

Г-ЖА ГРЕБЮ. – Дорогая моя, вы ее не знаете, это опаснейшие люди; господин мэр и сам в этом убедился; потому-то он их и прогоняет. Послушайте, дорогая, давайте не будем давать работу этой девице, тогда рано или поздно она и ее негодный братец будут вынуждены отсюда уехать.

Г-ЖА ПИРЕ. – Я считала этого бедного полуидиота по крайней мере добрым и ласковым.

Г-ЖА ГРЕБЮ. – Добрый? Ласковый?.. Злой, моя дорогая, злой до невозможности! Рано или поздно случится несчастье! Вот увидите! Заявится с работой от сестрицы и убьет кого-нибудь.

Г-ЖА ПИРЕ, с ужасом. – Ах! Боже мой! Как! Вы считаете… Он способен…

Г-ЖА ГРЕБЮ. – Способен на все, моя дорогая! На все! Слышите? На все!

Таким образом г-же Гребю, рыская от двери к двери, удалось отпугнуть от бедной Каролины всех прежних заказчиц, перекрыв ей всякую возможность заработка. Г-жа Дельмис, со своей стороны, отправилась искать замену Каролине, и обход подруг открыл ей сцену, которая только что произошла в ее доме между г-жой Гребю и Грибуйлем. Все это вызвало ее крайнее раздражение и заставило ускорить поиски; в конце концов она подыскала более или менее подходящую особу, хотя эта женщина не владела ни умением шить платья, ни талантами, сноровкой и усердием Каролины. Тем не менее ей тут же было предложено поступить на службу со следующего дня. Г-жа Гребю встретилась с г-жой Дельмис в одном из дружеских домов и принялась усердно помогать в поисках, с радостным сознанием триумфа над врагами.

Вернувшись домой, г-жа Дельмис объявила Каролине и Грибуйлю разгневанным тоном, что она только что узнала о скандальной сцене, которую они позволили себе устроить доброй г-же Гребю; что она весь вечер искала и нашла служанку, которая поступит к ней на следующий день и что они могут собирать вещи.

Каролина встретила молчанием несправедливое обвинение в оскорблении и даже избиении г-жи Гребю; но Грибуйль, угадав великодушный мотив, заставивший Каролину отказаться от защиты, бросился к г-же Дельмис, та с ужасом отпрянула; Грибуйль произнес суровым голосом:

– Остановитесь, сударыня! Выслушайте оправдание моей сестры; она молчит, чтобы не обвинять меня; она более великодушна, чем вы, с вашим безосновательным обвинением.

– Наглец! – вскричала г-жа Дельмис.

– Дайте мне сказать, – продолжал Грибуйль, возвышая голос и отталкивая сестру, которая напрасно пыталась заставить его замолчать, – и не выводите из терпения, потому что ваша несправедливость начинает меня раздражать. Это я удерживал госпожу Гребю, чтобы она не беспокоила вас, потому что вы запретили кого-либо впускать. Я уронил ее на пол, повалял и немножко подавил. Каролина ее не трогала, а капрал ее не освобождал, а насмехался над нею; он увел ее не по своей воле, а потому что она принялась кривляться и притворяться, что не может идти. Вы говорите, что она ваша подруга! А я говорю, что она ваш враг и что она говорит о вас плохо, она смеется над вашими нарядами, она захотела забрать у вас Каролину, чтобы больше ей платить и лучше о ней заботиться. И г-жа Пирон, и г-жа Леду так же говорят. Так что вы предупреждены, а Каролина оправдана. Мы рады, что уходим от вас, и чем раньше, тем лучше; мы жалеем только о хозяине, он такой добрый, не такой, как вы; он-то не занимается ни нарядами, ни зубами, ни волосами!

– Наглец! Мерзавец! – вскричала г-жа Дельмис, не в силах больше сдерживать гнев.

Бросившись на Грибуйля, она ударила его кулаком и убежала наверх.

КАРОЛИНА. – Что ты наделал, Грибуйль? Ты ожесточил ее.

ГРИБУЙЛЬ. – А мне-то что? Я сказал ей правду, пусть знает, какова она и каковы ее подруги.

КАРОЛИНА. – Но она ужасно отомстит нам! Она лишит меня возможности заработка.

ГРИБУЙЛЬ. – Ты так думаешь? Она что, настолько злая?

КАРОЛИНА. – Увы! Боюсь, что да.

Каролина упала на стул, закрыла лицо руками и взмолилась, призывая помощь Господа, святой Богородицы и всех святых; она молила Бога дать ей силы и избавить от жестокой участи видеть брата жертвой лишений и унижений.

 

XX. Прощание.

Грибуйль глядел на сестру; он догадывался, что она страдает; но не мог понять, что было главной причиной ее расстройства.

На глазах выступили слезы, он изо всех сил пытался найти средство загладить невольную вину.

«Вот что нужно сделать!» – наконец решил он и, бесшумно выскользнув из кухни, направился в комнату г-на Дельмиса.

– Что тебе нужно, Грибуйль? – сказал г-н Дельмис, обернувшись на стук двери.

– Каролина плачет, – тихо произнес Грибуйль. – Да, Каролина плачет, и это моя вина; я пришел вас просить, хотя вы мне больше не друг, прийти нам на помощь, исправить мою ошибку.

– Почему ты говоришь, что я тебе больше не друг? Я им был и останусь навсегда, – сказал г-н Дельмис ласковым и дружеским тоном.

ГРИБУЙЛЬ. – Нет; один раз вы проявили слабость, и я больше на вас не надеюсь.

Г-Н ДЕЛЬМИС, живо. – Слабость!.. Не забывайся, Грибуйль! Ты уж чересчур рассчитываешь на мою дружбу!

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, я больше на нее совсем не рассчитываю. Вы проявили слабость, когда предали меня в случае с Жако. Вместо того, чтобы меня поддержать, вы сказали: «Выпутывайся, как знаешь». Но как я бы мог выпутаться, раз это вы засунули голову Жако в мышеловку? Что я мог сказать? Если бы не ваш совет, я бы бросил Жако в камин, и никто бы ничего не узнал.

Г-н Дельмис, к которому возвращалось присутствие духа по мере того, как Грибуйль говорил, улыбнулся его последним словам и с обычным добрым видом сказал:

– Но все это мне не объясняет, почему Каролина плачет и что я могу сделать, чтобы ее утешить.

Грибуйль пересказал сцену, устроенную г-жой Дельмис, и опасения Каролины.

– Дело плохо, – сказал г-н Дельмис, настолько же недовольный выпадами Грибуйля по адресу г-жи Дельмис, насколько удрученный чересчур оправданными предположениями Каролины. – Дело плохо, – повторил он. – Я вижу только один выход: Каролине надо искать новых клиенток… Я не знаю… Посмотрю… Это будет нелегко… Ну зачем тебе надо было говорить про фальшивые зубы моей жены!

– Нет, нет, я не говорил про фальшивые зубы, я забыл! – вскричал Грибуйль.

Г-н Дельмис не мог сдержать улыбку.

– Оставь меня, – сказал он, – я подумаю. Как увижу капрала, поговорю с ним.

– Это было бы очень хорошо, – сказал Грибуйль. – Он как раз говорил сегодня Каролине, что готов защищать и любить ее, как сестру. Хорошо иметь такого защитника, как капрал; даже вам придется с ним считаться.

– Без сомнения, – сказал г-н Дельмис, смеясь. – Мы на пару займемся вашими делами и надеюсь, с честью выйдем из положения.

Грибуйль в восторге побежал к сестре и сообщил, что только что побеседовал с господином Дельмисом и что тот будет их защищать вместе с капралом.

– С капралом! – вскричала Каролина. – Я этого не хочу! Я вполне могла бы разобраться без него.

ГРИБУЙЛЬ. – Вот это да! Почему вдруг? Капрал ведь не старик, он такой же молодой, как ты, и у него полно силы и здравого смысла.

КАРОЛИНА. – Я не говорю «нет», Грибуйль; но это бесполезно, я не хочу.

ГРИБУЙЛЬ. – Тогда пойди предупреди хозяина, потому что он сказал, что собирается поговорить с капралом.

КАРОЛИНА. – Я ничего не буду говорить хозяину, потому что мы завтра уйдем. А если мы с тобой не сможем прожить, то отправимся к матушке.

ГРИБУЙЛЬ. – Как хочешь; я последую за тобой куда угодно.

День закончился печально. Г-жа Дельмис чувствовала себя неловко под серьезным, почти недовольным взглядом мужа; дети болтали не переставая, но тоже были озабочены уходом Каролины и Грибуйля. Никто, кроме г-жи Дельмис, не знал, что это произойдет уже завтра, и дети предвкушали загородную прогулку в компании Грибуйля.

Под вечер Грибуйль вошел в гостиную и молча протянул г-ну Дельмису сверток с ключами.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Зачем ты принес мне ключи? Что ты хочешь, чтобы я с ними сделал?

ГРИБУЙЛЬ. – Я их вам принес, сударь, потому что они ваши; я хочу, чтобы они остались у вас, потому что они принадлежат вам.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Но ведь они должны быть у Каролины.

ГРИБУЙЛЬ. – Были у Каролины, сударь, но больше не будут, потому что мы завтра утром уходим.

– Завтра! – воскликнул г-н Дельмис, стремительно вскакивая. – Это невозможно! Так не поступают! Каролина неспособна на такую выходку!

ГРИБУЙЛЬ. – Вы правы, сударь. Каролина неспособна на подобную выходку. Это хозяйка велела нам убираться, будто мы воры какие. Ах, как бы мы не сперли ее платья! Они же ей так идут!..

Грибуйль захохотал; г-н Дельмис, несмотря на досаду, кое-как подавил улыбку, дети были удручены; г-жа Дельмис пребывала в сильном замешательстве.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Друг мой… я была вынуждена срочно найти замену… Грибуйль так груб… Можно ли подвергать уважаемых людей, наших гостей, этим… неучтивостям… нападкам этого полоумного… вы знаете, как Каролина обидчива… Она не захотела… она захотела…

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Она не захотела выносить ваши придирки и захотела от них избавиться как можно быстрее: я ее понимаю и одобряю… Грибуйль, друг мой, сходи за сестрой. Мне нужно с ней поговорить. Проведи ее в мой кабинет.

Грибуйль убежал и через пару минут провел Каролину в кабинет, где ее ожидал г-н Дельмис.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Итак, завтра вы уходите, мое дорогое дитя; привязанность и сочувствие к вам не позволяют мне вас удерживать. Я подтверждаю обещание заботиться и защищать вас всеми средствами, какие будут в моей власти; и не могу расстаться, не предоставив доказательство моей дружбы и признательности. Вот вам к тому жалованью, которое вы получили, небольшая сумма, это поможет вам как-нибудь прожить, пока найдете работу. Прощайте, дорогое дитя, прощайте; Бог да благословит и защитит вас и вашего бедного брата; я буду навещать вас.

– Сударь! О! спасибо; тысячу раз спасибо за доброту, – сказала Каролина, закрывая лицо платком. Она стремительно выбежала из комнаты, чтобы скрыть слезы. Ей и в голову не пришло взять маленький сверток, предложенный г-ном Дельмисом.

– На, Грибуйль, – сказал он смущенно, – пойди отдай это сестре.

ГРИБУЙЛЬ. – Да, сударь, я горячо вас благодарю. Прошу, не забывайте о нас и имейте в виду, что те, кто придут на наше место, никогда не справятся с работой лучше нас; можете быть в этом уверены, сударь. Меня это очень огорчает за вас, хотя вы мне больше не друг; но вот хозяйке так и надо, она и сама никуда не годится. Эти сплетницы правы: мадам плохая хозяйка. Но раз вы, сударь, в эти дела не входите, то и пусть вас это не беспокоит. Прощайте, сударь, желаю вам всего наилучшего. Я расстаюсь с вами с большим сожалением, хотя вы и были против меня заодно с Жако.

Г-н Дельмис протянул ему руку.

– Прощай, друг мой, – сказал он.

ГРИБУЙЛЬ. – Друг?.. Ну хорошо, ладно! Пусть будет «друг»! Я так этого хочу, что согласен все забыть и все простить. Итак, я снова ваш друг и останусь вашим другом. Прощайте.

 

XXI. Кража

Грибуйль вышел, обменявшись крепким рукопожатием с г-ном Дельмисом, которому не удалось сдержать улыбку при последней наивности Грибуйля. Он вновь спустился в кухню, где застал Каролину в слезах.

– Не плачь, Каролина, – сказал Грибуйль, входя в комнату, – не плачь. Все в порядке!

Каролина подняла голову.

ГРИБУЙЛЬ. – Да, все в порядке; я простил хозяина, я снова его друг; и он снова стал моим другом; он придет ко мне в гости, и ты увидишь, что мы будем очень счастливы. А теперь давай закончим с укладкой. Может быть, отнести самое тяжелое нынче вечером?

– Конечно: делай, как хочешь, – печально ответила Каролина.

ГРИБУЙЛЬ. – Каролина, Каролина, ну о чем тут грустить? Хозяин добрый человек, это правда: но хозяйка скверная и неприятная особа. Хозяин придет к нам в гости, раз он так сказал. И капрал придет, обязательно. Ох! Ну что ты качаешь головой: говорю тебе, что придет, он ведь сам сказал, что полюбил бы тебя, как сестру. Вот я, твой брат, разве мог бы жить без тебя? Ага, ты уже смеешься! Ну и отлично! Покажи, что надо унести.

Слова брата приободрили Каролину; она сложила в узел белье и одежду; Грибуйль вскинул ношу на спину и бесстрашно отправился домой, несмотря на темноту.

Он не замечал, что за ним следовали двое: мужчина и женщина; они держались в тени, когда он вышел из дверей, и затем бесшумно приблизились к нему. Когда Грибуйль уже подходил к дому, единственному наследству, оставленному им матерью, то вдруг почувствовал, как кто-то набросился на него сзади, и, прежде чем он успел вскрикнуть или защититься, его швырнули лицом на землю, сильно сдавили грубыми руками и вырвали узел. Когда он смог закричать и вскочить на ноги, то ему удалось заметить только две убегающие тени: в одной из них он разглядел женщину, похожую ростом и сложением на Розу.

