Глава 1. ПОДСЛУШАННЫЙ РАЗГОВОР

— Да, но если он считал, что ее убили…

— Мой дорогой Чарлз, — возразил молодой мужчина с моноклем в глазу, — мало ли кто что считал. Будешь действовать опрометчиво — хлопот не оберешься. Разумнее соблюдать осторожность. Особенно врачам. По-моему, доктор Паттерсон в деле Причарда предпринял все, что было в его скромных силах: сколько мог, тянул с выдачей свидетельства о смерти миссис Тейлор, наконец послал чрезвычайно тревожное письмо в отдел регистрации смертей и рождений. Не его вина, что регистратор оказался ослом. Начавшееся дознание по поводу смерти миссис Тейлор могло бы всполошить Причарда, и он оставил бы жену в покое. К тому же у доктора Паттерсона не было ни одного сколько-нибудь веского доказательства в пользу его версии. А что, если он ошибся? Вообрази только, какой поднялся бы шум!

— Ну и что, — настаивал на своем молодой мужчина неопределенной наружности. Он нерешительно вытащил из раковины горячую, с пылу с жару улитку Helix Pomatia и, прежде чем отправить в рот, подозрительно оглядел ее со всех сторон. Раз дело идет о человеческой жизни, долг каждого гражданина — во весь голос заявить о своих сомнениях.

— На твоем месте — безусловно, — откликнулся мужчина в монокле. — Кстати, не нравятся моллюски — не ешь, гражданский долг тебя к этому не обязывает. Мне тоже твоя жертвенность не нужна. Зачем тратить силы на противоборство «пращам и стрелам яростной судьбы»? Врачу же на твоем месте не позавидуешь: его репутация висит на волоске. Ну скажи, кому придет в голову обратиться к врачу, который ни с того ни с сего может заподозрить тебя в убийстве? Официант, примите тарелку и подайте джентльмену устриц. Ну а возвращаясь к нашему разговору… Как я уже говорил, очень может быть, что твоя прямая обязанность — проверять и перепроверять все по нескольку раз, возбуждать дела по расследованию сомнительных случаев и вообще устраивать людям веселую жизнь. Ну а если ошибешься, невелика беда, только и скажут, что ты — расторопный и добросовестный государственный служащий, хотя, может, и чересчур ревностно относишься к своим обязанностям.

— Извините! — Молодой человек с узким лицом, в одиночестве сидевший за соседним столиком, нетерпеливо обратился к говорящим: — Конечно, неприлично вмешиваться в чужой разговор, но каждое ваше слово — чистая правда, и мой случай тому пример. Врач! Вы даже не представляете, до какой степени врач зависит от дурацких предубеждений и фантазий своих пациентов и их родственников! Они чинят препятствия по всякому пустяку и обижаются при одном лишь намеке на необходимость проведения дополнительных исследований в случае кончины больного. Я уж не говорю о вскрытии. Тогда со всех сторон только и слышишь: «Ах, он бедненький, ах, несчастный, мы не позволим его кромсать!» Пусть даже это необходимо в интересах науки — для постановки диагноза в неясных случаях. Родственники тут же вообразят, что вы заподозрили что-то нехорошее. И конечно, если вы решили ни во что не вмешиваться, а позднее обнаружится, что дело нечисто, на горизонте тут же появится коронер и вас затаскают в полицию. И газеты тоже — живого места на вас не оставят. Так что куда ни кинь — всюду клин.

— В вас явно задеты личные чувства, — проговорил молодой мужчина в монокле. Сочувствие, прозвучавшее в его словах, располагало к дальнейшей откровенности.

— Само собой, — взволнованно отозвался мужчина с узким лицом. — И зачем мне было строить из себя поборника истины и гражданского долга! Давно пора научиться по-светски глядеть сквозь пальцы на кое-какие несуразности. Не пришлось бы сейчас искать работу.

Мужчина в монокле окинул взглядом небольшой зал ресторана «Аи bon bourgeois» в Сохо и слегка улыбнулся. Справа толстяк, лоснясь от самодовольства, ухаживал сразу за двумя хористками; за ними двое завсегдатаев в летах демонстрировали знакомство с гастрономическими изысками местного меню, вкушая рубец по-кански с салом, морковью и луком и запивая шабли-мутонн 1916 года; да, рубец здесь и в самом деле готовили отменно. За столиком по левую руку пожилая чета из провинции шумно протестовала против подрыва их семейного бюджета платой за какой-то стакан лимонада для леди и виски с содовой — для джентльмена. Экое дурачье! А за соседним столиком хозяин, красивый седовласый патриарх, трудился в поте лица над салатом для трапезы в кругу семьи, с удовольствием принюхиваясь к аромату меленько нарезанных трав и чеснока, и ни одна посторонняя мысль не омрачала ясность его чела. Метрдотель, предварительно выставив на обозрение мужчины в монокле и его приятеля блюдо форели «с Голубой реки», переложил рыбу в тарелки и удалился, предоставив их самим себе в уединении, которого так настойчиво ищут в модных кафе чистые души и никогда-никогда не находят.

— Я чувствую себя точно принц Флоризель из Богемии, — сказал мужчина в монокле. — Наверняка, сэр, у вас есть что порассказать, и мы будем чрезвычайно признательны, если вы окажете нам честь, изложив вашу повесть. Вы, я вижу, уже пообедали, так, может быть, переберетесь за наш столик и развлечете нас своим рассказом? Простите мне манеры в духе романов Стивенсона — в моем сочувствии тем не менее вы можете не сомневаться.

— Не дури, Питер, — сказал мужчина неопределенной наружности и, повернувшись к незнакомцу, добавил: — Мой друг человек разумный, пусть по его высказываниям этого и не видно. Так что если вам захочется облегчить душу, можете быть уверены, что дальше нас это никуда не пойдет.

Незнакомец невесело улыбнулся:

— Я бы с удовольствием, только боюсь наскучить. Дело в том, что в моем случае все так и было, как вы описали.

