Балтийское море, борт U-61

08 марта 1940 г., около полудня

Идущая в надводном положении субмарина споро рассекала штевнем волны, а все офицеры, кроме Арндта, на которого оставили двигательный отсек, и Геббельса, у которого уже не первый день жутко болела голова, вышли на смотровой мостик, выглядывая в бинокли вражеские суда.

Погода на Балтийском море, наконец-то начала нормализовываться, чего никак нельзя было сказать о бушующей уже четыре дня буре в дипломатических кругах всего мира, да и в умах обывателей тоже. Германия вступила в войну, да как вступила! Этакого кунштюка от Гитлера вряд ли кто ожидал.

Казалось бы, все шло так, как намечали лидеры Франции и Великобритании: флот с войсками, надежно прикрытый боевыми кораблями и авиацией с «Беарна» и «Фуриоус», шел в Финляндию, так что поражение ей, от обосрамившейся в Зимней Войне РККА, теперь не грозило, а перехватить конвой силами надводных кораблей СССР было бы для Балтфлота славной, но все же смертью; турки пропустили бомбардировщики союзников через свое воздушное пространство для нанесения удара, и хотя успех налета был далек от запланированного — пострадали, в основном, жилые районы, когда бомбовозы спешно сбрасывали свой груз, чтобы выйти из под зенитного огня и атак истребителей — определенных успехов летуны все же добились. Оставалось только этот успех закрепить, нанести еще несколько мощных ударов, для чего готовились дополнительные воздушные эскадры. Да и Средиземноморский флот Великобритании, если бы Турция позволила ему спокойно пройти через проливы, вполне мог поддержать операцию «Бакинская нефть» не только артиллерией и крейсерством, но и истребителями со штурмовиками авианосцев «Глориус» и «Аргус». Кроме того, группы прометеевцев, засланные заблаговременно, спровоцировали ряд выступлений против Советской власти в кавказском регионе.

Первый звонок — еще не похоронный набат планам, но все же сигнальчик о необходимости «урезать осетра», — поступил из Турции. Иненю категорически отказался повторно пропускать бомбардировщики через свою территорию (не говоря уж о флоте через проливы), заявив, что помочь оказать давление на атаковавший Финляндию СССР, это завсегда пожалуйста, а вот участвовать в большой войне, на это он согласия не давал.

В Париже и Лондоне на это пожали плечами — мол, дело хозяйское, была бы честь предложена, — и четвертого марта, в пять часов утра (правда, вполне с объявлением войны), сконцентрированные для атаки Кавказа войска вступили в Турцию, двигаясь на Элязыг и Искандерун. На сей раз воздушное превосходство было за союзниками, чьи бомбардировщики и штурмовики были надежно прикрыты истребительной авиацией, и даже героический пример приемной дочери Кемаля Ататюрка, Сабихи Гёкчен, лично сбившей в первый день войны три самолета франко-британских воздушных сил, не смог ничего изменить. За два дня войны из шестисот шестидесяти самолетов ВВС Турции боеспособными осталось всего двести два, причем большая их часть была уничтожена на аэродромах.

Сконцентрированные на границе с СССР (а ну как Сталин решит, что Иненю просто запамятовал войну объявлять, и предпримет контратаку?) и для защиты Босфора и Дарданелл войска Турецкой Республики никак не успевали развернуться для противостояния наступающим — при постоянных авианалетах на пути сообщения-то, немудрено, — так что движение на Анкару выходило легкой прогулкой.

Казалось, ну что страшного? Ну потопила турецкая субмарина «Саладирай» легкий крейсер «Ковентри», так старичку давно на слом пора было. А так, через недельку (максимум) турки сдадутся и можно будет со спокойной душой заняться СССР по ранее разработанным планам. А то что болгары, югославы и румыны объявили о начале мобилизации, так и пускай. Боятся — значит уважают. Ну шалят у берегов Шотландии несколько русских подводных лодок — так за ними из портов уже выдвигаются охотники. Все развивается вполне хорошо.

И вот тут Гитлер поступил, с точки зрения союзников, просто по-свински. Вместо того, чтобы выделить в эскорт для балтийского каравана еще несколько судов и продолжить концентрацию сил на восточных рубежах, он выступил с резкой речью, осуждающей агрессоров, их вторжение в Турцию и (о, подлец!) заявил о недопустимости присутствия в Балтийском море крупных военных соединений стран не балтийского региона. Причем немедленно послал минзаги блокировать Каттегат, а к вечеру все того же четвертого марта попросту объявил Англии и Франции войну.

Погода над Балтийским морем, к счастью для конвоя, стояла, мягко говоря, фиговая — волнение до пяти баллов и низкая облачность, — так что опасаться немецкой авиации пока не приходилось. Подводный флот Рейха при такой волне тоже вряд ли мог что-то сделать, тем более, что в большинстве своем находился или на базах, или, что удивило союзников несказанно, в Атлантическом океане (топить франко-британские транспорты немцы начали уже в ночь на пятое марта). Однако надводный флот Германии никто не отменял.

Седьмого марта, в 11 ч. 12 м., находящийся в дозоре легкий крейсер «Саутчгемптон» заметил множественные дымы на зюйде, а еще через полчаса смог разглядеть и стремительно приближающуюся эскадру в 9 вымпелов. Это были линкоры «Шарнхорст», «Гнейзенау», тяжелые крейсера «Дойчланд», «Адмирал граф Шпее», «Блюхер», легкие крейсера «Эмден», «Карлсруэ», «Лейпциг» и «Нюрнберг».

На немецких кораблях также заметили «Саучгемптон», пустившийся наутек, и поспешили за ним. В 12 ч. 50 м. «Эмден» обнаружил конвой и радировал об этом и своей группе, и шедшей на пятьсот миль восточнее второй группе в составе: легкие крейсера «Кёльн», «Кенигсберг», тяжелые крейсера «Адмирал Шеер», «Адмирал Хиппер», броненосцы «Шлезиен» и «Шлезвиг-Гольштейн» и эсминцы 4-й флотилии эскадренных миноносцев «Вольфганг Ценкер» (Z-9), «Ганс Лоди» (Z-10), «Бернд фон Арним» (Z-11), «Эрих Гизе» (Z-12), «Эрих Кёлнер» (Z-13).

Командующий конвоем, адмирал Альфред Харпер (неплохо изучивший битву при Скгерраке, и даже опубликовавший на эту тему книгу «Загадка Ютландии», а оттого представлявший себе трудности ведения военных действий в «узких» морях и проливах) решил, что основной его задачей является доставка транспортов по месту назначения, а не драка со всякими встречными-поперечными, да и вообще, война — дело ненадежное, на ней и убить могут, а потому отдал приказ взять курс на уклонение от встречи, попутно принимая ордер, при котором боевые корабли будут расположены между немцами и транспортными судами. Авианосцы же и вовсе поставил севернее некуда — при таком волнении ни один самолет не смог бы с них взлететь.

Шансы исполнить план уклонения от боя у него были не такие уж плохие — погода портилась, тучи намекали на скорый снегопад, между тучами и морем, в сгущающейся туманной дымке, гордо реяли буревестники.

И действительно, несмотря на сокращающуюся дистанцию между эскадрами, стороны теряли друг-друга пять раз. Лишь к 17 ч. 02 м. передовой корабль германских сил, «Гнейзенау», оказался на дистанции ведения огня и дал первый залп из носовых орудий. В 17 ч. 15 м. к его бою присоединился «Нюрнберг», а в 18 ч. 32 м. заговорили пушки последнего в строю корабля — «Дойчланда».

В стремительно сгущающихся сумерках эскадры начали обмениваться «пламенными приветами» всех калибров, однако весь успех немцев состоял в двух попаданиях в «Нельсон», трех в «Глуар» и одного в «Эребус». Британцам удалось добиться четырех попаданий в «Дойчланд» и по одному в «Гнейзенау», «Блюхер» и «Карлсруэ». Лучших результатов невысоким стреляющим сторонам не позволило достичь волнение на море.

В наступившей затем темноте эскадра прикрытия поспешила скрыться с места встречи. Конвой транспортов, авианосцы и эсминцы сделали это еще раньше. Пока найти франко-британцев бросившимся в погоню немцам не удалось.

— Не так все это, неправильно… — постоянно бормотал Карл, массируя виски. Голова с каждым днем войны болела все сильнее и сильнее. И, от каждой новости, как об этом бое эскадр, боль усиливалась многократно.

«Надо что ли на палубу выйти, подышать, может отпустит хоть каплю», подумал он, и неторопливо двинулся в сторону люков. Именно в этот момент раздался стрекот зенитного пулемета, и грохот разорвавшихся бомб. Лодку тряхнуло.

 

Северное море, борт К-1

08 марта 1940 г., полдень

Капитан-лейтенант Леликов прильнул к окулярам перископа и злорадно ухмыльнулся. Корабль, винты которого час назад засек акустик, шел под британским флагом.

— Странные у него шумы какие-то. — пожаловался акустик. — Сдвоенные словно. Или у меня что барахлит?

— А ты проверь свое хозяйство, проверь… — посоветовал каплей не отрываясь от окуляров. — Однако, товарищи, малый вперед, курс тридцать.

Махина британского корабля приближалась.

«Рудовоз, — определил для себя Леликов, — Жирный кусок в пасть лезет, тонн на двадцать тысяч. Может за него медаль какую дадут? Или собственную лодку под командование?»

Своей лодки у Леликова еще не было ни разу — К-1 доверили на Северный флот перегнать, попутно проведя последние ходовые испытания — и то сахар. Обладая честолюбием и здравым карьеризмом, очень хотел каплей стать на борту лодки — да хоть и М-класса, — первым после Партии.

И обидно было Александру едва ли не до слез, что эту красавицу, новейший тип и вообще, единственную пока в своем роде субмарину, придется оставить незнамо кому, а самому добираться до Ленинграда на поезде, вместе с заводскими специалистами.

И вот, такой подарок судьбы! Не судьбы, конечно. В судьбу, Бога и прочие старорежимные штучки каплей не верил, но все равно — интуиция, выведшая его именно на этот курс, или же просто удача. За такую махину могут и на должности капитана этой лодки оставить. А что? Разве он плохой моряк? Ничуть не бывало! Хороший. И сейчас это докажет.

— Опустить перископ! — скомандовал Леликов. — Срочное всплытие!

Субмарина выскочила из воды словно металлическая рыба, и тут же, еще вода не успела стечь с палубы, откинулись люки, и артиллеристы кинулись снаряжать орудие. Выскочивший следом за ними Леликов поднес ко рту рупор, чтобы приказать британцу остановиться, да так и замер. В какой-то сотне метров от кормы рудовоза, на поверхности виднелась подводная лодка немецкого типа VII, на которой артиллеристы так же готовили орудие.

«И как мы с ним тоннаж делить будем?» — подумал Леликов.

 

Балтийское море, борт U-61

08 марта 1940 г., половина третьего дня

— Капитан, шум винтов, пеленг сто восемьдесят! — доложил акустик.

«Капитан…» — Карл невесело усмехнулся. «Какой я, в задницу, капитан?»

И тут же сам себе ответил: «Уж какой есть. Других взять неоткуда».

Других, действительно, взять было неоткуда. Взрыв французских бомб самой лодке повреждения нанес минимальные, а вот из находящихся на смотровой площадке офицеров не выжил никто — всех посекло осколками.

Геббельса, вылетевшего на площадку первым, моментально вывернуло от открывшейся картины. Кровь, мозги, изуродованные тела — эстетики в этом, конечно, мало. И только оказавшись внутри U-бота Карл понял, что они с Йоганом остались единственными офицерами на лодке.

Арндт на это известие отреагировал коротко:

— Охренеть!

— И чего теперь делать? — спросил друга Карл, после некоторого молчания.

— Как что? — изумился Арндт. — Принимай командование кораблем, как самый старший по званию.

— Так мы же с тобой в одном звании.

— Ты б еще доктору предложил бы. — скривился Йоган. — Я механик, мое дело двигатель. А ты у нас по штурманской части, тебе и карты в руки. Навигационные.

Когда Рёзингу на стол принесли срочное сообщение с борта U-61, он сначала глазам своим не поверил. Еще бы:

Командир и старшие офицеры погибли во время налета французского палубного бомбардировщика. Принял командование как старший по званию. Следую в Данциг для ремонта и пополнения.

Второй навигатор Геббельс.

— Как рейхсминистр попал в мою флотилию? — задумчиво вопросил Ганс-Рудольф, и, повернувшись к адъютанту, спросил. — А в каком он звании? Не помню что-то такого офицера.

— Фенрих. — коротко ответил тот.

— Чтооо?!!

Почти час спустя, который ушел у Рёзинга на согласование действий и доклад, на борт U-61 поступила радиограмма.

U-61.

Рёзинг.

Выдвижение в Данциг подтверждаю. Вам на встречу движется эсминец «Антон Шмидт» для оказания помощи. Точка встречи 57 о 00» с.ш. 21 о 00» в.д. До встречи со «Шмидтом» двигаться в подводном положении.

— Везет мне на этот эсминец. — пробормотал Карл, прочитав сообщение, и скомандовал погружение на перископную глубину. В сторону Данцига лодка уже двигалась, хотя за точность курса Геббельс не поручился бы.

Впрочем, демонстрировать свою неуверенность нижним чинам Карл не собирался — и из-за собственного гонора, и из-за того, что в Военно-морском училище правилам поведения офицеров в чрезвычайных ситуациях была посвящена не одна лекция.

И вот, не прошло и получаса с момента погружения, как эти шумы, причем прямо по курсу. И кто б это мог быть? Явно не «Антон Шмидт» — до того еще добираться и добираться.

— Поднять перископ. — скомандовал Карл, и припал к окулярам.

Но фиг чего увидал. После бушевавшего всю ночь шторма, совершенно неожиданно на море установился полный штиль, и дымка заполнила всё, от поверхности волн, до невидимых теперь облаков, так что дальше чем на милю-полторы и с поверхности разглядеть ничего было невозможно, не говоря уж о том, чтоб из перископа.

— Самый малый ход. — приказал Карл, отчаянно всматриваясь в пелену. — Акустик, расстояние и класс корабля определить сможешь?

— Пока не могу. — отозвался тот. — Что-то большое, около пяти миль от нас. Похоже, аппаратура барахлит.

— Что ж, подождем… — произнес Карл. — Стоп машина. Опустить перископ.

 

Берлин, Вильгельмштрассе, 77

08 марта 1940 г., три часа дня

— Ну а ты что скажешь, Йозеф? — задумчиво поинтересовался Гитлер у своего «министра правды».

— Да почему б и нет? — пожал плечами тот. — Мы уже пускали пробные шары на эту тему. В конце-концов, на кой черт Рейху Палестина? Там же ничего ценного нет. Опять же, в любом случае, это будет наш протекторат.

— Занятно. — пробормотал Гесс. — Я представлял себе окончательное решение еврейского вопроса несколько иначе.

Шло совещание о создании еврейских воинских частей, призванных освободить Землю Обетованную от англичан, и создать там независимое еврейское государство.

 

Балтийское море, борт U-61

08 марта 1940 г., три часа пять минут дня

— Охренеть! — проихнес Йоган, оторвавшись от окуляров перископа. Похоже, это слово становилось для него средством выразить совершенно любые эмоции. — Что будешь делать?

— А сам как думаешь? — ухмыльнулся Геббельс. — На нас, лоб в лоб, прет авианосец без единого корабля эскорта. Ясно дело — надо атаковать.

Корабль, будущую незавидную участь которого обсуждали молодые люди, назывался «Фуриоус», и действительно находился именно в том незавидном положении, о каковом сказал «непотопляемый рейхсминистр». Дело было в том, что британский авианосец попросту заблудился.

Покуда артиллерийские корабли удерживали натиск германского флота, караван, авианосцы и эсминцы спешно уходили на северо-восток, поддерживая режим радиомолчания — никому не хотелось быть запеленгованным немцами и подвергнуться атаке. В условиях шторма и плохой видимости, «Фуриоус» взял слишком сильно к северу, и утром, когда волнение на море улеглось, попросту не обнаружил в пределах видимости ни одного из кораблей конвоя.

Ничего такого уж страшного англичане в произошедшем не усмотрели и, прикинув скорость и направление движения каравана судов, повернули на юго-восток. Расчет был абсолютно верен, и не остановись эскадра на переформирование строя, когда ее нагнали корабли конвоя, британский авианосец непременно повстречал бы своих, а так, продолжающий соблюдать радиомолчание корабль, попросту их обогнал и отклонился к югу от курса следования основных сил.

Незадолго до того, как склянки на авианосце пробили час дня, высланный на разведку самолет повстречался в небе с французским разведчиком, поднятом с «Беарна». Пилоты рискнули вступить в радиоконтакт, в результате чего выяснили взаимное местоположение эскадры и потерявшегося корабля.