Дрожа от испуга, он помчался обратно в дом Дельмисов. Каролину поразил вид брата: лицо было покрыто смертельной бледностью, зубы стучали; лишь выпив стакан воды, он пришел в себя, стал отвечать на вопросы и смог рассказать о произошедшей краже. Каролина была столь же расстроена испугом брата, как и размером убытка: там были их лучшая одежда, лучшее белье.

– Надо все рассказать друзьям, – сказал Грибуйль, – они найдут воров, они ведь такие ловкие!

КАРОЛИНА. – Только хозяину; он мэр и может обо всем распорядиться.

ГРИБУЙЛЬ. – Ладно! Скажу ему. Пойдешь со мной?

КАРОЛИНА. – Нет, мне надо закончить платье для хозяйки; тут еще на час работы.

ГРИБУЙЛЬ. – Слишком уж ты добра, что так утруждаешь себя ради этой женщины. Хорошо, я сам все ему расскажу.

Через пару минут г-н Дельмис услышал стук в дверь.

– Войдите, – сказал он… О, это ты, Грибуйль? По какому случаю?.. Что с тобой произошло? Ты весь в пыли… Как ты бледен! Что с тобой, бедный малыш?

ГРИБУЙЛЬ. – У меня больше ничего нет, сударь. Они все у меня украли. Нет больше ни нашей лучшей одежки, ни моих замечательных галстуков, у Каролины – ни платьев, ни башмаков: ну совсем, совсем ничего. Они все украли.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Кто тебя обокрал?

ГРИБУЙЛЬ. – Этого я не знаю, сударь: мужчина и женщина… Я почти уверен, что это мадмуазель Роза, очень уж на нее похоже.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Но как тебя могли обокрасть у меня в доме?

ГРИБУЙЛЬ. – А! Что вы, сударь! Вот именно, что не в доме. Как вам известно, хозяйка нас прогнала… Да, да, сударь, прогнала. Когда людям велят покинуть дом в течение суток, это как раз и называется прогнать… Итак, сударь, как вы знаете, мадам нас выгнала. Прошу не перебивать, иначе я никогда не закончу.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Я не перебиваю! Я вообще молчу.

ГРИБУЙЛЬ. – Месье не шевелит языком, но зато выражается лицом и знаками. Я отлично понимаю, что месье хочет сказать: какой же дурак этот Грибуйль! Как он мне надоел!

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Нет, нет! Давай рассказывай.

ГРИБУЙЛЬ. – Стало быть, хозяйка нас прогнала. Ага, молчите: ну вот, продолжаю. Надо было отнести вещи домой. Каролина без конца плакала, это разрывало мне сердце; я решил ее отвлечь и предложил собрать узел с одеждой, чтобы сразу его и отнести. Она собрала вещи, отвлеклась и улыбнулась; ну вот, я пошел… и наступила ночь; я иду, подхожу к дому – и вдруг на спину падает что-то страшно тяжелое; я тоже падаю; через минуту это тяжелое исчезает, и мой узел с ним. У меня лицо в пыли; отряхиваюсь, оглядываюсь и вижу мужчину и женщину, они бегут в сторону мельничного холма; мне кажется, там была мадмуазель Роза. Я сначала собирался побежать за ними, но решил вернуться назад: с ворами шутки плохи; итак, возвращаюсь и рассказываю Каролине то, что только что рассказал вам, – вот как все и вышло.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Ты хорошо сделал, что сразу же рассказал мне, что случилось. Да, это серьезно! Шайка грабителей… посреди улицы… Давай-ка надену шляпу и пойдем к капралу; ты расскажешь, как все произошло, а я отдам приказ провести расследование.

ГРИБУЙЛЬ. – Да, сударь, пойдемте вместе. С вами я ничего не боюсь; а вот один бы не решился прогуливаться по улицам после такого события.

Г-н Дельмис вышел с Грибуйлем, попросив Каролину не беспокоиться в случае долгого отсутствия.

ГРИБУЙЛЬ. – Почему вы считаете, что мы можем долго отсутствовать? Что, вы хотите погнаться за ворами? Не забывайте, сударь, у них бывает оружие.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Нет, будь спокоен, мой мальчик; мы не побежим за ними следом; но нам придется долго составлять протокол, и, может быть, мне надо будет дожидаться возвращения жандармов, которых я пошлю на поиск воров.

ГРИБУЙЛЬ. – Ну да, я понимаю! Сами не будете выставляться, а отправите этих славных жандармов, пусть им достанется.

Г-Н ДЕЛЬМИС, улыбаясь. – Я очень надеюсь, что им достанется не столько отражать нападение, сколько нападать самим. Впрочем, я это сказал скорее для того, чтобы успокоить Каролину, чем для чего-нибудь другого.

Продолжая беседовать, они подошли к двери капрала; г-н Дельмис постучал; капрал пошел открывать и был очень удивлен, увидев мэра в сопровождении Грибуйля.

– У меня к вам дело, капрал, – сказал г-н Дельмис, зайдя в комнату.

КАПРАЛ. – Чем обязан честью видеть у себя господина мэра собственной персоной? Мой юный друг, вот этот самый парень, – добавил он, дружески проведя рукой по голове Грибуйля, – мог бы прийти за мной, чтобы не утруждать господина мэра.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Дело в том, что вашему юному другу не следует выходить одному. О! Я знаю его смелость, но его обокрали недалеко отсюда, и он явился сделать вам заявление.

КАПРАЛ. – Грабеж? Что украли, мой бедный Грибуйль, и кто украл?

ГРИБУЙЛЬ. – Что? все мои вещи и вещи Каролины, которые я нес на спине в наш дом; это чтобы отвлечь Каролину, она так плакала, а потом, как я рассказывал хозяину, тысяча фунтов тяжести упала мне на спину, уронила лицом на землю, а потом все исчезло: и тяжесть, и узел.

КАПРАЛ. – Ты кого-нибудь видел?

ГРИБУЙЛЬ. – Я видел двоих, мужчину и женщину, они побежали к мельничному холму.

– Ага! К мельничному холму! – задумчиво произнес капрал, поглаживая усы. – А… женщину ты не разглядел?

ГРИБУЙЛЬ. – Мне показалось, я узнал мадмуазель Розу; но я в этом не уверен; было темно, она быстро бежала, у меня глаза были полны пыли, и пока я проморгался…

КАПРАЛ, продолжая размышлять. – Мадмуазель Роза? Похоже на то! Наверняка она… с этим Мишелем.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Так… А вы что-нибудь знаете о Розе и Мишеле?

КАПРАЛ. – Мишель проживает именно там, сударь; он давно знаком с Розой и собирался на ней жениться. Как вам известно, господин мэр, Мишель – негодяй, уже отсидевший срок за воровство; Роза часто бывает у него; выносит оттуда полные мешки неизвестно чего и распродает это по частям; и я не удивился бы, что если заглянуть к Мишелю…

Г-Н ДЕЛЬМИС. – То она там бы и оказалась, не так ли?

КАПРАЛ. – Да, господин мэр; но мы не имеем права на ночные визиты без приказа.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Для того-то я к вам и пришел, капрал. Подайте мне гербовую бумагу.

И г-н Дельмис незамедлительно подписал приказ произвести обыск у Мишеля по подозрению в краже вещей.

– Теперь, – сказал он, – отправьте двоих из ваших людей; пусть они этим займутся.

КАПРАЛ. – Простите, господин мэр, но я считаю необходимым отправиться туда лично; достаточно того, что речь идет о беде мадмуазель Каролины и моего друга Грибуйля, – добавил он, протягивая руку мальчику, – чтобы я не доверил это дело никому другому, кроме себя.

Капрал опоясался саблей, пристроил пистолеты в портупею, надел плащ, позвал одного из жандармов, тот вооружился так же, как командир, они вышли и бесшумным шагом направились к мельничному холму.

 

XXII. Арест

Приблизившись к дому, где проживал означенный Мишель, бывший слуга графа де Тренийи, уволенный за безнравственное поведение и лень, жандармы удвоили осторожность, чтобы видеть и слышать, не будучи ни увиденными, ни услышанными. Они крадучись обогнули дом и не обнаружили ни малейшего проблеска света; проходя мимо лестницы, приставленной к чердачному окну, капрал поднял глаза и заметил полусвет, освещавший чердак. По его знаку жандармы взяли лестницу, положили ее на землю и спрятались за самым темным углом дома. Вскоре они расслышали легкий шум; кто-то выглянул в чердачное окно, всмотрелся, вслушался и, ничего не увидев и не услышав, спросил осторожным шепотом:

– Роза, Роза, где ты? Зачем ты убрала лестницу?

Роза – ибо это была она – приоткрыла входную дверь и ответила таким же полушепотом:

– Зачем ты меня зовешь? Чего надо?

МИШЕЛЬ. – Я зову, чтобы спуститься, черт возьми! Какого черта ты убрала лестницу?

РОЗА. – Я ничего не убирала; тут она, твоя лестница.

МИШЕЛЬ. – Раз я говорю, что ее тут нет, значит, нет! Негодяйка, – добавил он про себя, – ты мне ответишь за такие штуки.

Роза открыла дверь, вышла и на ощупь направилась к месту, где стояла лестница; не обнаружив, сделала несколько шагов, споткнулась и упала сверху на нее.

РОЗА. – Вот где она! Свалилась.

МИШЕЛЬ, грубо. – Быстро ставь обратно.

Роза вновь подняла лестницу и прислонила ее к чердачному лазу, чтобы Мишель мог спуститься. Спрыгнув на землю, тот схватил Розу и осыпал ее градом ударов заранее приготовленной палкой. Сначала были слышны только негромкие стоны и мольбы; но по мере нарастания силы и ярости ударов раздались вопли, сначала сдержанные, но все пронзительнее и ужаснее.

– Мерзавка! – вскричал он. – Хочешь, чтобы меня сцапали? Заткнись, старая хрычовка!

Капрал, увидев, что наказание оказалось чересчур жестоким, и опасаясь за жизнь Розы, выскочил из своего укрытия; прежде чем он успел схватить Мишеля, тот узнал его и нанес последний удар по голове Розы с воплем:

– Сволочь, ты меня продала!

Роза упала без движения; капрал, с помощью товарища, схватил Мишеля и менее чем за минуту крепко его связал. По приказу капрала жандарм поднялся на чердак и принес оттуда потайной фонарь.

– Зажгите свечу в доме, – сказал капрал, – перенесем женщину на постель, если тут есть что-то подобное; что касается этого типа, он хорошо связан, пусть остается здесь, пока закончим обыск, это долго не затянется.

Капрал поднял Розу, у которой только легкие судороги обнаруживали признаки жизни; он положил ее на постель в углу и принялся обыскивать дом. В комнате, где лежала Роза, не нашлось ничего, но в угловом чулане, в шкафах и особенно на чердаке они обнаружили залежи разнообразнейших вещей; узел Грибуйля не был еще разворошен; его только успели развязать и раскрыть; все было на месте. Капрал узнал вещи, принадлежавшие Каролине и Грибуйлю, но не стал ничего трогать, пока не будет зафиксирован факт кражи.

– Отправляйтесь за подкреплением, нужно увести Мишеля и отнести Розу, – сказал капрал, – приведите Бурдона.

Жандарм ушел; капрал остался охранять пленников: один сидел связанный, другая лежала в полуоглушенном состоянии – опасности побега не представлялось.

В ожидании товарищей капрал с озабоченным видом прохаживался взад и вперед, то убыстряя, то замедляя шаг, то останавливался, разговаривая сам с собой. Наконец, справившись с волнением, он произнес:

– Посоветуюсь с господином мэром, это разумный человек; сделаю, как скажет. Он любит бедных сирот и поможет им.

Наконец явились жандармы; соорудив носилки для Розы, они отправились за Мишелем, чтобы развязать ему ноги. Каково же было их удивление, когда они не обнаружили пленника! Пока капрал прогуливался, полностью углубившись в свои мысли, Мишель перетер веревку, которая связывала его руки, скребя ее об угол дома; освободив руки, он быстро избавился от ножных пут; распластавшись на земле, прополз подальше от дома, вскочил и пустился бесшумно идти, а затем бежать и вскоре оказался вне досягаемости.

Отложив преследование, полицейские вернулись к Розе, отнесли ее в жандармерию, положили в комнате рядом с тюремной камерой и вызвали врача; тот нашел ее состояние очень тяжелым; удар по голове был особенно опасен для жизни; все тело оказалось в синяках, многие были уже застарелыми; это свидетельствовало, что Роза не раз подвергалась наказаниям от сообщника, ставшего тираном.

Г-н Дельмис и Грибуйль вернулись домой. На следующее утро, позавтракав и передав хозяйство новой служанке, Каролина с братом собрали остатки вещей и вышли, чтобы вернуться в свой дом и уже больше никогда его не покидать. Перед уходом они попрощались с семейством и выслушали ласковые слова от детей, трогательные – от г-на Дельмиса и очень холодные – от г-жи Дельмис. По дороге домой Грибуйль без конца поглядывал на печальное лицо Каролины и пытался развлечь ее рассказом о том, что произошло накануне между ним, г-ном Дельмисом и капралом. Каролина улыбалась, сжимала руку Грибуйля и снова уходила в мысли об их плачевном положении.

 

XXIII. Возвращение домой

При входе в дом Каролину охватили воспоминания о матери; она с волнением взглянула на вещи, которые ей служили, постель, где она испустила последний вздох. Пока Грибуйль, вспомнив прежние привычки, наводил порядок, наполнял кувшины водой, разводил огонь и выражал беспокойство, что в доме не было ни хлеба, ни молока, ни соли, ни сахара, ни масла, ни всего прочего, Каролина, также вернувшись к прежним обычаям, опустилась на колени возле материнской постели и предалась усердным молитвам; она молила о помощи Спасителя и пресвятую Богородицу; просила мать о защите и заботе о них с братом.