— Вы льете воду на мою мельницу, — победоносно сказал мужчина, которого звали Питер. — Так что там с вами произошло? Выкладывайте, мы внимательно слушаем. Разрешите вам налить? Нужно уметь находить удовольствия, печали грызут сердце. Пожалуйста, начните с начала. У меня самый рядовой образ мышления. Мелочи приводят меня в восторг. Отступления восхищают. Против длиннот тоже нет возражений. Всякое разумное слово найдет отклик в моей душе. То же самое может сказать про себя Чарлз.

— Ну что ж, — сказал незнакомец, — с начала так с начала. Я — врач, мой конек — раковые заболевания. Я даже собирался специализироваться в этой области, но после сдачи экзаменов денег осталось в обрез, научная работа оказалась мне не по карману. Пришлось подыскать частную практику в сельской местности, но связь с университетом я постарался сохранить, так как рассчитывал в один прекрасный день вернуться на кафедру. Признаюсь, я возлагал некоторые надежды на дядю, обещавшего мне помочь, а пока что не мешало поднабраться опыта и расширить кругозор, поработав терапевтом общего профиля, по крайней мере так мне советовали мои университетские наставники. Итак, я купил небольшую частную практику в… скажем, в N — мне, наверное, лучше не называть никаких конкретных имен или названий. Это небольшой городок в сельской местности по Хемпширской дороге, в нем проживает около пяти тысяч жителей. Мне повезло: в списке моих пациентов оказалась больная раком. Старая леди…

— И давно это с вами случилось? — прервал его Питер.

— Три года назад. Хлопот у меня с ней было немного. В свои семьдесят два года дама уже перенесла одну операцию. Но она была мужественным человеком и успешно противостояла болезни. Да и физически была еще крепкой. Я бы не назвал ее женщиной сильного характера или выдающегося ума. Но, бывало, упрется на своем — с места не сдвинешь. И умирать она не собиралась. В то время жила она вместе с девицей лет так двадцати пяти. А до этого — со старушкой, которая по другой линии приходилась молодой женщине теткой. Старушки дружили со школьной скамьи и были всей душой преданы друг другу. Когда подруга умерла, племянница ее оставила работу и поселилась вместе с моей пациенткой. Других родственников у больной не было. Девушка закончила курсы медсестер и работала в Королевской больнице для бедных.

Теперь на нее легла обязанность ухаживать за больной. Они перебрались в N за год до того, как я купил практику. Не знаю, понятно ли я рассказываю?

— Понятно, вы очень хорошо объясняете. А еще сиделки у больной были?

— В то время нет. Пациентка чувствовала себя неплохо, самостоятельно передвигалась, навещала соседей, делала несложную работу по дому, ухаживала за цветами, вязала, понемногу почитывала, водила машину — короче, ей было доступно все, что и другим дамам ее возраста. Конечно, случались дни, когда боли одолевали ее, но племянница — опытная медсестра и справлялась с ее приступами самостоятельно.

— И какая она, племянница?

— Симпатичная, образованная, способная, и мозгов у нее побольше, чем было у тетушки. Умеет владеть собой и привыкла рассчитывать только на свои силы. Современная девушка. На такую можно положиться, уж она не растеряется в трудных обстоятельствах и не забудет, что нужно сделать. Само собой, спустя какое-то время треклятая опухоль снова заявила о себе, так всегда бывает, если не успеешь захватить болезнь в самом начале; понадобилась новая операция. Это случилось через восемь месяцев после того, как я обосновался в N. Отвез я больную в Лондон, к моему старому наставнику сэру Уорбертону Джайлзу, и, если говорить о самой операции, все прошло отлично, хотя тогда же и обнаружилось, что болезнь зашла слишком далеко и что летальный исход — только вопрос времени. Не буду вдаваться в детали. Сделано было все, что только возможно. Мне хотелось удержать старую леди в Лондоне, под наблюдением сэра Уорбертона, но она категорически воспротивилась. Она, мол, привыкла к деревенской жизни и только в своем собственном доме чувствует себя хорошо. Так что они с племянницей возвратились в N, и время от времени я направлял больную на курсы лечения в соседний крупный город, где имелась превосходная больница. После операции моя старушка на удивление быстро восстановила силы, вернулась к своему прежнему образу жизни под опекой племянницы и обходилась без сиделки.

— Минуточку, доктор, — прервал его мужчина, которого звали Чарлз, — вы сказали, что отвезли ее к сэру Уорбертону Джайлзу и прочее в том же роде. Значит, она была женщиной состоятельной?

— Да, конечно, она была богата.

— Вы случайно не знаете, оставила она завещание?

— Завещания не было. Я уже, кажется, упоминал, что больная гнала от себя самую мысль о смерти и отказывалась писать завещание, раздражалась, говорила, что даже думать об этом не хочет, ее это расстраивает. Однажды, как раз накануне операции, я осмелился словно бы невзначай заговорить с ней на эту тему. И что? Она так разнервничалась, хоть караул кричи. И, кроме всего прочего, она всегда отмечала, и совершенно справедливо, что в завещании нет необходимости. «Ты, моя дорогая, — говорила она племяннице, — в целом мире у меня одна, нет у нас ни родственников, ни свойственников, так что все мое имущество когда-то перейдет к тебе. Я знаю, на тебя можно положиться, ты не забудешь про моих старых слуг и про мою благотворительность». Так что, сами понимаете, я не настаивал на продолжении разговора. Да, вот еще что… Правда, случилось это гораздо позже и к моему рассказу отношения не имеет…

— Прошу вас, — сказал Питер, — ничего не пропускайте, для нас все представляет интерес.

— Хорошо. Помнится, я однажды пришел навестить пациентку и обнаружил, что чувствует она себя хуже, чем можно было ожидать, перевозбуждена и чем-то очень расстроена. Племянница объяснила, что тетю вывело из себя посещение нотариуса, услугами которого издавна пользовалась вся их семья. Он был не местный и специально приехал из города, где прежде жила моя пациентка. Нотариус настоял на том, чтобы побеседовать со старой леди наедине, но разговор не получился, она разозлилась, начала кричать, что, мол, все словно сговорились ее убить. О чем шла речь, можно только догадываться, нотариус на эту тему распространяться не стал, но перед уходом предупредил племянницу, что если тетушка выразит желание видеть его, то обязательно нужно послать за ним, и он в любое время суток приедет.

— И как же? За ним посылали?

