ПРЕДИСЛОВИЕ

Я открыла для себя удивительные детективные рассказы довольно необычным образом, который, вероятно, вызвал бы у выдающейся писательницы невероятное возмущение, доведись ей об этом узнать. Много лет назад актер Ян Кармигел блистательно исполнил главную роль в фильмах, снятых по ее детективным рассказам. Я посмотрела их все на некоммерческом канале TV в Хантингтон-Бич, Калифорния. Помню, как ведущий шоу рассказывал о необыкновенно ярких эпизодах жизни и карьеры этой писательницы, довольно рано получившей степень в Оксфорде. Причиной же, по которой я стала повсюду искать ее рассказы, явился созданный ею персонаж — детектив-аристократ лорд Питер Уимзи.

Я никогда не была поклонницей детективного жанра, но после фильмов с блистательной игрой Яна Кармигела стала живо интересоваться детективами Дороти Сэйерс и вскоре знала все, что имело хоть малейшее отношение к лорду Питеру Уимзи: от его щегольской манеры речи до подробностей его семейных отношений. За относительно небольшой срок я крепко привязалась к нему, к его спокойному и вездесущему слуге Бантеру, вдовствующей герцогине Денверской (существовал ли когда-нибудь еще более восхитительный по аллитерации титул?), сердитому и нудному герцогу Денверу, Чарльзу Паркеру, леди Мэри… В рассказах Дороти Сэйерс я открыла для себя новый тип главного героя, которого сразу же полюбила: он живет проблемами реальной жизни, органично вплетен в повествование, а не вносит путаницу в сюжет. За его размышлениями интересно не только следить, но и включаться вместе с героем в процесс раскрытия преступления.

Необходимо отметить, что в отличие от других писателей таинственного «золотого века», загонявших себя в рамки детективного жанра, где непременно присутствовали трупы, огромное количество подозреваемых и отвлекающие внимание читателя приемы, Сэйерс в создании сюжетного полотна не признавала никаких ограничений. Преступление и его расследование были лишь основой, это был «скелет в шкафу» (как говорят англичане, он есть в каждой семье), к которому писательница затем прикрепляла мускулы, органы, кровеносные сосуды. Скелет оживал, обретал неповторимые характерные черты, и начиналась новая история рассказа. Сэйерс создавала свои произведения так, как ткут гобелен: читатель не может не чувствовать обстановку, окружающую героев, каждый персонаж по-своему интересен и неповторим. В ее книгах всегда есть глубокий смысл, разрабатывая основную тему, она виртуозно использует литературные символы. Иными словами, в своем подходе к детективному жанру Сэйерс делает то, что я называю «пленных не брать». Она не опускается до уровня своих читателей, напротив, она верит, что ее читатели умны и смогут соответствовать ее представлению о них.

Я обнаружила в ее рассказах изобилие, многообразие приемов, которых мне не доводилось встречать в детективах ранее. Я была поражена удивительно точным использованием деталей: рассказывает ли она о том, как звонит колокольчик в «Девяти портных», или о необычном использовании мышьяка в «Силе яда». Автор прекрасно разбирается во всем, о чем пишет, — начиная от криптографии до виноделия; описание периода между войнами — полного безрассудства, отмеченного смертью одной и рождением другой, более коварной и лживой системы, — становится незабываемым.

Стремление раскрывать сущность человеческих отношений — вот что и по сей день продолжает удивлять в произведениях Д. Сэйерс. Страсти, которые владеют персонажами, созданными восемьдесят лет назад, столь же сильны, как сегодня, и так же волнуют читателей. Хотя Англия времен во многом изменилась, но и ныне одним из истинных удовольствий, заставляющих брать в руки ее книги, является желание постичь суть человеческой природы, которую никакое время изменить не может, хотя наши представления и восприятие мира волею обстоятельств становятся иными. Да и преступления — более жестокими…

В начале своей карьеры писателя криминального жанра я заявила, что буду удовлетворена, если когда-либо мое имя будет упомянуто в том же контексте, что и имя Дороти Сэйерс. Я счастлива, что после выхода в свет моего первого произведения это произошло. Но если мне когда-либо удастся подарить читателям столько же удовольствия, сколько дарит Д. Сэйерс своими рассказами с участием детектива Уимзи, тогда я буду считать, что по-настоящему добилась успеха.

Несомненно, переиздание ее рассказов — всегда событие. Каждое следующее поколение читателей приветствует ее. Они отправляются в увлекательное путешествие в компании незабываемого попутчика. Во времена сомнений и тревог кто-то, возможно, вспомнит и Шерлока Холмса, и Эркюля Пуаро, и мисс Марпл благодаря их умению распутывать клубки хитроумных интриг и преступлений. Но если кому-то захочется успокоиться и достойно вынести все превратности судьбы, он не найдет ничего лучше, чем бросить якорь в гавани лорда Питера Уимзи.

Хантингтон-Бич, Элизабет Джордж

Калифорния

Май 27, 2003

 

Глава 1 «О ЕГО ПРЕСТУПНОМ НАМЕРЕНИИ»

Лорд Питер Уимзи с наслаждением потянулся на простынях, предоставленных отелем «Морис». После напряженного расследования тайны Баттерси он последовал совету сэра Джулиана Фрека и взял отпуск. Ему внезапно наскучили ежедневные завтраки с видом на Зеленый парк; он понял, что коллекционирование первых изданий — не слишком полезное занятие для человека тридцати трех лет; а самые крупные преступления Лондона были чрезмерно замысловаты. Он оставил свою квартиру и друзей и сбежал к ветрам Корсики. Последние три месяца он жил без писем, газет и телеграмм. Он бродил по горам, восхищаясь с осторожного расстояния дикой красотой корсиканских крестьян и изучая вендетту в ее естественном пристанище. В таких условиях убийство казалось не только справедливым, но даже привлекательным. Бантер, его поверенный и помощник, великодушно пожертвовал своими цивилизованными привычками, позволяя своему хозяину ходить грязным и даже небритым, и использовал свою неизменную фотокамеру не для фиксирования отпечатков пальцев, а для запечатления скалистого пейзажа. Это очень освежало.

Теперь, однако, лорда Питера влек зов крови. Они возвратились вчера поздно вечером в промозглом поезде в Париж и взяли свой багаж. Осенний свет, проникая сквозь занавеси, ласково касался бутылок с серебряными пробками на туалетном столике и очерчивал контуры настольной лампы и телефона. Шум льющейся воды свидетельствовал о том, что Бантер наполняет ванну и выкладывает душистое мыло, соли для ванны, огромную губку, которые имелись в неограниченном количестве на Корсике, и восхитительную массажную щетку с длинной ручкой, которой так приятно было тереть спину.

— Контраст, — философствовал лорд Питер сонно, — это жизнь. Корсика — Париж — затем Лондон… Доброе утро, Бантер.

— Доброе утро, мой лорд. Прекрасное утро, мой лорд. Ванна для вашей светлости готова.

— Благодарю, — сказал лорд Питер, щурясь от солнечного света.

Это была великолепная ванна. Погрузившись в нее, он задавался вопросом, смог ли бы он жить на Корсике. Он счастливо нежился в воде и спел несколько куплетов песни. Наконец сквозь дремоту он услышал, что камердинер принес кофе и булочки. Кофе и булочки! Он с плеском выбрался из ванны, с наслаждением вытерся полотенцем, закутал свое худощавое тело в шелковый купальный халат и вышел.

С огромным удивлением он заметил, что мистер Бантер спокойно укладывает все его вещи в чемодан. Переведя изумленный взгляд, он увидел сумки — едва открытые прошлой ночью, — заново упакованные и готовые к поездке.

— Бантер, что это значит? — спросил его светлость. — Мы приехали сюда на две недели, ты же знаешь.

— Извините меня, мой лорд, — ответил мистер Бантер почтительно, — но, увидев «Таймс» (доставляемую сюда каждое утро по воздуху, мой лорд; и очень быстро, я уверен, принимая все во внимание), я не сомневался, что ваша светлость пожелает отправиться в Ридлсдейл немедленно.

— В Ридлсдейл! — воскликнул Питер. — В чем дело? Что-то случилось с моим братом?

Вместо ответа мистер Бантер протянул ему газету, открытую на заголовке: СЛЕДСТВИЕ В РИДДЛСДЕЙЛЕ. ГЕРЦОГ ДЕНВЕРСКИЙ АРЕСТОВАН ПО ПОДОЗРЕНИЮ В УБИЙСТВЕ.

Лорд Питер уставился на заголовок, как загипнотизированный.

— Я подумал, что ваша светлость не захочет пропустить что-либо, — сказал мистер Бантер, — поэтому я позволил себе…

Лорд Питер собирался с мыслями.

— Когда идет следующий поезд? — спросил он.

— Прошу прощения, я подумал, что ваша светлость пожелает воспользоваться самым быстрым средством передвижения. Я взял на себя смелость забронировать два места на самолете «Виктория». Он вылетает в 11.30.

Лорд Питер посмотрел на часы.

— Десять часов, — сказал он. — Очень хорошо. Вы поступили абсолютно правильно. Вот это да! Бедный старина Джеральд арестован за убийство. Я очень волнуюсь за него. Ему никогда не нравилось, что я связан с полицейскими судами. Теперь он сам оказался там. Лорд Питер Уимзи на скамье свидетелей — такие переживания из-за брата. Герцог Денверский в тюрьме — еще хуже. Боже мой! Ладно, думаю, надо позавтракать.

— Да, мой лорд. Вот полный отчет о следствии в газете, мой лорд.

— Да. Кто ведет следствие, кстати?

— Мистер Паркер, мой лорд.

— Паркер? Это хорошо. Старина Паркер великолепен! Интересно, как он сумел добиться этого. Так что за дело нам предстоит, Бантер?

— Если мне позволительно будет так сказать, мой лорд, я предполагаю, что расследование обещает быть очень интересным. Есть несколько наводящих на размышления моментов в свидетельствах, мой лорд.

Труп в оранжерее

— С криминологической точки зрения, должен сказать, это любопытно, — ответил его светлость, бодро садясь за свой «кафе о ле», — но мой брат в чертовски щекотливой ситуации. Все равно, давай вернемся к криминологии, что там?

— Хорошо! — сказал мистер Бантер. — Говорят, мой лорд, там непохоже на личный интерес.

Сегодня в Ридлсдейле, на севере графства Йоркшир, было проведено расследование убийства капитана Дэниса Кэт-карта, тело которого было найдено в три часа ночи в четверг рядом с дверью оранжереи охотничьего домика герцога Денверского, в угодьях Ридлсдейла. Из показаний свидетелей следовало, что покойный поссорился с герцогом Денверским накануне вечером и через некоторое время был застрелен в маленькой чаще, примыкающей к дому. Недалеко от места преступления найден пистолет, принадлежащий герцогу. Обвинение в убийстве было предъявлено герцогу Денверскому. Леди Мэри Уимзи, сестра герцога, которая была помолвлена с покойным, потеряла сознание после дачи показаний и теперь серьезно больная находится в охотничьем домике. Герцогиня Денверская поспешила приехать из города и вчера присутствовала на дознании. Полный отчет — на стр. 12.

«Бедняга Джеральд! — подумал лорд Питер, когда обратился к странице 12. — И бедняжка Мэри! Интересно, действительно ли она любила этого парня? Мать всегда говорила, что это не так, но Мэри никому не выдавала этого секрета».

Полный отчет начинался с описания небольшой деревни Ридлсдейл, где герцог Денверский недавно снял на сезон маленький охотничий домик. Когда произошла трагедия, герцог был там с компанией гостей. В отсутствие герцогини леди Мэри Уимзи исполняла роль хозяйки.

В числе гостей были полковник и Марчбэнкс с супругой, преподобный Фредерик Арбатнот, мистер и миссис Петтигру-Робинсон и ныне покойный Дэнис Кэткарт.

Первым свидетелем был герцог Денверский, который обнаружил тело. Он сообщил, что входил в дом через дверь оранжереи в три часа ночи в четверг, 14 октября, когда споткнулся обо что-то. Он включил ручной фонарик и увидел у своих ног тело Дэниса Кэткарта. Он сразу перевернул его и увидел, что Кэткарт был убит выстрелом в грудь. Кэткарт не подавал ни малейших признаков жизни. Когда герцог склонился над телом, он услышал крик в оранжерее и, подняв голову, увидел леди Мэри Уимзи, глядящую на него с ужасом. Она вышла через дверь оранжереи и воскликнула:

— О боже, Джеральд, ты убил его! (Возгласы в зале.)

Следователь: Вы были удивлены этим восклицанием?

Герцог Д.: Ну, я был так потрясен всем происходящим… По-моему, я крикнул ей: «Не смотри», а она сказала: «О, это — Дэнис! Что случилось? Это был несчастный случай?» — Я остался рядом с телом и послал ее наверх разбудить всех в доме.

Следователь: Вы ожидали увидеть леди Мэри Уимзи в оранжерее?

Герцог Д.: В самом деле, как я уже сказал, я был поражен, разве вы не понимаете, я не думал об этом.

Следователь: Вы помните, как она была одета?

Герцог Д.: Кажется, она не была в пижаме. (Смех.) — По-моему, на ней было пальто.

Следователь: Если я правильно понимаю, леди Мэри Уимзи была помолвлена с покойным?

Герцог Д.: Да.

Следователь: Вы были хорошо знакомы с ним?

Герцог Д.: Он был сыном старого друга моего отца; его родители умерли. Похоже, он жил в основном за границей. Я встретился с ним во время войны, а в 1919 году он приехал в Денвер и остался здесь. С моей сестрой они объявили о помолвке в начале этого года.

Следователь: С вашего согласия и с согласия семейства?

Герцог Д.: О, да, конечно.

Следователь: Что вы можете сказать о капитане Кэткарте?

Герцог Д.: Ну, он казался порядочным человеком. Я не знаю, что он делал до того, как присоединился к армии в 1914 году. Думаю, он не нуждался в деньгах: его отец был весьма богат. Метко стрелял, хорошо играл и так далее. Я никогда не слышал ничего дурного о нем — до того вечера.

Следователь: А что вы узнали в тот вечер?

Герцог Д.: Кое-что чертовски странное. Если бы не Томми Фриборн, а кто-то другой сказал это, я никогда не поверил бы. (Шум в зале.)

Следователь: Боюсь, я должен спросить вашу милость, в чем же вы обвиняете покойного.

Герцог Д.: Ну, я не то что бы обвиняю его. Письмо старинного приятеля заставило меня задуматься. Сначала я не поверил прочитанному, поэтому пошел к Кэткарту, и, к моему изумлению, он фактически признал, что это правда! Затем мы с ним разругались, он велел мне отправляться к дьяволу и выбежал из дома. (Волнение в зале.)

Следователь: Когда произошла эта ссора?

Герцог Д.: В среду ночью. Это был последний раз, когда я видел его. (Сильное волнение в зале.)

Следователь: Пожалуйста, пожалуйста, не нужно так волноваться. А теперь не будет ли ваша светлость столь любезны передать мне как можно более подробное содержание этой ссоры?

Герцог Д.: Хорошо, дело было так. Мы провели весь день на болотах и поэтому ужинали рано. Приблизительно в половине десятого все начали расходиться по комнатам. Моя сестра и миссис Петтигру-Робинсон отправились наверх, а мы заканчивали последнюю партию в бильярд, когда Флеминг — мой слуга — вошел с письмами. Их доставляют довольно поздно вечером; как вы знаете, мы находимся в двух с половиной милях от деревни. Хотя нет, я не был в бильярдной в тот момент — я запирал комнату, где хранятся охотничьи ружья. Письмо было от моего приятеля, которого я не видел много лет, — Тома Фриборна, — я познакомился с ним в доме…

Следователь: В чьем доме?

Герцог Д.: О, в Церкви Христа, в Оксфорде. Он писал, что видел объявление о помолвке моей сестры в Египте.

Следователь: В Египте?

Герцог Д.: Я имею в виду, он был в Египте — то есть Том Фриборн. Именно поэтому он не написал раньше. Он работает там инженером со времени окончания войны и, так как находится где-то у истоков Нила, не имеет возможности получать газеты регулярно. В письме он просил извинения за то, что вмешивается в столь деликатное дело, и спрашивал, знаю ли я, кто такой Кэткарт? Он написал, что встречал его в Париже во время войны, где тот жил на средства, получаемые от обмана при игре в карты, и добавил, что может поклясться в этом и сообщить детали спора, произошедшего в некоем заведении во Франции. Говорит, что я, возможно, захочу снести ему голову — имеется в виду Фриборну — за такую бесцеремонность, но, увидев фотографию этого мужчины в газете, он решил, что мне стоит об этом знать.

Следователь: Это письмо удивило вас?

Герцог Д.: Сначала я не мог поверить этому. Если бы это был не старина Том Фриборн, я сразу же бросил бы письмо в огонь, но в данном случае я не знал, что и думать. К слову сказать, французы могут легко разволноваться из-за пустяка. Но это был Фриборн, а он редко ошибается.

Следователь: Что вы сделали?

Герцог Д.: Чем больше я смотрел на письмо, тем меньше мне все это нравилось. Однако я не мог оставить этого так, поэтому решил, что наилучшим выходом будет пойти прямо к Кэткарту. Все уже поднялись наверх, в то время как я сидел и размышлял. Наконец я тоже поднялся и постучал в дверь Кэткарта. Он сказал: «В чем дело?», или «Что за дьявол?», или что-то в этом роде, и я вошел. «Послушайте, — сказал я, — мы можем поговорить?» «Хорошо, только постарайтесь покороче», — сказал он. Я был удивлен — обычно он не был груб. «Хорошо, — начал я. — Дело в том, что я получил письмо, содержание которого мне очень не понравилось, и я подумал, что лучшее, что можно сделать, это принести его немедленно вам и все выяснить. Оно пришло от человека очень приличного — моего старого друга по колледжу, который утверждает, что встречал вас в Париже». «Париж! — сказал он необычайно неприязненным тоном. — Париж! Какого черта вы явились ко мне говорить о Париже?» «Минутку, — сказал я, — не говорите так, потому что при данных обстоятельствах это может вводить в заблуждение». «К чему вы клоните? — спросил Кэткарт. — Выкладывайте все напрямую и идите спать, ради бога». Я ответил: «Хорошо! Слушайте же. Этого человека зовут Фриборн, он пишет, что был знаком с вами в Париже, где вы зарабатывали деньги, жульничая при игре в карты». Я думал, что он вспыхнет при этом, но он лишь сказал: «И что с того?» «Что с того? — повторил я. — Да ведь это не те вещи, в которые я поверю так просто, без каких-либо доказательств».

Тут он сказал забавную вещь. Он сказал: «Вера не имеет значения — это всего лишь то, что какой-нибудь парень думает о людях». «Вы хотите сказать, что не отрицаете этого?» — спросил я. «Отрицать не имеет смысла, — сказал он. — Вы должны составить собственное мнение. Никто не может опровергнуть это». А затем он внезапно вскочил, опрокинув стол, и закричал: «Мне наплевать, что вы думаете или что вы делаете, только уйдите отсюда. Ради бога, оставьте меня одного!» «Послушайте, — сказал я, — вы не должны это так воспринимать. Я не говорю, что поверил этому. Думаю, что здесь, должно быть, какая-то ошибка; но, раз вы помолвлены с Мэри, я не могу позволить продолжаться этому без выяснения обстоятельств дела, разве не так?» «О! — сказал Кэткарт. — Если это волнует вас, не беспокойтесь. С этим покончено». Я спросил: «С чем?» Он сказал: «С нашей помолвкой». «С помолвкой покончено? — переспросил я. — Но я говорил с Мэри об этом только вчера». «Я еще не сказал ей», — ответил он. «Ну, это совершенно необъяснимо. Что, черт побери, вы о себе думаете, раз посмели явиться сюда, намереваясь бросить мою сестру?» Да, я много чего наговорил, в общем и целом. «Можете убираться, — сказал я. — Я не нуждаюсь в свинье, подобной вам». «Что я и сделаю», — сказал он, протиснулся мимо меня, спустился вниз и, выходя, хлопнул дверью.

Следователь: Что вы сделали потом?

Герцог Д.: Я побежал в свою спальню, окно которой находится над оранжереей, и крикнул ему, чтобы он не валял дурака. Шел проливной дождь, и было ужасно холодно. Он не вернулся, поэтому я велел Флемингу оставить дверь оранжереи открытой — на случай, если он передумает, — и лег спать.

Следователь: Как вы можете объяснить поведение Кэткарта?

Герцог Д.: Никак, я был просто поражен. Но думаю, он каким-то образом успел пронюхать о письме и знал, что игра была окончена.

Следователь: Вы рассказывали об этом кому-нибудь еще?

Герцог Д.: Нет, это было неприятно, и я подумал, что лучше подожду до утра.

Следователь: Итак, вы больше ничего не делали по этому поводу?

Герцог Д.: Нет. Я не хотел выходить наружу и преследовать парня. Я был слишком зол. Кроме того, я думал, что он скоро передумает — ночь была ужасной, а на нем был только смокинг.

Следователь: Затем вы спокойно легли спать и больше не видели покойного?

Герцог Д.: Не видел — до тех пор, пока не упал на него за пределами оранжереи в три часа ночи.

Следователь: Ах, да. А теперь не могли бы вы сообщить нам, как вам пришло в голову выйти на улицу в такой час?

Герцог Д. (колеблясь): Я плохо спал и решил прогуляться.

Следователь: В три часа ночи?

Герцог Д.: Да. (Внезапно приободрившись.) — Видите ли, моя жена отсутствует. (Смех и некоторые замечания с задних рядов.)

Следователь: Тишина, пожалуйста… Вы хотите сказать, что встали посреди октябрьской ночи, чтобы прогуляться в саду под проливным дождем?

Герцог Д.: Да, только прогуляться. (Смех.)

Следователь: В котором часу вы ушли из своей спальни?

Герцог Д.: Приблизительно в половине третьего, я думаю.

Следователь: Каким путем вы выходили?

Герцог Д.: Через дверь оранжереи.

Следователь: Тела не было там, когда вы выходили?

Герцог Д.: О, нет!

Следователь: А могли ли вы не увидеть его?

Герцог Д.: Бог мой! Мне пришлось бы перешагнуть через него.

Следователь: Где точно вы гуляли?

Герцог Д. (неопределенно): О, просто вокруг да около.

Следователь: Вы не слышали никакого выстрела?

Герцог Д.: Нет.

Следователь: Вы ушли далеко от двери оранжереи и кустарника?

Герцог Д.: Да, я немного удалился. Возможно, именно поэтому я не слышал ничего. Возможно, выстрел и был.

Следователь: Вы отошли на расстояние в четверть мили?

Герцог Д.: Думаю, да — да, вполне!

Следователь: Или дальше, чем четверть мили?

Герцог Д.: Возможно. Я шел быстро, потому что было холодно.

Следователь: В каком направлении?

Герцог Д. (с видимым колебанием): Вокруг задней части дома. По направлению к лужайке для игры в боулинг.

Следователь: К лужайке для игры в боулинг?

Герцог Д. (более уверенно): Да.

Следователь: Но если вы были на расстоянии более четверти мили, вы, должно быть, ушли с участка, расположенного вокруг дома?

Герцог Д.: Да, я думаю, что так и было. Да, я погулял по болоту немного, ну, вы понимаете.

Следователь: Вы можете показать нам письмо, полученное вами от мистера Фриборна?

Герцог Д.: О, конечно, если найду его. Я думал, что положил его в карман, но, когда понадобилось, не смог найти его для того парня из Скотланд-Ярда.

Следователь: Вы не могли случайно уничтожить его?

Герцог Д.: Нет, я уверен, что помню, как убирал его… О (Здесь свидетель сделал паузу в весьма очевидном замешательстве и покраснел.) — Я вспоминаю теперь. Я уничтожил его.

Следователь: Очень жаль. Как это произошло?

Герцог Д.: Я забыл; а теперь вспомнил. Боюсь, что оно пропало навсегда.

Следователь: Возможно, вы сохранили конверт?

Свидетель покачал головой.

Следователь: Значит, вы не можете предъявить жюри какое-либо доказательство того, что получали его?

Герцог Д.: Нет, если Флеминг не помнит этого.

Следователь: Ах, да! Без сомнения, это можно проверить. Спасибо, ваша светлость. Пригласите леди Мэри Уимзи.

Благородная леди, которая была до трагического утра 14 октября невестой покойного, вызвала шепот сочувствия при своем появлении. Светловолосая и стройная, она была одета во все черное, и это подчеркивало мертвенную бледность ее лица. Охваченная печалью, она давала показания очень тихим, иногда почти неслышимым голосом.

После выражения соболезнования следователь спросил:

— Как долго вы были помолвлены с покойным?

Свидетельница: Приблизительно восемь месяцев.

Следователь: Где вы познакомились с ним?

Свидетельница: В доме моей невестки в Лондоне.

Следователь: Когда это было?

Свидетельница: По-моему, в июне прошлого года.

Следователь: Вы были счастливы в вашей помолвке? Свидетельница: Вполне.

Следователь: Вы, естественно, видели много хороших черт капитана Кэткарта. Он много рассказывал вам о своей жизни до встречи с вами?

Свидетельница: Не очень. Мы не делали взаимных признаний. Мы обычно обсуждали темы, интересные для обоих.

Следователь: У вас было много таких тем? Свидетельница: Да.

Следователь: Вам никогда не казалось, что капитан Кэткарт что-то задумал?

Свидетельница: Не то, чтобы… Но он казался несколько обеспокоенным в последние дни.

Следователь: Он говорил о своей жизни в Париже?

Свидетельница: Он говорил о парижских театрах и развлечениях. Он знал Париж очень хорошо. Я была в Париже с несколькими друзьями в феврале прошлого года, и он показывал нам город. Это было вскоре после нашей помолвки.

Следователь: Он когда-либо говорил об игре в карты в Париже?

Свидетельница: Я не помню.

Следователь: Обсуждались ли какие-либо денежные вопросы относительно вашего брака?

Свидетельница: Нет. Дата бракосочетания еще не была назначена.

Следователь: По-вашему, у него всегда было много денег?

Свидетельница: Я предполагаю, что это так; я не задумывалась об этом.

Следователь: Он никогда не жаловался, что испытывает нужду?

Свидетельница: Все жалуются на это, не так ли?

Следователь: Капитан Кэткарт действительно быт человек веселого нрава?

Свидетельница: Он был подвержен смене настроений, никогда не был одним и тем же два дня подряд.

Следователь: Как вы слышали, ваш брат говорил о желании покойного расторгнуть помолвку. Знали ли вы что-нибудь об этом?

Свидетельница: Нет, ничего.

Следователь: Вы можете дать этому какое-либо объяснение?

Свидетельница: Абсолютно никакого.

Следователь: Вы не ссорились?

Свидетельница: Нет.

Следователь: Значит, на вечеринке в среду вы все еще были помолвлены с покойным с перспективой скорого замужества?

Свидетельница: Да, конечно, конечно.

Следователь: Он не был человеком — простите мне этот весьма болезненный вопрос, — который был бы способен наложить на себя руки?

Свидетельница: О, я никогда не думала, но предполагаю, что он мог бы это сделать. Это объяснило бы все, не так ли?

Следователь: А теперь, леди Мэри, пожалуйста, не волнуйтесь и расскажите нам, что точно вы слышали и видели в среду ночью и в четверг утром?

Свидетельница: Я поднялась наверх в спальню вместе с миссис Марчбэнкс и миссис Петтигру-Робинсон приблизительно в половине десятого; все мужчины оставались внизу. Я пожелала спокойной ночи Дэнису, который выглядел как обычно, и сразу пошла в свою комнату. Я не видела, как принесли почту. Моя комната расположена в задней части дома. Комната четы Петтигру-Робинсон находится рядом с моей. Я слышала, что мистер Петтигру-Робинсон поднялся приблизительно в десять. Еще несколько мужчин поднялись вместе с ним. Я не слышала, чтобы мой брат поднимался наверх. Примерно в четверть одиннадцатого я слышала, как двое мужчин о чем-то громко спорили в коридоре, а затем кто-то сбежал вниз по ступенькам и хлопнул входной дверью. Потом раздались быстрые шаги в коридоре и наконец я услышала, что мой брат закрыл свою дверь. Тогда я легла спать.

Следователь: Вы не пытались узнать причину волнения?

Свидетельница (безразлично): Я думала, что это, возможно, каким-то образом связано с собаками.

Следователь: Что произошло дальше?

Свидетельница: Я проснулась в три часа.

Следователь: Что разбудило вас?

Свидетельница: Я слышала выстрел.

Следователь: Вы не бодрствовали до того, как услышали его?

Свидетельница: Возможно, я частично проснулась. Я слышала его очень отчетливо и уверена, что это был выстрел. Я прислушивалась в течение нескольких минут, а затем пошла вниз посмотреть, все ли в порядке.

Следователь: Почему вы не позвали вашего брата или какого-нибудь другого джентльмена?

Свидетельница (презрительно): Зачем мне было это делать? Я подумала, что это, вероятно, браконьеры, и не хотела поднимать ненужную суету в это крайне неподходящее время.

Следователь: Выстрел прозвучал близко от дома?

Свидетельница: Довольно близко, мне кажется, хотя трудно сказать наверняка. Когда просыпаешься от громкого звука, он всегда звучит так явственно.

Следователь: Вам не показалось, что это было в доме или в оранжерее?

Свидетельница: Нет, это было снаружи.

Следователь: Итак, вы пошли вниз. Это было очень мужественно с вашей стороны, леди Мэри. Вы пошли сразу же?

Свидетельница: Не совсем сразу. Я думала об этом в течение нескольких минут; затем надела прогулочные ботинки на босу ногу, коверкотовое пальто и шерстяную шапку. Я оставила спальню примерно пять минут спустя после того, как услышала выстрел. Спустившись вниз, я прошла через бильярдную к оранжерее.

Следователь: Почему вы пошли именно этим путем?

Свидетельница: Потому что это было быстрее, чем отпирать переднюю дверь или черный ход.

В этот момент жюри был вручен план охотничьего домика в Ридлсдейле. Этот просторный двухэтажный дом, построенный в простом стиле, сдавался в аренду настоящим владельцем, мистером Уолтером Монтегю, герцогу Денверскому на сезон во время отсутствия мистера Монтегю.

Свидетельница (продолжая): Когда я подошла к двери оранжереи, то увидела снаружи человека, склонившегося над чем-то на земле. Когда он поднял голову, я удивилась, узнав в нем своего брата.

Следователь: Прежде чем вы поняли, кто это, о чем вы подумали?

Свидетельница: Едва ли мне что-то пришло в голову, ведь все случилось так быстро. Наверное, я подумала, что это грабители.

Следователь: Его светлость сообщил нам, что, увидев его, вы вскрикнули: «О боже! Ты убил его!» Вы можете сказать, почему вы сделали это?

Свидетельница (очень бледная): Я подумала, что мой брат, должно быть, наткнулся на грабителя и выстрелил в него при самозащите, — если я вообще о чем-то думала.

Следователь: Такое вполне возможно. Вы знали, что у герцога был револьвер?

Свидетельница: О, да. Я знала.

Следователь: Что вы сделали затем?

Свидетельница: Мой брат послал меня наверх, чтобы я позвала на помощь. Я постучала в комнату мистера Арбатнота и в комнату четы Петтигру-Робинсон. Затем я внезапно почувствовала себя плохо и вернулась в свою спальню, чтобы взять немного нюхательной соли.

Следователь: Одна?

Свидетельница: Да, все бегали вокруг и кричали. Я не могла выносить этого, я…

Тут свидетельница, которая до сих пор давала свои показания очень спокойно, хотя и тихим голосом, внезапно упала в обморок, и пришлось помочь ей покинуть комнату.

Следующим вызванным свидетелем был Джеймс Флеминг, слуга. Он помнил, что принес письма из Ридлсдейла в 21.45 вечера в среду. Он отнес три или четыре письма герцогу, который находился в комнате, где хранились охотничьи ружья. Он никак не мог вспомнить, было ли одно из них с египетской маркой. Он не собирал марки; его хобби были автографы.

Затем дал показания достопочтенный Фредерик Арбатнот. Он отправился спать вместе с остальными незадолго до десяти часов.

Он слышал, как сам Денвер поднялся несколько позже — он не мог сказать, насколько позже, так как в это время чистил зубы. (Смех в зале.) Он, конечно, слышал громкие голоса и ссору, происходящую по соседству и в коридоре; слышал, как кто-то сбежал вниз по лестнице; выглянув из двери своей комнаты и увидев Денвера в коридоре, он сказал: «Привет, Денвер, что за ссора?», но ответа не получил. Денвер побежал в свою спальню и прокричал из окна: «Не будь задницей, приятель!» Он действительно выглядел очень сердитым, но достопочтенный Фредди не придал этому никакого значения. Кто-нибудь всегда доставал Денвера, но это никогда ни к чему не приводило. Больше пыли, чем драки, по его мнению. Был знаком с Кэткартом непродолжительное время — всегда считал его нормальным — нет, он не любил Кэткарта, но считал его нормальным, понимаете, и ничего плохого о нем не слышал. О господи, нет, он никогда не слышал о том, чтобы Кэткарт обманывал в картах! Ну нет, конечно, он не искал общения с людьми, обманывающими в картах, — это не то, чего обычно ожидаешь. Он был когда-то в клубе в Монте-Карло — и ничего не заметил в ходе игры. Не замечал ничего особенного в отношении Кэткарта к леди Мэри или ее к нему. Не предполагал, что когда-либо заметит что-нибудь; не считает себя наблюдательным человеком. По своей природе он не любитель вмешиваться; счел, что перебранка в среду вечером — не его дело. Лег в кровать и заснул.

Следователь: Вы слышали что-нибудь еще той ночью?

Достопочтенный Фредерик: Нет, до тех пор, пока бедная маленькая Мэри не разбудила меня. Затем я поковылял вниз и нашел Денвера в оранжерее, где он обмывал голову Кэткарта. Мы думали, что должны очистить гравий и грязь с его лица, понимаете.

Следователь: Вы не слышали никакого выстрела?

Достопочтенный Фредерик: Ни звука. Но я сплю довольно крепко.

Полковник и миссис Марчбэнкс спали в комнате над тем, что называется кабинетом, но в большей степени является курительной. Они оба дали одинаковые показания по поводу беседы, которую они вели в 23.30. Миссис Марчбэнкс засиделась допоздна, занимаясь составлением писем, тогда как полковник уже лег спать. Они слышали голоса и беготню, но не обратили на это никакого внимания. Для членов компании не было необычным кричать и бегать. Наконец, полковник сказал: «Ложись спать, моя дорогая, уже половина двенадцатого, а нам завтра рано вставать. Ты будешь ни к чему не пригодной». Он сказал так потому, что миссис Марчбэнкс была заядлая спортсменка и всегда несла свое ружье вместе с остальными. Она ответила: «Я уже иду». «Ты — единственная грешница, сжигающая масло полуночи, все уже погасили лампы», — заметил полковник, на что миссис Марчбэнкс ответила: «Нет, герцог еще не спит; я слышу его шаги в кабинете». Полковник Марчбэнкс прислушался и согласился с ней. Ни один из них не слышал, как герцог поднимался снова. Они также не слышали никакого шума ночью.

Мистер Петтигру-Робинсон, казалось, давал показания с огромным нежеланием. Он и его жена легли спать в десять. Они слышали ссору с Кэткартом. Мистер Петтигру-Робинсон, опасаясь, как бы чего не случилось, открыл дверь в тот момент, когда герцог говорил: «Если вы посмеете снова заговорить с моей сестрой, я переломаю вам все кости», или что-то в этом роде. Кэткарт сбежал вниз. Лицо герцога было багровым. Он не обратил внимания на мистера Петтигру-Робинсона, но перемолвился несколькими словами с мистером Арбатнотом и ушел к себе в спальню.

Мистер Петтигру-Робинсон вышел в коридор и обратился к мистеру Арбатноту: «Скажите, Арбатнот…», но тот очень грубо захлопнул дверь перед его носом. Затем он пошел к двери герцога и постучал: «Послушайте, Денвер…» Герцог вышел, стремительно промчался мимо, даже не заметив его, и спустился по лестнице. Внизу герцог велел Флемингу оставить дверь оранжереи открытой, поскольку мистер Кэткарт вышел. Затем герцог вернулся. Мистер Петтигру-Робинсон попытался поймать его, когда тот проходил мимо, и сказал снова: «Скажите же, Денвер, что происходит?» Герцог ничего не ответил и бесцеремонно закрыл дверь своей спальни. Позже, однако, — в 23.30, если быть точным, — дверь герцога открылась, и в коридоре послышались осторожные шаги. Он не мог сказать, направились ли они вниз. Ванная и уборная были в его стороне коридора, и, если бы кто-то вошел в любую из этих комнат, он должен был бы услышать. Он не слышал возвращения шагов. Он слышал, что его дорожный будильник ударил двенадцать, перед тем как отключиться. Он узнал звук открываемой двери спальни герцога, поскольку петли на ней скрипели по-особенному.

Миссис Петтигру-Робинсон подтвердила показания мужа. Она заснула перед полуночью и спала крепко. Она спит крепко с вечера, но очень чутко под утро. Она была раздражена волнением в доме тем вечером, поскольку это мешало ей заснуть. Вообще-то она легла спать приблизительно в 22.30, но мистеру Петтигру-Робинсону пришлось разбудить ее час спустя, чтобы сообщить о шагах, в связи с чем ей удалось хорошо поспать только пару часов. Она снова проснулась в два и не спала, когда леди Мэри забила тревогу. Она могла поклясться, что не слышала никакого выстрела ночью. Ее окно было рядом с окном леди Мэри, на противоположной стороне от оранжереи, и с детских лет она была приучена спать с открытым окном.

В ответ на вопрос следователя миссис Петтигру-Робинсон сказала, что никогда не чувствовала, чтобы между леди Мэри Уимзи и покойным была настоящая привязанность. Они казались очень бесцеремонными, но это модно в настоящее время. Она никогда не слышала ни о каком разногласии.

Мисс Лидия Кэткарт, которая была срочно вызвана из города, дала показания о покойном. Она сказала следователю, что приходилась капитану тетей и была его единственной живой родственницей. Они виделись очень редко, так как он, унаследовав деньги своего отца, постоянно жил в Париже, а друзья его были такими, каких она не могла одобрять.

— Мы с братом никогда особо не ладили, — сказала мисс Кэткарт, — и он учил моего племянника за границей, пока тому не исполнилось восемнадцать. Боюсь, что понятия Дэниса всегда были весьма французскими. После смерти моего брата Дэнис пошел в Кембридж, согласно желанию его отца. Я была объявлена душеприказчицей в его завещании и назначена опекуном до тех пор, пока Дэнис не достигнет совершеннолетия. Не знаю, почему после пренебрежения мною всю свою жизнь мой брат решил возложить на меня такую ответственность, но я не отказалась. Мой дом был открыт для Дэниса во время его каникул в колледже, но он, как правило, предпочитал уезжать или останавливался у своих богатых друзей. Сейчас я не могу вспомнить ни одного из их имен. Когда Дэнису исполнился двадцать один год, он стал получать десять тысяч фунтов в год — полагаю, за счет некоторой собственности за границей. Я унаследовала кое-что по завещанию как душеприказчица, но перевела это все сразу в приносящие доход британские ценные бумаги. Я не знаю, что Дэнис сделал со своей частью. Меня бы вообще не удивило, что он обманывает в картах. Я слышала, что те, с кем он общался в Париже, были в большинстве своем людьми неблагонадежными. Я никогда не встречалась ни с одним из них. Я никогда не была во Франции.

Затем был вызван Джон Хардрав, егерь. Он и его жена живут в маленьком флигеле на территории, прилегающей к охотничьему домику Ридлсдейла. Угодья, составляющие двадцать акров или около того, окружены высоким забором; ворота на ночь запираются. Хардрав заявил, что он слышал выстрел, прозвучавший приблизительно без десяти двенадцать в среду ночью, поблизости с домом, как ему показалось. Позади дома — десять акров охраняемой лесопосадки. Он предположил, что это были браконьеры; они иногда охотятся за зайцами. Он пошел со своим ружьем в том направлении, но никого не встретил. Он вернулся домой в час ночи по его часам.

Следователь: Вы стреляли из вашего ружья?

Свидетель: Нет.

Следователь: Вы не выходили еще раз?

Свидетель: Нет, не выходил.

Следователь: И не слышали других выстрелов?

Свидетель: Только этот; вернувшись, я заснул, а примерно в четверть четвертого меня разбудил шофер, отправлявшийся за доктором.

Следователь: Обычно ли для браконьеров стрелять так близко от дома?

Свидетель: Да, весьма. Но браконьеры обычно приходят с другой стороны угодий, со стороны болот.

Доктор Торп дал показания о том, что его вызвали для осмотра покойного. Он жил в Стэпли, почти в четырнадцати милях от Ридлсдейла. В Ридлсдейле не было ни одного медицинского работника. Шофер разбудил его в 3.45 ночи, он быстро оделся и поехал вместе с ним. Они были в охотничьем домике Ридлсдейла в половине пятого.

Осмотрев покойного, он определил, что тот был мертв уже три или четыре часа.

Пуля пронзила легкие, и смерть наступила от потери крови и удушья. Она не была мгновенной — покойный умирал в течение некоторого времени. Доктор Торп провел посмертный осмотр и обнаружил, что пуля отклонилась от ребра. Он не нашел никаких признаков, указывающих на то, была ли рана нанесена рукой самого покойного или чужой рукой. Никаких других примет насилия не было.

Инспектор Крейкс из Стэпли приехал в автомобиле вместе с доктором Торпом. Он также осмотрел тело. Труп лежал на спине между дверью оранжереи и крытым колодцем, расположенным рядом с домом. Как только рассвело, инспектор Крейкс исследовал дом и поверхность земли вокруг. Он обнаружил следы крови на всем протяжении дорожки, ведущей к оранжерее, и признаки того, как если бы тело волокли. Эта дорожка упиралась в главную дорожку, ведущую от ворот к передней двери (план прилагается). В месте соединения этих двух дорожек начинался кустарник, который рос с обеих сторон дорожки, ведущей к воротам и дому егеря. Следы крови вели к небольшой лужайке в середине кустарника, примерно на полпути между домом и воротами. Здесь инспектор нашел большую лужу крови, носовой платок, пропитанный кровью, и револьвер. На носовом платке виднелись инициалы Д.К., а револьвер был маленьким пистолетом американского образца и не содержал никаких меток. Дверь оранжереи оставалась открытой, когда прибыл инспектор, а ключ был вставлен в замочную скважину изнутри.

Инспектор отметил, что покойный был в смокинге и лакированных туфлях, без шляпы и пальто. Его промокшая насквозь одежда, кроме того, что вся была в пятнах крови, выглядела очень грязной и измятой.

В кармане лежал портсигар и маленький плоский складной нож. Спальню покойного обыскали на предмет бумаг и прочего, но пока не нашли ничего, что могло бы пролить свет на обстоятельства случившегося.

Затем повторно вызвали герцога Денверского.

Следователь: Я хотел бы спросить вашу светлость, видели ли вы когда-либо револьвер у покойного?

Герцог Д.: Не видел со времен войны.

Следователь: Вы не знаете, носил ли он револьвер с собой?

Герцог Д.: Я понятия не имею.

Следователь: Вы не можете предположить, кому принадлежит этот револьвер?

Герцог Д. (в большом удивлении): Это мой револьвер, из ящика письменного стола, находящегося в кабинете. Как он у вас оказался? (Волнение в зале.)

Следователь: Вы уверены?

Герцог Д.: Абсолютно. Я видел его там на днях, когда искал кое-какие фотографии Мэри для Кэткарта, и я помню, как сказал тогда, что он начал ржаветь. Там есть пятнышко ржавчины.

Следователь: Вы держали его заряженным?

Герцог Д.: Бог мой, нет! Я даже не знаю, как он там оказался. Предполагаю, что я захватил его как-то вместе со старым армейским имуществом и нашел среди охотничьего снаряжения, когда приехал в Ридлсдейл в августе. По-моему, патроны были с ним.

Следователь: Ящик был заперт?

Герцог Д.: Да, но ключ был в замке. Моя жена говорит, что я небрежен.

Следователь: Кто-либо еще знал, что револьвер был там?

Герцог Д.: Флеминг знал, наверное. Я не знаю, кто еще.

Детектив-инспектор Паркер из Скотланд-Ярда, прибывший в пятницу, был еще не готов дать показания. Он только начал расследование, и некоторые детали наводили его на мысль, что какой-то человек или люди присутствовали на сцене трагедии помимо тех, кто обнаружил тело. Он предпочел ничего более не говорить в настоящее время.

Следователь восстановил события в хронологическом порядке. В 22 часа, или немногим позже, произошла ссора между покойным и герцогом Денверским, после которой капитан Кэткарт ушел из дома, и живым его больше не видели. Согласно показаниям мистера Петтигру-Робинсона, герцог спустился вниз в 23.30, а полковник Марчбэнкс утверждает, что сразу после этого слышались шаги в его кабинете — то есть в комнате, где обычно хранился револьвер, представленный в качестве улики. Против этого имеется данное под присягой собственное заявление герцога, что он не оставлял свою спальню до половины третьего ночи. Присяжным предстояло решить, какое из двух противоположных утверждений стоит считать истинным. Затем что касается выстрелов, прозвучавших ночью: егерь сказал, что он слышал выстрел без десяти двенадцать, но предположил, что он был сделан браконьерами. Весьма возможно, что это на самом деле были браконьеры. С другой стороны — заявление леди Мэри, слышавшей выстрел приблизительно в три часа ночи, не очень соответствует свидетельству доктора, который констатировал, что к его прибытию в Ридлсдейл в 4.30 Кэткарт был мертв уже в течение трех или четырех часов. Также следует принять во внимание, что, по мнению доктора Торпа, смерть наступила не мгновенно вслед за раной. Если верить этому свидетельству, то момент смерти должен был прийтись на период между одиннадцатью часами вечера и полуночью, и это мог быть как раз тот выстрел, который слышал егерь. В этом случае возникает вопрос о выстреле, который разбудил леди Мэри Уимзи. Присяжные пришли к выводу, что этот выстрел вполне можно списать на браконьеров.

Затем они перешли к телу покойного, которое было обнаружено герцогом Денверским в три часа ночи за дверью маленькой оранжереи, около крытого колодца. С помощью медицинского освидетельствования было практически доказано, что выстрел, который поразил покойного, был произведен в кустарнике, на расстоянии приблизительно семи минут ходьбы от дома, и что тело потом тащили от того места до оранжереи. Покойный, несомненно, умер в результате ранения в легкие. Присяжные должны были решить, было ли оно нанесено его собственной рукой или рукой кого-то другого; и если другого — то случайно ли, во время самозащиты, или преднамеренно, с преступным умыслом. Что касается самоубийства, им предстояло изучить все, что было известно о характере покойного и обстоятельствах. Капитан Кэткарт был молодой человек в полном расцвете сил и, очевидно, имел значительное состояние. Он сделал неплохую военную карьеру и был любим друзьями. У герцога Денверского сложилось о нем достаточно хорошее мнение, чтобы он одобрил выбор своей сестры. Имелось свидетельство, указывающее на то, что жених и невеста были в превосходных отношениях, хотя и не демонстрировали этого. Герцог утверждал, что в среду ночью покойный сообщил о своем намерении расторгнуть помолвку. Можно ли предполагать, что покойный, даже не поговорив с леди и не написав ей ни слова объяснения или прощания, вслед за этим убежит и застрелится? Кроме того, присяжным нужно будет рассмотреть обвинение, которое герцог Денверский предъявил покойному. Он обвинил его в том, что тот обманывал в карточных играх. В обществе, к которому принадлежали люди, вовлеченные в это следствие, подобное жульничество расценивалось как нечто гораздо более позорное, чем даже убийство или прелюбодеяние.

Возможно, простое предположение об этом, обоснованное или нет, могло заставить джентльмена, человека ранимого, покончить с собой. Но был ли покойный благородным? Он получил образование во Франции, а французские понятия о чести очень отличаются от британских. Сам полковник имел деловые отношения с французами в качестве адвоката, и он заверил присяжных, никогда не бывавших во Франции, что они должны учесть это различие стандартов. К несчастью, якобы полученное письмо, сообщающее подробности обвинения, не было им предъявлено. Кстати, присяжным следовало задаться вопросом, не было ли более обычным для самоубийства выстрелить себе в голову. Также они должны были ответить, как покойный раздобыл револьвер. И, наконец, им предстояло выяснить, кто тащил тело к дому и почему этот человек решил взять на себя столь нелегкий труд, рискуя погасить едва тлеющую искру жизни, вместо того чтобы разбудить обитателей дома и попросить о помощи.

Если присяжные исключали самоубийство, значит, оставались версии несчастного случая, неумышленного или преднамеренного убийства. Если покойный или кто-то другой взял револьвер герцога Денверского той ночью для какой-либо цели и в то время, когда его рассматривали, чистили, стреляли из него или еще что-либо делали с оружием, произошел самопроизвольный выстрел, тогда будет рассматриваться версия о смерти в результате несчастного случая, соответственно. В этом случае чем можно объяснить поведение человека, кто бы это ни был, который подтащил тело к двери?

После этого следователь перешел к разговору о законе относительно неумышленного убийства. Он напомнил, что никакие слова, будь они значащими или бессмысленными, не могут служить достаточным оправданием убийства кого бы то ни было и что конфликт должен быть внезапен и непреднамерен. Возможно ли, например, что герцог вышел на улицу, желая заставить своего гостя вернуться в дом, а тот накинулся на него с кулаками и угрозами расправы? Если так и герцог, имея в руках оружие, убил покойного в целях самозащиты, то это было неумышленное убийство. Но в этом случае присяжным придется столкнуться с вопросом, как герцог пришел к мысли отправиться за покойным со смертельным оружием в руках? Кроме того, это предположение находилось в прямом противоречии с показаниями герцога.

Наконец, им придется выяснить, достаточно ли свидетельств преступного намерения, чтобы считать убийство умышленным. Они должны будут рассмотреть, имелся ли у кого-либо повод, средства и возможность для убийства и есть ли разумное объяснение поведению того человека в рамках любой другой гипотезы. И если присяжные придут к выводу, что был такой человек, чье поведение было подозрительным или скрытным, или он преднамеренно скрыл улики, которые могли помочь делу, или (это следователь произнес с ударением, глядя поверх головы герцога) сфабриковал другую улику с целью ввести в заблуждение, — то при наличии достаточных доказательств они обязаны будут вынести ему приговор за преднамеренное убийство. И, рассматривая эту сторону вопроса, следователь добавил, что они должны будут решить, притащил ли некто тело покойного к двери оранжереи с целью получения помощи или с намерением столкнуть тело в садовый колодец, который, как им сообщил инспектор Крейкс, был расположен рядом с тем местом, где было найдено тело.

Если присяжные сойдутся во мнении, что убийство было умышленным, но не будут готовы обвинить какого-либо конкретного человека на основании существующих Улик, они могут выдвинуть обвинение неизвестному убийце или убийцам. Но чтобы вынести справедливый приговор, они должны отстраниться от всего, что могло бы воспрепятствовать выполнению их обязанностей.

Ведомые этими чрезвычайно простыми намеками, присяжные после не слишком долгого обсуждения вынесли приговор за преднамеренное убийство Джеральду, герцогу Денверскому.

 

Глава 2 ЗЕЛЕНОГЛАЗЫЙ КОТ

Некоторые люди придерживаются мнения, что завтрак — лучшая пища дня. Другие, менее здравые, считают, что это худшая пища и что из всех завтраков на неделе худший завтрак — воскресный.

Гости собрались вокруг стола, накрытого для завтрака в охотничьем домике Ридлсдейла, и, судя по их лицам, они не ждали от наступившего дня ничего хорошего. Единственный член собрания, кто не казался ни сердитым, ни смущенным, был преподобный Фредди Арбатнот, занятый молчаливой попыткой вытащить сразу весь скелет из копченой селедки. Само присутствие этой непримечательной рыбы на столе герцогини, накрытом к завтраку, указывало на неорганизованное домашнее хозяйство.

Герцогиня Денверская разливала кофе. Это было одной из ее неприятных обязанностей, и выходившим поздно к завтраку приходилось болезненно осознавать свою лень. Эта женщина с длинной шеей и длинной спиной держала в строгом порядке свои волосы и своих детей. Она всегда была невозмутима, и ее гнев, которому она никогда не позволяла выходить наружу, ощущался от этого еще сильнее.

Полковник и миссис Марчбэнкс сидели рядом. В них не было ничего примечательного, кроме бесстрастной взаимной привязанности. Госпожа Марчбэнкс не была сердита, но она была смущена присутствием герцогини, потому что не могла чувствовать жалость к ней.

Если вы чувствуете жалость к людям, вы называете их «бедная милая старушка» или «бедный милый старина». А если вы не можете назвать герцогиню бедной милой старушкой, вряд ли вы будете сочувствовать ей должным образом. Это и смущало миссис Марчбэнкс. Полковник был одновременно растерян и рассержен: растерян — потому что не знал, о чем говорить в доме, хозяин которого арестован за убийство; рассержен — как-то смутно, как раненое животное, потому что неприятные вещи, наподобие этой, не имели никакого права нарушать охотничий сезон.

Миссис Петтигру-Робинсон была не только сердита, но и оскорблена. Еще будучи девочкой, она прочла и запомнила девиз, отпечатанный на школьной бумаге для заметок: Quocunque hon-esta. Она всегда думала, что неправильно позволять вашему разуму останавливаться на чем-либо, что не было действительно стоящим. В возрасте средних лет она все еще считала обязательным для себя игнорировать статьи в газетах, которые были озаглавлены примерно так: «Нападение на школьного учителя в Криклвуде»; «Смерть в пинте портера»; «75 фунтов за поцелуй»; или «Она называла его муженьком». Она говорила, что не может понять, что хорошего вам принесет знание о таких вещах. Она сожалела о том, что согласилась посетить охотничий домик в Ридлсдейле в отсутствие герцогини. Ей никогда не нравилась леди Мэри; она считала ее не лучшим образцом современной независимой молодой женщины; кроме того, она слышала об инциденте, связанном с большевиками, который произошел в то время, как леди Мэри работала медсестрой в Лондонском военном госпитале. И при этом госпожу Петтигру-Робинсон вообще не интересовал капитан Дэнис Кэткарт. Ей не нравилось, когда молодые люди были так откровенно красивы. Но, конечно, из-за того, что мистер Петтигру-Робинсон хотел приехать в Ридлсдейл, ей пришлось поехать вместе с ним. Она не была виновата в неудачном результате этой поездки.

И мистер Петтигру-Робинсон был весьма сердит — сердит из-за того, что детектив из Скотланд-Ярда отверг его предложение помочь обыскать дом на предмет следов. Так как пожилой человек обладал некоторым опытом в этих вопросах (мистер Петтигру-Робинсон был членом городского магистрата графства), он сам предложил себя в его распоряжение. Мало того, что тот был краток с ним, он грубо приказал ему выйти из оранжереи, где он (мистер Петтигру-Робинсон) восстанавливал подробности дела с точки зрения леди Мэри.

Весь этот гнев и смущение могли причинить меньше неприятностей компании, если бы дело не ухудшалось присутствием самого детектива, тихого молодого человека в твидовом костюме, который ел карри на одном конце стола рядом с мистером Мурблсом, адвокатом. Этот человек прибыл из Лондона в пятницу, дал указания местной полиции и сильно разошелся во мнении с инспектором Крейксом. Он скрывал информацию следствия, которая, если предать ее огласке, могла помешать аресту герцога. Он бесцеремонно задержал всю несчастную компанию под предлогом повторного опроса, и поэтому все находились под замком в это ужасное воскресенье; он заложил краеугольный камень своих нарушений, оказавшись близким другом лорда Питера Уимзи, вследствие чего ему была предоставлена кровать в доме егеря и завтрак в охотничьем домике.

Мистер Мурблс, который был человеком весьма пожилым и имел слабое пищеварение, прибыл в спешке в четверг ночью. Он обнаружил, что расследование было проведено ненадлежащим образом, а его клиент ужасно несговорчив.

Все свое время он посвятил поискам сэра Импи Биггса, К.С., который исчез на выходные, не оставив никакого адреса. Он ел небольшой сухой тост и был склонен испытывать симпатию к детективу, который называл его сэром и подавал ему масло.

— Кто-нибудь хочет посетить церковь? — спросила герцогиня.

— Мы с Теодором хотели бы пойти, — сказала миссис Петтигру-Робинсон, — если это не доставит слишком много неприятностей, вполне можно прогуляться. Это не так уж далеко.

— Это добрых две с половиной мили, — буркнул полковник Марчбэнкс.

Мистер Петтигру-Робинсон посмотрел на него с благодарностью.

— Вы, конечно же, поедете на машине, — сказала герцогиня. — А я пойду пешком.

— Вы? — спросил преподобный Фредди. — Я хочу сказать, вас не смущает, что на вас будут пялиться?

— Ну что вы, Фредди, — сказала герцогиня, — разве это имеет значение?

— Хорошо, — сказал преподобный Фредди, — я хочу сказать, эти невежи здесь все социалисты и методисты…

— Если они — методисты, — заметила миссис Петтигру-Робинсон, — их не будет в церкви.

— Не будет? — парировал преподобный Фредди. — Готов поспорить, что они появятся там, если будет на что посмотреть. Для них это интереснее, чем похороны.

— Конечно, — сказала миссис Петтигру-Робинсон, — у каждого есть свои обязанности в этом деле, безотносительно наших частных чувств, — особенно сегодня, когда люди так ужасно слабы.

Она поглядела на преподобного Фредди.

— Ну как знаете, миссис П., — сказал юноша дружелюбно. — Я хочу сказать, что если эти гады доставят вам неприятности, не обвиняйте меня.

— Никто не собирается обвинять вас, Фредди, — сказала герцогиня.

— Я имею в виду тон высказывания, — сказал преподобный Фредди.

— А что вы думаете, мистер Мурблс? — спросила ее светлость.

— Я считаю, — сказал адвокат, аккуратно помешивая свой кофе, — что, хотя ваше намерение весьма замечательное и делает вам честь, моя дорогая леди, все же мистер Арбатнот прав, говоря, что это может повлечь для вас некоторую — э-э… неприятную огласку. Э-э… я сам всегда был искренним христианином, но я не чувствую потребности выставлять себя напоказ при таких очень болезненных обстоятельствах.

Мистер Паркер напомнил себе изречение лорда Мельбурна.

— Ну, в конце концов, — сказала миссис Марчбэнкс, — как справедливо заметила Хелен, какое это имеет значение? Ведь нам нечего стыдиться. Произошла глупая ошибка, конечно, но я не вижу, почему любой, кто этого хочет, не должен идти в церковь.

— Конечно, нет, конечно, нет, моя дорогая, — сказал полковник сердечно. — Мы могли бы заглянуть в самих себя, да, дорогая? Пройдемся до церкви и послушаем проповедь. Я думаю, что это хорошая идея. Во всяком случае, это покажет, что мы не верим, что старина Денвер мог сделать нечто ужасное.

— Ты забываешь, дорогой, — сказала его жена, — я обещала побыть дома с Мэри, бедной девочкой.

— Конечно, конечно… Глупо с моей стороны, — сказал полковник. — Как она?

— Она не спала прошлой ночью, бедное дитя, — вздохнула герцогиня.

— Возможно, ей удастся немного поспать сегодня утром. Это был для нее удар.

— Доказывающий, что нет худа без добра, — добавила миссис Петтигру-Робинсон.

— Моя дорогая! — воскликнул ее муж.

— Интересно, когда мы получим известие от сэра Импи, — сказал полковник Марчбэнкс торопливо.

— Да, действительно, — простонал мистер Мурблс. — Я рассчитываю, что он окажет влияние на герцога.

— Конечно, — сказала миссис Петтигру-Робинсон, — он должен высказаться — для общей пользы. Он должен рассказать, что делал на улице в то время. А если не расскажет, это в любом случае должно быть выяснено. Боже мой! Ведь не зря же явились эти детективы, не так ли?

— Неблагодарная у них задача, — сказал мистер Паркер внезапно. Он ничего не говорил в течение долгого времени, и все подскочили от неожиданности.

— Тогда, — сказала миссис Марчбэнкс, — я надеюсь, вы докопаетесь до истины очень быстро, мистер Паркер. Может быть, вы уже все выяснили, но скрываете от нас, кто является настоящим уби… преступником.

— Не совсем, — сказал мистер Паркер, — но я сделаю все от меня зависящее, чтобы поймать его. Кроме того, — добавил он с усмешкой, — мне, вероятно, окажут некоторую помощь в работе.

— Кто? — спросил мистер Петтигру-Робинсон.

— Шурин его светлости.

— Питер? — спросила герцогиня. — Мистер Паркер, должно быть, удивлен, что у нас в семье есть любитель сыска, — добавила она.

— Вовсе нет, — сказал Паркер. — Уимзи мог стать одним из лучших детективов в Англии, если бы не ленился. Только мы не можем связаться с ним.

— Я отправил телеграмму в Аяччо — до востребования, — сказал мистер Мурблс, — но не знаю, когда он, возможно, позвонит туда. Он не сказал, когда возвращается в Англию.

— Он чудак, — бестактно сказал преподобный Фредди, — но сейчас его место здесь, не так ли? Я хочу сказать, если что-нибудь случается со старым герцогом, он глава семейства, пока малыши не достигнут совершеннолетия.

В ужасной тишине, которая последовала за этим замечанием, все отчетливо услышали звук трости, со стуком поставленной на подставку для зонтиков.

— Интересно, кто там, — сказала герцогиня. Дверь легко открылась.

— Доброе утро, дорогие друзья, — бодро сказал вновь прибывший. — Как поживаете? Привет, Хелен! Полковник, вы должны мне полкроны с сентября прошлого года. Доброе утро, миссис Марчбэнкс, доброе утро, миссис П. Итак, мистер Мурблс, как вам нравится эта сви… ужасная погода? Не утруждайте себя вставанием, Фредди; я просто терпеть не могу причинять вам неудобство. Паркер, старина, какой же ты, черт побери, надежный старый воробей! Всегда на месте, как эта доступная мазь. Позвольте спросить, вы уже закончили завтракать? Я хотел встать пораньше, но так храпел во сне, что Бантеру стало жаль будить меня. Я чуть было не явился вчера вечером, только мы прибывали не раньше 2.00, и я подумал, что вы не слишком бы обрадовались столь неурочному появлению. А, что, полковник? Самолетом от Парижа до Лондона — потом из Норд-Иста до Норталертона — затем чертовски плохие дороги на всем остальном пути, и прокол шины как раз перед Ридлсдейлом. Ужасно неудобная кровать в «Лорд ин Глори»; я подумал, что успею на последнюю сосиску здесь, если мне повезет. Что? Воскресное утро в английском семействе и никаких сосисок? Господи, благослови мою душу, куда катится мир, а, полковник? Скажите, Хелен, что делал и куда ходил все это время старина Джеральд? Ты не должна была оставлять его одного, ты же знаешь — он всегда навредит себе. Что это? Карри? Благодарю, дружище. Право, не стоит так жадничать; я путешествовал в течение трех дней. Фредди, передай тост. Прошу прощения, миссис Марчбэнкс? О, вполне, да; Корсика была совершенно восхитительна — крутом черноглазые парни с ножами за поясами и очень красивыми девушками. Старина Бантер регулярно встречался с дочерью владельца одной гостиницы. Вы знаете, он ужасно влюбчивый старикан. Никогда бы не подумали, правда? Любовь! Я хочу есть. Послушай, Хелен, я хотел привезти тебе китайских блинов из Парижа, но узнал, что старина Паркер добрался раньше меня до кровавых пятен, поэтому мы упаковали свои вещи и смылись оттуда.

Миссис Петтигру-Робинсон поднялась.

— Теодор, — сказала она, — я думаю, нам пора собираться в церковь.

— Я прикажу подать машину, — сказала герцогиня. — Питер, конечно, я ужасно рада видеть тебя. То, что ты не оставил никакого адреса, было очень неудобно. Можешь звонить, куда тебе угодно. Жаль, что ты не приехал раньше, чтобы увидеть Джеральда.