– Бедный братец! – шептала она, – что мне с ним делать! Из-за него меня отовсюду выгонят; он везде будет устраивать сцены и наживать врагов.

Она плакала; но слезы не были горькими и в сердце постепенно возродилась надежда. Полностью углубившись в молитву, она не слышала, как отворилась входная дверь. Два человека стояли, застыв в растроганном созерцании. Вскрик Грибуйля, вошедшего через заднюю дверь с охапкой хвороста, заставил Каролину обернуться. Она увидела г-на Дельмиса и капрала, медленно поднялась и подошла к ним. Г-н Дельмис пожал ей руку, в то время как капрал дружески сжимал другую.

– Мадмуазель Каролина, – сказал он, – мы с господином мэром пришли к вам по поводу вчерашней кражи, а также чтобы напомнить о том, что я в вашем полном распоряжении и прошу вашего милостивого согласия обращаться ко мне без церемоний, по-братски, всякий раз, как возникнет необходимость.

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Мне остается только повторить слова капрала, дорогое дитя; мы поговорим о вчерашней краже, но прежде я также хотел бы предложить свои услуги. Если вы окажетесь в затруднении, в лишении, не забывайте, что я рядом и всегда рад прийти вам на помощь.

КАРОЛИНА, растроганно. – Спасибо, сударь, спасибо, господин капрал, я очень, очень признательна… Я счастлива… благодаря вам обоим… действительно счастлива этой нежданной помощи, посланной Господом.

ГРИБУЙЛЬ. – А я? Мне-то никто ничего не говорит! Меня что, забыли?

КАПРАЛ. – Уж я-то тебя никогда не забуду, мой добрый Грибуйль, друг мой, – добавил капрал, улыбаясь и протягивая руку, которую Грибуйль крепко пожал.

ГРИБУЙЛЬ, г-ну Дельмису. – А вы, сударь, вы мой друг?

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Я полагаю, что да, черт возьми! я твой друг, на жизнь и на смерть.

ГРИБУЙЛЬ. – Ну вот! И вы туда же, это просто глупо… на смерть! ну точно как капрал!.. глупо это! на смерть! Я, значит, умру?

Г-Н ДЕЛЬМИС. – Ну нет, ты не умрешь. Зачем тебе умирать? Не тревожь себя такими плохими мыслями.

ГРИБУЙЛЬ. – Плохими! Почему плохими! Я считаю их хорошими. Я бы очень хотел умереть.

– Грибуйль! – сказала Каролина с упреком, – ты что, хочешь меня покинуть?

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, но я бы хотел умереть, чтобы отправиться к маме и вместе с ней поджидать тебя… Это будет не слишком долго; и когда-нибудь ты к нам присоединишься… Умирать совсем не грустно: помнишь, какой спокойный и довольный вид был у мамы после того, как она умерла?.. И потом… знаешь, Каролина… я боюсь, что мама на меня рассердилась.

КАРОЛИНА. – Рассердилась? Почему?

ГРИБУЙЛЬ. – Потому что… ну, ты же знаешь… этот злой Жако… он умер… он там, с мамой… Говорит ей, что это я его убил… и всякие такие гадости… Ты ведь знаешь, какой он клеветник и негодяй. Так что, понимаешь… я хотел бы объяснить маме, что Жако все врет про меня.

– Бедный братец! Бедный братец! – печально повторяла Каролина. – Будь спокоен, Грибуйль: Жако не вместе с мамой.

ГРИБУЙЛЬ. – Почему это? Он же умер.

КАРОЛИНА. – Потому что это животное, а Господь не помещает животных на небесах рядом с людьми.

ГРИБУЙЛЬ. – С какими именно людьми? Что не помещает рядом с мужчинами – верю, а с женщинами?

– С женщинами – тем более, балда, – сказал г-н Дельмис, смеясь. – Давай-ка заканчивай со смертями и своим Жако; мы теряем время, слушая твою болтовню. Каролина, вам нужно отправиться с нами для опознания ваших вещей в той куче, которую капрал обнаружил у Мишеля.

– Так вещи найдены! Уже? – радостно воскликнула Каролина. – Какую услугу вы нам оказываете! у нас не осталось никакой одежды, кроме того, что на нас.

КАПРАЛ. – Я ужасно счастлив, что это удалось, мадмуазель Каролина.

Грибуйль, предвкушая радость встречи со своими красивыми нарядами, попросил разрешения сопровождать сестру, что было ему незамедлительно позволено. Вскоре они прибыли в лачугу Мишеля. Дом находился под полицейской охраной, из опасения, как бы Мишелю не вздумалось явиться за вещами, и в особенности за мешком с деньгами, который капрал обнаружил под умывальником. Все находилось на своих местах, когда г-н Дельмис, Каролина, капрал и Грибуйль поднялись на чердак, где лежал узел с их одеждой.

– Вот они! Вот они! – вскричал Грибуйль, – вот мой праздничный костюм, штаны, жилетки, платья Каролины, наше белье, мой катехизис и все прочее… Все в порядке, гляди, Каролина.

– Да, все на месте, – сказала Каролина, изучив содержимое узла. – Вор ничего не вытащил.

КАПРАЛ. – Я не дал ему на это времени, мадмуазель Каролина. Как только я узнал о происшествии от господина мэра и Грибуйля, мы с Прево сразу отправились прямо сюда и схватили воров.

КАРОЛИНА. – Значит, их было несколько?

КАПРАЛ. – Только двое, вторая – женщина, Роза, служанка господина мэра.

КАРОЛИНА. – Роза – воровка! О, боже мой! Возможно ли? Бедная Роза!

КАПРАЛ. – И вправду, бедная Роза. Я не знаю, придет ли она в себя; она вся разбита; она связалась с этим мерзким шалопаем Мишелем, надеялась во что бы то ни стало выйти замуж за него; он этим воспользовался, втянул ее в воровство и, кроме того, похоже, часто колотил: на теле следы побоев.

КАРОЛИНА. – Где сейчас она, бедная Роза? Можно ли мне ее увидеть?

КАПРАЛ. – Она у нас, в камере при жандармерии; но такая скверная женщина, как Роза, недостойна принимать такую особу, как вы, мадмуазель Каролина.

КАРОЛИНА. – Может быть, мне удалось бы ее утешить, пробудить лучшие чувства; вызвать раскаяние в грехах. Прошу вас, господин капрал, позвольте мне ее увидеть.

КАПРАЛ. – Все, что хотите, и когда хотите, мадмуазель Каролина. Взгляните на нее, раз сердце подсказывает вам это сделать.

КАРОЛИНА. – Спасибо, господин капрал, спасибо, вы так добры.

КАПРАЛ. – Всегда рад быть вам полезен, мадмуазель.

Когда мэр с капралом составили протокол о вещах Каролины и Грибуйля, г-н Дельмис разрешил все унести; Грибуйль вскинул узел на спину и, отказавшись от посторонней помощи, весело отправился обратно, в сопровождении мэра, капрала и Каролины. У дверей все расстались; Каролина и Грибуйль вернулись к себе; г-н Дельмис и капрал отправились по домам.

– Ах! – сказал Грибуйль, развязывая узел, – теперь надо бы заняться обедом, правда, Каролина? А ведь у нас ничего нет.

КАРОЛИНА. – Я пойду куплю все необходимое, ты пойдешь со мной, Грибуйль и отнесешь покупки домой, а я пойду в тюрьму повидать бедную Розу.

ГРИБУЙЛЬ. – Ладно! Да, это будет довольно забавно! Слушай, сестрица! Знаешь что? Я очень рад, что мы у себя дома… Готов поспорить, что и ты тоже?.. Смеешься? Отлично! Значит, и ты довольна… Мы будем очень счастливы! ты будешь работать, а я – заниматься хозяйством; по вечерам будем гулять, а друзья будут приходить в гости и развлекать разговорами.

КАРОЛИНА, весело. – Ну-ну-ну, это уж слишком! Ты так все представляешь, как будто нам только и остается, что развлекаться. Прежде всего, у меня нет работы.

ГРИБУЙЛЬ. – Ну и что? Будет! Капрал тебе ее найдет. Господин Дельмис мне так сказал.

КАРОЛИНА, удивленно. – Он тебе это сказал?

ГРИБУЙЛЬ. – Да, он именно так сказал, потому что капрал много кого знает, и так как он нас очень любит и будет очень рад оказать услугу… Ничего-то ты не видишь… Я-то все вижу… И вижу и знаю, что господин Дельмис и капрал наши настоящие друзья… Мэр – и капрал, вот замечательно! Так что как видишь, работа у тебя будет.

КАРОЛИНА. – Дай Бог! Не до гордости, когда надо поддерживать брата. Я все приму, от всего сердца.

ГРИБУЙЛЬ. – И хорошо сделаешь! Уж я-то точно все приму! О! Ну совершенно все. Хлеб, ветчину, сыр, кофе, что угодно. Все, что можно съесть.

КАРОЛИНА. – Но только не деньги, Грибуйль! Не деньги!

ГРИБУЙЛЬ. – По правде сказать… Вот насчет этого не знаю! Смотря по обстоятельствам! Если мне их не нужно, не возьму. Но… если мне нужно, я полагаю… да… я уверен, что пойду и попрошу у господина Дельмиса.

КАРОЛИНА. – У него и я могу попросить; но не у других, Грибуйль, не у других. И не обращайся к господину Дельмису без моего разрешения.

ГРИБУЙЛЬ. – А вдруг ты не скажешь, когда останешься без денег?

КАРОЛИНА. – Обещаю, что скажу. У меня их еще много.

ГРИБУЙЛЬ. – Сколько?

КАРОЛИНА. – Двести франков, которые дал господин Дельмис, и сто шестьдесят франков, которые у меня были.

ГРИБУЙЛЬ. – Это сколько будет?

КАРОЛИНА. – Триста шестьдесят франков.

– Мы богачи! Мы богачи! – закричал Грибуйль, подпрыгивая. – Пошли на рынок, накупим всяких вкусных вещей.

КАРОЛИНА. – Нет, Грибуйль, купим только необходимое. В нашем положении нужно научиться тратить ровно столько, сколько необходимо для жизни.

ГРИБУЙЛЬ. – Делай как хочешь. Мне прежде всего нужен кусок хлеба… ну и что-нибудь еще… Как я рад!.. Как я рад, что мы вернулись домой!..

Сияющий Грибуйль прыгал, плясал, обнимал Каролину, а та улыбалась, глядя на него.

– Ну, пошли, – сказала она и взяла корзинку для провизии; Грибуйль непременно захотел понести ее сам.

ГРИБУЙЛЬ. – Куда пойдем?

КАРОЛИНА. – Сначала к булочнику, потом к мяснику, затем к бакалейщику и, наконец, на ферму к Э за маслом.

ГРИБУЙЛЬ. – И всем будет хорошо, только как бы нам не истратить все наши денежки.

КАРОЛИНА. – Нет, нет, не бойся! Я буду рассудительной и куплю только то, что нужно.

ГРИБУЙЛЬ. – Зачем тебе идти к бакалейщику? Мне не надо ни леденцов, ни сладостей.

КАРОЛИНА. – Ну, уж этого-то я покупать и не собираюсь; нам надо свечи, соль, перец, мыло и другие вещи, без которых не обойтись.

Первым делом они зашли к священнику, чтобы рассказать об уходе от г-жи Дельмис и попросить о возможности подыскать работу для Каролины.

КЮРЕ. – У вас она очень скоро будет, дитя мое, и не придется далеко ходить; я только что получил от брата рулон полотна на рубашки и салфетки; мне также надо сделать сутану и зимний плащ. Я все вам отправлю, этого хватит надолго.

ГРИБУЙЛЬ. – Правда ведь, господин кюре, нам дома будет спокойнее и счастливее, чем у госпожи Дельмис? Хозяин очень добр, но хозяйка…

КЮРЕ, улыбаясь. – Ну-ну, Грибуйль, без колкостей. Я, думаю, впрочем, что ты прав, и если у Каролины будет достаточно работы, все сложится к лучшему.

 

XXIV. Посещение тюрьмы

Каролина поблагодарила священника и отправилась с Грибуйлем за покупками. Когда все было закончено, она подошла к тюрьме, чтобы повидать Розу. У дверей прохаживался поджидавший ее капрал. Грибуйль подбежал к нему.

– Взгляните-ка, мой друг, – сказал он. – Вы же мой друг, правда?.. (Капрал улыбается). А почему вы смеетесь?

КАПРАЛ. – Потому что я рад вас видеть и рад, что ты назвал меня другом.

ГРИБУЙЛЬ. – Отлично!.. Ну вот, сейчас я вам покажу, что Каролина накупила.

КАРОЛИНА. – Нет-нет, Грибуйль! Не докучай господину капралу. Я хочу попросить его отвести меня к бедной Розе, она, должно быть, очень несчастна.

КАПРАЛ. – Пойдемте, мадмуазель Каролина; я покажу вам дорогу. До встречи, Грибуйль, я всегда с тобой.

Капрал подвел Каролину ко входу, помог ей подняться на несколько ступенек; они миновали длинный коридор, в конце которого находилась камера. Капрал открыл дверь. Каролина увидела Розу, та лежала на кровати и, казалось, спала.

КАПРАЛ. – Входите, мадмуазель; если вы чего-то опасаетесь, я останусь с вами.

КАРОЛИНА. – О нет! я ничего не боюсь; но может быть, ей лучше остаться со мной наедине.

КАПРАЛ. – А если она начнет вас оскорблять или бить?

КАРОЛИНА. – Не думаю, что у нее на это хватит сил; у нее такой бледный вид! похоже, она очень плоха.

КАПРАЛ. – С вашего разрешения, прежде чем вас оставить здесь одну, я поговорю с ней, чтобы определить, в каком она состоянии.

– Роза, – сказал капрал, – к вам пришла мадмуазель Каролина. Вы хотите ее видеть?

Роза открыла глаза, взглянула на Каролину; две большие слезы скатились по бледным окровавленным щекам.

РОЗА. – Каролина! Вы пришли ко мне? О! Как вы добры!.. слишком добры!.. Ведь я причинила вам столько зла! Простите, Каролина! Я так наказана!.. Так несчастна!