— Нет. Старая леди не простила ему этого визита, она постаралась изъять ведение своих дел из его рук и передать местному нотариусу — едва ли не единственное начинание, предпринятое ею в последние месяцы жизни. Вскоре понадобилась третья операция, больная сильно ослабела и почти не вставала с постели. Соображать тоже стала значительно хуже, терялась перед мало-мальски сложным вопросом, да и боли мешали заниматься делами. Племянница получила юридические полномочия и приняла на себя опеку над движимым и недвижимым имуществом старой дамы.

— Когда это случилось?

— В апреле 1925 года. Заметьте, пожалуйста, моя пациентка хотя была несколько не в себе, годы тоже сказывались, но за жизнь она продолжала цепляться изо всех сил. Я тогда исследовал новые методы лечения и получил исключительно интересные результаты. А через некоторое время произошло довольно странное событие, я просто не знаю, что и сказать. В то время мы были вынуждены пригласить для больной сиделку, так как племянница уже не могла управиться с дневными и ночными дежурствами у ее постели. Первая медсестра прибыла к нам в апреле. Исключительно приятная и добросовестная молодая женщина — сиделка просто идеальная. Я вполне ей доверял. Появилась она по рекомендации самого сэра Уорбертона Джайлза, и, хотя в то время ей было не более двадцати восьми лет, ее рассудительности и осторожности позавидовала бы пожилая. Должен вам сказать, она понравилась мне сразу, я сильно к ней привязался, и она ко мне тоже. Мы обручились, думали пожениться в этом году. Если бы не моя злополучная добросовестность и не чувство гражданского долга!

Чарлз неловко пробормотал что-то сочувственное, в ответ доктор криво усмехнулся.

— Как и я, моя невеста относилась к пациентке с величайшим вниманием — отчасти из-за меня, а также потому, что сама заинтересовалась этой болезнью. Она уже представляла, как будет помогать мне в работе и в научных изысканиях, если мне наконец повезет и я получу возможность заниматься наукой. Но это между прочим.

Все так и шло до осени. А в сентябре у пациентки вдруг ни с того ни с сего появились немотивированные страхи и антипатии — явление довольно обычное в старческом возрасте. Она вбила себе в голову, что сиделка намерена ее убить, — помните, как получилось с нотариусом? Так и тут, она, кажется, всерьез верила в эту чушь и пыталась убедить в своих фантазиях племянницу. По-моему, все было просто: приступы боли участились, и больная объяснила их действием яда. Пробовали разубеждать — бесполезно, она кричала на сиделку, не подпускала к себе. Пришлось опытной и умелой медсестре отказать от места, все равно она больше ничем не могла помочь пациентке. Я отослал невесту в Лондон и телеграфировал в клинику сэру Уорбертону с просьбой прислать другую медсестру. Новая сиделка прибыла на следующий же день. С моей точки зрения, естественно, она проигрывала первой, опыта было поменьше, но с работой справлялась и старой леди понравилась. И тут у меня появилась новая забота: племянница. Продолжительная болезнь тети, уход за ней измотали бедняжку, вот нервы и не выдержали. Она убедила себя в том, что тетя совсем плоха и не сегодня-завтра умрет. Я уверял ее, что тревожиться не о чем, конечно, болезнь прогрессирует и день ото дня состояние больной не улучшается, но она упорно борется за жизнь, поэтому оснований для паники нет. Девушка не поверила мне и как-то ночью в начале ноября срочно вызвала меня к больной. Ей показалось, что тетя кончается. Я поспешил к ним и еще застал приступ. Боли были, конечно, сильные, но никакой сиюминутной опасности не представляли. Я велел сестре сделать старой леди укол морфия, племяннице прописал бром и посоветовал выспаться, а ближайшие несколько дежурств у постели больной — пропустить. На следующий день я тщательно осмотрел пациентку и нашел ее состояние более чем удовлетворительным, я-то думал, что дела обстоят гораздо хуже. Сердце было сильное, аппетит и пищеварение — прекрасные, болезнь как будто на время отступила. Племянница извинилась за беспокойство — она была уверена, что тетя в агонии. Я успокоил ее, утренний осмотр только подкрепил мое мнение, что больная протянет еще не менее пяти-шести месяцев. Как вы знаете, в случае рака о сроках можно судить довольно уверенно. «Но так или иначе, — сказал я ей, — на вашем месте я не стал бы слишком сильно расстраиваться. Смерть в свое время станет для нее избавлением от страданий». «Да, — отвечала она, — бедная тетушка. Конечно, я думаю только о себе, но ведь, кроме нее, у меня в целом мире больше никого нет». Спустя три дня мне снова позвонили, я как раз собирался обедать. Племянница попросила прибыть к ним немедленно. Моя пациентка умерла.

— Боже милостивый! — воскликнул Чарлз. — Совершенно очевидно, что…

— Постой-ка, Шерлок Холмс, — прервал его друг, — в рассказе доктора отнюдь не все так уж самоочевидно, не торопись с выводами. «Поспешишь — людей насмешишь», как сказал солдат, целивший в глаз быка и вместо того угодивший в глаз инструктору по стрельбе. Но, я вижу, официант уже ходит кругами вокруг нашего столика, а его коллеги составляют стулья и убирают со столов графинчики. Может, мы пойдем ко мне и там прослушаем до конца вашу историю? Кстати, у меня есть замечательный портвейн. Годится? Хорошо. Официант, вызовите такси!.. Пикадилли, 110 а.

 

Глава 2. КРАДУЩЕЕСЯ ЗЛОДЕЙСТВО [4]

Апрельская ночь была светла и прохладна; в камине уютно потрескивали дрова. На книжных полках вдоль стен выстроились фолианты в роскошных переплетах с золотым тиснением, телячья кожа в свете лампы приобрела горячий и сочный цвет. Рояль был открыт, на диване во множестве лежали подушки, два стильных кресла манили к отдыху. Внушительный камердинер принес портвейн и на изящном столике работы Чиппендейла сервировал три прибора. Тюльпаны, наподобие вымпелов, кивали из темных углов пурпурными и охряными головками.

Богатый эстет с литературными наклонностями, интересующийся человеческими драмами, — такое мнение начало было складываться у доктора о хозяине дома, но тут снова появился камердинер.