Едва получив информацию, капитан «Фуриоус» повернул строго на норд, и теперь двигался со всей возможной для своего корабля скоростью. Если его палубники могут взлетать и даже удаляться на три-четыре мили от корабля, совершенно справедливо полагал он, значит погода вполне может улучшиться, и тогда предстоит плотное знакомство с немецкой морской авиацией, чего желательно бы избежать. В конце-концов, у него всего тридцать шесть самолетов на борту.

Однако, спасаясь от немецкой Люфтваффе, «Фуриоус» вышел прямо лоб в лоб идущей строго на зюйд U-61. И, пускай все офицеры погибли во время налета, пусть акустическая аппаратура серьезно барахлила, упускать такую добычу Карл не собирался. Когда еще в его судьбе случиться подобная удача? Скорее всего — никогда.

— Господа, боевая тревога. — скомандовал он. — Всем занять свои места. Нам предстоит покрыть себя неувядаемой славой. Герр Арндт, поспешите к своим двигателям и дайте мне самый малый вперед.

Через минуту субмарина практически бесшумно двинулась навстречу британцу. Карл чуть подправил курс, и теперь с удовольствием наблюдал в перископ за растущим размером вражеского штевня.

— Командир, шум винтов эсминца на норд-вест! — внезапно всполошился акустик.

— А все так славно началось. — процедил сквозь зубы Карл, и отдал команду. — Первый аппарат — пли! Второй аппарат — пли! Третий — пли!!

Когда торпеды ушли к цели, Геббельс, не отрываясь от перископа, приказал лечь на курс 195 и дать самый полный вперед. Потопить британский авианосец, конечно же, было бы очень хорошо — ведь у него оставалось еще две торпеды, — однако в своей способности уцелеть после встречи с вражеским эсминцем он очень и очень сомневался.

На «Фуриоус» пенные следы от торпед заметили слишком поздно. Первая, правда, прошла мимо корабля, в каком-то метре от борта. Вторая ударила точно в штевнь и… ничего не произошло. Взрыватель просто не сработал, и замеревший на носу матрос, зачарованно следивший за приближающейся смертью, шумно выдохнул. Это было последнее, что он успел сделать в жизни — третья торпеда калибра 533 мм врезалась в нос «Фуриоус» всего секундой позже.

 

Балтийское море, борт линкора «Шарнхорст»

08 марта 1940 г., четыре часа тридцать пять минут дня

— Герр адмирал, разрешите доложить!

— Докладывайте. — мрачно ответил адмирал Бём радисту.

— Сообщение с борта U-61. Докладывают об атаке вражеского авианосца, предположительно «Фуриоус», и поражении его одной торпедой.

— Где?!! — командующий выхватил радиограмму из рук радиста. — Не очень-то и далеко. Приказ по эскадре…

 

Балтийское море, борт эсминца «Антон Шмидт»

10 марта 1940 г., около полудня

— Наделал ты дел, герой. — хохотнул фрегаттен-капитан Ганс-Йоахим Гадов. — Рёдер уже подумывал флот в порты возвращать, а тут ты со своей торпедной атакой. Сверли дырку под орден.

— Повезло. — пожал плечами Карл и помассировал висок.

— Угу. Всем бы так везло. Мне вот, например, везет исключительно тебя из водички вытаскивать.

Карл-Вильгельм Геббельс еще сильнее нажал на висок кончиками пальцев, лицо его на миг, передернула гримаса боли, затем он медленно опустил руку и как-то странно поглядел на командующего третьей флотилией эсминцев.

— Насколько я припоминаю план операции, — произнес он, после некоторого молчания, — вы меня не вытаскивали, а макали.

 

Балтийское море, борт линкора «Марат»

13 марта 1940 г., пятнадцать минут девятого утра

«Врешь, не уйдешь», подумал вице-адмирал Трибуц, наблюдая в бинокль за отчаянно улепетывающим «Фуриоус». Даже сквозь который день держащуюся над Балтикой дымку (изрядно, впрочем, за последние дни ослабевшую) и с дистанции в двадцать морских миль было заметно, как осел британский авианосец на нос.

«Да уж, с таким креном самолет с палубы не запустишь», рассудил командующий Балтийским Флотом.

— Ну что, товарищ Иванов, не сбежит от нас англичанин? — поинтересовался он у командира своего флагмана.

— Не должен, товарищ вице-адмирал. — ответил капитан второго ранга, отнимая бинокль от глаз. — По всему — не должен.

Эскадра из идущих в кильватерном строе крейсера «Киров», линкоров «Марат» и «Октябрьская революция» и прикрывающих их с флангов лидеров «Минск», «Ленинград», эсминцев «Карл Маркс», «Ленин», «Володарский», «Яков Свердлов», «Энгельс», «Артем» и «Калинин», составляющих 3-й дивизион эскадренных миноносцев, стремительно приближалась к беззащитному, ковыляющему на восьми узлах «Фуриоус» и трем эсминцам его эскорта: «Ягуар», «Лиддсдэйл», «Атерстоун».

Поврежденный U-61 корабль адмирал Бём поймать так и не сумел. То ли выучка хваленых моряков Кригсмарине оказалась недостаточно высокой, то ли капитан Роял Нэви недостаточно глупым, однако факт остался фактом — авианосец и подошедший к нему эсминец «Ягуар» благополучно исчезли, ускользнув из под самого носа всего германского флота. Погода с того момента не улучшалась, так что поиски неуловимого «Фуриоус» хотя и продолжались, но до вчерашнего дня заканчивались ничем. Лишь вчера к вечеру над Балтикой немного распогодилось, и Трибуц приказал вылететь на разведку нескольким МБР-2 с Моонзунда. Один-то из них и обнаружил британский авианосец, приближающийся к Аландским островам. У пилота, к счастью, хватило ума не выдавать себя атакой — да и что его бомбы могли бы сделать с бронированной палубой авианосца, который и так не мог выпускать самолеты из-за сильного дифферента на нос, — и просчитавшие дальнейший курс «Фуриоус» штабисты безошибочно вывели эскадру Владимира Филипповича на покалеченный корабль.

«Немецкий мальчишка-подводник-то молодец, — подумал Трибуц, вновь начав разглядывать «Фуриоус» в бинокль, — Надо будет к советскому ордену представить. Мы ж с Германией теперь вроде друзья».

История с торпедированием англичанина курсантом-второкурсником уже успела облететь все мировые газеты, да и взаимодействие с Рёдером у Трибуца было налажено моментально — два моряка легко поняли друг друга, — так что шифровку о месте поражения «Фуриоус» торпедой Балтфлот получил всего на час позже Бёма.

Конечно же, Владимир Филиппович не остался в долгу и сообщил в Кригсмарине об обнаружении авианосца противника, потому как лавры лаврами, а потопить эту кузькину мать было необходимо. Однако, Бём искал англичанина у шведских берегов, нагло рассекая у границы территориальных вод (и пару раз, якобы случайно, даже их нарушивший), так что слава потопления вражеского корабля, судя по всему, доставалась тем, кто его и нашел.

«Интересно, — подумал Трибуц, — что сейчас делает англичанин? Молится, поди».

Угадал он почти стопроцентно — кавторанг Артур Б. Кларк, назначенный на «Фуриоус» всего месяц назад, действительно готов был молиться. На своих радистов.

— Сэр, дымы на вест-норд-вест, сэр!

— Товарищ адмирал, два корабля на десять часов. С «Минска» передают, что опознали «Вяйнемяйнен» и «Ильмаринен».

— Что ж, совместим приятное с полезным. — произнес командующий советской эскадрой. — А то этих двоих мерзавцев наши авиаторы никак потопить не могут. Передайте каперангу Фельдману, чтобы продолжал атаку «Фуриоус» совместно с эсминцами — операция на нем. А мы, пожалуй, встретим дорогих гостей.

 

Балтийское море, борт броненосца береговой обороны «Ильмаринен»

13 марта 1940 г., половина десятого утра

— «Марат» и «Октябрьская» выходят из строя, ложатся на встречный курс!

— Вижу. — процедил кавторанг Гёрнассон, командующий флотилией броненосцев.

Час назад «Фуриоус», заметивший советскую эскадру, послал сигнал SOS — еще бы, три эсминца его эскорта никак не смогли бы отбиться от атакующих, а соблюдать радиомолчание смысла уже не было никакого. На счастье капитана Кларка, «Вяйнемяйнен» и «Ильмаринен» оказались поблизости. В Турку и так было не протолкнуться от кораблей конвоя, с напрочь растерянными экипажами, а в Хельсинки для броненосцев становилось слишком жарко. Советы никак не оставляли идею потопить лучшие корабли финского флота с воздуха, и даже потеря почти двух десятков бомбардировщиков их пыл не охладила.

Конечно, встреча двух броненосцев береговой обороны с основными силами советского Балтфлота никак не могла радовать Гёрнассона, и в иных обстоятельствах он предпочел бы уклониться от боя, но не давать же русским утопить союзный авианосец просто так, за здорово живешь!

Конечно, если брать абстрактную боевую мощь, превосходство советских кораблей казалось подавляющим: двадцать четыре 305-мм орудия главного калибра и столько же 120-мм (не говоря уже о более мелких пушках) против всего восьми 254-мм и шестнадцати 105-мм на «Вяйнемяйнен» и «Ильмаринен». Куда, казалось бы, с такой мощью тягаться? Вдвоем на одного, еще куда не шло…

И все же финский командующий флотилией броненосцев рассчитывал достойно встретить бывшие «Гангут» и «Петропавловск» и дать английскому авианосцу уползти под защиту береговых батарей. Во-первых, его корабли по дальности стрельбы главного калибра не уступали советским линкорам. Во-вторых, броненосцы были вдвое меньше своих противников как в длину, так и высоту бортов, что делало их попросту менее уязвимыми — попасть в здоровенный линкор или в маленький броненосец береговой обороны, это две большие разницы. В-третьих, «Вяйнемяйнен» и «Ильмаринен» были маневреннее «Марата» и «Октябрины», что тоже уменьшало их шансы быть потопленными. В-четвертых, они попросту были новее!

Нет, безусловно Гёрнассон не рассчитывал на победу, особенно если на него накинуться еще и «Киров» с эсминцами. Но на спасение «Фуриоус» — вполне.

— Эдак они умудрятся между нами и англичанами вклиниться. — заметил капитан второго ранга, наблюдая в бинокль за эволюциями советских кораблей. — Чего допустить не хотелось бы.

 

Балтийское море, борт линкора «Марат»

13 марта 1940 г., пять минут одиннадцатого утра

— Нет, вы гляньте каков подлец! — восхищенно произнес Владимир Филиппович. — Этак он залпа три-четыре с одним «Маратом» обоими кораблями будет драться.

— А если еще чуточку довернет, то и все шесть. — согласился с ним Иванов. — Может ну их к черту, этих финнов, товарищ вице-адмирал? Развернемся на «Фуриоус» и пускай догоняют?

— Да хотелось бы и рыбку съесть, и Гёрнассона искупать. К тому же все равно без одного двух залпов друг по другу не обойдемся. — ответил Трибуц капитану своего флагмана, и, поглядев на преследующие англичан «Киров» и эсминцы добавил. — Должен Фельдман сам справиться. Должен. Или под трибунал пойдет.

 

Балтийское море, борт крейсера «Киров»

13 марта 1940 г., полчаса одиннадцатого дня

— Эсминцы противника в зоне поражения через десять минут, товарищ капитан первого ранга! — доложил дальнометрист.

— Черт бы с ними. — пробормотал Фельдман, вглядываясь в начавшийся юго-восточнее сражение. — С «Кирова» по ним огня не открывать. Дождемся покуда под удар попадет авианосец.

Младший флагман в настоящее время разглядывал сцепившихся «Марата», «Вяйнемяйнен» и «Ильмаринен». Первый залп у обоих сторон лег с изрядным недолетом, второй тоже, хотя недолет был уже поменее.

«Какого лешего Трибуц отправил меня в погоню за подранком? — раздраженно подумал каперанг, — Там я нужнее. А с «Фуриоус» и его эскортом эсминцы запросто разделались бы».

Линкор и броненосцы обменялись еще одним залпом. Финны добились двух попаданий в «Марат», хотя пробить бронепояс не смогли. В свою очередь, советские комендоры также накрыли идущий вторым в строю «Вяйнемяйнен», и хотя не один из снарядов головного калибра не попал в броненосец, разрывы вокруг бортов дело тоже малоприятное. Осколки, потоки воды, ударная волна — все это скверно влияет на обстреливаемый корабль.

— «Фуриоус» начал разворот к норду!

— Чегой та? — удивился Николай Эдуардович и обратил свой взор на основную цель нынешнего похода. — Там же батарей нет. Неужто думает, что финны справятся с «Октябриной» и «Маратом», а потом за нас примутся?

— Не могу знать, товарищ капитан!

— Вопрос был риторическим. — пробормотал каперанг, наводя бинокль на авианосец. — Минуточку. А это что за?..

— Множественные дымы на норд и норд-ост!

— Твою же ж мать. А как все хорошо начиналось…

 

Балтийское море, борт линкора «Марат»

13 марта 1940 г., без десяти одиннадцать дня

— «Фуриоус» начал разворот к норду!

— «Киров» докладывает о множественных дымах на норд и норд-ост!

Доклады поступили с разницей всего в секунду.

— Что бы это могло быть? — удивился Иванов. — Ведь караван французов и англичан прибыл в Турку еще позавчера.

— Вот именно. — мрачно ответил Трибуц кавторангу. — А это значит, нам конец. Охранять франко-британским боевым судам уже нечего.

— Вы думаете, они, Владимир Филиппович?

— А больше некому.

Вице-адмирал был реалистом — шансов уйти у старичков-линкоров не было ни малейших. А вот крейсер и 3-й дивизион спастись были вполне в состоянии.

— Попадание в «Ильмаринен»! Еще одно!

Трибуц повернулся в сторону финских броненосцев.

Одно попадание пришлось в центр броненосца, чуть пониже мостика, и явно было нанесено «Маратом», а второе, если судить по тому, что осталось от кормовой башни корабля, «Октябриной».

— Ладно, авиаторы добьют потом. Передайте на «Киров»…

— Радиограмма с «Шарнхорста»!

 

Балтийское море, борт линкора «Нельсон»

13 марта 1940 г., четверть двенадцатого дня

— Господин адмирал, русские нас наконец заметили и начали разворачиваться.

— Что ж, поздравляю, джентльмены, «Фуриоус» мы спасли, осталось спасти наших финских друзей. — флегматично произнес Харпер. — Вернее то, что от них осталось.

Действительно, кавторанг Раниен еще полчаса назад передал, что его «Ильмаринен» начал терять плавучесть и вынужден выйти из боя. Теперь «Вяйнемяйнен» вынужден был отбиваться от двух линкоров в одиночку, а заодно и прикрывать отход своего искалеченного систершипа. И хотя флагман финского флота еще не получил ни одного попадания, повреждения от близких разрывов уже начали сказываться на его боеспособности.

— А в погоню за этими наглецами мы выделим… — адмирал на миг задумался. — «Марсейез», «Дюге-Труэн», «Дюкень» и все эсминцы типа «Жагуар» и «Бурраск». Пускай лягушатники утопят легкие силы русских, а мы займемся сладеньким.

Эскадра начала разделятся. Французские крейсера и миноносные корабли устремились в погоню за «Кировым» и эсминцами, а основная часть, возглавляемая британским линкором, начала разворот в сторону боя «Октябрьской революции» и «Марата» с маленькими, но отважными броненосцами Финляндии.

«Все же не даром я не стал надеяться на фортуну, а вывел корабли навстречу «Фуриоус», — подумал Харпер, глядя на едва-едва ковыляющий к берегу авианосец, получивший несколько попаданий из орудий советского крейсера и торпеду в кормовую часть от «Володарского», а также не менее искалеченные «Ягуар» и «Атерстоун». Оба эсминца больше напоминали сыр и на поверхности держались не иначе как молитвами экипажа и Божьим промыслом.

Советские линкоры, как это не удивительно, в паническое бегство не обратились, а легли на курс, позволяющий им прикрыть свои легкие силы если не от отправленных на преследование французов — этого они явно не успевали, хотя залп-другой из носовых орудий может и успели б по ним сделать, — то от основных сил флота точно.

— Герои. — прокомментировал кто-то из офицеров этот маневр. — Надо полагать, Гёрнассон и Раниен, по возвращении в порт, закажут благодарственные молебны во всех церквах Хельсинки.

— Русские — храбрые люди, у них этого не отнять. — пожал плечами Харпер. — Радируйте им: «Восхищен вашей отвагой. Предлагаю капитуляцию на почетных условиях. Харпер».

— Сэр, русские ответили. — смущенно произнес три минуты спустя радист. Смущен он был, поскольку был сыном белого офицера, эмигрировавшего в Англию, а потому русский знал, и, насколько смог, дословно перевел послание Трибуца.

Харпер взглянул на текст радиограммы и побагровел от ярости.