КАРОЛИНА. – Милая моя Роза, я прощаю вас от всего сердца; я очень огорчена, что вижу вас в этой ужасной тюрьме и что вы так больны.

РОЗА. – Господь меня покарал! Господь отомстил за вас! Я собиралась унести ваши вещи. Этот ужасный Мишель хотел украсть все ваше имущество, а я должна была содействовать вашему разорению; мы собирались проникнуть в ваш дом и все забрать.

КАПРАЛ. – А если бы мадмуазель Каролина стала сопротивляться, кричать?

РОЗА. – Я думаю, что он бы ее убил.

КАПРАЛ. – Несчастная! Убить ее! Погубить это святое, божественное создание! Каким же нужно быть злым и бессердечным!..

РОЗА. – Как я раскаиваюсь в том, что стала соучастницей такого преступления… Каролина, Каролина, простите меня! – добавила Роза, стискивая руки.

Каролина вместо ответа наклонилась над Розой и прикоснулась губами к ее разбитому лбу. Лицо Розы осветилось радостью; она схватила руку Каролины и, поднеся к губам, дала волю рыданиям.

РОЗА. – Да, капрал, вы правы! Какое святое, чудное создание! Каролина, помогите мне довершить покаяние; я хочу успеть все рассказать господину кюре прежде, чем умру.

КАРОЛИНА. – Вы обязательно увидитесь с господином кюре, и я надеюсь, что вы не умрете, милая Роза. Господин капрал, прошу вас, сходите за священником… Умоляю вас… дорогой господин Бурже!

КАПРАЛ. – Дорогая моя, милая мадмуазель Каролина, это невозможно! Мне нельзя покинуть пост; некому поручить охрану тюрьмы. Я ужасно огорчен, чрезвычайно расстроен необходимостью вам отказать: но долг прежде всего.

КАРОЛИНА. – Вы правы… Я забыла… Что же делать?

КАПРАЛ. – Может, мне послать Грибуйля?

КАРОЛИНА. – Верно! Правильно! Поскорее отправляйте Грибуйля и возвращайтесь.

Капрала не потребовалось просить дважды; он застал Грибуйля в зале и поручил ему скорее привести священника к умирающей Розе. Грибуйль кинулся было бежать, но предварительно вручил капралу корзинку.

– Берегите хорошенько, – сказал он, – тут наша еда; следите, чтобы кто-нибудь не съел… да и сами не трогайте.

КАПРАЛ. – Будь спокоен, дружок; никто сюда не сунется; а что касается меня, то я скорее бы умер от голода, чем обокрал твою сестру.

Капрал приоткрыл корзинку и добавил к лежавшей в ней скромной провизии половину цыпленка, два свежих яйца и горшочек смородинового желе; затем закрыл крышку, поставил корзинку в шкаф и вернулся к Каролине.

– Берегитесь Мишеля, – бормотала Роза, – он задумал преступление. У него есть ключ от задней двери вашего дома. Капрал, следите за ним; постарайтесь его поймать… Негодяй! Он обещал на мне жениться… а вместо этого убил… Каролина, не покидайте меня… Как мне хорошо с вами… Если бы еще пришел господин кюре!

КАПРАЛ. – Он придет, обязательно придет, Роза; Грибуйль отправился за ним!

И действительно, через десять минут появился сильно запыхавшийся кюре, не ведавший, что случилось. Увидев Розу, он понял, что ей осталось жить недолго, и, попросив Каролину с капралом выйти, остался наедине с умирающей. Каролина вышла в коридор, не желая далеко уходить от дверей; капрал принес ей стул и вернулся к Грибуйлю, который в тревоге искал свою корзинку.

– Вот она, вот она, – сказал капрал, открывая шкаф. – Я превосходный сторож, правда?

Грибуйль открыл корзинку и удивленно воскликнул:

– Кто сюда все это положил?

КАПРАЛ. – Это я, дружок… Ведь вы первый день дома, еще ничего не устроено… К тому же, Каролине некогда будет приготовить мясо… Вот я и позволил себе… кое-что добавить.

ГРИБУЙЛЬ. – Спасибо, капрал. Да, действительно, вы добрый друг. Я виду не показываю, но ужасно как вам признателен. Я не знаю, чего бы я не сделал для вас… Вот, честное слово, дал бы себя убить за вас, правда, даже с удовольствием!

КАПРАЛ. – Лучше не умирать, мой дорогой Грибуйль, а жить для нас. Ведь Каролина была бы несчастна, если бы тебя больше не увидела.

ГРИБУЙЛЬ. – Она бы плакала, но… ведь вы бы ее утешили, правда? Вы заменили бы ей брата… Пообещайте это, друг мой.

КАПРАЛ. – Да, я обещаю это, Грибуйль; я был бы предан ей, я бы ее никогда не покинул… если бы она захотела, во всяком случае.

ГРИБУЙЛЬ. – О! Она бы очень даже хотела; она вас ужасно любит; я-то сразу вижу, когда речь о вас.

КАПРАЛ. – Что ты видишь, когда речь обо мне?

ГРИБУЙЛЬ. – Что ей приятно о вас говорить, она сразу улыбается и успокаивается… Если бы вы были всегда рядом с ней, вместо меня, я вполне согласился бы умереть.

КАПРАЛ. – Почему ты все твердишь о смерти, дружок? Ты же молод и хорошо себя чувствуешь.

ГРИБУЙЛЬ. – Да, но, когда я засыпаю, то вижу маму, она так красива, так красива, в таком сияющем свете; вокруг нее много таких милых ангелов! И они все меня зовут; собираются вокруг меня и никак не могут взять с собой. Вчера я пытался уйти с ними, но никак не удавалось; тогда один, ангел, весь в огне, которого другие называли ангелом смерти, коснулся меня; вы пришли, перерезали веревки, которые привязывали меня к земле, и я улетел вместе с ангелами, и они унесли меня к маме. Я был очень рад… И еще… вы не знаете… когда я оказался рядом с мамой, то увидел Жако, он удирал и глядел на меня такими злыми глазами! Ангелы его прогоняли; это было так смешно! Он пытался везде пролезть и не мог… Я так смеялся и чувствовал себя так хорошо!.. О! так хорошо, что хотел бы там и остаться… Вот почему я хочу умереть и вот почему я думаю, что умру.

Капрал слушал Грибуйля, поглаживая усы; оба погрузились в молчание и размышления.

– Странно! – произнес наконец капрал вполголоса. – Неужели это… предупреждение… предчувствие? Бедная Каролина! Ей нельзя оставаться одной.

ГРИБУЙЛЬ. – Правда ведь, ей нельзя оставаться одной? Вот и я вам то же сколько раз говорил. Нужно, чтобы с ней были вы или господин Дельмис… Помните, вы же это обещали.

КАПРАЛ. – И еще раз обещаю, самым искренним, самым серьезным образом, как брату!

– Роза умирает, – сказал кюре, входя в комнату. – Каролина рядом с ней; она уже не слышит и не говорит; она отходит с миром в душе. Я исповедал ее, дал последнее причастие и уповаю на милосердие Господне. Пока мы наедине, капрал, я должен передать вам то, что просила сообщить Роза: похоже, что Мишель собирается сегодня ночью проникнуть в дом Каролины с самыми зловещими намерениями; он знает, что там должны быть деньги, хочет их украсть и, может быть, убить ее. Пока он не будет пойман, Каролине нельзя ночевать дома; нужно, чтобы кто-то из ваших людей провел там ночь и схватил этого негодяя. Я заберу Каролину к себе на несколько дней; она будет жить у моей племянницы; но что делать с Грибуйлем? Могли бы вы его взять на себя?

КАПРАЛ. – С большой охотой, господин кюре, и я вам очень благодарен за возможность оказать услугу бедным детям. Грибуйль переночует у меня, в моей постели, а я буду следить за их домом до тех пор, пока мы не арестуем этого негодяя Мишеля.

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, я не хочу оставаться здесь: я хочу пойти с вами, капрал и вместе охранять дом.

КАПРАЛ. – Мой бедный Грибуйль, ты ничем не сможешь мне помочь, а напротив, будешь мешать.

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, я вам не помешаю. Очень прошу, позвольте мне пойти с вами. Без Каролины мне только рядом с вами будет хорошо. И я чувствую, что без меня вас ожидает несчастье.

КАПРАЛ. – Бедный мальчик! Боюсь, что ты зря утомишь себя.

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, нет, я не устану. Я буду так счастлив! Мы проведем такую отличную ночь! Как два брата!

КАПРАЛ. – Ну, раз ты так хочешь, дружок, то пойдешь со мной, обещаю.

Кюре и капрал вернулись в тюрьму, где застали Каролину на коленях возле постели Розы, произносившую отходную молитву. Кюре и капрал опустились на колени и стали молиться вместе с ней. В минуту, когда молитва закончилась, Роза испустила последний вздох. Священник осенил ее лоб крестом и закрыл мертвые глаза. Затем он помог подняться Каролине.

– Ступайте, дитя мое, все кончено; Роза предстала перед судом Господа, и тот уже рассудил ее по своему милосердию и справедливости.

КАРОЛИНА. – Но нельзя же оставлять ее здесь без призора; кому-то надо обрядить ее тело и провести рядом ночь в молитвах о ее душе.

КЮРЕ. – Все это будет сделано, дорогое дитя; я отведу вас к себе и оставлю с моей племянницей, скажу Нанон, и та выполнит долг, о котором вы говорите, а я проведу ночь возле тела.

КАПРАЛ. – Господин кюре, нельзя браться за обряды, пока наблюдавший ее доктор не установит факт смерти и вызвавшие ее телеснИшые повреждения.

КЮРЕ. – Эту заботу я поручаю вам, дорогой капрал; ступайте или пошлите за врачом; через час я вернусь со служанкой. Пойдемте, Каролина.

Каролина, покорная словам священника, последовала за ним; перед уходом она попросила разрешения вернуться с братом домой, чтобы немного прийти в себя от пережитого, а затем приготовить еду на вечер и отправиться на отдых, который ей был так необходим.

КЮРЕ. – Нельзя, дитя мое; на эту ночь ваш дом займут полицейские, чтобы задержать Мишеля, он собирается проникнуть туда, чтобы завладеть вашим скромным имуществом. Вам нельзя там находиться. А о брате позаботится капрал.

Каролина не ответила; уходя, она нежно поблагодарила капрала за оказанную помощь и молча пошла рядом с кюре. Вскоре они прибыли в дом священника, где их ожидала служанка.

 

XXV. Служанка Кюре

НАНОН. – Наконец-то вы явились! Вот это радость! Я уж думала, что вы больше не вернетесь! Обед уже четверть часа как поджидает; и, предупреждаю, мадмуазель Пелажи не очень-то довольна.

КЮРЕ, добродушно. – А вы, как мне кажется, еще менее довольны, старушка Нанон! Но на этот раз это действительно не моя вина.

НАНОН. – У вас всегда не ваша вина! Уж это известно. Вечно отыщете какую-нибудь богоугодную причину.

КЮРЕ. – Но если причина богоугодная, я не виноват.

НАНОН. – Ну вот! Опять запутали меня своими причинами! С вами никому не оставить за собой последнее слово.

КЮРЕ. – Кроме вас; вы так меня умеете забранить, что я полностью теряю способность к рассуждениям.

НАНОН. – Потому что ваши рассуждения не содержат ни капли здравого смысла. А зачем это вы привели Каролину? И почему опоздали? Вы этого еще не объяснили.

КЮРЕ. – Я привел Каролину, чтобы накормить ее, дать ей ночлег и…

НАНОН. – Хорошенькое дело! А почему бы заодно не привести в дом весь город? И где, по-вашему, я ее положу? У меня что, есть для нее комната? Или мне отдать ей свою, а самой идти ночевать в клетку к кроликам?

КЮРЕ, весело. – Нет, нет, старушка-ворчушка, вам не придется идти в клетку к кроликам; вы переночуете в своей постели, а Каролина не побеспокоит никого, кроме Пелажи, которая ее любит и будет рада оказать услугу.

НАНОН. – А я-то? Я что, ее не люблю? Когда это я отказывалась оказать ей услугу? Но зачем вам понадобилось ее приводить сюда, вместо того, чтобы предоставить ей ночевать у себя дома?

КЮРЕ. – Потому что ей нужно дружеское участие после тяжелой сцены, которую ей только что пришлось пережить. Роза скончалась у нее на руках, в тюрьме; милая Каролина провела там полдня в утешениях и в заботах об умирающей.

НАНОН. – Роза умерла! Вот так-так! Стало быть, очень уж тяжело была ранена, что так скоро умерла. Да, хорошо все-таки, что Каролина позаботилась об этой злой девице. Славное вы дитя, Каролина; Господь воздаст вам, а здесь мы о вас позаботимся как следует. И правда, какая она бледная, как дрожит. Бедное дитя!

КАРОЛИНА. – Господин кюре привел меня сюда против моей воли, Нанон; я огорчена тем, что беспокою вас, будьте добры, господин кюре, позвольте мне уйти. Я останусь дома с братом или пойду к господину Дельмису, он так добр ко мне.

НАНОН. – Что за нужда идти к господину Дельмису, раз вы здесь? А мы-то с мадмуазель Пелажи на что?

КЮРЕ. – Вот именно потому она и хочет убежать, что вы ее разбранили. Как же не искать другой приют, когда встречаешь такой угрюмый прием?

НАНОН. – А, вот оно что!.. Я была неправа… Я неправа… да… Ну, довольны? Вы это хотели услышать? Идите сюда, Каролина, не бойтесь; не слушайте господина кюре, вечно он готов наговорить кучу бессмысленных слов… Но все это не объясняет, господин кюре, почему вы так поздно вернулись.

КЮРЕ. – Мне пришлось присутствовать при последних минутах Розы. Мог ли я допустить, чтобы она скончалась, не успев исповедаться?.. Нам с вами придется туда вернуться, когда перекусим: вам – чтобы ее обрядить, а мне – молиться.