— Милорд, звонил инспектор Сагт и попросил с ним связаться, как только вы освободитесь.

— Ну что ж, пожалуйста, соедините меня с ним. Чарлз, это по делу Уорпелшема. Сагг, как обычно, не в силах свести концы с концами. У пекаря, естественно, алиби, странно, если бы его не было. А, спасибо… Алло! Это вы, инспектор? Ну, что я вам говорил! Ладно, не будем начинать все с начала. Послушайте, свяжитесь с содержателем игорного дома и спросите, что он видел в песчаном карьере… Ну да, понимаю, но если вы сумеете выдержать правильный тон, он обязательно проговорится. Ну что вы, конечно, нет… Если вы спросите, был ли он в песчаном карьере, он, естественно, скажет «нет». А вы должны заявить, что знаете, где он был и что видел… Одну минуту! А начнет темнить, скажите, что пошлете бригаду и ваши парни перевернут все вверх дном. Да, само собой, позвоните, что там у вас получится.

Он повесил трубку.

— Простите, доктор. Пришлось уладить одно небольшое дельце. Но теперь все, можете продолжить ваш рассказ. Значит, старая леди скончалась, да? Полагаю, умерла во сне. Самым невинным образом. Все пристойно и в высшей степени добропорядочно. Никаких следов насилия: ни ран, ни кровоподтеков. Не так ли? Короче, все в полном порядке.

— Совершенно точно. В шесть часов она поела. Маленькая булочка и молочный пудинг, совсем немного. В восемь сестра сделала укол морфия и тут же вышла из комнаты, захватив вазы с цветами: на ночь цветы выносили на лестничную площадку. Там к ней подошла горничная, они заговорили о приготовлениях к завтрашнему дню, и в это время из своей комнаты вышла мисс… — короче, племянница — и направилась в комнату к тетушке. Буквально через пару секунд раздался крик: «Сестричка! Сестричка!» Сиделка кинулась к больной, но та была уже мертва. Естественно, прежде всего я подумал, что ей по ошибке ввели двойную дозу морфия…

— Вряд ли, укол не мог так быстро подействовать.

— Да, но я решил, что коматозное состояние больной было принято за смерть. Однако сестра уверила меня, что этого не случилось. И в самом деле, такая возможность позднее была полностью исключена: все ампулы морфия пересчитаны и оказались в наличии. Усопшая лежала в спокойной позе, ни судорог, ни следов борьбы — она ушла из мира тихо. Небольшой столик, стоявший рядом с постелью, был не на месте, но, как выяснилось позднее, его отодвинула племянница, когда подошла к тете и увидела, что она мертва.

— А что булочка и пудинг?

— Я тоже решил проверить их действие. Нет, ничего дурного я не предполагал, но при переедании желудок сильнее, чем надо, давит на сердце, короче, что-то в этом роде. Но и эту версию пришлось отвергнуть. Количество съеденной пищи было незначительно, и с ужина прошло уже добрых два часа — вполне достаточно для пищеварения. Если что-то должно было случиться, случилось бы значительно раньше. Я недоумевал и поделился своими сомнениями с сиделкой. Она тоже была озадачена. И переживала ужасно.

— А племянница?

— Племянница? Она все твердила: «Я же вам говорила, я чувствовала, что ей плохо, а вы мне не верили!» Короче, внезапная кончина моей любимой пациентки очень меня встревожила, и на следующее утро, обдумав все, я попросил у племянницы разрешения на вскрытие.

— Она возражала?

— Ни в коей мере. Естественно, радости по этому поводу не выказывала, но и не возражала. Я не сомневался, что мне удастся обнаружить непосредственную причину смерти больной, ускользнувшую от моего внимания при постановке диагноза, и объяснил ей, что буду чувствовать себя увереннее, если смогу проделать дополнительные исследования. Племянницу беспокоило одно: начнется дознание, вмешается полиция… Я ее успокоил, сказав, что не вижу необходимости обращаться в полицию, хотя, наверное, не стоило этого делать.

— Вы хотите сказать, что решились провести вскрытие самостоятельно?

— Вот именно. Я был уверен, что наконец-то все разъяснится и я смогу выдать свидетельство о смерти. Мне везло: когда-то моя больная высказалась в пользу кремации и племянница хотела исполнить ее волю. Поэтому понадобилось привлечь еще одного врача, который должен был подписать свидетельство о смерти вместе со мной. Я убедил его помочь мне при вскрытии.

— И что вы обнаружили?

— Ровным счетом ничего. Этот второй врач сказал, что я — осел и что мне не следовало поднимать шум. Все равно, мол, больная была обречена, а раз так, в графе «причина смерти» можно было написать «рак», а в графе «непосредственная причина смерти» — «сердечная недостаточность» и на этом успокоиться. Но я оказался чертовски добросовестным идиотом, меня это не удовлетворяло. Вскрытие совершенно ничего не дало, никакие отклонения не могли повлечь за собой немедленную смерть, и тогда я сказал, что намерен сделать анализы…

— Вы и в самом деле начали что-то подозревать?

— Нет-нет, что вы, ничего такого. Но я был не удовлетворен. Кстати, вскрытие лишний раз подтвердило, что укол морфия не мог вызвать гибели больной. После укола смерть последовала так быстро, что лекарство даже не успело распространиться по сосудам руки. Теперь, обдумав все, я полагаю, что больная умерла из-за какого-то нервного потрясения.

— Анализы тоже были проделаны неофициально?

— Да, но похороны, конечно, пришлось отложить, поползли слухи. Вмешалась полиция, коронер начал выяснять обстоятельства дела. А тут, как назло, медсестра почему-то решила, что я подозреваю ее в пренебрежении своими обязанностями или еще Бог знает в чем, и с профессиональной точки зрения повела себя некорректно: засыпала окружающих жалобами на меня. Хотелось, чтобы ее пожалели, что ли?

— А что показали анализы?

— И тут наши усилия пропали даром. Мы не обнаружили никакого яда — то есть, как и прежде, ровным счетом ничего. Естественно, мало-помалу я стал понимать, какого свалял дурака. Скрепя сердце подписал свидетельство о смерти, поставив в качестве причины, вызвавшей смерть, сердечную недостаточность на нервной почве, и моя пациентка после недельной проволочки наконец опочила на кладбище.