 

Балтийское море, борт линкора «Марат»

13 марта 1940 г., половина шестого вечера

Вице-адмирал Владимир Филиппович Трибуц умирал. Снаряд с «Нельсона», разворотивший боевую рубку «Марата», уложил на месте почти всех находившихся там командиров, а вот его, поди ж ты, пощадил. Дал погибнуть не внезапно, прерывая жизнь на, что называется, самом интересном месте, а отойти в мир иной осознавая свою гибель, но с чувством выполненного долга.

На выходящем из боя искалеченном «Марате» рявкали еще уцелевшие пушки, палубные команды пытались тушить многочисленные пожары, гулко ухали помпы. Чудом уцелевший в рубке молоденький лейтенант — как его? Сергей Ким, кажется, — отдавал отрывистые команды, исполняя последний приказ своего адмирала о повороте на курс сто семьдесят. Все это едва касалось угасающего сознания Владимира Филипповича.

Боли он не чувствовал. Он вообще уже не ощущал ничего. Вот какой-то мичман — не разобрать лица из-за багровой дымки перед глазами, — заметил, что он еще дышит и закричал, срочно вызывая врача. Вот его бесчувственное тело двое матросов переложили на брезент и бегом понесли в чудом неповрежденный лазарет (снаряд с финского броненосца в него угодил в самом начале боя, но, отчего-то не взорвался, и теперь валялся в углу, накрепко принайтованный к переборке). Бесполезно. Трибуц понимал, что спасти его уже невозможно — слишком тяжелые раны, слишком большая потеря крови. Он умирал, и понимал это.

«Я сделал все, что мог. Кто может, пускай сделает лучше, — подумал он, и тут же добавил про себя, — Вот Бём и сделает».

Когда пришла радиограмма с «Шарнхорста», план родился в его голове моментально.

Нахожусь в двух часах хода от вас. Держитесь.

Бём.

Всего одна строчка от союзников. Всего одна. А сколь многое она меняла.

— Срочно радировать на «Шарнхорст». - отдал приказ командующий Балтийским флотом. — Обойдите противника с норда. Мы их покуда отвлечем. Трибуц.

— Слушаюсь, товарищ адмирал!

Немецкий командующий, увидав радиограмму, не поверил своим глазам, но замысел своего советского коллеги понял. Отрезать растянувшиеся силы Харпера от Турку и вынудить того пробиваться к порту через строй немецких кораблей — да, это было возможно. Конечно, франко-британцы могли бы попытаться уйти в Хельсинки не принимая бой, но там они становились легкой добычей для немецкой и советской авиации — не сегодня, так завтра — край, послезавтра, — погода наконец наладится. А уйти под прикрытие береговых батарей, как это сделал «Фуриоус», он, адмирал Бём, им не даст. Далековато в море выманил Трибуц Харпера.

Если же вспомнить о минных полях — как самих финнов, так и установленных у их побережья советскими субмаринами-минзагами, то прорыв в Турку оставался для британского адмирала единственным возможным вариантом.

Правда, скорее всего, к моменту боестолкновения между германским и франко-британским флотами, от русских вряд ли что-то останется, но… это их выбор. И потом, союз-союзом, а сильные Советы на Балтийском море Рейху не нужны.

— Приказ по эскадре. — скомандовал Бём. — Поворот все вдруг на курс сорок.

Иная реакция на приказ была у капитана первого ранга Фельдмана.

— Кажется, наш командующий сошел с ума. — глубокомысленно произнес он. — Но это наш командующий. Продолжаем атаку «фарьи».

Затем Николай Эдуардович вновь посмотрел на радиограмму с «Марата» и тяжело вздохнул.

Продолжайте преследование «Фуриоус» до его уничтожения или того момента, когда огневой контакт с противником станет неизбежен. При достижении точки невозвращения немедленно начать отступление в Таллин, до того момента врага не замечать. Постарайтесь выманить за собой как можно больше сил преследования. В бой с основными силами и силами преследования не вступать. Погибать не сметь.

Трибуц.

Соединение Фельдмана продолжало преследование поврежденного авианосца столько, сколько это было возможно. Конечно, и сам «Фуриоус», и прикрывавшие его эсминцы дрались отчаянно — а иного варианта у них и не было, — серьезно повредив прорвавшийся для торпедной атаки авианосца «Володарский» и добившись ряда попаданий во все остальные корабли, кроме «Кирова». Впрочем, превосходство балтийцев в огневой мощи сказалось — «Ягуару» и «Атерстоуну» впоследствии пришлось надолго встать в доки, а «Лиддсдэйл» пошел на дно.

«Октябрьская революция» и «Марат», тем временем, увлеченно, словно ничего не замечая, лупили из всех калибров по «Ильмаринену». Канониры капитана второго ранга Гёрнассона огрызались как могли, а могли они неплохо, однако судьба броненосца была незавидной, и если бы после начала ретирады «Кирова» «Марат» и «Октябрина» попросту не бросили бы непонятно как держащийся на плаву корабль, то он погиб бы, невзирая на всю удачность конструкции и мужество экипажа.

Покуда «Киров», «Минск», «Ленинград», «Карл Маркс», «Ленин», «Володарский», «Яков Свердлов», «Энгельс», «Артем» и «Калинин» делали вид, что в панике удирают, при этом не давая всей возможной скорости, дабы устремившиеся за ними «Марсейез», «Дюге-Труэн», «Дюкень» и четырнадцать эсминцев и лидеров не бросили «добычу», советские линкоры, погасившие пожары от попаданий с «Вяйнемяйнен» и «Ильмаринен», совершали странные маневры.

— Черт возьми, что делает этот балкер? — изумился Флит-адмирал Харпер, наблюдая за перемещениями «Марата» и «Октябрьской революции». — То он готов драться, то пытается уйти, хотя при его скорости это не реально, то опять на боевой курс становится… Неужели он надеется, что этими своими ужимками и прыжками добьется улучшения погоды и появления своей авиации?

Ждал Трибуц, конечно же, не авиации, но англичанин знать этого никак не мог.

Но, невзирая на все маневры балтийцев, в 14 ч. 12 м. огневой контакт все же состоялся. Четыре часа «Октябрьская революция» и «Марат» вели бой против превосходящих сил противника. Четыре часа ада, четыре часа взрывов, грохота, пожаров, криков боли.

В самом начале столкновения советским линкорам удалось добиться серьезного успеха. Легкий крейсер «Саучгемптон» необдуманно вырвавшийся вперед (на самом деле на корабле барахлила рация и приказ Харпера был просто неверно понят радистом), был накрыт дружными залпами с «Марата» и «Октябрины». Уже после второго залпа на британском корабле сдетонировал боезапас, взрыв расколол корабль пополам, и он ушел на дно со всем экипажем. Спастись удалось всего шести морякам, в том числе и виноватому в гибели «Саучгемптона» радисту. Ирония судьбы.

Еще одного успеха канонирам Трибуца удалось добиться в 15 ч. 27 м., когда шальной снаряд главного калибра угодил в эсминец «Галлант» и отправил его на дно.

Однако же, несмотря на меткий огонь и нередкие попадания в противника, тягаться с англо-французской эскадрой два старичка-линкора не могли. В 17 ч. 05 м. лишившаяся большей части артиллерии, объятая пламенем пожаров и потерявшая часть хода «Октябрьская революция» перевернулась и утонула. «Марату» Харпер сдаваться уже не предлагал, да и не было у линкора связи после того, как меткий выстрел с «Кольбера» свалил мачту.

«Вот и все, — подумал тогда Владимир Филиппович, — Не успел Бём. Напрасно дрались».

И именно в этот момент противник начал поворачивать на север, от изувеченного корабля.

— Ложимся на курс сто восемьдесят. — приказал Трибуц. — можно выходить из боя.

И это был его последний приказ. Накренившийся на левый борт, пылающий «Марат» получил последнее «прощай» от разворачивающегося к новому врагу «Нельсона», прямо в боевую рубку.

«Век, паскудники, нас помнить будут», успел подумать вице-адмирал. И сознание его померкло.

А утром следующего дня вся страна слушала Левитана.

От Советского Информбюро.

Вчера, тринадцатого марта тысяча девятьсот сорокового года, в районе Аландских островов, Балтийский Флот Союза Советских Социалистических республик, при поддержки сил германского флота, перехватил и на голову разгромил объединенную эскадру империалистических Англии, Франции и Финляндии.

В результате боя были уничтожены линейный монитор «Эребус», линейный крейсер «Реноун», броненосец «Ильмаринен», крейсера «Леандр», «Галатея», «Саутчгемптон», «Эдинбург», а также девять эскадренных миноносцев противника. Серьезные повреждения были нанесены авианосцу «Фуриоус» и линейному кораблю «Нельсон». Остальные силы противника трусливо бежали с места боя!

Советский флот в этом сражении потерял всего один корабль. Моряки-краснофлотцы одержали славную и убедительную победу над капиталистическими агрессорами!

И ни единым словом не обмолвился товарищ Левитан о том, что немцам этот бой стоил «Дойчланда», «Хиппера», «Эмдена», «Лейпцига» и восьми эскадренных миноносцев. Не упомянул он и о том, что «Марат» едва не затонул у самого Таллина, и представлял ныне больший интерес для сталелитейной промышленности, чем для судоремонтной.

 

Лондон, Адмиралтейство

14 марта 1940 г., девять часов утра

— Да, я действительно считаю, что на эскадре Харпера и солдатах Бессонна можно ставить крест. — произнес Альфред Дадли Пикмэн Роджерс Паунд, Флит-адмирал и Первый морской лорд.

— А ведь это катастрофа, друг мой. — произнес его собеседник, не выпуская из зубов сигару.

К сигарам этот полный коротышка вообще имел необычайное пристрастие. Его даже карикатуристы часто изображали в виде этого табачного изделия.

— Несомненно, Лорд-Адмирал. Однако я должен отметить, что мое ведомство…

— Да бросьте, Паунд. — отмахнулся от него Уинстон Черчилль. — Это не для Британии катастрофа. Да, неприятно, конечно, но не столь уж и опасно. Кораблей у короля много. Это для Чемберлена катастрофа и для всей его партии. Однако, вы правы, из-за этого прискорбного боя престиж Роял Нэви пошатнулся, и его непременно надо поднять. У вас есть какие-то идеи?

— Да, безусловно. Как вы знаете, наше торговое судоходство несет большие потери от действий германского и советского подводных флотов.

— Да никак вы решили еще и в Мурманск высадку устроить? — изумился Лорд-Адмирал.

— Не совсем. Скорее уж, устроить базу для наших охотников и патрульной авиации там, где немцы и русские чувствуют себя в наибольшей безопасности.

— Интересно-интересно. — произнес Черчилль и стряхнул пепел. — Продолжайте.

 

Берлин, Вильгельмштрассе, 77

15 марта 1940 г., около двух часов дня

— Хорошо, фон Клейст, я вас понял. — кивнул Гитлер. — Теперь вы, Гудериан. В чем состоит ваш план?

— Я намереваюсь в намеченный приказом день перейти люксембургскую границу и продвигаться затем через Южную Бельгию на Седан, форсировать у Седана реку Маас, захватив на левом берегу предмостное укрепление для обеспечения переправы следующих за мной пехотных корпусов. Мой корпус будет продвигаться по Люксембургу и южной Бельгии тремя колоннами, вот по этим направлениям. — Гейнц Гудериан провел указкой по карте, наглядно демонстрируя, где конкретно будут двигаться его войска. — Я рассчитываю достичь бельгийских пограничных позиций уже в первый день и, если представится возможность, прорвать их, на второй день продолжать продвижение через Нешато, на третий — перейти реку Семуа у Буйона, на четвертый — достигнуть реки Маас, на пятый день форсировать реку и к вечеру того же дня захватить предмостное укрепление.

— А что вы намерены делать далее? — спросил Фюрер у замолкшего командующего XIX-го корпуса.

— Если не последует приказа приостановить продвижение, я буду на следующий день продолжать наступление в западном направлении. — ответил «быстроходный Гейнц». — Верховное командование должно решить, должен ли этот удар быть направлен на Амьен или Париж. Самым действенным, на мой взгляд, было бы направление через Амьен к Ла-Маншу.

Гитлер кивнул головой, но ничего не сказал.

— Нет, я не верю, что вы сможете форсировать его! — воскликнул командующий 16-ой армией, генерал Буш.

— Вам и не нужно этого делать. — усмехнулся генерал Гудериан.

 

Окрестности г. Берхтесгаден, шале Бергхов

24 марта 1940 г., три часа дня

«Интересно, имею я право хоть на один день отдыха в году? — раздраженно подумал Гитлер, отходя от мольберта и беря трубку телефонного аппарата. — Я кто, в конце-концов, правитель самого могучего государства мира и Фюрер германской нации, или чернокожий раб на плантации?»

— Слушаю тебя, Иоахим. — произнес Гитлер. — Что случилось?

— Хорошие новости, Адольф. — прозвучал в трубке голос Риббентропа. — Дания вступила в войну на нашей стороне.

— Ценнейшее приобретение. — желчно ответил Фюрер. — Главное — неожиданное. С чего это они так?

— Англичане вчера потребовали предоставить им Исландию в качестве базы для борьбы с нашими субмаринами. — ответил рейхсминистр иностранных дел. — Датчане, наивные люди, понадеялись на Лигу Наций и отказались. Сегодня в полдень, в Рейкьявике, высадился полк британской морской пехоты и взял город под контроль.

— Еще бы. — фыркнул Гитлер. — Если память мне не изменяет, в исландской армии числится всего шестьдесят человек, вооруженных револьверами.

— Они еще и сопротивляться пробовали. — хохотнул Риббентроп. — Правда, недолго. Но датчане на британское самоуправство обиделись и присоединились к нашей войне.

— Ладно, лишними не будут. — буркнул Адольф Алоиз Гитлер. — У них там, кажется, несколько кораблей и подводных лодок было…

 

Воздушное пространство Турции

29 марта 1940 г., полдень

Капитан Зелемир Рукавина довернул свой IK-3 влево, поймал в прицел D.520 и нажал на гашетку. Противник хорвату попался опытный, засек маневр капитана и, в свою очередь, свалился вправо, так что снаряды из «Эрликона» и пули «Браунингов» прошли мимо.

Матюгнувшись, Рукавина рванул машину за противником, но тот уже сбросил его с хвоста и сам пошел в атаку с правой стороны — спасибо ведомому, шуганул француза. Капитан развернул острый нос своей машины туда, где только что был враг, но тот уже улепетывал, вместе с остатками англо-французских бомбардировщиков и их истребительного прикрытия.

— Всем машинам. — раздался в наушниках голос командира эскадрильи, подполковника Джозо Шимича. — Возвращаемся на аэродром.

Двенадцать югославских IK-3, четыре турецких PZL P.24C (во главе с самой Бешенной Сабихой) и девять немецких Bf-109 начали разворачиваться в сторону Измира.

Рукавина поглядел на хищные обводы Messerschmitt`а и язвительно усмехнулся. Немцы почитали себя хозяевами неба, однако его машина была ничуть не хуже. Разница состояла лишь в том, что истребителей Рогозарского вообще существовало в природе лишь двенадцать штук, а Bf-109 — сотни.

Вообще, на турецких аэродромах нынче творилось натуральное вавилонское столпотворение — столько разных языков и машин с опознавательными знаками различных стран там нынче смешалось: турки, венгры, румыны, немцы, русские, болгары и югославы, а на днях, по слухам, еще и поляки должны прибыть. Хотя последние, наверное, так и останутся слухами: Речь Посполитая, оказавшаяся в интересном положении между Германией и СССР, хоть и вынуждена была вступить в войну на их стороне, воевать на самом деле явно не собиралась.

Слаженность в таком интернациональном войсковом контингенте, разумеется, была так себе, и только это обстоятельство, наверное, объясняло, что англо-французов еще не вышибли из Анкары.

Начало турецкой кампании для союзников сложилось крайне успешно. Большая часть турецких войск была дислоцирована на границе с СССР, в проливах и на черноморском побережье. Президент Инёню обоснованно опасался, что на налет, совершенный английской и французской авиацией, Советский Союз ответит бомбовыми и танковыми ударами по кому попало, так что наступление союзнических дивизий из под Алеппо и Хасеке больше напоминало карательный рейд против каких ни будь зулусов. Невеликие силы турецких пограничников солдаты Вейгана и О`Коннора попросту смяли почти не заметив. Господства в воздухе им тоже удалось добиться за один день — французские Pz 633 и новейшие британские Mosquito VI, прикрытые истребителями MS-406, D.520, Hurricane и Spitfire, перепахали бомбами большую часть турецких военных аэродромов и пережгли до 2/3 машин.

Палубники англичан также не остались в стороне, и атаковали турецкий флот на рейде, отправив на дно эсминец «Кокатепе» и минзаг «Торгут Рейс», а также серьезно повредив плавбазу «Эркин» и субмарину «Гур».

В целом, к седьмому марта, союзники полностью взяли под свой контроль плато Урфа и, после восьмичасового боя, овладели Аданой и перевалом Киликийские Ворота. Путь в центр страны был им открыт. Вот тут и начались неприятности.