— Это ничего, — бодро сказал лорд Питер. — Я поищу его в тюрьме. Знаешь, это довольно хорошая идея держать чьи-либо преступления в семействе; появляется так много возможностей. Мне жаль бедняжку Полли. Как она?

— Ее нельзя тревожить сегодня, — сказала герцогиня решительно.

— Ничего подобного, — сказал лорд Питер, — она выдержит. Сегодня мы с Паркером получим огромное удовольствие. Он покажет мне все кровавые следы. Все в порядке, Хелен, это не сквернословие, это качественное прилагательное. Я надеюсь, что они не все смыты, не так ли, старина?

— Нет, — сказал Паркер, — я накрыл большинство из них цветочными горшками.

— Тогда передайте хлеб и джем, — сказал лорд Питер, — и расскажите мне об этом деле.

Отъезд общества, посещающего церковь, несколько разрядил обстановку.

Миссис Марчбэнкс, тяжело ступая, прошла наверх, чтобы сообщить Мэри о прибытии Питера, а полковник закурил большую сигару. Преподобный Фредди поднялся, потянулся, придвинул кожаное кресло к камину и сел, положив ноги на медную каминную решетку, в то время как Паркер обошел вокруг и налил себе еще одну чашку кофе.

— Я полагаю, вы видели газеты, — сказал он.

— О, да, я прочитал протокол допроса, — сказал лорд Питер. — Простите мне это высказывание, но я думаю, вы весьма подпортили дело.

— Это было позорно, — сказал мистер Мурблс, — позорно. Следователь вел себя совершенно ненадлежащим образом. Делать подобные выводы — вовсе не его дело. Чего можно было ожидать от присяжных, невежественных жителей графства? И детали, которым позволили выплыть! Если бы я мог приехать пораньше…

— Боюсь, что это частично и моя ошибка, Уимзи, — сказал Паркер виновато. — Крейкс весьма обижен на меня. Начальник полиции в Стэпли послал к вам через свою голову, и когда информация распространилась, я побежал к начальнику и попросил дать это дело мне, потому что в случае каких-либо недоразумений или затруднений я смогу разобраться с ними быстрее, чем кто-либо еще. У меня оставалось несколько небольших дел по моему расследованию о фальсификации; спешно закончив их, я освободился только к вечернему экспрессу. К тому времени когда я появился здесь в пятницу, Крейкс и следователь были уже непреклонны и назначили дознание на утро того дня — что было смешно — и все устроили для того, чтобы преподнести свои чертовы улики по возможности наиболее драматично. У меня хватило времени только на то, чтобы бегло осмотреть землю (к сожалению, испорченную следами Крейкса и его местных головорезов), и я действительно ничего не нашел для присяжных.

— Не стоит унывать, — сказал Уимзи. — Я не виню вас. Кроме того, все это делает расследование более интересным.

— Дело в том, — сказал преподобный Фредди, — что мы не нравимся уважаемым следователям. Легкомысленные аристократы и безнравственные французы. Послушайте, Питер, жаль, что вы не застали мисс Лидию Кэткарт. Она бы вам понравилась. Она уехала в Голдерс-Грин и увезла тело с собой.

— Ничего, — сказал Уимзи. — Не думаю, что с телом было что-то трудное для понимания.

— Нет, — сказал Паркер, — медицинское освидетельствование было проведено правильно, но несколько поверхностно. Пуля попала в легкое, и это все.

— Хочу заметить, — сказал преподобный Фредди, — он не стрелял в себя. Я ничего не сказал, не желая ухудшить историю старины Денвера, но, знаете, все эти разговоры о том, что в его стиле было расстроиться и отправиться на тот свет, просто глупость.

— Откуда вы знаете? — спросил Питер.

— Ну, мой дорогой друг, мы с Кэткартом вместе поднимались наверх. Я был в сильном подпитии, кроме того, утром ни один из моих выстрелов не попал в цель, и я проиграл пари с полковником о количестве когтей у кошки, живущей на кухне, поэтому сказал Кэткарту, что этот мир просто чертовски отвратителен или что-то подобное. «Вы не правы, — сказал он, — этот мир чертовски хорош. Я собираюсь завтра пригласить Мэри на свидание, а потом мы поедем жить в Париж, где понимают толк в сексе». Я ответил что-то неопределенное, и он ушел посвистывая.

Паркер выглядел серьезным. Полковник Марчбэнкс прочистил горло.

— Хорошо-хорошо, — сказал он. — О таких людях, как Кэткарт, не спорят, не спорят вовсе. Он вырос во Франции, вы знаете, и совсем не похож на честного англичанина. Всегда вверх-вниз, вверх-вниз! Грустная история. Ладно, ладно, Питер, надеюсь, вы и мистер Паркер проясните это дело. Мы не можем позволить бедному старине Денверу сидеть запертым в тюрьме, вы понимаете, ужасно не повезло бедняге, а дичи так много в этом году. Э-э, я думаю, вы сейчас займетесь расследованием, да, мистер Паркер? Как насчет того, чтобы немного посбивать кегли, Фредди?

— Вы правы, — сказал преподобный Фредди. — Тем не менее вам придется дать мне сотню, полковник.

— Ерунда, ерунда, — сказал ветеран в приподнятом настроении. — Вы сыграли превосходную игру.

После того как мистер Мурблс удалился, Уимзи и Паркер остались сидеть за остатками завтрака лицом друг к другу.

— Питер, — сказал детектив, — не знаю, правильно ли я поступил, приехав. Если вы чувствуете…

— Послушайте, старина, — сказал его друг искренне, — давайте отбросим соображения деликатности. Мы собираемся расследовать это дело, как любое другое. Если выяснится нечто неприятное, я предпочел бы, чтобы это видели вы, а не кто-нибудь другой. Это необыкновенно симпатичное дельце по своему существу, и я собираюсь проделать с ним чертовски хорошую работу.

— Если вы уверены, что это правильно…

— Мой дорогой друг, если бы вас не было здесь, я бы послал за вами. А теперь давайте приступим к делу. Само собой, я отталкиваюсь от предположения, что старина Джеральд не делал этого.

— Я уверен, что не делал, — согласился Паркер.

— Нет, нет, — сказал Уимзи, — это не ваша линия. Никакой спешки, никакой веры на слово. Предполагается, что вы разобьете мои надежды и будете сомневаться относительно всех моих заключений.

— Вы правы! — сказал Паркер. — С чего вы хотели бы начать?

Питер задумался.

— Я полагаю, нам следует начать со спальни Кэткарта, — сказал он.

Спальня была средних размеров, с единственным окном, выходящим на ту же сторону, что и передняя дверь. Кровать была расположена с правой стороны, туалетный столик перед окном. Слева находился камин, перед ним стояло кресло и маленький письменный стол.

— Все оставлено на прежних местах, — сказал Паркер. — У Крейкса хватило ума на это.

— Да, — сказал лорд Питер. — Очень хорошо. Джеральд говорит, что, когда он назвал Кэткарта проходимцем, Кэткарт подскочил, почти опрокинув стол. Это, похоже, письменный стол, значит, Кэткарт сидел в кресле. Да, сидел, потом резко отодвинул его назад и смял ковер. Смотрите! До сих пор все сходится. Теперь — что он там делал? Он не читал, потому что поблизости нет никакой книги, и мы знаем, что он выбежал из комнаты и больше не возвращался. Очень хорошо. Он писал? Нет — лист бумаги девственно чист…

— Он мог писать карандашом, — предложил Паркер.

— Действительно, старый зануда, он мог. Так, если он писал карандашом, то сунул бумагу в карман, когда вошел Джеральд, потому что ее здесь нет; но он этого не делал, так как при нем не было найдено никакой записки; следовательно, он не писал.

— Если он не выбросил записку где-нибудь еще, — сказал Паркер. — Знаете, я осмотрел не всю землю и сделал только самые минимальные подсчеты: если мы принимаем выстрел, который слышал Хардрав в 23.50, за тот самый выстрел, — остается полтора часа, которые еще предстоит объяснить.

— Очень хорошо. Давайте скажем: ничто не указывает на то, что он писал. Это подойдет? Хорошо, тогда…

Лорд Питер достал увеличительное стекло и тщательно исследовал поверхность кресла, прежде чем сесть на него.

— Ничего полезного здесь нет, — сказал он. — Продолжим. Кэткарт сидел там, где сижу я. Он не писал; он… Вы уверены, что в этой комнате ничего не трогали?

— Уверен.

— Потом, он не курил.

— Почему же нет? Он мог бросить окурок сигары или сигареты в огонь, когда вошел Денвер.

— Это не сигарета, — сказал Питер, — иначе бы мы нашли где-нибудь следы — на полу или на решетке. Этот легкий пепел разлетается вокруг. А сигара — вполне подходящий вариант, он мог курить сигару, не оставляя следов, я полагаю. Но надеюсь, он этого не делал.

— Почему?

— Потому что, старина, я предпочел бы, чтобы в показаниях Джеральда было хоть немного правды. Раздраженный человек не предается столь изысканному удовольствию, как курение сигары перед сном, и не собирает пепел с такой тщательностью. С другой стороны, если прав Фредди и Кэткарт испытывал необычное спокойствие и довольство жизнью, это как раз то, чем он бы занимался.

— Вы думаете, что мистер Арбатнот на самом деле выдумал все это? — сказал Паркер задумчиво. — Он не кажется мне способным на такое. Нужно обладать воображением и злобой, чтобы сочинить это, а я действительно не думаю, что он таков.

— Я знаю, — сказал лорд Питер. — Я знаком со стариной Фредди всю свою жизнь, он не обидит и мухи. Кроме того, у него просто ума не хватит, чтобы сочинить такую историю. Но что меня беспокоит, так это то, что Джеральд, наиболее вероятно, тоже не способен придумать эту адельфийскую драму между ним и Кэткартом.

— С другой стороны, — сказал Паркер, — если допустить на мгновение, что он застрелил Кэткарта, у него был стимул изобрести это. Он попытался бы спасти свою голову от… я хочу сказать, когда на карту поставлено что-нибудь важное, удивительно, как это обостряет ум. И история, будучи довольно неправдоподобной, выдает неопытного рассказчика.

— Истинно, о, король. Да, вы уже поработали над всеми моими открытиями.

— Ничего. Моя голова окровавлена, но не покорена. Кэткарт сидел здесь…

— Так сказал ваш брат.

— Будьте вы прокляты, я говорю, что он сидел; по крайней мере кто-то сидел: он оставил вмятины на подушке.

— Это могло быть ранее днем.

— Чепуха. Их не было весь день. Вы не должны переусердствовать с возражениями, Чарльз. Я говорю, что Кэткарт сидел здесь, и — привет! Привет!

Он наклонился вперед и посмотрел на решетку.

— Здесь есть кое-какие остатки сожженной бумаги, Чарльз.

— Я знаю. Я был ужасно возбужден этим фактом вчера, но заметил то же самое еще в нескольких комнатах. Они часто позволяют гаснуть огню в спальнях, когда все отсутствуют в течение дня, и вновь зажигают его за час до ужина. Здесь только повар, горничная и Флеминг, понимаете, и у них полно дел с такой большой компанией.

Лорд Питер собирал обугленные фрагменты.

— Мне нечего возразить на ваше предположение, — печально сказал он, — и фрагмент «Морнинг Пост» только подтверждает это. Выходит, Кэткарт сидел здесь за коричневым письменным столом, вообще ничего не делая. Боюсь, так мы далеко не уедем. — Он встал и пошел к туалетному столику.

— Мне нравятся эти черепаховые наборы, — сказал он, — и духи Baiser du Soir тоже очень хорошие. Я таких еще не видел. Надо бы показать их Бантеру. Очаровательный маникюрный набор, не так ли? Вы знаете, что мне нравится быть чистым, опрятным и все такое, но Кэткарт был человеком, который всегда выглядел слишком хорошо. Бедняга! И будет похоронен в Голдерс-Грине в конце концов. Я видел его только один или два раза, и он произвел на меня впечатление человека, знающего обо всем, о чем можно было знать. Я был весьма удивлен тем, что сестра полюбила его, но, к сожалению, оказалось, что я знаю ужасно мало о Мэри. Понимаете, она на пять лет моложе меня. Когда началась война, она только что окончила школу и уехала в Париж. Я присоединился к армии, а она вернулась и работала медсестрой и социальным работником, поэтому мы редко виделись. В то время она была весьма увлечена новыми веяниями о миропорядке и многого не говорила мне. Она влюбилась в какого-то пацифиста, который, я думаю, просто вскружил ей голову. Затем я был болен, вы знаете, и после того, как я получил отставку у Барбары, мне не особенно хотелось заботиться о сердечных делах кого-то еще, а потом я увлекся делом о бриллиантах Аттенхари — и вот результат: я необыкновенно мало знаю о своей собственной сестре. Но, похоже, ее предпочтения изменились. Моя мать говорила, что Кэткарт был обаятельным; предполагаю, это означает, что он пользовался популярностью у женщин. Ни один мужчина не может видеть этого в другом мужчине, но мама обычно бывает права. Что стало с бумагами этого парня?

— Он оставил здесь очень немного, — ответил Паркер. — Есть чековая книжка на счет в отделении «Кокс Черинг-кросс», но она новая и от нее мало толку. Очевидно, у него была небольшая сумма на текущем счете Для удобства, когда он бывал в Англии. Чеки главным образом для себя, иногда на имя портного или для гостиницы.

— Какая-нибудь банковская расчетная книжка?

— Я думаю, что все его важные бумаги находятся в Париже. У него там квартира, где-то около реки. Мы связались с парижской полицией. У него была комната в Олбани. Я велел им опечатать ее до моего приезда. Я собирался поехать завтра в город.

— Да, это было бы неплохо. Быть может, есть бумажник?

— Да; вот, пожалуйста. Около 30 фунтов разными банкнотами, карточка виноторговца и счет за пару брюк для верховой езды.

— Никакой корреспонденции?

— Ни записки.

— Видимо, — сказал Уимзи, — он был из тех людей, которые не хранят письма. Слишком хорош их инстинкт самосохранения.

— Да. Я опросил слуг насчет его писем, между прочим. Они сказали, что он получал много писем, но никогда не хранил их. Они ничего не могли сообщить мне об отправляемых им письмах, потому что все исходящие письма опускаются в почтовый мешок, который относят на почту, как он есть, или передают почтальону, когда — или если — он заходит. Общее впечатление таково, что он писал мало. Горничная сказала, что никогда не находила в корзине для ненужных бумаг ничего, о чем можно было бы сказать.

— Хорошо, это необыкновенно полезная информация. Подождите минутку. Вот его авторучка. Очень красивая, в золотом корпусе. Вот это да! Совершенно пуста. Хорошо, но я не знаю, что из этого следует. Никакого карандаша здесь нет, кстати. Думаю, вы ошибаетесь, предполагая, что он писал письма.

— Я ничего не предполагаю, — сказал Паркер мягко. — Я осмелюсь сказать, что вы правы.

Лорд Питер оставил туалетный столик, просмотрел содержание платяного шкафа и перевернул две или три книги на тумбочке рядом с кроватью.

— «La Rotisserie de la Reine Pedauque», «L'Anneau d'Amethyste», «South Wind» (наш юный друг имеет интересный вкус), «Chronique d'un Cadet de Coutras» (еще чего не хватало, Чарльз!), «Маnоn Lescaut». Хм-м! Есть ли этой комнате что-нибудь еще, что я должен осмотреть?

— Думаю, нет. Куда вы хотели бы пойти теперь?

— Мы последуем вниз. Подождите минутку. Кто расположился в других комнатах? Ах, да. Вот комната Джеральда. Хелен в церкви. Войдем внутрь. Сейчас, конечно, она вычищена и вымыта и вообще сделана непригодной для расследования.

— Боюсь, что так. Я едва смог удержать герцогиню, чтобы она не входила в свою спальню.

— Нет. Вот окно, из которого кричал Джеральд. Хм-м! В решетке камина — ничего, так, естественно, огонь с тех пор зажигали. Интересно, куда Джеральд дел то письмо, от Фриборна, я имею в виду.

— Никому не удалось добиться никаких сведений о письме, — сказал Паркер. — Мистер Мурблс провел с герцогом много неприятных часов, но тот упорно утверждает, что уничтожил его. Мистер Мурблс говорит, что это абсурдно. Вот так. Если бы он собирался выдвинуть такое обвинение против жениха своей сестры, ему понадобилось бы какое-нибудь доказательство в его безумии, не так ли? Или он один из тех римских братьев, которые говорят просто: «Как глава семейства, я заявляю протест против заключения брака, и этого достаточно»?

— Джеральд, — сказал Уимзи, — хороший, приличный, добропорядочный, всесторонне образованный ученик привилегированного частного учебного заведения Для мальчиков и отвратительная задница. Но я не думаю, что у него настолько средневековые замашки.

— Но если у него есть это письмо, почему бы не предъявить его?

— В самом деле — почему? Письма от старых друзей по колледжу, живущих в Египте, как правило, не содержат компромата.

— А вам не кажется, — предложил Паркер неуверенно, — что этот мистер Фриборн упоминает в своем письме какую-либо старую — э-э — запутанную ситуацию, о которой ваш брат не желал бы рассказывать герцогине?

Лорд Питер сделал паузу, рассеянно рассматривая ряд ботинок.

— Это мысль, — сказал он. — Таких случаев — единицы, притом Хелен выдумала большинство из них. — Он задумчиво свистнул. — Однако когда речь идет о виселице…

— Вы предполагаете, Уимзи, что вашего брата действительно ждет виселица? — спросил Паркер.

— Я думаю, Мурблс дал ему это понять довольно прямо, — сказал лорд Питер.

— Весьма. Но неужели он действительно думает — воображает, — что возможно повесить английского пэра за убийство на основании косвенных улик?

Лорд Питер подумал об этом.

— Воображение не является сильной стороной Джеральда, — признал он. — Как вы считаете, пэров все-таки вешают? Их нельзя казнить на Тауэр-Хилл или еще что-то?

— Я изучу этот вопрос, — сказал Паркер, — но графа Феррерса действительно повесили в 1760-м.

— В самом деле? — спросил лорд Питер. — Ну да, за то, что старый язычник сказал относительно Евангелия, но, в конце концов, это было давным-давно и, будем надеяться, это неправда.

— Это правда, — сказал Паркер, — и он был рассечен и анатомирован впоследствии. Но эта часть экзекуции устарела.

— Мы сообщим Джеральду об этом, — сказал лорд Питер, — и убедим его отнестись к делу серьезно. В какие ботинки он был обут в среду ночью?

— Вот в эти, — сказал Паркер, — но глупцы вымыли их.

— Да, — сказал лорд Питер горько. — М-м! Довольно тяжелый ботинок со шнуровкой — такие способствуют приливу крови к голове.

— На нем также были легинсы, — сказал Паркер, — вот они.

— Довольно тщательные приготовления для прогулки по саду. Но, как вы только что собирались сказать, ночью было сыро. Мне нужно спросить Хелен, страдал ли Джеральд когда-либо от бессонницы.

— Я спрашивал. Она сказала, что это случалось не регулярно, но у него иногда болели зубы, из-за чего он не спал.

— Это, однако, обычно не заставляет человека выводить из дома в холодную ночь. Хорошо, давайте спустимся вниз.

Они прошли через бильярдную, где полковник проводил сенсационную серию удачных ударов, а затем в примыкающую к ней маленькую оранжерею.

Лорд Питер уныло посмотрел на хризантемы и коробки с луковицами.

— Эти проклятые цветы выглядят весьма здоровыми, — сказал он. — Вы хотите сказать, что впускали сюда садовника каждый день, чтобы поливать их?

— Да, — сказал Паркер извиняющимся тоном, — я впускал. Но ему было строго приказано ходить только по этим настилам.

— Хорошо, — сказал лорд Питер. — Тогда поднимите их и давайте займемся делом.

Приставив лупу к глазу, он осторожно ползал по полу.

— Они все прошли этим путем, я полагаю, — сказал он.

— Да, — сказал Паркер. — Я идентифицировал большинство следов. Люди входили и выходили. Вот следы герцога. Он входит снаружи. Он спотыкается о тело. — Паркер открыл внешнюю дверь и поднял какое-то покрытие, чтобы показать продавленный участок гравия с пятнами крови. — Он становится на колени рядом с телом. Вот отпечатки коленей и пальцев ног. Потом он входит в дом через оранжерею, оставляя явные следы черной грязи и гравия как раз перед дверью.

Лорд Питер осторожно присел на корточки над следами.

— Очень удачно, что гравий здесь такой мягкий, — сказал он.

— Да. Только этот участок. Садовник рассказал мне, что он сильно растаптывается и становится грязным именно здесь из-за того, что он приходит сюда наполнять лейки из лохани с водой. Лохань каждый раз наполняют из колодца, а затем носят воду в лейках. Гравий стал совсем негоден в этом году, и поэтому несколько недель назад насыпали новый.

— Жаль, что они не обновили гравий на всей дорожке, — пробормотал лорд Питер, неуклюже балансируя на маленьком кусочке дерюги. — Так, до этого места видны следы старины Джеральда. А вот здесь прошел какой-то слон. Кто это?

— О, это констебль. Он ничто. А эта каучуковая подошва с подметкой принадлежит Крейксу. Он здесь повсюду прошелся. Эти хлюпающие следы принадлежат шлепанцам мистера Арбатнота, а галоши — мистеру Петтигру-Робинсону. Мы можем оставить все это. Но посмотрите вот сюда, как раз на пороге след женщины в тяжелой обуви. Я выяснил, что он принадлежит леди Мэри. Вот он снова, только у края колодца. Она вышла, чтобы осмотреть тело.

— Похоже на то, — сказал Питер, — а затем она вошла снова с несколькими камешками красного гравия на ботинках. Да, правильно. Дальше!

С внешней стороны оранжереи было несколько полок для маленьких растений, а под ними влажная и темная клумба с землей, покрытой, в соответствии с тягучей и томной модой, похожими на веревки кактусами и отдельными кустиками папоротника-адианхума, замаскированная рядом больших хризантем в горшках.

— Что вы нашли? — спросил Паркер, видя, что его друг вглядывается в это зеленое убежище.

Лорд Питер высунул свой длинный нос из расщелины между двумя горшками и сказал:

— Что здесь стояло?

Паркер поспешил к тому месту. Там, среди кактусов, отчетливо виднелся след какого-то продолговатого предмета, углы которого были скрыты из поля зрения на земле позади горшков.

— Хорошо, что садовник Джеральда — не из тех добросовестных вредителей, которые не могут оставить кактус один на зиму, — сказал лорд Питер, — иначе бы он аккуратно поднял эти небольшие поникшие соцветия… Ой! Будь проклято это ужасное растение за его темно-красный цвет дикобраза! Измерьте это.

Паркер измерил.

— Два с половиной фута на шесть дюймов, — сказал он. — И довольно тяжелый предмет, потому что он продавил землю и сломал растения рядом. Может, это кусок чего-нибудь?

— Я думаю, нет, — сказал лорд Питер. — След кажется глубже с дальней стороны. Видимо, это нечто громоздкое, поставленное на ребро и прислоненное к стеклу. Если вы спросите о моем личном мнении, я предположу, что это был чемодан.

— Чемодан! — воскликнул Паркер, — почему чемодан?

— В самом деле — почему? Я думаю, мы можем предположить, что он не простоял здесь долго. Он был бы отчетливо виден днем. Но кто-то мог очень легко запихнуть его сюда, если бы был застигнут с ним — скажем, в три часа ночи — и не хотел, чтобы он был замечен.

— Тогда возникает вопрос: когда же его убрали?

— Почти сразу же, надо сказать. Во всяком случае, перед рассветом, иначе даже инспектор Крейкс не смог бы не заметить его.

— Это не чемоданчик доктора, я полагаю?

— Нет, если доктор не дурак. Зачем помещать чемоданчик в неудобное, влажное и грязное место за пределами дорожки, когда все законы разума подсказали бы ему расположить его рядом с телом? Нет, если Крейкс или садовник не оставляли тут свои вещи, то их могли оставить здесь в среду ночью только Джеральд, Кэткарт — или, я предполагаю, Мэри. Больше никого нельзя заподозрить в том, что им было что прятать.

— Вы не назвали, — сказал Паркер, — еще одного человека.

— Кого же?

— Неизвестного.

— Кто он?

Вместо ответа мистер Паркер гордо ступил к ряду деревянных рам, тщательно укрытых настилами.

Отодвинув их в сторону с видом епископа, торжественно открывающего памятник, он показал V-образную линию следов.

— Вот эти, — сказали Паркер, — не принадлежат никому из тех, кого я здесь видел.

— Ура! — воскликнул Питер.

Затем вниз от края крутого выступа

Они отслеживали следы маленьких ног

(только эти были довольно большие).

— Не все так складно, — сказал Паркер, — это больше похоже на другой случай:

Они следовали от грубого мотка веревки,

Эти следы один за другим.

В середину обшивки;

А дальше не было ни одного!

— Великий поэт, Вордсворт, — сказал лорд Питер. — Как часто у меня возникало это чувство. Теперь давайте посмотрим. Эти отпечатки ног принадлежат человеку со стертыми каблуками и подметкой на левой внутренней стороне, — они продвигаются с твердой стороны дорожки, на которой нет никаких отпечатков ног; они подходят к телу здесь, где была лужа крови. Я хочу сказать, это довольно странно, вам не кажется? Нет? Возможно, и нет. Нет никаких отпечатков ног под телом? Не могу сказать, тут такое месиво. Хорошо, неизвестный добрался сюда — здесь нога оставила глубокий след. Может, он как раз собирался бросить Кэткарта в колодец? Он слышит звук; он вздрагивает; он поворачивается; он бежит на цыпочках — в кустарник, ей-богу!

— Да, — сказал Паркер, — и следы выведут на одну из заросших травой дорожек в лесу, а там закончатся.

— Хм! Хорошо, мы проследуем за ними позже. А теперь давайте посмотрим, откуда они пришли?

Два друга вместе двинулись по дорожке, ведущей прочь от дома. Гравий, за исключением небольшого участка перед оранжереей, был старым и твердым, и на нем оставались лишь слабые отпечатки — еще и потому, что последние несколько дней шел дождь. Паркер, однако, смог убедить Уимзи, что там были явные следы перемещения тела и пятна крови.

— Какого вида пятна крови? Мазки?

— Да, мазки в основном. Галька тоже смещена по всему пути, а здесь, смотрите, кое-что необычное.

Это был ясный след ладони мужской руки, глубоко отпечатавшийся в земле на границе с травой, пальцы указывали в сторону дома. На дорожке виднелись две длинные борозды. На траве, отделяющей дорожку от клумбы, была кровь, а край травы был нарушен и вытоптан.

— Мне это не нравится, — сказал лорд Питер.

— Пугающе, не так ли? — согласился Паркер.

— Бедняга! — воскликнул Питер. — Он приложил определенное усилие, чтобы опереться здесь. Это объясняет кровь у двери оранжереи. Но что за дьявол тянет труп, который еще не совсем мертв?

На расстоянии нескольких ярдов дорожка соединялась с подъездной дорогой. Вдоль нее начинался густой лес. В точке пересечения этих двух дорог были еще какие-то неясные следы, которые примерно через двадцать ярдов уходили в чашу. Здесь когда-то упало большое дерево и образовало небольшую лужайку; сейчас посреди нее был аккуратно разложен брезент, закрепленный колышками. Воздух был наполнен запахом грибов и прелых листьев.

— Место трагедии, — сказал Паркер кратко, откатывая в сторону брезент.

Лорд Питер печально поглядел вниз. Закутанный в пальто и толстый серый шарф, со своим длинным, узким лицом он был похож на печального аиста.

Извивающееся тело умирающего разметало опавшие листья и оставило углубление в промокшей земле. В одном месте более темный цвет земли указывал, где в нее впиталась большая лужа крови, а желтые листья испанского тополя ржавели не осенними красками.

— Здесь нашли носовой платок и револьвер, — сказал Паркер. — Я искал отпечатки пальцев, но дождь и грязь все уничтожили.

Уимзи вытащил свою лупу, лег и, медленно ползя на животе, провел личный осмотр всего места. Паркер безмолвно следовал за ним.

— Он ходил взад-вперед в течение некоторого времени, — сказал лорд Питер. — Он не курил. Он что-то обдумывал или ожидал кого-то. Что это? Ага! Вот и снова нога нашего № 10, пришедшего с той стороны, где начинается лес. Никаких признаков борьбы. Это странно! Кэткарт был застрелен с близкого расстояния, не так ли?

— Да, выстрел опалил пластрон его рубашки.

— Наверное. Почему он спокойно стоял, когда в него стреляли?

— Мне кажется, — сказал Паркер, — что, если у него была назначена встреча с № 10, значит, это был кто-то, кого он знал, кто мог подойти близко к нему, не вызвав подозрения.

— Тогда разговор был дружеским — со стороны Кэт-карта по крайней мере. Но здесь неувязка с револьвером. Как № 10 завладел револьвером Джеральда?

— Дверь оранжереи была открыта, — сказал Паркер неуверенно.

— Никто не знал об этом, кроме Джеральда и Флеминга, — парировал лорд Питер. — Кроме того, может, вы хотите сказать, что № 10 вошел здесь, прошел в кабинет, взял револьвер, вышел обратно и застрелил Кэткарта? Эта гипотеза кажется неуклюжей. Если он собирался стрелять, почему сразу не пришел вооруженным?

— Более вероятным кажется, что Кэткарт принес револьвер, — сказал Паркер.

— Тогда почему нет никаких признаков борьбы?

— Возможно, Кэткарт застрелился, — сказал Паркер.

— Тогда зачем № 10 тащить его на видное место, а затем убегать?

— Подождите минутку, — сказал Паркер. — Как это происходило? У № 10 назначена встреча с Кэткартом, допустим, чтобы шантажировать его. Он, так или иначе, дает ему понять о своем намерении между 21.45 и 22.15. Это объяснило бы изменение в поведении Кэткарта и подтвердило бы правдивость слов и мистера Арбатнота, и герцога. Кэткарт в бешенстве выбегает из дома после ссоры с вашим братом. Он является сюда на встречу. Он ходит взад-вперед, ожидая № 10. № 10 приходит и ведет переговоры с Кэткартом. Кэткарт предлагает ему деньги. № 10 требует большего. Кэткарт говорит, что у него Действительно нет этих денег. № 10 угрожает все рассказать. Кэткарт парирует: «В таком случае можете отправляться к дьяволу. Я тоже иду туда». Кэткарт, который предварительно завладел револьвером, стреляет в себя. № 10 охвачен раскаянием. Он видит, что Кэткарт еще жив. Он поднимает его и частично тянет, частично несет к дому. Он физически меньше Кэткарта и не очень сильный, и ему трудно справиться с этим делом. Едва они добрались до двери оранжереи, как Кэткарт окончательно истек кровью и испустил дух. № 10 внезапно осознает, что его нахождение один на один с трупом в 3.00 потребует некоторого объяснения в глазах других. Он кладет Кэткарта на землю и дает деру. Входит герцог Денверский и спотыкается о тело. Неожиданная сцена.

— Хорошо, — сказал лорд Питер, — это вполне правдоподобно. Но когда, как вы считаете, это случилось? Джеральд нашел тело в 3.00; доктор был здесь в 4.30 и сказал, что Кэткарт был мертв уже несколько часов. Примем это к сведению. Тогда как быть с выстрелом, который моя сестра слышала в три часа?

— Послушайте, старина, — сказал Паркер, — я не хочу показаться грубым по отношению к вашей сестре. Можно мне так выразиться? Я предполагаю, что выстрел в 3.00 был сделан браконьерами.

— Браконьеры, во что бы то ни стало, — сказал лорд Питер. — Да, в самом деле, Паркер, думаю, это может быть связано с ними. Давайте примем временно это объяснение. Теперь наша первоочередная задача — найти № 10, так как он может засвидетельствовать тот факт, что Кэткарт совершил самоубийство, а это, касательно моего брата, единственное, что доказывает его невиновность. Но для удовлетворения моего собственного любопытства я хотел бы знать, чем № 10 шантажировал Кэткарта? Кто прятал чемодан в оранжерее? И что Джеральд делал в саду в три часа?

— Хорошо, — сказал Паркер, — давайте же выясним, откуда прибыл № 10.

— Эй, эй! — крикнул Уимзи, когда они вновь обратились к следу. — Вот кое-что, вот это по-настоящему ценная находка, Паркер!

Среди грязи и опавших листьев он отыскал крошечный, блестящий предмет — нечто белое и зеленое сверкнуло между кончиками его пальцев.

Это была небольшая подвеска для женского браслета — крошечный бриллиантовый кот с глазами из яркого изумруда.

 

Глава 3 ПЯТНА ГРЯЗИ И ПЯТНА КРОВИ

— До настоящего времени, — сказал лорд Питер, когда они прокладывали свой трудный путь через небольшой лесок, идя по следу мужчины № 10, — я всегда утверждал, что те услужливые преступники, которые усыпают свои следы небольшими изделиями, используемыми в качестве украшений — как это, на раздавленном грибе, — были изобретением детективной беллетристики на благо автора. Теперь я вижу, что мне придется еще кое-что узнать о моей работе.

— Ну, вы не занимались расследованиями довольно долго, не так ли? — сказал Паркер. — Кроме того, мы не знаем, принадлежит ли бриллиантовый кот преступнику. Может, он собственность члена вашей семьи и лежит здесь несколько дней. Кот может принадлежать мистеру, как бишь его, из правительства или предыдущему арендатору, и он мог пролежать здесь нескольких лет. Эта сломанная ветвь может оказаться нашим другом — думаю, так.

— Я спрошу в семействе, — сказал лорд Питер, — а также следует справиться в деревне, не интересовался ли кто-либо когда-либо потерянным котом. Ведь это натуральные камни. Такую вещь нельзя потерять и не поднимать шума. Ох, я только что тоже чуть не потерял его.

— Все в порядке, он у меня. Он упал на корень.

— Поделом ему, — сердито сказал лорд Питер, выпрямляясь. — Нельзя сказать, что человеческая фигура весьма продуманно создана для этой работы ищейки. Если бы мы могли ходить на всех четырех или имели глаза на коленях, это было бы намного практичнее.

— Существует много трудностей, присущих телеологическому взгляду на творение, — сказал Паркер спокойно. — А! Вот мы и у ограды парка.

— И вот здесь он перелез, — сказал лорд Питер, указывая на место, где торчащие шипы и гвозди на вершине забора были сломаны. — Вот вмятина, где опустились его пятки, а тут он упал вперед на руки и колени. Гм! Не подставите ли вы мне спину, старина? Благодарю. Старый пролом, по-моему. Мистер Монтегю-теперь-в-прави-тельстве должен бы содержать свой частокол в большем порядке. Тем не менее № 10 порвал на шипах свое пальто; он оставил позади себя кусочек «барберри». Какая удача! А с другой стороны есть глубокая, сырая канава, в которую я собираюсь упасть.

Раздавшийся треск сообщил о том, что он выполнил свое намерение. Паркер, таким образом, бессердечно оставленный, оглянулся и, видя, что они были всего в сотне ярдов или около того от ворот, побежал вдоль забора и был впущен как положено Хардравом, егерем, который как раз выходил из домика.

— Кстати, — сказал ему Паркер, — вы нашли потом какие-либо признаки браконьеров, бывших здесь в среду ночью?

— Нет, — сказал мужчина, — ни одного мертвого кролика. Я считаю, что леди ошиблась и капитана убили выстрелом, который я слышал.

— Возможно, — сказал Паркер. — Вы знаете, когда были сломаны шипы на частоколе вон там?

— Примерно месяц или два назад. Их должны были отремонтировать, но этот человек болен.

— Я полагаю, ворота запираются на ночь?

— Да.

— И всякому, кто захотел бы войти, пришлось бы разбудить вас?

— Да, пришлось бы.

— Вы не видели никого подозрительного, кто бы слонялся с внешней стороны этого частокола в прошлую среду?

— Нет, сэр, но моя жена, возможно, видела. Эй, женщина!

Миссис Хардрав, вызванная таким образом, появилась в двери с маленьким мальчиком, цепляющимся за ее юбки.

— В среду? — переспросила она. — Нет, я не видела никого подозрительного. Я постоянно держу ухо востро: здесь околачиваются всякие бродяги, потому что это уединенное место. Среда… А, Джон, это был день, когда молодой человек заехал сюда на мотоцикле.

— Молодой человек на мотоцикле?

— По-моему, да. Он сказал, что проколол шину и спросил стакан воды.

— Это все, что он спросил?

— Он спросил, как называется это место и чей это дом.

— Вы сообщили ему, что здесь живет герцог Денверский?

— Да, сэр, и он сказал, что так и подумал, когда увидел джентльменов, отправившихся на охоту.

— Он говорил, куда направляется?

— Он сказал, что едет из Веирдейта в Кумберленд.

— Как долго он был здесь?

— Примерно полчаса. Он пытался завести свою машину, а потом я увидела, как он, подпрыгивая, поехал в сторону Кингс-Фентон.

Она указала вправо, где можно было видеть лорда Питера, жестикулирующего посреди дороги.

— Как он выглядел?

Подобно большинству людей, миссис Хардрав была не в ладах с определениями. Она полагала, что он был моложав и довольно высокого роста, не брюнет, не блондин, в таком длинном пальто, какие носят мотоциклисты, и подпоясан ремнем.

— Был ли он джентльмен?

Миссис Хардрав заколебалась, и мистер Паркер мысленно определил незнакомца как «не совсем джентльмена». Вы случайно не заметили номер мотоцикла? Миссис Хардрав не заметила.

— Но мотоцикл был с коляской, — добавила она. Жестикуляции лорда Питера становились все более бурными, и мистер Паркер поспешил воссоединиться с ним.

— Иди сюда, старый сплетник, — сказал лорд Питер возбужденно. — Это примечательная канава.

Из такой канавы, как эта,

Когда мягкий ветер нежно целует деревья

И они в самом деле не издают никакого шума,

Из такой канавы Наш друг поднялся на стены Трои,

И вытер свои подошвы о жирную грязь.

Посмотрите на мои брюки!

— С этой стороны имеется небольшой подъем, — сказал Паркер.

— Да. Он стоял здесь в канаве и поставил одну ногу на то место, где поврежден забор, а руку на вершину, и поднялся. № 10, должно быть, человек исключительного роста, силы и ловкости. Я не мог поднять ногу, не говоря уже о том, чтобы достать рукой до вершины. Мой рост — пять футов и девять дюймов. А вы смогли бы?

Паркер был ростом шесть футов и едва мог коснуться рукой вершины стены.

— Я мог бы сделать это — в мои лучшие дни, — сказал он, — при наличии определенной цели или после хорошей тренировки.

— Только так, — сказал лорд Питер. — Следовательно, мы делаем вывод, что № 10 исключительного роста и силы.

— Да, — сказал Паркер, — это немного расходится со сделанным ранее выводом о его исключительно низком Росте и слабости, не так ли?

— О! — сказал Питер. — Хорошо-хорошо, как вы столь справедливо заметили, несколько расходится.

— Ну, теперь мы с этим разберемся. У него не было сообщника, чтобы подставить ему спину или ногу, я полагаю?

— Нет, если только сообщник не был существом без ног и любых видимых средств поддержки, — сказал Питер, указывая на единственный отпечаток пары обуви № 10. — Между прочим, как ему удалось добраться в темноте до того места, где отсутствовали шипы? Похоже, он живет где-то по соседству или все разведал предварительно.

— Продолжая эту мысль, — сказал Паркер, — я теперь расскажу вам интересную «сплетню», которую мне поведала миссис Хардрав.

— Гм! — сказал Уимзи в конце рассказа. — Это интересно. Нам нужно провести дознание в Ридлсдейле и Кингс-Фентоне. К настоящему моменту мы уже знаем, откуда пришел № 10; теперь предстоит узнать, куда он пошел, оставив тело Кэткарта у колодца.

— Следы ведут в сторону охраняемых угодий, — сказал Паркер. — Я потерял их там, где земля покрыта толстым ковром из опавших листьев и папоротника-орляка.

— Хорошо, но нам не нужно еще раз идти по этой скользкой земле, — возразил его друг. — Парень вошел, и, если он, предположительно, не остался здесь, он снова вышел. Он не вышел через ворота, иначе Хардрав видел бы его; он не вышел тем же путем, что и вошел, иначе он оставил бы какие-то следы. Значит, он вышел в другом месте. Давайте обойдем вокруг стены.

— Тогда повернем налево, — сказал Паркер, — так как это сторона охраняемых угодий, и он, очевидно, прошел там.

— Точно, о, король! И поскольку здесь не церковь, никакого вреда не будет, если мы пойдем против часовой стрелки. Кстати о церкви: вон и Хелен возвращается. Пойдем, старина.

Они пересекли дорогу, прошли мимо дома, а затем, вернув, последовали вдоль забора по открытым полям, покрытым травой. Через некоторое время они нашли то, что искали. С одного из железных шипов над ними одиноко свисала полоска ткани. С помощью Паркера Уимзи взобрался наверх в состоянии почти лирического возбуждения.

— А что я говорил?! — закричал он. — Ремень «барберри»! Так, здесь все ясно. Вот отпечатки ног парня, спасающего свою жизнь бегством. Он оторвал свой «барберри»! Он отчаянно пытался допрыгнуть и ухватиться за шипы на верху ограды. На третьем прыжке это ему удалось. Он взобрался наверх, упираясь ногами, что показывают отметки на заборе. Он достиг вершины. О, здесь пятно крови, затекшей в трещину. Он поранил руки. Он спрыгнул… Он сдернул пальто, оставив висеть ремень…

— Может, и вы наконец спрыгнете? — проворчал Паркер. — Вы ломаете мне ключицу.

Лорд Питер послушно спрыгнул и стоял держа ремень в руке. Его прищуренные серые глаза беспокойно блуждали по полю. Внезапно он схватил Паркера за руку и быстро пошел в направлении дальней стены, сложенной из известкового камня, по деревенской моде. Здесь он все обнюхал, как терьер, выставив нос вперед и сосредоточенно прикусив зубами язык, затем подскочил и, повернувшись к Паркеру, сказал:

— Вы когда-либо читали «Могила последнего менестреля?»

— Я проходил нечто подобное в школе, — сказал Паркер. — Почему вы спрашиваете?

— Потому что там был паж гоблина, — сказал лорд Питер, — который всегда вопил: «Нашел! Нашел! Нашел!» в самые неподходящие моменты. Я всегда считал его Ужасным занудой, но теперь понимаю, что он чувствовал. Посмотрите здесь.

Под самой стеной, глубоко впечатанный в узкую и грязную тропинку, которая убегала вверх под прямым углом к главной дороге, остался след от колес коляски мотоцикла.

— Тоже очень хорошо, — сказал мистер Паркер одобрительно. — Новая покрышка фирмы «Данлоп» на переднем колесе. Старая шина на заднем. Крага на шине коляски. Не может быть ничего лучше. Следы идут от дороги и возвращаются к дороге. Парень затолкал мотоцикл сюда, опасаясь, что какой-нибудь любопытный прохожий заинтересуется им или запишет его номер. Затем он пошел пешком к проему, который приметил днем, и перелез через забор. После случившегося с Кэткартом он испугался, побежал в охраняемые угодья и воспользовался самым коротким путем к своему транспорту, ни на что не обращая внимания. Теперь все сходится.

Он сел на основание стены и, достав записную книжку, начал набрасывать описание человека на основании уже известных данных.

— Ситуация начинает выглядеть немного более привлекательно для старины Джерри, — сказал лорд Питер. Он прислонился к стене и начал негромко, но отчетливо насвистывать отрывок из произведения Баха, которым начинается «Отпустите детей Сиона».

— Интересно, — сказал преподобный Фредди Арбатнот, — какой дурак изобрел послеобеденное время в воскресенье.

Он сгребал угли в камине библиотеки с дьявольским грохотом, разбудившим полковника Марчбэнкса, который сказал:

— А? Да, совершенно верно, — и тут же заснул снова.

— Не ворчите, Фредди, — сказал лорд Питер, который был занят некоторое время тем, что совершенно раздражающе открывал и закрывал все ящики письменного стола и щелкал туда-сюда задвижкой французского окна. — Подумайте, как уныло должен чувствовать себя старина Джерри. Наверное, стоит написать ему пару строк.

Он возвратился к столу и взял лист бумаги.

— Часто ли люди используют эту комнату, чтобы писать письма, вы не знаете?

— Понятия не имею, — сказал преподобный Фредди — Сам я никогда не пишу писем. К чему писать письма, когда можно телеграфировать? Это лишь вынуждает людей писать ответ. Я думаю, что Денвер пишет здесь, и я видел, как полковник боролся здесь с ручкой и чернилами день или два назад, — не так ли, полковник?

Полковник пробормотал, отзываясь на свое имя подобно собаке, которая виляет хвостом во сне:

— В чем дело? Там что, нет чернил?

— Я просто спросил, — ответил Питер спокойно. Он провел ножом для разрезания страниц под верхним листом блокнота с промокательной бумагой и поднес его к свету. — Совершенно верно, дружище. Ставлю вам высший бал за наблюдательность. Вот — подпись Джерри и полковника и крупный размашистый почерк, который, по-моему, является женским. — Он снова посмотрел на лист, покачал головой, сложил его и убрал в свой бумажник. — Здесь, похоже, ничего нет, — прокомментировал он, — но никогда не знаешь. Ладно, нет ничего плохого в том, если я сохраню это.

Затем он разложил свою бумагу и начал: «Дорогой Джерри, это я, семейный сыщик, идущий по следу, что чертовски волнительно…» Полковник храпел.

Послеобеденное время в воскресенье. Паркер поехал на машине в Кингс-Фентон, имея распоряжения заехать по пути в Ридлсдейл и поспрашивать о зеленоглазом коте, а также о молодом человеке на мотоцикле с коляской. Герцогиня прилегла отдохнуть. Миссис Петтигру-Робинсон повела своего мужа на прогулку. Где-то наверху миссис Марчбэнкс наслаждалась совершенной общностью мысли со своим мужем.

Ручка лорда Питера мягко скрипела по бумаге, останавливалась, двигалась снова, остановилась совсем. Он оперся своим длинным подбородком на руки и смотрел в окно, перед которым мелькали стремительные маленькие капли дождя и время от времени беззвучно опадающие листья. Полковник храпел; огонь потрескивал; преподобный Фредди начал напевать и постукивать пальцами по подлокотникам кресла. Стрелка часов медленно приблизилась к пяти часам, принеся с собой время вечернего чая и герцогиню.

— Как Мэри? — спросил лорд Питер, неожиданно выходя на свет огня.

— Я переживаю за нее, — сказала герцогиня. — Она предается своему горю весьма странно. Это так непохоже на нее. Она едва позволяет кому-либо подойти к ней. Я снова послала за доктором Торпом.

— Ты не думаешь, что было бы лучше, если бы она вставала и иногда спускалась вниз? — предложил Уимзи. — Она полностью погружена в свою беду, и мне не стоит ее беспокоить. Но, может, немного интеллектуальной беседы с Фредди взбодрит ее.

— Ты забываешь, — сказала герцогиня, — что бедная девочка была помолвлена с капитаном Кэткартом. Никто не проявляет такой черствости, как ты.

— Еще какие-нибудь письма, ваша милость? — спросил лакей, появляясь с сумкой почтальона.

— О, вы сейчас идете вниз? — спросил Уимзи. — Да, вот, пожалуйста, и есть еще одно, если вы не возражаете подождать минутку, пока я допишу его. Хотел бы я писать с такой скоростью, как это делают люди в кино, — добавил он, быстро набрасывая текст письма и продолжая говорить: «Дорогая Лилиан, твой отец убил мистера Уильяма Снукса, и если ты не передашь мне 1000 фунтов с предъявителем, я раскрою все твоему мужу. Искренне, Граф Диглсбрейк». Таков стиль; и все сделано одним росчерком пера. Вот, пожалуйста, Флеминг.

Письмо было адресовано ее милости вдовствующей герцогине Денверской.

Из «Морнинг Пост» от понедельника, 19 ноября.

«БРОШЕННЫЙ МОТОЦИКЛ

Неожиданное открытие было совершено вчера погонщиком скота. Как обычно, он привел своих животных к пруду, находящемуся немного в стороне от дороги приблизительно в двенадцати милях к югу от Рипли. Во время водопоя он увидел, что одно животное, казалось, не может выйти из воды. Отправившись ему на помощь, он обнаружил, что животное зацепилось за мотоцикл, который завезли в водоем и бросили. С помощью двух рабочих он вытащил мотоцикл. Это оказался "Дуглас" с темно-серой коляской. Номерные знаки и держатель лицензии были аккуратно удалены. Пруд довольно глубокий, и транспортное средство было полностью покрыто водой. Вряд ли оно пробыло там больше недели, так как водоем широко используется по воскресеньям и понедельникам для водопоя скота. Полиция разыскивает владельца. Передняя шина мотоцикла — новый "Данлоп", а шина коляски восстановлена при помощи краги. Мотоцикл является моделью 1914 года, сильно подержанный».

— Это, кажется, верное направление, — сказал лорд Питер задумчиво. Он посмотрел в расписании время ближайшего поезда на Рипли и заказал автомобиль. — И пошлите ко мне Бантера, — добавил он.

Этот джентльмен возник как раз вовремя, когда его хозяин пытался надеть пальто.

— Что там было насчет номерного знака в газете за прошлый четверг, Бантер? — спросил его светлость.

Мистер Бантер подал вырезку из вечерней газеты:

«ТАЙНА НОМЕРНОГО ЗНАКА

Преподобный Натаниель Фоулис из церкви Св. Симона, Северный Феллкоут, был остановлен сегодня в шесть часов утра из-за того, что ехал на мотоцикле без номерных знаков. Почтенный джентльмен казался ошеломленным, когда его внимание было привлечено к этому вопросу. Он объяснил, что за ним послали в большой спешке в 4.00, чтобы руководить причастием умирающего прихожанина, живущего на расстоянии шести миль. Он поспешил на своем мотоцикле, который неосмотрительно оставил у обочины, выполняя свои священные обязанности. Мистер Фоулис уехал оттуда в 5.30, не заметив, что что-то было не в порядке. Мистер Фоулис известен в Северном Феллкоуте и окрестностях, и, вероятнее всего, он оказался жертвой бессмысленной злой шутки. Северный Феллкоут — маленькая деревня в паре миль к северу от Рипли».

— Я еду в Рипли, Бантер, — сказал лорд Питер.

— Да, мой лорд. Ваша светлость нуждается во мне?

— Нет, — сказал лорд Питер, — но кто служит камеристкой моей сестре, Бантер?

— Элен, мой лорд, горничная.

— Тогда я желаю, чтобы вы поупражнялись в своем красноречии с Элен.

— Очень хорошо, мой лорд.

— Она чинит одежду моей сестры, чистит ее юбки и все такое?

— Думаю, да, мой лорд.

— Не важно, что она подумает, вы понимаете, Бантер.

— Я не предложил бы женщине подобного, мой лорд. Это все их воображение, если можно так выразиться.

— Когда мистер Паркер уехал в город?

— В шесть часов утра, мой лорд.

Обстоятельства способствовали дознанию мистера Бантера. Он столкнулся с Элен, когда она спускалась по черной лестнице с охапкой одежды. Пара кожаных перчаток с крагами свалилась с вершины охапки, и, подобрав он смущенно последовал за молодой женщиной в помещение для прислуги.

— Вот, — сказала Элен, бросая свою ношу на стол, — работа, которую я должна выполнить. Приступы гнева, — так я называю это, — притворяться, что у вас такая головная боль, что вы не можете впустить человека в комнату, чтобы он забрал ваши вещи и почистил их, а как только он уходит с ними, выскакиваете из кровати и расхаживаете повсюду. Это явно не то, что называется головной болью, как вы думаете? Это другое! Осмелюсь сказать, что у вас никогда не бывает такого, как у меня. Постоянные головные боли, моя голова иногда… Я не могу держаться на ногах, даже если бы дом сгорел дотла. Мне просто нужно лечь и полежать, это довольно жестокая штука. И оставляет такие морщины на лбу!

— По-моему, я не вижу никаких морщин, — сказал мистер Бантер, — но, возможно, я не разглядывал тщательно. — Далее последовал перерыв, во время которого мистер Бантер смотрел достаточно внимательно и достаточно близко, чтобы различить морщины.

— Нет, — сказал он, — морщины? Не думаю, что увидел бы хоть одну, даже если бы мне пришлось взять большой микроскоп его светлости, который находится сейчас в городе.

— Послушайте, мистер Бантер, — сказала Элен, доставая губку и бутылку бензина из буфета, — для чего его милость использует такую вещь?

— В нашем хобби, мисс Элен, коим является уголовный розыск, нам может понадобиться увидеть что-нибудь значительно увеличенным — например, в случае с почерком при фальсификации, чтобы увидеть, было ли что-либо изменено или стерто, или использовались различные виды чернил. Или если нужно рассмотреть корни пряди волос, чтобы понять, был ли волос вырван или выпал сам. Или возьмите пятна крови: микроскоп поможет узнать, принадлежит эта кровь животному или человеку, или, возможно, это просто пролитое вино.

— Неужели и вправду, мистер Бантер, — сказала Элен, кладя твидовую юбку на стол и открывая бензин, — вы и лорд Питер можете все это выяснить?

— Конечно, мы не химики-аналитики, — ответил мистер Бантер, — но его милость занимается в качестве хобби многими вещами. Достаточно знать, когда что-нибудь выглядит подозрительным и у нас есть какие-либо сомнения, мы посылаем это одному весьма известному ученому джентльмену. — Он благородно перехватил руку Элен, когда она приблизилась к юбке с пропитанной бензином губкой. — Например, вот пятно на подоле этой юбки, как раз внизу бокового шва. Если, предположим, совершено убийство и человек, который носил эту юбку, в нем подозревается, то я должен исследовать это пятно. — Тут мистер Бантер выхватил линзу из своего кармана. — Сначала я промокнул бы его с одного края влажным носовым платком. — Он дополнял действием слова. — И заметил, как видите, что оно оказалось красным. Затем я должен вывернуть юбку наизнанку, чтобы посмотреть, пропитало ли пятно ткань, потом должен взять ножницы, — туг мистер Бантер достал маленькие острые ножницы, — и отрезать крошечную частицу материала у внутреннего края шва, вот так, — он сделал это, — и сунуть его в небольшую коробку из-под таблеток, вот так, — коробка из-под таблеток волшебным образом появилась из его внутреннего кармана, — запечатать ее с обеих сторон сургучом, подписать сверху «юбка леди Мэри Уимзи» и поставить дату. Теперь я должен послать это прямо джентльмену-аналитику в Лондон, он исследует это пятно под микроскопом и сразу скажет мне, что это была, возможно, кровь кролика и сколько дней она находилась на ткани, вот и все, — закончил мистер Бантер торжествующе, пряча свои маникюрные ножницы и беспечно убирая в карман коробку из-под таблеток с ее содержимым.

— Ну, тогда бы он ошибся, — сказала Элен, мило качая головой, — потому что это — кровь птицы, а вовсе не кролика, ведь так сказала мне ее милость; и разве не быстрее было бы просто пойти и спросить человека, чем заниматься пустяками с этим вашим глупым старым микроскопом и всем остальным?

— Ну, я просто упомянул кроликов для примера, — сказал мистер Бантер. — Забавно, что она посадила пятно здесь внизу. Должно быть, она постоянно становилась на колени в этой юбке.

— Да. Много крови вытекло, не так ли, у бедняжки? Кто-то, должно быть, стрелял небрежно. Это был не его милость и не бедняга капитан. Возможно, это был мистер Арбатнот. Иногда он стреляет немного неловко. Так или иначе, все ужасно грязное и вычистить эту грязь очень трудно, если она так сильно застарела. Честно сказать, я и не вспомнила о чистке в день, когда бедный капитан был убит; а затем дознание следователя — это было ужасно, и его милость забрали подобным образом! Да, это очень расстраивает меня. Мне кажется, что я немного чувствительна. Во всяком случае, мы все вставали в шесть или в семь в течение дня или двух, а затем ее светлость закрылась в своей комнате и не разрешала мне подходить к платяному шкафу. «О! — говорит она, — да оставь ты эту дверь платяного шкафа в покое. Разве ты не знаешь, что она скрипит, а у меня так болит голова, и мои нервы так напряжены, что я не могу выдерживать это». «Я только хотела почистить ваши юбки, моя леди», — говорю я. «Возьми мои юбки, — говорит ее милость, — и уходи, Элен. Я закричу, если увижу, как ты возишься там. Ты действуешь мне на нервы», — говорит она; ну, в общем, не знаю, почему я все еще здесь, после того как со мной обращались подобным образом. Очень хорошо быть сиятельством, и тогда с любым вашим дурным настроением будут нянчиться и называть его нервным истощением. Я тоже ужасно страдала по бедному Берту, моему молодому человеку, которого убили на войне. Все глаза выплакала, так страдала; но, мистер Бантер, я бы постыдилась продолжать в том же духе. Кроме того, говоря между нами, леди Мэри не настолько любила капитана. Она никогда не ценила его, я так и сказала повару в свое время, и он согласился со мной. Он был обаятелен — капитан, я имею в виду. Всегда такой обходительный и никогда не говорил ничего, что было бы неуместным — я ничего не подразумеваю, — и сделать что-либо для него было одно удовольствие. К тому же он был такой красивый мужчина, мистер Бантер.

— Ах! — сказал мистер Бантер. — Итак, в целом ее милость была расстроена немного больше, чем вы ожидали?

— Ну, говоря по правде, мистер Бантер, я думаю, это просто характер. Она хотела выйти замуж и уехать из дома. Черт бы побрал это пятно! Оно сильно въелось. Она и его милость никогда не ладили, и, когда он был в Лондоне во время войны, она общалась с какими-то странными людьми, которых его светлость не одобрял. Затем у нее завязался роман с неким весьма низкопробным парнем, так говорит повар; я думаю, это был один из тех грязных русских, которые хотят разорвать нас всех на куски — как будто еще недостаточно людей было взорвано на войне! Во всяком случае, его милость устроил ужасный скандал, снял с довольствия и отослал ее милость домой. С тех пор она только и думает, как бы уйти с кем-нибудь. Она полна идей. Утомляет меня, могу вам сказать. Я так сожалею о его милости. Я понимаю, каково ему. Бедный джентльмен! И потом — быть обвиненным в убийстве и сидеть в тюрьме, точно так же, как один из этих противных бродяг… Вообразите!

Элен, переводя дыхание и закончив оттирать пятна крови, сделала паузу и выпрямила спину.

— Да, трудная это работа, — сказала она, вновь продолжая тереть, — я уже устала.

— Позвольте мне помочь вам, — сказал мистер Бантер, беря горячую воду, бутылку бензина и губку.

Он поднял другое полотнище юбки.

— У вас есть щетка под рукой, — спросил он, — чтобы очистить эту грязь?

— Вы слепы, как летучая мышь, мистер Бантер, — сказала Элен, хихикая. — Разве вы не видите, что она как раз перед вами?

— Ах, да, — сказал камердинер. — Но эта не такая жесткая, как мне бы хотелось. Сбегайте и принесите мне действительно жесткую щетку, моя дорогая девочка, а я сделаю эту работу за вас.

— Какое нахальство! — воскликнула Элен. — Ну ладно, — добавила она, смягчаясь перед восхищенным блеском в глазах мистера Бантера, — я принесу вам одежную щетку из холла. Она жесткая, как кусок кирпича, вот какая.

Как только она вышла из комнаты, мистер Бантер достал складной нож и еще две коробки из-под таблеток. В мгновение ока он поскреб поверхность юбки в двух местах и написал два новых ярлыка: «Гравий с юбки леди Мэри, приблизительно на расстоянии 6 дюймов от низа юбки», «Серебряный песок с низа юбки леди Мэри».

Он добавил дату и едва успел рассовать коробки по карманам, как Элен вернулась с платяной щеткой. Продолжился процесс чистки, длившийся в течение некоторого времени под аккомпанемент отрывочной беседы. Третье пятно на юбке заставило мистера Бантера присмотреться к нему внимательнее.

— Эй! — сказал он. — Ее милость пыталась сама оттереть это.

— Что? — вскричала Элен. Она наклонилась над пятном, размытым с одного края, более бледным и жирным на вид.

— Да я никогда… — воскликнула она. — Значит, это она! Для чего, интересно? А ведь притворяется такой больной, будто не может оторвать голову от подушки. Она хитрая, да.

— А это не могло быть сделано прежде? — предположил мистер Бантер.

— Да, она могла сделать это между днем, когда капитан был убит, и днем, когда проводилось дознание, — согласилась Элен, — хотя это вряд ли подходящее время, чтобы начинать учиться домашней работе. Она не имеет к этому способностей, как бы то ни было, несмотря на весь ее опыт работы в качестве медсестры. Я никогда не думала, что это к чему-нибудь приведет.

— Она использовала мыло, — сказал мистер Бантер, решительно удаляя пятно бензином. — Она может вскипятить воду в своей спальне?

— Для чего бы она стала это делать, мистер Бантер? — воскликнула Элен, пораженная таким вопросом. — Вы же не думаете, что она держит у себя чайник? Я приношу наверх ее утренний чай. Леди не хотят кипятить воду.

— Тогда почему, — сказал мистер Бантер, — она взяла ее из ванной комнаты? — Он тщательно исследовав пятно еще раз. — Очень неумело, — сказал он, — определенно неумело. Процесс был прерван, я думаю. Энергичная молодая леди — и такая неизобретательная.

Последние замечания были рассказаны по секрету бутылке бензина. Элен высунула голову из окна, чтобы поболтать с егерем.

Начальник полиции в Рипли принял лорда Питера сначала холодно, а после того, как выяснил, кто это, — со смесью официального отношения к частным детективам и официального отношения к сыну герцога.

— Я пришел к вам, — сказал Уимзи, — потому что вы можете разрешить это запутанное дело гораздо лучше, чем такой любитель, как я. Предполагаю, что ваша замечательная организация уже работает над ним, не так ли?

— Конечно, — сказал начальник, — но не так легко отследить мотоцикл, не зная номера. Вспомните Борнмутское убийство. — Он с сожалением покачал головой и принял «Villar у Villar».

— Сначала мы не думали о связи его с делом о номерном знаке, — продолжал начальник небрежным тоном, дав понять лорду Питеру, что его собственные замечания за последние полчаса впервые установили связь в официальном уме. — Конечно, если бы он, проезжая по Рипли, был замечен без номерного знака, его бы остановили, принимая во внимание, что в мистере Фоулисе здесь столь же уверены, как и в банке Англии, — заключил он с намеком на оригинальность.

— Очевидно, — сказал Уимзи. — Очень волнительно для бедняги пастора. В такое раннее утро к тому же. Я предполагаю, это было воспринято просто как злая шутка?

— Именно так, — согласился начальник, — но после того, что вы сообщили нам, мы должны использовать наши лучшие силы, чтобы найти этого человека. Я полагаю, что его милость не будет слишком огорчен, когда услышит, что он найден. Вы можете положиться на нас, и если мы найдем человека или номерной знак…

— Бог да благословит и спасет нас, — прервал его лорд Питер с неожиданным оживлением, — надеюсь, вы не собираетесь впустую тратить время в поисках номерных знаков. Для чего, по-вашему, он воровал бы номер викария, если собирался оповестить всю округу о своем собственном? Как только вы найдете его, у вас будет его имя и адрес; а пока он находится в кармане его брюк, вы — в тупике. Так что простите меня, господин начальник, за то, что суюсь со своим мнением, но мне просто невыносима мысль о том, что вы будете напрасно тралить водоемы и переворачивать кучи мусора в поисках номерных знаков, которых там нет. Просто обшарьте железнодорожные станции в поисках молодого человека ростом шесть футов один или два дюйма с размером ноги № 10, одетого в плащ «барберри», у которого отсутствует ремень, и с глубокой царапиной на одной из рук. И, пожалуйста, вот мой адрес, я буду вам очень благодарен, если вы сообщите мне, когда что-нибудь выяснится. Мой брат в щекотливой ситуации, понимаете. Он чувствительный человек и остро переживает это. Между прочим, я перелетная птица — вечно прыгаю с места на место; вы могли бы телеграфировать мне любые новости в двойном экземпляре, в Ридлсдейл и в город — Пиккадилли, 110-А. Буду рад видеть вас, если вы когда-либо окажетесь в городе. Простите мне, если я теперь вас оставлю, ладно? У меня полно дел.