— На кладбище?

— Да, к сожалению. Разразился новый скандал. В крематории прослышали о случившемся и отнеслись ко всему, может быть, даже с излишней щепетильностью. Последовало запрещение на кремацию, и тело было выставлено на церковном дворе — в случае необходимости можно было получить к нему доступ. Провожал старую леди в последний путь весь город, все говорили племяннице добрые слова и выражали сочувствие. На следующий день я получил от одного из своих пациентов, человека авторитетного и влиятельного, письмо, а в нем сообщение, что в моих услугах больше не нуждаются. Через день жена мэра не поздоровалась со мной на улице. Пациенты меня покидали, практика сокращалась — я обнаружил, что обо мне ходит в городе слава человека, «обвинившего милую барышню имярек в убийстве». Иногда имелась в виду племянница. Иногда — сиделка, «симпатичная, славная девушка, ухаживавшая за старой леди до последней минуты, а не та, сами понимаете, легкомысленная особа, которой пришлось указать на дверь». По одной из версий, я хотел отомстить сиделке за увольнение моей невесты. И это еще не все. До меня донесся слух, что моя пациентка застала меня на месте преступления: будто бы я, вместо того чтобы заниматься делом, «крутил роман» — что за мерзкое слово! — со своей невестой; ну и я, желая замять скандал, сам расправился со старой дамой. Хотя неясно, зачем я тогда тянул с выдачей свидетельства о смерти, но это уже никого не волновало.

Так прошел год. Я пытался как-то выправить положение, но безуспешно. Мои дела все больше расстраивались. Клиентура расползалась буквально на глазах, так что я решил продать практику и, отдохнув пару недель, вытравить из души неприятный осадок. И вот я здесь — без работы и без каких-либо видов на будущее. Отсюда мораль: не нужно чересчур рьяно следовать велению гражданского долга.

Доктор нервно рассмеялся и откинулся в кресле.

— Да Бог с ними со всеми! — сказал он, осушив свой бокал. И воинственно добавил: — Волков бояться — в лес не ходить.

— Так, так! — подхватил хозяин. И замолк. Несколько секунд он сидел задумавшись и смотрел на огонь. — Знаете, — заговорил наконец он, — ваш случай меня заинтересовал. Я вдруг почувствовал, как маленький червячок сомнения закрался мне в душу и этот червячок настойчиво и упорно гложет меня, внушая мысль, что тут есть в чем покопаться. Это чувство меня никогда еще не подводило — надеюсь, не подведет и в дальнейшем. Однажды внутренний голос подсказал проверить сумму налогов. И что же? Обнаружилось, что за последние три года я заплатил примерно на девятьсот фунтов больше, чем следовало. То же чувство неделю назад перед поездкой в ущелье «Конское копыто» толкнуло меня спросить у шофера, достаточно ли бензина в баке, и выяснилось, что пол-литра там еще было — в самый раз, чтобы уехать из Лондона и застрять в пути. А место это пустынное. Безусловно, я знал, что за человек — мой шофер, так что одной интуицией мою осторожность не объяснишь. Но так или иначе, а я взял за правило исследовать любые обстоятельства, которые того заслуживают, и неукоснительно слушаться внутреннего голоса.

— Наверное, в младенческом возрасте, — добавил, словно бы вспоминая, хозяин, — я был кошмаром для окружающих. В общем, странные случаи — мой конек. А вот слушать других я так и не научился, обманул я вас. «”Но меня толкнули на то серьезные причины", — сказал он, отклеивая с лица бакенбарды и открывая изумленному взору знаменитую квадратную челюсть мистера Шерлока Холмса».

— А ведь я догадался, — тут же откликнулся доктор. — Вы, должно быть, лорд Питер Уимзи. То-то ваше лицо мне показалось знакомым. Пару лет назад ваш портрет печатался в каждой газете. Кажется, вы расследовали тогда загадку Риддлздейла?

— Совершенно верно. Лицо у меня, возможно, не слишком умное, но располагает к себе, не правда ли? Сам я, может, предпочел бы другое, если бы мог выбирать, но — какое досталось, с тем и живу. Надеюсь, я не похож на ищейку или на сыщика. Да и какой из меня сыщик? Всю работу на самом деле делает мой друг — инспектор Паркер из Скотланд-Ярда. Я выдвигаю глупейшие версии, а он тщательно, дотошно исследует их и опровергает. Так, методом исключений, мы и приходим к правильному решению, и тогда все вокруг начинают восклицать: «Ах, какая интуиция у этого молодого человека!» Ну ладно, если не возражаете, я займусь вашим делом. Можете довериться мне и назвать свое имя и адрес, а также имена всех тех, кто оказался замешан в эту историю, а я присмотрюсь к ним повнимательнее.

Доктор на минуту задумался и отрицательно покачал головой:

— Большое спасибо, но лучше, наверное, оставить все как есть. С меня хватит. К тому же профессиональная этика обязывает поменьше говорить о своих больных и не поднимать шума. А то, чего доброго, снова разворошишь осиное гнездо, тогда хоть беги из страны на край света или устраивайся на корабль судовым врачом — и до конца жизни ничего больше, только пьяный угар да сетования на судьбу всем, кто готов тебя слушать. Так что не будем к этому возвращаться. Но за доброе намерение — спасибо.

— Ну как хотите, — сказал Уимзи. — А я обдумаю еще раз все, что вы нам тут рассказали, и, если мне придет в голову что-нибудь умное, дам знать.

— Отлично, — рассеянно ответил гость и взял шляпу и трость у камердинера, появившегося по звонку Уимзи. — Спокойной ночи, господа, еще раз спасибо, что с таким терпением выслушали меня, позволили отвести душу… Да, кстати, — доктор задержался у самой двери, — а как вы собираетесь связаться со мной, если не знаете ни как меня зовут, ни моего адреса?

Лорд Питер рассмеялся:

— Я — великий сыщик Орлиный Глаз, вы еще обо мне услышите, это я вам гарантирую.