Во-первых, русские и немцы перегнали к Стамбулу по эскадрилье истребителей, что, само по себе, хотя и не было критично, несколько осложнило жизнь летунам союзников. Очухавшиеся от шока первых дней войны остатки турецких ВВС также не пожелали сидеть без дела, и даже нахально отбомбились по идущей через Киликийские Ворота английской танковой колонне. Эффект от этого был скорее психологический — турки сожгли только два легких танка Vickers и автомобиль мотопехотинцев (успевших, кстати, покинуть машину), однако сам факт такого удара серьезно поднял боевой дух обороняющихся.

Во-вторых, восьмого марта в войну вступили румыны.

Ну, этих вполне можно было понять: после кавказских нефтяных месторождений и нефтеперерабатывающих заводов, цели в Плоешти были самыми логичными мишенями для французских и британских бомбардировщиков, так что Кароль II просто не стал дожидаться, когда над его городами загудят союзнические моторы, и направил часть своих вооруженных сил на защиту Дарданелл и Босфора.

В течение следующей недели в войну вступили Болгария, Венгрия и Югославия.

Впрочем, балканские союзники помогали Турции в основном авиацией, сухопутные силы концентрируя на греческой границе. Скорое вступление в войну греков, которые спали и видели вернуть себе Константинополь, ни для кого секретом не являлось. Страна проводила всеобщую мобилизацию, а в Афинском порту выгрузилось четыре дивизии «Новой Антанты», затем переброшенные к Александропулису. Лишь СССР и Румыния с Вегрией помогли Инёню сухопутными силами, но в небольшом количестве. Большая часть сил РККА была сконцентрирована на границе с Польшей или воевала с Финляндией, с Кавказа, на котором неожиданно обнаружилось множество недовольных (спасибо «Прометею»), поднимавших вооруженные мятежи и создающие в горах партизанские отряды, убирать солдат было минимум неразумно, так что пока СССР смог перебросить из Украины только 61-й стрелковый корпус. Румыны переправили в Турцию свой 6-й армейский корпус, Венгры отправили 1-ю моторизованную бригаду, несколько горно-стрелковых батальонов СС выделили немцы и на этом помощь, в общем-то, пока закончилась.

Тем временем англо-французские войска вырвались на плато Обрук и начали наступление на Анкару. Опасаясь десанта британских морских пехотинцев, турецкое командование не решилось перебросить войска от черноморских проливов, а развернувшиеся от советской границы на запад силы, подвергающиеся постоянным бомбардировкам, застряли на горных дорогах между Карсом и Сивасом.

Последние попытки не допустить врага к столице турки предприняли возле Кочхисара, между озером Туз и рекой Кызылырымак, где наступали пять французских дивизий, а также под Джихайбейли, куда выдвинулись еще двадцать одна англо-французская дивизия и большая часть их танков. Еще четыре британских дивизий повернули от Коньи на северо-запад и двигались на Афьон-Кархисар, но были остановлены венгеро-турецкими войсками между горой Готрак и озером Эбер.

Бой под Кочхисаром вышел жаркий. 12-я и 17-я пехотные и Люлебургазская мотомеханизированная дивизии при поддержке 202-го тяжелого артиллерийского полка остановили атаку французов на сутки, и вообще вряд ли были бы выбиты с позиций, если бы не подавляющее превосходство противника в воздухе, а вот под Джихайбейли удержаться долго туркам не удалось — Вейган и О`Коннор предприняли атаку широким фронтом на позиции Стамбульского резервного корпуса, и буквально вдавили обороняющихся в сухую турецкую землю траками. Остатки защитников обоих городов были окружены под Кулу и, пятнадцатого марта, капитулировали. Шестнадцатого, без боя, пала Анкара.

Французы и англичане тут же организовали в захваченной столице марионеточное правительство, объявившее о капитуляции Турции и ее вступлении в войну против СССР, законное же правительство президента Исмета Инёню, перебазировавшееся в Стамбул, было объявлено низложенным.

Покуда Инёню крепил оборону в западной части Турции, а генералы восточной группировки, часто и с применением оружия, включая тяжелое, выясняли между собой, какому из правительств теперь следует подчиняться, да не следует ли вообще реставрировать монархию, О`Коннор совершил спешный марш на Самеун, разгромил высадившиеся там 16-ю пехотную дивизию Королевства Румыния и 95-ю бригаду легких танков РККА, загнал тех и других за Кызылмуран, и, тем самым, разрезал Турцию на две части. Теперь англо-французские войска могли спокойно наступать на Стамбул и Измир по долинной части страны, с юга от хребта Кёрбглу, однако двадцатого марта, под угрозой раздела между СССР, Германией и Венгрией, Речь Посполитая вступила войну против Франции и Великобритании. Немцы и русские начали перебрасывать свои силы с границ Польши, на границу с Бельгией, Голландией и Люксембургом. Мощицкий отправил всего один батальон танков 7ТР.

Английское и французское правительства наконец осознали, как глубоко и в каком месте они оказались. Треть их сухопутных сил находились в Турции и Финляндии, изрядная часть флота оказалась заперта в Балтийском море, где постоянно подвергалась авианалетам германских и советских ВВС (пока, правда, вреда от таких налетов было больше русским и немцам, хотя «Глуар» и был серьезно поврежден бомбами с ТБ-3 капитана Тимофея Хрюкина), а большая часть тяжелой бомбардировочной авиации оказалась сконцентрирована в Сирии. Если еще припомнить то, что германские и советские подводники устроили настоящую резню на морских коммуникациях «Новой Антанты», практически безнаказанно отправляя на дно военные грузы, да и гражданские тоже, ситуация становилась и вовсе швах.

Вейгану и О`Коннору дали срок в месяц для того, чтобы покончить с турецким сопротивлением, и… отозвали пять наиболее боеспособных дивизий, треть авиации и все тяжелые танки в метрополию.

Генералы честно попытались исполнить приказ, но на берегах Порсука были остановлены турецкими, румынскими, венгерскими, немецкими и советскими войсками, наконец-то наладившими хоть какое-то взаимодействие. Бои за переправы шли уже второй день, но теперь, утратившие подавляющее превосходство в воздухе, франко-британцы уже не могли просто разбомбить защитников к чертовой матери.

Капитан Рукавина хмыкнул. В этом бою счет по сбитым машинам был 7:3 в пользу обороняющихся.

 

Окрестности г. Валендорфа, расположение XIX корпуса

01 апреля 1940 г., десять утра

— А это что за коробочки? — поинтересовался Хальсен, провожая взглядом проезжающие в каком-то километре от позиции машины.

— Pz-V «Donner», новейший тяжелый танк. — охотно пояснил капитан Бейттель, командир второго батальона 3-го танкового полка. — Ничуть не хуже твоего КВ, Макс.

— Ну, это я бы поспорил. — зевнул тот. — Хотя, все возможно, конечно же.

Бригада тяжелых танков, где служил Макс Александр, была переброшена через Речь Посполитую, едва только дипломаты окончательно дожали Мощицкого, понявшего, что деваться ему, собственно, некуда.

Не то, чтобы Вермахт так уж сильно нуждался в поддержке танкистов РККА (хотя лишней, в предстоящем наступлении на Францию она тоже явно не будет), скорее это Сталин сделал ответный реверанс Гитлеру за Аландский бой. А заодно продемонстрировал «лучшему другу советского народа», как сам себя назвал Фюрер, что у этого самого народа вооруженные силы вполне на высоте, и ссориться с ним (народом) не стоит ни при каких условиях.

Новенькие КВ и БХ, надо сказать, полностью оправдали возложенную на них миссию демонстрации мощи РККА, чья репутация после бойни под Суомосалами изрядно пошатнулась. Едва советские танкисты разгрузились из эшелона (как они добирались — это была отдельная песня. Все дороги и железнодорожные пути были забиты направляющимися на запад войсками) и выдвинулись к месту дислокации, в бригаду, со всех сторон, потянулись немецкие офицеры, посмотреть на «чудо советской техники».

Т-28 на них впечатления не произвели. Машина была, в целом, устаревшая (на высказывания об этом комбриг лишь фыркал, и отвечал «Можно подумать, что Pz-I и PZ-II, это новейшие разработки!»), к тому же у немцев имелся на вооружении практически такой же танк, Panzerkampfwagen Neubaufahrzeug, он же Nb.Fz, в количестве аж целых трех штук. Специальный танковый батальон из этих машин и приданных им Pz-I, кстати, располагался в пяти километрах от позиций 14-й ттбр, так что его командир, лейтенант Ганс Хорстман, имел ежедневное счастье принимать делегации советских танкистов и выслушивать от них нелестные комментарии в адрес своих машин.

«Кристи русский» из бронеразведывательных рот, даже и серии 7М, на немцев также не произвел впечатления. Танки Т-34, недавно начавшие поступать в бригаду, германские камрады тоже раскритиковали за неудачное башенное орудие Л-11, хотя, в целом, и признали, что машина вполне zeer gut. А вот самоходки «Богдан Хмельницкий» и танки «Клим Ворошилов» вызвали даже некоторую оторопь. Немецкая промышленность едва успела приступить к производству доработанного Pz-V Ausf.B, а тут в самой обычной бригаде машины ничуть не хуже, да еще и в количестве, превосходящем все танки «Donner» Вермахта вместе взятые. А ведь Сталин направил всего-то одну танковую бригаду и две пехотные дивизии, в Финляндии русские тоже на чем-то воюют, да и резервы наверняка есть… У немецкого командования появился повод серьезно задуматься.

— Ну и как вам машина, геноссе? — поинтересовался Хальсен у какого-то капитана-танкиста, едва ли не обнюхивающего его КВ уже минут десять как. Разговор этот состоялся на следующий, после прибытия советских войск, день, и шел, разумеется, на родном языке Макса Александра.

— Изрядно. — задумчиво отозвался тот, и повернулся к красному командиру. — Хотя, признаться, машины в такой раскраске я больше привык видеть в прицеле.

— Воевали в Испании? — харьковский немец волжского разлива спрыгнул с брони на землю и козырнул. — Капитан Макс Александр Хальсен.

— Капитан Андреас Бейттель. — представился тот. — Да, довелось под самый конец. Брал Гуадалахару. Однако, будь у республиканцев в Ториджа такие машины, черта-с два мы бы прорвались. А вы, я смотрю, — немец покосился на награды Хальсена, — тоже успели где-то отметиться.

— Халхин-Гол и Карельский перешеек. — кивнул Макс. — В самом начале войны с финнами как раз испытывал новые машины в боевых условиях, КВ в том числе. А против японцев еще на Т-35 дрались.

— Да, про ваши степные линкоры я читал. — улыбнулся немец немецкий немцу советскому.

Дальнейший разговор двух профессионалов свелся к чисто техническому сравнению машин разных классов и тактики их применения. К концу беседы оба танкиста пришли к выводу, что японские танки — полное шайзе, а японские танкисты… Это, простите, не танкисты. На почве этого консенсуса Хальсен и Бейттель, собственно, и сдружились.

Затем два новоиспеченных приятеля посетили расположение роты Бейттеля, где уже Хальсен принялся за изучение немецкой техники.

К началу французской кампании Рейх успел перевооружить и усилить бронирование хорошо если половине имеющихся танков. В число «невезучих» попал и капитан Бейттель — его батальон состоял из десяти Pz-IB, шести Pz-IIIF, восьми Pz-IVD и аж двух десятков Pz-IIF. В случае встречного боя с батальоном Хальсена, пятнадцать КВ Макса Александра играючи бы разгромили германского коллегу, что Бейттель отлично осознавал, а оттого несколько тушевался.

В тот раз, впрочем, толком покопаться в утробе германских танков Хальсену не пришлось — планы спутало появление батальонного комиссара.

— Максим Александрович, ну етить же твою кочерыжку, через пень-колоду и внахлест! — воскликнул Вилко, появившийся словно из ниоткуда. — Все б тебе, ёкарный бабай, игрушечки! А я — ищи его по всему корпусу, растудыть тебя чихвостить.

— Что такое, Арсений Тарасович? — поинтересовался Хальсен, отрываясь от жутко увлекательной беседы о сравнительных достоинствах и недостатках двигателя КВ по отношению к двигателю Pz-IV с наглядной демонстрацией устройства последнего. — Случилось чего?

— Пока нет, но ежели ты в ближайшие полчаса не окажешься в своем батальоне, то непременно случиться. — ответил майор. — Прошла информация, что в бригаду едет с инспекцией Гудериан. А что вы там такое интересное разглядываете?

Батальонный комиссар начал карабкаться на борт танка.

Час спустя в расположении батальона остановился «Хорьх», откуда выбрался мужчина в форме генерал-лейтенанта танковых войск, закурил, и минут пять наблюдал за двумя советскими и одним немецким танкистом, что-то горячо обсуждающими у открытого моторного отсека Pz-III и совершенно не обращающих внимание на окружающую действительность.

— А я говорю, это полная ерунда! — Вилко, как выяснилось, худо-бедно мог связать несколько слов на немецком. — У нас этого конструктора лет на пятнадцать в лагеря отправили бы, за вредительство.

— Но ведь создателя Т-35 не отправили! — парировал Бейттель.

— Ты наши линкоры, Андрюша, не трогай! — возмутился комиссар и предупреждающе помахал перед лицом немца пальцем. — Вон, Максим Александрович на нем даже на таран японца ходил, и ничего! Раздавил как консервную банку.

— Кхе-гм. Я вас ни от чего не отвлекаю? — раздался неподалеку спокойный мужской голос.

Все трое повернулись к автору фразы, чтобы немедленно послать по матушке — а нечего лезть с идиотскими вопросами, когда спорят три боевых офицера, — и вытянулись по стойке смирно где стояли.

— Капитан Бейттель, если не ошибаюсь. — задумчиво произнес генерал-лейтенант. — Я вижу, вы уже нашли общий язык с нашими советскими камрадами. Похвально, похвально… Что вы там такое обсуждаете?

Следующие полчаса Вилко до хрипоты спорил с Гудерианом, доказывая командиру корпуса, что кроме оптики в немецких танках нет ничего хорошего вообще, а Хальсен и Бейттель тихо офигевали от такой непосредственности.

Что по поводу этой беседы впоследствии сказал Бохайскому командир бригады, и как эту информацию, творчески дополнив, довел до Вилко Егор Михайлович, истории доподлинно неизвестно, но, видимо, цензурными там были только междометия.

В любом случае, и батальонного комиссара, и Хальсена, так загрузили парко-хозяйственной деятельностью по их ротам, что нанести Бейттелю повторный визит Макс Александр смог только сегодня.

И вот, едва лишь Хальсен успел перекинуться несколькими словами со своим германским коллегой…

— Видал я эти доннерветеры, ерунда первостатейная, а не тяжелый танк. — раздался за спиной Макса голос Вилко.

— Откуда он все время появляется? — пробормотал Бейттель, бледнея. — Это не человек, это дьявол.

— Хуже. — тихо, чтобы не услышал комиссар, ответил Хальсен. — Он hohol.

 

На подступах к г. Буйон

11 мая 1940 г., около семнадцати часов вечера

Батальон Бейттеля находился в авангарде 1-й танковой дивизии. Все три танковых батальона, приданные ему в укрепление гаубицы 75-го артиллерийского полка и мотострелки из 67-го пехотного полка до недавнего времени стремительно продвигались по двум прекрасным шоссе, ведущим к Буйону. Война шла уже второй день.

9 мая, во второй половине дня, в 13 часов 30 минут, в корпусе прозвучал сигнал боевой тревоги. Андреас в это время как раз находился в офицерском клубе, где играл в покер с Вилко.

— Пас. — произнес тот, бросая карты на стол. — Пошли по своим частям, кажется война, которой столь долго пытались избежать большевики, началась.

Бейттель облегченно вздохнул и забрал выигрыш. Этот русский комиссар или был удачлив, как Бог, или жульничал как Дьявол. За последний месяц он успел ободрать как липку половину офицеров 1-ой танковой дивизии, в составе которой должна была наступать 14-я ттбр РККА. Однако же, не пойманный — не вор, а изловить майора на шулерстве пока никто не смог, хотя подозрения были.

Бохайский, который не подозревал, а точно знал, что Вилко жульничает, попытался сделать ему внушение, на что Арсений Тарасович с совершенно невозмутимым видом заявил: «Не жульничаю, а добываю валюту для Советского государства. Мне ж ее, когда вернемся, надо будет в казну сдать». Крыть комбату было нечем, и он просто махнул рукой, да попросил батальонного комиссара не слишком зарываться, и хоть изредка проигрывать.

— Ну ты, Егор Михайлович, прямо таки обижаешь. — ответил Вилко. — Я ж до Харькова служил в Одессе.

Правда Бейттелю он позволил взять выигрыш не оттого, что пришло время очередной раз продуть партию, а потому что валюта-валютой, а война ждать не станет.