Вернувшись в Ридлсдейл, лорд Питер обнаружил нового посетителя, сидящего за чайным столиком. При входе Питера он поднялся в полный рост и протянул красивую, артистически выразительную руку. Он не был актером, однако нашел этой руке применение в исследовании драматических моментов. Его великолепная фигура и посадка головы впечатляли; черты его лица были безупречны, глаза — безжалостны. Вдовствующая герцогиня однажды отметила: «Сэр Импи Биггс — самый красивый человек в Англии, но ни одна женщина никогда не полюбит его». Ему исполнилось тридцать восемь, он был холост и знаменит своим ораторским искусством и обходительностью, но также и безжалостным препарированием враждебных свидетелей. Его необычным хобби было разведение канареек, и помимо их трелей он не признавал никакой музыки, кроме мелодий ревю. Он ответил на приветствие Уимзи своим красивым, звучным и совершенно управляемым голосом. Трагическая ирония, глубочайшее презрение или дикое негодование — это были эмоции, с помощью которых сэр Импи Биггс управлял судом и присяжными; он преследовал по суду убийц невиновных, защищал в случаях преступной клеветы и, заставляя двигаться других, сам оставался камнем. Уимзи выразил свое восхищение от встречи с ним голосом, по контрасту еще более хриплым и запинающимся, чем обычно.

— Вы только что от Джерри? — спросил он. — Свежий тост, пожалуйста, Флеминг. Как он себя чувствует? Я не знаю человека, который бы подобно Джерри извлекал, по возможности, лучшее из любой ситуации. Я предпочел бы сам испытать подобный опыт, вы понимаете; только мне было бы ненавистно сидеть взаперти и наблюдать, как какие-нибудь идиоты неумело работают с моим делом. Никакой критики в сторону Мурблса и вас, Биггс. Я имею в виду себя, я имею в виду человека, который был бы мною, если бы я был на месте Джерри. Вы следите за моей мыслью?

— Я как раз говорила сэру Импи, — сказала герцогиня, — что он в самом деле должен заставить Джеральда сказать, что он делал в саду в три часа ночи. Если бы только я была в Ридлсдейле, ничего этого не случилось бы. Конечно, все мы знаем, что он не делал ничего дурного, но нельзя ожидать, что присяжные заседатели поймут это. Низшие сословия такие предвзятые. Абсурдно, что Джеральд не понимает, что он должен объясниться. Он не имеет никакого соображения.

— Я сделаю все от меня зависящее, чтобы убедить его, герцогиня, — сказал сэр Импи, — но вы должны иметь терпение. Адвокатам необходимо немного таинственности, знаете ли. Когда каждый, кого вызывают, говорит правду, всю правду и ничего кроме правды, мы должны удаляться на совещание.

— Смерть капитана Кэткарта очень таинственна, — сказала герцогиня, — хотя, когда я думаю о том, что стало о нем известно, мне кажется весьма удивительной обеспокоенность моей золовки.

— Я полагаю, вы не могли бы заставить их вынести обвинительный приговор «Смерть за посещение Бога», не правда ли, Биггс? — предложил лорд Питер. — Разновидность наказания за желание жениться на представительнице нашей семьи, а?

— Я знал и менее разумные приговоры, — ответил Биггс сухо. — Замечательно, что у вас есть что предложить присяжным, можете попробовать. Я помню, однажды в Ливерпульской выездной сессии суда присяжных…

Он умело направил разговор в тихую заводь воспоминаний. Лорд Питер наблюдал его статный профиль, выделяющийся на фоне огня; он напоминал ему о суровой красоте Дельфийского возничего и был таким же красноречивым.

Только после ужина сэр Импи поделился своими соображениями с Уимзи. Герцогиня легла спать, и двое мужчин остались одни в библиотеке. Питер, одетый в безупречный смокинг, говорил больше чем обычно и был весел весь вечер. Теперь он взял сигару, удалился к самому большому креслу и держался в тени в полном молчании.

Сэр Импи Биггс шагал взад-вперед около получаса и курил. Затем он решительно пересек комнату, включил настольную лампу и направил свет прямо в лицо Питеру. Сев напротив него, он сказал:

— А теперь, Уимзи, я хочу знать все, что знаете вы.

— В самом деле? — спросил Питер. Он встал, отсоединил настольную лампу и отнес ее к тумбочке.

— Только никакого запугивания свидетеля, — добавил он и усмехнулся.

— Меня не заботит, что я разбудил вас, — сказал Биггс невозмутимо. — Итак.

Лорд Питер вытащил изо рта сигару, посмотрел на нее с одной стороны, аккуратно перевернул, решил, что пепел может продержаться минуту или две, еще покурил, не говоря ни слова; когда падение стало неизбежным, снова вынул сигару, полностью высыпал пепел точно в центр пепельницы и начал свой отчет, умолчав только о чемодане и опустив информацию Бантера, полученную от Элен.

Сэр Импи Биггс слушал со спокойным вниманием, которое Питер раздраженно описал как хладнокровие перекрестного допроса, и время от времени задавал проницательный вопрос. Он сделал несколько пометок и, когда Уимзи закончил, сидел, задумчиво, барабаня пальцами по своей записной книжке.

— Я думаю, мы сможем построить на этом дело, — сказал он, — даже если полиция не найдет вашего таинственного человека. Молчание Денвера — конечно, труднопреодолимое осложнение. — Он на мгновение закрыл глаза. — Вы говорили, что обратились в полицию, чтобы они нашли парня?

— Да.

— Вы очень плохого мнения о полиции?

— Не особенно. Это их работа; у них есть все средства, и они делают это неплохо.

— Ах, вот как! Вы надеетесь найти этого человека, не так ли?

— Да, надеюсь.

— И что, по-вашему, произойдет с моим делом, если вы найдете его, Уимзи?

— Что я…

— Послушайте, Уимзи, — перебил его адвокат, — вы не дурак, и бесполезно строить из себя деревенского полицейского. Вам действительно нужно найти этого человека?

— Да, очень нужно.

— Как хотите, конечно, но мои руки уже связаны. Вам когда-либо приходило в голову, что ему, возможно, лучше не быть найденным?

Уимзи уставился на адвоката с таким неподдельным удивлением, что фактически разоружил его.

— Имейте в виду, — сказал последний настоятельно, — если полиция завладеет вещью или человеком, бесполезно будет полагаться на мою, Мурблса или чью-либо еще профессиональную проницательность. Все оценивается в обычном свете и считается заурядным. Вот, например, Денвера обвиняют в убийстве, а он самым категорическим образом отказывается оказать мне минимальную помощь.

— Джерри упрямец. Он не понимает…

— Вы полагаете, — прервал его Биггс, — что я не приложил усилий, чтобы заставить его понять? Он твердит только: «Они не могут меня повесить; я не убивал этого человека, хотя, по-моему, просто замечательно, что он мертв. Это не их дело, чем я занимался в саду». Теперь я спрашиваю вас, Уимзи: это разумное отношение к делу человека в положении Денвера?

Питер пробормотал что-то типа «никогда не имел ума».

— Кто-нибудь говорил Денверу об этом другом человеке?

— Что-то неопределенное было сказано о следах во время дознания, я полагаю.

— Тот человек из Скотланд-Ярда — ваш добрый друг, мне сказали?

— Да.

— Тем лучше. Он может держать язык за зубами.

— Послушайте, Биггс, это все чертовски увлекательно и таинственно, но на что вы намекаете? Почему мне не следует ловить парня, если я могу?

— Я отвечу вам вопросом на вопрос. — Сэр Импи немного наклонился вперед. — Почему Денвер укрывает его?

Сэр Импи Биггс гордился тем, что ни один свидетель не мог незамечено давать ложные показания в его присутствии. Задав вопрос, он быстро скользнул взглядом вниз, на длинный подвижный рот Уимзи и его нервные руки. Когда секундой позже он снова перевел взгляд, то встретил глаза, в которых недоумение сменялось удивлением, недоверием и настороженностью; но к тому времени было уже слишком поздно: он видел, как исчезает небольшая линия в углу рта, а пальцы немного расслабляются. Первое движение было движением облегчения.

— Бог мой, — сказал Питер, — я не подумал об этом. Какие вы, адвокаты, ищейки. Если это так, то мне нужно быть осторожным, не так ли? Я всегда был немного безрассудным. Моя мать говорит…

— Вы — умница, Уимзи, — сказал адвокат. — Значит, я могу ошибаться. Найдите вашего человека во что бы то ни стало. Есть еще только одно, о чем я хотел бы спросить. Кого вы прикрываете?

— Послушайте, Биггс, — сказал Уимзи, — вам не платят за то, чтобы вы задавали здесь такие вопросы, понятно? Вы прекрасно можете подождать, пока не окажетесь в зале суда. Ваша работа состоит в том, чтобы наилучшим образом использовать материал, который мы предоставим, а не устраивать нам допрос с применением пыток. Предположим, это я убил Кэткарта…

— Вы не делали этого.

— Я знаю, что не делал, но даже если бы и убил, то не позволил бы вам задавать вопросы таким тоном и смотреть на меня так. Однако только чтобы сделать вам одолжение, я скажу, что не знаю, кто прикончил приятеля. Когда буду знать, то сообщу вам.

— Сообщите?

— Да, сообщу, но только когда буду уверен. Люди вроде вас могут заставить такую маленькую косвенную улику проделать чертовски длинный путь; вы могли бы повесить меня, потому что я уже начал сам себя подозревать.

— Хм! — сказал Биггс. — Между тем скажу вам искренне: я буду упирать на то, что они не раскрыли дело.

— За недоказанностью, да? Хорошо, во всяком случае, Биггс, я клянусь, что мой брат не будет повешен из-за отсутствия у меня улик.

— Конечно, нет, — сказал Биггс, прибавив про себя: «Будем надеяться, что до этого не дойдет».

Струи дождя попали через широкий дымоход в камин и зашипели на поленьях.

Отель Крейвен, Странд, WC.

Вторник.

Мой дорогой Уимзи, пишу Вам, как и обещал, чтобы сообщить о продвижении дела, но информации слишком мало.

Во время поездки я сидел рядом с госпожой Петтигру-Робинсон, открывал и закрывал для нее окно и заботился о ее пакетах. Она припомнила, что когда Ваша сестра будила всех в четверг утром, то постучала сначала в дверь мистера Арбатнота — это обстоятельство показалось ей странным; но на деле, если поразмыслить, это вполне естественно — ведь его комната располагается непосредственно напротив лестницы.

Именно мистер Арбатнот поднял семью Петтигру-Робинсон, и мистер П. немедленно побежал вниз. Миссис П. тогда увидела, что леди Мэри едва стоит на ногах, и попыталась поддержать ее. Ваша сестра оттолкнула ее — грубо, как отметила миссис П., — отклонила «в сильной ярости» все предложения о помощи, помчалась в свою комнату и заперлась там. Миссис Петтигру-Робинсон слушала у двери, «желая удостовериться», как она говорит, «что все в порядке», но, прислушиваясь к ее перемещениям по комнате и хлопанью дверцами шкафов, она заключила, что у нее больше шансов попасть пальцем в пирог, находящийся внизу, и удалилась.

Расскажи мне об этом миссис Марчбэнкс, я допустил бы, что над эпизодом стоит призадуматься, но у меня присутствует сильное ощущение, что, даже умирая, я тем не менее запер бы дверь между собой и миссис Петтигру-Робинсон. Миссис П. была вполне уверена, что у леди Мэри ничего не было в руках. Она была одета как описано в протоколе дознания — в длинное пальто поверх пижамы (спального костюма — по выражению миссис П.), крепкие ботинки и шерстяную шапку и оставалась в этой одежде вплоть до визита доктора. Другое несколько странное обстоятельство: миссис Петтигру-Робинсон (которая проснулась, как вы помните, после 2.00) уверена, что как раз перед тем, как леди Мэри постучала в дверь мистера Арбатнота, она слышала хлопок двери где-то в коридоре. Не знаю, что можно заключить из этого, возможно, ничего существенного, но упоминаю это на всякий случай.

Я отвратительно провел время в городе. Претендент на звание Вашего шурина был образцом предусмотрительности Его комната в Олбани — пустыня с точки зрения расследования преступления: никаких бумаг, кроме нескольких английских чеков и квитанций, а также приглашений. Я навел справки о некоторых из тех, кто его приглашал. Это были главным образом люди, которые познакомились с ним в клубе или знали его по армии, и они не могли сообщить мне ничего о его частной жизни. Он известен в нескольких ночных клубах. Я совершил прогулку по этим заведениям вчера вечером, вернее сегодня утром. Общее впечатление: щедрый, но непроницаемый. Между прочим, покер, кажется, был его любимой игрой. Никаких предположений о нечестности. Он выигрывал в целом довольно часто, но никогда очень внушительно.

Я думаю, информация, которая нам нужна, должна быть в Париже. Я написал в страховую компанию и в банк «Лионский Кредит», чтобы они предоставили его бумаги, в первую очередь счет и чековую книжку.

Я смертельно устал от вчерашней и сегодняшней работы. Танцы на всю ночь в конце поездки — плохая идея. Если я Вам не нужен, я подожду бумаги здесь или могу сам съездить в Париж.

Книги Кэткарта представлены здесь несколькими заурядными современными французскими романами и еще одной копией Мапоп с тем, что каталоги называют «любопытными» иллюстрациями. Он, должно быть, увлекался чем-то подобным, не так ли?

Прилагаемый счет из салона красоты на улице Бонд может заинтересовать Вас. Я обратился туда. Мне сказали, что он приходил регулярно каждую неделю, когда был в Англии.

Я протаскался весьма безуспешно в Кингс-Фентон в воскресенье — ах, да, я уже говорил Вам об этом. Не думаю, что парень когда-либо ходил туда. Интересно, не прокрался ли он к болотам. Стоит посмотреть там, Вы не думаете? Весьма похоже на поиск иглы в стоге сена. С этим алмазным котом что-то странное. Вы ничего не выяснили у домашних, я полагаю? Он вряд ли принадлежит № 10, но, так или иначе, надо думать, кто-то в деревне мог слышать о потере столь дорогой вещицы. На этом закругляюсь.

Искренне Ваш,

Ч. Паркер.

 

Глава 4…И ЕГО ДОЧЬ, ОЧЕНЬ ИСПУГАННАЯ

Мистер Бантер принес письмо Паркера лорду Питеру в постель в среду утром. Дом почти опустел, все ушли на слушания в полицейском суде Норталертон. Хотя процедура должна была быть чисто формальной, присутствие всего семейства казалось необходимым. Там была и вдовствующая герцогиня — она поспешила к своему сыну и героически жила в меблированных комнатах. Молодая герцогиня считала, что ее свекровь была в большей степени энергичной, чем обладала чувством собственного достоинства. Неизвестно, что она могла сделать, если бы ее предоставили самой себе. Она могла даже дать интервью газетному репортеру. Кроме того, в эти трудные моменты правильное место жены — рядом с ее мужем. Леди Мэри была больна — на это нечего было сказать; и если Питер решил остаться, куря сигареты в своей пижаме, в то время как его единственный брат подвергался публичному унижению, то этого и следовало ожидать. Питер пошел в свою мать. Откуда в семействе эта эксцентричная черта, ее милость могла легко предположить. Вдова происходила из хорошей гэмпширской семьи, но корни ее генеалогического дерева питала иностранная кровь. Ее собственная обязанность была ясна, и она сделает это.

Лорд Питер проснулся и выглядел довольно измученным, как если бы он занимался сыском во сне. Мистер Бантер заботливо укутал его в блестящий восточный халат и поставил ему на колени поднос.

— Бантер, — сказал лорд Питер довольно нетерпеливо, — ваш «кафе о ле» — единственное терпимое событие в этом скотском месте.

— Спасибо, мой лорд. Опять очень холодно сегодня утром, мой лорд, но дождя нет.

Лорд Питер нахмурился над письмом:

— Есть что-нибудь интересное в газете, Бантер?

— Ничего примечательного, мой лорд. Продажа на следующей неделе в Нортбери-Холл библиотеки мистера Флитвайта — «Признание Амантис» Кэкстона…

— Что проку говорить об этом, когда мы застряли здесь — одному Богу известно на сколько? Лучше бы я занимался книгами и никогда не касался преступлений. Вы послали те образцы Лаббоку?

— Да, мой лорд, — сказал Бантер спокойно. Доктор Лаббок был «аналитический джентльмен».

— Нам нужны факты, — сказал лорд Питер, — неоспоримые факты. Когда я был маленьким мальчиком, я всегда ненавидел факты. Думал о них как о противных, жестких вещах, покрытых шипами. И никак иначе.

— Да, мой лорд. Моя старая мать…

— Ваша мать, Бантер? Я и не знал, что у вас была мать. Я всегда воображал, что вы явились на свет уже таким, как сейчас. Извините меня. Ужасно грубо с моей стороны. Прошу прощения.

— Ничего, мой лорд. Моя мать живет в Кенте, около Мейдстоуна. Ей семьдесят пять, мой лорд, и для своих лет она чрезвычайно активная женщина, если вы простите мне упоминание этого. Я был одним из семи детей.

— Это выдумка, Бантер. Я знаю лучше. Вы уникальны. Но я прервал вас. Вы собирались рассказать мне о вашей матери.

— Она всегда говорит, мой лорд, что факты похожи на коров. Если вы смотрите им в лицо достаточно сурово, они вообще убегают. Она очень храбрая женщина, мой лорд.

Лорд Питер импульсивно вытянул руку, но мистер Бантер был слишком хорошо обучен, чтобы увидеть это. Он уже начал править бритву. Тут лорд Питер внезапно рывком выскочил из кровати и побежал через лестничную площадку к ванной.

Здесь он достаточно пришел в себя, чтобы возвысить голос до «Соmе unto these Yellow Sands». Затем, проникшись настроением композитора Г. Перселла, он перешел к «I attempt from Love's Sickness to Fly» с таким воодушевлением, что вопреки обыкновению налил несколько галлонов холодной воды в ванну и энергично растер себя губкой. После чего, растерев тело полотенцем, он пулей вылетел из ванной и очень сильно ударился голенью о большой дубовый сундук, который стоял возле лестницы, — настолько сильно, что его крышка поднялась от удара и закрылась с протестующим шумом.

Лорд Питер остановился, чтобы сказать нечто выразительное и погладить ногу ладонью. В этот момент его осенила мысль. Он положил полотенце, мыло, губку, люфу, щетку для мытья и другие принадлежности и тихо поднял крышку сундука.

Неизвестно, ожидал ли он, подобно героине «Нортенгерского аббатства», найти внутри нечто ужасное. Но бесспорно, что, как и она, он не увидел там ничего более потрясающего, чем какие-то простыни и покрывала, аккуратно сложенные на дне. Неудовлетворенный, он осторожно поднял верхнее из них и осмотрел его в течение нескольких мгновений в свете окна лестницы. Он как раз возвращал его на место, негромко свистя при этом, когда тихий звук сдержанного вздоха заставил его вздрогнуть.

Повернувшись, он увидел рядом сестру. Он не слышал ее приближения, но она стояла рядом в ночной рубашке со скрещенными на груди руками. Ее зрачки расширились до того, что синие глаза стали почти черными, а кожа, казалось, приобрела оттенок ее пепельных волос.

Уимзи, держа в руках простыню, оцепенело уставился на нее, и ужас с ее лица перешел на его, неожиданно клеймя их таинственным сходством кровного родства.

По собственному впечатлению Питера, он смотрел «подобно заколотой свинье» около минуты. На самом деле он пришел в себя через долю секунды. Он положил простыню в сундук и выпрямился.

— Привет, Полли, старушка, — сказал он, — где ты пряталась все это время? Наконец-то мы увиделись. Боюсь, для тебя это было не самое лучшее время.

Он обнял ее рукой и почувствовал, как она сжалась.

— В чем дело? — спросил он. — Что случилось, старушка? Послушай, Мэри, хотя мы нечасто с тобой общаемся, но я — твой брат. У тебя неприятности? Может, я…

— Неприятности? — сказала она. — Конечно, глупый старый Питер, конечно, у меня неприятности. Разве ты не знаешь, что моего жениха убили, а моего брата посадили в тюрьму? Разве этого не достаточно для неприятностей? — Она засмеялась, и Питер внезапно подумал: «Она говорит, как героиня кроваво-мелодраматического романа». Она продолжала более естественным тоном:

— Все в порядке, Питер, правда; только у меня страшно болит голова. Я плохо соображаю, что делаю. Что ты ищешь? Ты наделал столько шуму, что я вышла. Я думала, это хлопнула дверь.

— Отправляйся лучше обратно в кровать, — сказал лорд Питер. — Ты замерзнешь. Почему девушки носят такие тонкие и короткие пижамы в этом ужасно холодном климате? Ну-ну, не волнуйся. Я загляну к тебе позже, и мы замечательно поболтаем, как в старые добрые времена, — что скажешь?

— Не сегодня, не сегодня, Питер. Мне кажется, я схожу с ума. — (Снова расхожие книжные штампы, — подумал Питер.) — Джеральда судят сегодня?

— Не совсем судят, — сказал Питер, потихоньку подводя ее к комнате, — это только формальность, понимаешь. Веселый старый судья послушает, как будут читать обвинение, а затем встрянет старина Мурблс и скажет, что ему нужны только прямые улики, поскольку он должен проинструктировать адвоката. Это — Биггс, ты знаешь. Затем они послушают свидетельство ареста и Мурблс скажет, что старина Джеральд имеет право на защиту. Это все до выездной сессии суда присяжных — свидетельство перед большим жюри — чепуха! Это будет в начале следующего месяца, я думаю. Ты должна будешь встряхнуться, чтобы быть в форме к тому времени. Мэри вздрогнула.

— Нет-нет! Разве мне нельзя избежать этого? Я не могу проходить через все это снова. Я, должно быть, больна. Я чувствую себя ужасно. Нет, не входи. Я не хочу, чтобы ты заходил. Позвони в звонок, пусть придет Элен. Нет, отпусти меня, уйди! Я не хочу, чтобы ты заходил, Питер!

Питер колебался, несколько встревоженный.

— Действительно, вам лучше не входить, мой лорд, извините меня, — сказал голос Бантера у его уха. — Только вызовите истерику, — добавил он, мягко уводя своего хозяина от двери. — Весьма печально для обеих сторон и в целом безрезультатно. Лучше подождать возвращения ее светлости, вдовствующей герцогини.

— Совершенно верно, — сказал Питер. Он повернул обратно, чтобы подобрать свои принадлежности, но был ловко опережен. Он еще раз поднял крышку сундука и посмотрел внутрь.

— Что вы нашли на той юбке, Бантер?

— Гравий, мой лорд, и серебряный песок.

— Серебряный песок.

Позади охотничьего домика Ридлсдейла широко и Далеко простиралась болотистая местность, поросшая вереском. Вереск был коричневым и влажным, а маленькие ручьи казались совсем бесцветными. Было шесть часов вечера, но солнце еще не зашло. Целый день небо закрывали плотные тяжелые облака, двигавшиеся с востока на запад. Лорд Питер возвращался назад пешком после долгого и безрезультатного поиска сведений о мотоциклисте, комментируя вслух страдания своей общительной души. «Если бы старина Паркер был здесь», — пробормотал он и внезапно остановился, увидев на земле отпечаток шин.

След вел к дому на ферме, которая находилась на расстоянии двух с половиной миль от усадьбы и была известна под названием Грайдерс-Холл. Ферма располагалась в северном направлении от деревни Ридлсдейл и представляла собой одинокий форпост, стоящий на краю болот, в долине с плодородной землей между двумя широкими возвышенностями, поросшими вереском. След спустился вниз с Вемелингского холма, обогнул отвратительное болото и в полумиле от него пересек небольшую речку Рид, прежде чем привел к ферме. У Питера оставалось мало надежды на то, что он услышит какие-нибудь новости в Грайдерс-Холле, но он был полон решимости заглянуть под каждый камень. Несмотря на расследование Паркера, он был уверен, что мотоцикл ехал по главной дороге и, возможно, проехал прямо через Кингс-Фентон, не останавливаясь и не привлекая внимания. Но он собирался поискать в округе, а Грайдерс-Холл как раз находился по соседству. Питер сделал паузу, чтобы снова разжечь трубку, а затем неожиданно остановился. Тропинка была размечена прочными белыми столбиками через равные интервалы и окружена изгородью. Причина этого была ясна: через несколько ярдов после спуска в долину слева начиналась гряда поросших травой холмов, а между ними — мутное черное болото, в котором все, что было тяжелее трясогузки, в мгновение ока превращалось в череду маленьких пузырьков. Уимзи наклонился за лежащей под ногами смятой банкой из-под сардин и бросил ее в трясину. Банка ударилась о поверхность, издав чавкающий звук, и постепенно исчезла. С чувством, похожим на то, которое каждого находящегося в депрессии повергает в уныние, Питер грустно оперся на изгородь и погрузился в размышления о многообразии пустых предположений относительно 1) тщетности человеческих желаний; 2) изменчивости; 3) первой любви; 4) разрушения идеализма; 5) последствий Первой мировой войны; 6) планирования рождаемости и 7) добровольного заблуждения. Он потерял всякую надежду. Осознав, что он замерз и проголодался, а идти предстоит еще несколько миль, он пересек ручей по скользким камням, выложенным в ряд, и направился к воротам фермы, которые выглядели довольно прочными и неприступными. Мужчина, опиравшийся на них, жевал соломинку. Он не пошевелился, когда Уимзи приблизился.

— Добрый вечер, — бодро сказал лорд, кладя руку на щеколду. — Прохладно, не правда ли?

Мужчина не ответил, но наклонился еще сильнее и вздохнул. На нем были куртка из грубой шерсти и бриджи, его гетры были в навозе.

— По сезону, не так ли? — сказал Питер. — По-моему, самое время для стрижки овец.

Мужчина отбросил соломинку и сплюнул в направлении правого ботинка лорда Питера.

— Много животных у вас пропадает в болоте? — продолжал Питер, беспечно отодвигая засов на воротах и опираясь на них с противоположной стороны. — Я вижу, у вас довольно надежная ограда вокруг дома. Но, должно быть, немного опасно в темноте, на случай, если вы захотите совершить небольшую вечернюю прогулку с другом?

Мужчина снова сплюнул, надвинул шляпу на глаза и спросил коротко:

— Что надо?

— Ну, — сказал Питер, — я думал о том, чтобы нанести маленький дружественный визит мистеру — владельцу этой фермы, так сказать. Соседи по загородной местности и все такое. Эта часть страны не густо населена, не так ли?! Он дома, как вы думаете? Человек хмыкнул.

— Рад слышать это, — сказал Питер. — Так необыкновенно чудесно обнаружить, что все вы, йоркширцы, такие добрые и гостеприимные, не правда ли? Не важно, кто вы, всегда найдется место у домашнего очага. Извините меня, но знаете ли вы, что вы опираетесь на ворота и я не могу открыть их? Я уверен, что это чистая оплошность, только вы, возможно, не осознаете, что как раз там, где стоите, вы оказываете максимальное давление. Какой очаровательный дом, не так ли? Все так сурово и мрачно, и все такое. Никаких вьющихся растений, или маленького заросшего розами крыльца, или чего-нибудь пригородного. Кто живет в нем?

Человек рассматривал его сверху вниз в течение нескольких мгновений и затем ответил:

— Мистер Граймторп.

— Нет, в самом деле? — спросил лорд Питер. — Только подумайте. Именно тот человек, которого я хотел видеть. Образцовая ферма, не так ли? Куда бы я ни отправился вдоль или поперек Северного райдинга, я слышу о мистере Граймторпе. «Масло Граймторпа самое лучшее»; «Овечья шерсть Граймторпа никогда не рвется»; «Свинина Граймторпа тает во рту»; «Для ирландского рагу возьмите баранину Граймторпа»; «Живот, набитый говядиной Граймторпа, никогда не печалится». Моим заветным желанием было увидеть мистера Граймторпа во плоти. А вы, без сомнения, его ярый сторонник и правая рука. Вы вскакиваете с кровати перед началом дня, чтобы подоить коров посреди пахнущего сена. Вы, когда тени вечера сгущаются, домой из гор ведете овцу с кротким взором. Вы при ярком и гостеприимном огне очага рассказываете вашим милым младенцам истории давних дней. Замечательная жизнь, хотя, возможно, немного монотонная зимой. Позвольте мне пожать вашу честную руку.

Был ли человек тронут этой лирической вспышкой или слабеющий свет не был слишком тусклым, чтобы скрыть бледный блеск металла в ладони лорда Питера, но, во всяком случае, он немного отодвинулся от ворот.

— Огромное спасибо, дружище, — сказал Питер, проскальзывая мимо него. — Я понимаю это так, что найду мистера Граймторпа в доме?

Человек молчал, пока Уимзи не прошел около дюжины ярдов по мощеной дорожке, а затем окликнул его, не оборачиваясь:

— Мистер!

— Да, старина? — приветливо ответил Питер, возвращаясь.

— Может случиться, что он натравит собаку.

— Не может этого быть, — сказал Питер. — Преданная собака приветствует возвращение блудного сына. Сцена семейного торжества. «Мой родной, давно потерянный мальчик!» Рыдания и речи, пиво повсюду на восхищенной арендованной земле. Веселье у старого домашнего очага, пока балки не зазвенят и всю копченую ветчину не снимут для участия в кутеже. Спокойной ночи, сладкий Принц, пока коровы не придут домой, и собаки не съедят Иезавель, когда собаки весны идут по следам зимы. — «Я думаю, — добавил он про себя, — они закончат пить чай».

Когда лорд Питер приблизился к двери фермы, его настроение улучшилось. Он любил наносить такого рода визиты. Питер пристрастился к расследованию преступлений, как мог бы, при наличии другого темперамента или телосложения, пристраститься к индийскому гашишу — за его волнующие свойства — в момент, когда жизнь казалась пылью и пеплом, но первоначально в его характере не было склонности к расследованиям. Он почти ничего не ожидал от расспросов в Грайдерс-Холле, хотя мог бы, вероятно, извлечь всю нужную ему информацию с помощью разумной демонстрации налоговых сертификатов казначейства мрачному человеку у ворот.

Паркер бы, по всей вероятности, так и поступил; ему платили за то, чтобы он расследовал преступления и больше ничего не делал, и ни природные таланты, ни образование (полученное в средней школе в Барроуин-Фернесс) не побуждали его отклоняться на запасные пути в глубине плохо контролируемого воображения. Но лорду Питеру мир представлялся интересным лабиринтом побочных вопросов. Он был уважаемый ученый, знаток пяти или шести языков, музыкант с некоторым навыком и гораздо большим пониманием, эксперт в токсикологии, собиратель редких изданий, интересный человек, ведущий светский образ жизни, и обычный сластолюбец. Он был замечен в половине первого дня в воскресенье, когда гулял в Гайд-парке в цилиндре и сюртуке, читая «News of the world». Страсть к неизведанному заставила его охотиться за непонятными брошюрами в Британском музее, чтобы распутать волнующую историю о сборщиках подоходного налога и выяснить, куда утекали его собственные средства. В этом случае очаровательная проблема йоркширского фермера, который обычно натравливает собак? на случайных посетителей, обязательно требовала изучения в личной беседе. Результат оказался неожиданным.

Его первый стук остался незамеченным, и он постучал снова. На сей раз послышалось какое-то движение, и неприветливый голос выкрикнул:

— Ладно, тогда, черт побери, пойди и впусти, кого там принесло, — сопровождаемый звуком какого-то предмета, упавшего или брошенного через комнату.

Дверь неожиданно распахнулась, и на пороге появилась темноволосая и симпатичная девочка приблизительно семи лет, которая потирала руку, как если бы ударилась обо что-то. Она стояла в оборонительной позиции загораживая порог, пока тот же самый голос не прорычал нетерпеливо:

— Ну, кто там пожаловал?

— Добрый вечер, — сказал Уимзи, снимая шляпу. — Надеюсь, вы извините меня за вторжение. Я живу в охотничьем домике в Ридлсдейле.

— Ну и что с того? — перебил его голос. Поверх головы ребенка Уимзи разглядел силуэт крупного коренастого человека, курящего у огромного камина. Не было никакого света, кроме отблесков огня, поскольку окно было маленькое и уже наступили сумерки. Комната казалась большой, но за высоким сиденьем из дуба, пересекающим ее поперек, сгущалась непроницаемая чернота.

— Могу я войти? — спросил Уимзи.

— Если вам нужно, — сказал человек нелюбезно. — Отойди от двери, девчонка; чего ты уставилась? Иди к своей матери, и пусть она объяснит тебе, как нужно себя вести.

Это больше напоминало случай, когда горшок читает чайнику лекции о чистоте, но ребенок поспешно исчез в темноте за перегородкой, и Питер вошел.

— Вы мистер Граймторп? — спросил он вежливо.

— Ну и что, если это так? — парировал фермер. — У меня нет причин стыдиться своего имени.

— Совершенно верно, — сказал лорд Питер, — так же, как и у вашей фермы. Восхитительное место, да? Меня зовут Уимзи, между прочим, лорд Питер Уимзи, брат герцога Денверского. Мне очень неловко отвлекать вас, вы, должно быть, заняты овцами и всем этим, но я подумал, что вы не будете возражать, если я просто нанесу визит по-соседски. Малонаселенная местность, не так ли? Я хотел бы лично знать людей, живущих по соседству, и все такое. Я привык к Лондону, понимаете, где люди живут Довольно скученно. Полагаю, здесь очень мало появляется незнакомцев?

— Ни одного, — сказал мистер Граймторп решительно.

— Зато, возможно, — продолжал лорд Питер, — Это заставляет людей больше ценить тех, кто живет поблизости, да? Часто думаю, что в городе видишь слишком много незнакомцев. Ничего похожего на семью, когда все сказано и сделано, — удобно, не та ли? Вы женатый человек, мистер Граймторп?

— Какое, черт побери, вам до этого дело? — прорычал фермер с такой свирепостью, что Уимзи весьма нервно огляделся в поисках вышеупомянутых собак.

— О, ничего, — ответил он, — просто я подумал, что очаровательная маленькая девочка могла быть вашей.

— Если бы я думал, что она не моя, — сказал мистер Граймторп, — то бы удавил суку вместе с ее матерью. Что скажете на это?

Собственно говоря, фраза, считающаяся диалоговой формулой, казалось, оставляла желать так много лучшего, что естественная болтливость Уимзи подверглась серьезному испытанию. Он отступил назад, но тем не менее решил воспользоваться обычным мужским ресурсом и предложил мистеру Граймторпу сигару, в то же время думая про себя: «Какую адскую жизнь, должно быть, ведет здесь женщина».

Фермер отклонил сигару единственным словом и молчал. Сам Уимзи закурил сигарету и задумался, наблюдая за своим собеседником. Это был человек приблизительно сорока пяти лет, очевидно, грубый, жестокий, с обветренным лицом, широкими мощными плечами и короткими, толстыми бедрами — точно бультерьер с плохим характером. Решив, что тонкие намеки здесь окажутся бесполезными, Уимзи воспользовался более откровенным методом.

— Говоря по правде, мистер Граймторп, — сказал он, — я не прихожу в гости совершенно без всякого повода. Всегда лучше всего обеспечить себе повод для визита, не так ли? Хотя так восхитительно видеть вас — я хочу сказать, никакого повода могло бы и не понадобиться. Но факт состоит в том, что я ищу молодого человека — моего знакомого, который сказал, что будет проезжать неподалеку примерно в это время. Только я боюсь, что, возможно, пропустил его. Понимаете, я только что приехал с Корсики — интересная страна, мистер Граймторп, но немного странная, — и, исходя из того, что сказал мой друг, я думаю, что он, должно быть, был здесь неделю назад и справлялся обо мне. Мне, как всегда, не везет! К тому же он не оставил своей карточки. Вы случайно не встречали его? Высокий парень с большим размером ноги на мотоцикле с коляской. Я думаю, что он должен был появиться где-то здесь. Эй! Вы знаете его?

Лицо фермера раздулось и стало почти черным от гнева.

— В какой день, вы говорите? — требовательно прохрипел он.

— Должно быть, в прошлую среду ночью или утром в четверг, — сказал Питер, держа руку на своей тяжелой трости из ротанга.

— Я так и думал, — прорычал мистер Граймторп. — Потаскушка, как и все эти чертовы женщины с их грязными уловками. Послушайте, мистер. Этот йоркширец ваш друг? Ну, я был в Стэпли в среду и в четверг, вы знали об этом, не так ли? И друг тоже знал, да? И не будь я тогда в городе, ему бы не поздоровилось. Если бы я застал его здесь в ту минуту, то разорвал бы! И если я замечу, что он снова околачивается здесь, раздавлю ему все кости и пошлю вас его искать.

И с этими удивительными словами он кинулся к горлу Питера подобно бульдогу.

— Так дело не пойдет, — сказал Питер, освобождаясь с легкостью, которая удивила его противника, и ловя его запястье хваткой таинственной и мучительной агонии. — Это не умно, знаете ли, ведь так можно и убить человека. Неприятное это дело — убийство. Дознание следователя и прочее. Допросы во время судебного расследования, необходимость отвечать на самые разнообразные недвусмысленные вопросы, и парень, набрасывающий вам петлю на шею. Кроме того, ваш метод несколько примитивен. Стой спокойно, ты, дурачина, иначе сломаешь себе руку. Вот так лучше. Правильно. Сядь. Ты рискуешь очень скоро нажить неприятности, ведя себя подобным образом, когда тебе задают вежливый вопрос.

— Убирайтесь из моего дома, — прошипел мистеру Граймторп зловеще.

— Конечно, — сказал Питер. — Я должен поблагодарить вас за очень интересный вечер, мистер Граймторп. Жаль, что вы ничего не можете сообщить мне о моем друге…

Мистер Граймторп подпрыгнул с богохульным восклицанием и направился к двери, выкрикнув: «Джабес!» Лорд Питер мгновение смотрел ему вслед, а затем оглядел комнату.

— Здесь что-то подозрительное, — сказал он. — Приятель что-то знает. Кровожадная скотина. Интересно…

Он заглянул за сиденье и столкнулся лицом к лицу с женщиной — тусклый клочок белизны в густой тени.

— Вы? — спросила она низким хриплым голосом, задыхаясь. — Вы? Вы безумны, раз пришли сюда. Быстро, быстро! Он пошел за собаками.

Она положила обе руки ему на грудь, настойчиво толкая его назад. Но когда свет огня упал на его лицо, она издала сдавленный вопль и застыла в оцепенении — голова Медузы, внушающая страх.

Медуза была красива, говорится в легенде, такова была и эта женщина: широкий белый лоб, обрамленный тяжелыми темными волосами, черные глаза, пылающие под прямыми бровями, широкий, страстный рот — форма его была настолько замечательной, что даже в этот напряженный момент шестнадцать поколений феодальной привилегии заволновались в крови лорда Питера. Его руки инстинктивно накрыли ее ладони, но она вся сжалась и поспешно отступила назад.

— Мадам, — сказал Уимзи, приходя в себя, — я не совсем…

Тысяча вопросов роилась в его мозгу, но, прежде чем он сумел сформулировать их, раздался пронзительный крик, за ним другой, а затем еще один из дальней части дома.

— Бегите, бегите! — торопливо заговорила она. — Собаки! Боже мой, боже мой, что станет со мной? Уходите, если вы не хотите видеть меня убитой. Идите, идите! Пожалейте меня!

— Послушайте, — сказал Питер, — разве я не могу остаться и защитить…

— Вы можете остаться и стать виновником моей смерти, — сказала женщина. — Идите же!

Питер отбросил традиции привилегированной частной школы и подчинился, подхватив свою трость. Собаки наступали ему на пятки, когда он бежал. Он ударил первую своей палкой, и та отскочила назад, рыча. Мужчина в воротах все так же стоял, опершись на забор, и был слышен хриплый голос Граймторпа, приказывающий ему схватить беглеца. Питер приблизился к нему; люди и собаки смешались в кучу, и внезапно Питер оказался переброшенным через ворота. Когда он поднялся и побежал, то слышал, как фермер ругает работника, а тот отвечает, что ничего не мог поделать; затем раздался испуганный женский вопль. Оглянувшись, он увидел, как женщина, мужчина и еще один подоспевший работник били собак, чтобы те шли назад, и, видимо, убеждали Граймторпа не выпускать их за забор. Очевидно, их протесты возымели некоторое воздействие, так как фермер угрюмо повернул назад, а второй работник отозвал собак, используя кнут и создавая много шума. Женщина сказала что-то, и ее муж в бешенстве повернулся к ней и Ударом свалил на землю.

Питер хотел было возвратиться, но сильное убеждение, что он может только ухудшить ее положение, остановило его. Он стоял и ждал, пока она не поднялась и не вошла в дом, вытирая платком кровь и грязь с лица.

Фермер оглянулся, погрозил ему кулаком и последовал за ней.

Джабес собрал собак и отвел их обратно; новый знакомый Питера вернулся и снова стоял, опершись на ворота.

Питер подождал, пока дверь не закрылась за мистером и миссис Граймторпы; затем он достал свой носовой платок и в полутьме осторожно подал знак человеку, который скользнул в ворота и медленно подошел к нему.

— Большое спасибо, — сказал Уимзи, вкладывая деньги ему в руку. — Боюсь, я нанес непреднамеренный вред.

Человек посмотрел на деньги и на него.

— Это происходит со всеми, мистер, кто приходит посмотреть на миссис, — сказал он. — Лучше держаться подальше, если вы не хотите видеть ее голову в крови.

— Послушайте, — сказал Питер, — вы случайно не встречали молодого человека с мотоциклом, который ездил здесь в прошлую среду или примерно в то время?

— Нет. В среду? Это был день, когда хозяин ездил в Стэпли, кажется, за машинами. Нет, я думаю, нет.

— Хорошо. Если вы встретите кого-либо, кто его видел, сообщите мне. Вот мое имя, я остановился в охотничьем домике в Ридлсдейле. Спокойной ночи и большое спасибо. — Человек взял у него карточку и, сутулясь, пошел назад без слов прощания.

Лорд Питер шел медленно, высоко подняв воротник своего пальто и надвинув шляпу на глаза. Этот кинематографический эпизод не давал покоя его логическим способностям. С усилием он разобрался в своих мыслях и упорядочил их в некоторой последовательности.

— Пункт первый, — сказал он, — мистер Граймторп. Джентльмен, который ни перед чем не останавливается. Сильный. Неприветливый. Негостеприимный. Доминирующая характеристика — ревность к его поразительно красивой жене. Был в Стэпли в прошлую среду и четверг, покупал машины. (Полезный джентльмен у ворот, кстати, подтверждает это, так что на данной стадии алиби можно считать безупречным.) Значит, не видел нашего таинственного друга с коляской, если он там был. Но склонен думать, что он был там, и имеет очень мало сомнений по поводу того, для чего он приезжал. Что поднимает интересный вопрос. Почему коляска? Неуклюжая вещь, чтобы совершать поездку вместе с ней. Очень хорошо. Но если наш друг приехал за миссис Г., он, стало быть, не взял ее. Снова хорошо. Второй пункт — миссис Граймторп. Весьма исключительный пункт. Ей-богу! — Он остановился в задумчивости, чтобы восстановить волнующий момент. — Давайте сразу допустим, что если № 10 прибыл с предполагаемой целью, он имел оправдание этому. Хорошо! Миссис Г. боится своего мужа, которому ничего не стоит избить ее на основании подозрения. Видит Бог, я только усугубил бы ситуацию. Единственное, что можно сделать для жены такого скота — подальше держаться от нее. Надеюсь, за этим не последует убийство. На сегодняшний день одного убийства достаточно. На чем я остановился? — Уимзи восстановил ход своих мыслей. — Так, хорошо, миссис Граймторп что-то знает, и она знает кого-то. Она приняла меня за кого-то другого, У кого были все причины не приезжать в Грайдерс-Холл. Где она была, интересно, в то время, когда я разговаривал с Граймторпом? Ее не было в комнате. Возможно, ребенок предупредил ее. Нет, этого не может быть; я сказал Ребенку, кто я. Ага! Погодите минутку. Видел ли я свет? Она выглянула из окна и увидела типа в поношенном плате «барберри». № 10 — тип в поношенном плаще «барберри». Теперь давайте предположим на мгновение, что она принимает меня за № 10. Что она делает? Она благоразумно не показывается — не может понять, почему я оказался таким дураком и явился. Затем, когда Граймторп выбегает, чтобы позвать собак, она рискует своей жизнью, предупреждая своего… своего, скажем дерзко, возлюбленного, чтобы тот уходил. Она находит, что это не ее возлюбленный, а какой-то зевака очень похожего вида. Новая компромиссная ситуация. Она просит зеваку скрыться, спасти этим самого себя и спасти ее. Зевака скрывается, притом не слишком грациозно. Следующий отрывок этой захватывающей драмы будет показан в нашем театре — но когда? Я бы очень хотел это знать. — Он побродил еще некоторое время. — Все равно, — ответил он себе, — все это не проливает света на то, что № 10 делал в охотничьем домике в Ридлсдейле.

В результате всех умозаключений он не пришел к какому-либо выводу.

— Что бы ни случилось, — сказал он себе, — и если это может быть сделано без опасности для ее жизни, я должен снова встретиться с миссис Граймторп.

 

Глава 5 УЛИЦА СЕНТ-ОНОРЕ И УЛИЦА МИРА

Мистер Паркер сидел печально в маленькой квартире на улице Сент-Оноре. Было три часа дня. Париж был полон приглушенного осеннего солнечного света, но комната выходила окнами на север и наводила тоску своей простой темной мебелью и атмосферой покинутости. Это была комната мужчины, обставленная в сдержанном стиле; комната, которая невозмутимо хранила тайные мысли своего мертвого владельца. Два больших кресла, обтянутые темно-красной кожей, были придвинуты к холодному очагу. На каминной полке стояли бронзовые часы, по обе стороны которых располагались два полированных немецких патрона, каменная емкость для табака и медная чаша в восточном стиле, где лежала давно погасшая трубка. На стене висели несколько превосходных гравюр в тонких рамках и портрет маслом довольно красивой женщины периода Чарльза Второго. Занавески на окнах были темно-красные, а пол покрыт толстым турецким ковром. Напротив камина стоял высокий книжный шкаф красного дерева со стеклянными дверцами, заполненный множеством изданий английских и французских классиков, собраниями книг по истории и международной политике, различными французскими романами, работами на военную и спортивную тему; имелось также знаменитое французское издание «Декамерона» с дополнительными иллюстрациями. У окна стояло большое бюро.

Паркер покачал головой, достал лист бумаги и начал писать отчет. Он позавтракал кофе и булочками в семь; провел тщательный обыск квартиры; опросил консьержа, управляющего банком «Лионский Кредит» и префекта районной полиции, но результаты оказались совсем незначительными.

Информация, полученная из бумаг капитана Кэткарта:

До войны Дэнис Кэткарт был, несомненно, богатым человеком. У него были значительные инвестиции в России и Германии и большая доля в преуспевающем винограднике в Шампани. Вступив в права владения своей собственностью по достижении совершеннолетия, он провел три года в Кембридже, а потом много путешествовал, посещая высокопоставленных людей в различных странах и учился, очевидно, надеясь в будущем стать дипломатом. В период с 1913 по 1918 год его жизнь, отраженная в документах, предстала чрезвычайно интересной, загадочной и зловещей. Когда началась война, он был назначен на офицерскую должность в 15-м графстве. При помощи чековой книжки Паркер восстановил всю экономическую жизнь молодого британского офицера — одежда, лошади, обмундирование, путешествия, вино и обеды в увольнении, карточные долги, арендная плата за квартиру на улице Сент-Оноре, взносы в клуб и многое другое. Эти издержки были строго умеренны и соответствовали его доходу. Полученные квитанции, аккуратно маркированные, занимали один ящик стола, и тщательное сравнение их с чековой книжкой и возвратными чеками не выявило никаких несоответствий. Но помимо этого у Кэткарта появлялись еще какие-то расходы. Начиная с 1913 года некоторые чеки на крупные суммы, подлежащие уплате им самим, поступали регулярно каждый квартал, а иногда и с более короткими промежутками. Относительно назначения этих сумм бюро хранило осторожное молчание: не было никаких квитанций, никаких отчетов об этих расходах.

Крупный кризис, который в 1914 году пошатнул кредиты всего мира, отразился в миниатюре и в сберкнижке Кэткарта. Кредиты из российских и немецких источников больше не поступали, а доходы от французских акций резко снизились до четверти от первоначальной суммы, так как война принесла разрушение виноградникам и забрала рабочих. В течение первого года или около того существенные дивиденды поступали от капитала, вложенного во французскую ренту; затем на кредитную сторону счета поступила зловещая сумма в 20 тысяч франков и, шестью месяцами позже, еще 30 тысяч франков. За этим быстро последовал обвал. Паркер мог отчетливо представить себе те краткие записки с фронта, дающие распоряжение на продажу правительственных ценных бумаг, поскольку сбережения прошлых шести лет растаяли в водовороте растущих цен и снижения курса валют. Дивиденды становились меньше и меньше и, наконец, перестали поступать; затем последовало еще более зловещее поступление ряда сумм на дебетовую сторону, представляющих собой расходы на продление простых векселей.

Около 1918 года ситуация стала острой, и несколько записей показали отчаянную попытку Кэткарта исправить ситуацию, играя на обмене валют. Через банк были совершены закупки немецких марок, российских рублей и румынских леев. Мистер Паркер сочувственно вздохнул, увидев это: он подумал о 12 фунтах, которых стоили иллюзорные произведения искусства гравера, лежащие в столе у него дома. Он знал, что они были бесполезной бумагой, но все же его аккуратный разум не Мог смириться с мыслью о том, чтобы уничтожить их. Очевидно, Кэткарт счел марки и рубли очень ненадежной вещью.

Приблизительно в это время сберкнижка Кэткарта отражает выплату различных сумм наличными, некоторые из них были крупными, некоторые — мелкими, нерегулярно по времени и без особой последовательности. В декабре 1919 года один из этих платежей составил целых 35 тысяч франков.

Паркер сначала предположил, что эти суммы могли представлять дивиденды от некоторых отдельных ценных бумаг, которые Кэткарт держал у себя, не проводя через банк. Он тщательно обыскал комнату в надежде обнаружить сами обязательства или по крайней мере какие-нибудь заметки о них, но поиски оказались напрасными, и он решил, что Кэткарт разместил их в каком-то секретном месте или что эти непонятные кредиты представляли какой-то другой источник дохода.

Кэткарт, очевидно, умудрился демобилизоваться почти сразу (благодаря, без сомнения, его предыдущим частым визитам к выдающимся правительственным деятелям) и провел длительный отпуск на Ривьере. Последующее затем посещение Лондона совпало с получением 700 фунтов, которые, будучи конвертированные во франки по тогдашнему обменному курсу, добавили к счету весьма существенную сумму. С этого момента издержки и поступления были более или менее равномерно сбалансированы, суммы чеков, подлежащих оплате им самим, существенно увеличились и участились, в то время как в течение 1921 года доход от виноградника становился все более стабильным.

Мистер Паркер подробно записал всю эту информацию и, откинувшись на спинку стула, оглядел квартиру. Он чувствовал — не в первый раз — отвращение к своей профессии, исключившей его из большого мужского сообщества, члены которого верят на слово друг другу и уважают личную жизнь. Он вновь раскурил трубку и продолжил свой отчет.

Информация, полученная от мсье Турю, управляющего банком «Лионский Кредит», полностью подтверждала информацию, содержащуюся в сберкнижке. Мсье Кэткарт в основном совершал свои платежи векселями маленького достоинства.

Один или два раза у него был овердрафт по текущему счету — не очень большой, и он пополнял его в течение нескольких месяцев. Он, конечно, пострадал от уменьшения дохода, как и все мы, но его счет никогда не давал банку повода для беспокойства. В настоящее время на нем было около 14 тысяч франков. Мсье Кэткарт был всегда очень приятный клиент, но не общительный — очень корректный.

Информация, полученная от консьержа: мсье Кэткарт появлялся не часто, но он был очень мил. Он никогда не забывал сказать «Добрый день, Бургуа», входя или выходя. К нему иногда приходили гости — джентльмены в смокингах. Они играли в карты. Мсье Бургуа никогда не препровождал к нему каких бы то ни было особ женского пола, кроме одного раза, в феврале прошлого года, когда он давал обед для нескольких леди очень комильфо, которые привели с собой его невесту, милую блондинку. Мсье Кэткарт часто закрывал квартиру и уезжал на несколько недель или месяцев. Он был очень аккуратный молодой человек. У него никогда не было камердинера. Мадам Леблан, кузина его покойной жены, поддерживала чистоту в квартире мсье. Мадам Леблан очень достойная женщина. Ну конечно, мсье может получить адрес мадам Леблан.

Информация, полученная от мадам Леблан: мсье Кэткарт был очаровательный молодой человек, и у него было очень приятно работать. Очень щедрый и очень интересовался семьей. Мадам Леблан огорчилась, услышав, что он мертв, да еще накануне бракосочетания с дочерью английской миледи. Мадам Леблан видела мадемуазель в Прошлом году, когда она навещала мсье Кэткарта в Париже; она считала, что молодой леди необыкновенно повезло. Очень немногие молодые люди столь же серьезны, как Мсье Кэткарт, особенно если они так же красивы.

Мадам Леблан знала многих молодых людей, и она могла рассказать немало историй, если бы была расположена, но ни одной — о мсье Кэткарте. Он не всегда пользовался своими комнатами; обычно он предупреждал о своем приезде, и она тогда заранее приводила квартиру в порядок. Все его вещи всегда были на своих местах; в этом отношении он не был похож на английских джентльменов, которых знала мадам Леблан и у которых все в доме было вверх дном. Мсье Кэткарт всегда очень хорошо одевался и часто принимал ванну; он походил на женщину в том, что касается туалета, бедный джентльмен. Так он мертв. Бедный мальчик! Это известие отбило аппетит у мадам Леблан.

Информация, полученная от мсье префекта полиции: абсолютно ничего. Мсье Кэткарт никогда не попадал в поле зрения полиции. В отношении денежных сумм, упомянутых мсье Паркером, — если мсье предоставит ему номера некоторых векселей, можно Попытаться отследить их.

Куда ушли деньги? У Паркера на этот счет имелись только две версии — незаконная организация или шантаж. Конечно, у такого привлекательного мужчины, каким был Кэткарт, вполне могла быть женщина или даже две, о чем консьерж мог и не догадываться. Конечно, человек, который имел обыкновение обманывать в картах — если он обманывал в картах, — мог оказаться во власти того, кто слишком много знал. Примечательно, что таинственные поступления наличных начались как раз тогда, когда его сбережения были истощены; казалось вероятным, что они представляли нерегулярную прибыль от азартной игры — в казино, на бирже или, если история Денвера имела под собой основание, от нечестной игры. В целом Паркер больше склонялся к версии шантажа. Это соответствовало остальной части картины, которую он и лорд Питер восстановили в Ридлсдейле.

Две или три вещи, однако, все еще смущали Паркера. С чего бы это вымогатель должен был тащиться в Йоркширские болота на мотоцикле с коляской? Кому принадлежал зеленоглазый кот? Это была ценная безделушка. Кэткарт предложил ее в счет расплаты? Это выглядело как-то по-дурацки. Можно было только предположить, что вымогатель отказался от нее с презрением. Кот был в распоряжении Паркера, и ему пришло в голову, что было бы разумно оценить его у ювелира. История с мотоциклистом была запутана, как и история с котом, но более всего была запутана история с леди Мэри.

Почему леди Мэри лгала на дознании? В том, что она лгала, Паркер ничуть не сомневался. Он не поверил всей истории о втором выстреле, который разбудил ее. Что привело ее к двери оранжереи в три часа утра? Кому принадлежал чемодан — если это был чемодан, — который прятали среди кактусов? К чему этот продолжительный нервный срыв без особых симптомов, который освободил леди Мэри от дачи показаний перед судьей и от ответа на вопросы ее брата? Могла ли леди Мэри присутствовать на беседе в кустарнике? Если так, Уимзи и он обязательно нашли бы ее следы. Была ли она в сговоре с вымогателем? Это была неприятная мысль. Пыталась ли она помочь своему жениху? У нее было собственное денежное содержание — весьма щедрое, насколько Паркер знал от герцогини. Могла ли она попробовать помочь Кэткарту деньгами? Но в этом случае почему бы не сообщить все, что она знала? Худшим для Кэткарта, всегда считавшего, что обман в картах — самое плохое, был теперь вопрос общественного знания, а сам он был Мертв.

Если она знала правду, почему не рассказала ее и не спасла своего брата?

И тут его посетила мысль еще более неприятная. Что, если тот, кого госпожа Марчбэнкс слышала в библиотеке, был не Денвер, а кто-то другой? Некто, у кого, возможно, была назначена встреча с вымогателем, или тот, кто был на его стороне против Кэткарта, кто знал, что беседа могла быть опасной. Обратил ли он сам надлежащее внимание на лужайку между домом и чащей? Могло ли утро четверга отображаться достоверно на истоптанной траве, которой дождь вернул первоначальный вид? Все ли следы они с Питером нашли в лесу? Может, все же тот выстрел произвел человек из их ближайшего окружения? И, наконец, кому принадлежал зеленоглазый кот?

Предположения, одно ужаснее другого, переполняли ум Паркера. Он взял фотографию Кэткарта, которой снабдил его Уимзи, и смотрел на нее долго и с любопытством. У капитана Кэткарта было смуглое, красивое лицо; волосы черные и слегка волнистые, нос большой и правильной формы, большие, темные глаза — одновременно внимательные и высокомерные. Рот был хорош, хотя губы немного полноваты, с намеком на чувственность при более детальном рассмотрении; на подбородке ямочка. Паркер искренне признался себе, что лицо этого человека не привлекало его; он был бы склонен окрестить его «байроническим вредителем», но опыт подсказывал ему, что лица такого типа могут вызывать сильные чувства у женщин: любовь или ненависть.

Совпадения обычно бывают злыми шутками со стороны Провидения. Мистеру Паркеру благоволил, если так можно сказать, некий олимпийский юмор. Как правило, такое редко случалось с ним; это было больше в стиле Уимзи.

Паркер проделал путь от скромных начал к представительному назначению в отдел уголовного розыска благодаря скорее сочетанию упорной работы, проницательности и осторожности, чем захватывающей демонстрации счастливых догадок или умению оседлать фортуну на гребне волны. На сей раз, однако, им «руководили» сверху, что являлось лишь частью природы вещей и людей, к которым он должен был испытывать отчетливое отсутствие благодарности за это.

Он закончил свой отчет, аккуратно положил все обратно в стол и пошел в полицейский участок договариваться с префектом о ключах и установке пломб. Был еще ранний вечер и не слишком холодно; поэтому он решил отогнать мрачные мысли за кофе с коньяком в «Буль Миш», за чем последовала прогулка по парижским магазинам. Будучи по натуре добрым и домашним человеком, он обдумывал идею относительно покупки чего-нибудь парижского для своей старшей сестры, которая была не замужем и вела довольно тоскливую жизнь в Барроуин-Фернесс. Паркер знал, что она будет в неописуемом восторге от прозрачных лоскутков кружевного нижнего белья, которое никто, кроме нее самой, никогда не увидит. Мистер Паркер не был человеком, которого бы испугала трудность покупки нижнего белья для леди ввиду незнания языка; он был не слишком изобретательным. Он помнил, как ученый судья однажды спросил в суде, что такое кофточка, и не находил ничего особенно смущающего в описании этого предмета одежды. Он решил, что найдет настоящий парижский магазин и спросит насчет кофточки. Это позволит ему начать, а затем мадемуазель покажет другие вещи, и тогда не придется спрашивать еще что-нибудь.

Таким образом, к шести часам он прогуливался по Улице Мира с небольшой коробкой под мышкой. Он потратил гораздо больше денег, чем намеревался, зато пригрел знание.

Он знал теперь наверняка, что такое кофточка, и Первые в жизни понял, что крепдешин не имеет никакого отношения к крепу и в большинстве своем удивительно дорог. Молодая леди была очаровательно доброжелательна и, фактически ничего не внушая исподволь, умудрилась заставить своего клиента войти во вкус парижских бутиков. Он чувствовал, как его французский улучшался. Улица была переполнена людьми, медленно прогуливающимися мимо ярких витрин магазинов. Мистер Паркер остановился и беспечно глядел на великолепную выставку драгоценностей, как будто колебался между жемчужным ожерельем ценой в 80 тысяч франков и подвеской из бриллиантов и аквамаринов в платине.

И там, злобно подмигивая ему из-под ярлыка с надписью «Удача», висел зеленоглазый кот.

Кот уставился на мистера Паркера, а мистер Паркер уставился на кота. Это был не какой-нибудь обычный кот. Это был кот с индивидуальностью. Его крошечное изогнутое тело искрилось алмазами, платиновые лапы были прижаты друг к другу, а поднятый вверх блестящий хвост преисполнен чувственного удовольствия от трения о какой-то любимый предмет. Его голова, слегка наклоненная в одну сторону, казалось, требовала, чтобы ее пощекотали под челюстью. Это было миниатюрное произведение искусства, а не работа ремесленника. Мистер Паркер порылся в своем бумажнике. Он посмотрел на кота в руке и на кота в витрине. Они были похожи. Удивительно похожи. Они были идентичны. Мистер Паркер прошел в магазин.

— У меня есть вот что, — сказал мистер Паркер молодому человеку за прилавком, — бриллиантовый кот, который очень напоминает того, которого я заметил в вашей витрине. Не будете ли вы так любезны сообщить мне, какова стоимость такого кота?

Молодой человек ответил незамедлительно:

— Ну, конечно, мсье. Цена кота пять тысяч франков. Он, как вы заметили, сделан из самых лучших материалов. Кроме того, это работа художника и стоит больше, чем рыночная цена камней.

— Это, я предполагаю, талисман?

— Да, мсье; он приносит большую удачу, особенно в картах. Многие леди покупают эти маленькие предметы. У нас здесь есть и другие талисманы, но все этого особого дизайна, они имеют сходное качество и цену. Мсье может быть уверен, что его кот породистый.

— Я предполагаю, что таких котов можно купить повсюду в Париже, — сказал Паркер беспечно.

— О, нет, мсье, если вы хотите приобрести пару вашему коту, я рекомендую вам поторопиться. Для начала мсье Брике сделал два десятка этих котов, а сейчас их осталось только три, включая того, что в витрине. Я полагаю, что он не будет делать еще. Повторять вещь часто — значит опошлить ее. Будут, конечно, другие коты…

— Мне не нужен другой кот, — сказал мистер Паркер, внезапно заинтересовавшись. — Правильно ли я понял, что коты типа этого продает только мсье Брике? Что мой кот из вашего магазина?

— Несомненно, мсье, это один из наших котов. Этих маленьких животных делает наш мастер — гений, который сделал многие из наших самых прекрасных изделий.

— Я полагаю, что невозможно выяснить, кому был продан этот кот?

— Если он был продан из-за прилавка за наличные деньги, это будет трудно, но если покупка была занесена в наши книги, выяснить это вполне возможно, если мсье желает.

— Я очень желаю этого, — сказал Паркер, доставая свое удостоверение. — Я — агент Британской полиции, и мне очень важно знать, кому этот кот первоначально принадлежал.

— В таком случае, — сказал молодой человек, — я должен сообщить владельцу.

Он понес карточку в подсобное помещение и теперь Появился с тучным джентльменом, которого представил Как мсье Брике.

В личном кабинете мсье Брике были извлечены конторские книги и разложены на столе.

— Вы понимаете, мсье, — сказал мсье Брике, — что я Могу сообщить вам имена и адреса только тех покупателей, которые купили эту вещь по безналичному расчету.