 

Глава 3. С ПОЛЬЗОЙ ДЛЯ СТАРЫХ ДЕВ

— А правда, что вы думаете об этой истории? — заинтересованно спросил на следующее утро Паркер. Прежде чем отправиться в Ноттинг-Дейл на поиски автора анонимных писем, предпочитавшего сохранять инкогнито, инспектор заглянул к Уимзи, чтобы вместе позавтракать и кое-что обсудить. — Лично мне показалось, что наш новый приятель чересчур возомнил о себе и о своих медицинских познаниях. Его подопечная вполне могла скончаться от сердечного приступа. Она ведь была очень больна и далеко не молоденькая.

— Может быть, и так. Хотя, по твердому моему убеждению, раковые больные исключительно редко вот так вдруг отправляются на тот свет. Они цепляются за жизнь изо всех сил, это как-то очень заметно. Однако, если бы не поведение племянницы, я бы не придал значения его рассказу. Ты обратил внимание, как умело она подготовила окружающих к мысли, что тетушка умирает?

— Конечно. Я тоже об этом подумал во время рассказа доктора. Но если разобраться, что она такого сделала? Ни задушить, ни отравить тетку она не могла — никаких следов. А та тем не менее умерла. Так, может быть, все-таки права племянница, а наш самоуверенный эскулап ошибается?

— Все может быть. Конечно, мы знакомы только с его версией произошедшего, и про племянницу и сиделку знаем только с его слов, а он явно не беспристрастен. Кстати, об этой сиделке никак нельзя забывать. Ведь она была последним человеком, видевшим старую даму перед самой кончиной. И она же делала ей последний укол.

— Все верно, только при чем здесь укол? Если что-нибудь и ясно в этом случае, так только то, что укол не имеет никакого отношения к смерти больной. А может, сиделка ляпнула что-то такое, что вывело старуху из себя, вот сердце и не выдержало? Маразм маразмом, но напугать или разозлить ее было не трудно. Например, сиделка могла завести разговор о смерти, а старая дама к этой теме была чрезвычайно чувствительной.

— Ах! — воскликнул лорд Питер. — А ведь я тоже хотел кое-что с тобой обсудить. Ты заметил, какую зловещую роль сыграл в этой истории нотариус?

— Приехал, бедняга, издалека, надеялся поговорить о завещании, но ему быстренько указали на дверь.

— Да. А может, он рассчитывал склонить клиентку переписать завещание в пользу человека, о котором мы прежде не слыхивали? Но не сумел добиться своего и решил подослать к ней новую медсестру?

— Пожалуй, это чересчур хитроумно, — засомневался Паркер. — Он ведь не знал, что невесту врача собираются уволить. Впрочем, возможно, он был в сговоре с племянницей и убедил ее сменить сиделку.

— У тебя, Чарлз, тоже концы с концами не сходятся. Вряд ли племянница стала бы интриговать вместе с нотариусом, рискуя сама лишиться наследства.

— Это верно. А вот версия, что старую даму напугали и — намеренно или нечаянно — довели до приступа, на мой взгляд, небеспочвенна.

— И тогда квалифицировать случившееся как убийство нельзя. Но присмотреться повнимательнее не мешает. Кстати, я кое-что вспомнил. — Он позвонил. — Бантер, пожалуйста, отнесите письмо на почту.

— Слушаюсь, милорд.

Лорд Питер достал блокнот.

— Что ты хочешь послать? — спросил Паркер, с любопытством заглядывая через плечо.

Лорд Питер написал: «Ведь правда же, достижения цивилизации изумительны?»

Он подписал это коротенькое послание и вложил в конверт.

— Я пришел к выводу, Чарлз, что, если не хочешь получать идиотских писем, не ставь свою монограмму на подкладку шляпы.

— И что теперь? — спросил Паркер. — Надеюсь, ты не предполагаешь направить меня в бюро регистрации монограмм на розыски фамилии нашего клиента? Это все равно ни к чему хорошему не приведет, без официального разрешения я не получу доступа к их книгам, а вот скандал может быть жуткий.

— Ну что ты, — ответил Уимзи, — я не собираюсь подбивать тебя на промышленный шпионаж. Это лишнее. По крайней мере на этой стадии расследования. Но ты ведь можешь посвятить лично мне минутку твоего драгоценного времени, отложив розыск таинственного анонима, проявившего такой литературный талант в эпистолярном жанре. Мы с тобой навестим мою приятельницу. Много времени это не отнимет. И тебе, я думаю, будет интересно. Я… Вообще-то ты будешь первым, кого я туда привожу. А уж она-то как обрадуется!

Он рассмеялся. Несколько самодовольно, как показалось Паркеру. Инспектор смущенно вздохнул. Хотя они знали друг друга давно и близко, Уимзи впервые заговорил о чем-то личном. Чрезмерной откровенностью лорд Питер не отличался; он не то чтобы скрывал что-то от Паркера, отнюдь, но некоторых тем решительно избегал. Сегодняшняя откровенность знаменовала новый этап в их отношениях, они становились более доверительными. И нельзя сказать, что Паркеру это понравилось. Его собственная жизнь протекала в строгом соответствии с несколько ригористическими принципами морали среднего класса, к которому он принадлежал по рождению и воспитанию. Теоретически инспектор допускал существование иных моральных устоев, действующих в мире лорда Питера, но не задумывался о том, как к ним относиться, пока не столкнулся с результатом применения их на практике.

— Само собой, это только эксперимент, — смущенно продолжал Уимзи, — хотя она довольно уютно устроилась в маленькой квартирке в Пимлико. Ты же можешь сейчас пойти со мной, так ведь, Чарлз? Мне хочется вас познакомить.

— Да, конечно, — поспешно сказал Паркер. — Мне тоже будет очень приятно. А… И давно… Ну это?..

— Мы с ней договорились всего пару месяцев назад, — сказал Уимзи, направляясь к лифту. — Но, кажется, у нас неплохо получилось. Конечно, мне так намного удобнее.

— Ясно, — сказал Паркер.

— Ты же понимаешь, мне не хочется распространяться на эту тему, пока вы не познакомились друг с другом, — продолжал болтать Уимзи, с излишней горячностью хлопая дверьми лифта. — Ты сам увидишь, мы нашли совершенно новую форму взаимоотношений. Как мне кажется, прежде такого не было. Знаю-знаю, еще Соломон заявил, что, мол, нет ничего нового под солнцем, но он в этом деле плохой судья, и говорило в нем раздражение: у него сильно испортился характер из-за всех этих жен и изложниц, как выразился сынишка одного моего хорошего приятеля.