НАНОН. – Да, я отлично вижу, как вам не терпится туда вернуться. Что, всю ночь, небось, собираетесь там провести? Чтобы как следует утомиться, все силы там оставить, как вы это всегда делаете?

КЮРЕ. – Я не устану, не вымотаюсь и проведу ночь совершенно спокойно, в молитвах за эту бедную душу, чтобы Господь был к ней милосерден.

НАНОН. – Что за человек! Что за человек! Ну никак не оставить за собой последнее слово! Всегда нужно, чтобы он был прав! Если уж это не гордыня, то не знаю, что тогда.

КЮРЕ, серьезно. – Это просто милосердие христианина и священника, моя добрая Нанон. Довольно дискуссий, пойдемте к Пелажи.

Нанон возглавила шествие, не переставая ворчать; ее вечная угрюмость отпугивала тех, кто ее не знал; но под сумрачной внешностью она скрывала чрезвычайно любящее сердце, великую привязанность к своему хозяину и глубокую потребность помогать людям, попавшим в беду. Поэтому она поспешила, поставив обеденный прибор для Каролины, приготовить горячее вино, чтобы привести ее в чувство, и кофе для кюре. Она позаботилась заранее приготовить ему плащ, чтобы не замерзнуть ночью, и положила в один из карманов большую табакерку, полную свеженатертого табака.

Пелажи очень сердечно встретила Каролину.

– Мы посвятим часть вечера молитвам о бедной Розе, милая моя Каролина; завтра дядя отслужит мессу по ней, и мы от всей души помолимся с ним, чтобы Господь ее простил.

Каролина поблагодарила Пелажи за добрый прием; она немного поела; аппетит священника, более привычного к сценам смерти, успокоил Нанон, которой хотелось, чтобы он проглотил все, что поставлено на стол.

– Кушайте, кушайте, господин кюре; вы только представьте, что придется просидеть всю ночь… вы же совсем не спите, когда молитесь; вы не то, что я: как подойдет время сна, то ничья смерть меня не удержит – надо поспать… Но вы совсем не едите… Ну что это за еда! Тарелка супа да два кусочка мяса… Глядите, вот ветчина со шпинатом… возьмите хоть немножко… Еще, еще… этим только окажете мне услугу… Или вы не едите потому, что моя готовка не нравится?.. Это не любезно с вашей стороны… Отлично! Вот какой хороший кусок проглотили! Вот так и надо… А теперь – чашку кофе с глоточком водки…

КЮРЕ. – Не надо водки, Нанон, прошу вас.

НАНОН. – Надо, надо. Вот, уже налито! Почему вы никогда не подумаете о будущем! Если бы не я, то вы бы давно уже были в земле.

КЮРЕ. – Невелика беда, Нанон!

НАНОН. – Господи боже мой! «Невелика беда!» Что вы такое говорите!.. никогда сперва не подумаете! Не беда!.. А что станется с бедняками нашего квартала, с убогими, с больными, со всеми, кто нуждается в советах и утешениях? А я-то? А ваша племянница?.. Вы нас ни за что считаете! Каким же надо быть эгоистом, чтобы говорить такие вещи!.. Просто злым надо быть, правда, просто злым!.. Невелика беда!.. И подумать только, что служитель Господа твердит подобные слова! Ну-ка, господин кюре, дайте-ка я допью ваше кофе с водкой, мне надо прийти в себя; по правде говоря, я уж слишком разошлась.

КЮРЕ. – Пейте, пейте, старушка Нанон. Разве вам нужно мое позволение, чтобы взять что бы то ни было? Все, что у меня есть, такое же ваше, как мое. Мы старые друзья; вот уж скоро двадцать лет, как вы у меня живете, заботитесь обо мне, устаете в хлопотах по хозяйству, воюете за меня больше, чем за себя, любите меня, наконец, – ибо это слово заключает в себе все сказанное, когда оно соединено с любовью к Господу.

НАНОН. – Это уж точно, да, что я вас люблю, и почитаю, и поклоняюсь вам, как святому, и отдала бы жизнь за вас, на любые пытки готова, как древние мученики…

И голос Нанон, сперва взволнованный, затем дрожащий, прервался рыданиями.

– Пойдемте, – сказал кюре, желая погасить эту вспышку нежности. – Пелажи, я поручаю вам Каролину. До завтра, дети мои.

КАРОЛИНА. – Господин кюре, напомните капралу, чтобы он как следует заботился о брате; я не сомневаюсь, что он сделает все, что в его силах, но вы ведь знаете, что Грибуйль нуждается в самом тщательном надзоре. Попросите капрала не оставлять его до моего возвращения.

КЮРЕ. – Я исполню ваше поручение, дорогое дитя; но могу ответить вам заранее, что ваши опасения напрасны; капрал серьезный и добрый человек, к нему вы можете иметь полное доверие. Под его охраной Грибуйль в такой же безопасности, как под вашей или моей.

Кюре вышел вместе с Нанон; та перекинула через руку плащ и принялась ворчать на свою ношу, в возмещение неожиданно случившегося приступа чувствительности.

– Ну что за необходимость просидеть всю ночь у покойницы! – бормотала она себе под нос. – Как будто молитвы не так действуют у себя в комнате или, еще лучше, в постели, как в этом проклятом доме… Вечно надо ему поступать не как все… Вот пришло бы мне в голову провести всю ночь лицом к лицу со смертью?.. Приятная компания, нечего сказать!.. И почему это я должна обряжать эту женщину?.. Что ей, от этого лучше будет? А мне что до нее?.. Ах! И всегда так! Никогда не подумает, какой вред себе причиняет… Нет, нужно непременно сделать именно так… как взбрело ему в голову.

– Недостойные это мысли, Нанон, – сказал кюре, расслышавший тихое ворчание. – Призываю вас к милосердию. Жалкая, несчастная женщина, жертва убийства, оказавшаяся в тюрьме, раскаявшаяся и всеми оставленная, имеет право на ваше сочувствие.

НАНОН. – Да я не отказываюсь, господин кюре, не отказываюсь… Только такие вот мысли… приходят мне в голову… Конечно, я знаю… что… что… что… я старая перечница, брюзга… Да, характер у меня никуда не годится! – громко вскричала она. – Я больше не буду, господин кюре; ладно, буду смиренно шествовать рядом с вами… вот только от этого плаща так руке жарко…

КЮРЕ. – А зачем вы его взяли? Он мне не нужен.

НАНОН. – Вот как! Вы собираетесь провести ночь, дрожа от холода в этой гнусной тюрьме, чтобы подцепить болезнь? Так я вам и позволю!

КЮРЕ. – Ну, тогда дайте его мне, моя бедная Нанон! Будет справедливо, если я его надену, ибо ради меня вы несли такую тяжесть, и я вас чрезвычайно благодарю.

НАНОН. – Вправду! Есть за что благодарить; как будто я могла поступить иначе и не побеспокоиться о вас, раз уж вы сами о себе никогда не подумаете. Не дам я вам его, право слово. По крайней мере, так надрываясь, я хоть имею право на те злые слова, которые вы слышали.

КЮРЕ. – Ну, как хотите, Нанон; вы знаете, что я тут не главное лицо.

НАНОН. – А, так значит, это я вас терзаю, жертву из вас делаю?

– Не совсем так, но похоже, – отвечал кюре с улыбкой. – Но мы уже пришли; посмотрим, закончил ли доктор свое дело.

Кюре в сопровождении Нанон зашел к капралу и застал их с Грибуйлем за вечерней трапезой.

 

XXVI. Предчувствие

Доктор явился сразу после ухода кюре, чтобы посмотреть, в каком состоянии его пациентка; не удивившись известию о смерти, он составил протокол, где указал, что основной причиной смертельного исхода стал удар по голове; кроме того, отметил перебитое ребро и многочисленные раны в разных частях тела. После ухода доктора Грибуйль пожаловался на голод.

КАПРАЛ. – С этой бедой мы легко справимся, малыш; сейчас будем обедать; только придется есть все холодное, потому что мне было некогда подогревать еду.

Грибуйль открыл корзину.

– Вот полкурицы и яйца, которые вы положили сюда утром; Каролина обедает у кюре, а я – у вас: жалко было бы это выбросить: курица так аппетитно выглядит!

КАПРАЛ. – Верно, дружок. Давай сядем за стол и съедим курицу, пока яйца варятся.

Капрал достал из буфета хлеб, бутылку вина и с помощью Грибуйля вскоре стол был готов. Грибуйль ел и пил с нескрываемым удовольствием.

– Никогда я так отлично не обедал, – сказал он. – Никогда еще мне не было так хорошо и весело! Как будто со мной должно случиться что-то чудесное, счастливое!.. Я вас очень люблю, капрал. Я вас люблю… не знаю как сказать… у меня к вам такое же дружеское чувство, как к Каролине… Вам приятно это слышать, правда?

– Очень, очень, больше, чем могу выразить, милый Грибуйль, – сказал капрал, улыбаясь и пожимая ему руку. – А мои усы тебя не пугают?

ГРИБУЙЛЬ. – Пугают! Ваши усы! Еще чего! Да если бы ваши усы были в два раза длинне, и то бы не испугали. У вас такой добрый взгляд, в ваших глазах видны все самые лучшие… самые добрые… самые приятные чувства!

КАПРАЛ, улыбаясь. – Ввергнешь ты меня в суетность, Грибуйль, этакой лестью.

ГРИБУЙЛЬ. – Лесть! Вы называете это лестью?.. А что, это вам льстит? Тем лучше… мне нравится делать вам приятное. Но я не льщу, а правду говорю.

Грибуйль замолчал и задумался; капрал тоже погрузился в размышления, от которых его отвлекли слова Грибуйля:

– Капрал, я не попрощался с Каролиной; мне надо пойти ее поцеловать.

КАПРАЛ. – Тебе нельзя идти одному, Грибуйль; наступает ночь: я отвечаю за тебя перед сестрой.

ГРИБУЙЛЬ. – Ну что ж! Пойдемте со мной; и вы тоже попрощаетесь с Каролиной: она будет очень довольна.

КАПРАЛ. – Не могу, дружок: мне следует находиться здесь до прибытия господина кюре. Долг прежде всего.

ГРИБУЙЛЬ. – А когда придет господин кюре?..

КАПРАЛ. – …То я смогу сходить с тобой; а когда станет совсем темно, мы отправимся к тебе домой, чтобы провести там ночь и постараться поймать этого негодяя Мишеля. Один из моих людей уже там, он спрятался в дровяном сарае; а мы будем караулить в доме.

Как раз в эту минуту явился кюре в сопровождении Нанон.

– Доктор приходил, капрал? – спросил он, войдя в комнату.

КАПРАЛ. – Все сделано как полагается, господин кюре; Нанон может заняться телом.

НАНОН. – А вы считаете, что я справлюсь с этим одна? да еще в этой вашей тюрьме, где ничего нет и не видно ни зги.

КАПРАЛ. – Для вашей работы, Нанон, достаточно одной свечи: что касается помощи, пойду позову жену моего товарища Прево, она вам поможет.

Капрал вышел и через некоторое время вернулся в сопровождении жены Прево, которая была, к счастью, в хороших отношениях с Нанон; они вдвоем направились в камеру, где и занялись своей работой.

– Посидите-ка со мной, капрал, – сказал кюре, усаживаясь, – давайте поговорим о серьезном деле, которое вас ожидает.

КАПРАЛ. – Очень огорчен, что вынужден отказать, господин кюре: но я пообещал Грибуйлю проводить его к сестре, он горячо желает с ней попрощаться.

КЮРЕ. – Но ведь он ее увидит завтра. Дай нам поговорить, Грибуйль: ты будешь знать, о чем речь.

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, господин кюре: мне непременно надо поцеловать Каролину; если я не поцелую ее нынче вечером, то меня совесть замучит.

КЮРЕ. – Ну что за ребячество! Ты забываешь, что тебе шестнадцать лет, ты становишься мужчиной.

ГРИБУЙЛЬ. – Разве это повод забыть про сестру? Что вы, считаете, что мне незачем будет ее целовать и что я оставлю ее у вас, когда стану мужчиной, как вы выразились? Капрал пообещал меня проводить, потому что не хочет отпускать одного ночью. Слушайте, я ведь ненадолго, и вы успеете поговорить попозже.

КЮРЕ. – Ну, тогда до завтра, капрал, потому что позже я буду на своему посту, в тюрьме, у тела бедной Розы.

Капрал пожал руку кюре, выразив сожаление о невозможности составить компанию, и отправился с Грибуйлем. Когда они прибыли в дом священника, капрал предпочел остаться у дверей и велел Грибуйлю идти одному. Вскоре тот вернулся, с покрасневшими глазами. Капрал заметил это.

– Что с тобой, мой бедный мальчик? Ты, похоже, плакал?

ГРИБУЙЛЬ. – Да, я не смог удержать слезы, когда прощался с Каролиной, мне казалось, что я с ней расстаюсь надолго, и мне стало очень грустно… Все идет как-то не так, как обычно; мне хочется попрощаться со всеми, кого я люблю, с гоподином Дельмисом, с господином кюре, даже Нанон я охотно бы поцеловал. Единственное, что меня утешает, это то, что вы со мной, капрал, – добавил он, подойдя к нему и нежно пожав руку.

КАПРАЛ. – Ничего, мой друг; это потому что ты не привык разлучаться с сестрой. Будь смелее! Скажу словами господина кюре: ты скоро станешь мужчиной; так что не позволяй себе поступать, как ребенок.

ГРИБУЙЛЬ. – Я постараюсь… Сделаю, что смогу… но я не могу. У меня какая-то тяжесть на сердце.

Капрал дружески погладил его по голове, Грибуйль взял его за руку, и они молча отправились в путь. Наступила темная, грозовая ночь; вдалеке ворчал гром; ветер принялся раскачивать верхушки деревьев; все сильнее ощущалась духота, все изнурительнее становилась жара. Погруженный в раздумья капрал не замечал ни этого, ни того, как тюрьма осталась далеко позади, и продолжал следовать к дому Каролины и Грибуйля. Он очнулся от мыслей, обнаружив, что цель пути достигнута и что приближающаяся гроза усилила и сгустила окружающий мрак, облегчив возможность проникнуть в дом незамеченными, так что им без труда удалось добраться до двери, от которой у Грибуйля был ключ. Капрал взял его из рук спутника, бесшумно вставил в замочную скважину и осторожно повернул. Грибуйль вошел первым; капрал последовал за ним, закрыл дверь и запер ее на засов.