Однако вряд ли столь дорогая покупка может быть оплачена наличными деньгами. Хотя при наличии богатых англосаксов такой инцидент вполне мог произойти. Нам не придется возвращаться ранее, чем в начало года, когда эти коты были сделаны. — Он вел коротким и толстым пальцем вниз по страницам бухгалтерской книги. — Первая покупка была 19 января.

Мистер Паркер записывал различные имена и адреса, и по прошествии получаса мсье Брике сказал с заключительной интонацией:

— Это все, мсье, сколько имен у вас получилось?

— Тринадцать, — сказал Паркер.

— И еще три кота осталось — первоначальное количество было двадцать — так что четыре, должно быть, были проданы за наличные деньги. Если господин желает проверить это, мы можем проконсультироваться в журнале.

Поиск в журнале оказался более долгим и утомительным, но в конечном счете четыре проданных кота были найдены: один — 31 января, другой — 6 февраля, третий — 17 мая и последний — 9 августа.

Мистер Паркер поднялся и собрался уходить, расточая массу комплиментов и благодарностей, когда внезапная ассоциация идей и дат побудила его показать фотографию Кэткарта мсье Брике и спросить, узнает ли он этого человека.

Господин Брике покачал головой.

— Я уверен, что он — не один из наших постоянных клиентов, — сказал он, — у меня очень хорошая память на лица. Я считаю обязательным для себя знать любого, кто имеет у меня значительный счет. И лицо этого джентльмена не такое уж незаметное. Но давайте спросим моих помощников.

Большинство сотрудников не сумели опознать джентльмена на фотографии, и Паркер уже было собирался положить ее обратно в бумажник, когда молодая леди, которая только что закончила продавать обручальное кольцо тучному пожилому еврею, подошла и сказала без колебаний:

— Я видела этого мсье. Это англичанин, который купил алмазного кота для милой блондинки.

— Мадемуазель, — сказал Паркер нетерпеливо, — я молю вас оказать мне любезность и вспомнить все в подробностях.

— Прекрасно, — сказала она. — Это лицо не из тех, которые можно забыть, особенно если ты женщина. Джентльмен купил алмазного кота и оплатил покупку — нет, я ошибаюсь. Это леди купила его, и я вспоминаю теперь, что удивилась тому, что она заплатила сразу наличными, ведь леди обычно не носят такие большие суммы. Джентльмен также сделал покупку. Он купил черепаховый гребень с бриллиантом для леди, а затем она выразила желание подарить ему нечто, что приносит удачу, и спросила у меня, какой талисман помогает выигрывать в карты. Я показала ей некоторые драгоценные камни, которые больше подходят для джентльмена, но она увидела этих котов и влюбилась в них. Она сказала, что у него должен быть кот и ничто иное. Она спросила меня, так ли это, и я сказала: «Несомненно, и мсье никогда не должен играть без него», — тут он рассмеялся и обещал всегда иметь его при себе, когда будет играть.

— И как она выглядела, эта леди?

— Блондинка, мсье, и очень симпатичная; довольно высокая и стройная, очень хорошо одетая. Большая шляпа и темно-синий костюм. Что еще? Ну да, она была иностранка.

— Англичанка?

— Я не знаю. Она говорила по-французски очень, очень хорошо, почти как француженка, но с небольшим намеком на акцент.

— На каком языке она говорила с джентльменом?

— На французском, мсье. Понимаете, мы говорили все вместе, и они оба постоянно обращались ко мне, так что весь разговор шел на французском. Джентльмен говорил по-французски прелестно, только его одежда и определенные черты во внешности позволили мне предположить, что он англичанин. Леди говорила также свободно, но время от времени можно было заметить легкий акцент. Конечно, я отходила от них один или два раза, чтобы достать товар из витрины, и они продолжали говорить и тогда; я не знаю, на каком языке.

— Теперь, мадемуазель, вы могли бы сказать мне, как давно это было?

— Ах, боже мой, это довольно трудно. Мсье знает, что дни следуют друг за другом и похожи один на другой. Подождите.

— Мы можем посмотреть в журнале, — вставил слово мсье Брике, — когда алмазный гребень был продан вместе с алмазным котом.

— Конечно, — сказал Паркер торопливо. — Давайте вернемся назад.

Они вернулись и обратились к записям за январь, где не нашли ничего полезного. Но в графе за 6 февраля они прочитали:

Черепаховый гребень с бриллиантами — 7500франков. Кот с бриллиантами — 5000 франков (Форма С-5).

— Все совпадает, — сказал Паркер уныло.

— Мсье не кажется довольным, — предположил ювелир.

— Мсье Брике, — сказал Паркер, — я более чем благодарен вам за вашу огромную доброту, но искренне признаю, что из всех двенадцати месяцев в году я предпочел бы любой другой.

Паркеру весь этот эпизод показался таким раздражающим для его чувств, что он купил две газеты с анекдотами и, принеся их в «Будэ» на углу улицы Аугуста Леопольда, с серьезным видом принялся читать во время ужина, пытаясь привести в порядок свои мысли. Возвратившись в свою скромную гостиницу, он заказал выпить и сел писать письмо лорду Питеру. Это была медленная работа, и он, казалось, не особенно смаковал ее. Заключительный параграф был следующим:

Я изложил Вам все без какого бы то ни было комментария. Вы сможете сделать собственные выводы, как и я, — но лучше, я надеюсь, так как мои озадачивают и бесконечно волнуют меня. Они все могут быть высосаны из пальца — думаю, что это так; но смею надеяться, что с Вашей стороны появится что-нибудь, что позволит иначе интерпретировать факты. Я чувствую, что-то должно проясниться. Я бы предложил передать работу кому-либо еще, но другой человек может делать еще более скоропалительные выводы, чем я, и внесет беспорядок во все дело. Но, конечно, если Вы решите, я скажусь внезапно больным в любой момент. Дайте мне знать. Если Вы думаете, что мне следует продолжать копать здесь, не могли бы Вы раздобыть фотографию леди Мэри Уимзи и выяснить, если возможно, об алмазном гребне и зеленоглазом коте, а также в какие точно дни леди Мэри была в Париже в феврале. Она говорит по-французски так же, как и Вы? Сообщите мне, как у Вас дела.

Искренне Ваш,

Чарльз Паркер.

Он тщательно перечитал письмо и отчет и запечатал их. Затем он написал своей сестре, аккуратно запаковал посылку и позвонил, чтобы пришел камердинер.

— Я хочу, чтобы это было отправлено немедленно заказным письмом, — сказал он, — а пакет должен быть отправлен завтра как посылка.

После этого он лег спать и перед сном читал комментарии к «Посланию иудеям», чтобы заснуть.

Ответ лорда Питера прибыл с обратной почтой:

Дорогой Чарльз, не волнуйтесь. Мне самому все это ужасно не нравится, но я предпочел бы, чтобы этим делом занимались Вы, а не кто-либо другой. Как Вы говорите, обычному полицейскому малому все равно, кого он арестовывает, если он кого-то арестовывает, и в большинстве своем он является самым омерзительным человеком, копающимся в Ваших делах. Я думаю о том, как оправдать моего брата — это первое соображение; в конце концов, все что угодно будет лучше, чем если Джерри повесят за преступление, которого он не совершал. Кто бы ни сделал это, пусть лучше пострадает виновный, чем невиновный. Так что продолжайте.

Я прилагаю две фотографии — это все, что мне удалось достать на настоящий момент. Одна в форме медсестры — довольно потрепанная, а на другой все скрыто большой шляпой.

У меня было чертовски странное небольшое приключение здесь в среду, о котором я расскажу Вам при встрече. Я нашел женщину, которая, очевидно, знает больше, чем должна, и весьма многообещающего хулигана, только, боюсь, у него есть алиби. Также у меня есть шаткое предположение о ключе к № 10. Больше ничего не случилось в Норталертоне, за исключением того, что Джерри, конечно, был привлечен к уголовной ответственности.

Моя мать, слава богу, здесь! И я надеюсь, что она чего-нибудь добьется от Мэри, но ей стало хуже в эти два последних дня — я подразумеваю Мэри, а не мою мать, — она ужасно больна. Доктор Тингамми — настоящий осел — не может справиться с этим. Мать говорит, это ясно, как белый день, и она остановит это, если я наберусь терпения на день или два. Я заставил ее спросить о гребне и коте. М. отрицает кота полностью, но признает алмазную гребенку, купленную в Париже, — говорит, что не может вспомнить, где купила ее, чек потеряла, но она не стоила 7500 франков. Она была в Париже со 2 по 20 февраля. Моя главная задача теперь — встретиться с Лаббоком и выяснить небольшой вопрос относительно серебряного песка.

Выездная сессия суда присяжных состоится в первую неделю ноября, фактически в конце следующей недели. Это несколько ускоряет дело, но они не могут судить его там; ничто не будет иметь значения, кроме большого жюри, которое должно подобрать наиболее подходящую статью для обвинительного акта.

После этого мы можем откладывать решение дела сколько угодно. Это будет дьявольски трудное дело. Заседание парламента и все такое. Старина Биггс за своим мраморным фасадом жутко обеспокоен. Я действительно не понимаю, к чему устраивать такую шумиху вокруг суда пэров. Это случается примерно раз в шестьдесят лет, и процедура столь же стара, как и королева Елизавета.

Они должны назначить председателя суда пэров по этому случаю и бог знает что еще. Им предстоит разъяснить комиссии, что это нужно только для особого случая, потому что когда-то, во времена Ричарда II, председатель суда пэров был ужасно большой шишкой и привык управлять предками. Так, когда Генрих IV взошел на трон и служба перешла в руки короны, он сохранил эту должность, а теперь человека назначают на время: для коронации и таких представлений, какое будет с участием Джерри.

Король всегда притворяется, что не знает о роли лорда-распорядителя на коронации, пока не наступит время, и ужасно удивляется появлению того, кто выполняет всю работу. Вы знали об этом? Я — нет. Мне Рассказал Биггс.

Не стоит унывать. Притворитесь, что не знаете, что некоторые из этих людей — мои родственники. Моя мать шлет Вам свои наилучшие пожелания и все такое прочее и надеется, что скоро снова увидит Вас. Бантер шлет что-то надлежащее и почтительное; я забыл что.

Ваш собрат по расследованию,

ИВ.

P.S. Может также оказаться, что улика от фотографий будет совершенно неубедительной.

 

Глава 6 МЭРИ ВЕСЬМА ПРОТИВОРЕЧИВА

В день открытия Йоркской выездной сессии суда присяжных большое жюри утвердило проект обвинительного акта против Джеральда, герцога Денверского, в деле об убийстве. Джеральд, герцог Денверский, соответственно был представлен на суд, и судья объявил — о чем, собственно, и рассказывала миру в течение последних двух недель каждая газета в стране, — что он, будучи обычным судьей с присяжными из простолюдинов, недостаточно компетентен для того, чтобы судить пэра королевства. Он добавил, однако, что сообщит об этом лорд-канцлеру (который также в течение последних двух недель тайно вычислял место в Королевской галерее и выбирал лордов для создания специального комитета). Затем в соответствии с приказом благородный заключенный был уведен.

Спустя день или два в сумраке лондонского дня мистер Чарльз Паркер звонил в дверь квартиры второго этажа в доме № 110-А на Пиккадилли. Дверь открыл Бантер, который сообщил с доброй улыбкой, что лорд Питер вышел на несколько минут, но ожидал его, и не будет ли мистер Паркер любезен войти и подождать.

— Мы приехали только сегодня утром, — добавил камердинер, — и еще не все привели в порядок, сэр, если вы извините нас. Не согласитесь ли выпить чашечку чая?

Паркер принял предложение и с наслаждением погрузился в угол «Честерфилда». После экстраординарного дискомфорта французской мебели он находил утешение в расслабляющей упругости, в подушках под головой и превосходных сигаретах Уимзи. Что имел в виду Бантер, говоря, что они еще «не совсем привели в порядок» вещи, он не мог догадаться. Танцующие языки пламени весело отражались на безупречно чистой поверхности черного кабинетного рояля; переплеты из телячьей кожи редких изданий лорда Питера мягко поблескивали на фоне стен черного и бледно-желтого цвета; в вазах стояли темно-желтые хризантемы; на столе лежали самые последние номера всех газет, как если бы хозяин никогда не отсутствовал.

Выпив свой чай, мистер Паркер достал фотографии леди Мэри и Дэниса Кэткарта из нагрудного кармана. Прислонив к заварному чайнику, он вглядывался в них, переводя взгляд с одной на другую, как будто пытаясь найти разгадку в еле заметных улыбках и многозначительных взглядах. Он обратился снова к своим парижским запискам, отмечая карандашом различные пункты.

— Проклятие! — сказал мистер Паркер, пристально глядя на леди Мэри. — Проклятие — проклятие — проклятие…

Ход его мыслей был необычайно интересным. Образы за образами, полные предположений, роились в его мозгу. Конечно, в Париже невозможно думать должным образом — там слишком неудобно и в домах центральное отопление. Здесь же, где распутано так много проблем, был подходящий, умиротворяющий огонь. Кэткарт сидел перед камином. Конечно, он хотел обдумать проблему. Когда коты сидели, глядя в огонь, они обдумывали проблемы. Странно, что он не подумал об этом раньше. Когда зеленоглазый кот сидел перед огнем, он погружался прямо в своего рода богатое, черное, бархатное многомыслие, в котором все имело значение. Было наслаждением иметь способность думать так ясно, как теперь, потому что иначе было бы жаль превышать ограничение скорости — и черные болота так быстро раскачивались вокруг.

Но теперь он действительно получил формулу и не забудет ее. Связь была именно там — близка, прозрачна, удивительно отчетлива.

— Кот стеклодува не бьется, — сказал мистер Паркер громко и отчетливо.

— Приятно слышать это, — ответил лорд Питер с дружественной усмешкой. — Хорошо вздремнули, дружище?

— Я — что? — спросил мистер Паркер. — Эй! Вы имеете в виду, что я дремал? Мне в голову пришли такие мысли, а вы спугнули их. Что это было? Кот — кот — кот… — Он пытался нащупать наугад.

— Вы сказали «кот стеклодува не бьется», — парировал лорд Питер. — Это совершенно потрясающие слова, но я не знаю, что вы подразумеваете под этим.

— Не бьется? — переспросил мистер Паркер, слегка краснея. — Не бьется — о, ну, возможно, вы правы, я, похоже, отключился на какое-то время. Но, знаете, я думал, что только что нашел ключ к отгадке всего этого. Я придавал большое значение той фразе. Даже теперь… Нет, ход моих мыслей, кажется, был не совсем гладким. Какая жалость. Мне представлялось, что все стало так ясно.

— Не берите в голову, — сказал лорд Питер. — Только вернулись?

— Пересек пролив вчера вечером. Какие-нибудь новости?

— Множество.

— Хорошие?

— Нет.

Глаза Паркера блуждали по фотографиям.

— Я не верю этому, — сказал он упрямо. — Будь я проклят, если поверю хоть одному слову.

— Какому слову?

— Какому бы то ни было.

— Вам придется поверить этому, Чарльз, насколько мне известно, — мягко сказал его друг, наполняя свою трубку решительными маленькими толчками пальцев.

— Я не говорил, — толчок, — что Мэри, — толчок, — убила Кэткарта, — толчок, толчок, — но она солгала, — толчок, — и не один раз, — толчок, толчок. — Она знает, кто сделал это, — толчок, — и подготовилась, — толчок. — Она симулировала болезнь и лгала, чтобы укрыть парня, — толчок, — и мы должны заставить ее говорить. — Он чиркнул спичкой и раскурил трубку несколькими сердитыми небольшими затяжками.

— Если вы думаете, — сказал мистер Паркер с некоторой горячностью, — что эта женщина, — он указал на фотографию, — замешана в убийстве Кэткарта, мне не важно, какие у вас улики, вы… Пропади оно все пропадом, Уимзи, ведь она — ваша сестра.

— А Джеральд — мой брат, — сказал Уимзи спокойно. — Вы, надеюсь, не предполагаете, что я сам получаю от этого удовольствие? Но я думаю, что мы достигнем лучших результатов, если попробуем сдерживать наши эмоции.

— Мне ужасно жаль, — сказал Паркер. — Не могу понять, почему я сказал это — ужасно дурные манеры — прошу прощения, старина.

— Лучшее, что мы можем сделать, — сказал Уимзи, — смотреть уликам в лицо, каким бы уродливым оно ни было. И я согласен с тем, что некоторые из них — настоящие горгульи. Моя мать появилась в Ридлсдейле в пятницу Она сразу поднялась наверх и завладела Мэри, в то время как я слонялся в коридоре и дразнил кота, и вообще доставлял самому себе неприятности. Вы знаете. Вызвали старого доктора Торпа. Я пошел и сел на сундук на лестничной площадке. Зазвенел колокольчик, и Элен поднялась наверх. Мать и Торп выглянули и поймали ее как раз у комнаты Мэри. Они много тараторили, а потом мать быстро прошла по коридору в ванную, ее каблуки стучали, а серьги буквально танцевали от раздражения. Я прокрался за ними к двери ванной, но ничего не мог видеть, потому что они закрыли собой дверной проем, но я слышал, как мать сказала: «Итак, теперь вот что я вам скажу», а Элен воскликнула: «Боже мой! Ваша милость, кто бы мог подумать?» «Все, что я могу сказать, — продолжила моя мать, — это то, что если бы мне пришлось положиться на вас для спасения от убийства мышьяком или каким-нибудь другим порошком с названием, подобным анемонам — вы понимаете, о чем я, — с помощью которого этот очень привлекательный мужчина с нелепой бородой расправился со своей женой и тещей (причем последняя была значительно более привлекательна из них двоих, бедняжка), я была бы уже анатомирована и проанализирована доктором Спилсбери — такая ужасно неприятная у него работа, и бедные маленькие кролики, как мне их жаль». — Уимзи сделал паузу, чтобы передохнуть, и Паркер засмеялся, несмотря на свое беспокойство.

— Не буду ручаться за точность слов, — продолжал Уимзи, — но таков был их смысл, вы знаете стиль моей матери. Старый Торп пытался выглядеть достойно, но мать беспокоилась, подобно маленькой курице, и говорила, пристально глядя на него: «В мои дни мы называли это истерикой и непослушанием. Мы не позволяли девочкам пускать нам пыль в глаза, наподобие этого. Я предполагаю, что вы называете это неврозом, или мнимым желанием, или рефлексом и нянчитесь с этим. Наверное, вы позволили этому глупому ребенку сделать себя действительно больным. Вы совершенно смешны и в большей Степени неспособны заботиться о себе, как многие младенцы, но есть множество бедных малюток в трущобах, которые заботятся о целых семействах и проявляют больше здравого смысла, чем все вы вместе взятые. Я очень рассержена на Мэри за то, что она показывает себя с такой стороны, и она не достойна сожаления». Вы знаете, — сказал Уимзи, — я думаю, в том, что говорит мать, есть много смысла.

— Я верю вам, — сказал Паркер.

— Впоследствии я завладел вниманием матери и спросил ее, что все это значило. Она ответила, что Мэри не рассказала ей ничего ни о себе, ни о своей болезни, только попросила оставить ее одну. Затем пришел Торп и стал говорить о нервном шоке, сказал, что не может понять эти приступы болезни и не знает, почему у Мэри скачет температура. Мать выслушала и велела ему пойти и посмотреть, какая температура сейчас. Что он и сделал, и в середине этого процесса мать отозвала его к туалетному столику. Но, будучи коварным стреляным воробьем, вы понимаете, она смотрела в зеркало и обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как Мэри стимулирует термометр к ужасному скачку бутылкой горячей воды.

— Да, будь я проклят! — воскликнул Паркер.

— Так же отреагировал и Торп. Все было так, как сказала мать, и если бы он не был слишком старым воробьем, чтобы попасться на такую древнюю уловку, ему не пришлось бы представлять себя умудренным опытом семейным врачом. Затем она спросила Мэри о приступах болезни, когда они случались и как часто, было ли это после приема пищи или перед едой и так далее, и, наконец, выяснилось, что они случались через некоторое время после завтрака, а иногда в другое время. Мать сначала не могла ничего понять, потому что еще до того обыскала всю комнату на предмет бутылок и тому подобных вещей, пока, наконец, не спросила, кто стелет постель, думая, вы понимаете, что Мэри могла что-нибудь прятать под матрацем. Итак, Элен сказала, что это обычно делала она, пока Мэри принимала ванну. «Когда это?» — спрашивает мать. «Как раз перед завтраком», — мямлит девушка. «Да простит вам Бог вашу глупость, — говорит моя мать. — Почему вы не сказали этого прежде?» И вот они все потянулись в ванную, а там на полке позади солей для ванн, жидкой мази Эллимана и бальзама Крашчена, зубных щеток и прочего спокойно стоит семейная бутылка ипекакуаны — на три четверти пустая! Мать сказала — хотя я уже говорил, что она сказала. Между прочим, как бы вы написали слово «ипекакуана»?

Мистер Паркер написал.

— Проклятие! — сказал лорд Питер. — Я рассчитывал поставить вас в тупик на этот раз. Наверное, вы заранее посмотрели это слово в словаре. Ни один порядочный человек не напишет «ипекакуана» правильно с первого раза. Так или иначе, как вы говорили, легко видеть, с какой стороны в нашем семействе детективный инстинкт.

— Я не говорил так…

— Я знаю. Почему не говорили? Я думаю, что таланты моей матери заслуживают некоторого признания. Я сказал ей об этом, и она ответила такими памятными словами: «Мой дорогой мальчик, ты можешь дать этому длинное название, если хочешь, но я — старомодная женщина и называю это материнским чутьем; оно настолько редко для мужчин, что если бы оно у кого-нибудь Из них было, ты написал бы о нем книгу и назвал гением Шерлока Холмса». Потом я сказал матери (наедине, конечно): «Это очень хорошо, но я не могу поверить, что Мэри прибегла ко всем этим уловкам, сказалась ужасно больной и напугала нас всех, только чтобы обратить на себя внимание. Конечно, она не такая». Мать посмотрела на Меня пристально, как сова, и привела целую кучу примеров истерии, завершив их рассказом о служанке, которая разбрасывала парафин по всему дому, чтобы заставить живущих там думать, что их часто посещает приведение. А в конце она сказала, что если бы все эти новомодные доктора перестали изобретать подсознание и клептоманию, комплексы и другие причудливые описания для объяснения безнравственных поступков своих пациентов, то, как она думает, можно было бы точно так же воспользоваться очевидностью фактов.

— Уимзи, — сказал Паркер, будучи сильно возбужденным, — она подразумевала, что подозревает что-то?

— Мой дорогой друг, — ответил лорд Питер, — что бы ни было известно о Мэри, даже если все очевидно, моя мать знает истину. Я рассказал ей все, что мы знали до того момента, и она восприняла это в своей забавной манере. Вы понимаете, о чем я: никогда ни на что не отвечать прямо; затем она наклонила голову в сторону и сказала: «Если бы Мэри послушала меня и занялась чем-нибудь полезным вместо работы медсестрой, которая так ни к чему и не привела, если тебе интересно. Не то чтобы я имела что-то против членов Общества милосердия вообще, но эта глупая женщина, под началом которой работала Мэри, оказалась самым ужасным снобом на земле. Мэри могла бы заняться более разумными вещами, но она с ума сходила по Лондону. Я всегда буду говорить, что это вина того позорного клуба. Что можно ожидать от места, где едят ужасную пищу, все загнаны в подземелье, выкрашенное в розовый цвет, говорят на повышенных тонах, и никаких вечерних платьев — только советские джемпера и бакенбарды. Во всяком случае, я все высказала тому глупому старому человеку — что говорить об этом, — и они никогда не смогут придумать для себя лучшего объяснения». В самом деле, вы знаете, — сказал Питер, — я думаю, если кто-либо из них начнет копаться в прошлом Мэри, мать обрушится на них подобно тонне кирпичей.

— А что вы думаете сами? — спросил Паркер.

— Я еще не рассказал вам о самом неприятном, — сказал Питер. — Я только что узнал об этом и был ужасно потрясен, должен признать. Вчера я получил письмо от Лаббока, в котором говорилось, что он хотел меня видеть, поэтому я примчался сюда и заглянул к нему сегодня утром. Вы помните, я послал ему образец пятна с одной из юбок Мэри, который Бантер отрезал для меня? Я взглянул на него сам, и это пятно мне не понравилось, поэтому я послал его Лаббоку, ex abundantia cauteloe; и вынужден сообщить, что он подтвердил мою догадку. Это — человеческая кровь, Чарльз, и я боюсь, что это кровь Кэткарта.

— Но… я немного не понимаю.

— Итак, юбка, должно быть, была запятнана в день, когда Кэткарт умер, поскольку тогда вся компания последний раз была на болотах; если бы пятно оказалось на юбке ранее, Элен очистила бы ее. Впоследствии Мэри энергично отвергала попытки Элен забрать юбку и сделала дилетантское усилие самостоятельно отстирать пятно мылом. Отсюда мы можем заключить, что Мэри знала о наличии пятен и хотела избежать их обнаружения. Она сказала Элен, что кровь была от шотландской куропатки, что, должно быть, является преднамеренной ложью.

— Возможно, — сказал Паркер, борющийся с надеждой оправдать леди Мэри, — она только сказала: «О! Одна из птиц, должно быть, кровоточила» или что-то вроде этого.

— Я не верю, — сказал Питер, — что можно вымазать одежду в таком количестве человеческой крови и не знать об этом. Она, должно быть, становилась на колени прямо в кровь. Пятно было три или четыре дюйма в ширину.

Паркер мрачно покачал головой, занимая себя тем, что делал пометки.

— Итак, — продолжал Питер, — в среду вечером все Приходят, ужинают и ложатся спать, кроме Кэткарта, который убегает и остается снаружи. В 23.50 егерь Хардрав слышит выстрел, который, возможно, был произведен на поляне, где — давайте назовем это «несчастный случай» — имел место. Время выстрела также совпадает с данными медицинского освидетельствования, указывающего, что Кэткарт на момент обследования в 4.30 уже был мертв три или четыре часа. Очень хорошо. В 3.00 Джерри возвращается домой откуда-то и находит тело. Когда он склоняется над ним, из дома весьма кстати приходит Мэри в пальто, кепке и прогулочных ботинках. Теперь какова ее история? Она говорит, что в три часа была разбужена выстрелом.

Никто больше не слышал этого выстрела, и у нас есть показания миссис Петтигру-Робинсон, которая спала в соседней с Мэри комнате, по своему обыкновению оставив окно открытым, и которая бодрствовала с 2:00 и до того времени, когда забили тревогу, но не слышала никакого выстрела. По словам Мэри, выстрел был достаточно громким, чтобы быть слышимым с другой стороны здания. Не странно ли, что человек, в тот момент бодрствующий, клянется, что не слышал ничего похожего на шум, чтобы разбудить здорового молодого человека, спящего по соседству? И, во всяком случае, если этим выстрелом был убит Кэткарт, то он едва мог быть мертв, когда мой брат нашел его. И, опять-таки, откуда в этом случае у него взялось время, чтобы принести тело из кустарника к оранжерее?

— Мы осмотрели там всю землю, — сказал Паркер с выражением отвращения. — И сошлись во мнении, что не следует придавать значения истории с выстрелом.

— Боюсь, что мы должны придать большое значение этому, — сказал лорд Питер серьезно. — Теперь — что делает Мэри? Если она думала, что выстрел…

— Не было никакого выстрела.

— Я знаю это. Но я изучаю несоответствия в ее истории. Она сказала, что не подняла тревогу, подумав, что это, возможно, всего лишь браконьеры. Но если бы это были браконьеры, было бы абсурдом спускаться вниз и разузнавать, что к чему. Итак, она объясняет, что подумала на грабителей. Теперь — как она одевается, чтобы идти искать грабителей? Что вы или я сделали бы? Я думаю, надели бы ночную рубашку, пару неприметных шлепанцев и, возможно, прихватили кочергу или крепкую палку, но не пару прогулочных ботинок, пальто и шапку. Представьте себе!

— Это была дождливая ночь, — пробормотал Паркер.

— Мой дорогой друг, если вы ищете грабителей, вы не станете выходить и охотиться за ними, бегая по саду. Ваша первая мысль: они входят в дом, и ваша задача состоит в том, чтобы спокойно проскользнуть вниз и рассмотреть их с лестницы или из-за двери гостиной. Во всяком случае, представьте себе современную девушку, которая ходит без головного убора в любую погоду и в то же время задерживается, чтобы украсить себя шапкой для охоты на грабителя: черт побери, Чарльз, это неубедительно, знаете ли! Потом она идет прямо к оранжерее и наталкивается на труп, как будто заранее знала, где его искать.

Паркер снова покачал головой.

— Продолжим. Она видит Джеральда, склонившегося над телом Кэткарта. Что она говорит? Она спрашивает: в чем дело? Она спрашивает: кто это? Нет, она восклицает: «О боже! Джеральд, ты убил его», а затем, будто поразмыслив: «О, это Дэнис! Что случилось? Произошел несчастный случай?» А теперь это кажется вам естественным?

— Нет. Но мне представляется вполне вероятным, что она ожидала увидеть там не Кэткарта, но кого-то еще.

— Да? По-моему, это звучит так, будто она притворялась, что не знает, кто это. Сначала она говорит: «Ты убил его!» А затем, вспоминая, что она предположительно не знает, кто этот «он», спохватывается: «Ах, это Дэнис!»

— В любом случае, следовательно, если ее первое восклицание было искренним, она не ожидала обнаружить мужчину мертвым.

— Да, мы должны помнить это. Смерть была неожиданностью. Очень хорошо. Тогда Джеральд отправляет Мэри наверх, чтобы позвать на помощь. И здесь вступает в дело свидетельство, которое вы получили и прислали по почте. Вы помните, что рассказывала вам в поезде миссис Петтигру-Робинсон?

— О двери, хлопнувшей на лестничной площадке, вы имеете в виду?

— Да. Теперь я расскажу вам кое-что, что случилось со мной как-то утром. Я выбегал из ванной в моей обычной беззаботной манере, когда чертовски сильно ударился о тот старый сундук на лестничной площадке. Его крышка поднялась и закрылась, бам. Это навело меня на мысль, и я решил заглянуть внутрь. Я поднял крышку и рассматривал сложенное в нем постельное белье, когда услышал нечто похожее на затрудненное дыхание: рядом со мной стояла Мэри, глядя на меня и при этом бледная, как призрак. Она напугала меня, ей-богу, но это было ничто по сравнению с тем, как я напугал ее. Но она ничего не сказала мне и впала в истерику, и я отвел ее обратно в ее комнату. Но я заметил кое-что на тех простынях.

— Что же?

— Серебряный песок.

— Серебряный…

— Вы помните те кактусы в оранжерее, и место, куда кто-то поставил чемодан или что-то еще?

— Да.

— Там было рассыпано много серебряного песка, того, который насыпают вокруг некоторых видов луковиц и так далее.

— И он был внутри сундука?

— Да. Подождите минутку. После шума, который слышала миссис Петтигру-Робинсон, Мэри разбудила Фредди, а затем чету Петтигру-Робинсон и что потом?

— Она заперлась в своей комнате.

— Да. А вскоре после этого спустилась и присоединилась ко всем остальным в оранжерее, и именно в этот момент все заметили и запомнили, что она была в шапке, пальто поверх пижамы и ботинках на босу ногу.

— Вы предполагаете, — сказал Паркер, — что леди Мэри не спала и была одета, и в три часа она вышла через дверь оранжереи со своим чемоданом, ожидая встретить… убийцу ее… черт побери, Уимзи!

— Мы не должны заходить так далеко, — сказал Питер. — Будем считать, что она не ожидала найти Кэткарта мертвым.

— Хорошо, она вышла, возможно, чтобы встретить кого-то.

— Можно ли предположить — на время, — что она вышла встретить № 10? — осторожно предложил Уимзи.

— Наверное, мы можем сказать и так. Когда она включила фонарь и увидела герцога, наклонившегося над Кэткартом, она подумала, — ей-богу, Уимзи, я был прав, в конце концов! — когда она сказала: «Ты убил его!», она подразумевала № 10, она думала, что это было тело № 10.

— Конечно! — вскричал Уимзи. — Я дурак! Да. Затем она сказала: «Это Дэнис, что случилось?» Это вполне понятно. А что же она сделала с чемоданом?

— Теперь я могу себе все это представить, — закричал Паркер. — Когда она увидела, что тело не было телом № 10, она поняла, что № 10 должен быть убийцей. Так что ее игра была предназначена для того, чтобы никто не узнал, что № 10 был там. Поэтому она задвинула чемодан за кактусы. Затем, идя наверх, она вытащила его и спрятала Уже на дне дубового сундука. (Она, конечно, не могла взять его к себе в комнату, потому что, если бы кто-нибудь услышал, как она поднимается наверх, показалось бы странным, что она сначала направилась в свою комнату, а потом стала будить остальных.) Затем она постучала Арбатноту и Петтигру-Робинсонам — она будет в темноте, а они будут взволнованны и не разберут, во что она одета. Тогда она убежала от миссис П., вбежала в свою комнату, сняла юбку, в которой становилась на колени рядом с Кэткартом, и остальную одежду. Потом она надела пижаму и шапку, которую кто-нибудь мог заметить, и пальто, которое они, должно быть, заметили, и ботинки, которые, вероятно, уже оставили отпечатки.

Только после этого она могла спуститься и показаться. Тем временем она придумала историю про грабителей на благо следователя.

— В том-то и дело, — сказал Питер. — Я предполагаю, что она так отчаянно стремилась увести нас со следа № 10, что ей даже не пришло в голову, что ее история топит ее брата.

— Она поняла это во время следствия, — сказал Паркер нетерпеливо. — Разве вы не помните, как торопливо она хваталась за теорию самоубийства?

— И когда она поняла, что, спасая своего — ну, в общем, № 10, — готовит виселицу брату, она потеряла голову, сказалась больной и вообще отказалась давать какие-либо показания. Мне кажется, в моем семействе плюс ко всему еще и наследственные признаки дураков, — сказал Питер уныло.

— Хорошо, что она могла сделать, бедная девочка? — спросил Паркер. Он опять стал почти веселым. — Так или иначе, что-то проясняется…

— Некоторым образом, — сказал Питер, — но мы до сих пор еще не выбрались из леса. Почему она в одной связке с № 10, который по меньшей мере вымогатель, если не убийца? Как револьвер Джеральда оказался на сцене? И зеленоглазый кот? Насколько Мэри было известно о той встрече между № 10 и Дэнисом Кэткартом? И если она видела и встречала этого человека, она могла бы передать ему револьвер в любое время.

— Нет, нет, — сказал Паркер, — Уимзи, не придумывайте такие уродливые вещи.

— Проклятие! — закричал Питер, взрываясь. — Я выясню всю правду об этом чертовом деле, даже если нам всем уготована дорога на виселицу!

В этот момент Бантер вошел с телеграммой, адресованной Уимзи. Лорд Питер прочитал следующее:

Субъект следовал в Лондон; замечен на Мэрилбоун в пятницу. Дальнейшая информация от Скотланд-Ярда. — Начальник полиции Гослинг. Рипли.

— Молодчина! — закричал Уимзи. — Теперь займемся этим. Оставайтесь здесь на случай, если что-нибудь прояснится. А я сейчас побегу в Ярд. Ужин вам пришлют наверх, и скажите Бантеру, чтобы он дал вам бутылку «Шато Икема», оно довольно приличное. До скорого.

Он выбежал из квартиры, и секундой позже его такси гудело далеко на Пиккадилли.

 

Глава 7 КЛУБ И ПУЛЯ

Час за часом мистер Паркер сидел, ожидая возвращения своего друга. Снова и снова он внимательно изучал дело Ридлсдейла, проверяя свои заметки, кое-где добавляя к ним детали, вовлекая свой утомленный мозг в предположения самые фантастические. Он бродил по комнате, то рассеянно доставая книги с полок, то набирая несколько неумелых нот на фортепьяно, просматривая еженедельники, неустанно волнуясь. Для подробного изучения он выбрал на книжных полках том из секции криминологии и заставлял себя внимательно читать о наиболее очаровательном и драматичном из судов по делу с применением яда — дело Седдона. Постепенно тайна захватила его, как это неизменно бывало, и, отвлекшись на продолжительный и энергичный звук дверного звонка, он с некоторым удивлением обнаружил, что уже далеко за полночь. Его первой мыслью было, что Уимзи, должно быть, забыл ключи, и он уже готовил остроумное приветствие, когда дверь открылась — точно как в начале истории о Шерлоке Холмсе, — чтобы впустить высокую и красивую молодую женщину, в состоянии чрезвычайного нервного возбуждения, с копной золотых волос, фиалково-синими глазами, небрежно и наспех одетую: когда она сбросила свое тяжелое дорожное пальто, он увидел, что на ней было вечернее платье, тонкие шелковые светло-зеленые чулки и тяжелые грубые башмаки, покрытые толстым слоем грязи.

— Его светлость еще не возвратился, моя леди, — сказал мистер Бантер, — но мистер Паркер здесь, ожидает его, и мы надеемся, что он придет с минуты на минуту. Ваша милость желает чего-нибудь?

— Нет, нет, — сказало видение торопливо, — спасибо. Я подожду. Добрый вечер, мистер Паркер. Где Питер?

— Его вызвали, леди Мэри, — сказал Паркер. — Я не могу понять, почему он еще не вернулся. Присядьте.

— Куда он пошел?

— В Скотланд-Ярд, но это было приблизительно в шесть часов. Я не могу вообразить…

Леди Мэри сделала жест отчаяния.

— Я знала это. О, мистер Паркер, что мне делать? Мистер Паркер онемел.

— Я должна увидеть Питера, — воскликнула леди Мэри. — Это вопрос жизни и смерти. Разве вы не можете послать за ним?

— Но я не знаю, где он, — сказал Паркер. — Пожалуйста, леди Мэри…

— Он делает нечто ужасное, он совершенно не прав, — закричала молодая женщина, заламывая руки в безнадежном отчаянии. — Я должна увидеть его, рассказать ему… О! Разве кто-нибудь еще попадал в такую ужасную неприятность! Я — о!..

Здесь леди истерически засмеялась и разрыдалась.

— Леди Мэри, я прошу вас, пожалуйста, не надо, — вскричал мистер Паркер с тревогой, полностью осознавая, как он некомпетентен и смешон. — Пожалуйста, сядьте. Выпейте стакан вина. Вы заболеете, если будете так плакать. — «Если это плач», — добавил он про себя с сомнением. — Это похоже на икоту. Бантер!

Мистер Бантер находился неподалеку. Фактически он как раз стоял за дверью с маленьким подносом. С почтительным «позвольте мне, сэр» он шагнул вперед к корчащейся леди Мэри и поднес маленькую склянку к ее носу. Эффект был потрясающим. Пациентка издала два или три испуганных возгласа и села, выпрямившись и придя в бешенство.

— Как вы смеете, Бантер! — сказала леди Мэри. — Уйдите немедленно!

— Лучше бы ваша милость выпили капельку бренди, — сказал мистер Бантер, быстро закрывая пробкой флакон с нюхательной солью, но Паркер успел почувствовать резкий запах аммиака. — Могу предложить бренди Наполеона 1800 года, моя леди. Пожалуйста, не фыркайте так, если я смею вам посоветовать. Его милость будет очень обеспокоен, если хоть какое-то его количество будет потрачено впустую. Ваша милость ужинали в дороге? Нет? Очень неблагоразумно, моя леди, предпринимать столь длинную поездку на пустой желудок. Я возьму на себя смелость прислать омлет для вашей милости. Возможно, вы, сэр, тоже что-нибудь перекусите, поскольку уже поздно?

— Что-нибудь на ваш вкус, — сказал мистер Паркер, поспешно выпроваживая его. — А теперь, леди Мэри, вы чувствуете себя лучше, не так ли? Позвольте мне помочь вам с пальто.

Больше ничего захватывающего не было сказано, пока не подали омлет и леди Мэри не уселась удобно на диван «Честерфилд». К настоящему времени к ней вернулось самообладание. Глядя на нее, Паркер заметил, как ее недавняя болезнь (какой бы деланой она ни была) оставила свой отпечаток. В ее лице не осталось ничего от сияния, которое он помнил; она выглядела напряженной и бледной, с фиолетовыми кругами под глазами.

— Простите, что я вела себя так глупо сейчас, мистер Паркер, — сказала она, глядя ему в глаза с очаровательной откровенностью и доверием, — но я ужасно беспокоилась и потому так поспешно приехала из Ридлсдейла.

— Ничего, — сказал Паркер бессмысленно. — Могу я что-нибудь сделать для вас в отсутствие вашего брата?

— Я предполагаю, что вы и Питер все делаете вместе?

— Могу сказать, что нет ничего в этом расследовании, чего один из нас не рассказал бы другому.

— Если я расскажу вам, это будет то же самое?

— Точно то же самое. Если вы можете оказать мне честь вашим доверием…

— Подождите минуту, мистер Паркер. Я нахожусь в трудном положении. Не знаю, должна ли я… Вы можете рассказать мне, как далеко вы зашли… что вы обнаружили?

Мистер Паркер был немного ошеломлен. Хотя лицо леди Мэри часто всплывало в его воображении с тех пор, как он увидел ее на следствии, и смятение его чувств достигло точки кипения во время этого романтичного интервью, официальный инстинкт предостережения не полностью покинул его. Имея доказательство соучастия леди Мэри в преступлении, независимо от того, каким оно было, он не рискнул бы зайти так далеко, чтобы раскрыть все свои карты.

— Боюсь, — сказал он, — что не могу сообщить вам этого. Понимаете, очень многое из того, что мы имеем, — пока еще только подозрение. Я мог бы случайно нанести большой вред невинному человеку.

— Ах! Значит, вы подозреваете кого-то определенно?

— Неопределенно было бы более подходящим словом, — сказал мистер Паркер с улыбкой. — Но если у вас есть что сказать нам, что может пролить свет на это дело, то прошу вас. Мы можем подозревать совершенно не того человека.

— Я не должна удивляться, — сказала леди Мэри с резким нервным смешком. Она протянула руки к столу и начала сгибать в складки оранжевый конверт. — Что вы хотите знать? — внезапно спросила она, изменив тон. Паркер почувствовал новые нотки в ее манере — нечто напряженное и жесткое.

Он открыл свою записную книжку, и когда начал допрос, его нервозность прошла; в нем взяло верх должностное лицо.

— Вы были в Париже в феврале прошлого года?

Леди Мэри ответила утвердительно.

— Вы помните, как вы ходили с капитаном Кэткартом… О! Между прочим, вы говорите по-французски, я полагаю?

— Да, очень бегло.

— Также, как ваш брат, практически без акцента?

— Так же. В детстве у нас всегда были гувернантки-француженки, и мать особенно следила за этим.

— Я понимаю. Хорошо, далее. Вы помните, что ходили с капитаном Кэткартом 6 февраля в ювелирный магазин на улице Мира и покупали, или он покупал для вас, черепаховый гребень с бриллиантами и кота из бриллиантов и платины с изумрудными глазами? — Он видел, что скрываемое понимание появляется в глазах девушки.

— Об этом коте вы наводили справки в Ридлсдейле? — спросила она.

Было бы неразумно отрицать очевидное, и Паркер ответил:

— Да.

— Его нашли в кустарнике, не так ли?

— Вы потеряли его? Или это кот Кэткарта?

— Если я скажу, что это был его кот…

— Я поверю вам. Это был его кот?

— Нет, — глубокий вдох. — Он мой.

— Когда вы потеряли его?

— Той ночью.

— Где?

— Я полагаю, в кустарнике. Там, где вы нашли его. Я не замечала потерю до недавнего времени.

— Это его вы купили в Париже?

— Да.

— Почему вы говорили прежде, что это не ваш кот?

— Я боялась.

— А теперь?

— Я собираюсь сказать правду.

Паркер снова взглянул на нее. Она смотрела ему прямо в глаза, но в ней чувствовалась напряженность, которая показывала, как нелегко далось ей это решение.

— Очень хорошо, — сказал Паркер, — мы все будем весьма довольны этим, но все же был один или два пункта в следствии, когда вы скрыли правду, не так ли?

— Да.

— Поверьте, — сказал Паркер, — мне жаль, что я должен задавать эти вопросы. Ужасное положение, в котором оказался ваш брат…

— В котором я помогла ему оказаться.

— Я не говорю это.

— Зато я говорю. Я помогла посадить его в тюрьму. Не утешайте меня, я знаю, что это так.

— Хорошо, — сказал Паркер, — не волнуйтесь. Еще есть время, чтобы все поправить. Я продолжу?

— Да.

— Хорошо. Итак, леди Мэри, ваши слова о том, что вы слышали выстрел, который раздался в три часа, были неправдой, не так ли?

— Да.

— Вы вообще слышали выстрел?

— Да.

— Когда?

— В 23.50.

— Леди Мэри, что вы спрятали позади растений в оранжерее?

— Я ничего там не прятала.

— А в дубовом сундуке на лестничной площадке?

— Мою юбку.

— Вы вышли — зачем? Чтобы встретить Кэткарта?

— Да.

— Кто был другой мужчина?

— Какой другой мужчина?

— Другой мужчина, который прятался в кустарнике. Высокий светлый мужчина, одетый в плащ «барберри».

— Не было никакого другого мужчины.

— О, простите меня, леди Мэри, но мы видели отпечатки его ног на протяжении всего пути от кустарника до оранжереи.

— Это, наверное, был какой-то бродяга. Я не знаю ничего о нем.

— Но у нас есть доказательства, что он там был, мы знаем, что он там делал и как он убежал. Ради всего святого и ради вашего брата, леди Мэри, скажите нам правду, потому что мужчина в «барберри» и есть тот, кто застрелил Кэткарта.

— Нет, — сказала девушка с бледным лицом, — это невозможно.

— Почему невозможно?

— Это я застрелила Дэниса Кэткарта.

— Вот так обстоит дело, лорд Питер, — сказал шеф Скотланд-Ярда, поднимаясь из-за стола с дружественным жестом прощания. — Этого человека, несомненно, видели в Мэрилбоун утром в пятницу, и хотя мы сейчас, к сожалению, снова потеряли его след, я не сомневаюсь, что скоро он будет пойман. Задержка произошла из-за начавшейся некстати болезни швейцара Моррисона, чье свидетельство было очень важным. Но мы больше не потратим время впустую.

— Я уверен, что могу положиться на вас, сэр Эндрю, — ответил Уимзи, сердечно пожимая руку. — Я тоже занимаюсь этим делом вплотную; между нами говоря, мы должны что-нибудь найти: вы в вашем маленьком углу, а я в своем, как говорится в гимне — или это не гимн? Я помню, что читал его в книге о миссионерах, когда был маленьким. Вы хотели быть миссионером в юности? Я хотел. Думаю, что многие дети хотят этого в то или иное время, поэтому странно видеть, какими плохими становятся большинство взрослых.

— Между тем, — сказал сэр Эндрю Макензи, — если вы сами наткнетесь на разыскиваемого, сообщите нам. Я никогда не стал бы отрицать ваше экстраординарное везение или, что более вероятно, проницательность в обнаружении преступников.

— Если я поймаю этого типа, — сказал лорд Питер, — то приду и стану вопить под вашими окнами, пока вы не впустите меня, даже если будет середина ночи, а вы в короткой ночной рубашке. А разговор о ночных рубашках напоминает мне, что мы надеемся увидеть вас в Денвере на днях, как только это дело будет закончено. Мать посылает вам наилучшие пожелания, конечно.

— Большое спасибо, — ответил сэр Эндрю. — Надеюсь, что все идет хорошо. Сегодня утром у меня был Паркер с отчетом, и он показался мне несколько неудовлетворенным.

— Паркер проделал много неблагодарной рутинной работы, — сказал Уимзи, — а в целом он прекрасный и здравомыслящий человек, каким и был всегда. Он оказался чертовски хорошим другом, сэр Эндрю, и это настоящая привилегия — иметь позволение работать с ним. Ладно, до скорого, шеф.

Он заметил, что его разговор с сэром Эндрю Макензи занял пару часов и что было почти восемь вечера. Он как раз пытался решить, где ему ужинать, когда к нему обратилась веселая молодая женщина с подстриженными рыжими волосами, одетая в короткую клетчатую юбку, блестящий джемпер, вельветовую куртку и лихо сдвинутый набок шотландский берет.

— Конечно, — сказала молодая женщина, протягивая ему красивую руку без перчатки, — это лорд Уимзи. Как поживаете? Как Мэри?

— Боже мой! — сказал Уимзи галантно, — это мисс Таррэнт. Как удивительно приятно видеть вас снова. Абсолютно восхитительно. Благодарю, Мэри — не настолько в форме, как хотелось бы, она переживает об этом деле с убийством, вы понимаете. Вы слышали, надеюсь, что у нас — как любезно и тактично это называют — неприятности?

— Да, конечно, — ответила мисс Таррэнт энергично, — и, как настоящий социалист, я не могу не радоваться аресту пэра, потому что это заставляет его выглядеть глупо и ставит в глупое положение палату лордов, не так ли? Но на самом деле я предпочла бы, чтобы это был чей-нибудь чужой брат. Мы с Мэри были большими друзьями, вы понимаете, и, конечно, вы расследуете дело, не так ли, а не только живете в вашем графстве и стреляете птиц? Так что я думаю, это нечто другое.

— Это очень любезно с вашей стороны, — сказал Питер. — Если вы можете возвыситься над неудачей моего рождения и другими моими недостатками, тогда, может, вы окажете мне честь пойти поужинать со мной где-нибудь, что скажете?

— О, я бы с удовольствием, — вскричала мисс Таррэнт с огромным воодушевлением, — но я обещала быть в клубе сегодня вечером. Встреча назначена на девять. Мистер Кок — трудовой лидер, и он, знаете ли, собирается выступить с речью о новообращении армии и флота в коммунизм. Ожидается, что на нас будет совершен набег — большая охота на шпионов еще до того, как мы начнем. Но, послушайте, вы можете пойти пообедать со мной там, если хотите, я попробую тайно провести вас на встречу, и вы будете захвачены, а потом отпущены. Вообще-то я не должна говорить вам всего этого, потому что вы считаетесь смертельным врагом, но я не думаю, что вы опасны.

— Я всего лишь обычный капиталист, — сказал лорд Питер, — ужасно отвратительный.

— Хорошо, тем не менее пойдемте ужинать. Я так хочу услышать все новости.

Питер подумал, что ужин в Советском Клубе будет более чем отвратительный, и как раз готовил оправдание, когда ему пришло в голову, что мисс Таррэнт могла бы сообщить ему многое из того, чего он еще не знал о своей сестре. Соответственно он изменил свой вежливый отказ на вежливое согласие и, двинувшись вслед за мисс Таррэнт, был приведен в беспечном темпе, несколько раз сокращая путь по грязным закоулкам, на улицу Жеррард, где оранжевая дверь и окна с пурпурными занавесками красноречиво обозначали Советский Клуб.

Советский Клуб, будучи основанным для того, чтобы разместить свободно мыслящих, а не живущих на широкую ногу, имел ту своеобразную любительскую атмосферу, которая проникает во все мирские учреждения, запланированные немирскими людьми. Лорд Питер не мог точно сказать, что заставило его тотчас же подумать о миссионерском чае, но все члены клуба выглядели так, словно лелеяли жизненную цель, и их штат казался довольно поверхностно обученным и сильно выделялся из обычной серой толпы. Уимзи напомнил себе, что в столь демократическом учреждении едва можно ожидать, что обслуга даст почувствовать клиентам их превосходство, в отличие от служащих клуба Уэст-Энд. Хотя они не были такими капиталистами. В столовой, расположенной ниже, сходство с миссионерским чаем усиливалось чрезвычайно раскаленной атмосферой, гулом голосов и любопытной разномастностью столовых приборов. Мисс Таррэнт завладела местами за довольно убогим столом около двери раздаточной, и Питер с некоторым трудом втиснулся рядом с очень габаритным кудрявым человеком в бархатном пальто, который серьезно разговаривал с худощавой нетерпеливой молодой женщиной в русской блузе, венецианских бусах, венгерском платке и с испанским гребнем, олицетворяющей объединенный фронт Интернационала.

Лорд Питер попытался доставить удовольствие своей хозяйке вопросом о великом мистере Коке, но был прерван взволнованным «тс-с!».

— Пожалуйста, не кричите об этом, — сказала мисс Таррэнт, наклонившись через стол, так что ее темно-рыжая шевелюра почти щекотала его брови. — Это очень секретно.

— Мне ужасно жаль, — сказал Уимзи виноватым тоном. — Я хочу сказать, вы знаете, что вы окунаете ваши милые маленькие бусинки в суп?

— О, неужели? — вскричала мисс Таррэнт, торопливо отстраняясь. — О, большое спасибо. Особенно потому, что сходит краска. Я надеюсь, что это не мышьяк или что-нибудь подобное.

Затем, снова наклоняясь вперед, она прошептала хрипло:

— Знаете, девушка рядом со мной — Эрика Хит-Варбуртон, писательница.

Уимзи посмотрел по-новому на леди в русской блузе. Немногие книги были способны вызвать румянец на его щеках, но он помнил, что одна из книг мисс Хит-Варбуртон сделала это. Писательница как раз выразительно говорила своему компаньону:

— …встречали когда-либо, чтобы настоящая эмоция выражалась в придаточном предложении?

— Джойс освободил нас от суеверия синтаксиса, — согласился человек с кудрявыми волосами.

— Сцены, которые создают эмоциональную историю, — сказала мисс Хит-Варбуртон, — в идеале должны быть выражены несколькими пронзительными криками животных.

— Формула Д. Лоуренса, — сказал ее собеседник.

— Или даже Дейда, — добавила писательница.

— Нам нужно новое примечание, — сказал человек с кудрявыми волосами, поставив оба локтя на стол и свалив хлеб Уимзи на пол. — Вы слышали, как Роберт Снорс рассказывает свои собственные стихи под бой барабанов и свистульку?

Лорд Питер с трудом отвлек свое внимание от этой очаровательной дискуссии и обнаружил, что мисс Таррэнт что-то говорила о Мэри.

— Мы очень скучаем по вашей сестре, — сказала она. — По ее замечательному энтузиазму. Она так хорошо говорила на собраниях. Рабочие ей явно симпатизировали.

— Это кажется мне удивительным, — сказал Уимзи, — ведь Мэри никогда в жизни не приходилось работать.

— О, — вскричала мисс Таррэнт, — но она действительно работала. Она работала для нас, и великолепно! Она была секретарем нашего Общества пропаганды в течение почти шести месяцев. А затем она самозабвенно помогала мистеру Гойлсу. Не говоря уже о ее работе медсестрой во время войны. Конечно, я не одобряю отношение Англии к войне, но никто не скажет, что эта работа не была трудной.

— Кто такой мистер Гойлс?

— О, это один из наших ведущих спикеров — весьма молод, но правительство действительно боится его. Я ожидаю, что он появится здесь сегодня вечером. Он читал лекции на севере, но полагаю, что он уже вернулся.

— Я говорю вам, будьте осторожнее, — сказал Питер. — Ваши бусы опять у вас в тарелке.

— В самом деле? Ну, возможно, они приобретут аромат баранины. Боюсь, что кухня здесь не слишком хороша, но членские взносы такие маленькие, вы понимаете. Интересно, что Мэри никогда не рассказывала вам о мистере Гойлсе. Они были очень дружны какое-то время. Все думали, что она выйдет за него замуж, но это, кажется, провалилось. А затем ваша сестра уехала из города. Вы знаете об этом?

— Это было из-за парня, не так ли? Да, мои родственники не очень одобряли ее выбор. Я думаю, мистер Гойлс не подходил на роль зятя, которого они хотели бы иметь. Семейная традиция и так далее. Меня тогда не было; кроме того, Мэри никогда не слушала меня. Однако это все, что я знаю.

— Еще один случай абсурдной, старомодной тирании родителей, — сказала мисс Таррэнт тепло. — Вот не подумала бы, что это еще возможно — в послевоенное время.

— Я не знал, — сказал Уимзи, — что это можно так назвать. Но дело не в родителях. Моя мать замечательная женщина. Не думаю, что она вмешалась. Факт состоит в том, я предполагаю, что она хотела пригласить мистера Гойлса к Денверу. Но мой брат принял твердое решение воспротивиться.

— Ну вот, и чего вы ждали? — сказала мисс Таррэнт презрительно. — Но я не понимаю, какое ему было до этого дело.

— О, никакого, — согласился Уимзи. — Только благодаря ограниченным идеям моего покойного отца о том, что пристало делать женщинам, мой брат владеет деньгами Мэри, пока она не выйдет замуж с его согласия. Я не говорю, что это хороший план, я думаю, что это ужасный план. Но он таков.

— Чудовищно! — сказала мисс Таррэнт, качая головой настолько сердито, что напомнила Питера с лохматой головой. — Варварство! Просто феодализм какой-то, должна сказать. Но в конце концов, что значат деньги?

— Ничего, конечно, — сказал Питер. — Но если вы были приучены иметь их, несколько странно внезапно остаться без них. Подобно ледяному душу, знаете ли.

— Я не могу понять, какое значение это могло иметь для Мэри, — упорствовала мисс Таррэнт мрачно. — Ей нравилось быть рабочей. Мы когда-то пробовали жить в доме рабочего в течение восьми недель впятером на восемнадцать шиллингов в неделю. Это был изумительный опыт — на самом краю Нового Леса.

— Зимой?

— Ну нет, мы подумали, что не стоит начинать зимой. Но выпало девять дождливых дней, и труба на кухне все время дымила. Понимаете, дрова доставлялись из леса, так что они были совершенно сырыми.

— Понимаю. Это, должно быть, было необыкновенно интересно.

— Этот опыт я никогда не забуду, — сказала мисс Таррэнт. — Чувствуешь себя необыкновенно близко к земле и примитивным вещам. Если бы мы только могли отменить индустриализацию. Тем не менее я боюсь, мы никогда не сможем совершить эту «кровавую революцию», вы знаете. Это ужасно, конечно, но благотворно и неизбежно. Мы будем пить кофе? Нам придется самим принести его наверх, если не возражаете. Официантки не обслуживают после обеда.

Мисс Таррэнт погасила счет и вернулась, неся чашку с кофе. Он уже перелился через край чашки в блюдце, и пока она поднималась по крутой и извилистой лестнице, кофе расплескался еще больше.

Поднявшись из цокольного этажа, они почти столкнулись с молодым человеком со светлыми волосами, который искал письма в темном ряду небольших ящиков. Ничего не найдя, он отступил в зал. Мисс Таррэнт издала восклицание удовольствия.

— Вот и мистер Гойлс, — закричала она.

Уимзи глянул в ту сторону и при виде высокой, слегка сутулой фигуры с грязными волосами и правой рукой в перчатке онемел от изумления.

— Вы не представите меня? — спросил он.

— Я приведу его, — сказала мисс Таррэнт. Она побежала на другую сторону зала и обратилась к молодому агитатору, который поднялся, глянул через зал на Уимзи, покачал головой, видимо, извиняясь, торопливо взглянул на свои часы и ринулся к выходу. Уимзи вскочил и погнался за ним.

— Удивительно, — закричала мисс Таррэнт, побледнев. — Он говорит, что у него встреча, и он, конечно, не может отсутствовать…

— Извините меня, — сказал Питер. Он выбежал на улицу как раз вовремя, чтобы заметить темную фигуру, спешащую через улицу. Он пустился в погоню. Убегающий, как ему показалось, скользнул в небольшой темный переулок, ведущий к Чэринг-Кросс-роуд. Торопясь догнать его, Уимзи кинулся следом, но внезапно был ослеплен яркой вспышкой и дымом почти в лицо. Разрушительный удар в левое плечо и оглушительный звук выстрела унесли вихрем окружающее его пространство. Он резко качнулся и упал на медный остов подержанной кровати.

 

Глава 8 МИСТЕР ПАРКЕР ДЕЛАЕТ ЗАМЕТКИ

Первым порывом Паркера было усомниться в собственном здравомыслии; затем — в здравомыслии леди Мэри. Наконец, когда в его мозгу прояснилось, он решил, что она просто говорит неправду.

— Ну, леди Мэри, — сказал он ободряюще, но с оттенком упрека, как ребенку со слишком ярким воображением, — вы же не думаете, что мы поверим в это.

— Но вы должны, — сказала девушка серьёзно, — это факт: я застрелила его. Я действительно сделала это. Не то что бы я хотела сделать это; это было… ну, в общем, своего рода несчастный случай.

Мистер Паркер встал и прошелся по комнате.

— Вы поставили меня в ужасное положение, леди Мэри, — сказал он. — Видите ли, я — полицейский. Я никогда в действительности не мог себе представить…

— Это не имеет значения, — сказала леди Мэри. — Конечно, вы должны будете арестовать меня, или задержать, или как вы там это называете. Для этого я и приехала. Я вполне готова идти спокойно, это правильное выражение, не так ли? Хотя сначала я хотела бы все объяснить. Конечно, мне следовало сделать это давно, но боюсь, что я потеряла голову. Я не понимала, что Джеральд будет обвинен. Я надеялась, что дело сведут к самоубийству. Я должна сделать заявление сейчас? Или в полицейском участке?

Паркер застонал.

— Меня не накажут слишком сурово, если это был несчастный случай, не так ли? — В ее голосе была дрожь.

— Нет, нет, конечно, нет. Но если бы вы сказали раньше! Нет, — сказал Паркер, внезапно останавливаясь и садясь около нее, — это невозможно, абсурд. — Он неожиданно взял руку девушки в свою. — Ничто не убедит меня, — сказал он. — Это абсурд. Это не похоже на вас.

— Но несчастный случай…

— Я не имею это в виду, вы понимаете, я подразумеваю другое. Но почему вы молчали…

— Я боялась. Я говорю вам теперь.

— Нет, нет, нет, — закричал детектив. — Вы лжете мне. Благородно, я знаю; но это того не стоит. Ни один мужчина не может стоить этого. Доверьтесь мне, умоляю вас. Расскажите правду. Не выгораживайте этого человека. Если он убил Дэниса Кэткарта…

— Нет, — девушка вскочила на ноги, выдергивая руку. — Не было никакого другого мужчины. Как вы смеете говорить или думать так! Я убила Дэниса Кэткарта, говорю вам, и вы должны верить этому. Я клянусь вам, что не было никакого другого мужчины.

Паркер взял себя в руки:

— Садитесь, пожалуйста. Леди Мэри, вы решительно настроены сделать это заявление?

— Да.

— Зная, что у меня нет другого выбора, кроме как действовать на основании вашего заявления?

— Если вы не согласитесь, я пойду прямо в полицию. Паркер достал свою записную книжку.

— Продолжайте, — сказал он.

Внешне бесстрастно, выдавая себя только нервным перебиранием перчаток, леди Мэри начала свое признание ясным твердым голосом, как если бы она рассказывала его наизусть.

— Вечером в среду, 13 октября, я поднялась к себе в комнату в половине десятого. Я села, чтобы написать письмо. В четверть одиннадцатого я услышала, что мой брат и Дэнис ссорятся… в коридоре. Я слышала, что мой брат назвал Дэниса обманщиком и сказал ему, чтобы он больше не смел со мной разговаривать. Я слышала, как Дэнис выбежал. Я прислушивалась в течение некоторого времени, но не слышала, чтобы он возвратился. В половине двенадцатого я стала тревожиться. Я переоделась и вышла на улицу, чтобы попытаться найти Дэниса и привести его обратно. Я боялась, что с отчаяния он мог что-нибудь с собой сделать. Вскоре я нашла его в кустарнике. Я просила его вернуться. Он отказался и рассказал мне об обвинении моего брата и о ссоре. Я была очень напугана, конечно. Он сказал, что бесполезно что-либо отрицать, потому что Джеральд настроен уничтожить его, и попросил меня уехать, выйти за него замуж и жить за границей. Я была удивлена, что он предлагает такие вещи в сложившейся ситуации. Мы оба разозлились. Я сказала: «А теперь иди в дом. Завтра можешь уехать первым поездом». Он казался почти сумасшедшим. Он вытащил пистолет и сказал, что положит всему конец, что его жизнь разрушена, что мы очень лицемерны и что я никогда не любила его, или для меня ничего не значило то, что он меня любил. Так или иначе, он сказал, что, если я не пойду с ним, все будет кончено, семь бед — один ответ, он застрелит меня и себя. Я думаю, что он был совершенно не в себе. Он вытащил револьвер; я схватила его руку; мы боролись; дуло пистолета оказалось как раз напротив его груди, и либо я нажала курок, либо он сам выстрелил, я не знаю, что случилось. Все было в таком водовороте.