— Да-да, — согласно кивал Паркер, думая про себя: «Дурачок! Он-то, бедняга, надеется, что у него все пойдет по-другому, не так, как у всех остальных».

— Все дело в отдушине, — убежденно говорил Уимзи. — Эй! Такси! Каждому нужна отдушина. Пожалуйста, Сент-Джордж-сквер, 97 а… Нельзя же обвинять женщину, что и ей тоже нужна отдушина. Зачем из-за этого горячиться? Так ведь? Все равно бесполезно. Дайте же человеку отдушину, это гораздо милосердней, чем издеваться в книжках. Можно подумать, большая заслуга — писать эти их книги. Особенно в наше время. Что ни книга — то или скука смертная, или автор по-английски двух слов связать не умеет. Верно я говорю?

Мистер Паркер поспешил согласиться, и лорд Питер углубился в самые дебри литературы. Такси наконец остановилось рядом с высоким некрасивым домом. Их во времена королевы Виктории соорудили во множестве, каждый предназначался для одной семьи, которую должен был обслуживать целый рой неутомимых слуг, снующих вверх-вниз по лестницам, а в наше время разгородили переборками и превратили в доходные дома, состоящие каждый из полудюжины неудобных каморок.

Лорд Питер нажал кнопку звонка, которая располагалась выше всех остальных, и наконец расслабился. Под кнопкой виднелась табличка с фамилией Климпсон.

— Шестой этаж, — объяснил он, — быстро ей не спуститься, понимаешь, в доме нет лифта. Но она отказалась снять квартиру подороже. В ее положении, как ей кажется, это было бы не совсем удобно.

Хотя мистер Паркер несколько удивился умеренности запросов леди, но от сердца у него отлегло, и, поставив ногу на скобу под входной дверью, он приготовился терпеливо ждать. Однако не прошло и двух минут, как дверь распахнулась. Перед ними предстала худая энергичная женщина средних лет с резкими чертами болезненно-желтого лица. На ней были строгий темный жакет с юбкой и блузка с высоким воротником, на длинной цепочке болталось множество разнообразных подвесок, а волосы с проседью она убирала под сеточку — по моде, которая отошла в прошлое еще в царствование короля Эдуарда.

— Ой, лорд Питер! Как я рада вас видеть! Вы сегодня довольно рано и, надеюсь, извините за беспорядок в гостиной. Входите же. Списки совсем-совсем готовы. Я закончила их еще вчера вечером. По правде говоря, я как раз, ну вот буквально сию минуту, собиралась с ними к вам, оставалось только надеть шляпу. Очень-очень надеюсь, что вы не сочтете мои труды напрасной тратой времени. Знаете, там есть несколько любопытнейших фактов. Но вот вы здесь собственной персоной, такая любезность, милорд!

— Ну что вы, мисс Климпсон. А это мой друг, инспектор Паркер, я вам о нем говорил.

— Здравствуйте, мистер Паркер. Может быть, нужно говорить «инспектор»? Простите, если ошибусь, я еще ни разу не попадала в лапы полиции. Надеюсь, я вас не обидела? Милости прошу, пойдемте со мной. Лестница, боюсь, может показаться вам чересчур длинной, но, надеюсь, вы ничего не имеете против. Мне так нравится жить высоко наверху. Тут воздух значительно лучше, и, знаете, мистер Паркер, благодаря доброте лорда Питера у меня такой изумительный, такой прекрасный вид сверху на Лондон. По-моему, лучше работается, когда человек не чувствует себя «в темнице, в оковах, в узах», как сказал Гамлет. Ах ты, Боже мой! Опять миссис Уинботтл оставила ведро на лестнице! И опять в самом темном углу. Сколько раз я ей говорила! Пожалуйста, держитесь ближе к перилам, тогда вы его не заденете. Ну, последний пролет. Вот мы и дома. Еще раз прошу извинить за беспорядок. По-моему, все кухонные предметы, когда в них больше нет надобности, кажутся такими уродливыми. И такими гадкими и грязными — если уж называть вещи своими именами. Какая жалость, что умные люди все еще никак не придумают самоочищающуюся посуду или тарелки, которые мылись бы сами собой, правда ведь жалко? Присаживайтесь, пожалуйста. Я вас не задержу. И, лорд Питер, пожалуйста, курите, я буквально обожаю запах ваших сигарет — аромат восхитительный! — и потом вы никогда не забываете их потушить.

Маленькая комнатка показалась Паркеру необыкновенно опрятной, несмотря на то что каждый свободный дюйм площади занимала какая-нибудь безделушка или фотография. Только на подносе стояли тарелка с крошками, использованная чашка и лежала горкой яичная скорлупа — вот и весь так называемый «беспорядок». Мисс Климпсон тут же навела чистоту, вынеся поднос из гостиной.

Озадаченный, Паркер осторожно опустился в небольшое креслице, на котором в качестве украшения лежала твердая толстенькая подушечка, мешавшая откидываться на спинку. Лорд Питер расположился в проеме окна на подоконнике и, закурив сигарету, обхватил руками колени. Мисс Климпсон, чопорно сидевшая за столом, устремила на него благодарный взгляд. Какая трогательная сценка, черт побери!

— Я очень внимательно проанализировала все эти случаи, — начала мисс Климпсон, взяв со стола толстую пачку отпечатанных на машинке листов. — Боюсь, мне пришлось сделать довольно много заметок, но вряд ли счет от машинистки будет уж очень велик. Почерк у меня разборчивый, и пишу я почти без ошибок. Господи! Сколько грустного рассказали мне некоторые из этих женщин! Я постаралась вникнуть во всякую мелочь, и, знаете, мне очень помог священник. Как мне кажется, в большинстве случаев ваша помощь будет небесполезной. Может быть, мы возьмемся…

— Это не срочно, мисс Климпсон, — поспешно прервал ее лорд Питер. — Не волнуйся, Чарлз, наша деятельность не имеет ничего общего с защитой животных или с обеспечением матерей-одиночек фланелевыми пеленками. Позже я тебе все расскажу. А сейчас, мисс Климпсон, нам понадобится ваша помощь в одном деликатном деле.