– Закроем ставни, – сказал он. – Если взойдет луна, снаружи будет видно, что ставни остались открытыми, и это покажется подозрительным.

ГРИБУЙЛЬ. – Где вы собираетесь провести ночь, капрал?

КАПРАЛ. – На стуле, дружок: я ведь не спать сюда пришел, а стеречь.

ГРИБУЙЛЬ. – И я буду сидеть на стуле рядом с вами: я не хочу спать.

КАПРАЛ. – Наоборот, ложись спать: незачем тебе томиться в засаде.

ГРИБУЙЛЬ. – Но вам-то придется!

КАПРАЛ. – Я к этому привычен, дружок. Кроме того, это мой служебный долг.

ГРИБУЙЛЬ. – А также долг перед сестрой и передо мной; ведь я тоже ее брат? Значит, и я должен помогать вам стеречь из чувства долга перед ней? И мне ведь надо все это видеть, чтобы подробно рассказать Каролине, как вы будете себя вести и как захватите Мишеля?

КАПРАЛ. – Делай, как хочешь, дружок; у меня не хватает духу отказать тебе в том, чего ты так горячо желаешь.

ГРИБУЙЛЬ. – Спасибо, капрал; я все больше и больше вижу, что вы мой настоящий друг; вы уступаете мне только когда это необходимо; и правильно делаете, потому что где-то внутри, в сердце или в голове – не могу понять – что-то предупреждает, что я буду вам полезен сегодня ночью.

КАПРАЛ. – Милый Грибуйль, ты и так будешь мне полезен, ты уже доказываешь свою дружбу совместным ожиданием.

ГРИБУЙЛЬ. – Правда! Ну вот, вам теперь хоть немножко понятно, как я вас люблю?

КАПРАЛ. – Не немножко, а очень даже много; я сирота с детства, никогда не встречал истинного друга, который бы меня по-настоящему полюбил, и меня очень тронуло такое доказательство дружбы, славный Грибуйль, хоть ты еще так мал…

 

XXVII. Преданность

Не успел он проговорить это – вполголоса, как и до сих пор они говорили, – как вдруг дверь напротив них, ведущая в умывальню, осторожно открылась и вошел, крадучись, человек с потайным фонарем. Света, который струился сквозь оставшуюся открытой дверь, капралу хватило, чтобы мгновенно признать Мишеля. Грибуйль прижался к капралу; тот не шевелился. Прежде чем пройти в комнату в поисках уголка, где могло находиться маленькое сокровище бедной Каролины, Мишель направил свет потайного фонаря в сторону, где находился капрал, увидел его, испустил крик бешеной ярости и нацелил зажатый в руке пистолет на капрала, в момент, когда тот метнулся к преступнику.

Грибуйль мгновенно угадал намерение Мишеля, кинулся наперерез и закрыл друга своим телом. Капрал не успел удержать его рывок. Раздался выстрел, и Грибуйль упал.

– Я спас его! – воскликнул он, падая. – Каролина, я спас его!

Одновременно раздался крик капрала:

– Негодяй! – и он кинулся в погоню за Мишелем.

Ему быстро удалось поймать убийцу, потому что Мишель в страхе сбился с пути и заскочил в сад, окруженный колючей изгородью; он вырвал из-за пояса нож, но прежде чем успел пустить его в ход, капрал ударом кулака по голове оглушил его и обрушил на землю.

– Ко мне! Жандарм! – вскричал капрал, придавив Мишеля коленом. – Ко мне! Скорее веревки, вязать негодяя! Я его держу!

Жандарм не видел, что произошло, но на звук выстрела прибежал в комнату, где обнаружил Грибуйла, залитого кровью и улыбающегося, несмотря на ранение.

– Я спас его! – произнес он прерывающимся голосом; – я спас моего друга! Я так счастлив… Он зовет! Слышите? Он зовет!.. Идите скорее! Оставьте меня.

При свете фонаря, который Мишель бросил, убегая, жандарм пытался приподнять Грибуйля, чтобы уложить его на постель, когда услышал зов капрала. Осторожно опустив на пол бедного раненого, он направился в сторону, откуда раздавался голос командира и проклятия очнувшегося Мишеля.

Через пять минут Мишель был связан и оставлен под охраной жандарма. Капрал побежал к Грибуйлю. Он открыл все ставни, чтобы впустить в комнату полусвет луны, только что вышедшей из-за туч.

Теперь света было достаточно для того, чтобы капрал мог оказать Грибуйлю помощь, необходимую в его положении. Он поднял мальчика с великой осторожностью чтобы не вызвать кровотечение, положил на постель, которая приняла последний вздох матушки Тибо, снял окровавленную одежду и крепко пережал рану платком. Когда кровь перестала течь, Грибуйль, бывший без сознания, пришел в себя. Открыв глаза, он заметил взволнованное и удрученное лицо друга, склонившегося над ним и смачивавшего виски и лоб свежей водой, единственным целебным средством, которое он смог найти в давно нежилом доме.

– Капрал… я рад… я умру… за вас… я счастлив! Я вас очень люблю… – произнес Грибуйль прерывающимся голосом.

– Замолчи! ради бога, молчи! Каждым словом ты вызываешь кровотечение… Грибуйль! друг мой! мой бедный друг! какая преданность… какое мужество!.. Боже мой, что же сделать, чтоб тебе помочь? Я не могу оставить тебя одного! И нельзя оставить Мишеля без охраны!

Бедный капрал, терзаемый самым сильным волнением и самым тяжелым беспокойством, которое он когда-либо испытал за всю жизнь, теребил усы, напряженно думал, ничего не мог придумать и молил Бога послать ему верное решение. И оно пришло: лицо озарилось радостью; он подбежал к окну и отворил его.

– Прево! – крикнул он, – приведи сюда преступника; если будет шуметь, заткни ему рот.

ПРЕВО. – Я вполне уверен, что он так и сделает; он ругается, как…

КАПРАЛ. – Заткни ему рот и тащи сюда.

Прево не заставил просить себя дважды: заткнул рот пленника платком и скорее поволок, чем повел, в комнату, где лежал умирающий Грибуйль под надзором друга.

ПРЕВО. – Куда его положить, капрал?

КАПРАЛ. – На пол, как и следует поступить с собакой. Беги скорее в тюрьму, расскажи господину кюре о случившемся несчастье; передай, что я умоляю его прийти как можно скорее, потом беги за доктором и приведи его добром или силой. Ступай, я отвечаю за убийцу.

Жандарм отправился выполнять приказ; капрал подошел к Мишелю, проверил веревки, затянул их посильнее и так пнул его ногой, что тот откатился к дальней стене. Мишель бешено вращал глазами, но капрал даже не взглянул на него. Он снова сел у ложа несчастного раненого друга и устроился так, чтобы одновременно наблюдать за пленником и Грибуйлем.

– Я хотел бы… видеть… господина кюре, – произнес Грибуйль.

КАПРАЛ. – Он скоро придет, дорогой дружок; я послал за ним.

ГРИБУЙЛЬ. – Спасибо… Когда наступит… день… я хотел бы увидеть… Каролину.

КАПРАЛ. – Я схожу за ней и сам ее тебе приведу.

ГРИБУЙЛЬ. – Вы не… оставите ее… капрал… Вы станете… ее братом… вместо меня… вы не… покинете ее никогда… Вы согласны… мой друг?.. согласны?

КАПРАЛ, с жаром. – Никогда, никогда не покину, клянусь тебе! По крайней мере, если она сама это захочет.

ГРИБУЙЛЬ. – Она… этого очень захочет… она вас… любит… очень… я это отлично понял… она всегда улыбалась… когда… я ей… говорил… что вы придете… к ней в гости…

КАПРАЛ. – Грибуйль, ты слишком много говоришь! ты тревожишь рану.

ГРИБУЙЛЬ. – Нет… нет… мне легче… от того, что я… сказал… то, что сказал… Бедная Каролина! скажите ей, чтобы она не плакала… что вы… будете ее любить… что будете… ее братом… Не забудьте…

Грибуйль закрыл глаза: капрал нежно глядел на него.

«Никогда, – говорил он себе, – никогда со мной не случалось такого волнения, такого потрясения! Я готов плакать без причины, как ребенок. Бедный мальчик! Кинуться между мной и пулей, которая предназначалась мне! Отдать свою жизнь, чтобы спасти мою! Бедный мальчик! Где я найду подобного друга?.. Он просит меня не покидать бедную сестру! Конечно, теперь мой долг – всей своей жизнью возместить потерю, которая ожидает ее сегодня! А как она умеет жалеть и сочувствовать! Как она добра! Как предана брату! А какая удивительная хозяйка! Какое изящество и скромность в нарядах!»

– Капрал… – произнес очнувшийся Грибуйль, – я сейчас видел маму… она ждет меня… как когда-то… она велела вам сказать… что благословляет вас… что вы стали… ее сыном… и… моим братом… потому что вы станете… моим братом.

КАПРАЛ. – Да, милый Грибуйль, я твой брат и буду твоим братом; но прошу тебя, не разговаривай: тебе от этого хуже.

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, нет… вот когда… я увижу… Каролину… мне можно будет… умереть.

Капрал вздрагивает, Грибуйль улыбается.

ГРИБУЙЛЬ. – Почему… вы боитесь?.. Я рад… умереть… в этом нет ничего… плохого… Как там хорошо… в небесах… Мама… так счастлива, так красива; они все такие… как солнца. Там только… Жако… такой грязный… и уродливый… и его отовсюду прогоняют… я так смеялся… только что: у него был такой вид… такой сердитый вид!

И Грибуйль снова улыбается при воспоминании об уродливости и злобствовании Жако.

Дверь отворилась и вошел необычайно взволнованный кюре.

– Стало быть, это правда, бедный Грибуйль? – произнес он, приблизившись к умирающему.

ГРИБУЙЛЬ. – Не бедный… а очень даже счастливый… господин кюре… вы только представьте себе!.. я спас его… Какое счастье!.. Каролина… не останется одна… капрал мне пообещал… Правда ведь… брат мой?

КАПРАЛ. – Да, дружок; и перед господином кюре я снова произнесу свой обет, что высшее счастье для меня стать не братом – это невозможно – но мужем Каролины, твоей доброй, чудесной, святой сестры.

ГРИБУЙЛЬ. – Ее мужем!.. правда же… это еще лучше!.. Будет… свадьба… и я там буду… с мамой… но нас… никто не увидит… Я приду… конечно… и буду вас… охранять.

– Капрал, – сказал кюре, – пока я здесь, сходите за жандармами, пусть уведут пленника; я навещу его в тюрьме. Прево вскоре найдет доктора; а я побуду с Грибуйлем.

Капрал поспешно вышел и вернулся с двумя жандармами, передал им Мишеля и предупредил о необходимости строжайшего надзора, чтобы не допустить очередной побег. Жандармы привязали веревки к рукам и ногам Мишеля и, дергая за каждый конец, принудили его идти, вынув кляп изо рта. Покидая дом, бандит не преминул осыпать проклятиями капрала, кюре, Грибуйля, спасшего капрала, которого он, Мишель, ненавидел, и особенно Розу – он не знал о ее смерти, но догадывался о предательстве.

КАПРАЛ. – Наконец-то мы избавились от присутствия этого чудовища, его вид заставлял меня задыхаться от ярости. Если когда-либо я испытывал к кому-либо ненависть, то это к убийце бедного Грибуйля.

КЮРЕ. – Дорогое дитя, если вы желаете стать добрым и истинным христианином, надо учиться прощать всех своих врагов.

КАПРАЛ. – Простить убийцу брата и друга – это, боюсь, выше моих сил.

КЮРЕ. – Вы к этому придете, друг мой, когда перед вашими глазами предстанет пример неисчерпаемого милосердия той особы, которую вы именовали только что святой Каролиной.

КАПРАЛ. – Да, господин кюре, да; скажите ей, что я становлюсь лучше рядом с ней, что мне необходим ее пример.

КЮРЕ. – Я скажу ей об этом, друг мой; но думаю, что вас такого, как вы есть, она считает не слишком плохим.

Наконец пришел долгожданный доктор. Он взял руку раненого, наклонился, выслушал его дыхание, и осмотрел рану.

– Внешне он выглядит неплохо, – сказал он; – все зависит от глубины проникания. Если нет угрожающих явлений, то можно надеяться на благоприятный исход.

КЮРЕ. – Господин Тюду, молю вас, не теряйте времени, рассейте наши опасения и перевяжите бедного Грибуйля.

ГОСПОДИН ТЮДУ. – Вы нетерпеливы: это понятно. Надо изучить ранение и определить, как прошла пуля.

Он вынул инструменты, раскрыл рану и обнаружил, что пуля застряла в позвоночнике, извлечь ее оттуда было невозможно. Он бросил на капрала значительный взгляд и вполголоса произнес:

– Все кончено: он не проживет и дня; пусть господин кюре его исповедует; исполняйте все желания раненого, все, что захочет: он может говорить, молчать, пить, есть – все это уже не имеет значения.

Капрал обратил взор, полный муки, на бедного Грибуйля; тот продолжал спокойно улыбаться.

ГОСПОДИН ТЮДУ. – Вы чувствуете боль, молодой человек?

ГРИБУЙЛЬ. – Немного, не очень; только в спине больно, когда пошевельнусь.

ГОСПОДИН ТЮДУ. – Вы спокойны духом? Ничто вас не тревожит, не волнует?

ГРИБУЙЛЬ. – Нет, нет… я очень рад… я спас друга… Как вы думаете, я умру?

ГОСПОДИН ТЮДУ. – Пока ничего нельзя утверждать определенно; возможно, вы и выздоровеете.