Она сделала паузу. Ручка Паркера записывала слова, а его лицо выражало нарастающее беспокойство. Леди Мэри продолжала:

— Он был еще жив. Я помогала ему. Мы с большим трудом добрались почти к дому. Он упал, когда…

— Почему, — спросил Паркер, — вы не оставили его и не побежали домой, чтобы позвать на помощь?

Леди Мэри колебалась.

— Это не пришло мне в голову. Там был кошмар. Я могла думать только о том, чтобы дотащить его. Я думаю — наверное, я хотела, чтобы он умер.

Наступила ужасная пауза.

— Он и в самом деле умер. Он умер у двери. Я вошла в оранжерею и села. Я сидела несколько часов и пыталась сосредоточиться. Я ненавидела его за то, что он был обманщиком и негодяем. Я была обманута, вы понимаете, меня поставили в глупое положение, он оказался обыкновенным жуликом. Я была рада, что он мертв. Я, должно быть, сидела там в течение нескольких часов без единой связной мысли. Это продолжалось до тех пор, пока не прошел мой брат, и тогда я поняла, что я сделала и что меня могут подозревать в убийстве Дэниса. Я была просто напугана. В одну секунду я решила притвориться, будто ничего не знаю, будто я услышала выстрел и спустилась. Вы знаете, что я сделала дальше.

— Почему, леди Мэри, — спросил Паркер, совершенно невыразительным голосом, — почему вы сказали вашему брату: «О боже, Джеральд, ты убил его»?

Еще одна нерешительная пауза.

— Я не говорила этого. Я сказала: «О боже, Джеральд, значит, он убит», и не имела в виду ничего, кроме самоубийства.

— Но на следствии вы говорили о тех словах?

— Да… — Ее руки лихорадочно комкали перчатки. — К тому времени я решила придерживаться истории с кражей, понимаете.

Прозвенел телефонный звонок, и Паркер подошел к аппарату. Голос кое-как передавался по проводам:

— Пиккадилли 110-А? Говорят из больницы Черинг Кросс. Сегодня вечером к нам поступил человек, который говорит, что он — лорд Уимзи. Он получил огнестрельное ранение в плечо и ударился головой при падении. Он только что пришел в сознание. Его доставили в 21.15. Нет, ему уже лучше. Да, приходите во что бы то ни стало.

— В Питера стреляли, — сказал Паркер. — Вы поедете со мной в больницу Черинг-кросс? Говорят, что он вне опасности, тем не менее…

— О, скорее! — закричала леди Мэри.

Торопливо пройдя через холл и прихватив с собой Бантера, детектив и самообвиняемая поспешно выбежали на Пиккадилли, поймали запоздалое такси на углу Гайд-парка и как сумасшедшие помчались по пустынным улицам.

 

Глава 9 ГОЙЛС

Следующим утром компания из четырех человек собралась на очень позднем завтраке или очень раннем обеде в квартире лорда Питера. Его самым веселым представителем, несмотря на пульсирующее плечо и ужасную головную боль, был, несомненно, сам лорд Питер, который лежал на диване «Честерфилд», окруженный подушками и пирующий чаем с тостом. Будучи привезенным домой на машине скорой помощи, он немедленно погрузился в исцеляющий сон и проснулся в девять часов со свежей головой и в азартном настроении. Сразу после этого мистер Паркер в спешке, оторванный от завтрака и обремененный воспоминаниями об открытиях прошлой ночи, был отправлен в Скотланд-Ярд. Здесь он привел в движение надлежащие машины для поимки стрелявшего в лорда Питера. «Только ничего не говорите им о нападении на меня, — сказал его светлость. — Сообщите, что он должен быть задержан в связи с делом Ридлсдейла. Этого для них более чем достаточно». Теперь уже пробило одиннадцать, и возвратившийся мистер Паркер, мрачный и голодный, сидел за столом, доедая оставшийся омлет и запивая его кларетом.

Леди Мэри Уимзи примостилась на сиденье у окна. Ее подстриженные золотые волосы создавали вокруг нее небольшое пятно света в бледном сиянии осеннего солнца. Она сделала попытку рано позавтракать и теперь сидела, пристально глядя в окно на Пиккадилли. После своего первого появления этим утром в ночной рубашке лорда Питера теперь она была одета в юбку из саржи и нефритово-зеленый джемпер, привезенный для нее в город четвертым членом компании, который сдержанно ел гриль и разделял графин с Паркером.

Это была низкорослая, довольно пухлая, очень оживленная пожилая леди с яркими черными, как у птицы, глазами и очень красивыми белыми волосами, изысканно уложенными. Она совсем не выглядела утомленной долгой ночной поездкой и была, несомненно, самой невозмутимой и спокойной из всех четверых. Она была, однако, раздражена и говорила об этом весьма долго. Это была вдовствующая герцогиня Денверская.

— Нехорошо, Мэри, что ты уехала так внезапно вчера вечером — как раз перед ужином, к тому же причинив беспокойство и заставив нас очень сильно тревожиться: в самом деле, бедная Хелен была совершенно неспособна съесть свой ужин, что чрезвычайно болезненно для ее чувств, потому что, ты знаешь, у нее пунктик — никогда не расстраиваться ни по какому поводу. Я действительно не знаю почему, ведь многие из великих людей не стесняются показывать свои чувства. Я не имею в виду именно южан, но так весьма справедливо указывает мистер Честертон, и Нельсон тоже, который был, конечно, англичанином, если не ирландцем или шотландцем, я забыла, но так или иначе из Объединенного Королевства (если это что-нибудь значит в настоящее время в Свободном Штате — такое смешное название, которое всегда наводит на мысль об Оранжевой республике; я уверена, их не смущает, что их пугают, несмотря на то что они зеленые). Притом уйдя даже без надлежащей одежды и забрав машину — так что мне пришлось ждать норталлертонского поезда до 1.15 — странное время для отправления, плохой поезд, и прибыл к тому же только в 10.30. Кроме того, если тебе нужно убежать в город, зачем делать это второпях? Если бы ты взглянула на расписание поездов перед выходом, то увидела бы, что тебе придется еще полчаса ждать в Норталлертоне и у тебя было бы время упаковать сумку. Гораздо лучше совершать поступки аккуратно и основательно — даже глупые поступки. А это было очень глупо с твоей стороны — умчаться сломя голову, смущать и донимать бедного мистера Паркера пустой болтовней, хотя, я предполагаю, ты хотела увидеть Питера. Знаешь, Питер, тебе не стоит посещать непристойные места, полные русских и неопытных социалистов, воспринимающих себя всерьез, ты должен придумать что-нибудь получше, чем напрасно бегать за ними, пить кофе и писать для них стихи без всякой рифмы, и вообще портить им нервы. И в любом случае здесь нет никакой разницы; я могла бы рассказать Питеру обо всем этом сама, но думаю, что он уже знает.

Леди Мэри очень сильно побледнела при этом и поглядела на Паркера, который ответил скорее ей, чем вдове:

— Нет. У нас с лордом Питером еще не было времени, чтобы обсудить все.

— Чтобы не навредить моим расшатанным нервам и не заставить лихорадочно дергаться мою больную бровь, — сказал лорд Питер дружелюбно. — Вы — добрая, вдумчивая душа, Чарльз, не знаю, что бы я делал без вас. Хотелось бы, чтобы тот отвратительный старый торговец подержанным имуществом был немного живее и убирал свои товары хотя бы на ночь. Совершенно удивительно, сколько выступов имеется на медном остове кровати. Я видел, что она приближается, вы понимаете, и не мог отклониться. Однако что такое простой медный остов кровати? Великий детектив, хотя и был сначала оглушен зверскими действиями пятнадцати убийц в масках, вооруженных мясорубками, вскоре вернулся в сознание благодаря своему крепкому телосложению и здоровому образу жизни. Несмотря на серьезное отравление газами, которое он перенес в подземной камере… А? Телеграмма? О, спасибо, Бантер.

Лорд Питер, казалось, прочитал сообщение с глубоким внутренним удовлетворением, так как его узкие губы подергивались в уголках, и убрал бланк в свой бумажник с легким вздохом облегчения. Он позвал Бантера, чтобы тот забрал поднос после завтрака и обновил охлаждающий компресс на его лбу. После того как это было сделано, лорд Питер откинулся на подушки и с видом злобного удовольствия энергично взялся расспрашивать Паркера:

— Итак, насколько вы с Мэри продвинулись вчера вечером? Полли, ты рассказала ему, что это ты совершила убийство?

Вряд ли найдется что-то более обескураживающее, чем после того, как вы, испытывая душевные муки, рассказали человеку некоторые болезненные сведения, обнаружить, что он знал о них все это время и вовсе не так тронут, как вы ожидали. Мистер Паркер внезапно потерял свое самообладание. Он вскочил на ноги и воскликнул без малейшей причины:

— О, это — совершенно безнадежная попытка сделать что-нибудь!

Леди Мэри спрыгнула с сиденья у окна.

— Да, я рассказала, — сказала она. — Это чистая правда. Твое драгоценное дело закончено, Питер.

Вдова сказала без малейшего волнения:

— Ты должна позволить своему брату самому судить об этом, моя дорогая.

— Я думаю, — ответил его милость, — что Полли почти права. Надеюсь, что так и есть. Короче говоря, мы поймали парня, так что теперь дело за малым.

Леди Мэри онемела от изумления и сделала шаг вперед с поднятым подбородком и крепко сцепленными руками. Сердце Паркера было тронуто тем, как решительно она встретила непоправимую катастрофу. Официальная Часть его была совершенно изумлена, но человеческая часть немедленно склонилась в поддержку этого галантного вызова.

— Кого поймали? — спросил он голосом, совершенно не похожим на его собственный.

— Некоего Гойлса, — сказал лорд Питер небрежно. — Необыкновенно быстрая работа, правда? Так как у него не нашлось более оригинальной идеи, чем сесть на поезд до Фолкстоуна, согласованный с расписанием пароходов, с его поимкой не возникло затруднений.

— Это неправда, — сказала леди Мэри. Она топнула ногой. — Это ложь. Его не было там. Он невиновен. Я убила Дэниса.

«Прекрасно, — думал Паркер, — прекрасно! Проклятый Гойлс, что же он сделал, чтобы заслужить это?» Лорд Питер сказал:

— Мэри, не будь упрямой.

— Да, — сказала вдова спокойно. — Я собиралась рассказать тебе, Питер, об этом мистере Гойлсе — такое ужасное имя, дорогая Мэри, не могу сказать, что оно мне нравилось, даже когда против него ничего не было — тем более что он обычно подписывался «Гео». Гойлс — Г.е.о., знаете, мистер Паркер, это значит «Джордж» («Георг»), но я всегда читала это как «Горгулья». Я уже хотела написать тебе, мой дорогой, и упомянуть мистера Гойлса на случай, если ты вдруг увидишь его в городе, потому что, когда я задумывалась об этом деле с ипекакуаной, я чувствовала, что он мог бы иметь к этому какое-то отношение.

— Да, — сказал Питер с усмешкой, — ты всегда считала его немного тошнотворным, не так ли?

— Как вы можете, Уимзи? — проворчал Паркер укоризненно, указывая глазами на Мэри.

— Не обращайте на него внимания, — сказала девушка. — Если ты не можешь быть джентльменом, Питер…

— Проклятие! — закричал больной взрываясь. — Этот человек без малейшей провокации всаживает пулю мне в плечо, ломает ключицу, валит меня головой вперед на спинку медной кровати и удирает, а когда я, как мне кажется, весьма дипломатично называю его «тошнотворный парень», моя собственная сестра говорит, что я не джентльмен. Посмотрите на меня! В собственном доме я вынужден сидеть с совершенно ужасной головной болью и удовольствоваться тостом и чаем, в то время как вы, народ, набиваете себе животы грилем и омлетом с чертовски хорошим старым кларетом…

— Глупый мальчик, — сказала герцогиня, — не нужно так волноваться. И как раз пришло время принимать лекарство. Мистер Паркер, будьте любезны, дерните звонок.

Мистер Паркер повиновался в тишине. Леди Мэри медленно подошла и стояла, глядя на своего брата.

— Питер, — сказала она, — что заставляет тебя говорить, что он сделал это?

— Сделал что?

— Стрелял в тебя? — Слова были произнесены шепотом.

Появление мистера Бантера в этот момент с охлаждающей порцией лекарства разрядило напряженную атмосферу. Лорд Питер выпил свою микстуру, поправил подушки, дал измерить себе температуру и подсчитать пульс, спросил, нельзя ли ему съесть яйцо на обед и закурил сигарету. Мистер Бантер удалился, все расселись в удобные кресла и почувствовали себя более счастливыми.

— А теперь, Полли, старушка, — сказал Питер, — перестань рыдать. Я случайно столкнулся с этим Гойлсом вчера вечером в вашем Советском Клубе. Я попросил, чтобы эта мисс Таррэнт представила меня, но в ту минуту, когда Гойлс услышал мое имя, он сделал ноги. Я помчался вслед за ним, только желая поговорить, когда этот идиот остановился на углу Ньюпорт-Корт, подстрелил меня и убежал. Ничего глупее он не мог сделать. Я знал, кто он такой. Он не мог не быть пойман.

— Питер, — сказала Мэри призрачным голосом.

— Послушай, Полли, — сказал Уимзи, — я в самом деле думал о тебе. Честное слово, думал. Мы не арестовали его. Я не сделал никакого заявления вообще, не так ли, Паркер? Что вы сказали им сделать, когда были в Скотланд-Ярде сегодня утром?

— Задержать Гойлса для допроса, потому что он разыскивается в качестве свидетеля по делу Ридлсдейла, — медленно сказал Паркер.

— Он ничего не знает об этом, — сказала Мэри, на этот раз упрямо. — Его там и близко не было. Он невиновен в этом.

— Ты так думаешь? — спросил лорд Питер серьезно. — Если ты знаешь, что он невиновен, почему рассказываешь всю эту ложь, выгораживая его? Так не пойдет, Мэри. Ты знаешь, что он был там, и ты думаешь, что он виновен.

— Нет!

— Да, — сказал Уимзи, хватая ее здоровой рукой, когда она уклонилась. — Мэри, ты подумала о том, что делаешь? Ты даешь ложные показания и подвергаешь опасности жизнь Джеральда, чтобы оградить от правосудия человека, которого подозреваешь в убийстве твоего возлюбленного и который, скорее всего, пытался убить меня.

— О, — закричал Паркер с мукой в голосе, — так нельзя вести допрос!

— Не берите в голову, — сказал Питер. — Мэри, ты действительно думаешь, что поступаешь правильно?

Девушка беспомощно смотрела на своего брата минуту или две. Питер поднял непредсказуемый, обаятельный взгляд из-под повязки. Вызов растаял на ее лице.

— Я расскажу правду, — сказала леди Мэри.

— Молодчина, — сказал Питер, протягивая руку. — Прости. Я знаю, что тебе нравится парень, и мы уважаем твое решение. Это действительно так. А теперь, вперед, старушка, а вы записывайте, Паркер!

— Хорошо. С Джорджем все действительно началось много лет назад. Ты тогда был на фронте, Питер, но, предполагаю, тебе рассказали об этом — и преподнесли все в наихудшем свете.

— Я бы так не сказала, дорогая, — вставила слово герцогиня. — Я говорила Питеру, что мы были не особенно довольны кое-чем в поведении молодого человека. Например, ты помнишь, придя однажды в выходной, когда в доме было полно гостей, он, казалось, взял себе за правило считаться только со своим удобством и более ничьим. И, дорогая, ты как-то сама сказала, что он был излишне груб с бедным старым лордом Маунтвизлом.

— Он сказал то, что думал, — парировала Мэри. — Конечно, лорд Маунтвизл, бедняжка, не понимает, что теперешнее поколение научилось обсуждать вопросы со старшими, а не только льстить им. Высказывая свое мнение, Джордж считал, что он только возражал.

— Безусловно, — сказала вдова, — когда ты категорически отрицаешь все, что человек говорит, для непосвященного это звучит как возражение. Но тогда манеры мистера Гойлса показались мне — и я сказала об этом Питеру — недостаточно изысканными, и кроме того, он демонстрировал недостаток независимости в своих суждениях.

— Недостаток независимости? — спросила Мэри, широко открыв глаза.

— Ну, дорогая, я так это называю. О чем часто думаешь, то обычно намного лучше выражаешь, как сказал папа римский — или это был кто-то еще? Но сегодня чем хуже вы выражаетесь, тем более мудрым считают вас люди, хотя в этом нет ничего нового. Подобно Браунингу и тем странным метафизическим людям, у которых никогда не знаешь, кого они имеют в виду на самом деле: свою любовницу или государственную церковь, так по-жениховски и по-библейски, — не говоря уже о дорогом святом Августине — человеке-гиппопотаме. Я имею в виду не того, который вел здесь миссионерскую деятельность, хотя осмелюсь сказать, что он тоже был восхитителен. В то время, по-моему, у них не было ежегодных продаж рукоделия и чая в помещении прихода, вот это и кажется мне непохожим на то, что мы подразумеваем в настоящее время под миссионерами — он знал все об этом — вы помните об этой мандрагоре — или что там ты должен был достать для большой черной собаки? Маниш — вот что. Как его звали? Это был Фауст? Или я путаю его со стариком в опере?

— Ну, так или иначе, — сказала Мэри, не пытаясь распутать последовательность мыслей герцогини, — Джордж был единственным, кого я действительно любила, и все еще им остается. Только это казалось совершенно безнадежным. Возможно, ты не говорила много о нем, мама, но Джеральд говорил много — ужасные вещи!

— Да, — сказала герцогиня, — он говорил то, что думал. Так делает теперешнее поколение, ты знаешь. Для непосвященного — я допускаю, дорогая, — это звучит несколько грубовато.

Питер усмехнулся, а Мэри продолжала, не обращая внимания.

— У Джорджа просто не было денет. Он действительно отдал все, что у него было, лейбористской партии и потерял свою работу в Министерстве информации: они решили, что он слишком симпатизировал социалистам за границей. Это ужасно несправедливо. Во всяком случае, нельзя было обременять его; а Джеральд был жесток, он сказал, что полностью прекратит выдавать мне содержание, если я не порву с Джорджем. Так я и сделала, но, конечно, это никак не повлияло на наши чувства. Я буду говорить для матери, она была немного более добра. Она сказала, что поможет нам, если Джордж найдет работу; но, как я сказала, если у Джорджа будет работа, мы не будем нуждаться в помощи!

— Но, моя дорогая, я могла сильно оскорбить мистера Гойлса, предлагая ему жить на средства его тещи, — сказала вдова.

— Почему нет? — спросила Мэри. — Джордж не верит в эти старомодные идеи о собственности. Кроме того, если бы ты дала их мне, это были бы мои деньги. Мы верим в то, что мужчины и женщины равны. Почему один всегда должен быть в большей степени кормилец, чем другой?

— Не могу представить, дорогая, — сказала вдова. — Однако я едва могла ожидать, что бедный мистер Гойлс будет жить на незаработанные средства, если он не верит в наследуемую собственность.

— Это ошибка, — сказала Мэри довольно неопределенно. — Во всяком случае, — торопливо добавила она, — то, что случилось. После войны Джордж поехал в Германию изучать там социализм и вопросы труда, и ничто меня не радовало. Поэтому, когда появился Дэнис Кэткарт, я сказала, что выйду за него замуж.

— Почему? — спросил Питер. — Он никогда не казался мне парнем хоть немного в твоем вкусе. Вообще, насколько я смог выяснить, он был тори и связан с дипломатией и… ну, весьма закоренелый старый повеса, так сказать. У меня не сложилось впечатление, что у вас было хоть что-то общее.

— Нет, но зато его ничуть не заботило, есть у меня вообще какие-либо идеи или нет. Я заставила его пообещать, что он не будет беспокоить меня дипломатами и высокопоставленными людьми, и он сказал, что я могу делать что хочу, если только не буду его компрометировать. И мы должны были жить в Париже, идти каждый своей дорогой и не создавать друг другу проблем. И все, что угодно, было лучше, чем пребывание здесь, и бракосочетание с кем-то по чьему-то выбору, и открытие базаров, и лицезрение поло, и встречи принца Уэльского. Поэтому я сказала, что выйду замуж за Дэниса, хотя не любила его, и совершенно уверена, что он не любил меня даже на грош, и мы должны быть независимы друг от друга. Я так хотела, чтобы меня оставили в покое!

— Джерри был доволен его состоянием? — спросил Питер.

— О, да. Он сказал, что Дэнис не такая уж большая добыча (я бы предпочла, чтобы Джеральд был менее вульгарен в своей плоской, ранневикторианской манере), но после Джорджа ему остается только благодарить небо, что этот не оказался хуже.

— Запишите это, Чарльз, — сказал Уимзи.

— Сначала казалось, что все в порядке, но чем дальше, тем меня все больше что-то тяготило. Вы знаете, было что-то несколько тревожное в Дэнисе. Он был так необычайно сдержан. Конечно, я хотела, чтобы меня оставили одну, но… понимаете, это было странно! Он был корректен. Даже когда он приходил в ярость и был страстен — что случалось не часто, — он был корректен в этом. Удивительно. Подобно одному из этих странных французских романов, ты знаешь, Питер: ужасно страстный по содержанию, но абсолютно безличный.

— Чарльз, дружище! — сказал лорд Питер.

— М-м?

— Это важно. Вы понимаете, что это значит?

— Нет.

— Не берите в голову. Давай дальше, Полли.

— Я не причиняю тебе головную боль?

— Причиняешь, и притом ужасную; но мне это нравится. В самом деле, продолжай. Я не выращиваю лилию сыростью мук и росой лихорадки, или что-нибудь в этом роде. Я действительно взволнован. То, что ты только что сказала, проливает больше света, чем все, за чем я охотился неделями.

— Действительно?! — Мэри уставилась на Питера с выражением, в котором не осталось и следа враждебности. — Я думала, что ты никогда не поймешь меня.

— Боже! — сказал Питер, — почему нет? Мэри покачала головой:

— Кстати, я все время переписывалась с Джорджем. А в начале этого месяца он неожиданно написал мне, что возвратился из Германии и получил работу в «Сандерк-лэп» — социалистическом еженедельнике, начиная с четырех фунтов в неделю, и не соглашусь ли я бросить этих капиталистов и так далее, и стать с ним честной рабочей женщиной. Он мог устроить меня работать секретарем в газете, чтобы я печатала для него и приводила в порядок его статьи. Вместе мы должны будем зарабатывать шесть-семь фунтов в неделю, что будет суммой более чем достаточной для совместной жизни. И я с каждым днем все больше боялась Дэниса. Поэтому я сказала Джорджу, что согласна. Но я знала, что предстоит ужасная ссора с Джеральдом. Мне на самом деле было довольно стыдно: о помолвке уже было объявлено, и я представляла себе огромное количество разговоров и людей, пытающихся убедить меня. И Дэнис мог поставить Джеральда в ужасно неловкое положение, это было вполне в его стиле. Поэтому мы решили, что лучшим будет сначала убежать и пожениться, чтобы избежать споров.

— Похвально, — сказал Питер. — Кроме того, это выглядело бы довольно привлекательно в газете, не так ли? Представь заголовки: «Дочь пэра выходит замуж за социалиста», «Романтичное тайное бегство в коляске мотоцикла», «6 фунтов в неделю — это много, — говорит ее милость».

— Свинья! — сказала леди Мэри.

— Очень хорошо, — сказал Питер, — я поймал тебя! Все было устроено так, чтобы романтичный Гойлс увез тебя далеко из Ридлсдейла — но почему Ридлсдейл? Намного проще было бы бежать из Лондона или Денвера.

— Нет. Во-первых, ему нужно было ехать на север. Во-вторых, в городе его все знают, и, наконец, мы не хотели ждать.

— Кроме того, ты могла скучать по объятиям молодого Лохинвара. Хорошо, тогда почему в это крайне неудобное время, 3.00?

— У него была назначена встреча в среду ночью в Норталлертоне. Он собирался приехать прямо сюда, забрать меня и привезти в город, где мы должны были пожениться в соответствии со специальным разрешением. Времени у нас было вполне достаточно. Джордж должен был выйти на работу на следующий день.

— Я понимаю. Ну а теперь я продолжу, а ты остановишь меня, если я буду не прав. В среду вечером ты поднялась к себе в 21.30. Ты упаковала чемодан. Ты… ты думала о каком-нибудь письме, чтобы успокоить своих опечаленных друзей и родственников?

— Да, я написала его. Но я…

— Конечно. Тогда ты легла спать, как я представляю, или, во всяком случае, разделась и легла.

— Да. Я легла. Это было правильно, и когда это случилось…

— Точно, тебе не хватило бы времени привести постель в соответствующее состояние утром, и мы бы узнали об этом. Между прочим, Паркер, когда Мэри признавалась в своих грехах вам вчера вечером, вы делали какие-либо пометки?

— Да, — сказал Паркер, — если вы можете читать мою стенографию.

— Вполне, — сказал Питер. — Хорошо, приведенная в беспорядок кровать в твоей истории говорит о том, что ты не ложилась спать вообще, не так ли?

— А я думала, что это была такая правдоподобная история!

— Хочешь совет? — ответил ее брат любезно. — Ты добьешься большего успеха в следующий раз. В действительности это так же трудно, как и громоздить длинную последовательную ложь. Кстати, ты в самом деле слышала, что Джеральд выходил в 23.30, как сказала Петтигру-Робинсон (да будут прокляты ее уши!)?

— Мне кажется, я слышала, как кто-то ходил, — сказала Мэри, — но не задумалась над этим.

— Совершенно верно, — сказал Питер, — когда я слышу, что люди ходят по дому ночью, я слишком деликатен, чтобы думать о чем-нибудь вообще.

— Конечно, — вставила герцогиня, — особенно в Англии, где так странно неподходяще думать. Я скажу о Питере: если он может поместить континентальную интерпретацию во что-нибудь, он будет… так внимательно с твоей стороны, дорогой, что ты взялся делать это в тишине и не упоминать об этом, как разумно ты делал, будучи ребенком. Ты был действительно очень послушным маленьким мальчиком, дорогой.

— И все еще таким остаешься, — сказала Мэри, улыбаясь Питеру с удивительным дружелюбием.

— От плохих привычек трудно избавиться, — сказал Уимзи. — Продолжим. В три часа ты пошла вниз, чтобы встретить Гойлса. Почему он прошел полностью всю дорогу до дома? Было бы более безопасно встретить его в переулке.

— Я знала, что не смогу выйти из главных ворот, не разбудив Хардрава, и поэтому должна была перебраться через частокол где-нибудь. Я могла бы справиться сама, но не с тяжелым чемоданом. Поэтому Джордж должен был перелезть через забор, прийти и помочь мне нести чемодан. Мы не могли разминуться у двери оранжереи. Я послала ему небольшой план дорожки.

— Гойлс был там, когда ты спустилась вниз?

— Нет, по крайней мере я не видела его. Но там было тело бедного Дэниса и Джеральд, склонившийся над ним. Моей первой мыслью было, что Джеральд убил Джорджа. Именно поэтому я сказала: «О боже! Ты убил его!» — (Питер поглядел на Паркера и кивнул.) — Затем Джеральд перевернул его, и я увидела, что это был Дэнис, а потом… я уверена, что слышала какое-то движение в кустарнике — шум, похожий на треск веток, — и меня внезапно осенило: где же был Джордж? О, Питер, я тогда представила себе так ясно: Дэнис, должно быть, натолкнулся на Джорджа, ожидающего там, и напал на него. Я уверена, что Дэнис напал на него. Вероятно, он думал, что это грабитель. Или выяснил, кто это такой и попытался прогнать его. И в борьбе Джордж, должно быть, застрелил его. Это было ужасно! Питер похлопал сестру по плечу:

— Бедное дитя, — сказал он.

— Я не знала, что делать, — продолжала девушка. — Понимаешь, я была в растерянности. Я надеялась, что никто не заподозрит присутствия там еще кого-то. Так что мне нужно было быстро изобрести причину моего появления. Первым делом я запихнула чемодан за кактусы: Джерри в это время был занят с телом и его не заметил, ты знаешь, Джерри никогда ничего не замечает, пока это не окажется у него под носом. Но я знала, что, если прозвучал выстрел, Фредди и супруги Марчбэнкс должны были слышать его. Так что я притворилась, будто тоже слышала его, и побежала вниз, чтобы искать грабителей. Это было несколько неубедительно, но это лучшее, что я могла придумать. Джеральд послал меня наверх, чтобы разбудить дом, и к тому времени, когда я достигла лестничной клетки, я полностью сочинила историю. О, и я была весьма довольна тем, что не забыла чемодан!

— Ты бросила его в сундук, — сказал Питер.

— Да. Со мной чуть не случился удар в то утро, когда я увидела, как ты заглядывал туда.

— Ты не представляешь, что почувствовал я, когда нашел там серебряный песок.

— Серебряный песок?

— Из оранжереи.

— О господи! — воскликнула Мэри.

— Хорошо, продолжай. Ты подняла Фредди и чету Петтигру-Робинсон. Затем тебе понадобилось закрыться в своей комнате, чтобы уничтожить прощальное письмо и снять одежду.

— Да, боюсь, я сделала это не очень естественно. Но я не могла надеяться, что кто-нибудь поверит в то, что я пошла охотиться на грабителя в полном наборе шелкового белья и с тщательно завязанным бантом с золотой английской булавкой.

— Да. Я понимаю твое затруднение.

— Получилось весьма удачно — также потому, что они все были готовы поверить, что я хотела скрыться от миссис Петтигру-Робинсон, — кроме самой миссис П., конечно.

— Да, даже Паркер проглотил это, не так ли, дружище?

— О, действительно так, — сказал Паркер уныло.

— Я сделала ужасную ошибку с этим выстрелом, — продолжила леди Мэри. — Понимаете, я объяснила все так продуманно, а затем оказалось, что никто вообще не слышал выстрела. И впоследствии обнаружилось, что все произошло в кустарнике, и время тоже не совпадало. Тогда на следствии я должна была придерживаться своей истории — и она выглядела все хуже и хуже, — а потом они возложили вину на Джеральда. В самых диких предположениях я не представляла себе такого. Конечно, я понимаю теперь, как помогло мое несчастное свидетельство.

— Отсюда ипекакуана, — сказал Питер.

— Я так ужасно запуталась, — сказала бедная леди Мэри, — я подумала, что лучше замолчать вообще из опасения еще больше ухудшить ситуацию.

— И ты все еще считала, что Гойлс сделал это?

— Я… я не знала, что думать, — сказала девушка. — Теперь я так не считаю. Питер, кто еще мог сделать это?

— Честно говоря, старушка, — сказал его милость, — если Гойлс не делал этого, я не знаю, кто это сделал.

— Он убежал, понимаете, — сказала леди Мэри.

— Он, кажется, весьма преуспел в стрельбе и беге, — заметил Питер мрачно.

— Если бы он не стрелял в тебя, — сказала Мэри медленно, — я никогда бы не рассказала о нем. Я бы предпочла умереть. Но, конечно, эти его революционные доктрины и мысли о Красной России и всей крови, пролитой в бунтах и восстаниях, и обо всем таком, я предполагаю, учат пренебрегать человеческой жизнью.

— Моя дорогая, — сказала герцогиня, — мне кажется, что мистер Гойлс не демонстрирует особенного пренебрежения к собственной жизни. Ты должна попытаться смотреть на вещи справедливо. Стрелять в людей и убегать — не очень героический поступок, согласно нашим стандартам.

— Одного я не понимаю, — поспешно перебил Уимзи, — как револьвер Джеральда оказался в кустарнике.

— А я хотела бы знать, — сказала герцогиня, — действительно ли Дэнис был шулером?

— А я хотел бы выяснить, — сказал Паркер, — насчет зеленоглазого кота.

— Дэнис никогда не давал мне кота, — сказала Мэри.

— Вы были когда-либо с ним в ювелирном магазине на улице Мира?

— О да, множество раз. И он подарил мне черепаховый гребень с бриллиантами. Но никогда не дарил кота.

— Тогда мы можем игнорировать все детально разработанное признание прошлой ночи, — сказал лорд Питер, просматривая заметки Паркера с улыбкой. — Это действительно неплохо, Полли, совсем неплохо. У тебя есть талант к романтичной беллетристике — нет, в самом деле! Только кое-где тебе нужно уделить больше внимания деталям. Например, ты не могла дотащить этого тяжелораненого по всей дорожке к дому, не вымазав все пальто в крови. Между прочим, Гойлс вообще был знаком с Кэткартом?

— Я не знаю.

— У нас с Паркером есть альтернативная теория, которая оправдает Гойлса — по худшей части обвинения, во всяком случае. Расскажите ей, старина; ведь это была ваша идея.

Вдохновленный таким образом, Паркер рассказал о теории с самоубийством и шантажом.

— Звучит правдоподобно, — сказала Мэри, — говоря академически; но, по-моему, это не очень похоже на Джорджа. Я имею в виду шантаж — это так отвратительно, не так ли?

— Да, — сказал Питер, — я думаю, что лучше всего будет пойти навестить Гойлса. Если существует ключ к загадке ночи среды, он у него. Паркер, старина, мы приближаемся к окончанию преследования.

 

Глава 10 НИЧТО НЕ ОСТАЕТСЯ НЕИЗМЕННЫМ В ПОЛДЕНЬ

Мистера Гойлса допрашивали на следующий день в полицейском участке. Присутствовал мистер Мурблс, и Мэри настояла на том, чтобы прийти. Молодой человек сначала немного неистовствовал, но сухая манера поверенного произвела должное впечатление.

— Лорд Уимзи опознал вас, — сказал мистер Мурблс, — как человека, который совершил на него вооруженное нападение вчера вечером. С поразительным великодушием он воздержался выдвигать обвинение. Теперь мы знаем также, что вы присутствовали в угодьях рядом с охотничьим домиком в Ридлсдейле в ночь убийства капитана Кэткарта. Вы будете, без сомнения, вызваны в качестве свидетеля по делу. Но вы очень помогли бы правосудию, сделав заявление сейчас. Это вполне дружественная и частная беседа, мистер Гойлс. Как вы видите, нет никаких представителей полиции. Мы просто просим вас помочь. Должен, однако, предупредить, что вы вправе отказаться отвечать на любой из наших вопросов; в то же время отказ может привести к тому, что вам будут предъявлены самые серьезные обвинения.

— Фактически, — сказал Гойлс, — это угроза. Если я не расскажу вам, вы арестуете меня по подозрению в убийстве.

— Нет, что вы, мистер Гойлс, — возразил поверенный. — Мы должны просто передать имеющуюся у нас информацию в руки полиции, которая будет действовать по своему усмотрению. Бог благослови мою душу, нет, что-либо вроде угрозы было бы совершенно незаконно. В вопросе о нападении на лорда Питера его милость, конечно, будет действовать по собственному усмотрению.

— Все равно, — сказал Гойлс угрюмо, — называйте как хотите, но это угроза. Однако я не против рассказать, тем более что вы будете весьма разочарованы. Я предполагаю, это ты выдала меня, Мэри.

Мэри вспыхнула с негодованием.

— Моя сестра была необычайно лояльна к вам, мистер Гойлс, — сказал лорд Питер. — Я могу сообщить вам, что она поставила себя в положение серьезного личного неудобства, если не сказать — опасности, ради вашего блага. Вас проследили до Лондона из-за того, что вы оставили определенные следы во время своего чрезвычайно поспешного отступления. Когда моя сестра случайно открыла телеграмму, адресованную мне в Ридлсдейл на мою фамилию, она немедленно помчалась в город, чтобы выгородить вас, как только могла, любой ценой для себя. К счастью, я уже получил дубликат телеграммы на своей квартире. Я еще не был уверен в вашей причастности, когда случайно наткнулся на вас в Советском Клубе. Однако ваши энергичные усилия избежать беседы со мной Дали мне полную уверенность вместе с превосходным поводом задержать вас. Фактически я необыкновенно обязан вам за вашу помощь.

Мистер Гойлс выглядел обиженным.

— Я не знаю, как ты мог подумать, Джордж… — сказала Мэри.

— Не важно, что я думаю, — сказал молодой человек грубо. — Я делаю вывод, что ты им все уже рассказала, так или иначе. Хорошо, я сообщу вам свою версию так кратко, как только смогу, и вы посмотрите, что я знаю об этом, черт побери. Если вы не верите мне, я ничего не могу поделать с этим. Я приехал примерно без четверти три и припарковался в переулке.

— Где вы были в 23.50?

— На дороге из Норталлертона. Моя встреча закончилась в 22.45. Я могу привести сотню свидетелей, чтобы доказать это.

Уимзи записал адрес места, где проходила встреча, и кивнул Гойлсу, чтобы тот продолжал.

— Я перелез через стену и прошел сквозь кустарник.

— Вы не видели какого-либо человека или тело?

— Никого, ни живого, ни мертвого.

— Вы заметили кровь или следы на дорожке?

— Нет. Я не захотел воспользоваться фонарем из страха быть увиденным из дома. Света было как раз достаточно, чтобы видеть дорожку. Я подошел к двери оранжереи без нескольких минут три. Подойдя, я наткнулся на что-то мягкое, похожее на тело. Я испугался. Я подумал, что это могла быть Мэри — заболела, или упала в обморок, или что-нибудь еще. Я рискнул включить свет. Тогда я увидел, что это был Кэткарт — мертвый.

— Вы уверены, что он был мертв?

— Абсолютно мертв.

— Один момент, — вставил поверенный. — Вы говорите, что это был Кэткарт. Разве вы знали Кэткарта ранее?

— Нет, никогда. Я имел в виду, что увидел мертвеца, и узнал впоследствии, что это был Кэткарт.

— Фактически вы не знали тогда, был ли это Кэткарт?

— Да, я опознал его на фотографии в газетах впоследствии.

— Очень важно быть точным, когда делаете заявление, мистер Гойлс. Замечание, подобное тому, которое вы сделали сейчас, могло бы произвести самое неблагоприятное впечатление на полицию или присяжных.

Сказав так, мистер Мурблс прочистил нос и поправил пенсне.

— Что было потом? — спросил Питер.

— Мне показалось, что кто-то идет вверх по дорожке. А так как мне не хотелось, чтобы меня застукали наедине с трупом, я смылся.

— О, — сказал Питер с неописуемым выражением, — какое простое решение. Вы предоставили девушке, на которой собирались жениться, обнаружить, что в саду мертвец, а ее галантный поклонник сделал ноги. И что она должна подумать?

— Ну, я думал, что она будет хранить молчание ради себя самой. Собственно, я не думал тогда ни о чем. Я знал только, что вмешался не в свое дело и что если меня застанут рядом с убитым человеком, это будет выглядеть весьма подозрительно.

— Короче, — сказал мистер Мурблс, — вы потеряли голову, молодой человек, и убежали в очень дурацкой и трусливой манере.

— Вы не должны называть это таким образом, — парировал мистер Гойлс. — Прежде всего я был в очень неловкой и глупой ситуации.

— Да, — сказал лорд Питер иронически, — и три часа ночи — ужасно холодное время суток. В следующий раз, когда будете устраивать тайное бегство, назначьте его на шесть часов вечера или двенадцать часов ночи. Вам больше удается подготовка заговоров, чем их осуществление. Нервы немного не в порядке, мистер Гойлс. Я считаю, знаете ли, что человек с вашим темпераментом не должен носить огнестрельное оружие. Что же тогда заставило вас, жалкий сопляк, разрядить в меня этот пистолет вчера вечером? Вы были бы в чертовски неловкой ситуации, если бы случайно поразили меня в голову, или в сердце, Или еще куда-нибудь с тяжелыми последствиями. Если вас так напугало мертвое тело, почему вы стреляете в людей? Почему, почему, почему? Этого я не могу постичь. Если вы говорите сейчас правду, вы никогда не оказывались даже в незначительной опасности. Господи! Подумать только, сколько времени потрачено впустую, сколько неприятностей мы пережили, пытаясь поймать эту задницу! И бедная старушка Мэри, продолжающая упорствовать и чуть не убившая саму себя, потому что она думала, что вы не будете убегать, по крайней мере пока не будет от чего бежать!

— Вы должны сделать скидку на легковозбудимый характер, — сказала Мэри твердым голосом.

— Если бы вы знали, что значит, когда за тобой следят, когда тебя преследуют и травят, — начал мистер Гойлс.

— Но я думал, что вы, люди из Советского Клуба, наслаждаетесь, когда вас подозревают в чем-либо, — сказал лорд Питер. — Это, должно быть, ваш звездный час, когда на вас смотрят, как на опасного парня.

— Глумление людей, подобных вам, — сказал Гойлс неистово, — не только разжигает ненависть между классами…

— Не берите в голову, — вставил мистер Мурблс. — Закон есть закон для каждого, и вы умудрились поставить себя в очень неловкое положение, молодой человек. — Он коснулся звонка на столе, и вошел Паркер вместе с констеблем. — Мы будем признательны вам, — сказал мистер Мурблс, — если вы окажете нам любезность и подержите этого молодого человека под наблюдением. Мы не выдвигаем против него никакого обвинения, пока он ведет себя хорошо, но он не должен пытаться скрыться прежде, чем состоится суд по делу Ридлсдейла.

— Конечно, нет, сэр, — сказал мистер Паркер.

— Один момент, — сказала Мэри. — Мистер Гойлс, вот кольцо, которое вы мне подарили. Прощайте. Когда в следующий раз будете выступать с общественной речью, призывающей к решительным действиям, я приду поаплодировать вам. Вы умеете говорить о подобных вещах. Но так или иначе, я думаю, нам лучше больше не встречаться.

— Конечно, — сказал молодой человек горько, — из-за твоих родственников я оказался в этой ситуации, а ты отворачиваешься и глумишься надо мной.

— Меня не смутило бы, окажись ты убийцей, — сказала леди Мэри злобно, — но меня беспокоит то, что ты являешься такой задницей.

Прежде чем мистер Гойлс успел ответить, мистер Паркер, изумленный, но не особенно рассерженный, вывел своего подопечного из комнаты. Мэри подошла к окну и стояла, кусая губы.

Теперь к ней подошел лорд Питер.

— Послушай, Полли, старина Мурблс пригласил нас на обед. Ты хотела бы пойти? Сэр Импи Биггс будет там.

— Я не хочу видеться с ним сегодня. Это очень любезно со стороны мистера Мурблса…

— Ну, пойдем, старушка. Биггс — это же настоящая знаменитость, ты знаешь, и представляет собой совершенно превосходное зрелище в мраморе. Он расскажет тебе все о своих канарейках…

Мэри хихикала сквозь слезы.

— Это очень мило с твоей стороны, Питер, попробовать развлечь ребенка. Но я не могу. Я выставила себя в дурацком свете. И с меня на сегодня достаточно.

— Ерунда, — сказал Питер. — Конечно, Гойлс показал себя не с лучшей стороны сегодня утром, но ведь он был в ужасно трудном положении. Пожалуйста, пойдем.

— Я надеюсь, леди Мэри согласится посетить мое холостяцкое жилище, — сказал поверенный, подходя. — Сочту это очень большой честью. Думаю, я не развлекал леди в своих апартаментах в течение двадцати лет. Вот это да, двадцать лет, и это действительно так.

— В таком случае, — сказала леди Мэри, — я просто не могу отказаться.

Мистер Мурблс жил в восхитительном комплексе старых комнат в Стейпл-Инн, с окнами, выходящими на обычный сад с небольшими клумбами неправильной формы и журчащим фонтаном. В комнатах поддерживалась чудесная старомодная атмосфера закона, которая окутывала и его собственную важную персону. Обстановку гостиной составляла мебель красного дерева, турецкий ковер и темно-красные занавески. На буфете стояло несколько предметов из красивого шеффилдского сервиза и множество графинов с выгравированными серебряными ярлыками вокруг горлышка. Книжный шкаф был заполнен толстыми томами по юриспруденции с переплетами из телячьей кожи, а над каминной доской висел портрет маслом, изображавший судью с резкими чертами лица. Леди Мэри почувствовала внезапную благодарность за это рассудительное и основательное викторианство.

— Боюсь, нам, вероятно, придется подождать сэра Импи несколько минут, — сказал мистер Мурблс, взглянув на часы. — Он занят в деле «"Куангл и Хэмпер" против "Правды "», и они надеются все сделать сегодня утром. Сэр Импи предполагал, что в полдень дело закончится. Блестящий человек сэр Импи. Он защищает Правду.

— Удивительная позиция для адвоката, не так ли? — спросил Питер.

— Газета, — сказал мистер Мурблс, принимая шутку с легкой улыбкой, — против людей, которые утверждают, что можно вылечить пятьдесят девять различных болезней одной и той же пилюлей. «Куангл и Хэмпер» вызвал некоторых из своих пациентов в суд, чтобы свидетельствовать о выгодах, которые они получили от лечения. Слышать, как сэр Импи обрабатывает их, было настоящим интеллектуальным удовольствием. Его любезная манера особенно впечатляет старых леди. Когда он предложил, чтобы одна из них показала свою ногу судьям, реакция слушателей была действительно феноменальна.

— И она показала ее? — спросил лорд Питер.

— Страстно желала такой возможности, мой дорогой лорд Питер, страстно желала такой возможности.

— Я удивлен, что у них хватило духу вызвать ее.

— Духу? — спросил Мурблс. — Дух людей, подобных «Куангл и Хэмпер» не имеет себе равных во вселенной, говоря словами великого Шекспира. Но сэр Импи — не такой человек, чтобы позволять по отношению к себе вольности. Нам действительно чрезвычайно повезло обеспечить себе его помощь… А, я думаю, что уже слышу его!

В самом деле, торопливые шаги по ступенькам оповестили о прибытии ученого адвоката, который ворвался в комнату, все еще пребывая в парике и мантии, рассыпая извинения.

— Чрезвычайно жаль, Мурблс, — сказал сэр Импи. — Мы чрезмерно утомились к концу, должен с сожалением признать. Я действительно старался, но дорогой старина Доусон становится глухой тетерей, знаете, и ужасно неуклюж в движениях. А как у вас дела, Уимзи? Вы выглядите — как будто были на войне. Можем ли мы предъявить иск об оскорблении против кого-либо?

— Берите выше, — вставил слово мистер Мурблс, — о покушении с целью убийства, если хотите.

— Превосходно, превосходно, — сказал сэр Импи.

— Да, но мы решили не обращаться в суд, — сказал мистер Мурблс, качая головой.

— Вот как! О, мой дорогой Уимзи, так дело не пойдет. Адвокатам тоже нужно на что-то жить, знаете ли. Ваша сестра? Я не имел удовольствия встретиться с вами в Ридлсдейле, леди Мэри. Я полагаю, вы полностью выздоровели.

— Полностью, спасибо, — сказала Мэри со значением.

— Мистер Паркер, конечно, ваше имя очень известно. Вот Уимзи ничего не может сделать без вас, я знаю.

Мурблс, действительно ли эти господа располагают ценной информацией? Я очень заинтересован этим делом.

— Но только не прямо сейчас, — сказал поверенный.

— Конечно, нет. Сейчас меня ничто не волнует больше этого превосходного куска баранины. Простите мою жадность.

— Хорошо; ну, в общем, — сказал мистер Мурблс, тихо просияв, — давайте приступим. Я боюсь, мои дорогие молодые люди, что я слишком старомоден, чтобы принять современную практику распития коктейлей.

— Совершенно правильно, — сказал Уимзи решительно. — К тому же отбивает аппетит и портит пищеварение. Это не в английских традициях — ужасное кощунство в этом старом доме. Пришла из Америки — в результате попала под запрет. Вот что случается с людьми, которые не понимают, как пить. Боже, благослови меня; сэр, вот это да, вы подаете нам знаменитый кларет. Это большой грех — упоминать коктейль в его присутствии.

— Да, — сказал мистер Мурблс, — да, это — «Лафит-75». Он очень редкий, очень редкий, я достаю его для тех, кому под пятьдесят, но вы, лорд Питер, умеете разбираться в таких вещах, что сделало бы честь человеку вдвое старше вас.

— Большое спасибо, сэр; я глубоко ценю ваше мнение. Могу я разлить вино, сэр?

— Давайте, давайте. Мы позаботимся о себе сами, Симпсон, спасибо. После обеда, — продолжал мистер Мурблс, — я предложу вам попробовать кое-что действительно любопытное. Один мой старый странный клиент умер на днях и оставил мне дюжину порта-47.

— Господи! — воскликнул Питер. — 47! Едва ли его можно будет пить, не так ли, сэр?

— Я очень опасаюсь, — ответил мистер Мурблс, — что это так. Какая жалость. Но я чувствую, что следует отдать дань уважения столь заслуженной старине.

— Зато потом можно говорить, что пробовал это, — сказал Питер. — Подобно тому, как увидеть божественную Сару, знаете ли. Голос пропал, расцвет позади, интерес ушел, но по-прежнему классика.

— Ах, — сказал мистер Мурблс. — Я помню ее в дни расцвета. Мы, много повидавшие парни, владеем в качестве компенсации некоторыми замечательными воспоминаниями.

— Совершенно верно, сэр, — сказал Питер, — и вы накопите их еще намного больше. Но что тот старый джентльмен сделал с вином, у которого минуло лучшее время?

— Мистер Фитерстоун был исключительным человеком, — сказал мистер Мурблс. — И все же я не понимаю. Он, возможно, был глубоко мудр. У него была репутация чрезвычайного скряги. Он никогда не покупал нового костюма, никогда не брал отпуск, никогда не женился, жил всю жизнь в тех же темных, узких комнатах, которые он занимал, будучи не имеющим практики адвокатом. Но он унаследовал огромное состояние своего отца, с которого и получал проценты. Вино принадлежало старику, который умер в 1860-м, когда моему клиенту было тридцать четыре. Ему — сыну, я подразумеваю, было девяносто шесть, когда он умер. Он говорил, что никакое удовольствие никогда не соответствовало ожиданию, и поэтому жил подобно отшельнику — ничего не делал, но планировал все, что мог бы сделать. Он написал детально разработанный дневник, содержащий, день за днем, отчет об этом призрачном существовании, о вещах, которых он никогда не имел возможности испытать в действительности. Дневник описывал поминутно блаженную супружескую жизнь с женщиной его мечтаний. Каждый раз на Рождество и Пасху бутылка '47 торжественно ставилась на стол и торжественно Удалялась, нераскрытая, после завершения его скромной трапезы. Его как примерного христианина ожидало большое счастье после смерти, но, как видите, он откладывал удовольствие максимально долго. Он умер со словами: «Правоверным было обещано…» — чувствуя под конец потребность в гарантии. Весьма исключительный человек, весьма исключительный, действительно сильно отличающийся от активного современного поколения.

— Как любопытно и трогательно, — сказала Мэри.

— Возможно, он когда-то решался осуществить что-либо недосягаемое, — сказал Паркер.

— Ну, я не знаю, — сказал мистер Мурблс. — Люди обычно говорили, что женщина его мечты не всегда была мечтой, но он так и не смог сделать ей предложение.

— Ах, — сказал сэр Импи оживленно, — чем больше я вижу и слышу в судах, тем более склонен полагать, что мистер Фитерстоун выбрал лучший вариант.

— И намерены последовать его примеру — во всяком случае, в этом отношении? А, сэр Импи! — ответил мистер Мурблс с легким хихиканьем.

Мистер Паркер поглядел в окно. Начинался дождь.

Как и следовало ожидать, порт-47 оказался выдохшимся; слабый призрак былого пламени и аромата витал над ним. Лорд Питер с минуту держал свой стакан.

— Это походит на вкус страсти, которая пропустила свой полдень и начала истощаться, — сказал он с внезапной серьезностью. — Единственное, что остается сделать — это смело признать, что она умирает, и покончить с ней. — Решительным движением он вылил остаток вина в огонь. Насмешливая улыбка возвратилась на его лицо:

Что мне нравится в Клайве,

так это то, что он больше не жив…

Много чего можно сказать о том, каково быть мертвым.

— Какая классическая суть и краткость в этих четырех строчках! Однако по нашему делу у нас есть много чего сообщить вам, сэр.

С помощью Паркера он представил двум служителям закона весь ход расследования этого дня, а леди Мэри лояльно добавила некоторые детали, рассказав свою версию ночного происшествия.

— Фактически вы видите, — сказал Питер, — этот мистер Гойлс потерял много, не являясь убийцей. Мы чувствуем, что он представлял бы собой прекрасную, зловещую фигуру в качестве полуночного убийцы. Но все так, как есть на самом деле, и поэтому нам остается выжать из него все, что можно, в качестве свидетеля, да?

— Ну, лорд Питер, — медленно произнес мистер Мурблс, — поздравляю вас и мистера Паркера с успешно проделанной работой и изобретательностью в расследовании этого дела.

— Думаю, можно сказать, что мы добились некоторых успехов, — сказал Паркер.

— Разве только отрицательных, — добавил Питер.

— Точно, — сказал сэр Импи, поворачиваясь к нему с ошеломляющей внезапностью. — Сугубо отрицательных, заметьте. И серьезно затруднили дело в смысле защиты; что вы собираетесь делать теперь?

— Вам легко рассуждать, — закричал Питер с негодованием, — когда мы выяснили так много пунктов для вас!

— Осмелюсь сказать, — ответил адвокат, — что это скорее пункты, которые лучше бы оставались невыясненными.

— Черт побери, мы хотим докопаться до правды!

— Вы? — спросил сэр Импи сухо. — Я — нет. Меня ни капли не интересует правда. Это не мое дело. Для меня не имеет значения, кто убил Кэткарта, если я могу доказать, что это не Денвер. Для меня достаточно, если я смогу заронить разумное сомнение в его причастности к убийству. Вот клиент, он приходит ко мне с историей о ссоре, Подозрительном револьвере, с отказом подтвердить чем-либо свои заявления и с полностью неадекватным и дурацким алиби. Я все устраиваю так, чтобы запутать присяжных таинственными следами, несоответствием относительно времени, молодой женщиной с тайной и общим неопределенным предположением о чем-то между кражей и преступлением, совершенным под влиянием любовной страсти. И здесь приходите вы, распутывая следы, оправдывая неизвестного человека, отменяя несоответствия, выясняя мотивы молодой женщины и весьма заботливо направляя подозрение туда, где оно находилось вначале. Чего вы ожидаете?

— Я всегда говорил, — прорычал Питер, — что профессиональный защитник является самым безнравственным человеком на свете, а сейчас все больше убеждаюсь в этом.

— Ну, в общем, — сказал мистер Мурблс, — все это только означает, что нам пока рано сушить весла. Вы должны продолжать, мой дорогой мальчик, чтобы получить больше свидетельств положительного толка. Если мистер Гойлс не убивал Кэткарта, мы должны найти того, кто сделал это.

— Во всяком случае, — сказал Биггс, — есть факт, за который мы должны быть благодарны: то, что вы были все еще слишком нездоровы, чтобы выступать перед большим жюри в прошлый четверг, леди Мэри. — Леди Мэри покраснела. — И обвинение будет строить свое дело на выстреле, прозвучавшем в 3.00. Не отвечайте ни на какие вопросы, если сможете, и мы преподнесем им сюрприз.

— Но поверит ли ей суд после всего этого? — спросил Питер с сомнением.

— Тем лучше, если не поверит. Она будет свидетелем обвинения. Вас будут забрасывать вопросами, леди Мэри, но вы не должны возражать против этого. Это все игра. Только придерживайтесь вашей истории, и мы доставим товар. Понимаете? — Сэр Импи угрожающе погрозил пальцем.

— Я понимаю, — сказала Мэри. — Меня будут забрасывать вопросами, а мне следует только продолжать упрямо твердить: «Я говорю правду». В этом суть, не так ли?

— Именно так, — сказал Биггс. — Между прочим, Денвер все еще отказывается объяснять свои действия, я полагаю?

— Ка-те-го-ри-чес-ки, — ответил поверенный. — Уимзи — весьма непреклонное семейство, — добавил он, — и боюсь, пока бесполезно следовать той линии расследования. Если мы могли бы обнаружить правду каким-нибудь другим способом и этим противостоять герцогу, тогда его можно было бы убедить дать свое подтверждение.

— Итак, теперь, — сказал Паркер, — у нас есть, похоже, еще три направления, над которыми следует поработать. Сначала мы должны попробовать установить алиби герцога из внешних источников. Во-вторых, мы можем исследовать свидетельство заново с целью обнаружения реального убийцы. И, в-третьих, некоторый свет на прошлую жизнь Кэткарта может пролить парижская полиция.

— И мне кажется, я знаю, куда нам отправиться за информацией относительно второго пункта, — сказал Уимзи неожиданно. — В Грайдерс-Холл.

— Фью! — свистнул Паркер. — Я и забыл. Это место, где живет тот кровожадный фермер, который натравил на тебя собак?

— С удивительно красивой женой. Да. Посмотрим, как вам это понравится? Этот парень ужасно ревнует свою жену и склонен подозревать любого мужчину, который приближается к ней. Когда в тот день я упомянул, что мой друг мог слоняться там на предыдущей неделе, он ужасно возбудился и угрожал пустить кровь приятелю. Казалось, он знал, кого я имею в виду. Теперь, конечно, когда я знаю о № 10 — Гойлсе, я бы никогда не подумал, Что он и есть тот человек. А если предположить, что это был Кэткарт? Видите ли, мы теперь знаем, что Гойлс даже Не был в этой местности до среды, так что не следует ожидать, что этот, как бишь его, — Граймторп — знал о нем, но Кэткарт мог как-нибудь бродить по Грайдерс-Холлу и быть замеченным. И послушайте! Есть еще один примечательный пункт. Когда я вошел туда, миссис Граймторп, очевидно, приняла меня за кого-то, кого она знала, и поспешила вниз, чтобы предостеречь меня и посоветовать бежать. Я все время думал, что она, должно быть, увидела из окна мою старую кепку и плащ «барберри» и ошибочно приняла меня за Гойлса, но теперь я сомневаюсь в этом: ведь я сказал ребенку, который открыл дверь, что я из охотничьего домика Ридлсдейла.

Если ребенок сказал это своей матери, она, должно быть, подумала, что пришел Кэткарт.

— Нет, нет, Уимзи, так не пойдет, — вмешался Паркер, — она, должно быть, знала, что Кэткарт был мертв к тому времени.

— О, проклятие! Да, я предполагаю, что она должна была знать. Если только этот грубый старый дьявол не скрыл от нее новость. Ей-богу, он так и сделал бы, если бы сам убил Кэткарта. Он никогда не сказал бы ей ни слова, и я не думаю, что он позволил бы ей взглянуть в газету, даже если они ее выписывают. Это дикое место.

— Но разве вы не говорили, что у Граймторпа есть алиби?

— Да, но на самом деле мы не проверяли его.

— И как, вы полагаете, он узнал, что Кэткарт собирался прийти в чащу той ночью?

Питер задумался.

— Возможно, он послал за ним, — предложила Мэри.

— Правильно, правильно, — закричал Питер нетерпеливо. — Вы помните, мы думали, что Кэткарт, должно быть, каким-то образом получил известие от Гойлса, договорившись о встрече, но предположите, что сообщение было от Граймторпа с угрозой выдать Кэткарта Джерри.

— Вы предполагаете, лорд Питер, — сказал мистер Мурблс тоном, рассчитанным на то, чтобы охладить несерьезную порывистость Питера, — что в то самое время, когда мистер Кэткарт был обручен с вашей сестрой, он продолжал позорную интригу с замужней женщиной, притом значительно ниже его в социальном плане?

— Я прошу твоего прощения, Полли, — сказал Уимзи.

— Все в порядке, — сказала Мэри. — Я… на самом деле это не слишком удивило бы меня. Дэнис был всегда… я хочу сказать, у него были континентальные взгляды на брак и подобные вещи. Я не думаю, что он придавал этому большое значение. Он, вероятно, сказал бы, что для всего есть время и место.

— Один из тех умов, что подобны водонепроницаемым отсекам, — сказал Уимзи задумчиво.

Мистер Паркер, несмотря на свое продолжительное знакомство с изнанкой жизни Лондона, мрачно нахмурил брови с жестким провинциальным неодобрением, как когда-то прибывший из Барроу-ин-Фернесс.

— Если вы сможете опровергнуть алиби этого Граймторпа, — сказал сэр Импи, изящно сцепив пальцы в замок, — мы могли бы завести на него дело. Что скажете, Мурблс?

— В конце концов, — сказал поверенный, — Граймторп и его работник, оба признают, что его, Граймторпа, не было в Грайдерс-Холле в среду ночью. Если он не сможет доказать, что был в Стэпли, то, возможно, он был в Ридлсдейле.

— Ей-богу! — вскричал Уимзи. — Уехал один, остановился где-нибудь, оставил лошадку, прокрался назад, встретил Кэткарта, убил его и приковылял на следующий День домой с рассказом о машинах.

— Или он, возможно, даже был в Стэпли, — прервал его Паркер, — ушел рано или пришел поздно и совершил Убийство по пути. Мы должны будем очень тщательно проверить время.

— Ура! — закричал Уимзи. — Думаю, что поеду обратно в Ридлсдейл.

— Я предпочел бы остаться здесь, — сказал Паркер. — Может быть, прибудет кое-что из Парижа.

— Вы правы. Сразу же сообщите мне, как только что-нибудь узнаете. И скажу вам, дружище!

— Что?

— Вам не приходит в голову, что особенность этого дела в том, что у него слишком много ключей? Множество людей с их секретами и тайными бегствами беспорядочно роятся вокруг…

— Я ненавижу тебя, Питер, — сказала леди Мэри.

 

Глава 11 МЕРИБАХ

Лорд Питер предпринял поездку на север, в Йорк, куда герцога Денверского должны были перевезти после выездной сессии суда присяжных, вследствие неизбежного закрытия Норталлертонской тюрьмы. Посредством разумного убеждения Питер умудрился получить разрешение на свидание со своим братом. Он обнаружил, что тому было не по себе; Джеральд, хотя и был ослаблен тюремной атмосферой, все еще держался вызывающе и оставался непреклонным.

— Ничего хорошего, старина, — сказал Питер, — но ты держишься молодцом. Чертовски медленно продвигается дело, все эти юридические проволочки… Но у нас есть время, и это к лучшему.

— Досадная неприятность, — сказал его милость. — Хотел бы я знать, что там о себе думает Мурблс. Является сюда и пытается меня запугать, ужасная наглость! Кто Угодно может подумать, что я у него на подозрении.

— Послушай, Джерри, — серьезно сказал его брат, — Почему ты не можешь представить свое алиби? Это помогло бы нам чрезвычайно, ты понимаешь. В конце концов, если человек не говорит, что он делал…

— Это не мое дело — доказывать что бы то ни было, — парировал его светлость с достоинством. — Они должны Доказать, что я был там и убил парня. Я не обязан говорить, где я был. Я считаюсь невиновным, не так ли, пока не доказано обратное? Я называю это унижением. Совершено убийство, а они не прилагают ни малейших усилий, чтобы найти настоящего преступника. Я даю им свое слово чести, не говоря уже о присяге, что не убивал Кэткарта — хотя, заметь, эта свинья того заслуживала, — но они не обращают на это внимание, Тем временем настоящий убийца нагло разгуливает на свободе. Будь я свободен, я поднял бы шум по этому поводу.

— Ну почему тогда, черт побери, ты не сократишь свое пребывание в тюрьме? — убеждал Питер. — Я не имею в виду, что ты должен рассказать все здесь и сейчас мне, — он посмотрел, был ли надзиратель в пределах слышимости, — но Мурблсу. Тогда мы могли бы продолжить работу.