Наступление началось на следующий день. 10 мая в 5 часов 35 минут 1-я танковая дивизия, сосредоточенная в районе Валлендорфа, перешла люксембургскую границу у Мартеланж. Авангард дивизии прорвал пограничные укрепления, установил связь с воздушным десантом полка «Великая Германия», однако пройти по Бельгии на значительное расстояние ему не удалось — сволочные бельгийцы повзрывали дороги. Разрушенные участки дорог в условиях гористой местности обойти было совершенно невозможно, так что саперы всю ночь занимались их ремонтом. Тем временем 2-я танковая дивизия вела бои за Стреншан, 10-я танковая дивизия продвигалась через Абэ-ла-Нев навстречу 2-ой кавалерийской и 3-ей колониальной пехотной дивизии французов.

11 мая, во второй половине дня, Вермахтом были преодолены заминированные участки вдоль бельгийской границы. К середине дня и 1-я танковая дивизия вновь начала наступление на укрепленные позиции, возведенные по обе стороны Нешато. Противостоять ей выпало арденнскими егерями из бельгийских пограничных войск и французской кавалерии.

Долго сопротивляться идущим в первом дивизионе немецким и советским танкам они оказались не в состоянии, и после коротких боев, с небольшими потерями, позиции обороняющихся были прорваны и Нешато взят. Генерал Кирхнер немедленно организовала преследование, захватил Бертри и начал движение в сторону Буйона, где окопались французы.

Тем временем 2-я танковая дивизия взяла Либрамон.

— Кёльн, я Гамбург, прием. — раздалось из рации командирской машины.

— Кёльн на связи, Гамбург, прием. — отозвался Бейттель.

Ничего хорошего от вызова из штаба он не ожидал. Предчувствия его не обманули.

— Кёльн, сардельки говорят, что у тебя на пути, в десяти-двенадцати километрах, две или три груды ящиков, полтора штабеля курятины и несколько котят или щенков, прием.

— А подробнее нельзя, Гамбург? — недовольно поинтересовался капитан. — Котята или щенки? Прием.

— Скорее всего, и то и другое, Кёльн. Прием.

— Понял, конец связи.

«Итак, две-три роты танков, полтора батальона пехоты, и неизвестное количество противотанковой или/и гаубичной артиллерии. Силы, в общем-то, равны, можно считать. Вот только наступать-то мне. И чего, эти «сардельки», на своих Fi.156, не могли получше авиаразведку провести?»

 

Москва, Кремль

11 мая 1940 г., семнадцать часов десять минут

(время берлинское)

— Война в Финляндии, товарищи, чересчур затянулась. — задумчиво произнес Сталин, разглядывая политическую карту мира. — А меж тем Вейган громит в восточной Турции местных горе-вояк. О`Коннор пока не продвинулся к Стамбулу, но только потому, что мы перебросили Инёню некоторые силы, да и Германия направила дивизии «Лейбштандарт кёниг Давид» и «Лейбштандарт кёниг Соломон». Ну и про дивизию «Войско Ерзолаимско» Речи Посполитой забывать не стоит, конечно.

Иосиф Виссарионович усмехнулся. Идея Гитлера отправить самих евреев отвоевывать их Землю Обетованную была оценена старым интриганом по достоинству. Такое лобби в финансовых кругах всего мира купить всего лишь за сравнительно небольшое количество оружия и обмундирования — это был ХОД.

— Мы дожмем финнов в ближайшие месяц-два. — уверено заявил Ворошилов. — И это максимальный срок.

— А зачем нам их дожимать, товарищ Ворошилов? — Вождь повернулся к Клименту Ефремовичу. — Ми уже добились почти всего, чего желали. Ми взяли под контроль те территории, которые были нам необходимы, и даже более. Ви хотите включить Финляндию в состав СССР? Но это вызовет неприятие со стороны Швеции и Норвегии. Они едва-едва склонились в нашу сторону, да и то, лишь из-за беспардонного захвата англичанами Исландии, а вы опять хотите бросить их в объятия наших врагов? Товарищ Сталин полагает, что войска, занятые против Финляндии, было бы разумнее направить на поддержку турецким товарищам, в их справэдливой борьбе с франко-британскими агрессорами. Вот ви, товарищ Литвинов, как полагаете — сможем ми заключить мир с правительством Рюти?

— Это, Иосиф Виссарионович, зависит от нашей позиции по поводу находящихся в Финляндии англо-французских сил.

— Что касается флота, вернее того, что от него осталось, товарищ Сталин считает, что он должен интернироваться в Швеции. Дайте Александре Михайловне указание провести консультации на этот счет. Что же касается корпуса генерала Бессонна… — Вождь сделал паузу и хитро улыбнулся. — Товарищу Сталину кажется, что Норвегия не откажется предоставить им возможность эвакуироваться в Великобританию. Это, конечно, должно занять некоторое время на согласование, но если эти солдаты окажутся на Британских островах где-то в сентябре, советскому народу это пойдет только на пользу.

 

На подступах к г. Буйон

11 мая 1940 г., около девятнадцати часов вечера

Последний взвод французских пехотинцев рывком пытался преодолеть открытое пространство до леса, но вылетевшие — иначе и не скажешь, — из-за фруктовой рощи Pz-IB скосили их пулеметным огнем.

Бейттель обозрел в бинокль поле недавней битвы в бинокль, спустился в танк, не закрывая крышку люка, и связался со штабом.

— Гамбург, ответь Кёльну. Прием.

— Кёльн, я Гамбург. Прием.

— Обнаруженный «сардельками» противник уничтожен. Продолжаю движение на Буйон. Прием.

На поле боя догорали девять B-1bis, два десятка H39 и четыре дюжины артиллерийских тягачей Рено UA и Сомуа MCG. Пушки, которые тягачи некогда перевозили, сейчас представляли из себя зрелище более чем жалкое.

— Доложите о потерях, Кёльн. Прием.

— Три ящика с апельсинами, четыре с орехами, один с изюмом и полторы курицы.

«Ящики с апельсинами», то есть Pz-I, он потерял уже ближе к концу этого скоротечного боя. Атаковавшая с тыла последние три B-1bis 2-я рота (до этого благополучно раздавившая укрывшиеся за леском последние французские гаубицы), более того, атаковавшая успешно — французы даже башни развернуть не успели, увлеченные перестрелкой на дальних дистанциях с маневрирующими по полю Pz-IV, когда стремительно приблизившиеся танки Вермахта первых трех моделей сделали из тяжелых танков тяжелый металлолом, — внезапно подверглась обстрелу с фланга ротой H39.

Казалось бы, выбили у тебя два танка из пяти, возможность удрать дали — так смазывай пятки солидолом. Но нет, французы решили погеройствовать, за что немедленно и поплатились. Однако три Pz-I после попадания 37-мм снарядов из пушек Puteaux SA 18 ремонту если и подлежали, то только заводскому.

Pz-III, сиречь «ящик с изюмом», Бейттель потерял в самом начале боя. Ну кто ж знал, что в том лесочке, по опушке которого пробиралась во фланг противнику 1-я рота, окажутся две 25-мм противотанковые пушки, и обе засадят в борт одному танку по бронебойному снаряду? Да еще с каких-то десяти метров. Оттуда и стрелять-то почти не по кому, а поди ж. Прятались они там от него что ли?

В общем, эти машины, в отличие от четырех Pz-II, которые оказались жертвами меткости вражеских танкистов, были потеряны, можно сказать, по глупости. Впрочем, размен семь легких и один средний на двадцать легких и девять тяжелых танков можно было считать более чем успешным, а если присовокупить к этому уничтоженные пушки и пехоту — то и превосходным.

Бейттель не ошибся в своей оценке — за этот бой ему вручили «Крест за военные заслуги с мечами» 1-ой степени.

 

Седан, перекресток улицы Лаброш и проспекта Шарпантье

13 мая 1940 г., девять утра

Танк выехал с северной стороны, замер и оказался прямо в прицеле стоящего посреди улицы Лаброш КВ Хальсена. Едва удержавшись от выстрела, командир роты матюгнулся, и полез вон из башни.

— Вот какого черта? — проорал он, откинув люк, неведомому командиру Pz-IV. — Я ж в тебе чуть дырку не сделал!

— Не надо во мне ничего делать, Макс! — из люка немецкого танка выбирался Андреас Бейттель. — Во мне и так ее сегодня чуть не сделали. Хорошо, что пушкам этих допотопных Рено FT-17 моя лобовая броня не по зубам.

— Слушай, это не смешно даже! — возмутился красный командир. — Ты хоть представь, что с тобой было бы, если б я сначала стрелял, а потом разбирался?

— А ничего не было бы. — отмахнулся капитан Вермахта. — Ни меня, ни танка, ни экипажа… Чего там слышно? У меня рация работает через раз.

— Да вроде бы уже всё тихо. — пожал плечами Макс Александр. — Город, похоже, мы взяли.

После взятия Буйона, где неприятель смог продержаться почти до самого рассвета, и форсирования реки Семуа (бродами, поскольку мост отступившие французы взорвали) недалеко от последними словами ругающих врага саперов, 1-я и 10-я танковые дивизии, а также 14-я ттбр РККА, вышли на исходных позициях для атаки Седана. 2-я дивизия застряла на переправе через все ту же Семуа и безбожно опаздывала к развертыванию.

Несмотря на это, фон Клейст приказал Гудериану начать атаку города, и после упорного ночного боя германско-советские войска овладели северным берегом реки Маас и Седаном.

— Товарищ командир, приказ от подполковника Бохайского продолжать движение. — донесся голос изнутри танка.

— Ну так продолжай. — ответил Хальсен, и крикнул Бейттелю. — Все, я дальше воевать! Освобождай дорогу, камрад. И в прицел больше не попадайся!

 

Окрестности Дюнкерка, борт субмарины H-3 «Хавкален»

23 мая 1940 г., семь вечера

Капитан третьего ранга Андерсен (ни разу не родственник известному сказочнику, хотя, общаясь с девицами, любил приврать на эту тему) внимательно смотрел в перископ и кровожадно ухмылялся. Его субмарина лежала в засаде двое суток — двое суток без глотка свежего воздуха, в тесноте, задыхаясь от вони немытых тел и подтекающей аккумуляторной батареи, — ради этого момента.

Из порта пылающего города выходили последние корабли британского конвоя. Нет, не выходили — выбегали. Уносили ноги и остальные части тела того, что осталось от семи дивизий Британского экспедиционного корпуса генерала Джона Веркера.

Безусловно, эвакуация шла не первый день — она началась еще позавчера, когда танкисты Гудериана переправились через реку Аа и даже в Лондоне стало понятно, что если не отступить на острова немедленно, судьба солдат бригадира Николсона, оборонявших Кале от 10-й танковой дивизии Шаля, ожидает весь корпус.

Самому Андерсену исход войны, в принципе, стал ясен уже после захвата Седана. Да, впрочем, в отрицательных шансах Франции отбиться от нападения немцев, он и до того не особо сомневался.

13 мая, взявшие Седан 1-я танковая дивизия и 14-я тяжелая танковая бригада РККА оставили город и двинулись дальше, к побережью Ла-Манша. Наступление 1-го пехотного полка, и слева от него, пехотного полка «Великая Германия», переправившихся через Маас, также протекало, как на инспекторском смотре в учебном лагере. Несмотря на то, что пехота наступала на совершенно открытой местности, потери в обоих полках были очень невелики. Французская артиллерия была почти полностью подавлена постоянными атаками пикирующих бомбардировщиков, а укрепления на берегу Мааса уничтожены огнем противотанковых и зенитных пушек. До наступления темноты они захватили Шевеж, часть леса Марфе и прорвали передний край обороны французов западнее Вадленкур.

2-я танковая дивизия, действовавшая на правом фланге, форсировать Маас, правда, не смогла — к реке поспели лишь разведывательные и мотоциклетные батальоны, поддерживаемые тяжелой артиллерией, а этого, для штурма и переправы, было явно недостаточно.

10-я танковая дивизия реку форсировала, создала небольшое предмостное укрепление, но на этом ее продвижение в этот день и закончилось. Артиллерия ее еще не подтянулась, а с «линии Мажино», южнее Дузи и Кариньян, французы вели по ней сильный фланкирующий огонь.

В ночь на 14 мая 1-я танковая дивизия заняла Шемери и продолжила наступление по направлению к Стонн, куда также двигались крупные танковые силы французов. Во встречных боях танкисты Вермахта и РККА одержали убедительные победы: у Бюльсона они уничтожили 20 французских танков, у Шемери — 50. Пехотный полк «Великая Германия» овладел Бюльсоном и стал продвигаться на Виллер-Мезонсель.

14 мая, к полудню, 2-я танковая дивизия все же закончила форсировать Маас у Доншери и готовилась к наступлению на высоты вдоль южного берега реки, и тут же подверглась массированному авианалету, а затем была контратакована. Но, несмотря на храбрость и упорство англо-французских солдат, дойти до моста они не смогли, и были отброшены с большими потерями. Зенитная артиллерия и вовсе отличилась как никогда — к вечеру она имела на своем счету около 150 сбитых самолетов. Впоследствии командир полка зенитчиков, полковник фон Гиппель, был награжден орденом «Рыцарский крест».

15 мая 1-я и 2-я танковые дивизии, а также 14-я ттбр РККА форсировали канал Дез-Арден и устремились на запад, окончательно прорвав фронт французов.

Тем временем 41-й армейский корпус Рейнгардта, развивал наступление на Мезьер и Шарльвиль, а танковые части 10-й танковой дивизии прошли линию Мазонсель, Рокур-э-Флоба и достигли своими основными силами высот южнее Бюльсон и Телонн, захватив у противника свыше 40 орудий, а полк «Великая Германия», после упорных боев, занял местечко Стон. Этой же ночью солдаты 1-го пехотного полка взяли Бувельмон, при этом овладеть им удалось лишь благодаря их командиру, полковнику Балку. Постоянно участвовавший в боях полк не имел отдыха с 9 мая, боеприпасы в нем кончались, солдаты на переднем крае спали в окопах. Офицеры предложили Балку приостановить наступление, на что он ответил: «Тогда я один захвачу деревню!» — и самым натуральным образом пошел штурмовать деревню в одиночку. Остальным, естественно, не оставалось ничего иного, как последовать за ним.

Французы из нормандской пехотной дивизии и бригады спаги сражались очень мужественно, но принуждены были отступить под немецким напором.

16 мая 1-я танковая дивизия заняла Рибемон на реке Уаза и Креси на реке Сер. Передовые части 10-й танковой дивизии, снятой с участка южнее Седана, достигли Фрайикур и Сольс-Монклен. В этот же день солдатам Вермахта удалось создать предмостное укрепление на реке Уаза у Муа, а к вечеру 2-я танковая дивизия вышла к Сен-Кантен.

Утром следующего дня 1-я танковая дивизия и 14-я ттбр форсировали Уазу и продвигалась в направлении на Перонн. 10-я танковая дивизия следовала уступом слева за передовыми дивизиями туда же. XIX-й армейский корпус вышел на линию Камбре, Перонн, Ам. 17 мая пал Амьен. При этом полковник Балк вновь отличился, на сей раз, правда, несколько в ином плане.

Не дожидаясь прибытия смены, 1-й пехотный полк оставил обороняемое им предмостное укрепление и выдвинулся для наступления на Амьен, которое Балк считал важнее обороны вверенной позиции. Сменявший его полковник Ландграф изумился такому разгильдяйству, на что Балк ответил: «Ну, что ж, овладейте этим плацдармом еще раз. Мне же пришлось его захватывать!»

17-го же мая 2-я танковая дивизия взяла Абвиль, пройдя через Дуллан, Бернавиль, Боме, Сен-Рикье, и при этом периодически подвергаясь бомбардировке своими же самолетами. На все упреки Геринг лишь делал недоуменное лицо и разводил руками: «Как, по своим? Там же всего час назад были французы». Наконец Гудериану это попросту надоело, и во время налета на его штаб в Керье, северо-восточное Амьена, он приказал зенитчикам открыть ответный огонь, и орлы из Люфтваффе, потеряв одну машину, поспешили убраться подобру-поздорову.

Оба летчика из сбитой машины выпрыгнули с парашютом и вскоре предстали перед злым как черт командующим XIX-м корпусом. Еще бы ему было не злиться — эта парочка успела угробить новенькую, только что прибывшую, разведывательную бронемашину.

В ночь на 18-е мая батальон Шпитта из 2-й танковой дивизии вышел через Нуаель к Атлантическому побережью. Это было первое немецкое подразделение, пробившееся к океану.

В полночь, 19-го мая Гудериан отдал 1-й танковой дивизии приказ: «Развернуться в боевой порядок севернее р. Конш до 7.00 20.5, 10-я танковая дивизия следует во втором эшелоне, 2-я танковая дивизия ведет бои в Булони. Части этой дивизии 20.5 следуют через Маркизе на Кале. 1-й танковой дивизии и 14-й тяжелой танковой бригаде достигнуть линии Одрюкк, Ардр, Кале, затем повернуть на восток и продвигаться в восточном направлении через Бурбур, Виль, Гравлин на Берг и Дюнкерк. Южнее наступает 10-я танковая дивизия. Выполнение приказа по паролю «Выступление — восток». После этого начать выступление в 10.00».