ГРИБУЙЛЬ. – Вы так думаете? Ну что ж! А я думаю… что умру… сегодня… Я увидел маму… Она мне так сказала… И ангелы… мне тоже так сказали. Я очень рад… Только мне бы хотелось… увидеть… Каролину… Вот и день наступил… Капрал, брат мой… скажите ей… пусть придет… я хочу с ней поговорить… и поцеловать ее.

КАПРАЛ. – Господин кюре, не лучше ли вам сходить и предупредить бедную Каролину? А я бы остался здесь, с Грибуйлем.

КЮРЕ. – Обязательно; но давайте дадим Каролине еще час покоя. Сейчас мне надо побыть наедине с бедным ребенком; побеседовать с ним; прошу вас удалиться, капрал; то, что будет сказано и услышано, должно остаться между ним и мной.

Капрал вышел вместе с доктором и, прежде чем с ним расстаться, расспросил о состоянии Грибуйля. Господин Тюду повторил свое мнение: не пройдет и дня, как его призовут констатировать смерть; вскоре наступит забытье, прерываемое короткими судорогами; смерть произойдет легко и быстро.

 

XXVIII. Смерть Грибуйля и утешение

Слова доктора доставили капралу сильнейшую боль; он любил Грибуйля и был глубоко тронут сердечной преданностью бедного мальчика. С еще большей мукой он ожидал скорбь Каролины, которую вызовет это ужасное событие. «Она доверила его мне, – повторял он себе; – я должен был передать его в добром здравии, таким, каким она мне его поручила; а вместо этого ей придется встретиться с раненым и умирающим братом. И он умирает за меня; умирает, потому что меня спас!»

Около часа он предавался этим тягостным размышлениям, нервно ходя вперед и назад перед домом, где его бедный друг получал последние утешения священника; время от времени вытирал влажные глаза, невольно улыбаясь надежде на то, что ему будет позволено утешать и защищать Каролину всю оставшуюся жизнь. Услышав зов кюре, он вошел в комнату и был поражен переменившимися чертами лица Грибуйля.

– Пора, – сказал кюре, – отправляться за бедной Каролиной. Оставайтесь с ним, его душа чиста, и кажется, он вновь обрел ясность разума, которой ему недоставало.

Капрал сел возле друга, который с улыбкой протянул ему руку:

– Друг мой, – произнес умирающий, – мне лучше… я меньше задыхаюсь; в голове произошло что-то важное; я теперь яснее осознаю счастье умирать за вас; и мне кажется, что я воздаю дорогой Каролине все, чем ей обязан… Мысль, что я оставляю ее на ваших руках, делает расставание легким… и оно не продлится долго… потому что и вы придете ко мне и навеки останетесь со мной, и с Господом, и с мамой, которая меня ждет… Будьте тут, рядом, мой добрый друг… не покидайте меня больше… это ненадолго.

Капрал взял руки Грибуйля и крепко сжал их в своих руках. Не прошло и получаса после ухода кюре, когда дверь вновь отворилась; бледная, залитая слезами Каролина стремительно вбежала в комнату и, бросившись на колени у смертного ложа, обхватила брата дрожащими руками. Рыдания не давали ей произнести ни слова. Грибуйль отвечал ей поцелуями и, улыбаясь, сказал:

– Не плачь, Каролина; я рад, я счастлив; ты ведь знаешь, что я мечтал умереть; я не оставляю тебя одну; я поручаю тебя названому брату… Прошу тебя, дорогая сестра: будь его женой; он также попросит тебя об этом, пообещай мне это, Каролина. Друг мой, скажите ей… Каролина, я скоро умру; скажи «да».

Капрал подошел к Каролине, та вместо ответа протянула ему руку, в то время как Грибуйль сжимал другую своей рукой.

– Каролина, – сказал капрал взволнованным голосом, – я клянусь моему бедному умирающему брату посвятить вам всю мою жизнь и сделать ваше счастье моей главной и самой дорогой целью.

– Каролина, ты ничего не отвечаешь, – с тревогой прошептал Грибуйль, – скажи, ты его любишь, ты будешь его женой?

– Я люблю его и буду его женой, – отвечала Каролина едва слышным голосом.

– Спасибо, Каролина, спасибо… прощай, сестра… благослови меня… Прощайте, брат мой… господин кюре… где он?.. Я больше ничего не вижу.

– Я здесь, с вами, дитя мое, – сказал кюре, который вошел вслед за Каролиной и готовил елей для церемонии соборования.

Было ясно, что к Грибуйлю вернулся весь прежде недостававший ему разум; он проявлял лучшие религиозные чувства, продолжал утешать Каролину и капрала и попросил позвать Дельмиса; капрал поспешил исполнить волю умирающего. Узнав об жутком ночном происшествии и о просьбе Грибуйля, г-н Дельмис немедленно последовал за капралом. Грибуйль был еще жив, еще мог говорить, но его дыхание все чаще прерывалось, речь замедлялась, голос слабел. Он узнал г-на Дельмиса.

– Спасибо, сударь… спасибо… что пришли… Я вас любил… я вас… часто… выводил из терпения… простите… простите… Попросите… мадам… чтобы она меня простила… Дайте мне… руку… в знак… прощения.

Г-н Дельмис, слишком взволнованный, чтобы говорить, молча протянул ему руку; Грибуйль поднес ее к губам, несколько раз поцеловал; потом взял руки Каролины и капрала, соединил их в своих и так же поцеловал.

– Все… кончено… – произнес он задыхающимся голосом. – Боже мой!.. приложите к губам… мамино… распятие… Хорошо… Прощайте… до свидания… Каролина… брат мой… господин кюре… господин Дельмис… Иисусе!.. Господь!.. Я иду… мама… Я иду!

Грибуйль вздохнул, последним судорожным движением прижал распятие к сердцу и вручил Богу свою невинную душу.

Все присутствующие оставались коленопреклоненными у смертного ложа. В течение несколько минут были слышны лишь рыдания Каролины и молитвы кюре, повторяемые г-ном Дельмисом и капралом. Священник встал, с нежностью взглянул на ласковое и спокойное лицо усопшего, дал безжизненному телу последнее благословление, помог Каролине подняться и передал ее в руки защитника, которому поручил ее любимый брат. Она не противилась движению кюре и, послав последнее целование и последний взгляд бедному Грибуйлю недвижно застыла без сознания в объятиях единственного друга, оставшегося ей на этом свете.

– Господин кюре, куда отнести бедное дитя? – с тревогой произнес капрал. – Мне нельзя идти с ней к себе и нельзя оставить ее здесь.

– Пока она в беспамятстве, отнесите ее в сад, на воздух, – отвечал кюре; – а как станет получше, я отведу ее к себе.

КАПРАЛ. – Спасибо, господин кюре, сто раз спасибо! Где ей может быть лучше, чем у вас? То, что вы делаете для нее, это все равно, что для меня, и я за это буду вам признателен до конца жизни.

КЮРЕ. – Лучшее доказательство признательности – это сделать счастливой Каролину и возлюбить Господа, друг мой.

КАПРАЛ. – Даю слово солдата, господин кюре.

Капрал поднял бесчувственную Каролину на руки и вышел из дома; он уложил ее на скамье возле садовой лужайки и смочил прохладной водой лицо и виски. Вернулось сознание – и ручьями хлынули слезы, но это были слезы искупления и утешения, ибо смерть Грибуйля не была ни горьким, ни жестоким событием: он мечтал умереть, он умер счастливым, отдав жизнь за друга, и оставил сестру на руках славного и честного человека, чье преданное и любящее сердце было достойной заменой тому, кто покинул ее.

Капрал ласково и нежно утешал Каролину; рассказал неизвестные ей подробности о ранении и мужественной преданности брата; заговорил с ней о будущем, об отеческом предложении доброго кюре и вновь повторил обещание всю жизнь служить ее счастью. Мало-помалу ему удалось успокоить первый взрыв горя; мягкая и нежная душа Каролины легко впитывала утешительные слова обретенного друга, и вскоре она смогла встать и идти, опираясь на руку капрала.

– Мне хотелось бы сказать последнее «прости» брату; это облегчит мою скорбь.

КАПРАЛ. – Милая Каролина, я боюсь, чтобы волнение снова не привело вас в состояние, из которого вы только что очнулись.

КАРОЛИНА. – Не бойтесь этого, первый, самый ужасный удар пережит; мне кажется, что душа моего брата витает рядом и поддерживает меня; с его помощью Господь даст мне мужество перенести разлуку. Поверьте мне, друг мой; разве я не привычна к смирению?

КАПРАЛ. – Тогда идем, дорогое дитя, идем; поцелуем в последний раз нашего брата.

Капрал вновь привел ее в комнату, где священник молился за душу, только что отошедшую в лоно Господа. Г-н Дельмис покинул дом. Каролина твердым шагом подошла к постели, наклонилась над улыбающимся лицом брата, запечатлела на лбу и бескровных щеках множество нежных поцелуев, затем, опустившись на колени возле постели, произнесла слова молитвы и вновь поднялась в ту минуту, когда капрал начал тревожиться о ее неподвижности.

– А теперь – идем, – сказала она, обратив к нему заплаканное, но спокойное и смиренное лицо. – Господин кюре, я готова отправиться к вам; только скажите, кто останется с братом?

– Я, – ответил капрал.

– Потом подойдет Нанон, она знает, что нужно делать, – ответил кюре, – если будут нуждаться в вашей помощи, капрал, вас позовут.

Капрал проводил кюре и Каролину до дверей, проследил за ними долгим взглядом, а затем, вернувшись к ложу Грибуйля, поцеловал его в лоб.

– Прощай, бедное дитя, бедный брат, – произнес он, не отрывая взора от усопшего, – ты полюбил меня при жизни, ты еще больше возлюбил меня перед смертью, ибо, сохранив мою жизнь своей преданностью, ты вслед за тем поручил мне сестру, сокровище доброты, мудрости, милосердия. Брат мой, заступись же за меня перед Господом, чтобы он даровал мне те добродетели, которые сделали столь дорогим для меня это существо, чтобы и я мог заслужить ее уважение и нежность. Прощай, дорогой друг. Не оставляй нас своей заботой, молись за нас.

Сказав это, капрал почувствовал, как его душу наполнило бесконечое спокойствие; и он произносил слова молитвы без боли и горечи.

Нанон не замедлила присоединиться к нему.

– Ну вот, нового покойника обряжать, – проворчала она, – как это вы смогли допустить, чтобы его убили? Разве вы тут не для того были, чтобы защитить бедного дурачка?

КАПРАЛ. – Это допустил Господь, а не я, мне было бы легче получить пулю вместо него!

НАНОН. – А что за необходимость была тащить его с собой? Ну есть ли в этом здравый смысл? Отправлять бедного мальчика в погоню за разбойником, за убийцей!

КАПРАЛ. – Он сам захотел пойти: он любил меня и отказался оставить одного.

НАНОН. – Нашли причину! Жандарм потакает капризам ребенка! Уж это, по правде говоря, из рук вон!

КАПРАЛ. – Хватит, Нанон, вы сюда пришли не для того, чтобы ссориться, а чтобы помочь мне отдать последний долг бедному Грибуйлю.

НАНОН. – Вы за это не беритесь, только мешать мне будете. Ну что вы в этом смыслите? Дайте лучше то, что нужно.

– Что же вам нужно? Говорите же, если хотите, чтобы вам дали то, что нужно, – сказал капрал, начиная терять терпение.

НАНОН. – Поглядите-ка на него, умник какой выискался! Я без вас обойдусь, еще и быстрее закончу. Эти жандармы только и умеют, что сажать в тюрьму бедных людей.

– Чтоб вас дьявол унес, старая брюзга! – вскричал взбешенный капрал. – Делайте по-своему и позовете, когда закончите.

– Жди-дожидайся, жалкий жандарм, – процедила сквозь зубы Нанон, раздраженная резкой отповедью капрала.

Он вышел, а Нинон продолжала воркотню, занимаясь необходимыми приготовлениями:

– Ну есть ли в этом здравый смысл? Тридцатилетний мужчина позволяет убить ребенка вместо себя! Бедный дурачок! Подставить его под выстрелы, как полицейского! Нет сердца у этих людей! Бедная Каролина! Ее теперешнему положению не позавидуешь! Ни брата! Никого! Если бы у этого капрала было хоть на два су воображения, он бы догадался предоставить ей все, чем располагает… А ведь господин кюре способен взять ее к себе! Еще одна обуза! Как будто мне недостаточно господина кюре, который ни о чем не заботится, да его Пелажи, которая только и делает, что молится. Что без конца молиться? Всему свое время! Она хорошо готовит, когда меня нет на кухне, она и стирает, и моет, и гладит, и штопает! Да и шьет она отлично! Вот сутаны-то и белье для господина кюре лучше нее никому не пошить! А недавно сшила мне платье, и совсем не плохо. Но что это все значит, по сравнению с тем, чем приходится заниматься мне…

Продолжая брюзжать, Нанон закончила обмывание и обряжение бедного Грибуйля; положила его на постель, застланную белым покрывалом, зажгла принесенные с собой две свечи и вставила в руки усопшего распятие, лежавшее у него на груди. Потом уселась в кресло в ожидании двух соседок, которых она попутно позвала провести, как полагается по обычаю, ночь в молитвах по покойнику. Наконец соседки явились и, обменявшись сплетнями и пересудами, принялись опустошать карманы фартуков, извлекая принадлежности для кофе, сахар, водку и хлеб, – все, что нашли необходимым, чтобы провести ночь с пользой и удобством.

Между тем капралу, уставшему обходить сад вдоль и поперек, стало казаться, что Нанон чересчур затягивает свою печальную процедуру; наконец он потерял терпение и вернулся в дом. Для него было большим удивлением обнаружить трех женщин, которые с удобством расположились в креслах и мирно обсуждали недавние события.

– Так-то вы меня предупредили, Нанон, – сказал он с недовольным видом.

– Раз нас тут уже трое, то ваши услуги не нужны, мне так думается.