— Вам лучше бы держаться подальше от этого, — проворчал герцог. — И без того не достаточно ли омерзительно для Хелен, бедной девочки, матери и всех, что ты используешь эту ситуацию, чтобы поиграть в Шерлока Холмса? Я надеялся, что ты будешь вести себя благопристойно и сохранять спокойствие для пользы семейства. Я могу находиться в чертовски неприятном положении, но не собираюсь устраивать из этой ситуации спектакля для публики, ей-богу!

— Вот черт! — воскликнул лорд Питер с такой страстностью, что тюремщик с безразличным лицом почти подскочил. — Ты как раз и устраиваешь спектакль! Я вообще не взялся бы за это дело, если бы не ты. Думаешь, мне нравится, что моему брату и сестре придется предстать перед судом, и репортеры будут толпиться у входа, и газетные статьи и заметки с твоим именем будут мелькать на каждом углу, и все это громкое дело, которое окончится большим шоу в палате лордов, с огромным количеством людей, разодетых в алые одежды с горностаем, и вся остальная часть этой чертовой возни? Люди в Клубе начинают странно смотреть на меня, и я прекрасно слышу, как они шепчутся, что «положение Денвера выглядит весьма сомнительным, вот так-то!» Положи этому конец, Джерри.

— Да, моему положению не позавидуешь, — сказал его брат, — но благодаря небесам еще есть несколько приличных парней в сословии пэров, и они знают, чего стоит слово джентльмена, даже если мой собственный брат не может видеть дальше своего чертова законного свидетельства.

Но когда они сердито взглянули друг на друга, таинственная симпатия родства, которую мы называем семейным сходством, внезапно проглянула в их совсем не схожих чертах, произведя неожиданный эффект взаимной карикатуры. Это было похоже на то, как если бы каждый видел себя в кривом зеркале, в то время как один голос мог быть эхом другого.

— Послушай, старина, — сказал Питер, приходя в себя, — мне ужасно жаль. Я должен был держать себя в руках. Если не хочешь ничего говорить, не говори. Во всяком случае, мы все работаем не покладая рук и уверены, что найдем подходящего человека очень скоро.

— Оставь это полиции, — сказал Денвер. — Я знаю, что ты любишь изображать детектива, но лучше займись чем-нибудь другим.

— Это ужасно, — сказал Уимзи. — Но я не смотрю на это как на игру и не собираюсь держаться в стороне, потому что знаю, что могу быть полезным. Однако я могу… честно, я могу понять твою точку зрения. Мне очень жаль, что ты не принимаешь меня всерьез. Наверное, тебе трудно поверить в то, что я тоже что-то чувствую. Но я действительно чувствую и надеюсь вытащить тебя из этой передряги, если Бантер и я предпримем попытку. Ладно, до скорого — этот тюремщик как раз идет, чтобы сказать: «Время, джентльмены», — не унывай, старина! Удачи!

Бантер встретил его снаружи.

— Бантер, — сказал Уимзи, когда они шли по улицам старого города, — моя манера действительно оскорбительна, даже если я не имею этого в виду?

— Возможно, мой лорд, если ваша милость простит мне такое высказывание, что живость вашей манеры может ввести в заблуждение людей с ограниченным…

— Будь осторожен, Бантер!

— Ограниченным воображением, мой лорд.

— Воспитанные англичане никогда не имеют воображения, Бантер.

— Согласен, мой лорд. Я не подразумевал ничего унизительного.

— Хорошо, Бантер… О боже! Здесь репортер! Спрячь меня быстро!

— Сюда, мой лорд.

Мистер Бантер быстро увлек своего господина в прохладную пустоту собора.

— Я рискую предложить, мой лорд, — попросил он торопливым шепотом, — принять образ мыслей и внешний вид молящихся, если ваша милость извинит меня.

Закрыв лицо ладонями, сквозь пальцы лорд Питер увидел спешащего к ним служащего с написанным на лице упреком. В этот момент, однако, в дверях появился репортер с блокнотом в руках, поглощенный безрассудным преследованием. Служитель стремительно кинулся к новой добыче.

— Винтовая лестница, под которой мы стоим, — начал он с почтительной монотонностью, — называется Семь Сестер Йорка. Говорят…

Хозяин и слуга потихоньку улизнули.

Для посещения рыночного города Стэпли лорд Питер облачился в потрепанный норфолкский костюм, чулки неопределенного цвета, крепкие ботинки, надел древнюю шляпу, загнутую по краям, и захватил тяжелый посох. С сожалением он отказался от привычной спутницы — красивой трости, размеченной на дюймы для детективного удобства, скрывающей меч в своем чреве и с компасом в набалдашнике. Он решил, что она может настроить местных жителей против него, выдав в нем человека городского и надменного. Результат такой похвальной преданности своему искусству убедительно иллюстрировал правдивое наблюдение Гертруды Ред: «Все это самопожертвование — грустная ошибка».

Небольшой городок был еще довольно сонным, когда они приехали туда на одной из телег Ридлсдейла. Бантер сидел рядом с лордом Питером, а помощник садовника, Уилкс, — на заднем сиденье. Если бы у Уимзи была возможность выбора, он приехал бы в базарный день в надежде встретить самого Граймторпа, но время поджимало, и он не хотел терять ни дня. Было влажное, холодное утро, и, похоже, собирался дождь.

— В какой гостинице лучше остановиться, Уилкс?

— Есть «Бриклеейз Амз», мой лорд, — прекрасное место, о котором хорошо отзываются, или «Бридж энд Ботл» — на площади, или «Роуз энд Краун» — с другой стороны площади.

— Где народ обычно останавливается в базарные дни?

— Может быть, в «Роуз энд Краун» — она самая популярная, так сказать; ее владелец, Тим Вочетт, — редкий болтун. Далее, Грэг Смит, хозяин «Бридж энд Ботл», — головастый, но мрачный, неприветливый человек, зато любит выпить.

— Хм-м, мне кажется, Бантер, наш человек будет больше привлечен угрюмостью и хорошей выпивкой, чем приветливым хозяином. «Бридж энд Ботл» нам подойдет, я думаю, а если там мы ничего не найдем, то поковыляем в «Роуз энд Краун» и выведаем, что нам нужно, у словоохотливого Вочетта.

Итак, они повернули во двор большого дома с каменным фасадом, на давно некрашенной вывеске которого едва читалось название «Бридж Имбэтлд», что местная этимология изменила (в связи с первой приходящей на ум ассоциацией) на «Бридж энд Ботл». К сварливому конюху, который взял лошадь, Питер обратился в своей самой Дружелюбной манере:

— Противное сырое утро, не так ли?

— Да.

— Покорми его хорошенько. Я могу задержаться здесь на некоторое время.

— Угу!

— Маловато народу сегодня здесь, не так ли?

— Угу!

— Но, наверное, у вас достаточно многолюдно в базарные дни.

— Да.

— Люди приезжают издалека, я полагаю.

— Но-о! — сказал конюх. Лошадь сделала три шага вперед.

— Тпру! — сказал конюх.

Лошадь остановилась, поводья ослабли; человек опустил оглоблю, которая сильно скрипнула по гравию.

— Но-но! — сказал конюх и ушел спокойно в конюшню, с таким нескрываемым пренебрежением отнесясь к приветливому лорду Питеру, как никто никогда не относился к этому благородному отпрыску.

— Я все больше и больше склоняюсь к тому, — сказал его милость, — что именно здесь обычно останавливается фермер Граймторп. Давайте попробуем в баре. Уилкс, вы не будете мне нужны некоторое время. Возьмите себе обед, если нужно. Я не знаю, как долго мы здесь пробудем.

— Очень хорошо, мой лорд.

В баре «Бридж энд Ботл» они нашли мистера Грэга Смита, хмуро проверяющего длинный счет. Лорд Питер заказал спиртные напитки для себя и Бантера. Владелец, казалось, расценил это как фамильярность и кивнул головой в сторону буфетчицы. Это был удачный ход, и естественно, что Бантер, поблагодарив своего хозяина за свои полпинты, вступил в беседу с девушкой, г. то время как лорд Питер выказал уважение к мистеру Смиту.

— Ах! — сказал его милость, — хороший напиток, мистер Смит. Мне посоветовали прийти сюда, чтобы выпить действительно хорошего пива, и — ей-богу! — меня послали в правильное место.

— Угу! — сказал мистер Смит. — Какое уж есть. В нынешние времена уже не такое хорошее.

— Ну мне и не нужно лучше. Кстати, мистер Граймторп здесь сегодня?

— А?

— Мистер Граймторп в Стэпли сегодня утром, не знаете?

— Откуда мне знать?

— Я думал, что он всегда останавливается здесь.

— А!

— Возможно, я перепутал имя. Но я предполагал, что он из тех людей, которые приходят туда, где есть лучшее пиво.

— Да?

— О, ну, в общем, если вы не видели его, думаю, что он не приехал сегодня.

— Приехал куда?

— В Стэпли.

— Разве он не живет здесь? Он может уйти и прийти без моего ведома.

— О, конечно! — спохватился Уимзи, стремясь исправить недоразумение. — Я имею в виду не мистера Граймторпа из Стэпли, а мистера Граймторпа из Грайдерс-Холла.

— Так бы сразу и сказали! О, его?

— Да.

— Он здесь сегодня?

— Нет, я ничего не знаю о нем.

— Он приезжает в базарные дни, я думаю.

— Иногда.

— Путь сюда довольно долгий. Можно ехать целую ночь, я полагаю?

— Мистер хочет остаться на ночь?

— Ну нет, я об этом не думал. Я думал о моем друге. О мистере Граймторпе. Я хочу сказать, ему часто приходится оставаться на ночь.

— Случается, что так.

— Разве он не останавливается здесь тогда?

— Не-ет.

— О! — сказал Уимзи и подумал нетерпеливо: «Если все эти местные жители так похожи на устриц, мне придется остаться здесь на ночь…» — Ну, в общем, — добавил он вслух, — следующий раз, когда он заглянет, скажите, что некто справлялся о нем.

— И кто это мог быть? — спросил мистер Смит враждебно.

— О, просто Брукс из Шеффилда, — сказал лорд Питер со счастливой улыбкой. — Всего доброго. Я не забуду порекомендовать ваше пиво.

Мистер Смит проворчал что-то. Лорд Питер медленно вышел, и вскоре к нему присоединился мистер Бантер, приблизившийся оживленным шагом и с остатками того, что у кого-либо другого могло быть принято за ухмылку.

— Ну как? — спросил его милость. — Надеюсь, молодая леди была более общительна, чем этот парень.

— Я нашел молодую особу («Опять обошелся пренебрежительно», — пробормотал, лорд Питер) чрезвычайно любезной, мой лорд, но, к несчастью, плохо информированной. Мистер Граймторп ей, безусловно, знаком, но он не останавливается здесь. Она иногда видела его в компании с человеком по имени Зедекиа Боун.

— Хорошо, — сказал его милость, — предположите, что ищете Боуна, и возвращайтесь с отчетом через пару часов. Я попробую в «Роуз энд Краун». Встретимся в полдень под той штукой.

«Той штукой» было высокое сооружение из розового гранита, аккуратно обтесанное, чтобы походить на скалистую гору, и охраняемое двумя застывшими пехотинцами в траншейных шлемах. Тонкая струя воды поднималась из бронзовой головки на высоту в половину сооружения, на восьмиугольной основе был выгравирован список павших, а четыре газовых фонаря на чугунных стойках придавали законченность самому памятнику неуместности. Мистер Бантер внимательно посмотрел на него, чтобы быть уверенным, что сможет узнать это сооружение снова, и двинулся выполнять поручение. Лорд Питер сделал десять оживленных шагов в направлении «Роуз энд Краун», но вдруг его осенило.

— Бантер!

Мистер Бантер поспешно вернулся к нему.

— О, ничего! — сказал его милость. — Мне только что пришло в голову название для него.

— Для…

— Того мемориала, — сказал лорд Питер. — Я бы назвал его «Мерибах».

— Да, мой лорд. Воды борьбы. Чрезвычайно подходяще. Ничего гармоничного в нем нет, я бы сказал. Еще что-нибудь, мой лорд?

— Нет, это все.

Мистер Тимоти Вочетт из «Роуз энд Краун», конечно, представлял собой резкий контраст с мистером Грэгом Смитом. Это был маленький, худощавый человек с зорким взглядом приблизительно пятидесяти пяти лет, с такими сверкающими и смешливыми глазами и с таким живым коком на голове, что лорд Питер определил его происхождение с первого взгляда.

— Доброе утро, хозяин, — сказал он радушно, — и когда вы последний раз видели площадь Пиккадилли?

— Трудно сказать, сэр, примерно лет тридцать пять назад, я думаю. Много раз я говорил своей жене: «Лиз, перед тем как умереть, я повезу тебя посмотреть на столицу империи». Но то одно, то другое, время бежит. Один день похож на другой; у меня будет удар, когда я пойму, каким старым я стал, сэр.

— О, нет, у вас еще много времени тем не менее, — сказал лорд Питер.

— Надеюсь, сэр, — я так и не привык, так сказать, к этим северянам. Они слишком медлительные, сэр, — мне приходится долго ждать, если я прихожу первым. А как они говорят — нужно время, чтобы привыкнуть к этому. Если это английский язык, обычно говорю я, дайте мне френчей в ресторане Шантеклер. Но здесь, сэр, традиция — это все. Разрази меня гром, если я не увижу вас «на другой стороне площади» как-нибудь на днях. Да!

— Не думаю, что вам стоит бояться превратиться в йоркширца, — сказал лорд Питер, — разве я не признал вас в ту же минуту, как только бросил на вас взгляд? В баре мистера Вочетта я сказал самому себе: «Моя нога стоит на камнях моей родной мостовой».

— Это так, сэр. И раз я здесь, сэр, что я могу иметь удовольствие предложить вам?.. Извините меня, сэр, но не мог ли я видеть где-либо вашего лица?

— Я так не думаю, — сказал Питер, — но у меня довольно типичная внешность. Вы знаете некоего мистера Граймторпа?

— Я знаю пять мистеров Граймторпов. Кого из них вы имеете в виду, сэр?

— Мистера Граймторпа из Грайдерс-Холла.

Веселое лицо владельца потемнело.

— Ваш друг, сэр?

— Не совсем. Знакомый.

— Вот оно! — закричал мистер Вочетт, ударяя рукой о конторку. — Я знаю, отчего мне знакомо ваше лицо! Вы не живете в Ридлсдейле, сэр?

— Я остановился там.

— Так я и знал, — ответил мистер Вочетт торжествующе. Он нырнул за конторку и достал связку газет, взволнованно переворачивая страницы хорошо облизанным большим пальцем. — Вот! Ридлсдейл! Вот именно, конечно.

Он со смаком открыл газету «Дэйли Миррор» двухнедельной давности или около того. На первой полосе был заголовок крупными буквами: «Тайна Ридлсдейла». И ниже был очень похожий снимок, озаглавленный: «Лорд Уимзи, Шерлок Холмс Уэст-Энда, посвящает все свое время и энергию доказательству невиновности его брата, герцога Денверского». Мистер Вочетт ликовал.

— Вы не будете возражать, если я скажу, как я горд тем, что принимаю вас в своем баре, мой лорд… — Эй, Джем, удели внимание джентльменам; разве ты не видишь, что они ждут? — Я слежу за всеми вашими расследованиями, мой лорд, в газетах: в них все как в романах. И я думаю…

— Послушайте, дружище, — сказал лорд Питер, — будьте любезны, не говорите столь громко. Понимаете, старый добрый Феликс выпрыгнул из мешка, если можно так выразиться, поэтому не могли бы вы дать мне некоторую информацию и держать рот на замке, а?

— Пойдемте ко мне в кабинет, мой лорд. Никто нас там не услышит, — сказал мистер Вочетт нетерпеливо, поднимая откидную створку. — Джем, иди сюда! Принеси бутылку… что желаете выпить, мой лорд?

— Ну, я не знаю, сколько еще мест, мне, вероятно, придется посетить, — сказал его милость с сомнением.

— Джем, принесла кварту старого эля… он особенный и стоит того, мой лорд. Я никогда не встречал ничего похожего, разве что однажды в Оксфорде. Благодарю, Джем. А теперь ты внимательно смотришь за всем и подходишь к клиентам. Итак, мой лорд.

Информация мистера Вочетта заключалась в следующем. Этот мистер Граймторп имел обыкновение останавливаться в «Роуз энд Краун» довольно часто, особенно в базарные дни. Около десяти дней назад он вошел поздно, сильно выпивший и агрессивно настроенный, со своей всегда запуганной женой. Граймторп потребовал выпивки, но мистер Вочетт отказался обслуживать его. Произошла ссора, и миссис Граймторп попыталась увести своего мужа. Граймторп стал избивать ее с эпитетами, унижающими ее достоинство, и мистер Вочетт сразу позвал подручных, чтобы они выпроводили Граймторпа, и запретил ему впредь появляться в своем заведении. Он во многих местах слышал, что характер Граймторпа, и без того печально известный, стал в последнее время совершенно невыносимым.

— Могли бы вы рискнуть, если можно так выразиться, предположить — как давно или с каких пор?

— Ну, мой лорд, нужно подумать об этом… Особенно — с середины прошлого месяца или немного ранее.

— М-м!

— Не то чтобы я намекал на что-либо, ваша милость, нет, конечно, — сказал мистер Вочетт быстро.

— Конечно, нет, — сказал лорд Питер. — А как насчет…?

— Ах! — сказал мистер Вочетт. — Насчет чего?

— Расскажите, — сказал лорд Питер, — вы ведь помните, что Граймторп приезжал в Стэпли тринадцатого октября в среду, не так ли?

— Это был день… ах! наверняка! Да, я помню это, поскольку подумал, что странно видеть его иначе, чем в базарный день. Он сказал, что собирается посмотреть кое-какие машины — сеялки и все такое, да, точно. Он был здесь.

— Вы помните, в какое время он вошел?

— Ну, по-моему, что он пришел сюда на обед. Официантка знает. — Подойди сюда, Бэт! — позвал он через боковую дверь, — ты случайно не помнишь, обедал ли мистер Граймторп здесь тринадцатого октября, в среду? Это был день, когда в Ридлсдейле убили беднягу джентльмена.

— Граймторп из Грайдерс-Холл? — спросила девушка, хорошо сложенная молодая йоркширка. — Да, помню! Он пообедал, а потом пришел ночевать. Я не путаю, так как я обслуживала его и принесла ему воду утром, а он дал мне всего два пенса.

— Чудовищно! — сказал лорд Питер. — Послушайте, мисс Элизабет, вы уверены, что это было тринадцатого? Поскольку я поспорил на него с другом и не хочу потерять деньги, если могу не допустить этого. Вы уверены, что в среду он ночевал здесь? Я мог бы поклясться, что это было в четверг.

— Нет, сэр, это было в среду, потому что я помню, как мужчины в баре говорили об убийстве, и я сама рассказала мистеру Граймторпу об этом на следующий день.

— Звучит убедительно. И как мистер Граймторп воспринял эту новость?

— Как странно, — вскрикнула молодая женщина, — что вы спрашиваете об этом; все заметили, как необычно он повел себя. Он весь побелел, как простыня, и посмотрел на свои руки, сначала на одну, потом на другую, а затем откинул волосы со лба и будто оцепенел. Мы не видели, чтобы он прикладывался к выпивке. А ведь он чаше бывает пьян, чем трезв. Ах, я не стала бы его женой и за пятьсот фунтов.

— Конечно, нет, — сказал Питер, — вы достойны большего. Ну, предполагаю, что я потерял свои деньги, в таком случае. Кстати, в какое время мистер Граймторп пошел спать?

— Почти в два часа ночи, — сказала девушка, качая головой. — Мы уже закрылись, и Джему пришлось спуститься и впустить его.

— Это так? — спросил Питер. — Ну, я мог бы попробовать выйти из положения на технической детали, а, мистер Вочетт? Два часа — это уже четверг, не так ли? Я использую это по полной. Огромное спасибо. Это все, что я хотел узнать.

Бэт улыбнулась и захихикала, убегая прочь, сравнивая великодушие странного джентльмена со скаредностью мистера Граймторпа. Питер поднялся.

— Я бесконечно вам обязан, мистер Вочетт, — сказал он. — Я только поговорю с Джемом. Кстати, не нужно никому ничего говорить.

— Я не из таких, — сказал мистер Вочетт, — я знаю, что есть что. Удачи, мой лорд.

Джем подтвердил слова Бэт. Граймторп возвратился приблизительно в 1.50 ночи 14 октября, пьяный и перемазанный грязью. Он бормотал что-то о встрече с человеком по имени Уотсон.

Затем был допрошен конюх. Он не думал, что кто-либо мог взять лошадь и вывести ее из конюшни ночью так, чтобы он этого не заметил. Он знал Уотсона. Это был перевозчик с улицы Виндон. Лорд Питер соответственно вознаградил своего осведомителя и отправился на улицу Виндон.

Но подробное описание его поисков было бы утомительным. В полдень с четвертью он присоединился к Бантеру около мемориала «Мерибах».

— Какие успехи?

— Я раздобыл некоторую информацию, мой лорд, и записал ее должным образом. Общий расход на пиво для себя и свидетелей 7 шиллингов и 2 пенса, мой лорд.

Лорд Питер выложил 7 шиллингов и 2 пенса без единого слова, и они переместились в «Роуз энд Краун». Расположившись в лучшей комнате и заказав обед, они занялись составлением хронологии того дня:

Действия Граймторпа.

Среда, 13 октября — четверг, 14 октября.

13 октября:

12.30 Прибывает в «Роуз энд Краун».

13.00 Обедает.

15.00 Заказывает две сеялки у человека по имени Гуч в переулке Триммер.

16.30 Выпивает с Гучем, отмечая сделку.

17.00 Навещает дом Джона Уотсона, перевозчика, чтобы договориться о поставке корма для собак. Уотсон отсутствует. Миссис Уотсон отвечает, что У. должен вернуться поздно вечером. Г. говорит, что зайдет еще раз.

17.30 Навещает Марка Долби, бакалейщика, чтобы выразить недовольство консервированным лососем.

17.45 Навещает мистера Хевитта, оптика, чтобы оплатить счет за очки и оспорить сумму.

18.00 Выпивает с Зедекия Боуном в «Бридж энд Ботл».

18.45 Снова заходит к миссис Уотсон. Уотсона еще нет дома.

19.00 Был замечен констеблем Z-15 выпивающим в обществе нескольких мужчин в «Пиг энд Висл». Слышали, как он произносил угрозы в адрес неизвестной особы.

19.20 Видели, как он оставил «Пиг энд Висл» с двумя мужчинами (еще не опознанными).

14 октября:

01.15 Его подобрал Уотсон, перевозчик, примерно в миле от дороги на Ридлсдейл, очень грязного, в дурном настроении и не совсем трезвого.

01.45 Был впущен в «Роуз энд Краун» Джеймсом Джонсоном, трактирным слугой.

09.00 Его разбудила Элизабет Доббин.

09.30 В баре гостиницы «Роуз энд Краун» слышит о человеке, убитом в Ридлсдейле. Ведет себя подозрительно.

10.15 Обменивает на деньги чек на 129 фунтов 17 шиллингов 8 пенсов в банке Ллойде.

10.30 Платит Гучу за сеялки.

11.05 Уезжает из «Роуз энд Краун» в Грайдерс-Холл.

Лорд Питер смотрел на заполненный листок в течение нескольких минут, а потом указал пальцем на большой промежуток в шесть часов после 19.20.

— Сколько отсюда до Ридлсдейла, Бантер?

— Приблизительно тринадцать миль и три четверти, Мой лорд.

— А выстрел слышали в 22.55. Пешком он не мог бы Успеть. Уотсон объяснил, почему он вернулся из своей Поездки почти в два часа ночи?

— Да, мой лорд. Он говорит, что рассчитывал возвратиться приблизительно в одиннадцать, но его лошадь потеряла подкову между Кинге Фентоном и Ридлсдейлом.

Ему пришлось вести ее медленно до Ридлсдейла около трех с половиной миль. Он добрался туда приблизительно в десять и постучался к кузнецу. Побывал в «Лорд ин Глори» перед закрытием, а затем зашел к приятелю и выпил с ним еще немного. В 00.40 он отправился домой и подобрал Граймторпа примерно в миле от дороги, около перекрестка.

— Звучит убедительно. Кузнец и друг должны суметь доказать это. Но нам следует найти тех людей в «Пиг энд Висл».

— Да, мой лорд. Я попробую еще раз после обеда.

Обед был отменным. Но на этом, казалось, удача оставила их, поскольку к трем часам дня люди не были опознаны, и след казался размытым.

Конюх Уилкс, однако, внес свой вклад в следствие. За обедом он встретил человека из Кингс-Фентона, и, естественно, разговор зашел о таинственном убийстве в охотничьих угодьях. Тот человек рассказал, что знает старика, живущего в хижине на холме, который в ночь убийства якобы видел человека, идущего по Вемелингскому холму в середине ночи.

— И тогда мне пришло в голову, что это мог быть его милость, — задумчиво сказал Уилкс.

Дальнейшие расспросы выявили, что старика зовут Грут и что Уилксу, знающему здесь все тропинки, совсем нетрудно подбросить лорда Питера и Бантера к началу дорожки, по которой ходят овцы и которая ведет к его хижине.

Теперь лорд Питер воспользовался советом брата и обратил больше внимания на английские спортивные игры на свежем воздухе, чем на рвотный корень и лондонских преступников. Оставалось решить, что предпочесть: прогуляться с Бантером на болота или воспользоваться предложением Уилкса, которого распирало от чувства собственной важности из-за того, что именно он предложил ключ к разгадке, и с нетерпением последовать за этим ключом без промедления. Выбор пал на второе, и без десяти четыре лорд Питер и Бантер оставили повозку у подножия болотной тропки и, отпустив Уилкса, настойчиво стали карабкаться вверх к крошечной хижине на склоне холма.

Старик был совершенно глух, и после тридцати минут допроса его историю можно было пересказать в двух словах. Как-то ночью в октябре, которая, по его мнению, могла быть ночью убийства, он сидел у своего торфяного костра, когда — приблизительно в полночь, как он предполагает, — высокий человек вышел из темноты. Он говорил подобно южанину и сказал, что потерялся на болотах. Старый Грут подошел к своему дому и указал тропинку вниз к Ридлсдейлу. Незнакомец исчез, оставив шиллинг в его руке. Он не мог описать подробнее одежду незнакомца, кроме того, что тот был одет в мягкую шляпу и пальто и, кажется, легинсы. Он был вполне уверен, что это была ночь убийства, и впоследствии, прокручивая все в уме, сделал вывод, что заблудившийся мог быть одним из обитателей охотничьего домика, возможно, самим герцогом. Он пришел к такому заключению в результате долгих раздумий, но не «заявлял о себе», не зная, к кому или куда обращаться.

Любопытствующим пришлось этим удовлетвориться, и, подарив Груту полкроны, в шестом часу они оказались на болотах.

— Бантер, — сказал лорд Питер сквозь сумрак, — я аб-со-лют-но уверен, что ответ на загадку лежит в Грайдерс-Холле.

— Очень возможно, мой лорд.

Лорд Питер вытянул палец в юго-восточном направлении.

— Грайдерс-Холл там, — сказал он. — Пойдемте.

— Очень хорошо, мой лорд.

Так, подобно двум наивным кокни, лорд Питер и Бантер отправились быстрым шагом по узкой болотистой тропке вниз к Грайдерс-Холлу, ни разу не оглянувшись назад, где сквозь ноябрьский сумрак большая белая угроза бесшумно сползала с широкого одиночества Вемелингского холма.

— Бантер!

— Я здесь, мой лорд!

Голос прозвучал рядом с его ухом.

— Слава богу! Я думал, вы исчезли навсегда. Я говорю, мы должны были предусмотреть.

— Да, мой лорд.

Он накрыл их сзади, одним махом, густой, холодный, плотно облегающий, скрыв одного от другого, хотя они были на расстоянии всего лишь одного или двух ярдов друг от друга.

— Какой я дурак, Бантер, — сказал лорд Питер.

— Нисколько, мой лорд.

— Не двигайся, продолжай говорить.

— Да, мой лорд.

Питер поискал справа и нащупал рукав Бантера.

— Ох! Что же нам теперь делать?

— Не могу сказать, мой лорд, не имея никакого опыта. Имеет ли это… явление какие-либо привычки, мой лорд?

— Никаких постоянных привычек, я полагаю. Иногда он перемещается. В другое время остается в одном месте несколько дней. Мы можем прождать здесь ночь и посмотреть, не поднимется ли он на рассвете.

— Да, мой лорд. К несчастью, несколько влажновато.

— Несколько… как вы говорите, — согласился его милость с коротким смешком.

Бантер чихнул и смущенно извинился.

— Если мы будем продолжать идти на юго-восток, — сказал его милость, — мы выйдем прямо к Грайдерс-Холлу, и тогда им придется приютить нас на ночь или дать провожатого. У меня есть фонарик в кармане, и мы можем идти по компасу… О, проклятие!

— Мой лорд?

— У меня не та палка. Черт побери! Никакого компаса, Бантер, мы пропали.

— Разве мы не можем продолжать спускаться, мой лорд?

Лорд Питер колебался. Воспоминания о том, что он слышал и читал, всплыли в его памяти, говоря, что восхождение и спуск кажутся очень похожими в тумане. К тому же они шли в полном сумраке. Трудно поверить, что ты действительно беспомощен. Холод был ледяной.

— Придется попробовать, — сказал он со слабой надеждой.

— Я слышал, мой лорд, что в тумане человек всегда ходит по кругу, — сказал мистер Бантер, охваченный запоздалым сомнением.

— Не на склоне, конечно, — сказал лорд Питер, начиная чувствовать себя смелее из явного упрямства.

Бантер, будучи не в своей стихии, не мог ничего предложить на этот раз.

— Вряд ли мы можем оказаться в худшем положении, чем сейчас, — сказал лорд Питер. — Мы попробуем идти и будем продолжать кричать.

Он схватил руку Бантера, и они осторожно зашагали вперед в густую неприветливость тумана.

Как долго продолжался этот кошмар, ни один из них не мог сказать. Мир вокруг них как будто умер. Их собственные крики ужасали их; когда они прекращали кричать, мертвая тишина становилась еще более ужасающей. Они шли, спотыкаясь о кустики толстого вереска. Было удивительно, как в условиях отсутствия видимости они преувеличивали неровности земли. Лишь с очень небольшой долей уверенности они могли отличить подъем от спуска. Они окоченели от холода, но тем не менее пот струился по их лицам, на которых застыли напряжение и страх.

Внезапно — непосредственно перед ними, как казалось, но только на расстоянии нескольких ярдов — раздался протяжный, ужасный вопль, за ним еще и еще.

— Мой бог! Что это?

— Это лошадь, мой лорд.

— Конечно. — Они вспомнили, что слышали крик лошадей, похожий на этот, когда рядом с Поупрингом горела конюшня…

— Бедный малый, — сказал Питер. Он импульсивно двинулся в направлении звука, выпуская руку Бантера.

— Вернитесь, эй, лорд! — закричал слуга в отчаянии. А затем с испугом от ужасной догадки: — Ради бога, остановитесь, мой лорд, — трясина!

Резкий крик в кромешной темноте.

— Держись подальше, не двигайся, меня засасывает!

И ужасный булькающий звук.

 

Глава 12 АЛИБИ

— Я угодил прямо в ловушку, — раздался спокойный голос Уимзи откуда-то из темноты. — И меня очень быстро затягивает. Вам лучше не подходить, иначе вы тоже попадетесь. Мы позовем на помощь. Я не думаю, что мы далеко от Грайдерс-Холла.

— Если ваша светлость будет продолжать кричать, — отозвался мистер Бантер, — я думаю, что смогу добраться до вас, — задыхаясь, произнес он, развязывая зубами тугой узел на мотке веревки.

— Ой! — закричал лорд Питер послушно. — Помогите! Ой! Ой!

Мистер Бантер двигался на ощупь по направлению к голосу, осторожно проверяя тростью кочки перед собой.

— Как бы я хотел, чтобы вы воздержались от этой затеи, — раздражительно сказал лорд Питер. — Какой смысл, если мы оба?.. — Он шлепал по воде и барахтался.

— Не делайте так, мой лорд! — закричал слуга с мольбой в голосе. — Вы только погружаетесь глубже в болото.

— Теперь я увяз по бедра, — сказал лорд Питер.

— Я иду, — сказал Бантер. — Продолжайте кричать. Ах, вот здесь становится топко.

Он осторожно ощупывал землю, выбирая кочки, которые казались устойчивыми, и проверял их на прочность своей палкой.

— Эй! Помогите! — громко кричал лорд Питер.

Мистер Бантер привязал один конец веревки к палке, поплотнее завернулся в свой непромокаемый плащ, лег на живот и стал осторожно продвигаться вперед, держа моток веревки в руке, подобно готическому Тесею из поздней школы декаданса.

Трясина вспучивалась и булькала, когда он полз по ней, а отвратительная болотная жижа брызгала ему в лицо. Он ощупывал руками кочки с травой и по возможности опирался на них.

— Зовите на помощь опять, мой лорд!

— Здесь! — донесся слабый голос справа.

Бантер немного сбился с пути, нащупывая макушки кочек.

— Я не могу двигаться быстрее, — объяснил он. Он чувствовал себя так, будто полз целую вечность.

— Выбирайтесь отсюда, пока еще не поздно, — сказал Питер. — Я увяз уже по пояс. Господи! Это довольно отвратительный способ умереть.

— Вы не умрете, — пробормотал Бантер. Неожиданно его голос прозвучал совсем близко. — Протяните ваши руки.

В течение нескольких мучительных минут две пары рук искали друг друга по невидимой грязи.

— Не двигайте руками, — сказал Бантер. Он сделал медленное круговое движение. Это была трудная работа, заставляющая его поднимать лицо над жижей. Его руки скользили по липкой поверхности, и внезапно коснулись пальцев Питера.

— Слава богу! — сказал Бантер. — Держитесь, мой лорд.

Он стал осторожно продвигаться вперед. Засасывающая жижа была опасно близка. Он нащупал предплечья, стал подниматься выше и остановился на плечах. Затем схватил Уимзи под мышки и поднял. Это усилие привело к тому, что его собственные колени погрузились глубоко в трясину. Он поспешно выпрямился. Если он не будет опираться на колени, то потеряет точку опоры, а это означает верную смерть. Вдвоем они могли только крепко держаться, пока не прибудет помощь — или пока напряжение не станет слишком большим. Он даже не мог кричать, самое большее, что он мог сделать, — постараться не захлебнуться.

Болезненное напряжение в плечах было невыносимым; простая попытка вдохнуть воздуха вызывала мучительный спазм шейных мышц.

— Вы должны продолжать кричать, мой лорд. Уимзи кричал. Его голос сбивался и слабел.

— Бантер, старина, — сказал лорд Питер, — мне ужасно жаль, что я втянул вас в это.

— Не стоит, мой лорд, — сказал Бантер. Его рот был полон болотной тины. Неожиданно ему в голову пришла идея.

— Что случилось с вашей палкой, мой лорд?

— Я упустил ее. Она должна быть где-то рядом, если ее не засосало болото.

Бантер осторожно освободил свою левую руку и поискал вокруг.

— Эй! Эй! Помогите!

Рукой Бантер нащупал палку, которая по счастливой случайности упала поперек крепкого пучка травы. Он подтянул палку и положил перед собой так, чтобы можно было опереться на нее подбородком. Он мгновенно ощутил огромное облегчение в шее, мужество вновь вернулось к нему. Он чувствовал, что может продержаться вечность.

— На помощь!

Минуты тянулись как часы.

— Смотрите, что это?

Слабый, мерцающий огонек виднелся где-то далеко справа. С отчаянным усилием они оба закричали:

— На помощь! На помощь! Эй! Эй! На помощь! Донесся ответ. Огонек колебался — приближался — неясно угадывался в тумане.

— Нам нельзя останавливаться, — Уимзи тяжело дышал. Они снова позвали на помощь.

— Где вы?

— Здесь!

— Привет! — Пауза. Затем: — Здесь есть палка, — сказал голос, неожиданно близко.

— Следуйте за веревкой! — завопил Бантер. Они услышали голоса двух людей, очевидно, советовавшихся. Потом за веревку дернули.

— Здесь! Здесь! Нас двое! Поторопитесь! Те двое еще посовещались.

— Еще можете держаться?

— Да, если вы будете действовать быстрее.

— Здесь нужны жерди. Вы говорите, вас двое?

— Да.

— Глубоко увязли?

— Один из нас.

— Хорошо, Джем идет.

Шум плещущейся воды обозначил прибытие Джема с жердью. Ожидание казалось бесконечным. Затем принесли еще одну жердь, веревка дернулась, и свет фонаря закачался вверх и вниз. Затем третью жердь бросили вниз, и свет внезапно выплыл из тумана. Рука ухватила Бантера за лодыжку.

— Где другой?

— Здесь — его затянуло по шею. У вас есть веревка?

— Да, конечно. Джем! Веревку!

Веревка, словно змея, выскользнула из тумана. Бантер схватил ее и обвязал ее вокруг тела своего господина.

— Теперь тяните назад и поднимайте.

Бантер осторожно пополз назад вдоль жерди. Все трое держали веревку. Это походило на попытку сместить землю с ее оси.

— Боюсь, я прирос к Австралии, — сказал Питер извиняющимся тоном. Бантер взмок и всхлипывал.

— Давайте, тяните!

Веревка медленно поддавалась усилиям тянувших. Их мускулы трещали от напряжения.

Внезапно что-то словно лопнуло! Трясина отпустила свою жертву. Трое держащих веревку покатились кубарем. Какая-то едва различимая фигура плашмя упала в жидкую грязь и, шатаясь, стала подниматься. Они потянулись к спасенному в своего рода безумии, словно боясь, что его затянет обратно. Дьявольское зловоние трясины плотно окутало их. Переступая по жердям — одна, вторая, третья, — они оказались на твердой земле.

— Что за ужасное место, — произнес лорд Питер, едва шевеля губами. — Прошу прощения, с моей стороны было бы глупо не узнать, как вас зовут?

— Хорошо, что все обошлось, — сказал один из спасателей. — Мы услышали, как кто-то зовет на помощь. Я полагаю, только несколько парней вышли из Ловушки Питера живыми или мертвыми.

— Да, на этот раз был пойман сам Питер, — сказал его светлость и потерял сознание.

Воспоминание о том, как он попал в болото на ферме в Грайдерс-Холле, всегда возвращалось к лорду Питеру в ночных кошмарах. Клочья тумана врывались вместе с кошмарами в открывшуюся дверь и над языками огня в камине превращались в пар. Подвесной фонарь расплывался желтым пятном. Голова госпожи Граймторп, похожая на голову медузы Горгоны, с неестественно белым лицом в обрамлении черных волос, склонялась над ним. Волосатая ручища схватила ее за плечо и оттолкнула в сторону.

— Позор! Топь — только топь, вот о чем надо помнить. Подождали бы, если хотелось пойти. Что это?

Голоса, голоса — и множество свирепых лиц, пристально разглядывающих внизу все вокруг.

— Ловушка Питера? А что вы хотели на торфянике в это ночное время? Бесполезно. Никто кроме глупцов и воров не пойдет туда в туман.

Один из мужчин, работник с фермы со скошенными плечами и тонким, злым лицом, неожиданно запел немелодичную песню:

Я ухаживал за Мэри Джейн,

Которая утонула в болоте…

— Замолчи! — завопил Граймторп в ярости. — Или хочешь, чтобы я свернул тебе челюсть? — Он повернулся к Бантеру: — Замучил меня своим пением, скажите этому, пение здесь ни к чему.

— Но, Уильям… — начала его жена. Он неожиданно схватил ее, подобно тому, как собака хватает свою жертву, и она сжалась.

— Не сейчас, не сейчас, — сказал человек, в котором Уимзи смутно распознал парня, помогшего ему во время его прошлого визита, — думаю, стоит пригласить их на ночлег, иначе, возможно, последуют проблемы с хозяином усадьбы, не говоря уже о полиции. Если этим людям причинить вред, то же самое может случиться и с вами. Они не могут больше идти — посмотрите на них. Усадите его поближе к камину, — сказал он Бантеру и затем, поворачиваясь снова к фермеру: — Возникнет много проблем, если они погибнут или подхватят пневмонию или ревматизм.

Эти доводы, казалось, частично убедили Граймторпа. Он продолжал ворчать, а двоих продрогших и изможденных людей усадили поближе к огню. Кто-то принес два больших бокала подогретого вина, от которых шел пар. Сознание Уимзи, казалось, прояснилось, но затем он снова, сонный и захмелевший, погрузился в небытие.

Некоторое время спустя он осознал, что его понесли наверх и уложили в кровать. Он оказался в большой старомодной комнате с камином в центре на огромной, мрачной кровати с пологом на четырех столбиках. Бантер помог ему снять мокрую одежду и растер полотенцем. Время от времени появлялся какой-то человек и помогал ему. Откуда-то снизу доносился рычащий голос Граймторпа, извергающего богохульства. Затем донеслось резкое, тяжелое пение человека со скошенными плечами:

Затем черви выползут и съедят ее труп

В тине болота…

И потом утки прилетят и съедят червяков

Плавая по болотной заводи…

Лорд Питер метался по кровати.

— Бантер… где… с вами все хорошо? Никогда не говорил вам спасибо… сделайте вот что. Мне… все равно где спать… что?

Он отключился. Старая песня насмешливо всплывала в его замутненном сознании, причиняя ужасные страдания:

Затем придем мы и съедим уток,

Которые плавали по болотной заводи…

И вот так — и вот так — так…

В следующий раз Уимзи открыл глаза, когда лучи бледного ноябрьского солнца пробивались сквозь окно. Казалось, туман выполнил свою миссию и рассеялся. В течение некоторого времени он лежал, пытаясь понять, как он очутился здесь и что произошло; затем смутные образы обрели ясные очертания, память вернулась к нему. Он почувствовал огромную усталость во всем теле и ноющую боль в вывернутых плечах. Ощупав себя, он обнаружил ушибленную и болезненную опоясывающую зону ниже подмышек — там, где был обвязан спасательной веревкой. Ему было больно шевелиться, поэтому он лег на спину и снова закрыл глаза.

Спустя некоторое время дверь открылась и вошел Бантер, аккуратно одетый, с подносом, от которого исходил превосходный аромат ветчины и яиц.

— Привет, Бантер.

— Доброе утро, мой лорд! Я полагаю, ваша светлость отдохнули.

— Чувствую, что я здоров, спасибо, — если бы не общее ощущение, словно мне сделал массаж некий парень с чугунными пальцами и узловатыми суставами. А как у тебя дела?

— Руки немного устали, спасибо, милорд; во всем остальном, счастлив сказать, я не чувствую никаких следов несчастного случая. Позвольте мне, мой господин.

Он бережно установил поднос на колени лорда Питера.

— Они, должно быть, здорово устали, — сказал его милость, — вытаскивая меня. Я в большом долгу перед тобой, Бантер, и никогда не смогу оплатить его. Ты знаешь, я не забуду. Хорошо, я не хочу смущать тебя… В любом случае — большое спасибо. Так вот. Ну как, они предложили тебе приличное место для ночлега? Прошлой ночью, я, кажется, слишком рано лег спать и не смог за этим проследить.

— Я спал превосходно, благодарю, мой лорд. — Мистер Бантер указал на низенькую кровать на колесиках в углу комнаты. — Они предложили мне другую комнату, мой господин, но в сложившейся ситуации я предпочел остаться здесь, надеясь, что вы простите мне такую вольность. Я сказал им, что боюсь последствий столь длительного погружения для здоровья вашей светлости. Кроме того, я опасался намерений Граймторпа. Я боялся, что он мог забыть о проявленном гостеприимстве и совершить какие-то поспешные действия, если бы мы не были вместе.

— Я не удивляюсь. Парень выглядит наиболее вероятным убийцей, которого я когда-либо видел. Мне нужно поговорить с ним сегодня утром — или с миссис Граймторп. Клянусь, ей есть что сказать нам. А вы как думаете?

— У меня нет сомнений, честное слово.

— Проблема в том, — Уимзи продолжал говорить с набитым ртом, — что я не знаю, как к ней подобраться. Этот ее подвыпивший муж, кажется, подозревает любого, кто прибывает сюда в брюках. Если он выяснит, что мы говорили с ней конфиденциально, его чувства могут, как ты говоришь, толкнуть его на некоторые прискорбные поступки.

— Вы правы, мой господин.

— Все же иногда парень должен уходить и ухаживать за этой проклятой старой фермой, и тогда, возможно, нам удастся поговорить с ней. Странный тип женщины — она чертовски прекрасна, не правда ли? Интересно, что она сделала с Кэткартом? — добавил он задумчиво.

Мистер Бантер не высказал никакого мнения по поводу этого деликатного вопроса.

— Хорошо, Бантер, пожалуй, я встану. Не думаю, что нам здесь рады. Мне не понравился взгляд нашего хозяина вчера вечером.

— Да, мой господин. Он бурно возражал по поводу того, что вашу светлость перенесли в эту комнату.

— Почему? Чья эта комната?

— Его собственная и госпожи Граймторп, мой господин. Она оказалась наиболее подходящей, здесь есть камин, и кровать была уже приготовлена. Госпожа Граймторп была очень любезна, мой господин, а один из мужчин, Джейк, указал Граймторпу, что это будет, несомненно, выгодно в денежном отношении, если он будет обращаться с вашей светлостью с подобающим уважением.

— Хм. Прекрасно, быстро схватывает, не правда ли? Хорошо, но это выше меня и далеко от меня. О боже! Я окоченел. Скажите, Бантер, есть ли у меня, во что одеться?

— Я высушил и вычистил костюм вашей светлости как мог, мой господин. Конечно, не настолько, каким бы я хотел его видеть, но думаю, вы вполне можете надеть его в дорогу до Ридлсдейла.

— Хорошо, я думаю, улицы не будут особенно многолюдными, — парировал его светлость. — Мне так хотелось бы принять горячую ванну. Как насчет воды для бритья?

— Я могу раздобыть ее на кухне, мой господин.

Бантер тихо выскользнул из комнаты, а лорд Питер, натянув рубашку и брюки, кряхтя и стеная, подошел к окну. Как заведено у неприступных обитателей графства, оно было плотно закрыто, и лист бумаги, сложенный в несколько раз, был втиснут между створками, чтобы препятствовать стуку оконной рамы. Он вытащил этот листок и распахнул окно.

Зашумел ветер, принеся с собой ароматы торфяника и вереска. Уимзи с наслаждением впитывал эти ароматы. Было радостно видеть приветливое ласковое солнце после всего случившегося — ему было крайне неприятно осознавать, что он должен был умереть в Ловушке Питера. В течение нескольких минут он стоял так, мысленно благодаря Провидение. Затем отошел, чтобы закончить одеваться. Клочок бумаги все еще был у него в руке, и он уже собрался бросить его в огонь, когда ему на глаза попалось слово. Он развернул бумагу. Прочтя ее, он поднял брови и открыл рот от изумления. Бантер, возвращавшийся с горячей водой, обнаружил, что его господин стоит без движения, с бумагой в одной руке и носками в другой, и насвистывает сложный пассаж из Баха.

— Бантер, — сказал его господин, — не возражай, я самый большой осел в мире. Вещь находится у меня под носом, а я не вижу ее. Я беру телескоп и ищу объяснение в Стэпли. Я заслуживаю того, чтобы быть замученным: мне требуется подвешивание за ноги в качестве лечебного средства при анемии мозга. Джерри! Джерри! Ну, естественно, конечно, что за осел, разве это не очевидно? Глупый старый придурок. Почему он не мог сообщить Мурблсу или мне?

Мистер Бантер подошел ближе, глядя вопросительно.

— Посмотрите на это, посмотрите на это! — сказал Уимзи, истерично смеясь. — О боже! О боже! Втиснул в оконную раму, где любой может найти. Как это похоже на Джерри. Подписывает деловые бумаги своим длинным именем, выставляет улику напоказ, а затем уходит и по-рыцарски молчит.

Мистер Бантер поставил кувшин на умывальник, чтобы не разбить, и взял бумагу.

Это было пропавшее письмо от Томми Фриборна.

Нет сомнений. Это была улика, устанавливающая истинность свидетельских показаний Денвера. Более того, улика, устанавливающая его алиби в ночь на 13 октября.

Не Кэткарт — Денвер.

Денвер, предполагавший, что охотники должны были вернуться в октябре в Ридлсдейл, где в августе они открыли сезон охоты на куропаток. Денвер, крадущийся поспешно в 23.30, чтобы пройти две мили через поля в ночь, когда фермер Граймторп уехал покупать технику и корма. Денвер, небрежно втиснувший в оконную раму во время ночной непогоды важное письмо со своим титулом, чтобы все могли увидеть его.

Денвер, крадущийся назад в три часа ночи подобно загулявшему коту, чтобы споткнуться о мертвое тело своего гостя у оранжереи.

Денвер, который, с его правильными и глупыми понятиями английского джентльмена о чести, скорее пойдет упрямо в тюрьму, чем сообщит своему поверенному, где он был. Денвер, вводящий в заблуждение их всех, заставляя придумывать самые дикие и невероятные разгадки тайны — тайны, которая теперь стала ясной как День. Денвер, чей голос, по ее мнению, она услышала в тот памятный день, когда бросилась навстречу его брату. Денвер, который с помощью своих благородных пэров спокойно привел в движение огромную, скрипящую машину правосудия, чтобы сохранить репутацию этой Женщины.

В этот день, должно быть, проходило заседание избранного комитета, на котором члены палаты лордов разбирали детали прежних уголовных судов над пэрами, чтобы решить, как ускорить процесс по делу герцога Денверского. Обсуждались также следующие моменты: обращение лордов-парламентеров к королю, с тем чтобы ознакомить его величество с датой, назначенной для судебного разбирательства; принятие мер по оснащению Королевской галереи в Вестминстере; скромная просьба о присутствии значительных сил полиции для наведения порядка на подходах к палате; петиция его величеству о любезном назначении председателя суда пэров; требование, в соответствии с ужасным прецедентом, чтобы все лорды, вызванные в суд, явились в своих мантиях, соответствующих их статусу; чтобы каждый лорд, вынося приговор, честно высказывал свое мнение, положа правую руку на сердце; о присутствии в палате парламентского пристава, требующего от имени короля соблюдения тишины, — и так далее, и так далее до бесконечности. Подумать только — ведь всю эту чудовищную процедуру мог сделать бесполезной маленький грязный клочок бумаги, застрявший в оконной раме, если бы был обнаружен раньше.

Приключение Уимзи в трясине расстроило его нервную систему. Он смеялся, сидя на кровати, в то время как слезы струились по его лицу.

Мистер Бантер безмолвствовал. Безмолвно он принес бритву — и до конца своих дней Уимзи так никогда и не узнал, как или от кого он так вовремя получил ее, — и начал задумчиво править ее на своей ладони.

Некоторое время спустя Уимзи взял себя в руки и подошел, шатаясь, к окну, чтобы вдохнуть глоток холодного воздуха, доносящегося с торфяника. Стоя у окна, он услышал громкий шум: внизу, во внутреннем дворике, фермер Граймторп вышагивал среди своих собак; когда они выли, он бил их кнутом, и они выли снова. Внезапно он поднял голову и поглядел на окно с выражением такой яростной ненависти, что Уимзи отступил поспешно назад, как будто его ударили.

Пока Бантер брил его, он молчал.

Задача, стоявшая перед лордом Питером, была из деликатных; ситуация, с какой стороны ни посмотри, неприятная. Он был в большом долгу перед хозяйкой; с другой стороны, положение Денвера было таково, что следовало отбросить всяческую обходительность и церемонии. Его светлость, однако, никогда не чувствовал себя большим грубияном, чем тогда, когда спускался по лестнице в Грайдерс-Холле.

В большой кухне фермерского дома он нашел крестьянку крепкого телосложения, которая готовила тушеное мясо в горшке. Он спросил, где можно найти мистера Граймторпа, и ему ответили, что хозяин на улице.

— Могу я поговорить с миссис Граймторп, пожалуйста?

Женщина посмотрела на него с сомнением, вытерла руки о передник, и, войдя в комнату, где моют посуду, громко позвала:

— Госпожа Граймторп!

Голос ответил откуда-то снаружи.

— Джентльмен хочет вас видеть.

— Где госпожа Граймторп? — перебил Питер поспешно.

— Я думаю, в маслобойне.

— Я пойду к ней туда, — сказал Уимзи, проворно выходя из кухни. Он прошел через выложенную камнем посудомоечную комнату и вышел во двор как раз в тот момент, когда миссис Граймторп появилась из темного Дверного проема напротив.

Там, освещенная падающим на нее холодным солнечным светом, с мертвенно-бледным лицом и густыми темными волосами, она была еще прекраснее, чем когда-либо.

Не было никакого следа йоркширского происхождения в продолговатых темных глазах и очертаниях красивого рта. Плавные линии носа и скул подтверждали догадку о происхождении из дальних стран, проглядывающих сквозь тьму веков; казалось, она только что поднялась из далекой могилы в пирамидах, роняя сухие и благоухающие мрачные повязки со своих пальцев.

Лорд Питер собрался с духом.

«Иностранка, — сухо сказал он себе. — Немного еврейской или испанской крови, не так ли? Замечательный тип. Не виню Джерри. Я и сам не смог бы жить с Хелен. Ну, за дело».

Он быстро пошел вперед.

— Доброе утро, — сказала она. — Вам лучше?

— Совершенно верно, все хорошо, спасибо — благодаря вашей доброте, за которую я не знаю, как расплатиться.

— Вам лучше бы уйти сейчас же, — ответила она глухим голосом. — Мой муж не любит незнакомцев, и я сожалею, что наша прошлая встреча закончилась так неудачно.

— Я уйду прямо сейчас. Но сначала я должен просить вас поговорить со мной. — Он глядел мимо нее в полумрак маслобойни. — Можем мы зайти внутрь?

— Что вам надо от меня?

Она посторонилась, однако, позволила ему проследовать за ней внутрь.

— Госпожа Граймторп, я нахожусь в безвыходной ситуации. Вы знаете, что мой брат, герцог Денверский, находится в тюрьме, ожидая суда по поводу убийства, которое имело место ночью на 13 октября?

Ее лицо не изменилось.

— Я слышала, это так.

— Он решительно отказался объяснить, где находился между одиннадцатью и тремя часами той ночью. Отказавшись отвечать, он подвергает себя большой опасности.

Она все так же пристально смотрела на него.

— Чувствуется, что он связан словом чести и потому не хочет говорить, хотя, я знаю, он мог бы привести свидетеля, который оправдал бы его.

— Он, кажется, очень благородный человек. — Ее холодный голос слегка дрогнул.

— Да. С его точки зрения, он, несомненно, поступает правильно. Однако вы поймете, что я, как его брат, естественно, стремлюсь, чтобы дело было представлено в надлежащем свете.

— Я не понимаю, почему вы говорите мне все это. Возможно, если речь идет о недостойном поведении, он не хочет, чтобы об этом стало известно.

— Очевидно. Но для нас — для его жены и маленького сына, для его сестры и меня — его жизнь и безопасность — вопросы первостепенной важности.

— Важнее, чем его честь?

— Тайна — это позор в некотором смысле, и боль для его семейства. Но будет несравнимо большим позором, если его казнят за убийство. Клеймо в этом случае окажется на всех, кто носит это имя. Позор правды, я боюсь, в нашем очень несправедливом обществе ляжет тогда на свидетеля его алиби.

— В таком случае, вы ожидаете, что свидетель найдется?

— Чтобы предотвратить осуждение невинного человека? Да, думаю, я рискнул бы так предположить.

— Я повторюсь: почему вы сообщаете мне все это?

— Потому что, госпожа Граймторп, вы лучше меня знаете, насколько невиновен мой брат в этом убийстве. Поверьте, я глубоко обеспокоен тем, что вынужден говорить вам эти вещи.

— Я ничего не знаю о вашем брате.

— Простите меня, но это неправда.

— Я ничего не знаю. И конечно, если герцог предпочел молчать, вы должны уважать его решение.

— Я ничем не связан.

— Боюсь, я не могу вам помочь. Вы напрасно тратите время. Если вы не можете привести вашего отсутствующего свидетеля, почему тогда не найдете настоящего убийцу? Если вы это сделаете, вам не придется беспокоиться об алиби герцога. Мотивы вашего брата — его личное дело.

— Хотел бы я, — сказал Уимзи, — чтобы вы отнеслись к этому по-другому. Поверьте мне, я бы сделал все, чтобы уберечь вас. Я много работал, чтобы найти, как вы говорите, настоящего убийцу, но безуспешно. Суд, вероятно, состоится в конце месяца.

Ее губы слегка искривились при этой новости, но она ничего не сказала.

— Я надеялся, что с вашей помощью мы могли бы договориться о некотором объяснении — не обязательно детально правдивом, но, возможно, достаточным для того, чтобы оправдать моего брата. Иначе, боюсь, мне придется предъявить появившееся у меня доказательство и позволить делу развиваться в своем направлении.

Это наконец пробило ее защиту. Поток слез хлынул по ее щекам; рукой она сжала рукоятку маслобойки там, где она остановилась.

— Что вы подразумеваете под доказательством?

— Я могу доказать, что в ночь на 13-е число мой брат спал в той же комнате, которую я занимал вчера вечером, — сказал Уимзи с намеренной жестокостью.

Она вздрогнула.

— Это ложь. Вы ничего не сможете доказать. Он будет отрицать это. Я буду отрицать это.

— Он не был там?

— Нет.

— Тогда как это попало в оконную раму спальни?

При виде письма у нее подкосились колени, и она упала, опираясь на край стола. Черты ее лица исказились от ужаса.

— Нет, нет, нет! Это ложь! Господи, помоги мне!

— Тише! — сказал Уимзи безапелляционно. — Кто-нибудь услышит вас.

Он помог ей подняться.

— Скажите правду, и мы посмотрим, есть ли у нас выход. Он действительно был здесь в ту ночь?

— Вы знаете это.

— Когда он пришел?

— В четверть двенадцатого.

— Кто впустил его?

— У него были ключи.

— Когда он ушел от вас?

— Примерно в третьем часу.

— Да, теперь все сходится. Три четверти часа, чтобы дойти и три четверти, чтобы возвратиться. Он подложил это в окно, я полагаю, чтобы воспрепятствовать стуку оконной рамы?

— Был сильный ветер. Я нервничала и принимала любой звук за возвращение мужа.

— Где был ваш муж?

— В Стэпли.

— Он подозревал вас?

— Да, в течение некоторого времени.

— С тех пор, как мой брат побывал здесь в августе?

— Да. Но у него не было никаких доказательств. Будь у него доказательства, он бы убил меня. Вы видели его. Он — дьявол.

— Хм.

Уимзи молчал. Женщина со страхом выжидающе смотрела ему в глаза и, должно быть, прочла в них некоторую надежду, поскольку вдруг сжала его руку.

— Если вы вызовете меня, чтобы дать свидетельские показания, — сказала она, — он узнает. Он убьет меня. Ради бога, пощадите. Это письмо — мой смертный приговор. Ради матери, которая вас родила, пощадите меня. Моя жизнь — ад, а когда я умру, я попаду в ад из-за моего греха. Найдите какой-нибудь другой способ… Вы можете… Вы должны.

Уимзи мягко высвободился.

— Не делайте этого, госпожа Граймторп. Нас могут заметить. Я глубоко сочувствую вам и, если смогу вызволить своего брата без того, чтобы вызвать вас в качестве свидетеля, обещаю вам, я сделаю это. Но вы понимаете всю затруднительность положения. Почему вы не расстанетесь с этим человеком? Он явно жесток по отношению к вам.

Она усмехнулась:

— Вы думаете, я доживу до того дня, когда закон медленно освободит меня? Зная его, неужели вы думаете так?

Уимзи действительно так не думал.

— Обещаю вам, госпожа Граймторп: я сделаю все, что смогу, чтобы избежать необходимости использовать ваше свидетельство. Но если не будет никакого другого способа, я прослежу, чтобы вы были под защитой полиции с того момента, как вам придет повестка в суд.

— И до конца жизни?

— Когда вы окажетесь в Лондоне, мы займемся вашим освобождением от этого человека.

— Нет, если вы вызовете меня, я пропала. Но вы найдете другой путь?

— Я постараюсь, но я не могу ничего обещать. Я буду делать все, что возможно, чтобы защитить вас. Если вы позаботитесь о моем брате…

— Я не знаю. Я ужасно боюсь. Он был добр и хорошо ко мне относился. Он был совершенно другим. Но я боюсь…

Уимзи обернулся. В ее испуганных глазах отразилась тень, упавшая на порог. Граймторп стоял в дверном проеме, глядя на них с негодованием.

— Ах, мистер Граймторп, — воскликнул бодро Уимзи, — вот вы где. Я искал вас и ужасно рад видеть. Даже не знаю, как вас благодарить за то, что вытащили меня. Я только что то же самое говорил госпоже Граймторп просил ее сказать вам до свидания от меня. Боюсь, я должен ехать. Бантер и я чрезвычайно благодарны вам обоим за всю вашу доброту. Вы не могли бы позвать тех крепких парней, которые вытащили нас из ловушки прошлой ночью, если это ваши работники? Я хотел бы поблагодарить их.

— Постоялый двор — более подходящее место для ночлега незваных гостей, — сказал мужчина жестко. — И лучше убирайтесь, пока я вас не вышвырнул.

— Я уезжаю немедленно, — сказал Питер. — Еще раз до свидания, госпожа Граймторп, и тысяча благодарностей.

Он зашел за Бантером, щедро наградил своих спасателей, нежно попрощался с разгневанным фермером и отбыл с ужасной ломотой в теле и сильно озадаченный.

 

Глава 13 МАНОН

— Слава богу, — сказал Паркер. — Хорошо, что все стало на место.

— И да, и нет, — парировал лорд Питер. Он задумчиво оперся на мягкую шелковую подушку в углу дивана.

— Конечно, очень не хочется выдавать эту женщину, — сказал Паркер сочувственно, — но это должно быть сделано.

— Я знаю. Если бы все было так просто, как кажется. Джерри, который втянул бедную женщину в неприятную историю, должен был сначала подумать, я считаю. Но если мы не обуздаем Граймторпа и он перережет ей горло, это будет ударом для Джерри на всю жизнь… Джерри! Представляете, каким надо быть глупцом, чтобы не увидеть всей правды сразу же. Моя невестка, конечно, прекрасная женщина, но госпожа Граймторп — гм-м! Я рассказывал вам о том моменте, когда она приняла меня за Джерри. Великолепный миг полного блаженства. Я должен был догадаться тогда. Наши голоса похожи, и она не могла разглядеть меня в той темной кухне. Я не верю, что в женщине, живущей в постоянном страхе, осталась хоть какая-то капля других чувств — но, боги! Какие глаза и кожа! Однако не берите в голову. Некоторые счастливчики вовсе не заслуживают своего счастья. Вы знаете действительно хорошие истории? Нет? Хорошо, я расскажу вам несколько — расширите свой кругозор. Вы знаете стихотворение о молодом человеке из военного министерства?

Мистер Паркер выдержал пять историй с терпением, достойным уважения, а затем внезапно сломался.

— Ура! — сказал Уимзи. — Выдающийся человек! Мне нравится наблюдать, как время от времени вы пытаетесь подавить утонченный смешок. Я избавлю вас от действительно возмутительной истории о молодой домохозяйке и путешественнике в велосипедных тапочках. Вы знаете, Чарльз, я действительно хотел бы знать, кто убил Кэткарта. Юридически возможно доказать, что Джерри невиновен, но, с помощью госпожи Граймторп или без госпожи Граймторп, это не делает чести нашим профессиональным способностям. «Папа слабеет, но правитель назначен!»; то есть как брат я удовлетворен — и говорю это с легким сердцем, — но как сыщик я расстроен, оскорблен, сдан в утиль. Кроме того, из всех способов защиты алиби — наиболее затруднительный, его невозможно установить, если множество независимых и незаинтересованных свидетелей не объединятся и не составят, таким образом, полную картину всех произошедших событий. Если Джерри будет отказываться, многие сочтут, что либо он, либо госпожа Граймторп по-рыцарски галантны.