20 мая пароль был передан. 21 пал Кале, и это был последний рубеж, за который англичане, судя по всему, намерены были драться. В этот же день началась операция «Динамо», по результатам которой, втянувшие французов в войну англичане, «продинамили» Францию, оставив ее один на один с Вермахтом.

И все же эвакуироваться без боя не удалось. Слишком быстр оказался «Быстроходный Гейнц», слишком мало оказалось транспортов, которые к тому же нещадно терроризировали налетами орлы из Люфтваффе. Боя за город и его подступы избежать не удалось и потери среди обороняющихся — как убитыми, так и пленными, — были если и не чудовищны, то близки к этому.

Первую половину дня позиции защитников Дюнкерка утюжили бомбами и снарядами гаубиц, не забывая и про порт — прямо в гавани, практически у самого причала, затонул один из кораблей от прямого попадания двух 152-х миллиметровых снарядов. А в полдень в атаку пошли силы 10-й и 2-й танковых дивизий и полк «Великая Германия».

Андерсен повернул перископ в сторону берега и ухмыльнулся еще более кровожадно. Выехавшие к самой кромке воды танки и самоходки вели огонь по уходящим в море транспортам и прикрывающим их эсминцам. Затем кап-три вновь перевел свой взор на англичан, выждал некоторое время, и совершенно будничным тоном приказал:

— Торпедный отсек — товьсь. — после чего, выждав почти минуту, произнес все так же спокойно. — Первый и третий аппарат — пли.

К последнему из транспортов, уже практически вышедшему за пределы дальности танкового огня, устремились две 457-мм торпеды, на которых какие-то остроумцы из экипажа краской вывели слова «Исландия» и «Рейкьявик».

Приказ по XIX-му армейскому корпусу от 23 мая 1940 г.

Гудериан.

«Солдаты 19-го армейского корпуса!

14 боевых дней в Бельгии и Франции остались позади. Путь ровно в 600 км отделяет нас от границы Германии. Мы вышли на побережье Ла-Манша и Атлантического океана. Вы преодолели на этом пути бельгийские укрепления, форсировали р. Маас, прорвали «линию Мажино» на историческом поле боя под Седаном, овладели важными высотами в районе Стони, затем стремительно прошли через Сен-Кантен и Перонн и с боями вышли на нижнюю Сомму у Амьена и Абвиля. Вы увенчали свои боевые подвиги захватом побережья Ла-Манша с морскими крепостями Булонь и Кале.

Я требовал от вас отказа от сна в течение двух суток. Вы держались 14 дней. Я приказывал сражаться, невзирая на угрозу с флангов и тыла. Вы никогда не проявляли колебаний. С достойной подражания уверенностью в своих силах и с верой в осуществление стоявших перед вами задач вы самоотверженно выполняли каждый приказ.

Германия гордится своими танковыми дивизиями, и я счастлив, что являюсь вашим командиром.

Мы чтим память наших погибших товарищей. Мы уверены, что жертвы принесены не напрасно. Теперь будем готовиться к новым подвигам. Да здравствует Германия и наш фюрер Адольф Гитлер!

 

Окрестности Мехико

24 мая 1940 г., без четверти четыре часа ночи

Приближался рассвет. Воздух был влажный и тяжелый, всю ночь стояла невыносимая духота, но ближе к утру заметно посвежело. Несколько мрачных, не выспавшихся полицейских, что охраняли подступы к вилле Особо Важной Персоны, почетного гостя Республики, с трудом пытались сдержать зевоту и мрачно поглядывали на часы, ожидая конца смены.

Неожиданно ночную тишину разорвал звук моторов. Он приближался с каждой минутой, становясь все сильнее, нарастая и усиливаясь.

— Какого дьявола? — буркнул один из охранников, передергивая затвор винтовки. — Кому не спится в ночь глухую?

Из-за поворота показалось несколько автомобилей с погашенными фарами. Они резко затормозили перед полицейским постом, и из них появились люди в полицейской и военной форме, которые направились к охранникам. Впереди вышагивал плотный мужчина в форме майора.

Полицейские, при виде начальства, убрали оружие и вытянулись по стойке смирно.

— Разрешите доложить, синьор майор… — начал было доклад командир наряда и умолк, уставившись в дуло револьвера, направленного ему в лоб. Несколько человек уже разоружали его подчиненных.

— Молчать и не двигаться! — прошипел ему кто-то в ухо, вытаскивая пистолет из кобуры и вынимая винтовку из омертвевших пальцев.

Лжемайор со своими людьми проследовал к воротам виллы и резко, требовательно постучал в калитку. Маленькое окошко в двери открылось, и майор что-то негромко сказал. Тяжелые ворота беззвучно отворились, и два десятка людей, ряженых в солдат и полицейских, ринулись внутрь, мгновенно обезоружив охрану и открыв огонь по дверям и окнам спальни и кабинета. Гулко загрохотал пулемет.

Спустя несколько минут, разрядив все стволы и отстреляв пулеметную ленту, нападавшие спешно погрузились в свои машины и скрылись, оставив безоружную полицию и стражу возносить благодарственные молитвы всем святым за то, что остались живы.

Из окон дома показался дым.

Утром на место происшествия явились агенты тайной полиции во главе с ее грозным шефом, Леонардо Санчесом Саласром. Хозяин виллы, невысокий пожилой брюнет с сединой в волосах и небольшими голубыми глазами, разгневанно смотревшими на синьора Саласрома из-под пенсне с толстыми линзами, чрезвычайно развитыми лобными костями над висками, казавшимися зачатками рогов, и всклокоченной козлиной бородкой встретил шефа тайной полиции во дворе. Губы под жидкими усами, опущенными концами вниз, были сжаты столь плотно, что казались тонкой линией.

— Нападение совершил Иосиф Сталин с помощью ГПУ… Именно Сталин. — не дожидаясь вопросов резко бросил он в лицо синьору Леонардо.

— Разберемся. — буркнул тот в ответ. — Надеюсь, никто не пострадал?

— Сева… Мой внук легко ранен.

— Мы немедленно доставим его в госпиталь, а пока, я попрошу вас ответить на некоторые вопросы и не мешать работать моим людям.

Следствие с удивлением пришло к выводу, что по спальне было выпущено более 200 пуль, однако ни хозяин виллы, ни его супруга не пострадали.

— Уж не сам ли он это все затеял? — усмехнулся один из экспертов.

«Как только началась стрельба, — давал показания потерпевший — жена столкнула меня на пол и прикрыла своим телом. Мы оказались между окном и кроватью, что нас, видимо, и спасло. Пули били в стены, потолок, рикошетили и попадали в кровать».

«Он обречен», — доложил правительству Саласром.

Впрочем, как и в предыдущем варианте истории, ледоруб Хайме Рамона Меркадера дель Рио Эрнандес настиг Льва Давыдовича Троцкого только двадцатого августа. А вот не надо было писать ругательные статьи в адрес «двух стакнувшихся, в своем желании разделить между собой мир, хищниках» — Гитлере и Сталине.

 

К северу от г. Жюнивиль

07 июня 1940 г., одиннадцать часов пять минут дня

В отличие от боя под Буйоном, на сей раз потерявший уже треть машин батальон Бейттеля встретился не с разрозненными, находящимися на значительной дистанции друг от друга танковыми взводами, а столкнулись с передовой группой противника наступающей вполне целеустремленно, и состоящей из средних и тяжелых Char B1-bis, Somua S-35, D1, D2, нескольких британских Mark II Matilda и даже пары бельгийских T15. В этот раз враг превосходил отряд капитана не только качественно, но и количественно. Причем по обоим показателям примерно вдвое. Ввязываться в бой с противником было бы изощренной формой самоубийства, так что Бейттель попросту развернул свои машины на 180 градусов.

— Рейн, Рейн, ответь Эссену! Прием! — проорал капитан в микрофон рации.

— Эссен, здесь Рейн, прием.

— Наблюдаю до трех батальонов тяжелых и средних танков противника в квадрате сорок три — шестнадцать, отступаю на исходные позиции! Прием.

— Вас понял, Эссен. — чуть помедлив ответили из штаба бригады. — Отступление запрещаю. Задержите их, подкрепление уже рядом. Прием.

— …!!! Чем я должен их задержать?!! Мне весь батальон сожгут….. и…!!!

И тут в наушниках шлемофона, раздался до дрожи знакомый голос:

— Не bzdi, Андрюша, сейчас мы их разорвем kak Tuzik grelku.

На вершину холма, в каких то трех километрах от батальона Бейттеля, выезжали советские самоходки БХ и немецкие танки «Donner». И капитан уже даже не знал, что лично для него было хуже — враги, или Вилко.

 

Везермюнде, борт U-99

21 июня 1941 г., девять утра

— Герр капитан, лейтенант цур Зее Карл-Вильгельм Геббельс прибыл для прохождения службы!

Отто Кречмер смерил стоящего на вытяжку молодого человека в парадной форме долгим испытующим взглядом, и добродушно усмехнулся.

— Вольно, лейтенант. Железный крест 1-го класса за что получили?

— За торпедирование британского авианосца, герр капитан.

— Говорите проще, мы не на плацу. — устало произнес Кречмер. — За авианосец, значит? Были на U-29, когда та потопила «Куражиос»?

— Никак нет. — спокойно, без какой-либо затаенной гордости, произнес молодой человек. — Командовал U-61 во время атаки на «Фуриоус».

— То-то я думаю, фамилия мне ваша что-то напоминает, и совсем не министра образования и культуры. — хмыкнул Кречмер. — Слышал вашу историю, как же. Ладно, завтра мы выходим в рейд, пойдемте, покажу вам вашу койку и штурманское хозяйство, непотопляемый вы наш… рейхсминистр.

«И тут!!!» — мысленно простонал Карл.

 

Балтийское море, борт U-99

22 июня 1941 г., час дня

Субмарина благополучно вышла из гавани и взяла курс на вест. Карл усердно возился с картами, проверяя и перепроверяя курс, когда почувствовал, что к нему кто-то подошел.

— Продолжайте-продолжайте, лейтенант. — улыбнулся корветтен-капитан Кречмер обернувшемуся Геббельсу. — Я просто подошел полюбопытствовать, как у вас получается.

— Лучше чем раньше, герр капитан, но предела совершенству нет.

— Раньше — это на U-61? — дружелюбно поинтересовался командир субмарины.

— И там тоже. — рассмеялся Карл. — Но, вообще-то, я имел в виду училище.

— Все мы когда-то были кадетами. — философски заметил Кречмер, и вдруг встрепенулся. — О! Как я вчера не заметил? Вы уже женаты?

— Да. — смутился молодой человек. — Как раз после того злополучного похода и женился.

После того, как U-61 встретилась в море с «Антоном Шмидтом», на субмарину перешло несколько кадровых офицеров, которым и предстояло вести лодку до порта. Фенрихов же, со словами «Хватит с вас, нечего гневить удачу» принял на борт эсминец.

По прибытии в гавань обоих юношей встретила целая делегация из адмиралов и капитанов цур Зее, доктор Геббельс, построенные в шеренги экипажи стоящих в порту судов и оркестр. Ошалевшим от такого приема Йогану и Карлу жали руки, их фотографировали, однофамилец «непотопляемого рейхсминистра» толкнул речь, а какой-то вице-адмирал (к стыду своему юноши так его и его не узнали) повесил им на грудь по железному кресту: 1-го класса Геббельсу, и 2-го класса — Арндту.

— Несправедливо. — сквозь зубы процедил Карл. Так, чтоб его услышал только приятель. — Без тебя бы мы не добрались.

Двигатель U-61 и впрямь начал барахлить почти сразу после атаки, так что Арндт рядом с ним дневал и ночевал.

— Вплавь бы добрался, тебе не впервой. — таким же образом ответил Йоган-Мигель-Альбано.

«Не впервой…» Карл ничего не сказал, лишь пожал плечами. Зачем его другу знать, что никогда он не жил в Данциге, что родился и вырос он в Берлине. Вернее — родится и вырастет. А скорее всего — не родится вообще. Слишком по иному пошла история, чересчур по иному.

Покуда «Антон Шмидт» добирался до Данцига, и потом, по дороге в Берлин (молодым людям дали аж двухнедельный отпуск — как раз до окончания сокурсниками практики) у него было время подумать. Хорошенько подумать, подробно, обо всем. Кто он, и что ему теперь делать.

С одной стороны, воспоминания об утраченном доме, о родителях и приятелях, о той веселой и разноцветной жизни, что была у него ранее рвали сердце и бередили душу. Накатила тоска по дому, даже ипохондрия.

«Ипохондрия. — подумал тогда Карл. — Я и слова-то раньше такого не знал. Жил как все: дом, школа, дискотека. Компьютер, пиво, косячок — все развлечения. И все разговоры только о том, кто с кем, да в каких позах, и как здорово было б выиграть миллион Евро, и где именно их прогулять. Тьфу, вспоминать тошно!»

А будущее? Какое его там ждало бы будущее?

«Хреновое. — честно признался себе Карл. — Не так, чтоб совсем, но все равно. Ну, поступил бы я, выучился на торгового моряка. Если бы брат помог, устроился б на тот же самый круизный лайнер. И кем бы он там был? Старшим помощником младшего холуя? Рассказывал братец о закидонах пассажиров с мошной, о всех их капризах, о тех унижениях, что выносит от них команда. И сделать нельзя ничего — молчи и улыбайся, ибо клиент всегда прав. Или иди к черту — на твое место всегда найдется куча желающих».

Смог бы он, Карл Геббельс, так? Раньше, конечно же, смог бы. А теперь — нет. Ему, кавалеру Железного креста 1-го класса, морскому офицеру, торпедировавшему вражеский авианосец, а потом дотащившего неисправную субмарину до спасателей, какое-то толстопузое быдло будет хамить и поливать его помоями? Да щаззз!!! Даст в морду, и не спросит как звали. А пускай знает, как надо разговаривать с офицерами, штафирка!

Нет, этот мир, это время, нравились ему не в пример больше, хоть и не так тут богато было с развлечениями. Нацизм? А что — нацизм? Во-первых, Гитлер не вечен. Во-вторых, политкорректность эта долбанная, чем она от нацизма, только перевернутого с ног на голову, отличается?

В 2005-ом он, с младшей сестренкой и родителями, ездил в Амстердам. Они гуляли по городу, фотографировались, и так получилось, что пришлось проехаться в местном автобусе, где все четверо стали свидетелем неприятной сцены. На задней площадке сидел негр с косячком, прямо под табличкой «Не курить», пускал зеленоватый дым и периодически сплевывал на пол. Грязный, неопрятный тип с давно не мытыми волосами — люди старались держаться от него подальше.

Стоявший в проходе русоволосый парень — Карл тогда еще удивился, почему тот не сел, — негромко, с выраженным славянским акцентом, сделал негру замечание о том, что курить, мол, тут запрещено, и вообще — имей совесть, через два сиденья от тебя беременная женщина сидит. В ответ же получил грубую ругань по принципу «я твоя мама имел».

— Не прекратишь курить и харкать, — спокойно произнес тогда парень, — выйдешь на первой же остановке. Не выйдешь — так вылетишь.

— Fuck you! — прозвучало в ответ. Смачный плевок едва не попал парню на кроссовок.

И надо же было такому случиться, что как раз в этот момент автобус доехал до остановки и открыл двери.

Парень, не меняясь в лице, шагнул к хулигану, схватил его за грудки, и потащил на улицу.

— Помогите! Вызовите полицию! Меня хотят убить за то, что я черный! — заорал негр.

И ведь вызвали. И полицейские примчались — минуты не прошло. Когда автобус отъезжал, русоволосого запихивали — хотя он, в общем-то, не сопротивлялся, — в полицейскую машину. А курившего в неположенном месте и плевавшегося на пол автобуса хама отпустили.

И что это за фигня такая — не нацизм? Когда тебе можно все, если ты черный, и нельзя ничего, если ты белый. И это в Европе, родине белой расы, где черно- и желтокожие пришельцы, мигранты, приехавшие из своих задрипнных бамбуковых и пальмовых хижин, приобщаться к благам и богатствам цивилизации! Ах искупление вины за колониальный гнет? Горе побежденным! Не смогли в прошлом отстоять свои страны от белых завоевателей, так нечего теперь жаловаться — сами виноваты.

Нет, это сейчас Карл так думал. А тогда был полностью согласен с «фараонами» — нельзя человека за цвет кожи обижать. Мы же не фашисты какие-то.

«Идиот был», резюмировал для себя Карл. «За цвет кожи нельзя. За наглость и хамство — можно и нужно».

Нет, такой балет ему, Карлу-Вильгельму Геббельсу, не нужен. Его дом — Европа. И он совершенно не желает чувствовать себя в нем гостем.

Там же, в автобусе, какой-то глазастый старичок, приметивший на футболке русоволосого российский герб, высказался в том духе, что все эти русские — сплошь махровые нацисты. Геббельс из-за этого даже с Эльзой, поначалу, встречался с некоторой опаской.