Капрал пожал плечами, подошел к Грибуйлю, обернутому в саван, и, преклонив колено, произнес краткую молитву за упокой души своего друга. Потом, поднялся, молча вышел и отправился в тюрьму взглянуть, что там происходит. По его приказу было послано за мировым судьей, чтобы провести расследование о двойном убийстве, совершенном Мишелем, затем ожидалось прибытие должностного лица, облеченного полномочиями по ведению судебного процесса, и приказ о переводе убийцы в столицу департамента.

Все делалось в соответствии с требованиями законов. Мишель был допрошен, оба убийства доказаны, и надежно связанного обвиняемого отправили в тюрьму.

Вскоре был объявлено решение суда. Убийцу приговорили к смерти и исполнили наказание в кратчайший срок; до самой смерти он вел себя как настоящий разбойник, отказавшись отвечать священнику, сопровождавшему его к месту казни, и вызывая общее презрение и отвращение.

Пока капрал занимался делами службы, кумушки не прекращали чесать языки. Только лишь он вышел, как те переглянулись с хитрой ухмылкой.

НАНОН. – Видели? Как капрал на коленях стоял перед трупом дурачка, которому дал погибнуть!

ФРАЗИ. – Я бы сказала даже – которого подставил под пистолет Мишеля.

НАНОН. – Как знать! Не поручусь, что это не так! Жандарм – человек без сердца, он на все способен!

ЛУИЗОН. – Ну, этот-то капрал все-таки неплохой. Даже Роза на него не жаловалась, когда он ее задержал по ошибке.

ФРАЗИ. – Я так и не поняла, что там у них вышло и почему она пряталась.

Нанон принялась длинно разъяснять на свой лад, что и как случилось; до Фрази и Луизон мало что дошло из ее бестолковых россказней, но из боязни ее разозлить они сделали вид, будто все поняли, и окуная хлебные корки в водку, разведенную водой, вновь заговорили о Розе и Мишеле.

ЛУИЗОН. – Ах, какая печальная история! И надо сказать, ведь я предупреждала бедную Розу, а она не захотела меня слушать! Все бегала за своим Мишелем, этим негодяем, который жил только грабежом да разбоем! Любила она его, надо полагать.

ФРАЗИ. – Ну да! Бросьте! Просто она знала, что у него есть кубышка, и возжелала, чтобы он на ней женился. Это была ее мания – выйти замуж, а никто не хотел ее брать.

НАНОН. – Неудивительно! Краснорожая толстуха, ни гроша за душой, расфуфыренная, как принцесса, подлое сердце, старая и глупая сплетница. Не бог весть какое приданое, скажу я вам.

ЛУИЗОН. – Милые подруги, вот звонят к службе; мне кажется, надо бы пойти помолиться у бедного тела, которое спит вечным сном на своем смертном ложе.

НАНОН. – Ступайте, Луизон; мы попозже подойдем.

Пока Луизон, наименее суетная из троицы, бормотала в изножье кровати немногие известные ей молитвы, плохо их понимая и еще хуже произнося, Нанон и Фрази продолжали болтовню.

ФРАЗИ. – А что теперь будет с маленькой Каролиной? Ей нельзя оставаться одной в этом доме.

НАНОН. – Она свалится мне на руки, дорогая моя. Господин кюре все делает не как все; он забирает ее к нам: так что от нее уж не избавиться.

ФРАЗИ. – А что, по-вашему, он должен сделать?

НАНОН. – Да господи! отдать ее под надзор капрала, раз он допустил гибель ее брата.

ФРАЗИ. – Такой молодой девушке, как Каролина, не следует находиться под присмотром жандарма.

НАНОН. – Ну, а почему бы и нет? На что годится жандарм, если не для того, чтобы охранять бедных людей?

ФРАЗИ. – Слишком уж он молод!

НАНОН. – А что, лучше всего службу исполнять столетнему жандарму? Собачье ремесло! Бегать день и ночь по морозу, по снегу, по дождю, по ветру, по солнцу, по пыли! Проводить ночи неподвижным, как столб, подстерегая сквернавцев, которых вечно не удается схватить! Позволять себя оскорблять, колотить, без права дать сдачу, ответить пощечиной или ударом дубины! Как вы полагаете, сколько требуется силы, здоровья, смелости, чтобы терпеть такой букет мерзостей? Как вы думаете, седовласый или вовсе лысый жандарм согласился бы вести подобную жизнь на тройной каторге?

ФРАЗИ. – Я этого не говорю; без сомнения, вы правы; но все это не доказывает, что господину кюре следовало бы допустить, чтобы Каролина поступила в услужение к жандарму.

НАНОН. – Право, я об этом ничего не знаю; по-моему, это такое же занятие, как любое другое; зато я бы ее не тащила на своем горбу!

Женщины так увлеклись обсуждением будущего Каролины, что не заметили, как отворилась дверь, кюре вошел в комнату и опустился на колени у одра Грибуйля, рядом с Луизон, которая крепко спала, уткнувшись головой в матрац. Ему невольно пришлось услышать большую часть разговора, который опечалил его, обнаружив недружелюбное отношение Нанон к бедной Каролине. Он раздумывал, как поступить, чтобы избавить ее от грубостей и бесцеремонных попреков старой служанки. Ни один дом, кроме его собственного, не мог послужить ей пристанищем. Г-н Дельмис, вероятно, с охотой принял бы ее обратно, но его жена не допустила бы подобное возвращение. После долгих и печальных размышлений он воззвал к Господу, с просьбой о помощи в принятии решения, и ему явилась внезапная мысль ускорить брак Каролины, что могло бы без дальнейших проволочек предоставить ей ту защиту, которую так горячо желал ее брат.

Укрепившись в этом решении, он подошел к двум болтуньям и явился перед ними, словно привидение. Они разом испустили вопль, который разбудил старую Луизон, заставив ее подпрыгнуть. Все трое упали на колени в ужасе, который только усиливался молчаливой неподвижностью священника.

– Встаньте, несчастные безумные создания, – сказал он наконец; – я слышал ваш глупый разговор. Нанон, ваш тяжелый нрав, недобрый тон препятствуют труду милосердия, который я собирался исполнить; и чтобы не давать вам повода для угрюмых и оскорбительных слов, я ограничусь тем, что продержу у себя бедную Каролину только в течение пятнадцати дней; по истечении этого срока я последую вашему совету и передам ее в руки славного капрала, он не убийца, как вы его назвали, а истинный друг бедного Грибуйля.

Обе женщины подняли на священника удивленные глаза.

Нанон пыталась извиниться, но кюре вышел, не слушая ее.

– Ну вот! Новое дело! Как может господин кюре допустить подобное неприличие? Мыслимо ли оставить молодую девушку на произвол шайки жандармов! – вскричала Нанон, как только дверь закрылась.

– А кто тому виной? – ответил пронзительный голос ее подруги Фрази. – Не этого ли вы только что требовали? Надо полагать, господин кюре считает ее в большей безопасности рядом со славными и честными людьми, чем в компании сплетницы вроде вас.

НАНОН. – Сплетница! Ах! Вот как! Ах! Так вы позволяете себе выдавать меня за сплетницу и клеветницу? Не видать вам счастья в раю, это точно! Никогда больше, ни в кои веки не позову вас читать по покойникам!

ФРАЗИ. – Не очень-то и надо! Хорошенькое дело – провести ночь в компании с особой такого тяжелого нрава и недоброго тона, как сказал наш добрый господин кюре! Вот минуты не прошло, как он именно так и сказал!

Нанон собиралась нанести ответный удар, но Луизон пристыдила обеих за недостойное поведение у смертного ложа; после нескольких бесплодных попыток ей удалось помирить неприятелей, и все трое пришли к общему решению приступить к чтению молитв по покойнику. Ночь прошла в тяжелой печали; все устыдились своей горячности. Нанон особенно усердно раскаивалась, что дала волю злобным словам.

На следующий день люди, назначенные для погребальных церемоний, пришли положить бедного Грибуйля в гроб, который должен был до скончания веков заключать его останки. Затем начались приготовления к погребению, которое кюре назначил на следующий день.

 

XXIX. Погребение и свадьба

Капрал до самой ночи занимался формальностями, необходимыми для заключения факта преступления и смерти. Выполнив свою задачу, он направился к дому священника, чтобы получить известия о Каролине; он застал ее грустной, то и дело на глаза наворачивались слезы, которые ей не удавалось скрыть, несмотря на все присутствие духа и смирение. Она с ласковой улыбкой встретила его и возобновила прерванный утром разговор; она уверилась, что брат не был в одиночестве, припомнила некоторые подробности о его предчувствиях, видениях матери и ангелов; она улыбалась при воспоминании о Жако и об испуге, с которым Грибуйль высказывал свои мрачные предположения. Капрал осторожно осведомился о дне и часе погребения и пообещал взять на себя руководство процессией. Вернулся священник; он заговорил с капралом о необходимости ускорить заключение брака и после погребения Грибуйля, не откладывая приступить к оглашению помолвки и другим положенным формальностям. Капрал взглянул на Каролину, чтобы угадать ее желание.

– Я поступлю по совету господина кюре, – произнесла она, отвечая на его взгляд.

КЮРЕ. – Вот и хорошо, дитя мое, я вновь узнаю вашу обычную разумность и мягкость; мы с капралом сделаем все, что полагается.

КАРОЛИНА. – Я бы хотела только, чтобы все свершилось без торжества и шума, только в узком кругу, как этого требует наша сердечная скорбь.

КАПРАЛ. – Точно так же и я думаю, Каролина. Единственным приглашенным на свадьбу будет наш бедный брат, о чем он и просил перед смертью.

Каролина заплакала, священник улыбнулся.

Следующий день прошел, как и предыдущий: слезы перемежались улыбками.

Наступил день похорон. Огромная толпа сопровождала гроб, смерть бедного Грибуйля стала городским событием, каждый пожелал отдать последний долг его великодушной преданности, проводив останки к месту упокоения. Процессию возглавляли капрал и г-н Дельмис: Каролина, укрывшись в уголке церкви, беспрестанно молилась и плакала, но чувствовала себя окрепшей духом и утешенной, словно душа брата проникла в ее собственную. Когда гроб вынесли из церкви и направились на кладбище, Каролина проследовала за ним в отдалении и, упав на колени за деревом, почти полностью скрывшим ее от процессии, разразилась неудержимыми слезами при мысли о долгой разлуке, на которую обрек их Господь. Но, в прежнем смирении и покорности, она возблагодарила Бога за то, что он принял брата в лоно блаженного пребывания и избавил его от неизбежных и длительных страданий.

Все еще погруженная в слезы и молитвы, она почувствовала прикосновение чьих-то заботливых рук; это были кюре с капралом, которые перед уходом с кладбища подошли отвлечь ее от скорби. Глаза капрала были еще мокры от слез; он молча помог невесте подняться и, поддерживая ее од руку, отвел к месту временного проживания, которое предоставило ей милосердие доброго священника.

Пятнадцать дней, которые предшествовали их свадьбе, прошли мирно; старая Нанон не осмеливалась слишком ворчать, ее сдерживал страх перед капралом; стоило ей отважиться на небольшой выпад против Каролины, ему было достаточно только произнести свое ужасное «гм!», чтобы остановить ее. День свадьбы прошел так же спокойно, как и предыдущие. Г-н Дельмис и один из его друзей были шаферами Каролины; со стороны капрала ими стали двое его сослуживцев. После церемонии у священника был устроен завтрак для новобрачных и свидетелей. Затем компания разделилась. Капрал с женой отправились со свадебным визитом на могилу бедного Грибуйля. Когда Каролина, стоя на коленях рядом с мужем, просила брата благословить их союз, необычайное спокойствие наполнило их сердца. Они обменялись своими ощущениями.

– Это молитвы брата, – сказала Каролина, сжимая руку мужа.

– Он обещал заботиться о нас, – ответил капрал, удерживая руку жены.

Капрал отвел Каролину к себе; она тут же занялись наведением порядка в хозяйстве; проведя здесь несколько дней, они решили оставить неуютное и слишком тесное жилище и устроиться в доме Каролины.

– Меня ожидают там лишь хорошие воспоминания, – сказала она мужу; – в них нет печали, ведь те, кого я любила, скончались такими же добрыми христианами, какими прожили там свою жизнь.

Каролина вернулась к своему прежнему ремеслу портнихи; работа, в которой никогда не было недостатка, приняла столь большие размеры, что ей пришлось нанять одну, затем двоих, а затем еще нескольких работниц. Их дом процветал во всех отношениях: Господь благословил их милосердие и доброту, даровав многочисленных детей; они были воспитаны в христианском духе матерью и отцом – истинными христианами – и стали родительской радостью и гордостью.

Г-н Дельмис сохранил дружеские чувства к Каролине и ее мужу и часто заходил к ним в гости, отдохнуть от дневных забот.

Г-жа Дельмис так и не простила Каролине, что, расставшись, та унесла с собой глубочайшие тайны тайн ее нарядов; их дети быстро позабыли Каролину и Грибуйля, хотя и были сильно впечатлены его смертью.

Очень скоро г-жа Дельмис перессорилась со своими подругами – г-жой Гребю, г-жой Леду и г-жой Пирон; и при каждой встрече все четверо грызлись и поносили друг друга.

Погребение Розы состоялось без каких-либо церемоний, в самом отдаленном углу кладбища, только кюре с капралом окропили святой водой ее могилу.

Кюре прожил долгую жизнь; он крестил и женил детей Каролины; все возраставшая ворчливость Нанон вынудила его расстаться с ней; она с бранью и жалобами покинула его дом и водворилась в своей семье, проживая на небольшую пенсию, предоставленную ей священником. После ухода Нанон Пелажи взяла на себя хозяйство; в отдельные дни она нанимала работников, и жизнь в доме пошла лучше, а главное – спокойнее, чем при Нанон. Пелажи посвятила жизнь дяде и пережила его лишь на несколько месяцев.

Память о Грибуйле и о его преданности до сих пор жива в городе N. На месте его могилы до сих пор можно видеть каменный крест с надписью, где указаны его имя, возраст и год смерти.

Не желая называть этот город, мы можем сказать только, что он находится в Нормандии, в нескольких лье от Вернейя.