— Но ведь у вас есть письмо?

— Да. Но как мы собираемся доказать, что оно оказалось там именно тем вечером? Конверт уничтожен. Флеминг ничего не помнит об этом. Джерри мог получить письмо намного раньше. Или это могла бы быть полная фальшивка. Кто подтвердит, что я не поместил его в окно самостоятельно и не притворился затем, что нашел его? В конце концов, я — едва ли тот, кого можно назвать незаинтересованным лицом.

— Бантер видел, как вы нашли письмо.

— Он не видел, Чарльз. В тот момент его не было в комнате, он готовил воду для бритья.

— О, неужели?

— Кроме того, только показания госпожи Граймторп могут дать нам такие действительно важные пункты, как момент прибытия Джерри и время его ухода. Если он не был в Грайдерс-Холле до 00.30, то уже не имеет значения, появлялся он там или нет.

— Хорошо, — сказал Паркер, — раз мы не можем заставить госпожу Граймторп дать свидетельские показания, так сказать…

— Звучит немного фривольно, — сказал лорд Питер, — но мы предложим ей выступить в качестве свидетеля, если вам больше так нравится.

— И тем временем, — продолжал мистер Паркер небрежно, — постараемся найти настоящего преступника?

— О, да, — сказал лорд Питер, — и это кое о чем напомнило мне. Я проведу обыск в имении — по крайней мере намереваюсь. Вы заметили, что кто-то взломал одно из окон в кабинете?

— Действительно?

— Да, я обнаружил явные признаки. Прошло много времени после убийства, но там остались царапины на щеколде — на вид оставленные перочинным ножом.

— Что за глупцы мы были, что не осмотрели все вовремя!

— Подумайте, что получается? Я спросил Флеминга, и он, подумав, вспомнил, что в то утро в четверг он нашел окно открытым и не знал, как объяснить это. И вот еще кое-что. Я получил письмо от моего друга Тима Вочетта. Вот оно:

Милорд! О нашей беседе. Я нашел мужчину, который был с Парти в кабачке «Пинг энд Висл» ночью 13-го прошлого месяца, и он сообщил, что Парти попросил у него велосипед, который впоследствии был найден в канаве, откуда вытащили Парти; у велосипеда оказался согнут руль и вывернуты колеса.

Рассчитывающий на продолжение Вашей благосклонности

Тимоти Вочетт.

— Что вы думаете об этом?

— Достаточно хорошо, чтобы продолжать, — сказал Паркер. — По крайней мере нас больше не мучают ужасные сомнения.

— Согласен. И хотя Мэри — моя сестра, я должен сказать, что из всех болтливых овечек она самая болтливая. Начать, к примеру, с того, что она все обсуждала с этим ужасным грубияном…

— Она вела себя очень хорошо, — сказал мистер Паркер краснея. — Только из-за того, что она — ваша сестра, вы не можете оценить, как достойно она поступила. Как могла бы такая широкая, благородная натура раскусить человека, подобного ему? Она настолько искренняя и непосредственная и судит каждого по своему стандарту. Она не верила, что Гойлс мог быть так неприятен и беспринципен, пока ей не доказали это. И даже тогда она не могла заставить себя думать о нем плохо, пока он сам не выдал себя. Способ, которым она боролась за него, был замечательным. Подумайте, чего, должно быть, это стоило для такой доверчивой и честной женщины…

— Хорошо, хорошо! — закричал Питер, удивленно глядя на своего друга. — Не выходите из себя. Я верю вам. Пощадите меня. Я только брат. Все братья — глупцы. Все влюбленные — безрассудны, как говорил Шекспир. Вы неравнодушны к Мэри, старина? Вы удивляете меня, но, полагаю, братья всегда бывают этим удивлены. Благословляю вас, дорогие дети!

— Черт побери, Уимзи, — сказал Паркер очень сердито, — у вас нет никакого права так говорить. Я только сказал, как я восхищаюсь вашей сестрой — каждый должен восхищаться таким мужеством и верностью. Вас не должно это оскорблять. Я понимаю, что Мэри Уимзи — леди очень богата, а я всего лишь обычный полицейский без годового дохода и с пенсией, которую нужно ждать, но нет необходимости глумиться над этим.

— Я не глумлюсь, — парировал Питер с негодованием. — Мне трудно представить, что кто-то женится на моей сестре, но вы — мой друг, и притом хороший друг, и у вас есть мое слово, которое чего-то стоит. Да к черту это все, старина! Если спуститься с небес на землю, посмотрите, что могло бы получиться! Социалист-пацифист непонятного происхождения или карточный игрок с таинственным прошлым! Мать и Джерри, должно быть, имели на то свои причины, когда были рады богобоязненному водопроводчику, не говоря уже о полицейском. Одного только я боюсь: у Мэри ужасно плохой вкус в выборе парней, и она не знает, как оценить такого действительно порядочного парня как вы, дружище.

Мистер Паркер извинился перед своим другом за недостойные подозрения, и некоторое время они сидели молча. Паркер потягивал портвейн и созерцал незримые образы, мерцающие в розовой глубине бокала. Уимзи достал свой пухлый бумажник и начал лениво разбирать его содержимое, выбрасывая старые письма в огонь, разворачивая и опять складывая записки, разглядывая различные визитные карточки. Наконец он добрался до клочка грязной бумаги из кабинета в Ридлсдейле, о значимости которого он едва ли до этого задумывался.

Некоторое время спустя мистер Паркер, допив портвейн и с усилием возвращаясь к своим мыслям, вспомнил, что он собирался рассказать Питеру перед тем, как имя «леди Мэри» затмило все мысли в его голове. Он повернулся к Уимзи, готовый высказаться, но его замечание так никогда и не было услышано, подобно часам, которые собирались пробить, потому что в ту секунду, когда он повернулся, лорд Питер стукнул по маленькому столу кулаком так, что графины зазвенели, и закричал громким голосом, полным внезапного просветления:

— Манон Леско!

— А? — сказал Паркер.

— Поджарьте мои мозги! — прокричал лорд Питер. — Жарьте их, и сделайте из них пюре, и подайте их с маслом как блюдо из репы, поскольку это все, на что они годятся! Посмотрите на меня! — (Мистер Паркер едва ли нуждался в этом призыве.) — Мы беспокоились здесь о Джерри, о Мэри, охотились на Гойлса, Граймторпа и бог знает на кого еще — и все это время у меня был этот маленький клочок бумаги, спрятанный в моем бумажнике. Клякса на полях — это все, что я заметил. Но Манон, Манон! Чарльз, если бы у меня были мозги мокрицы, он должен был мне рассказать всю историю. И только подумайте, мы были бы спасены!

— Хотелось бы мне, чтобы вы не были столь взволнованны, — сказал Паркер. — Я уверен, вы потрясены тем, что увидели всю ситуацию так ясно, но я никогда не читал «Манон Леско», и вы не показали мне запачканную бумагу, поэтому у меня нет ни малейшего представления о том, что вы обнаружили.

Лорд Питер передал ему обрывок бумаги без комментариев.

— Я вижу, — сказал Паркер, — что бумага довольно мятая и грязная и сильно пахнет табаком и русской кожей, поэтому делаю вывод, что вы хранили ее в своем бумажнике.

— Неужели! — сказал Уимзи скептически. — В то время как вы на самом деле видели, как я вынул ее! Холмс, как вы это делаете?

— В одном углу, — продолжал Паркер, — я вижу два пятна, одно гораздо больше других. Я думаю, что кто-то, должно быть, тряс над бумагой ручку. В пятне есть что-то подозрительное?

— Я ничего не заметил.

— Немного ниже пятен герцог подписал свое имя два или три раза или скорее свой титул. Предположение таково: его письма не были адресованы близким.

— Предположение позволительное, я думаю.

— У полковника Марчбэнкса подпись аккуратнее.

— Он едва ли мог замышлять что-то, — сказал Питер. — Он подписывает свое имя как честный человек! Продолжаем.

— Здесь можно разобрать слово five (пять) или fine (прекрасный). Видите ли вы в нем нечто таинственное?

— У числа пять может быть мистическое значение, но, признаюсь, оно мне неизвестно. Существует пять чувств, пять пальцев, пять великих китайских заповедей, пять книг Моисея, не говоря уже о мистических сущностях, воспетых в песне о нарциссе — «пять делоников царских без лепестков». Должен сказать, что я всегда хотел узнать, что это за царские делоники. Но, не зная, я не могу помочь и в этом случае.

— Хорошо. Это все, за исключением фрагмента, состоящего из «ое» на одной строчке и «is fou» — ниже.

— Как вы это понимаете?

— «Is found — «найдено», я полагаю.

— Уверены?

— Это первое, что приходит на ум. Или, вероятно, «his foul» — «его глупость» — здесь, кажется, немного размазаны чернила. Или, вы думаете, это «his foul» — «его поражение»? Писал ли герцог о нечестной игре Кэткарта? Это вы имеете в виду?

— Нет, я так не думаю. Кроме того, по-моему, это не почерк Джерри.

— Тогда чей?

— Не знаю, но могу предположить.

— И это приведет к чему-то.

— Это расскажет всю историю.

— О, рассказывайте, Уимзи. Даже доктор Ватсон потерял бы терпение.

— Нет, нет! Попытайтесь прочесть строчку выше.

— Хорошо, но здесь только «ое».

— И что это может быть?

— Я не знаю. «Poet», «роеm manoeuver», «Loeb editio» N, «Citroe» N — это может быть все что угодно.

— Вы правы. Существует не так много английских слов, оканчивающихся на «ое» — и это написано так слитно, что напоминает дифтонг.

— Возможно, это не английское слово.

— Точно; возможно, что не английское.

— О! О, я вижу. Французский язык?

— Ах, вы почти рядом.

— Soeur — oeuvre — oeuf — boeuf.

— Нет, нет. Вы были ближе в первый раз.

— Soeur — coeur?

— Coeur — «сердце». Подождите минутку. Посмотрите на черточку перед словом.

— Подождите — еr — сеr.

— Как насчет реrсеr — «разбить»?

— Я полагаю, что вы правы. Percer le Coeur — «разбить мое сердце».

— Да. Или perceras le Coeur — «разобьешь мое сердце».

— Вот так-то лучше. Кажется, нужна еще одна или две буквы.

— И теперь ваша строчка is found — «найден».

— Fou! — «Глупец!»

— Кто?

— Я не сказал «кто», я сказал «глупец».

— Я знаю, что вы сказали. Я спросил — кто?

— Кто?

— Кто — глупец?

— О! Ей-богу, suis! Je suis fou — «я безумец».

— Наконец-то! И я полагаю, что следующие слова de douleur — «из-за страданий» или что-то вроде этого.

— Такие слова могли бы быть.

— Предусмотрительный упрямец! Я говорю, что это они есть.

— Хорошо, предположим, что это так.

— Это расскажет нам все.

— Ничего!

— Все, я говорю. Подумайте. Это было написано в день смерти Кэткарта. Теперь — кто в доме вероятнее всего мог написать эти слова: «разобьешь мое сердце… я теряю голову из-за страданий»? Проверим каждого. Я знаю, что это не почерк Джерри и он не использовал бы такие выражения. Полковник или госпожа Марчбэнкс? Вероятно, не Пигмалион! Фредди? Он не смог бы написать страстного письма по-французски, даже чтобы спасти свою жизнь.

— Нет, конечно, нет. Это мог быть либо Кэткарт, либо леди Мэри.

— Чепуха! Это не могла быть Мэри.

— Почему нет?

— Нет, если только она не изменила свой пол, подумайте сами.

— Конечно, нет. Было бы написано «я безумна». Тогда Кэткарт…

— Конечно. Он жил во Франции всю жизнь. Посмотрите его банковскую книжку. Посмотрите…

— Боже! Уимзи, мы были слепы.

— Да.

— И послушайте! Я собирался сообщить вам. Из французской сыскной полиции мне сообщили, что они проследили один из банковских чеков Кэткарта.

— Кому он выписан?

— Мистеру Франсуа, у которого много недвижимости недалеко от Этуаль.

— И он сдает ее как апартаменты.

— Без сомнения.

— Когда следующий паром? Бантер!

— Да, милорд!

Мистер Бантер поспешил к двери, услышав, что его зовут.

— Во сколько следующий паром до Парижа?

— В восемь двадцать, милорд, из Ватерлоо.

— Мы поедем на нем. Сколько времени у нас, чтобы собраться?

— Двадцать минут, милорд.

— Возьмите мою зубную щетку и вызовите такси.

— Конечно, милорд.

— Но, Уимзи, какое отношение это имеет к убийству Кэткарта? Неужели это женщина…

— У меня нет времени, — сказал Уимзи поспешно. — Но я вернусь через день или два. Тем временем…

Он торопливо поискал что-то на книжной полке.

— Прочтите это.

Он кинул книгу своему другу и ушел в спальню.

В одиннадцать часов, в то время как между «Норманью» и причалом стремительно расширялась полоса грязной воды, приправленной мазутом и обрывками бумаги, пока привычные к местному климату пассажиры набивали свои желудки холодной ветчиной и маринованными овощами, а более нервные изучали спасательные жилеты в своих каютах, пока справа и слева мерцали и расплывались огни бухты, лорд Питер старался избежать знакомства с второразрядным актером кино. А Чарльз Паркер, сидя у камина на Пиккадилли, 110-А, с нахмуренным лбом впервые знакомился с изысканным шедевром Аббата Прево.

 

Глава 14 ДАМОКЛОВ МЕЧ

Исторический суд над герцогом Денверским по обвинению в убийстве начался, как только парламент повторно собрался после рождественских каникул. В газетах были опубликованы две короткие редакционные заметки: «Суд, вершимый пэрами над пэром», написанная женщиной-адвокатом и «Привилегии пэров: будут ли они отменены?» студента исторического факультета. Газета «Ивнинг Баннер» оказалась в трудной ситуации, опубликовав статью под заголовком «Шелковая веревка», написанную антикваром; эта статья, по мнению «Дейли Трампет», газеты лейбористской партии, была крайне предосудительной. Последняя саркастически спрашивала: почему, когда дело пэра представили на рассмотрение суда, для нескольких влиятельных лиц были зарезервированы билеты в Королевскую галерею, как на увеселительное шоу?

Мистер Мурблс и агент сыскной полиции Паркер, беседуя между собой, прогуливались с озабоченными лицами, в то время как сэр Импи Биггс уже три дня не появлялся на публике, размышляя о мистере Глиберри, К.С., мистере Браунринг-Фортескью, К.С., и множестве других незначительных членов свиты.

Линия защиты оставалась довольно неясной — более того, она вообще рушилась на глазах, лишенная своего основного свидетеля, и совсем было непонятно, существует ли на самом деле этот свидетель со своими свидетельскими показаниями.

Лорд Питер возвратился из Парижа в конце четвертого дня и ворвался подобно циклону в дом на Грейт-Ормонд-стрит.

— У меня есть доказательство, — сказал он, — но оно довольно шаткое, послушайте!

В течение часа Паркер слушал, лихорадочно делая пометки.

— Вы можете развить это дальше, — сказал Уимзи. — Сообщите Мурблсу. Я уезжаю.

Далее он поехал в американское посольство. Посла, однако, он там не застал, так как тот получил приглашение на королевский обед. Уимзи проклял обед, отказался от предлагаемых услуг вежливых секретарей в роговых оправах и прыгнул назад в свое такси с требованием отвезти его в Букингемский дворец.

Здесь со всей настойчивостью он обращался к должностным лицам, потом к более высокому должностному лицу, затем к еще более высокому и, наконец, к американскому послу и королевской особе — в то время, когда они еще пережевывали мясо.

— О, да, — сказал посол, — конечно, это может быть сделано…

— Конечно, конечно, — сказала радушно королевская особа, — у нас не должно быть никакой задержки. Может возникнуть международное недоразумение и множество газетных статей об острове Эллис. Необходимость отложить суд — это ужасная неприятность и утомительная суета, не так ли? Наши секретари постоянно приносят мне документы, чтобы подписать дополнительные разрешения для полицейских. Удачи вам, Уимзи! Идите и съешьте что-нибудь, пока они разберутся с вашими бумагами. Когда отправляется ваш пароход?

— Завтра утром, сэр, я успею на ливерпульский поезд через час, если смогу.

— Конечно, вы сможете, — сердечно сказал посол, подписывая краткую дипломатическую ноту, — а говорят, что англичане не умеют спешить.

Так, приведя свои бумаги в порядок, его светлость отбыл на пароходе из Ливерпуля на следующее утро, поручив своим законным представителям составлять альтернативные схемы защиты.

— Затем пэры, по двое, по порядку, начиная с самого молодого барона. — Герольдмейстер, очень разгоряченный и взволнованный, суетился вокруг трехсот или около того британских пэров, которые скромно облачались в свои мантии, в то время как герольды старались собрать их вместе и воспрепятствовать хождению, когда все уже подготовлено.

— Видел я фарсы… — раздраженно проворчал лорд Аттенбури. Невысокого роста, тучный джентльмен с холерическим темпераментом был раздражен тем, что оказался рядом с графом Стрэтгиланом и Беггом, чрезвычайно высоким, худым дворянином, имевшим четкое мнение относительно сухого закона и вопроса усыновления.

— Скажите, Аттенбури, — любезно спросил пэр из провинции, с пятью фалдами горностая на плече, — правда ли, что Уимзи еще не вернулся? Моя дочь слышала, будто бы он уехал в Штаты собирать доказательства. Почему именно в Штаты?

— Не знаю, — сказал Аттенбури, — но Уимзи чертовски умный парень. Когда он нашел те мои изумруды, помните, я рассказывал…

— Ваша светлость, ваша светлость, — закричал герольдмейстер отчаянно, ныряя в ряды, — ваша светлость снова оказались за линией!

— И что? — сказал пэр из провинции. — О, будь я проклят! Теперь я должен повиноваться приказам? — Но его оттащили от простых пэров и поставили рядом с совершенно глухим герцогом Уилтширским, который приходился дальним родственником Денверу по женской линии.

В Королевской галерее было полно народу. Ниже барьера, отделяющего судей от подсудимых, на местах, зарезервированных для супруг пэров, сидела вдовствующая герцогиня Денверская, со вкусом одетая и неприступная. Она сильно страдала от присутствия по соседству своей невестки, чья беда заключалась в том, что она стала неприятна свекрови в ее несчастье — возможно, самое тяжелое проклятие, которое могло быть наложено на человека, рожденного для скорби.

Позади внушительного множества пэров в пышных париках в зале были предусмотрены места для свидетелей, и там в гордом одиночестве сидел мистер Бантер — а случай, если защита сочтет необходимым установить алиби; остальные свидетели томились в королевской гардеробной комнате, грызя пальцы и сверля глазами друг друга.

С обеих сторон выше барьера стояли скамьи для пэров, каждый из которых вправе по-своему оценивать факты и трактовать законы, а на возвышении — судейское кресло, предназначенное для председателя суда пэров.

Репортеры за своим небольшим столиком уже начали волноваться и поглядывать на часы. Приглушенный стенами и гулом разговоров, Биг Бен пробил одиннадцать медленных ударов, нагнетая тревогу и напряжение. Дверь открылась. Репортеры заволновались; совет поднялся; все встали; вдовствующая герцогиня шепталась безостановочно со своим соседом, голос которого напоминал ей о дыхании Эдема; и процессия медленно вошла внутрь, освещенная лучами зимнего света из высоких окон.

Слушания были открыты в соответствии с провозглашением тишины парламентским приставом, после которого королевский секретарь канцелярии, преклонив колено около судейского кресла, представил список Комиссии, скрепленный большой государственной печатью, председателю суда пэров, который, сочтя чтение списка бесполезным занятием, вернул его секретарю с большой торжественностью. Последний соответственно продолжил мрачно и утомительно читать список, предоставляя собранию возможность оценить плохую акустику палаты. Парламентский пристав провозгласил с чувством: «Боже храни короля», после чего герольдмейстер и королевский секретарь, снова преклонив колени, вручили председателю суда пэров список присяжных.

— Помпезно, не правда ли? — сказала вдова. — Будто в соборе.

Истребование дела и официальный отчет сопровождались длинным, звучном вздором, который, начавшись с божественного прославления Георга Пятого, призвал затем все правосудие и судей Центрального уголовного суда, перечислив господина мэра Лондона, мирового судью с юрисдикцией по уголовным и гражданским судам и большое количество различных членов верхней палаты и правосудия, перескочив назад к нашему королю, пройдясь по Лондону, графствам Лондона, Мидлэсекса, Эссекса, Кента и Серри, упомянув нашего покойного верховного короля Уильяма Четвертого, перейдя к Акту местного правительства 1888 года, заплутав в списке всех измен, убийств, уголовных преступлений и проступков, кем-либо и в какой-либо манере сделанных, совершенных или сотворенных, когда и каким способом, по всем статьям и в каких обстоятельствах относительно исходных предпосылок, — и, наконец, после торжественного перечисления имен всех присяжных большого жюри, внезапно завершился жестким и кратким изложением обвинительного акта.

«Присяжные заседатели его величества короля своей клятвой подают исковое заявление о том, что наиболее благородный и влиятельный принц Джеральд Кристиан Уимзи, виконт Сент-Джордж, герцог Денверский, пэр Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии, тринадцатого октября одна тысяча девятьсот двадцать третьего года нашей эры в округе Ридлсдейл, в графстве Йоркшир совершил умышленное убийство Дэниса Кэткарта».

После этого парламентский пристав вызвал в зал суда Джеральда Кристиана Уимзи, виконта Сент-Джорджа, герцога Денверского, чтобы тот прошел к скамье подсудимых и ответил на обвинение. Подойдя к скамье подсудимых, обвиняемый опустился на колени и стоял так до тех пор, пока председатель суда пэров не сказал ему, что он может подняться.

Герцог Денверский в своем костюме из синей саржи, единственный без головного убора среди всех пэров, выглядел очень маленьким, взволнованным и одиноким. Однако он держался с тем спокойным достоинством, которое присуще благородным заключенным, и слушал подробное изложение обвинения, зачитанное председателем суда пэров, с простой серьезностью, которая ему хорошо соответствовала.

Затем секретарь парламента в обычной манере предъявил обвинение упомянутому герцогу Денверскому и спросил у него, «виновен ли он или не виновен», на что герцог признал себя невиновным.

После этого сэр Вигмор Вринчинг, министр юстиции и генеральный прокурор, поднялся, чтобы начать дело в качестве представителя королевской власти.

После обычных предварительных замечаний о том, что данный случай очень серьезный и болезненный, сэр Вигмор стал рассказывать о деле с самого начала: ссора, выстрел в 3.00, пистолет, обнаружение тела, исчезновение письма и остальное из знакомого рассказа. Более того, он намекнул, что, согласно свидетельским показаниям, причины ссоры между Денвером и Кэткартом были вовсе не те, о которых рассказал заключенный, и что у последнего, оказывается, были «серьезные основания опасаться Кэткарта». В этот момент было замечено, что обвиняемый тревожно взглянул на своего поверенного. Чтение дела заняло некоторое время; затем сэр Вигмор продолжил, вызвав свидетелей.

Обвинительная сторона не могла вызвать герцога Денверского, поэтому первым важным свидетелем была леди Мэри Уимзи. После рассказа о своих отношениях с Кэткартом и описания последней ссоры между ними она продолжила:

— В три часа я встала и спустилась вниз.

— Почему вы так поступили? — спросил сэр Вигмор, оглядывая суд с видом человека, собирающегося произвести большой эффект.

— У меня была назначена встреча, и я проснулась, чтобы встретить друга.

Все репортеры внезапно посмотрели на нее, подобно собакам, ожидающим кусок пирога, а сэр Вигмор пришел в такую ярость, что своей папкой с делом стукнул по голове сидящего ниже секретаря палаты лордов.

— Действительно! Теперь, свидетель, помните, что вы под присягой, и будьте внимательны. Что было причиной вашего пробуждения в три часа?

— Я не спала. Я ждала условленной встречи.

— Пока вы ждали, слышали ли вы что-нибудь?

— Ничего вообще.

— Теперь, леди Мэри, у меня здесь есть ваши показания, подтвержденные присягой в присутствии коронера. Я прочту их вам. Пожалуйста, слушайте очень внимательно. Вы сказали: «В три часа я проснулась от звука выстрела. Я подумала, что это, должно быть, браконьеры. Выстрел прозвучал очень громко, близко к дому. Я спустилась вниз, чтобы выяснить, что это было». Вы помните, как вы это говорили?

— Да, но это была неправда.

— Неправда?

— Да.

— Подтверждая, что давали эти показания, вы все же говорите, что ничего не слышали в три часа?

— Я вообще ничего не слышала. Я спустилась вниз, потому что у меня была назначена встреча.

— Милорды, — сказал сэр Вигмор, покраснев. — Я должен просить вас не учитывать показания этого свидетеля как запутывающие следствие.

Такое вероломное нападение сэра Вигмора, однако, не произвело никакого эффекта, кроме повторения утверждения, что не было слышно никакого выстрела. По поводу того, что, обнаружив тело, она сказала: «О боже! Джеральд, ты убил его», леди Мэри объяснила, что испугалась за друга, с которым у нее была назначена встреча. Последовавший затем ожесточенный спор касался того, была ли уместной вообще история с условленным свиданием. Лорды решили, что в целом история была уместна, и история Гойлса была предана огласке — вместе с сообщением, что мистер Гойлс находится в суде и может дать показания. В конечном счете, громко фыркая, сэр Вигмор Вринчинг уступил свидетеля сэру Импи Биггсу, который, учтиво возвышаясь и выглядя чрезвычайно импозантно, вернулся к предыдущему вопросу.

— Простите за нескромный вопрос, — начал сэр Импи, кланяясь вежливо, — но можете ли вы сказать нам: по вашему мнению, покойный капитан Кэткарт был глубоко влюблен в вас?

— Нет, я уверена, что не был; это было соглашение для нашего взаимного удобства.

— Исходя из знания его характера, как вы считаете, был ли он способен на очень глубокую привязанность?

— Думаю, что да — по отношению к подходящей женщине. Я должна сказать, что он обладал страстной натурой.

— Спасибо. Вы сказали нам, что встречали капитана Кэткарта несколько раз, когда останавливались в Париже в феврале прошлого года. Вы помните, как ходили с ним в ювелирный магазин — к монсеньору Брике на улице Мира?

— Возможно; я точно не помню.

— Число, к которому мне хотелось бы привлечь ваше внимание, — шестое февраля.

— Я не могу сказать.

— Вы узнаете эту безделушку?

Свидетельнице вручили зеленоглазого кота.

— Нет я никогда не видела это прежде.

— Дарил ли вам капитан Кэткарт когда-либо что-нибудь подобное?

— Нет, никогда.

— У вас когда-нибудь был такой драгоценный камень?

— Совершенно уверена, что у меня такого не было.

— Милорды, я специально показал этот алмаз и платинового кота. Спасибо, леди Мэри.

Джеймс Флеминг, которого подвергли расспросу относительно доставки почты, продолжал пребывать в неведении и забывчивости, в целом дав понять суду, что никакого письма герцогу не доставляли. Сэр Вигмор, чья вступительная речь содержала зловещие намеки на попытку очернить характер жертвы, неприятно улыбнулся и передал свидетеля сэру Импи. Последний ограничился тем, что выудил у свидетеля признание в невозможности поклясться положительно так или иначе, и приступил немедленно к другому вопросу.

— Вы не припоминаете, приходили какие-то письма той же самой почтой кому-либо еще?

— Да, я принес три или четыре в бильярдную.

— Вы можете сказать, кому они были адресованы?

— Было несколько писем для полковника Марчбэнкса и одно для капитана Кэткарта.

— Капитан Кэткарт открыл свое письмо сразу же?

— Не могу ответить, сэр, — я немедленно покинул комнату, чтобы отнести письма его светлости в кабинет.

— Теперь расскажите нам, как письма отправляются на почту утром из охотничьего домика?

— Они помещаются в почтовую сумку, которая запирается. У его светлости есть один ключ, другой — у почтальона. Письма опускаются в прорезь в верхней части.

— Утром после смерти капитана Кэткарта письма отнесли на почту как обычно?

— Да, сэр.

— Кто?

— Я сам отнес мешок вниз, сэр.

— У вас была возможность увидеть, какие письма были внутри?

— Я заметил два или три, когда почтальон доставал их из мешка, но не могу сказать, кому они были адресованы или что-нибудь такое.

— Спасибо.

При этих словах сэр Вигмор Вринчинг подпрыгнул, как раздраженный чертик из табакерки.

— Вы впервые упоминаете о письме, которое, как вы говорите, доставили капитану Кэткарту в ночь убийства?

— Милорды! — закричал сэр Импи. — Я протестую. У нас нет еще никаких доказательств, что было совершено какое-то убийство.

Это был первый пункт стратегии защиты, которую сэр Импи решил предпринять, и он вызвал небольшой всплеск волнения.

— Милорды, — продолжал адвокат, отвечая на вопрос председателя совета пэров, — я утверждаю, что до настоящего момента здесь не было никакой попытки доказать убийство, и пока обвинение не доказало убийство, такие слова не могут быть сказаны за свидетеля.

— Возможно, сэр Вигмор, было бы лучше использовать какое-нибудь другое слово.

— В нашем случае это не имеет значения, мой лорд; я преклоняюсь перед решением вашей светлости. Бог знает, что я не искал бы даже самого легкого или наиболее тривиального слова, чтобы воспрепятствовать защите при столь серьезном обвинении.

— Милорды, — заметил сэр Импи, — если хорошо осведомленный министр юстиции и генеральный прокурор полагает, что слово «убийство» является мелочью, было бы интересно узнать, каким словам он придает значение.

— Осведомленный министр юстиции и генеральный прокурор согласился использовать другое слово, — сказал председатель суда пэров успокаивающе, кивая сэру Вигмору, чтобы тот продолжал.

Сэр Импи, достигнув своей цели и лишив министра юстиции и генерального прокурора возможности нападать на свидетеля, умерив его первоначальный пыл, сел, и сэр Вигмор повторил свой вопрос.

— Я впервые сказал об этом мистеру Мурблсу приблизительно три недели назад.

— Мистер Мурблс — адвокат обвиняемого, я полагаю?

— Да, сэр.

— И как случилось, — спросил сэр Вигмор жестко, насаживая пенсне на свой довольно выступающий нос и глядя на свидетеля с негодованием, — что вы не упоминали об этом письме в ходе следствия или на более ранних слушаниях дела?

— Меня не спрашивали об этом, сэр.

— Почему вы внезапно решили прийти и сообщить мистеру Мурблсу об этом?

— Он спросил меня, сэр.

— О, он спросил вас, и вы без труда вспомнили, когда вам предложили это вспомнить?

— Нет, сэр, я помнил это все время. Но не придавал этому значения, сэр.

— О, вы помнили это все время, хотя не придавали этому значения. Теперь, когда я спросил вас об этом, вы не помнили об этом вообще, пока мистер Мурблс не предложил вам вспомнить.

— Мистер Мурблс не предлагал мне ничего, сэр, он спросил меня, пришли ли какие-то другие письма с той почтой, и я вспомнил про письмо.

— Точно. Вы вспомнили о нем, когда вам было предложено, но не раньше!

— Нет, сэр. Если бы меня спросили раньше, я, скорее всего, вспомнил бы и упомянул об этом письме, но, поскольку меня не спрашивали, я не думал, что это важно, сэр.

— Вы не думали, что письмо может быть важным, хотя этот человек получил письмо за несколько часов до своей… смерти?

— Нет, сэр, я полагаю, что, если бы это было важно, полиция спросила бы об этом, сэр.

— Значит, Джеймс Флеминг, я утверждаю, что вам не приходило в голову, что капитан Кэткарт мог получить письмо в ночь, когда он умер, пока защита не подсказала вам эту идею.

Свидетель, расстроенный этим вопросительно-отрицательным утверждением, замялся, и сэр Вигмор, оглядываясь вокруг и всем своим видом говоря: «Вы видите этого прохвоста», продолжал:

— Я предполагаю, что вам даже не пришло в голову упомянуть полиции о письмах в почтовой сумке?

— Нет, сэр.

— Почему нет?

— Я не думал, что это было моей обязанностью, сэр.

— Вы думали об этом вообще?

— Нет, сэр.

— Вы когда-либо думаете?

— Нет, сэр… я хотел сказать, да, сэр.

— Тогда, пожалуйста, думайте, что вы говорите теперь.

— Да, сэр.

— Вы говорите, что взяли все те важные письма из дома, не имея на это полномочий и не рассказав об этом полиции?

— У меня был приказ, сэр.

— Чей?

— Это было распоряжение его светлости, сэр.

— Ах! Распоряжение его светлости. Когда вы получили это распоряжение?

— Это часть моих ежедневных обязанностей, сэр, — относить по утрам почтовую сумку на почту.

— А разве вам не приходило в голову, что в случае, подобном этому, надлежащее информирование полиции могло быть более важным, чем эти распоряжения?

— Нет, сэр.

Раздосадованный сэр Вигмор сел на свое место, и сэр Импи снова взял свидетеля в свои руки.

— Мысль об этом письме, доставленном капитану Кэткарту, никогда не приходила вам в голову между днем смерти и днем, когда мистер Мурблс спросил вас об этом?

— Ну, это приходило мне в голову в некоторой степени, сэр.

— Когда это было?

— Перед заседанием расширенной коллегии присяжных, сэр.

— И как случилось, что вы не сказали об этом тогда?

— Джентльмен сказал, что я должен ограничиться ответами на вопросы и не добавлять ничего от себя, сэр.

— Кто был этот очень безапелляционный джентльмен?

— Адвокат, который спустился вниз задать вопросы для королевской власти, сэр.

— Спасибо, — вежливо сказал сэр Импи. Он сел и наклонившись, сказал мистеру Глиббери что-то, очевидно, очень забавное.

Вопрос письма далее исследовался в допросе достопочтенного Фредди. Сэр Вигмор Вринчинг затратил много усилий на подтверждение этим свидетелем того факта, что умерший обладал прекрасным здоровьем и отличным настроением, когда удалился в спальню вечером в среду, и говорил о своей приближающейся женитьбе.

— Видите ли, он казался особенно счастливым, — сказал достопочтенный Фредди.

— Особенно каким? — спросил председатель суда пэров.

— Счастливым, ваша честь, — сказал сэр Вигмор с подобострастным поклоном.

— Я не знаю, является ли это слово книжным, — сказал его светлость, включая его в свои заметки с дотошной точностью, — но я понимаю его как синоним слова «веселый».

Достопочтенный Фредди, обращаясь к суду, сказал, что он подразумевал больше, чем только веселый, — более оживленный и радостный.

— Можем мы рассматривать ваше заявление как то, что он был в исключительно отличном настроении? — предположил адвокат.

— Рассматривайте это заявление как любое настроение, которое вам нравится, — пробормотал свидетель, добавив: — Возьмите за ориентир Джона Бега.

— Покойный был особенно оживлен и весел, когда собирался ложиться спать, — сказал сэр Вигмор, сердито нахмурившись, — и собирался жениться в ближайшем будущем. Является ли это предположение истинным утверждением о его состоянии?

Достопочтенный Фредди согласился с этим.

Сэр Импи не подвергал свидетеля перекрестному допросу по поводу его отношения к ссоре и начал прямо со своего вопроса.

— Вы помните что-нибудь о письмах, которые были доставлены вечером, в день его смерти?

— Да, одно было для меня от моей тети. Несколько было адресовано полковнику, и я думаю, что одно было и для Кэткарта.

— Капитан Кэткарт прочел свое письмо сразу же?

— Нет, я уверен, что нет. Видите ли, я открыл свое, а затем увидел, что он кладет свое письмо в карман, и подумал…

— Не имеет значения, что вы думали, — сказал сэр Импи. — Что вы делали?

— Я сказал: «Извините меня, вы не возражаете, не так ли?» И он сказал: «Нисколько»; но он не читал свое письмо; и, вспоминая, я думаю…

— Видите ли, нам неинтересно, что вы думаете, — сказал председатель суда пэров.

— Но именно поэтому я настолько уверен, что он не открывал письма, — обиженно сказал достопочтенный Фредди. — Видите ли, я сказал себе, что он скрытный человек, и поэтому я запомнил.

Сэр Вигмор, который подпрыгнул с открытым ртом, сел снова.

— Спасибо, мистер Арбатнот, — сказал сэр Импи. Полковник и госпожа Марчбэнкс свидетельствовали, что они слышали шаги в кабинете герцога в 23.30. Они не слышали никакого выстрела или другого шума. Им не устраивали перекрестного допроса.

Мистер Петтигру-Робинсон представил детальный рассказ о ссоре и утверждал очень уверенно, что именно дверь спальни герцога проскрипела в ту ночь.

— Затем немногим позже трех часов нас вызвал мистер Арбатнот, — продолжал свидетель. — Я спустился в оранжерею, где увидел обвиняемого и мистера Арбатнота, который отмывал лицо покойного. Я указал им, что это неблагоразумно, поскольку они могли уничтожить ценные для расследования улики. Они не обратили на меня никакого внимания. Было множество отпечатков ног около двери, которую я хотел исследовать, потому что согласно моей теории…

— Милорды, — закричал сэр Импи, — мы вряд ли нуждаемся в теории этого свидетеля!

— Конечно, нет! — сказал председатель суда пэров. — Ответьте на вопросы, пожалуйста, и ничего не добавляйте от себя.

— Конечно, — сказал мистер Петтигру-Робинсон. — Я не подразумевал, что здесь что-то не так, но, разумеется, полагал…

— Не имеет значения, что вы полагали. Следите за моими вопросами, пожалуйста. Когда вы впервые увидели тело, как оно располагалось?

— На спине; Денвер и Арбатнот мыли ему лицо. Очевидно, его перевернули, потому что…

— Сэр Вигмор, — вставил председатель суда пэров, — вам следует контролировать вашего свидетеля.

— Пожалуйста, ограничьтесь свидетельскими показаниями, — сказал сэр Вигмор, довольно разгоряченный. — Нам не нужны ваши выводы. Вы говорите, что, когда увидели тело, оно находилось на спине. Правильно?

— И Денвер и Арбатнот мыли его.

— Да. Теперь я хочу перейти к другому вопросу. Вы помните случай, когда вы завтракали в Королевском клубе автомобилистов?

— Да. Я завтракал там однажды в середине августа в прошлом году, кажется, шестнадцатого или семнадцатого числа.

— Вы можете сообщить нам, что там произошло?

— Я зашел в курительную комнату после завтрака и читал в высоком кресле, когда увидел, что человек, сидящий сейчас на скамье подсудимых, вошел вместе с покойным капитаном Кэткартом. По правде сказать, я видел их в большом зеркале над каминной полкой. Они не заметили, что там был кто-то кроме них, в противном случае они были бы более осторожны в разговоре, я думаю. Они сели недалеко от меня и начали беседовать, и некоторое время спустя Кэткарт наклонился и сказал что-то шепотом, что — мне не удалось разобрать. Подсудимый подпрыгнул с исказившимся от ужаса лицом, воскликнув: «Ради бога, не выдавайте меня, Кэткарт, — это может оплатить только дьявол». Кэткарт сказал что-то обнадеживающее — я не слышал что, у него был глухой голос, — и обвиняемый ответил: «Хорошо, нет, это все. Я не могу допустить, чтобы кто-то владел этим». Он казался очень встревоженным. Капитан Кэткарт засмеялся. Они снова заговорили шепотом, и это было все, что я слышал.

— Спасибо.

Сэр Импи занялся свидетелем с дьявольской вежливостью.

— У вас превосходные способности к наблюдению и дедукции, мистер Петтигру-Робинсон, — начал он, — и, без сомнения, вы любите упражнять свое любознательное воображение, исследуя мотивы и характеры людей?

— Думаю, я моту назвать себя исследователем человеческой природы, — ответил господин Петтигру-Робинсон мягко.

— Несомненно, люди склонны доверять вам?

— Конечно. Могу сказать, что я — большое хранилище человеческой информации.

— В ночь смерти капитана Кэткарта ваши широкие познания света были, несомненно, большим удобством и помощью для семейства?

— Они не воспользовались моим опытом, сэр, — сказал мистер Петтигру-Робинсон, внезапно взрываясь, — меня полностью игнорировали. Если бы только мой совет был принят в то время…

— Спасибо, спасибо, — сказал сэр Импи, обрывая нетерпеливое восклицание министра юстиции и генерального прокурора, который поднялся вслед за этим высказыванием, и требовательно спросил:

— Если у капитана Кэткарта были секреты или проблемы в личной жизни, вы ожидали, что он поделится ими с вами?

— От любого здравомыслящего человека я мог, конечно, ожидать этого, — сказал мистер Петтигру-Робинсон, — но Кэткарт был до неприличия скрытен. В единственном случае, когда я высказал дружественный интерес к его делам, он ответил мне очень грубо. Он назвал меня…

— Достаточно, — перебил сэр Вигмор торопливо: ответ на вопрос оказался не таким, какой он хотел услышать. — То, как назвал вас умерший, является несущественным.

Мистер Петтигру-Робинсон удалился, оставив впечатление человека недовольного — впечатление, которое, казалось, вполне удовлетворило мистера Глиббери и мистера Браунринга-Фортескью, поскольку они хихикали непрерывно при даче показаний следующих двух свидетелей.

Госпожа Петтигру-Робинсон немногое могла добавить к своим предыдущим свидетельским показаниям в ходе следствия. У мисс Кэткарт сэр Импи спросил о происхождении Кэткарта, и она объяснила с глубоким неодобрением, что ее брат, опытный и светский человек средних лет, спутался с девятнадцатилетней итальянской певицей, которая «умудрилась» заставить его жениться на ней. Восемнадцатью годами позже оба родителя умерли.

— Что неудивительно, — сказала мисс Кэткарт, — учитывая ту беспорядочную жизнь, которую они вели. Мальчик остался на моем попечении.

Она рассказала, как Дэнис всегда раздражался из-за ее влияния, общался с людьми, которых она не одобряла, и в конечном счете уехал в Париж, чтобы сделать дипломатическую карьеру, и с тех пор она его редко видела.

Интересный момент был замечен в ходе перекрестного допроса инспектора Крейкса. Перочинный нож, показанный ему, он идентифицировал как найденный на теле Кэткарта.

Вопрос от мистера Глиббери:

— Вы видите какие-нибудь отметины на лезвии?

— Да, есть небольшая метка около ручки.

— Отметка могла бы появиться, если открывать окно с помощью этого ножа?

Инспектор Крейкс согласился, что могла бы, но сомневался относительно того, подойдет ли столь маленький нож для такой цели. Был показан револьвер и поднят вопрос о владельце.

— Милорды, — добавил сэр Импи, — мы не обсуждаем принадлежность револьвера герцогу.

Суд выглядел удивленным, и, после того как главный егерь дал показания о выстреле, который он слышал в 23.30, было заслушано свидетельство врача.

Сэр Импи Биггс:

— Рана могла быть нанесена самим умершим?

— Да, конечно.

— Это была бы мгновенная смерть?

— Нет. Исходя из количества крови, найденной на дорожке, можно утверждать, что рана не была смертельной.

— Найденные следы, по вашему мнению, могут говорить о том, что умирающий полз к дому?

— Да, вполне. У него могло быть достаточно сил, чтобы так сделать.

— Такая рана вызвала бы лихорадку?

— Весьма возможно. Он мог потерять сознание на какое-то время, он бы продрог, и его бы лихорадило, так как он находился в сырости.

— Действительно ли есть признаки, указывающие на то, что он был жив в течение некоторых часов после ранения?

— Да, они настоятельно свидетельствуют об этом. При повторном исследовании сэр Вигмор Вринчинг установил, что рана и общие признаки были одинаково совместимы с предположением, что умерший выстрелил в себя с очень близкого расстояния, а затем полз к дому, пока не умер.

— Что, по вашему опыту, более обычно для человека, совершающего самоубийство, — стрелять себе в грудь или в голову?

— В голову, возможно, более обычно.

— Настолько обычно, что возникает предположение об убийстве, если рана находится в груди?

— Я бы не заходил так далеко в предположениях.

— Но при прочих равных условиях вы сказали бы, что рана в голове более наводит на мысль о самоубийстве, чем рана в туловище?

— Это так.

Сэр Импи Биггс:

— А самоубийство выстрелом в сердце в любом случае невозможно?

— О, боже мой, нет.

— Известны такие случаи?

— О, конечно, и немало.

— Есть ли еще что-то в медицинском свидетельстве, что исключает идею относительно самоубийства?

— Ничего вообще.

На этом слушание дела в парламенте закончилось.

 

Глава 15 ПАДЕНИЕ ОКОВ

Когда во второй день суда сэр Импи Биггс поднялся, чтобы зачитать свою вступительную речь защиты, он выглядел несколько взволнованным, что для него нехарактерно. Его замечания были краткими, но в тех немногих словах ощущалось глубокое волнение, которое передалось всем присутствующим.

— Милорды, встав, чтобы произнести вступительную речь защиты, я почувствовал себя обеспокоенным более чем обычно. Не то чтобы у меня были сомнения по поводу вашего вердикта. Вероятно, в любом другом случае было бы невозможно доказать невиновность обвиняемого, как в случае с моим благородным клиентом. Но сейчас я обязан просить об отсрочке, так как в настоящее время отсутствует важный свидетель и решающая часть свидетельских показаний. Милорды, в руке я держу телеграмму от моего свидетеля — я назову вам его имя: это лорд Уимзи, брат обвиняемого. Телеграмма была послана вчера из Нью-Йорка. Я зачитаю ее вам. Он пишет: «Доказательство получено. Вылетаю сегодня вечером с пилотом Грантом. Заверенная копия и показания следуют судном "Лукарния" в случае авиакатастрофы. Надеюсь, что буду в четверг». Милорды, в этот момент самый важный свидетель пересекает воздушные просторы над широкой Атлантикой. В зимнюю непогоду он стоит перед лицом опасности, которая ужаснула бы любое сердце, но не его собственное и не сердце всемирно известного летчика, к чьей помощи он прибег, чтобы не терять ни минуты для освобождения своего благородного брата от этого ужасного обвинения. Милорды, барометр падает.

Необъятная тишина, подобно безмолвию мороза, упала на сверкающие скамьи. Лорды в своих алых одеяниях с горностаями, супруги пэров в богатых мехах, судьи в огромных париках и мантиях, председатель суда пэров на своем возвышенном месте, приставы и герольды, а также глашатай герольдмейстер застыли на своих местах. Только заключенный посмотрел на каждого из судей и опять на председателя суда пэров в некотором замешательстве. А репортеры начали судорожно черкать в блокнотах, составляя экстренные сообщения, чтобы назавтра газеты пестрели сенсационными заголовками, живописными эпитетами и тревожными предсказаниями погоды, заставляя остановиться спешащий Лондон. «Сын пэра летит через Атлантику»; «Преданность брата»; «Успеет ли Уимзи?»; «Обвинение в ридлсдейлском убийстве: ошеломляющее продолжение». Это было событие.

Миллионы телетайпов выстукивали эту новость в офисах и клубах, где клерки и посыльные обсуждали процесс, злорадствовали и держали пари. Тысячи чудовищных печатных прессов всасывали эту новость в себя, переваривали ее в свинец, разминали в строки, отлитые на линотипе, заглатывали ее в свои огромные утробы, отрыгивали на бумагу и выплескивали бумагу дальше в тиски пресса. А синеносый раздосадованный бывалый солдат, который когда-то помог вытащить майора Уимзи из воронки снаряда около Кодри, ворчал: «Господи, помоги ему, он действительно отличный парень», подкладывая газеты под стойку железной решетки в Кингсвэе и выставляя свою витрину в наилучшем свете.

После короткого заявления о том, что далее он намерен не просто доказать невиновность своего благородного клиента, но (как превышение требований долга) прояснить каждую деталь трагедии, сэр Импи Биггс без дальнейшей задержки продолжил вызывать своих свидетелей.

В числе первых был мистер Гойлс, который свидетельствовал, что он нашел Кэткарта уже мертвым в 3.00, его голова находилась близко к поилке для скота, стоявшей около колодца. Элен, служанка, в дальнейшем подтвердила показания Джеймса Флеминга касательно почтовой сумки, и объяснила, что меняет промокательную бумагу в кабинете каждый день.

Свидетельские показания детектива Паркера вызвали большой интерес и некоторое замешательство. Его рассказ о том, как он обнаружил зеленоглазого кота, был выслушан с напряженным вниманием. Он также представил подробный отчет о следах обуви и отпечатках чего-то тяжелого, протащенного по земле, а также об отпечатке руки на цветочной клумбе. Был представлен кусок промокательной бумаги, фотографии которого пэры передавали из рук в руки. Последовало долгое обсуждение этих двух моментов: сэр Импи Биггс пытался доказать, что отпечаток на клумбе оставлен человеком, который сам пытался подняться, переворачиваясь, сэр Вигмор Вринчинг старался выудить признание, что таким образом умирающий пытался воспрепятствовать тому, что его тащат.

— Положение пальцев по направлению к дому опровергает предположение о насильственном перемещении, не так ли? — предложил сэр Импи.

Сэр Вигмор, однако, дал понять свидетелю, что раненого человека следует тащить головой вперед.

— Если сейчас, — сказал сэр Вигмор, — я стану тянуть вас за воротник пальто — милорды поймут мое несогласие…

— Выходит, — заметил председатель суда пэров, — это дело о solvitur ambulando? (Послышался смех.) Я предлагаю членам палаты во время перерыва на обед провести эксперимент, выбрав члена палаты подходящего роста и веса, соответствующего покойному. (Все благородные лорды посмотрели друг на друга, стремясь угадать, какой несчастный будет выбран для этой роли.)

Затем инспектор Паркер упомянул отпечатки на окне кабинета.

— По вашему мнению, могла ли задвижка быть сорвана при помощи ножа, который нашли у умершего?

— Да, это так, я сам провел эксперимент с подобным ножом.

Затем сообщение на промокательной бумаге было прочитано от корки до корки и интерпретировано всеми возможными способами: защита настаивала, что язык был французским, и там было написано «я потерял голову из-за страданий»; обвинение отвергло такое предложение как неправдоподобное и предложило английскую интерпретацию, увидев там слова «найден» или «его провал».

Затем был вызван эксперт-графолог. Он сравнил почерк с почерком подлинного письма Кэткарта, после чего был тщательно обработан стороной обвинения. Эти запутанные вопросы были оставлены на рассмотрение лордов, затем защита вызвала ряд свидетелей. Процедура оказалась достаточно утомительной: пришлось выслушать управляющего Кокса, господина Тургеота из банка «Лионский Кредит», подробно рассказавшего о финансовых делах Кэткарта; затем консьержку и мадам Леблан из дома на улице Сент-Оноре; благородные лорды начали зевать, за исключением нескольких своенравных, которые внезапно стали производить расчеты в своих записных книжках и обмениваться понимающими взглядами, как опытные дельцы.

Затем был вызван господин Брике, ювелир с улицы Мира, и девушка из его магазина, которая поведала историю о высокой блондинке, иностранной даме и покупке зеленоглазого кота, после чего все оживились. Напомнив собравшимся, что этот инцидент произошел в феврале, когда невеста Кэткарта была в Париже, сэр Импи попросил помощницу ювелира оглядеться вокруг и сказать, увидела ли она в числе присутствующих иностранную даму. Процедура оказалась длительной, но в конце концов ответ был отрицательный.

— Я не хочу, чтобы у кого-то остались сомнения по этому поводу, — сказал сэр Импи, — и, с разрешения генерального прокурора, сейчас я готов устроить очную ставку этой свидетельницы с леди Мэри Уимзи.

Леди Мэри была вызвана занять место перед свидетельницей, которая ответила немедленно и отрицательно:

— Нет, это не та леди; я никогда не видела эту леди. Есть сходство в росте, цвете волос и прическе, но не более. Это вообще не тот типаж. Мадемуазель — очаровательная английская леди, и человек, который женится на ней, будет очень счастлив, а та, другая, была убийственная красавица — женщина, которая может убить, совершить самоубийство или послать всех к дьяволу, и поверьте мне, господа (она широко улыбнулась высокопоставленной публике), мы зачастую сталкиваемся с такими в нашем бизнесе.

Зал загудел от взволнованных голосов. Когда свидетельница заняла свое место, сэр Импи набросал записку и передал ее мистеру Мурблсу. Там было одно слово: «Великолепно!» Мистер Мурблс написал в ответ: «Не говорите ей ни слова. Вы выиграете!» И он выпрямился в своем кресле, ухмыляясь подобно гротесковой химере на карнизе готического собора.

Следующим свидетелем был профессор Эбер, выдающийся специалист по международному праву. Он описал многообещающую карьеру Кэткарта как восходящего молодого дипломата в предвоенном Париже. За ним последовало множество офицеров, которые свидетельствовали в пользу образцовой военной биографии покойного. Затем прибыл свидетель, который представился аристократическим именем дю Буа-Гоби Худен и в деталях вспомнил очень неприятный спор при игре в карты с капитаном Кэткартом, упомянув позднее дело мистера Томаса Фриборна, выдающегося английского инженера.

Паркер немало постарался, чтобы найти этого свидетеля, и теперь смотрел на расстроенного сэра Вигмора Вринчинга с явной усмешкой. Пока мистер Глиббери занимался всем этим, наступил полдень, и когда председатель суда пэров спросил лордов, желают ли они, чтобы заседание палаты было отложено до 10.30 следующего дня, лорды ответили «да» таким образцовым хором, что вопрос был решен единогласно.

Поток клочковатых темно-лиловых облаков двигался уныло в западном направлении, когда их вынесло на парламентскую площадь, где кричали и кружили чайки. Чарльз Паркер завернулся в свое старое пальто, садясь на автобус, чтобы добраться домой на Грейт-Ормонд-стрит. Еще одна капля добавилась к его унынию, когда кондуктор вместо приветствия сказал:

— Места только наверху! — и звонок зазвенел прежде, чем он смог выйти. Он поднялся на верхний открытый этаж и сел там, придерживая шляпу.

Мистер Бантер печально возвратился на Пиккадилли 110-А и блуждал тревожно по квартире до семи часов, после чего вошел в гостиную и включил громкоговоритель.

— Говорит радиостанция Лондона, — сказал беспристрастно невидимый голос. — Говорит Лондон. Сейчас прослушайте прогноз погоды. Центр низкого давления пересекает Атлантику, и еще один циклон находится над Британскими островами. Штормы, с обильным дождем и дождем со снегом, будут распространяться, переходя в бурю на юге и юго-западе…

— Никогда не знаешь, — сказал Бантер. — Думаю, лучше зажечь камин в его спальне. Посмотрим.

 

Глава 16 ЗАПАСНОЙ

Лорд Питер глядел сквозь неприветливое скопление облаков. Тонкие стальные распорки, невероятно хрупкие, медленно качались сквозь свет и посверкивали внизу, там, где обширный ландшафт, вызывающий головокружение, разворачивался подобно автоматически вращающейся карте. Перед собой он видел напряженную спину своего компаньона в куртке из гладкой кожи. Он надеялся, что Грант чувствует себя уверенно. Рев двигателя заглушил короткие тревожные слова, которые пилот бросил своему пассажиру, когда они подверглись сильным порывам дождя с ветром.

Уимзи перестал думать о существующем неудобстве и мысленно вернулся к последней странной, поспешной сцене. Фрагменты беседы проносились в его голове.

— Мадемуазель, я обыскал два континента в поисках вас.

— Неужели? Наверное, это срочно. Но спешка для большого медведя означает опасность и драку при его появлении, а я не люблю неприятности.

На низком столике стояла лампа; он вспомнил, как слабый свет мерцал в дымке коротких золотистых волос.

Она была высокая, стройная и смотрела на него, утопая в огромных черно-золотых подушках.

— Мадемуазель, для меня маловероятно, что вы должны сейчас обедать или танцевать с человеком по имени Ван Хампердинк.

Что нашло на него, зачем он сказал это — когда времени оставалось так мало, а дела Джерри были так важны?

— Господин Ван Хампердинк не танцует. Вы искали меня на двух континентах, чтобы сказать это?

— Нет, я по важному делу.

— Хорошо, присаживайтесь. Она была весьма откровенна.

— Да, бедняга. Но жизнь стала очень дорога с тех пор, как началась война. Я отказалась от некоторых хороших вещей. Но постоянно случались неприятности. И было так мало денег. Вы видите, нужно быть разумным. Существует старость. Необходимо быть предусмотрительным, не правда ли?

— Конечно.

У нее был небольшой акцент — очень знакомый. Сначала он не мог вспомнить. Затем его осенило: предвоенная Вена, столица невероятного безумия.

— Да, да, я написала. Я была очень любезна, очень разумна, я сказала: «я не та женщина, которая может терпеть недостаток средств». Это понятно, не так ли?

Это было охотно понято. Самолет неожиданно попал в воздушную яму, пропеллер, трещащий беспомощно в пустоте, остановился, и самолет вошел в штопор.

— Я читала об этом в газетах — да. Бедный мальчик! Зачем кому-то понадобилось убивать его?

— Мадемуазель, именно поэтому я прибыл к вам. Мой брат, которого я очень люблю, обвиняется в убийстве. Его могут повесить.

— Брр!

— За убийство, которого он не совершал.

— Бедный мальчик…

— Мадемуазель, я умоляю вас, будьте серьезны. Мой брат обвинен, состоится суд…

Она сосредоточилась и стала сама любезность. У нее были любопытные хитрые синие глаза — когда она закрывала их, полные низкие веки образовывали мерцающие щели.

— Мадемуазель, я умоляю вас, попытайтесь вспомнить, что было в его письме.

— Но, мой бедный друг, как я могу? Я не читала письмо. Оно было очень длинным, очень утомительным, полным неприятностей. С этим было покончено — а я никогда не беспокоюсь о том, чему нельзя помочь, неужели непонятно?

Но его неподдельное отчаяние подействовало на нее.

— Послушайте, возможно, не все потеряно. Возможно, письмо все еще где-нибудь здесь. Мы спросим Адель. Она моя горничная. Она собирает письма, чтобы шантажировать людей — о, да, я знаю! Но она хорошая горничная. Подождите, мы сейчас посмотрим.

Из небольшого секретера полетели письма, мелочи, бесконечный мусор, пропахший парфюмом, затем — из ящиков, полных дамского белья («У меня все в беспорядке, я — отчаяние Адели»), из мешков — сотни мешков, и, наконец, Адель, с тонкими губами и настороженным взглядом, отрицала все, пока хозяйка в ярости внезапно не ударила ее по лицу, обругав на французском и немецком.

— Это бесполезно, — сказал лорд Питер. — Какая жалость, что мадемуазель Адель не может найти вещь столь ценную для меня.

Слово «ценный» навело Адель на мысль. У мадемуазели был ящик для драгоценностей, в котором еще не искали. Она принесла его.

— Это то, что вы ищете, господин?

После этого последовал неожиданный приезд мистера Корнелиуса Ван Хампердинка, очень богатого, тучного и подозрительного, и вознаграждение Адели произошло тактично и скромно у шахты лифта.

Грант кричал, но слова терялись в темноте и грохоте.

— Что? — закричал Уимзи Гранту в ухо. Он прокричал снова, и на сей раз слово «бензин» прозвучало выстрелом, и его унесло ветром. Но были ли новости хорошими или плохими, лорд Питер не мог бы сказать.

Мистер Мурблс был разбужен ударом в дверь сразу после полночи. Высунув голову из окна в некоторой тревоге, он увидел швейцара с фонарем, а позади него фигуру, которую мистер Мурблс не смог сразу распознать.

— В чем дело? — спросил поверенный.

— Молодая леди спрашивает вас, сэр. Срочно.

Бесформенная фигура подняла голову, и в свете фонаря он увидел блеск смоляных волос под небольшой туго завязанной шляпкой.

— Мистер Мурблс, пожалуйста, выйдите. Бантер позвонил мне. Эта женщина пришла дать свидетельские показания. Бантер не хотел оставлять ее — она напугана, но он говорит, что это чрезвычайно важно, а Бантер всегда прав, вы знаете.

— Он упомянул имя?

— Госпожа Граймторп.

— О боже! Один момент, моя дорогая юная леди, я впущу вас.

И действительно, гораздо быстрее, чем можно было ожидать, мистер Мурблс появился в шерстяном халате около входной двери.

— Входите, моя дорогая. Я буду готов через несколько минут. Вы совершенно правы, что пришли ко мне. Я очень, очень доволен, что вы так поступили. Какая ужасная ночь! Перкинс, не могли бы вы разбудить мистера Мэрфи и попросить его разрешить мне воспользоваться телефоном?

Мистер Мэрфи, ирландский адвокат, великодушный балагур, не нуждался в пробуждении. Он развлекался с друзьями и был рад помочь.

— Это вы, Биггс? Говорит Мурблс. Насчет алиби…

— Да?

— Она пришла по собственному желанию.

— Мой бог! Неужели!

— Вы можете приехать на Пиккадилли 110-А?

— Немедленно.

Вокруг камина лорда Питера собралась странная маленькая компания — бледная женщина, которая вздрагивала при каждом звуке, представители закона с проницательными лицами, леди Мэри и Бантер.

История госпожи Граймторп была достаточно проста. То, что она знала, причиняло ей огромные страдания с тех пор, как лорд Питер поговорил с ней. Она улучила момент, когда ее муж напился в кабачке «Лорд ин Глори», запряг лошадь и уехал в Стэпли.

— Я не могла молчать. Пусть лучше муж убьет меня; я и так слишком несчастна, и, возможно, мне будет даже лучше в руках Провидения, чем если его повесят за то, чего он никогда не совершал. Он был добр, а я была отчаянно несчастна, это правда, и я надеюсь, что жена простит его, когда все узнает.

— Нет, нет, — сказал Мурблс, откашлявшись. — Извините меня, госпожа. Сэр Импи…

Адвокаты пошептались друг с другом у окна.

— Понимаете, — сказал сэр Импи, — она порвала с ним все отношения, когда произошла эта история. Для нас большой вопрос, стоит ли рисковать? В конце концов, мы не знаем, к чему приведут показания Уимзи.

— Именно поэтому я склоняюсь к тому — несмотря на риск, — чтобы приобщить это свидетельское показание к делу, — сказал мистер Мурблс.

— Я готова рисковать, — перебила госпожа Граймторп твердо.

— Мы весьма признательны, — ответил сэр Импи. — Но раз существует риск для нашего клиента, мы должны учитывать этот риск прежде всего.

— Риск? — закричала Мэри. — Разве эти показания не докажут его невиновность?

— Вы можете поклясться, что абсолютно точно знаете, в какое время герцог Денверский пришел в Грайдерс-Холл, госпожа Граймторп? — продолжал адвокат, как будто ее не слышал.

— Была четверть двенадцатого на часах в кухне — они работают правильно.

— И он оставил вас в…

— Приблизительно пять минут второго.

— И сколько времени требуется человеку, чтобы, идя быстрым шагом, вернуться к охотничьему домику в Ридлсдейле?

— О, почти час. Там труднопроходимая дорога, крутой подъем вверх и спуск вниз к ручью.

— Вы не должны позволить другому адвокату запутать вас на этих пунктах, госпожа Граймторп, если они попробуют доказать, что у герцога было время убить Кэткарта — или до того, как он ушел, или после того, как возвратился. Но, признавая, что у герцога было нечто, что он хотел сохранить в тайне, мы обеспечим то, чего недостает обвинительной стороне — мотива для убийства любого, кто мог бы разоблачить его.

Наступила тишина.

— Могу я спросить, госпожа, — сказал сэр Импи. — У кого-то есть подозрения?

— Мой муж догадывается, — ответила она. — Я уверена. Он всегда знал. Но не мог доказать. В ту самую ночь…

— В какую ночь?

— В ночь убийства — он подстроил мне ловушку. Он вернулся ночью, надеясь поймать нас и убить. Но сильно напился перед поездкой и провел ночь в канаве, иначе вы бы расследовали смерть Джеральда и мою заодно.