А теперь Карл считал, что русские (ну, на самом-то деле в их стране народностей дофига, конечно, но для них, немцев, все они были «русские», даже прибалты), наверное, остались единственным здравомыслящим народом среди европейцев. Наверное, это так на них семьдесят лет коммунизма повлияло.

«Может и на нас, немцев, национал-социализм подействует подобным образом? Если не перегибать с ним палку, конечно».

А друзья? Разве были у него, Карла, такие друзья в его времени? Да полно, были ли у него там вообще друзья? Так, дружки. Приятели, с которыми можно весело потусить, оторваться на дискотеке, ну, может пакость какую нелюбимому учителю устроить. И готовые заложить, едва запахнет жареным, начав валить все друг на друга. А вот таких, настоящих, цельных, готовых за друга хоть в огонь, хоть в воду, хоть к начальству «на ковер», прикрывающих спину друзей у него там, в его времени, не было. Ведь случись та история в бухте Эккендорф в 2006 году, разве стали б его однокашники молчать? Разве не попытались бы отмазаться, заявив «а это мы Геббельса под парусом ходить учили, а то он не умеет. Ну и вот…» Кто бы в этом случае был виноват? Он, конечно. «Ах это из-за вас лодка утонула, геноссе? Это вы подбили друзей на глупость? Как же вы собираетесь быть офицером Кригсмарине?» и прочая, и прочая и прочая. А эти молчали стиснув зубы. И в карцер пошли, и наряды отрабатывали. И не словом его не попрекнули, искренне считая, что виноваты сами. Да остались ли в его, Карла, будущем такие люди вообще?

И дело тут не в том, вовсе, что молчали. И не в том, что когда валящийся с ног от усталости и навалившейся ответственности Карл вел U-61 к точке встречи с эсминцем, такой же, почти не отдыхавший из-за ремонта электромоторов Йоган приперся в рубку, и узнав, что хода осталось всего три часа, просто взял его за шкирку и оттащил спать, со словами «Меня тоже кой-чему учили, курс удержать сумею. А ты поспи пару часов. Не хватало еще, чтоб ты тут в обморок упал. И не дергайся — в морду дам». А ведь сам при этом выглядел не многим лучше Карла. И не в том, что Вермаут, наплевав на визит домой, поперся в Шарлотенбург, чтобы помочь выбрать жилье по карману.

Нет. Просто люди в это время были другие. Не такие озлобленные, не такие себялюбивые, не такие алчные как в его Германии. Настоящие. Настоящие люди и настоящие друзья.

А еще тут была Альке. Его Альке. Его любимая и его невеста. И он ехал к ней.

«Нет, если и нашли люди из «Аненербе» способ отправить меня обратно, я откажусь. — подумал он. — Откажусь, и заставить они меня не смогут. Кригсмарине подчиняется лишь своему гросс-адмиралу и Фюреру, а СС может идти к черту. А родители? А мать и отец? — тут же кольнула его неприятная мысль, — А родители… Что ж, у них есть еще двое детей, да и тела его они не видели, следовательно будут надеяться на то, что он жив. Что, до определенной степени, истине соответствует».

Его квартира на Абберштрассе встретила Карла-Вильгельма запахом свежей выпечки, аурой какого-то домашнего тепла и уюта, и счастливо взвизгнувшей Аделинде, повисшей у него на шее.

— Ка-а-алле! — он подхватил ее на руки и закружил по всей квартире. — Про вас с Ханно по всем радиостанциям говорят! Я так и знала, что тебя в отпуск пустят, пирогов напекла.

— Хозяюшка ты моя. — улыбнулся Карл, и поцеловал невесту.

Именно в этот раз у них все и случилось впервые. Ибо, по германскому старинному обычаю, помолвленным — можно.

А вечером они сидели в гостях у герра Дитмара и доньи Анны, и непринужденно болтали. Присутствовала там также и фрау Юлия, причем со вполне определенной целью — кто такой Карл-Вильгельм Геббельс всем ее знакомым было отлично известно, а слух о возвращении молодых перспективных женихов — его и Йогана, — в Шарлотенбург разнесся просто моментально. Как результат, некоторые из местных кумушек сочли, что молодой, блестяще зарекомендовавший себя фенрих, кавалер Железного креста, это достойная борьбы добыча в матримониальной войне, и готовили наступление по всем фронтам. А невеста… А что — невеста? Не стена, подвинуть можно.

— И когда вы, молодые люди, намерены венчаться? — прямо и без обиняков поинтересовалась она.

Карл едва не поперхнулся пирожком.

— Но мама (Аделинде старалась не напоминать мачехе, что та ей не родная — отношения у них и впрямь были замечательные), Карл ведь еще только учится. Пока его рапорт с просьбой разрешить брак рассмотрят, пока он пройдет по инстанциям, как раз срок учебы закончиться успеет. Ты ведь знаешь всю эту бюрократию.

— Ничего, рапорт героя, я уверена, рассмотрят быстро, а кавалеру Железного креста отказать не посмеют.

— Вот как? — Йоган как-то по новому взглянул на свою награду. — Слушай, Карл, а может и на Биберкопфа подействует, и он не будет так уж против?

— Та-а-ак. — с улыбкой протянула донья Анна. — И что это мы такое скрываем, молодой человек? О чем нам с твоим отцом неизвестно?

— Ну… — Йоган покраснел.

Карл не поверил своим глазам, но Арндт-младший (вообще-то средний, но старший брат уже давно жил отдельно, а младшая сестра уже отправилась спать, так что в пределах гостиной он был именно младший) действительно покраснел.

— Ущипни меня. — шепнула ему на ухо Аделинде. — Я его настолько смущенным не видала лет с пяти. Даже не знала, что такое возможно.

— Меня бы кто ущипнул. — так же тихо шепнул он.

И, что характерно, получил от невесты щипок.

— Мигелито, не надо испытывать наше терпение. — мать погрозила Йогану пальцем. — Отмолчаться не выйдет.

Пришлось парню выкладывать историю своих взаимоотношений с Маритой, причем Карл слушал с не меньшим интересом, чем остальные — дружба-дружбой, а в свои амурные дела он никого из друзей не посвящал. У тех, впрочем, хватало тактичности не лезть ему в душу.

— Ну так и чего ты ждешь, сын? — спросил герр Дитмар, когда рассказ подошел к завершению. — Почему ты еще не просил руки дочери у профессора Биберкопфа? Мы встречались с ним как-то в Техническом Университете, вполне достойный и солидный ученый.

— Он, как бы это выразиться, несколько не в восторге от перспективы стать моим тестем. — промямлил Йоган.

— Это еще очень мягко сказано. — тихонько сказал Геббельс невесте. — Он от такой перспективы просто в истерике.

— Зная Ханно, ни секунды в этом и не сомневалась. — ответила Аделинде.

— Я бы тоже был не в восторге, если бы не знал, каких намерений придерживается юноша, которого я видел целующимся со своей дочерью. — парировал герр Дитмар. — Ты, в конце-концов, ведешь себя по отношению к нему просто непорядочно.

— Может разом две свадьбы сыграть? — задумчиво произнесла фрау Юлия.

Йоган кисло посмотрел на тетку, и ничего не сказал.

— Н-да, — задумчиво ответил за него герр Дитмар. — Это вряд ли. Сын и Марита еще даже не помолвлены. А вот насчет Карла, можно попросить посодействовать Ансельма. У него должны быть связи в ОКМ.

— Борга? — спросил Карл. — Не стоит. У меня есть лучший план.

— Вот как? — Арндт-старший приподнял брови. — И какой же?

— Хочу к своему однофамильцу наведаться. — хмыкнул Геббельс. — Мы с ним немного знакомы.

— Когда это вы успели? — удивился Йоган. — Если ты считаешь, что произнесенная им речь, это знакомство, то у него больше половины мира знакомых.

— Нет, мы еще до училища с ним раз встречались… — Карл прикусил язык, но было уже поздно.

— Никак амнезия прошла? — приятель аж подпрыгнул на стуле.

— В некотором роде. — кисло отозвался Геббельс.

— Тогда выкладывай, откуда вы знакомы. — потребовал Йоган.

— Понимаешь… — столь же кисло ответил пришелец из будущего. — Это секретная информация. И вряд ли ее рассекретят в ближайшую тысячу лет.

— Что ж, если ты считаешь, что он тебе поможет, попробуй. — сказал герр Дитмар, обрубая разговор о секретности. — Дальше порога не прогонят.

В воскресенье, семнадцатого марта, Карл-Вильгельм Геббельс, облаченный в парадную форму, стояла на пороге особняка Йозефа Геббельса, до которого его довез герр Арндт на своем автомобиле.

— Что вы хотели, молодой человек? — вопросила открывшая дверь горничная.

— У меня дело к герру Геббельсу, которое не терпит отлагательств. — ответил Карл. — Если он дома, скажите, что о встрече просит его однофамилец из две тысячи шесть. Он поймет.

Пять минут спустя ему предложили пройти и проводили в кабинет хозяина.

— Хайль Гитлер! — Карл вскинул руку в нацистском приветствии и щелкнул каблуками сапог.

— Хайль Гитлер. — ответил рейхсминистр — настоящий, а не непотопляемый, — молодому человеку. — Присаживайтесь.

Карл сел в кресло.

— Итак, вы все вспомнили. — задумчиво произнес Йозеф Пауль. — И пришли с этим ко мне. Почему?

— Да я, собственно, не поэтому пришел. — улыбнулся Карл. — Та информация о будущем, которой я располагал, уже не представляет ни для кого ни малейшего интереса.

— Политическая — да. Техническая — нет.

— Это я не подумал. — пробормотал Карл.

— Молодежь. — вздохнул хозяин кабинета. — Больше чем на один шаг вперед ничего не продумывает. Надеюсь о том, кто вы такой на самом деле, вы не распространялись?

— Обижаете, герр рейхсминистр. — ответил молодой человек. — Я, конечно, может и не государственного ума человек, но ведь и не идиот же.

— Это верно. — вздохнул его собеседник. — Насколько я помню записи, вы на редкость здравомыслящий юноша. Что ж, то, что гипнотический блок сломан, и что с этим делать, я обсужу лично с Фюрером. Ну а вы, выкладывайте. Что ж это у вас за дело ко мне?

— Я бы хотел жениться. — сказал Карл.

— Ну так женитесь. — улыбнулся Йозеф Геббельс.

— Но я не могу этого сделать до окончания обучения, а покуда рапорт пройдет все инстанции…

— Хотите, чтобы я ускорил его прохождение? — «министр правды» задумчиво улыбнулся. — И как скоро хотелось бы венчаться?

— Отпуск у меня небольшой. — осторожно произнес Карл-Вильгельм. — Но хотелось бы за него успеть.

— Девица в положении? — строго, едва не обвинительно, спросил хозяин кабинета.

— Э… Наверное нет. — смутился Карл. — Мы помолвлены…

— Так это же в корне меняет дело. Кстати, кто она? Немка, я надеюсь?

— Так точно. Аделинде Арндт.

— Арндт, Арндт… Что-то знакомое.

— Танковая пушка Арндта. — подсказал фенрих. — Это его племянница. В смысле, не пушка племянница, а…

— Я понял. — отмахнулся рейхсминистр, и взялся за трубку телефона. — Соедените с Рёдером.

Несколько минут прошло для Карла в томительном ожидании.

— Добрый день, герр гросс-адмирал. — наконец сказал Йозеф Геббельс. — Вы еще помните, кто такой объект «К»? Нет, никаких проблем нет, просто он надумал жениться, а кадетам… Рапорт? Да долго ли его написать? Вот и я говорю. Завтра? Очень хорошо, будет. Благодарю за понимание. Всего доброго.

Министр положил трубку на рычаги.

— Завтра явитесь в ОКМ к восьми утра с рапортом. Пропуск вам гросс-адмирал сейчас закажет. Зайдете к нему, он лично завизирует.

— Спасибо, герр Геббельс! — с чувством произнес Карл. — Не знаю как вас и благодарить.

— Обзаведитесь детьми побыстрее. — усмехнулся тот. — Это все? Ничего больше просить не будете? Роль Анакина в кино, или там Луну с неба?

— Никак нет. — Карл улыбался до ушей. — Луна и на небе хороша, а актер из меня никакой. Фильм кстати получился не хуже нашего. А Вайсмюллер в роли Кеноби, это вообще что-то невообразимое. Разрешите идти?

— Идите, вас проводят.

Когда дверь за посетителем закрылась, Геббельс позволил себе самодовольно улыбнуться.

— Не хуже фильм получился, выходит? Ну еще бы, половина аниматоров мира над ним работала, чтоб заменить эти их «спецэффекты» — даже Диснею заказ перепал. Однако, похвала потомков дорогого стоит.

На следующий день, ровно в восемь ноль пять утра, Карл был в кабинете Рёдера.

— Уже успели. — усмехнулся командующий военно-морскими силами Германии, бросив взгляд на награду фенриха. — Оперативно. Давайте рапорт.

Карл протянул лист с рапортом, гросс-адмирал быстро его просмотрел, и поставил визу.

А потом была свадьба. И короткий медовый месяц. А затем учеба, и радость возвращения домой, когда наступил летний отпуск. И еще более бурная радость — когда наступил отпуск зимний. И короткий визит домой перед направлением к месту службы, когда все экзамены были сданы и Карл получил лейтенантские погоны. И такая радостная новость.

— А через три месяца я еще и отцом стану. — добавил Карл.

— Поздравляю, лейтенант. — ответил Кречмер. — Действительно, поздравляю. Значит у нас стало на одну причину больше для того, чтобы вернуться из рейда.

 

Лондон, Букингемский дворец

01 августа 1941 г., пять часов вечера

В пять часов вечера, в Великобритании, принято пить чай. Семьи собираются за столами, джентльмены — в клубах, деловые партнеры… Ну, это зависит от того, что за партнеры.

Вот Его Величество Георг VI, например, пригласил сегодня на чашку чая генерал-лейтенанта Бернарда Лоу Монтгомери, который возглавлял оборону и столицы, и всей Восточной Англии вообще.

Молчаливые слуги накрыли на стол и оставили монарха и генерала наедине, дабы не мешать обсудить важные, им одним понятные дела.

Как это водится среди истинных джентльменов, разговор не начался сразу с «я пригласил вас, дабы сообщить пренеприятнейшее известие…» или чего-либо подобного — это был бы полнейший моветон, начинать разговор сразу и по существу. Сначала Его Величество и Его Высокопревосходительство, неспешно попивая чай, поговорили о последних премьерах в театре и кино, затем неторопливо перешли на погоду, незаметно соскользнули на то, как влияет погода на интенсивность бомбардировок Лондона, и, наконец, перешли к самой войне.

— Если бы Германия осуществила высадку на Островах сразу после капитуляции Франции, то, несомненно, уже захватила бы Великобританию. — убежденно произнес Монтгомери. — Можно лишь благодарить Бога за то, что Гитлер не обладал тогда нужным количеством десантных судов и сначала решил прибрать к рукам Ближний Восток и Северную Африку. Теперь нас взять будет не так-то легко.

Дела и там, и там, у Великобритании шли, мягко выражаясь, «не очень». Советский Союз начал наступление на Кавказе еще в конце лета прошлого года, и вот-вот должны были выжать на равнины солдат О`Коннора и отказавшегося капитулировать вместе со всей Францией Вейгана. Греция была разгромлена совместными силами Болгарии, Югославии и Италии, хотя первоначальный ее бросок в Турцию был хорош. Греки захватили Дарданеллы (куда, наученный горьким балтийским опытом, средиземноморский флот Великобритании соваться не стал) и резво двинулись к Стамбулу. Остановить их удалось только благодаря усилиям «Войска Ерзолаимска», в местечке Сан-Стефано.

В довершение ко всему, германо-итальянский экспедиционный корпус Роммеля и Гарибольди громил войска Александера, и уже стоял у самых ворот Александрии. Ну а там и до Каира с Суэцким каналом рукой подать.

Но если вопрос со снабжением войск на Ближнем Востоке и в Африке пока особо не стоял — Красное море и Индийский океан немцам и итальянцам перекрыть не удалось, а японцы, также начавшие подбирать куски беззащитных франко-британских колоний (таких как Сингапур, Камбоджа, и уже заглядывающиеся на американские Филлипины…), особо и не старались, благоразумно полагая, что чем дольше будет длиться война в Европе, тем больше «вкусного» они успеют хапнуть на востоке, хотя Гибралтар, вступившая все же в войну Испания и взяла штурмом, все это не смогло помещать обеспечению фрако-британских войск в Турции, — то проблемы в самой метрополии представлялись просто катастрофическими. Германский и советский подводные флоты устроили настоящую охоту на путях снабжения в Атлантике, в первые недели войны отправив на дно, или захватив такое количество грузов, что просто «мама дорогая». Эсминцев для сопровождения караванов не хватало. Они были заложены, многие были практически готовы, но чем их было вооружать? А чем заправлять, если танкеры были объявлены Гитлером и Сталиным приоритетными целями? Многие корабли Роял Нэви, из-за этого, пришлось — кошмар какой, — переоборудовать для хода на угле. Для обороны столицы не хватало не только и не столько самолетов или пилотов — хотя в этом плане положение тоже было не блестящим, — а элементарного авиационного топлива. Самолеты, увы, на угле летать не могли, а те нефтепродукты, что производились, и в небольшом пока еще количестве, на основе угля, для изготовления авиатоплива не подходили никак.