Мэри была потрясена необычностью этой ситуации, когда имя ее брата произносилось вот так, такой рассказчицей и в такой компании. Она внезапно спросила, как бы между прочим:

— А мистера Паркера здесь нет?

— Нет, моя дорогая, — сказал мистер Мурблс с упреком, — это не вопрос полиции.

— Лучшее, что мы можем сделать, я думаю, — сказал сэр Импи, — приобщить к делу ее свидетельские показания и, если необходимо, принять меры защиты для этой леди. Тем временем…

— Она поедет со мной к матери, — сказала леди Мэри решительно.

— Моя дорогая леди, — запротестовал мистер Мурблс, — это было бы совсем некстати в сложившейся ситуации. Я думаю, едва ли вы понимаете…

— Мать сказала так, — парировала ее светлость. — Бантер, вызовите такси.

Мистер Мурблс беспомощно взмахнул руками, но сэр Импи был скорее удивлен.

— Бесполезно, Мурблс, — сказал он. — Время и неприятности заставят смириться современную молодую женщину, но современную почтенную даму невозможно контролировать никакой силой на земле.

Таким образом, из городского дома вдовствующей герцогини леди Мэри позвонила мистеру Чарльзу Паркеру, чтобы сообщить ему новости.

 

Глава 17 КРАСНОРЕЧИВЫЙ ПОКОЙНЫЙ

Буря стихла, и наступил замечательный свежий день, с просветами в небе и сильным ветром, катящем валуны кучевых облаков вниз к синим изгибам горизонта.

Заключенный уже не менее часа спорил со своими адвокатами, когда, наконец, они вошли в зал суда.

— Я не собираюсь ничего говорить, — твердил герцог упрямо. — Не стоит этого делать. Может, я не могу предотвратить ее вызов в суд, если она сама настаивает — черт бы ее побрал, — но это не принесет мне никакого облегчения.

— Лучше оставьте все, как есть, — сказал мистер Мурблс. — Произведите хорошее впечатление на судей. Позвольте ему сесть на скамью подсудимых и вести себя как подобает джентльмену. Им это понравится.

Сэр Импи, который сидел до рассвета, исправляя свою речь, кивнул.

В тот день первый свидетель стал своего рода сюрпризом. Она назвала свой адрес и представилась как Элиза Бриггс, известная как мадам Бригетт с Нью-Бонд-стрит, по роду деятельности — стилист и парфюмер. У нее была обширная аристократическая клиентура обоих полов и филиал в Париже.

Покойный был ее клиентом в обоих городах в течение нескольких лет. Ему делали массаж и маникюр. После войны он пришел к ней по поводу небольших шрамов, полученных, когда его задело шрапнелью. Он чрезвычайно беспокоился о своей внешности, и если вы называете это тщеславием, то можно сказать наверняка, что он был тщеславен.

Сэр Вигмор Вринчинг не предпринял попытку подвергнуть перекрестному допросу свидетеля, и благородные лорды спрашивали друг друга, что бы это могло значить.

В этот момент сэр Импи Биггс, наклонившись вперед и постукивая указательным пальцем по своему докладу, начал:

— Милорды, наш случай настолько чрезвычайный, что мы даже не думали о необходимости представить алиби… — В этот момент в зал суда неожиданно ворвался судебный пристав и взволнованно протянул ему записку. Сэр Импи прочел ее, покраснел, мельком оглядел недовольных слушателей, положил свой доклад, скрестил руки на груди и сказал внезапно громким голосом, который услышал даже глухой герцог Уилтширский:

— Милорды, я счастлив сказать, что наш отсутствующий свидетель — здесь. Я вызываю лорда Питера Уимзи.

Все вытянули шеи и уставились на помятую, запачканную маслом фигуру, которая появилась, несясь вдоль рядов и дружелюбно раскланиваясь на ходу. Сэр Импи Биггс передал записку мистеру Мурблсу и, повернувшись к свидетелю, который ужасно зевал и в промежутках ухмылялся всем своим знакомым, потребовал, чтобы его привели к присяге.

История свидетеля была следующей:

— Я — Питер, сын покойного Бредона Уимзи, брат обвиняемого. Я живу на Пиккадилли 110-А. Из-за тех обрывков слов, которые я прочел на кусочке промокательной бумаги, которую я сейчас опознаю, я поехал в Париж искать некую леди. Имя леди — мадемуазель Симон Вандераа. Я обнаружил, что она покинула Париж в компании с человеком по имени Ван Хампердинк. Я последовал за ними и через некоторое время встретился с ней в Нью-Йорке. Я попросил у нее письмо Кэткарта, которое он написал ей в ночь своей смерти. (Волнение в зале.) Я предъявляю это письмо с подписью мадемуазели Вандераа в углу — для того, чтобы его можно было идентифицировать, если обвинительная сторона попытается подменить его. (Радостные возгласы в зале, в которых утонули возмущенные протесты со стороны обвинения.) Извините, что сообщил вам это такой короткой телеграммой, старина, но я получил письмо только позавчера. Мы прибыли сразу же, как только смогли, однако нам пришлось приземлиться около Вайтхафена в связи с неисправностью двигателя, и если бы мы спускались на полмили быстрее, возможно, меня бы сейчас здесь не было. (Аплодисменты, поспешно прерванные председателем суда пэров.)

— Милорды, — сказал сэр Импи, — вы — свидетели того, что я никогда прежде не видел этого письма. Я понятия не имею о его содержании; но все же я уверен — оно поможет делу моего благородного клиента, и потому я желаю — нет, жажду — приобщить этот документ к делу немедленно, таким, как он есть, не рассматривая, поможет или нет делу содержание письма.

— Следует установить, действительно ли почерк принадлежит покойному, — перебил председатель суда пэров.

Карандаши репортеров торопливо застрочили по бумаге. Худощавый молодой человек из «Дейли Трампет» почувствовал, что запахло скандалом в жизни высшего общества, и облизывал губы, не ведая, что пропустил намного больший скандал, который мог бы разразиться за минуту до этого.

Была вызвана мисс Лидия Кэткарт, чтобы идентифицировать почерк, а затем письмо было вручено председателю суда пэров, который объявил:

— Письмо написано по-французски. Мы должны привести к присяге переводчика.

— Вы обнаружите, — внезапно вставил свидетель, — что те обрывки слов на промокательной бумаге соответствуют словам в письме. Простите, что я прервал вас.

— Этот человек вызван как свидетель-эксперт? — спросил сэр Вигмор, посмотрев на лорда Питера испепеляющим взглядом.

— Право нет! — сказал лорд Питер. — Только, как видите, следовало бы предупредить Бигги, как вы могли бы сказать.

Бигги и Вигги,

два симпатичных человека,

Они вошли в суд,

Когда часы…

— Сэр Импи, я действительно должен попросить вашего свидетеля соблюдать порядок.

Лорд Питер усмехнулся, последовала пауза, пока пригласили переводчика и привели его к присяге. Затем наконец письмо прочли в абсолютной тишине:

Охотничий домик в Ридлсдейле,

Стэпли

Нью-Йорк,

13 октября, 1923

Симона! Я только что получил твое письмо. Что я должен сказать? Бесполезно упрашивать или упрекать тебя. Ты не поняла бы или даже не стала бы читать письмо.

Кроме того, я всегда знал, что однажды ты предашь меня. Я вынес все муки ревности в течение последних десяти лет. Я знаю, хорошо знаю, что ты никогда не хотела причинить мне боль. Только твоя чрезвычайная беззаботность и опрометчивость и твоя привлекательная способность быть нечестной были так восхитительны. Я знал все, и все равно любил тебя.

О нет, моя дорогая, у меня никогда не было иллюзий. Ты помнишь нашу первую встречу той ночью в казино? Тебе было семнадцать, и ты была красоткой, разбивающей сердца. Ты пришла ко мне на следующий день. Ты сказала мне — очень тихо, — что ты любишь меня и что я стал твоим первым мужчиной. Моя бедная маленькая девочка, это было ложью.

Я думаю, когда ты оставалась одна, ты смеялась, считая, что меня так легко обмануть. Но смеяться было не над чем. С нашего первого поцелуя я предвидел этот момент.

Боюсь, я достаточно слаб, но тем не менее хотел сказать тебе, что ты должна сделать для меня. Ты можешь испытывать сожаление. Хотя нет — если бы ты могла сожалеть о чем-то, ты бы больше не была Симоной.

Десять лет назад, перед войной, я был богат — не настолько, как твой новый американец, но достаточно богат, чтобы дать тебе, что ты хочешь. Ты не хотела так много перед войной, Симона. Кто научил тебя такой расточительности, пока я был вдали от тебя? Я думаю, было бы очень мило с моей стороны никогда не спрашивать тебя. Итак, большинство моих денег было в русских и немецких ценных бумагах, и больше чем три четверти из них пропали. Оставшиеся во Франции сильно упали в цене. У меня было жалованье капитана, конечно, но это небольшая сумма. К концу войны ты сумела растратить все мои сбережения. Конечно, я был дурак. Молодой человек, чей доход был уменьшен на три четверти, не может позволить себе дорогую любовницу и квартиру на авеню Клебер. Он должен или позволить леди уйти или требовать немного самопожертвования. Но я не смел требовать. Предположим, однажды я пришел бы к тебе и сказал: «Симона, я потерял свои деньги», — что бы ты мне сказала?

Что ты думаешь, я сделал? Я не предполагаю, что ты вообще когда-либо думала об этом. Ты не заботилась о том, кто спускал деньги, свою честь и свое счастье, чтобы удержать тебя. Я отчаянно играл на деньги. Я поступал еще хуже, я обманывал в картах. Я могу представить себе, как ты пожимаешь плечами и говоришь: «Прекрасно!» Но это подло — нечестно играть. Если бы кто-нибудь узнал, меня бы выставили отовсюду.

Кроме того, это не могло продолжаться всегда. Был один случай в Париже, хотя они ничего не смогли доказать. Тогда я обручился с англичанкой — я рассказывал тебе о ней, — с дочерью герцога. Мило, не правда ли? Я фактически решил содержать свою любовницу на деньги своей жены! Но я сделал бы это и сделаю это снова, чтобы вернуть тебя.

И теперь ты бросила меня. Этот американец изумительно богат. В течение долгого времени ты постоянно говорила мне, что квартира слишком маленькая и что тебе скучно до смерти. Твой «хороший друг» может предложить тебе автомобили, бриллианты, дворец Аладдина, луну! Я признаю, что любовь и честь выглядят довольно мелкими в сравнении с этим.

Ну а герцог как нельзя кстати глуп. Он оставляет свой револьвер в ящике стола. Кроме того, ему свойственно расспрашивать все относительно этой истории карточного шулерства. Так что ты видишь, игра закончена в любом случае. Яне обвиняю тебя. Я предполагаю, что они отнесут мое самоубийство на счет опасения разоблачения. Так-то лучше. Я не хочу, чтобы о моих любовных делах написали в «Санди Пресс».

До свидания, моя дорогая — о, Симона, моя любимая, моя любимая, прощай. Будь счастлива с твоим новым возлюбленным. Зачем со мной считаться — какое это имеет значение? Мой бог — как я любил тебя и как все еще люблю тебя вопреки самому себе. Со мной покончено. Ты никогда не разобьешь мне сердце снова. Я безумен — обезумел от страданий! Прощай.

 

Глава 18 РЕЧЬ ЗАЩИТЫ

После прочтения письма Кэткарта даже появление заключенного на свидетельском месте не разрядило напряжения. При перекрестном допросе генерального прокурора он решительно утверждал, что бродил по вересковой пустоши в течение нескольких часов, никого не встретив, затем под давлением признал, что спустился вниз в 23. 30, а не в 2.30, как показал на допросе.

Сэр Вигмор Вринчинг приложил много усилий, пытаясь убедить суд, что Кэткарт шантажировал Денвера, он преследовал заключенного своими вопросами столь напористо, что у сэра Импи Биггса, мистера Мурблса, леди Мэри и Бантера возникло ощущение, что всеведущий генеральный прокурор буквально бурил глазами стену в соседнюю комнату, где отдельно от других свидетелей сидела миссис Граймторп в ожидании вызова. После перерыва на обед сэр Импи Биггс поднялся, чтобы попросить слово для стороны защиты.

— Милорды, теперь вы слышали — а я ждал и молился здесь в течение этих трех тревожных дней, зная, с каким неподдельным интересом и искренней симпатией вы хотели бы услышать, — что доказательство, привезенное моим благородным клиентом, защитит от этого ужасного обвинения в убийстве. Вы слышали, как, словно из своей узкой могилы, покойный подал голос, чтобы рассказать о той роковой ночи 13 октября, и я уверен, что у вас нет сомнений в правдивости этой истории. Вы знаете, что мне не было известно содержание письма до тех пор, пока я не прочел его в суде прямо сейчас, и, находясь под сильным впечатлением, я представляю, как ужасно и мучительно, должно быть, подействовало оно на вас. Несмотря на мой большой опыт в уголовных делах, думаю, я никогда не встречался с таким мрачным делом, как дело этого несчастного молодого человека, чья роковая страсть — здесь мы можем использовать это избитое выражение во всей полноте его значения, — чья действительно роковая страсть толкала его все глубже и глубже на дно жизни, пока, наконец, не привела к насильственной смерти от собственной руки.

Благородный пэр на скамье подсудимых был обвинен в убийстве этого молодого человека. То, что он совершенно невиновен в этом преступлении, в свете того, что мы слышали, должно стать настолько ясно для вас, что любые слова, добавленные от меня, покажутся лишними. В большинстве подобных случаев свидетельские показания запутанны и противоречивы; здесь, однако, ход событий настолько ясен, настолько последователен, словно мы своими глазами видели развернувшуюся перед нами драму; как перед всевидящим оком Бога, мы едва ли смогли бы наблюдать более яркое или более точное зрелище тех ночных событий. Действительно, если бы смерть Дэниса Кэткарта была единственным событием той ночи, я бы рискнул сказать, что нет никаких сомнений в истинном положении вещей. Но в череде неслыханных совпадений нить истории Дэниса Кэткарта так переплелась со многими другими, что я рискну рассказать всю историю еще раз с начала, чтобы в путанице столь большого множества свидетелей какой-нибудь пункт не остался незамеченным.

Позвольте мне тогда возвратиться к началу. Вы слышали, что Дэнис Кэткарт родился в смешанном браке — от союза молодой и прекрасной южанки с англичанином на двадцать лет старше нее, властным, страстным и циничным. До восемнадцати лет он жил на континенте со своими родителями, путешествуя с места на место, видя гораздо больше, чем средний молодой француз его возраста, познавая кодекс любви в стране, где убийство на почве ревности понимается и прощается, поскольку с этим там никогда не будет покончено.

В возрасте восемнадцати лет происходит ужасная трагедия. За короткое время он теряет обоих родителей — свою красивую и обожаемую мать и своего отца, который, возможно, будь он жив, мог управлять страстной натурой, которой он дал жизнь. Но отец умирает, а два его последних распоряжения оказались в сложившейся ситуации пагубно опрометчивыми. Он оставил сына на попечении своей сестры, которую не видел много лет, с указанием, что мальчика следует отправить в университет, в котором он сам когда-то учился.

Милорды, вы видели мисс Лидию Кэткарт и слышали ее показания. Вы поймете, как честно и добросовестно, с христианским безразличием к себе, она выполняла порученную ей обязанность — и все же не сумела установить действительно хорошие отношения со своим молодым подопечным. Он, бедняга, в одночасье потерявший родителей, окунулся в Кембридже в общество молодых людей, воспитанных совершенно по-другому. Молодому человеку, с его космополитическим опытом, молодежь Кембриджа, с его спортивными состязаниями, театральными постановками и наивными философскими экскурсами по ночам, должно быть, казалась невероятно ребяческой. Вы все, исходя из воспоминаний о своей alma mater, можете восстановить жизнь Дэниса Кэткарта в Кембридже, с ее показной веселостью и внутренней пустотой.

Стремясь к дипломатической карьере, Кэткарт завел обширные знакомства среди сыновей богатых и влиятельных людей. С житейской точки зрения он преуспевал, и наследование значительного состояния в возрасте 21 года, казалось, открывало путь к очень большому успеху. Сдав выпускные экзамены и стряхнув академическую пыль Кембриджа со своих ног, он тут же перебрался во Францию, обосновался в Париже и начал постепенно делать карьеру в мире международной политики. Но тут в его жизнь входит человек, чье ужасное влияние должно было отнять у него благосостояние, честь и саму жизнь. Он влюбляется в молодую женщину того изящества, непреодолимого обаяния и красоты, которой славится австрийская столица. Он очарован, влюблен до беспамятства в Симону Вандераа. Заметьте, что в этом вопросе он следует строгому континентальному кодексу: полная преданность, полная свобода действий. Вы слышали, какую спокойную жизнь он вел, каким разумным он, казалось, был. У нас есть доказательство того, как разумно он пользовался своим банковским счетом, щедрыми чеками, выписанными на его имя и обналиченными в банкноты средней номинации, с регулярными значительными сбережениями квартал за кварталом. Жизнь заиграла всеми красками перед Дэнисом Кэткартом. Богатый, честолюбивый, обладающий красивой и обходительной возлюбленной — и весь мир открывался перед ним.

И затем, милорды, вопреки этой многообещающей карьере, грянул гром Первой мировой войны — безжалостно разбивающей все его гарантии, свергая его амбиции, уничтожая и разрушая здесь, как и всюду, все, что делало жизнь красивой и желанной.

Вы слышали историю выдающейся армейской карьеры Дэниса Кэткарта. Я не стану подробно останавливаться на этом. Подобно тысячам других молодых людей, он храбро прошел через пять лет напряжения и разочарования, чтобы оказаться к концу войны целым и невредимым и, таким образом, счастливее многих своих товарищей, но с разбитой жизнью.

От его огромного состояния — которое было полностью инвестировано в русские и немецкие бумаги — практически ничего не осталось. Вы спросите, имело ли это значение для молодого человека с образованием, с прекрасными связями, с такими благоприятными возможностями, открытыми для него? Ему следовало только подождать несколько лет, чтобы восстановить многое из того, что он потерял. Увы! Милорды, он не мог позволить себе ждать. Он подвергался опасности потерять кое-что более дорогое для него, чем благосостояние или амбиции; он нуждался в больших деньгах — и немедленно.

Милорды, в этом трогательном письме, которое нам прочли, нет ничего более патетичного и ужасного, чем это признание: «Я знал, что ты изменяла мне». На всем протяжении кажущегося счастья он знал — как никто другой, — что его дом был построен на песке. «Ты никогда не могла обмануть меня», — пишет он. С их сами первой встречи она лгала ему, и он знал это, но знание все же было бессильно разорвать сети его роковой зависимости. Тому из вас, милорды, кто знает, как сила любви проявляется в этой непреодолимой — я бы сказал, в этой предопределенной манере, — собственный жизненный опыт поможет понять ситуацию лучше, чем любые мои слова. Великий французский поэт и великий английский поэт подвели итог вопроса в нескольких словах. Расин говорит по поводу такого обаяния:

Это Венера, которая полностью влюбляет в себя жертву.

А Шекспир поместил отчаянное упрямство возлюбленного в две жалобные строки:

Моя любовь клянется, что она сделана из правды,

я поверю ей, хотя я знаю, что она лжет.

Милорды, Дэнис Кэткарт мертв; не наше дело судить его, мы можем только понять и пожалеть. Милорды, нет необходимости пересказывать вам в деталях отвратительные изменения, до которых дошел этот солдат и джентльмен. Вы слышали эту историю во всех ее холодных, уродливых деталях из уст господина дю Буа-Гоби Худен и, сопровождаемую бесполезными выражениями позора и раскаяния, из письма покойного. Вы знаете, как он играл на деньги — сначала честно, затем нет. Вы знаете, откуда он получал те большие суммы денег, которые поступали нерегулярно, загадочно и в наличных деньгах, чтобы поддерживать счет в банке, что всегда тяжело на грани истощения. Нет необходимости, милорды, слишком строго судить эту женщину. Согласно ее собственным представлениям, она поступила с ним справедливо. Она преследует свои собственные интересы. Пока он мог платить за нее, она дарила ему красоту, страсть и хорошее настроение и относительную верность. Когда он больше не смог содержать ее, единственно разумным она посчитала принять другое предложение. Это Кэткарт понимал. Ему нужны были деньги, любым способом. И таким образом, при неизбежном падении, он оказался в пучине бесчестья. Именно в этот момент, милорды, Дэнис Кэткарт и его жалкое состояние входят в жизнь моего благородного клиента и его сестры. С этого момента начались все осложнения, приведшие к трагедии 14 октября, для выяснения которой мы собрались на этом торжественном и историческом заседании.

Около полутора лет назад Кэткарт, отчаянно пытавшийся найти надежный источник дохода, встретил герцога Денверского, чей отец был другом отца Кэткарта много лет назад. Знакомство получило продолжение, и Кэткарт был представлен леди Мэри Уимзи, бывшей тогда (как она откровенно нам сказала) «не при делах», «уставшей» и страдающей из-за разрыва помолвки с ее женихом мистером Гойлсом. Леди Мэри чувствовала потребность в замужестве и собственной устроенности в жизни и приняла предложение Дэниса Кэткарта с условием, что она будет независимой, жить собственной жизнью, с минимумом вмешательства. Относительно целей женитьбы Кэткарта у нас есть его собственный горький комментарий, по поводу которого у меня нечего добавить: «Я фактически решил содержать свою любовницу на деньги моей жены».

Так продолжалось до октября этого года. Кэткарт теперь обязан был проводить много времени в Англии со своей невестой, оставляя Симону Вандераа без присмотра на авеню Клебер. Казалось, он чувствовал себя достаточно безопасно так далеко; единственным препятствием была леди Мэри, не спешившая вверить себя в руки человека, которого в действительности она не любила, и так долго избегающая определения точной даты свадьбы. Денег было меньше, чем обычно на авеню Клебер, а расходы на одежду и дамские шляпки, развлечения и так далее не уменьшались. А между тем мистер Корнелиус ван Хампердинк, американский миллионер, встречался с Симоной в Булонском лесу, на скачках, в опере, в квартире Дэниса Кэткарта.

Но леди Мэри все больше беспокоится о своей помолвке. И в этот критический момент мистер Гойлс вдруг получает перспективную должность, скромную, но позволяющую ему содержать жену. Леди Мэри делает свой выбор. Она соглашается тайно бежать с мистером Гойлсом, и по несчастному стечению обстоятельств выбран день и час — 3 часа утра 14 октября.

Приблизительно 21.30 вечера среды, 13 октября, компания в охотничьем домике в Ридлсдейле только что разделилась, чтобы отправиться спать. Герцог Денверский был в комнате, где хранятся охотничьи ружья, другие мужчины были в бильярдной, дамы уже удалились, когда слуга Флеминг пришел из деревни с вечерней почтой. Герцогу Денверскому он принес письмо с поразительными и неприятными новостями. Дэнису Кэт-карту он принес другое письмо — то, которое мы никогда не увидим, но содержание которого легко предположить.

Вы слышали свидетельские показания мистера Арбатнота, что перед чтением этого письма Кэткарт ушел наверх веселым и оптимистичным, упомянув, что надеется скоро определить дату бракосочетания. Сразу после десяти, когда герцог Денверский поднялся, чтобы поговорить с ним, произошли большие изменения. Прежде чем его светлость смог изложить суть дела, Кэткарт оборвал его грубо и резко, будучи раздраженным, и просил оставить его одного. Нетрудно понять, милорды, учитывая то, что мы слышали сегодня, зная, что мадемуазель Вандераа собиралась пересечь океан и приехать в Нью-Йорк на «Беренгарии» 15 октября, и предположив, какие новости достигли Дэниса Кэткарта в этом интервале, что именно изменило все его виды на будущее.

В этот злополучный момент, когда Кэткарт получил ошеломляющее известие, что любовница оставила его, входит герцог Денверский с ужасным обвинением. Он обвиняет Кэткарта — и это отвратительная правда — в том, что человек, который ест его хлеб и живет в его доме и который собирается жениться на его сестре, ни больше, ни меньше — карточный шулер. И когда Кэткарт отказывается отрицать обвинение — когда он наинаглейшим, как кажется, образом объявляет, что уже не желает жениться на благородной леди, с которой помолвлен, — удивительно ли, что герцог меняет отношение к самозванцу и запрещает ему когда-либо видеться или говорить с леди Мэри Уимзи? Я говорю, милорды, что никакой другой благородный человек не поступил бы иначе. Мой клиент удовлетворяет себя тем, что приказывает Кэткарту покинуть дом на следующий день; и когда Кэткарт выбегает безумно из дома в непогоду, он просит его вернуться и даже позаботился дать указание лакею для удобства Кэткарта оставить дверь в оранжерею открытой. Правда и то, что он назвал Кэткарта грязным негодяем и сказал, что его нужно лишить воинского звания, но это может быть оправданно, так как слова, которые он кричал из окна: «Вернитесь, вы глупец», или даже, согласно одному свидетелю: «Вы дурак», — выражают почти отеческую заботу. (Смех в зале.)

И теперь я обращаю ваше внимание на чрезвычайную слабость дела против моего благородного клиента с точки зрения мотива. Было решено считать, что причина ссоры между ними, не указанная герцогом Денверским в его свидетельских показаниях, была значительно серьезнее, составляя их личные мотивы. Это не было подтверждено никакими свидетельскими показаниями, за исключением такого экстраординарного свидетеля, как мистер Петтигру-Робинсон, который, кажется, выражает недовольство самим знакомством и преподносит пустяковый намек как вопрос значительной важности. Милорды видели поведение этого человека на свидетельском месте, и судите сами, следует ли считать его наблюдения весомыми. В то время как мы с нашей стороны были способны показать, что предполагаемая причина была хорошо обоснована фактами.

Итак, Кэткарт мчится в сад. В шуме дождя он рассеянно расхаживает, представляя свое будущее без любви, богатства и чести.

Тем временем открывается боковая дверь, кто-то, крадучись, спускается по ступенькам. Мы знаем теперь, кто это был — госпожа Петтигру-Робинсон не ошиблась, что она слышала скрип двери. Это — герцог Денверский.

Это так. Но с этого момента мы начинаем спорить с моим хорошо осведомленным другом, выступающим на стороне обвинения. Предполагается, что герцог, все обдумав, решает, что Кэткарт представляет опасность для общества, и лучше, если он будет мертв — или что оскорбление Денверского семейства может быть смыто только кровью. И нас призывают поверить, что герцог осторожно спускается вниз по лестнице в кабинет, достает свой револьвер из ящика стола, тайком бродит в ночных поисках Кэткарта и хладнокровно убивает его.

Милорды, действительно ли необходимо указывать на совершенную нелепость этого предложения? Какая причина могла быть у герцога Денверского для убийства, причем хладнокровного, у человека, чьего единственного слова достаточно, чтобы избавиться от Кэткарта раз и навсегда? Вас склоняли к тому, что ущерб показался гораздо большим герцогу, когда он размышлял о нем, — и достиг гигантских размеров. Исходя из этого предположения, милорды, я могу только сказать, что более неубедительного предлога для определения причины убийства и обвинения неповинного человека еще не было выдумано даже с помощью изобретательности со стороны защиты. Я не буду тратить впустую мое время и спорить об этом. Было также предложено, что у герцога имелась причина опасаться некоторых пагубных действий со стороны Кэткарта. По этому поводу, я думаю, мы уже приняли решение — это предположение, построенное на пустом месте, чтобы соответствовать той череде обстоятельств, которые мой сведущий друг не смог объяснить исходя из известных фактов. Само количество и разнообразие поводов, предложенных стороной обвинения, — доказательство того, что они сознают шаткость своего утверждения. Отчаянно они выдумывают любое объяснение, чтобы приукрасить этот неблагоразумный обвинительный акт.

И здесь я обращаю ваше внимание на самое важное свидетельское показание инспектора Паркера по поводу окна в кабинете. Он сказал вам, что окно было взломано снаружи, щеколду отогнули ножом. Если это был герцог Денверский, который находился в кабинете в 23.30, какая необходимость заставила его открывать окно таким способом? Он был уже внутри дома. К тому же мы обнаружили у Кэткарта в кармане нож и на его лезвии — царапины, которые могли появиться от выдавливания металлической щеколды. И, конечно, становится очевидным, что не герцог, а сам Кэткарт открыл окно при помощи ножа и прокрался, чтобы взять пистолет, не зная, что дверь в оранжерею была оставлена для него открытой.

Но нет необходимости вникать в эти тонкости — мы знаем, что капитан Кэткарт был в кабинете в то время, поскольку видели приобщенный к делу лист промокательной бумаги, который он запачкал, когда писал письмо Симоне Вандераа. Лорд Уимзи рассказал нам, как он сам взял этот листок промокательной бумаги из кабинета через несколько дней после смерти Кэткарта.

И здесь позвольте мне привлечь ваше внимание к одному моменту в свидетельских показаниях. Герцог Денверский рассказал нам, что он видел револьвер в своем ящике незадолго до фатального события 13 октября, когда он и Кэткарт были вместе.

Председатель суда лордов:

— Минуточку, сэр Импи, это не совсем так, как записано у меня.

Адвокат подзащитного:

— Прошу прощения ваша светлость, если я не прав. Председатель суда пэров:

— Я прочту, что у меня написано. «Я искал старую фотографию Мэри, чтобы дать ее Кэткарту, и таким образом я натолкнулся на пистолет». Здесь ничего нет о том, что Кэткарт был там.

Адвокат подзащитного:

— Если ваша светлость прочтет следующее предложение…

Председатель суда пэров:

— Конечно. Следующее предложение: «Я помню, что сказал в этот момент: "Как револьвер попал сюда?"

Адвокат подзащитного:

— И следующее? Председатель суда пэров:

— «С кем вы поделились этим наблюдением?» Ответ: «С кем — не помню, но отчетливо помню, что сказал это».

Адвокат подзащитного:

— Я очень признателен вашей светлости. Когда благородный пэр сказал это, он просматривал некоторые фотографии, чтобы дать их капитану Кэткарту. Думаю, мы вполне можем предположить, что замечание предназначалось покойному.

Председатель суда пэров (обращаясь к палате):

— Милорды, вы, конечно же, будете судить сами касательно важности этого предложения.

Адвокат подзащитного:

— Если милорды смогут признать, что Дэнис Кэткарт наверняка знал о существовании револьвера, становится несущественным, в какой именно момент он увидел его, поскольку вы слышали, что в ящике стола был всегда оставлен ключ. Он мог увидеть револьвер в любое время, при поиске конверта, или сургуча, или чего-то еще. В любом случае я утверждаю, что шум, который слышали полковник и госпожа Марчбэнкс в среду ночью, производил Дэнис Кэткарт. Пока он писал свое прощальное письмо — возможно, с лежащим перед ним револьвером на столе — да, в этот самый момент герцог Денверский проскользнул вниз по лестнице и вышел из дома через дверь в оранжерее. Теперь самая невероятная часть этого дела — мы снова и снова обнаруживаем два ряда событий, совершенно не связанных между собой, сходящихся на одном и том же моменте времени и порождающих бесконечную путаницу. Я использовал слово «невероятная» — не потому что любое совпадение невероятно, так как в жизни каждый день мы видим примеры более поразительные, чем любой автор художественной литературы сумел бы придумать, — но скорее чтобы разрушить представление генерального прокурора, который готовится вновь возвратиться к этому моменту — по принципу бумеранга, чтобы использовать его против меня. (Смех в зале).

Милорды, первое из этих невероятных — я не боюсь этого слова — совпадений. В 23.30 герцог спускается вниз, и Кэткарт входит в кабинет. Хорошо осведомленный генеральный прокурор в перекрестном допросе моего благородного клиента довольно убедительно указал на самое важное, что он мог получить из несоответствия между заявлением свидетеля на допросе, — в котором говорилось, что он не покидал дом до 2.30, — и его настоящим утверждением — что он покинул дом в половине двенадцатого. Милорды, какой бы интерпретации вы ни придерживались по поводу мотивов благородного герцога, почему он поступил так, я должен напомнить вам еще раз, что, когда было сделано первое заявление, все предполагали, что выстрел был произведен в три часа и что ложное заявление в целях установления алиби было бесполезно.

Большая проблема также заключалась в неспособности благородного герцога установить алиби с 23.30 до 3.00. Но, милорды, если он сообщает правду, говоря, что все это время бродил по вересковой пустоши, не встретив никого, какое алиби он может предоставить? Он не обязан предоставлять алиби для всех своих незначительных действий в течение двадцати четырех часов. Никакие свидетельские показания не могут дискредитировать его историю. И совершенно естественно, что, неспособный уснуть после сцены с Кэткартом, он мог пойти на прогулку, чтобы успокоиться.

Тем временем Кэткарт дописал свое письмо и бросил его в сумку почтальона. Нет ничего более иронического во всем этом случае, чем это письмо. В то время как окоченевшее тело убитого человека лежит на пороге, а полицейские и доктора ищут повсюду улики, ничто не может нарушить обычный порядок обычного английского домашнего хозяйства. Письмо, содержащее целую историю, лежало безмятежно в почтовой сумке, пока его не забрали и не отнесли на почту, как само собой разумеющееся. И то, что удалось получить его назад огромной ценой, задержкой и риском для жизни, двумя месяцами позже, можно лишь оправдать великой английской пословицей: «Дела идут своим чередом, несмотря ни на что».

В это время наверху леди Мэри Уимзи упаковывала свои чемоданы и писала прощальное письмо родным. Обстоятельно Кэткарт подписывает свое имя; он берет револьвер и спешит к аллее с кустарником по обеим сторонам. Он все еще расхаживает туда-сюда, один Бог знает с какими мыслями пересматривающий прошлое, без сомнения, обремененный тщетным раскаянием, более всего ожесточенный против женщины, которая погубила его. Он припоминает о своем маленьком залоге любви — платиновом коте с бриллиантами, которого любовница подарила ему на удачу! Во всяком случае, он не будет умирать с этим подарком на сердце. Разъяренным жестом он швыряет его подальше. Он приставляет револьвер к голове.

Но что-то останавливает его. Не то! Не то! Воображение рисует ему его собственный ужасно изуродованный труп: разрушенная челюсть, выбитое глазное яблоко, кровь и мозги, разбрызганные вокруг. Нет. Пусть пуля попадет прямо в сердце. Даже в смерти он не мог вынести мысли о таком виде!

Он приставляет револьвер к груди и нажимает на спусковой крючок. С приглушенным стоном он падает на сырую землю. Оружие вываливается из рук; его пальцы скребут по груди.

Егерь, который слышал выстрел, удивился, что браконьеры подошли так близко. Почему они не на охотничьем участке? Он думает, что зайцы забрались на ферму. Он берет свой фонарь и внимательно осматривает местность под проливным дождем. Ничего, только сырая трава и деревья, с которых льет дождь. Он всего лишь человек. Он решает, что ему показалось, и возвращается в теплую кровать. Проходит полночь. Проходит час ночи.

Дождь теперь льет не так сильно. Вдруг в кустарнике — что это? Движение. Раненый человек движется — тихо стонет — с трудом ползет. Продрогший до костей, слабый от потери крови, трясущийся от лихорадки, вызванной раной, он смутно помнит свою цель. Его ищущие руки находят рану в груди. Он достает носовой платок и прижимает им это место. Он подтягивается на руках, скользя и падая. Носовой платок упал на землю, и лежит там, около револьвера, среди опавших листьев.

Что-что в его испытывающем боль мозгу говорит ему, что нужно ползти назад, к дому. Он чувствует тошноту, боль, его бросает то в жар, то в холод, и ужасно хочется пить. Там кто-нибудь впустит его в дом, будет добр к нему и даст воды. Раскачиваясь и двигаясь рывками, падая на руки и колени, пошатываясь взад и вперед, он совершает это ужасное путешествие к дому. Теперь он идет, теперь он ползет, оставляя тянущийся след. Наконец дверь в оранжерею! Вот там будет помощь. И вода, чтобы утолить жажду, в корыте у колодца. Он ползет до него на руках и коленях и напрягается, чтобы приподняться. Становится очень трудно дышать — тяжесть, кажется, разрывает его грудь. Он приподнимается — и у него начинается ужасный икающий кашель, кровь идет горлом. Он падает. Все кончено.

Проходит какое-то время. Три часа, час свидания приближается. Нетерпеливый молодой возлюбленный перепрыгивает стену и спешит через заросли, чтобы приветствовать свою невесту. Холодно и влажно, но предвкушение счастья не дает ему времени подумать об окружающем мире. Он проходит через кустарник, ни о чем не думая. Он подходит к двери в оранжерею, через которую через несколько минут любовь и счастье придут к нему. И в этот момент он натыкается на… мертвое тело!

Страх овладел им. Он слышит отдаленные шаги. С единственной мыслью — убежать от этого ужаса из ужасов — он мчится в кустарник, в то время как немного утомленный, возможно, но с мыслью, что он успокоился за время своей небольшой вылазки, герцог Денверский приближается к дорожке, чтобы встретить нетерпеливую невесту над телом ее помолвленного.

Милорды, остальное ясно. Леди Мэри Уимзи, вынуждаемая ужасным совпадением обстоятельств, которые могли сыграть роковую роль в подозрении ее возлюбленного в убийстве, попыталась — с храбростью, какую каждый из вас поймет, — скрыть, что Джордж Гойлс когда-либо был на сцене. Из этого ее необдуманного действия возникло много тайн и недоумения. Все же, милорды, до тех пор, пока мы считаемся джентльменами, не один из нас не выскажет ни одного слова против этой галантной леди. Как поется в старой песне:

Бог посыпает каждому человеку во время его смерти

Определенных ястребов, определенных собак и определенного друга.

Я думаю, милорды, мне больше нечего сказать. Вам я оставляю торжественную и радостную задачу освобождения благородного пэра, вашего товарища, от этого несправедливого обвинения. Вы человечны, милорды, и некоторые среди вас ворчали, некоторые смеялись при получении этих средневековых роскошных красных мантий и горностая, столь чуждого вкусу и привычке для века прагматизма. Вы знаете достаточно хорошо, что

ни бальзам, ни скипетр, ни меч,

ни булава и ни венец имперский,

ни одежда, расшитая златом и жемчугами,

и ни забавный титул, и ни поток величия мирского,

который победит возвышенные светские опоры,

не могут добавить достоинства благородной крови.

И все же то, что вы наблюдаете день за днем, как глава одного из самых старых и благороднейших домов в Англии стоит здесь, отрезанный от вашего товарищества, лишенный исторической почести, надеющийся только на справедливость, — не может не суметь поменять местами вашу жалость и негодование. Милорды, это ваша счастливая привилегия — восстановить его любезности герцогу Денверскому эти традиционные символы его благородного ранга. Когда пристав палаты задаст вам индивидуально торжественный вопрос: считаете ли вы Джеральда, герцога Денверского, виконта Сент-Джорджа, виновным или не виновным в ужасном убийстве, каждый из вас, непоколебимо, без тени сомнения, сможет положить руку на сердце и сказать: «Невиновен, честное слово».

 

Глава 19 КТО ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ?

В то время как генеральный прокурор занимался неблагодарным делом, пытаясь затенить то, что было не только очевидно, но и приятно всем присутствующим, лорд Питер потащил Паркера к Лиону и слушал за огромной тарелкой с яичницей и беконом о приезде госпожи Граймторп в город и долгом перекрестном допросе леди Мэри.

— Над чем вы смеетесь? — неожиданно спросил рассказчик.

— Какая несусветная глупость, — сказал лорд Питер. — Бедный старина Кэткарт. Она была девственницей! И, как я предполагаю, она все еще девственница. Я не знаю, почему она упала в обморок в тот момент, когда я перестал смотреть на нее.

— Вы ужасный эгоист, — проворчал Паркер.

— Я знаю. Во мне всегда было что-то ребяческое. Но что меня волнует — так это то, что я, кажется, становлюсь слишком впечатлительным. Когда Барбара отказала мне…

— Вы излечились, — сказал его друг жестоко. — По правде говоря, я заметил это уже давно.

Лорд Питер глубоко вздохнул.

— Я ценю вашу искренность, Чарльз, — сказал он, — но мне хотелось бы, чтобы вы не выражались таким образом. Кроме того — смотрите, они выходят!

Площадь Парламента начала заполняться народом. Потоки людей потекли по улицам. Всплеск алых одеяний появился напротив серого надгробного камня Сент-Стефана. Секретарь мистера Мурблса внезапно появился в дверях.

— Все хорошо, милорд оправдан — единодушно, — и, пожалуйста, вы могли бы подойти, милорд?

Они вышли. При появлении лорда Питера некоторые возбужденные наблюдатели приветственно подняли руку. Мощный порыв ветра прорвался внезапно сквозь площадь, надувая алые одежды появляющихся пэров. Лорда Питера окружали то одни, то другие, пока он не достиг центра группы.

— Извините меня, ваша светлость.

Это был Бантер. Бантер, чудесным образом держа на своих руках алую мантию с горностаем, окутал синий костюм из саржи, который, по его мнению, позорил его господина.

— Позволите мне почтительно поздравить вас, ваша светлость.

— Бантер! — закричал лорд Питер. — Боже, человек сошел с ума! Черт возьми, уберите эту вещь, — добавил он, врезавшись в высокого фотографа с галстуком, завязанным узлом.

— Слишком поздно, милорд, — сказал обидчик, торжественно протягивая негатив.

— Питер, — сказал герцог. — Э… спасибо, старина.

— Все хорошо, — сказал его светлость. — Очень веселая поездка. Ты выглядишь подобающе. О, не стоит жать руку, я давно догадался об этом! Я слышал, как фотообъектив этого человека щелкнул…

Они проталкивались сквозь толпу к автомобилям. Две герцогини уже сели в машину, и герцог собирался последовать за ними, когда пуля, разбив окно автомобиля, пролетела в дюйме от головы Денвера и отрикошетила от ветрового стекла.

Паника и крики. Большой бородатый человек какое-то мгновение боролся с тремя констеблями; затем последовало несколько беспорядочных выстрелов, и после стремительного агрессивного натиска толпа расступилась, затем сомкнулась подобно собакам, преследующим лису, пронеслась мимо палат парламента, направляясь к Вестминстерскому мосту.

— Он ранил женщину — он под автобусом — нет, вон он — убийца! — остановите его!

Пронзительные крики и вопли — свистки полицейского — констебли, бросающиеся из-за каждого угла, — сталкивающиеся такси — бегущая толпа…

Водитель такси, съезжавший с моста, увидел искаженное злобой лицо только перед капотом и затормозил, когда пальцы сумасшедшего в последний раз сомкнулись на спусковом крючке. Хлопок выстрела и звук лопнувшей шины раздались почти одновременно; такси резко развернулось вправо, подмяв под себя беглеца, и с ужасным грохотом столкнулось с трамваем, который стоял пустой в тупике на набережной.

— Я не мог ничего сделать, — вопил таксист, — он стрелял в меня. О боже, я не мог ничего сделать.

Лорд Питер и Паркер подбежали вместе, запыхавшись.

— Вот здесь, констебль, — говорил, тяжело дыша, его светлость. — Я знаю этого человека. Он испытывает прискорбную неприязнь к моему брату. В связи с вопросами браконьерства в Йоркшире. Попросите следователя из уголовной полиции прийти ко мне, у меня есть информация.

— Очень хорошо, милорд.

— Не фотографируйте это, — сказал лорд Питер человеку с фотокамерой, которого он внезапно обнаружил рядом с собой.

Фотограф покачал головой:

— Они не хотели бы это видеть, ваша светлость. Только сцену аварии и санитаров. Яркие, сенсационные фотографии, вы понимаете. И ничего отвратительного, — он понимающе кивнул головой на большие темные пятна на шоссе, — это не оплачивается.

Откуда-то появился рыжеволосый репортер с записной книжкой.

— Итак, — сказал его светлость, — вам нужен репортаж? Я все расскажу вам.

В конце концов не стоит волноваться за госпожу Граймторп. Редко когда герцогская авантюра разрешается с небольшим недоразумением. Его светлость, как настоящий джентльмен, великолепно справился с печальным и сентиментальным интервью. Во всех своих довольно глупых делах он никогда не убегал со сцены и не противопоставлял буре рыданий это раздражающее: «хорошо, я лучше уйду», которое приводило к отчаянию и иногда к хладнокровному выстрелу. Но в этом случае все дело потерпело неудачу. Леди не была заинтересована.

— Я теперь свободна, — сказала она. — Я возвращаюсь к родным в Корнуолл. Я не хочу ничего теперь, когда он мертв.

Почтительная нежность герцога была самой скучной неудачей.

Лорд Питер увиделся с ней в номере, который она снимала в небольшой представительной гостинице в Блумсбери. Ей понравились такси, и большие сверкающие магазины, и световые рекламы. Они остановились около цирка Пиккадилли, чтобы увидеть, как собака Бонзо курит дешевую папиросу, а ребенок на рекламном щите «Нестле» сосет бутылку молока. Она была поражена тем, что цены на вещи в витрине «Сван энд Эдгар» были, если уж на то пошло, более разумными, чем в Стэпли.

— Я хотела бы один из этих синих шарфов, — сказала она, — но, наверное, они не подойдут мне как вдове.

— Вы можете купить шарф сейчас, а носить позже, — предложил его светлость, — в Корнуолле.

— Да. — Она поглядела на свое платье из коричневой ткани. — Могу ли я купить здесь траурную одежду? Мне нужно несколько вещей для похорон. Только платье и шляпа — и, возможно, пальто.

— Я думаю, это хорошая идея.

— Теперь?

— Почему нет?

— У меня есть деньги, — сказала она, — я взяла их с его стола. Теперь они мои, я полагаю. Не то чтобы мне хотелось, чтобы он содержал меня. Но я не думаю об этом таким образом.

— Я бы не раздумывал на вашем месте, — сказал лорд Питер.

Она вошла в магазин первой — наконец она принадлежала сама себе.

В ранний утренний час инспектор Сугг случайно проходил мимо Парламентской площади и обратил внимание на таксиста, явно обращающегося с пылкими уговорами к статуе лорда Палмерстона. Возмущенный этим бессмысленным поступком, мистер Сугг подошел поближе и заметил, что государственный деятель разделил свой пьедестал с джентльменом в парадном костюме, который ненадежно держался одной рукой, в то время как другой он подносил к глазам, чтобы заглянуть в нее, пустую бутылку шампанского и осматривал прилегающие улицы.

— Привет, — сказал полицейский. — Что вы там делаете? Спускайтесь!

— Привет! — ответил джентльмен, внезапно теряя равновесие и сваливаясь мешком. — Вы видели моего друга? Очень странная вещь, чертовски странная. Определенно вы знаете, где найти его… Если сомневаетесь — спросите полицейского… Мой друг очень достойный человек в складном цилиндре. Фредди — старина Фредди. Всегда откликается на свое имя — как замечательная старая ищейка! — Он поднялся на ноги и стоял, широко улыбаясь офицеру.

— Разрази меня гром, если это не его светлость, — сказал инспектор Сугг, который встречал лорда Питера при других обстоятельствах. — Вам лучше поехать домой, милорд. Довольно свежо, не так ли? Вы можете простудиться или что-то в этом роде. Вот ваше такси — только садитесь в него и все.

— Нет, — сказал лорд Питер. — Нет. Не могу ничем помочь. Не могу уехать без друга. Хорошего Фредди. Никогда… не могу бросить… друга! Дорогой Сугг, не бросайте Фредди. — Он сделал попытку, одной ногой опершись на подножку такси, но, неверно оценив расстояние, наступил в канаву, и, таким образом, неожиданно оказался в такси головой вперед.

Мистер Сугг попробовал подогнуть его ноги и закрыть дверь в такси, но его светлость помешал этому с непредвиденным проворством и твердо уселся на подножке.

— Не мое такси, — объяснил он серьезно. — Такси Фредди. Неправильно — уехать на такси друга. Очень странно. Только повернул за угол, чтобы догнать такси Фредди — Фредди только повернул за угол, чтобы догнать мое такси — догнать такси друга — дружба, что за прекрасная вещь… Вы так не думаете, Сугг? Не могу оставить друга. Кроме того, здесь старина Паркер.

— Мистер Паркер? — спросил инспектор нерешительно. — Где?

— Тише! — сказал его светлость. — Не будите ребенка, эту добрую душу. Гнездо для ребенка — он спит в гнезде, разве его гнездышко не прекрасно?

Следуя за пристальным взглядом его светлости, ужаснувшийся Сугг увидел своего непосредственного начальника, заботливо укрытого на дальней стороне пьедестала статуи Палмерстона и счастливо улыбавшегося во сне. С тревожным криком он склонился над ним и затряс спящего.

— Зачем так жестоко? — закричал лорд Питер укоризненным тоном. — Тревожить беднягу — бедного трудолюбивого полицейского. Он не проснется, пока не прозвенит будильник… Странная вещь, — добавил он, как если бы ему пришла в голову новая идея, — почему будильник не работает, Сугг? — Он указал колеблющимся пальцем на Биг Бен. — Они забыли завести его. Не обманывайте, любезный. Я напишу в «Т-Т-Таймс» об этом.

Мистер Сугг, не тратя понапрасну слов, поднял дремлющего Паркера и усадил его в такси.

— Никогда — никогда — не покидайте… — начал лорд Питер, сопротивляясь всем попыткам Сугга сдвинуть его с подножки, когда со стороны Уайтхолла подъехало второе такси с достопочтенным Фредди Арбатнотом, громко приветствовавшим всех из окна.

— Посмотрите, кто здесь! — кричал достопочтенный Фредди. — Весьма приятно, старина Сугг. Давайте поедем домой все вместе.

— Это мое такси, — перебил его светлость с достоинством и пошел, пошатываясь, к машине. Эти двое кружились вместе мгновение; затем достопочтенный Фредди был брошен в руки Сугга, в то время как его светлость с удовлетворенным видом закричал: «Домой!» новому таксисту и немедленно заснул в углу машины.

Мистер Сугг почесал в затылке, дал адрес лорда Питера и проводил такси взглядом. После этого, поддерживая достопочтенного Фредди на своей обширной груди, он приказал другому человеку сопроводить мистера Паркера на Грейт-Ормонд-стрит, 2а.

— Отведите меня домой, — кричал достопочтенный Фредди, рыдая, — они все ушли и оставили меня!

— Предоставьте это мне, сэр, — сказал инспектор. Он мельком взглянул поверх его плеча в сторону Сент-Стефана, откуда группа членов палаты общин только что выходила после ночного заседания.

— Мистер Паркер и все, — сказал инспектор Сугг, добавив искренне, — благодарят Бога, что не было никаких свидетелей.

 

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

УИМЗИ, Питер, сын покойного Бредона, рожденный 1890, 2-й сын Мортимера Джеральда Бредона Уимзи, 15-го герцога Денверского, и Хонории Лукаста, дочери Фрэнсиса Делагарди, поместье Беллингем, Хэмпшир.

Образование: Итонский колледж и колледж Бэллиола, Оксфорд (первая ступень с отличием, специалист по современной истории, 1912); служил в военно-морском флоте 1914–1918 гг. (майор, стрелковая бригада).

Автор: «Заметки по сбору печатных источников, опубликованных до 1501 года», «Карманный справочник убийцы» и т. д.

Увлечения: Криминология; библиофил; музыка; крикет.

Клубы: Мальборо; Эгоистс.

Резиденции: 110-А по Пиккадилли; зал Бредона, герцога Денверского, Норфолк.

Оружие: Сабля, 3 бегающие мыши, деньги; гребень, домашний кот, отлеживающийся до весны, действительность.

Девиз: Поскольку моя прихоть владеет мною.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

У этого переиздания книги «Множество свидетельств» (получившего некоторые поправки мисс Сэйерс) в качестве постскриптума появилась краткая биография лорда Уимзи, актуальная на момент выхода в печать (май 1935-го) и сообщенная его дядей Полом Остином Делагарди.

Мисс Сэйерс попросила меня заполнить некоторые пробелы и исправить несколько незначительных фактических ошибок, которые, по ее мнению, были допущены в описании карьеры моего племянника Питера. Я делаю это с удовольствием. Публично появиться в печати — желание каждого, но, способствуя триумфу моего племянника, я проявлю умеренность, соответствующую моему почтенному возрасту.

Род Уимзи — очень древний, слишком древний, если хотите знать. Единственной разумной вещью, которую сделал отец Питера, было объединение его истощенного рода с энергичной франко-английской ветвью Делагарди. Но, несмотря на это, мой племянник Джеральд (в настоящее время герцог Денверский) — всего лишь безрассудный английский сквайр, а моя племянница Мэри была достаточно легкомысленной и глупой, пока не вышла замуж за полицейского и не успокоилась. Зато Питер — и мне приятно об этом говорить — похож на свою мать и меня. Правда, он всегда начеку — но это лучше, чем быть физически развитым и без всяких умственных способностей, как его отец и братья, или просто комком нервов, подобно сыну Джеральда, Сент-Джорджу. Он, по крайней мере, унаследовал умственные способности Делагарди, что несколько компенсирует неудачный темперамент Уимзи.

Питер родился в 1890 году. В то время его мать была очень обеспокоена поведением своего мужа (Денвер всегда был скучным, хотя большой скандал разразился только в год юбилея), и ее страхи, вероятно, подействовали на мальчика. Он был очень слабым ребенком, беспокойным и непослушным, и к тому же всегда слишком сообразительным для своего возраста. Он не обладал физической красотой Джеральда, но сумел развить в себе то, что я называю своего рода подлинным умением: скорее ловкость, чем силу. Он прекрасный игрок в крикет и отличный наездник. Он также чертовски храбр: та разумная храбрость, которая оценивает риск прежде, чем принимается за дело. В детстве он страдал от ночных кошмаров. К ужасу своего отца, он вырос со страстной любовью к книгам и музыке.

В начальной школе он не был счастлив. Он был скрупулезным ребенком, и вполне естественно, что однокашники назвали его «слабаком» и обращались с ним как со своего рода клоуном. Защищая себя, он мог бы смириться с таким положением вещей и превратиться в ученика с клеймом клоуна, если бы учитель физкультуры в Итоне не обнаружил у него природные способности к игре в крикет. После этого, как принято, все его эксцентричные причуды стали считаться остроумными, и Джеральд неожиданно увидел, что его презираемый младший брат стал более известной личностью, чем он сам.

К шестому классу Питер умудрился стать знаменитостью — атлет, ученый, справедливый арбитр — пес pluribus impar. Крикет во многом помог ему — множество итонских студентов помнят «Большого Флима» и его игру против Хэрроу, — но я взял на себя заботу о том, чтобы представить его надежному партнеру, открыть ему дверь в деловой мир и научить отличать хорошее вино от плохого. Денвер не беспокоился о нем — у него было слишком много собственных проблем и, кроме того, он был занят с Джеральдом, который к тому времени стал призовым шутом в Оксфорде. Фактически Питер никогда не был последователем своего отца, он безжалостно критиковал родительские проступки, но симпатия к матери разрушительно повлияла на его чувство юмора.

Денвер, разумеется, был бы последним человеком, который бы допустил просчеты в своем потомстве. Ему стоило немалых денег вытащить Джеральда из Оксфордского дела, и он охотно предоставил мне заниматься воспитанием его другого сына. Так, в возрасте семнадцати лет Питер приехал ко мне по собственному желанию. Он был взрослый для своего возраста и чрезвычайно разумный, и я обращался с ним как светский человек.

Я устроил его в надежные руки в Париже, поручив ему управлять своими делами на разумной деловой основе и следить, чтобы они завершались с хорошей репутацией и выгодой для него. Он полностью оправдал мое доверие. Я полагаю, что ни у одной женщины никогда не будет причины пожаловаться на обращение Питера; по крайней мере две из них получили вознаграждение, с тех пор как вышли замуж (довольно сомнительное вознаграждение, я признаю, однако все же вознаграждение). Здесь опять я настаиваю на моей соответствующей доле доверия; однако, каким бы он ни был достойным молодым человеком, было бы нелепо положиться на волю случая в выборе светского образования.

Питер в это время был действительно очарователен — очень открытый, скромный и воспитанный, искрящийся живым остроумием. В 1909 году он получил ученую степень, чтобы читать историю в Баллиоле, но тут, должен признаться, он стал невыносимым. Мир был у его ног, и он стал высокомерным. Он приобрел претенциозность, излишне подчеркнутую оксфордскую манеру и монокль и открыто излагал взгляды за и против Атланты, хотя, надо отдать ему должное, он никогда не пытался покровительствовать своей матери или мне. Он преподавал второй год, когда Денвер сломал себе шею на охоте и Джеральд унаследовал титул.

Джеральд показал гораздо больше ответственности касательно имущества, чем я ожидал; самая большая его ошибка состояла в том, что он женился на своей кузине Хелен, костлявой, чересчур воспитанной скромнице, весьма взбалмошной. Она и Питер ненавидели друг друга; но Питер всегда мог остановиться у матери в Дауерском доме.

Затем, на последнем курсе в Оксфорде, Питер влюбился в девушку семнадцати лет, совсем ребенка, и немедленно забыл все, чему его когда-то учили. Он обращался с той девочкой, как будто она была сделана из паутинки, а со мной — как с закоренелым старым монстром порочности, которая сделала его непригодным, чтобы прикоснуться к ее утонченной безупречности. Я не буду отрицать, что они представляли собой изящную пару — оба в белом и золотом, принц и принцесса лунного света, как говорится. Лунное сияние очень подошло бы к описанию их пары. Что Питер должен был делать в двадцать лет с женой, у которой не было ни ума, ни характера, никто, за исключением его матери и меня, даже не побеспокоился спросить, а он, конечно, был влюблен до безумия. По счастью, родители Барбары решили, что она слишком молода, чтобы выходить замуж; таким образом, Питер пошел на выпускные экзамены с самообладанием сэра Эгламора, встретившего своего первого дракона; принеся к ногам леди диплом с отличием, как голову дракона, он успокоился на время целомудренного испытания.

Затем началась война. Конечно же, молодой идиот безрассудно решил жениться, прежде чем пойдет на войну. Но его собственные благородные сомнения сделали из него простой воск в руках других людей. Ему указали на то, что, если он вернется искалеченный, это будет несправедливо по отношению к девушке. Не задумываясь, он умчался в безумии самопожертвования, чтобы расторгнуть с ней помолвку. Я не участвовал в этом; я был достаточно доволен результатом, но не мог мириться с такими способами.

Он очень хорошо служил во Франции; стал отличным офицером, и солдаты любили его. Затем он возвратился в отпуск в звании капитана и узнал, что девушка вышла замуж — за настойчивого шалопая, какого-то майора, за которым она ухаживала в военном госпитале и который в обращении с женщинами руководствовался девизом «Хватай их быстро и обращайся с ними грубо». Это было действительно жестоко, так как девушке не хватило смелости сказать Питеру об этом заранее. Они поженились в спешке, когда услышали, что он приезжает домой, и все, что он получил — это письмо, объявляющее, что дело сделано, и напоминающее ему, что он сам разорвал с ней помолвку.

Я скажу, что Питер сразу пришел ко мне и признал, что он был глупцом.

«Хорошо, — сказал я, — ты получил свой урок. Не ходи и не выставляй себя дураком в другом направлении».

Таким образом, он возвратился к своей службе (я уверен) с явным намерением быть убитым, но получил лишь звание майора и вознаграждение за некоторую неожиданно удачную операцию по сбору сведений в немецком тылу. В 1918 году он подорвался и был засыпан землей в воронке от снаряда около Кодри, что послужило причиной длительного нервного срыва. После этого он обосновался у себя в квартире на Пиккадилли, с человеком по имени Бантер (он ранее служил сержантом и был ему предан), и начал приходить в себя.

Хочу сказать, что я был готов ко всему. Он потерял всю свою прекрасную открытость, никому не доверял, включая свою мать и меня, перенял малопонятную легкомысленность манер и позы дилетанта и стал фактически законченным комиком. Он был богат и мог делать, что хотел, и для меня стало родом сардонического развлечения наблюдать за усилиями послевоенного женского Лондона, пытающегося покорить Питера.

— Не может же, — сказала одна матрона, жаждущая заполучить Питера, — бедный Питер жить подобно отшельнику.

— Госпожа, — сказал я, — если бы он мог, он не был бы Питером.

Нет, с этой точки зрения я о нем не беспокоился. Но я не мог не думать, что для человека с его способностями опасно ничем не заниматься, и сказал ему об этом.

В 1921 году было дело об аттенбургских изумрудах. О нем никогда не писали в газетах, но оно произвело фурор даже в тот неспокойный период. Суд над вором был чередой захватывающих событий, и самый волнительный момент наступил тогда, когда лорд Уимзи направился к месту дачи свидетельских показаний как главный свидетель стороны обвинения.

Это была слава с местью. Для опытного офицера разведки, я предполагаю, расследование не составило каких-либо затруднений; но «благородный сыщик» — это было что-то новое и захватывающее. Джеральд был разъярен; лично я не возражал против того, что Питер делал, если он делал что-то. Я видел, что он получал удовольствие от работы, и мне понравился человек из Скотланд-Ярда, с которым он познакомился в ходе слушания дела. Чарльз Паркер — тихий, разумный, воспитанный парень, он стал хорошим другом и шурином Питеру. У него ценное качество — нравиться людям без стремления вывернуть их наизнанку.

Единственной неприятностью в новом хобби Питера было то, что это стало больше чем хобби, если это вообще можно назвать хобби для джентльмена. Вы не можете вешать убийц ради своего развлечения. Интеллект Питера тянул его в одну сторону, нервы — в другую, и я начал бояться, что они разорвут его на части. В конце каждого случая ему снились старые кошмары и контузия напоминала о себе. И вдруг Джеральд — Джеральд, большой болван, постоянно нападавший на Питера за его печально известную полицейскую деятельность и считавший, что это приведет его к полной деградации — обвиняется в убийстве и занимает место подсудимого в суде палаты лордов, которая выставила все усилия Питера далеко не в лучшем свете.

Питер вытянул своего брата из этой передряги и, к моему облегчению, поступил совершенно по-человечески, напившись по этому поводу. Теперь он признает, что это «хобби» — его законная работа на благо общества, и проявляет достаточный интерес в общественных делах, выполняя время от времени небольшие дипломатические поручения при содействии Министерства иностранных дел. За последние годы он стал немного свободнее в проявлении чувств, и существование этих чувств перестало его пугать.

Его самая последняя оригинальность проявилась в том, что он влюбился в девушку, которую оправдал в деле об отравлении ее возлюбленного. Она отказалась выйти за него, как поступила бы любая другая женщина. Благодарность и унизительный комплекс неполноценности не являются основой для супружества; положение было фальшивым с самого начала. На сей раз Питеру хватило здравого смысла прислушаться к моему совету.

— Мой мальчик, — сказал я, — то, что было неправильно для вас двадцать лет назад, — правильно сейчас. Теперь вы не невинные молодые люди, которые нуждаются в нежном обращении; вы — те, кто много пережил и страдал. Начни снова, — но я предупреждаю тебя, что ты будешь нуждаться во всей самодисциплине, которой когда-либо обучался.

Хорошо, он попробовал. Я не думаю, что когда-либо видел такое терпение. У девушки есть ум, характер и честность; но он должен научить ее брать, что гораздо труднее, чем уметь давать. Надеюсь, что они обретут друг друга, если не дадут своим страстям бежать впереди их воли. Думаю, он понимает, что в этом случае не может быть никакого согласия, за исключением собственной воли.

Питеру сейчас сорок пять, и он действительно остепенился. Как вы видите, мое влияние было одним из важных формирующих влияний в его карьере, и в целом я чувствую, что он оправдывает мое доверие. Он — истинный Делагарди, лишь с некоторыми чертами Уимзи (я должен быть справедлив), которые лежат в основе чувства социальной ответственности, не дающего английским землевладельцам быть полными неудачниками, откровенно говоря. Детектив или не детектив, он — ученый и джентльмен; мне было бы интересно посмотреть, каким он будет мужем и отцом. Я старею, и у меня нет собственного сына (о котором бы я знал); я был бы рад видеть Питера счастливым. Но, как говорит его мать: «У Питера всегда было все, кроме того, чего он действительно хотел», а я предполагаю, что он более удачлив, чем многие другие.

Пол Остин Делагарди