Собственно, не хватало всего — даже самые большие конвои, идущие в сопровождении эсминцев и авианосцев, подвергались атаке субмарин и несли потери.

Верхом же наглости оказалось состоявшееся в прошлом месяце нападение на конвой немецких «Бисмарка», «Принца Ойгена», испанского «Сервера» и советского «Максим Горький». Сопровождавшие его корветы и эсминцы ничего не смогли противопоставить бронированным махинам, а попытавшийся им помешать крейсер «Худ» был потоплен третьим или четвертым залпом с «Бисмарка». Теперь в сопровождение конвоев приходилось выделять и тяжелые силы Роял Нэви, которые также были лакомой добычей для немецких и советских подводников.

Так что, надумай немцы высадиться теперь, безусловно, их было бы чем встретить — танки, артиллерию, стрелковое вооружение британская промышленность производила. Вот только заправлять танки было почти нечем, как и орудийные тягачи. И если полевые пушки еще можно было бы передвигать на конных упряжках, то таскать этаким Макаром 7.2 или 5.5-дюмовые гаубицы…

Единственное, что не могло не радовать, так это то, что немцам так и не удалось захватить абсолютного преимущества в воздухе — зенитками был утыкан весь юг Англии.

— Не легко, но возможно. — произнес король. — Половина флота раскидана по Атлантическому океану, а бомбардировочной авиации у нас, для борьбы с десантом, явно недостаточно. Американские «добровольцы» на B-17, это, конечно же, хорошо, но их очень мало. Да и «Галифаксов» со «Стирлингами» не густо. Одна надежда, на орудия береговой обороны.

— Немцы прорвали «линию Мажино», государь. Прорвут и эту. — мрачно ответил Монтгомери. — А наши политиканы, вместо того, чтобы заниматься укреплением обороноспособности страны, погрязли в своих склоках. Грызутся, грызутся… Ведь Гитлер, если возьмет Лондон, повесит их всех ногами в крапиву, а они, по привычке, продолжают интриговать в то время, когда надо плюнуть на все разногласия и былые обиды, и сплотиться. Сказать по чести, государь, это сильно подрывает дух наших солдат.

— Увы, где стране взять лидера? — вздохнул Георг Виндзор. — Черчиллю не простят балтийского капкана, Чемберлену — этой войны. Он и держится-то на посту Премьера лишь оттого, что его оппоненты никак не выберут между собой главного. А ведь он серьезно болен. Галифакс? Он повязан грехами Чемберлена.

— Ну, вообще-то, такой лидер у нас есть. — заметил генерал.

— Вот как? — удивился Его Величество. — Кого вы имеете в виду?

— Одного военного. Бывший моряк, участвовал в Ютландском бое. Потом служил в ВВС Его Величества Георга V.

— Это весьма положительные рекомендации. — ответил Георг. — Но я, право, не припомню никого из политиков, который подпадал бы под это описание. Популярных, политиков, я имею в виду.

— Меж тем, он весьма известен и популярен, сир. — ответил генерал-лейтенант.

— Вы, право, меня раззадорили. — улыбнулся Его Величество. — Кто же этот человек?

— Милостью Божьей Король Соединенного Королевства Великобритании, Канады, Австралии и Южной Африки, Император Индии Георг VI Виндзор. — совершенно спокойно ответил Монтгомери.

На умном и довольно привлекательном лице монарха сначала отразилось некое недоумение, а затем он откинулся на спинку кресла и от души рассмеялся.

— Вы изрядно позабавили меня, генерал. — произнес он наконец. — Однако, должен вам напомнить, что в Британии король царствует, но не правит. Безусловно, я мог бы призвать парламент к переговорам с Германией, но, боюсь этого не захотят ни они, ни Гитлер. Гитлер — потому что забрал еще не все, что мог, а Парламент — потому что не намерен отдавать Гитлеру или, положим, Хирохито, вообще ничего. В наших же условиях речь может идти лишь о капитуляции на почетных условиях.

— Вы это понимаете, сир, я это понимаю, большинство военных тоже понимает. А они — нет. Необходимо указать им, на заблуждение.

— Они меня не послушают. — развел руками Георг.

— Значит надо заставить их это сделать. — нахмурился Монтгомери.

— Каким же образом? — поинтересовался Его Королевское Величество.

— Осмелюсь напомнить, государь, что у вас имеется Гвардейская дивизия, а это полк конной и пять полков пешей гвардии. Что касается войск Лондонского Гарнизона, так им эти болтуны и того пуще поперек горла.

— Вы подбиваете меня на путч? — изумился король.

— Отнюдь. — возразил Бернард Лоу Монтгомери. — Если Ваше Величество не запамятовали, в древнем Риме, во времена кризиса, сенаторы, для его преодоления, избирали диктатора и предоставляли ему неограниченные полномочия. Как только кризис разрешался, диктатор складывал с себя полномочия, и все возвращалось на круги своя. От нынешних болтунов, конечно, такого подвига как добровольное ограничение своей власти не дождешься, так что придется действовать более грубым методом — штыком. А когда будет заключен мир, ничто не помешает вам собрать Парламент вновь.

Георг VI задумался. Он был умным человеком, и понимал, что предложение генерала является единственно верным. Но и конфликта королей с Парламентом, некогда стоившего Карлу I головы, ему не хотелось. Несколько минут он терзался внутренней борьбой, пока не принял решения.

— На штык удобно опереться, но на него нельзя сесть. — произнес он наконец. — К тому же, я не уверен, что гвардия меня поддержит.

— Ну, если мы попробуем убедить их в необходимости такого шага вместе, не думаю, что гвардейцы будут хоть миг сомневаться.

 

Порт г. Бреста

12 августа 1941 г., около десяти часов утра

В гавань неторопливо входила U-199 с тремя белыми флажками, обозначающими три потопленных за время похода транспорта.

— Удачно сходили. — заметил стоящий рядом с Карлом мичман.

— Главное, что вернулись. — ответил Карл.

— Тоже верно.

Субмарина на самом малом ходу пересекла гавань и пришвартовалась у пирса.

— Йоган, собачий сын! — воскликнул Карл, и двинулся к другу (и уже свойственнику), появившемуся на палубе. — Мы вас уже похоронили и оплакали!

— Значит век жить буду. — невозмутимо ответил Арндт, спрыгивая на причал. — Здравствуй, дружище. Что нового?

— Нового то, — мрачно ответил Карл, — что долго в гавани вы не простоите, так что отдыхайте поактивнее.

— Это с чего бы так? — удивился его друг. — Мы ж только что вернулись. Нам ремонт…

— Будет. — прервал его Геббельс, утягивая подальше от чужих ушей. — Не знаю точно, что затевается, но между Кале и Амстердамом стягивают войска и баржи. Чуешь чем это пахнет?

— Десантом в Англию пахнет. А ты-то откуда знаешь, про стянутые войска?

— Держу в кабаках уши открытыми, и не особо заливаю глаза. — усмехнулся Карл-Вильгельм. — Старший офицерский состав, он тоже отдохнуть любит. От трудов, или что у них там, в штабах, вместо труда. Да и по флотилии слухи ползали, а вчера пришло подтверждение. Будем всеми силами наводить на британских коммуникациях шухер…

— Кого?

— Топить все что плавает. Через неделю начнем — край.

— Отвлечь вражеский флот от пролива подальше… Что ж, это разумно. Но до чего же для нас неприятно!

 

Лондон, Букингемский дворец

28 августа 1941 г., около полудня

— Да, сир. Я уверен. — сказал, получивший после операции по введению «прямого королевского правления» звание полного генерала, Монтгомери. — Воздушная и агентурная разведка утверждают совершенно однозначно — штурм Острова начнется в ближайшие дни. Надо немедленно отзывать флот из Атлантики.

— Боюсь, что вернуться успеют не многие. — вздохнул Георг VI. — И модернизация прибрежных укреплений еще только-только начата.

 

Окрестности Харькова, штаб 14-й ттбр

29 августа 1941 г., семь часов вечера

(время местное)

— Егор Михайлович, а ты чего такой смурной в штабу сидишь? — удивился вошедший в комнату Хальсен. — Да еще и в полном одиночестве? Взбодрись! Скоро в Турцию отправляемся, опять французов и англичан гонять будем. Взбодрись же!

— Отправляетесь. — вздохнул Бохайский. — Только без меня.

— Чёй так? — изумился батальонный комиссар.

— Переводят меня, Арсений Тарасович. — ответил подполковник. — Под Астраханью новый танковый полк формируют, вот мне его и принимать. А вы уж… без меня.

— О как. — мигом потерявший всю свою обычную бесшабашную веселость и говорливость Вилко присел рядом с командиром и боевым товарищем. — И кого на твое место? Или еще не решили?

— Отчего же не решили? Вполне решили. — ответил Егор Михайлович. — Тебя.

— Да етить же ж колотить! Вот и за что мне такое большое хохлятское счастье, ослепительное, как встреча с граблями в темном сарае?!!

 

Кимберли, штаб I-го Армейского Нормандского корпуса

15 сентября 1941 г., шесть часов вечера

Эрих фон Манштейн угрюмо смотрел на оперативную карту. Обстановка не радовала.

— Господа, мы в глубокой заднице. — обратился он к своему штабу. — Причем очень глубоко, где-то ближе к желудку. У нас усталые солдаты, у нас мало боеприпасов, и почти совсем не осталось горючего. На подкрепления и нормальное снабжение в ближайшие пару недель рассчитывать не приходится. Какие будут предложения?

— Эта затея с самого начала отдавала авантюрой. — пробурчал генерал-майор фон Штокгаузен.

«А Гудериан бы, пожалуй, справился с захватом Лондона, — подумал Манштейн. — Какого черта его бросили на Бристоль?»

Операция «Морской лев» начиналась просто замечательно. Огромная волна истребителей, штурмовиков и бомбардировщиков — Сталин даже расщедрился, и выделил на помощь союзнику полк ТБ-3, - единой лавой перемахнула через Ла-Манш, разметала истребители прикрытия и огненным дождем обрушилась на южное побережье Британии — даже новейшие разработки, ракеты ФАУ были применены против англосаксов. Английские зенитчики палили до тех пор, пока у них не кончались снаряды, или на их головы не падали бомбы, потери Люфтваффе были просто ужасающими, да и не только их. Добить Британского Льва в его логове нашлось еще несколько желающих: Испания, Италия, Дания и даже Польша, наконец понявшая, на чьей стороне Ника — военнопленная богиня успешно завершенной греческой кампании. Вся мощь ВВС этих стран навалилась на английское побережье, и на глазах истаивала.

Однако потери эти были, казалось, оправданными — зенитные батареи, радарные установки и береговые укрепления уничтожались, или захватывались воздушными десантами, а к образовавшимся брешам в обороне побережья, за тральщиками, ринулись десантные баржи с войсками. Вот тут-то Великобритания напомнила, что ее гербовой щит поддерживает не только могучий и благородный лев, но и хитрый непредсказуемый единорог.

Большую часть своей авиации англичане заблаговременно отвели в тыл, намеренно пожертвовали зенитками первой линии обороны, а теперь, когда нависла реальная угроза высадки серьезных сил Вермахта и союзников, бросили ее в бой.

Для этой операции британский Генштаб реквизировал под чистую все, что хоть отдаленно напоминало авиационное топливо, но обеспечил авиацию горючим на несколько недель боев.

Роял Нэви, невзирая ни на что, ринулся в Ла-Манш, чтобы топить транспорты не считаясь с собственными потерями. Даже атака палубными Junkers-87C и Nakajima B5N с видневшегося на горизонте «Графа Цеппелина» не заставила развернуться в его сторону ни один, даже самый поганый, корабль.

Первая волна атакующих все же успела проскочить пролив (и в этот же день в войну вступили США), но вот потом… То что творилось в Ла Манше следующие два дня не поддавалось описанию. Британские истребители дрались с атаковавшей их армадой, штурмовики и бомбардировщики англичан бросались на любой корабль, пытавшийся доставить подкрепление или снаряжение высадившимся немцам, корабли, от линкоров до торпедных катеров шли в самоубийственные атаки на транспорты и порты, и гибли, один за другим, под бомбами штурмовиков и истребителей Стального Пакта, под огнем береговых батарей, от торпед рискнувших сунуться в это месиво субмарин.

Наконец Королевский Военно-Морской Флот был вынужден отступить — в нем не осталось ни одного неповрежденного артиллерийского корабля, — но и немцы потеряли две третьих своих барж. А те, что еще оставались, ходили к берегам Британии под постоянными авиаударами. Снабжение высадившихся сил было практически сорвано.

Гудериан, целью которого был Бристоль, город, конечно же взял. Большой ценой, кровавой — но взял. Да там и застрял без горючего для машин и танков. Западный Лондон был целью корпуса Манштейна, и он подошел вплотную к своей цели. Казалось еще чуть-чуть, и столица Великобритании упадет в его руки, словно перезрелое яблоко. Не пало.

На подступах к Лондону удалось занять города Сандхорст, Кимберли и Вокпит, но переправиться через Темзу так и не получилось — ни у Виндзора, ни у Эгхама, ни у Чертсей — слишком сильна была там британская оборона. К этому дню положение корпуса Манштейна стало почти катастрофическим. «Еще неделя. Продержитесь еще неделю, и мы их сломим, ведь у Британии почти не осталось топлива. Тогда будут нормальные поставки по морю и по воздуху», уверяли его из Генерального Штаба. Только у него самого этого топлива осталось всего-ничего — на один не слишком долгий марш. И боеприпасов на один не слишком длинный бой.

— Для обходного маневра через Мэдхэйд и последующего марша к Лондону у нас попросту не хватит горючего. Да и авиация не сможет прикрывать нас от бомбардировок на марше так далеко. — Продолжил, меж тем Штокгаузен. — Противник накапливает силы у Виндзора, и, вероятно, в ближайшие дни следует ожидать удара с этого направления. Сомневаюсь, что мы сможем его удержать. У нас остается только один путь — к Вэйбриджу и Уолтону-на-Темзе. Если мы возьмем их, и переправимся — Лондон наш.

— А если нет, то храни нас Бог. — покачал головой Эрих фон Манштейн. — Ибо если через сутки после провала Риббентроп не договориться о прекращении огня, то я не поставлю за наши жизни и гнутый пфенниг. Начинаем наступление завтра, в пять часов утра. Итак, Ваш полк «Великая Германия» наступает по этой дороге…

 

Астрахань, Кремль

17 сентября 1941 г., пять часов вечера

(время местное)

— По преданию в этой башне содержалась Марина Мнишек. Именно потому-то она и называется «Маришкина башня».

Егор Михайлович Бохайский с трудом подавил зевоту. Лекция экскурсовода, насыщенная историческими датами и цитатами из выступлений Ленина и Сталина, навевала на него одну лишь тоску. Да и архитектурный ансамбль Астраханского Кремля не произвел на танкиста никакого впечатления. Стены он счел низковатыми, башни расположенными не самым удачным образом, а главные ворота — просто мечтой атакующего противника. Проще говоря, рассматривал он старинное укрепление не с точки зрения обывателя, а с позиции профессионального военного. Это жене было интересно, а он… А что он? Командующий дивизией приказал командному составу с супругами посетить Зимний Парк с вечнозелеными пальмами, экскурсию в Кремль и, затем, театр — он выполнил приказ. А получать от этого удовольствие ему приказа не было.

«Как-то там мой батальон? — тоскливо подумал он. — Четвертый день как воюют уже. Вилко, конечно, мужик хороший, да вот справится ли? А, впрочем, должен».

— А вот это знаменитое «Лобное место», где в старорежимные времена царская власть расправлялась с неугодными ей представителями трудового народа.

«Вот ведь, врет как по написанному, и не запнется. — внутренне усмехнулся Бохайский. — Никогда и нигде на Лобном месте казней не устраивали. Максимум — могли в клетке кого выставить, на обозрение. А вообще-то это такая старинная форма трибуны, откуда указы объявляли».

— Тише ты! — неожиданно рявкнул полковой комиссар на экскурсовода. — Сейчас Левитан выступать будет.

Все присутствующие потянулись к громкоговорителям.

От советского информбюро.

Сегодня, в три часа дня по Московскому времени, на всех фронтах было объявлено о прекращении огня. Империалисты Великобритании, добиваемые в своем логове доблестными советскими и германскими солдатами, запросили мира. Агрессор полностью разбит и поставлен на колени!

«Ну, если Турция, это британское логово, то что такое их острова?» — подумал Егор Михайлович. То, что в высадке силы РККА не участвовали он знал доподлинно.

Но вслух, разумеется, подполковник ничего не сказал.