Мисс Климпсон извлекла блокнот для заметок и приготовилась внимательно слушать.

— Расследование должно состоять из двух частей, — начал лорд Питер. — Первая часть работы довольно скучная. Вам придется, если, конечно, вы согласитесь помочь, поехать в Сомерсет-хаус и просмотреть или заставить клерков просмотреть все свидетельства о смерти, выданные в Хемпшире в ноябре 1925 года. Города я не знаю, как не знаю и фамилии усопшей. Вам нужно найти свидетельство о смерти женщины семидесяти трех лет, причина смерти — рак, непосредственная причина — сердечная недостаточность; свидетельство подписано двумя врачами, один из которых — врач из Управления здравоохранения, или полиции, или из какой-нибудь крупной больницы общего профиля. Он также может быть врачом, который подписывает свидетельства о смерти в тех случаях, когда намечается кремация. Если спросят, зачем вам эти свидетельства, можете сказать, что собираете статистику смертности вследствие раковых заболеваний, на самом же деле вам надо узнать имена усопшей и врачей, подписавших свидетельство о смерти, а также название города.

— А если я найду несколько свидетельств, отвечающих этим требованиям?

— Вот-вот! Тут-то и начинается вторая, более интересная часть работы, где ваш острый ум и замечательное чувство такта окажутся для нас неоценимым подспорьем. Вы отберете все свидетельства, отвечающие названным условиям, после этого я попрошу вас побывать в каждом из указанных там городов, провести на месте искусное расследование и выяснить, какой из них — наш. Само собой, расследование должно проводиться втайне от окружающих. Вам придется отыскать любящую посплетничать местную жительницу и заставить ее разговориться. Подыграйте ей, сделав вид, что и сами не прочь перемыть косточки ближним — я-то знаю, что это совсем не в вашем характере, но сыграть роль такой особы вам, безусловно, под силу. Так вы узнаете все, что вам нужно. Я никаких заминок и трудностей не предвижу, и, как только вы окажетесь в интересующем нас городе, все пойдет как по маслу, потому что там об этой смерти говорили взахлеб, от грязных слухов гудел весь город — вряд ли уже все забыто.

— Как узнать, туда ли я попала?

— Если у вас найдется немного времени, вы можете услышать небольшую повесть. Кстати, мисс Климпсон, когда вы окажетесь на месте, вам, естественно, придется изображать полное неведение, вы ничего не слышали, ничего не знаете. Впрочем, не мне вас учить. Чарлз, у тебя есть навык составления полицейских протоколов. Может, ты сделаешь краткий обзор событий, о которых так долго и путано рассказывал нам вчера доктор?

Собравшись с мыслями, Паркер изложил существо дела. Мисс Климпсон старалась не проронить ни слова, время от времени записывая в блокнот даты и некоторые другие подробности.

Ее серые глаза смотрели сосредоточенно и внимательно. Инспектор отметил, что она умеет выделить главное и, задав толковый вопрос, прояснить самую суть эпизода. Когда он закончил, мисс Климпсон пересказала услышанное, и Паркер похвалил ее светлый ум и хорошую память.

— Моя старинная приятельница любила повторять, что из меня получился бы неплохой нотариус, — подхватила очень довольная мисс Климпсон, — но в дни моей молодости, как вы знаете, мистер Паркер, давать образование женщинам было не принято, и у девушек не было тех возможностей, что сегодня. Как мне ни хотелось получить образование, я не осмелилась спорить с отцом, а он был категорически против образования для женщин и не уставал повторять, что не видит смысла умножать число дам в «синих чулках». Жуткий был консерватор, как вы, молодежь, его бы назвали.

— Не огорчайтесь, мисс Климпсон, — сказал Уимзи, — вы обладаете достоинствами, которые нам насущно необходимы, и довольно редкими достоинствами, так что можно считать, нам крупно повезло. Знаете, хотелось бы, чтобы вы как можно скорее приступили к работе.

— Я сейчас же отправляюсь в Сомерсет-хаус, — решительно заявила леди, — и сразу дам вам знать, как только буду готова выехать в Хемпшир.

— Очень хорошо, — сказал, поднимаясь, лорд Питер, — а теперь сделаем ручкой и откланяемся. Да! Хорошо, что вспомнил. Нужно снабдить вас деньгами на путевые расходы и тому подобные мелочи. Как мне кажется, вам больше всего подойдет роль независимой женщины с кое-какими средствами, которая хочет обосноваться в небольшом уютном городке. Изображать богатую женщину, на мой взгляд, не стоит, большие деньги людей к откровенности не располагают. По-моему, вам лучше всего остановиться на ежегодном доходе, скажем, около восьмисот, фунтов в год — благодаря тонкому вкусу и знанию жизни вам будет несложно подобрать подходящие аксессуары и создать именно такое впечатление. Позвольте прямо сейчас выписать чек на пятьдесят фунтов, а когда вы подготовитесь к отъезду, пожалуйста, сообщите мне, что еще вам потребуется.

— Господи! — начала мисс Климпсон. — Я не…

— Само собой, дело есть дело, — может быть, чересчур поспешно прервал ее Уимзи, — и вам, как обычно, придется отчитаться в расходах.

— Естественно, — с достоинством произнесла мисс Климпсон. — Ия немедленно напишу расписку.

Ой, какая неприятность, — через пару секунд пробормотала она, шаря в сумочке, — у меня, похоже, кончились все однопенсовые марки. Надо было бы запастись сегодня утром. Это на меня не похоже, я всегда ношу с собой блок с марками, но вчера миссис Уильямс одолжила у меня последнюю: она отправляла сыну срочное письмо в Японию. Если позволите, я сию минуту…

— Кажется, у меня с собой есть марки, — вмешался Паркер.

— Ой, большое спасибо, мистер Паркер. Вот вам два пенса. Мелочь у меня есть всегда, знаете, для газовой колонки и тому подобное. Такое разумное изобретение, очень удобно, и никогда никаких споров среди жильцов, кто сколько потратил газа или воды. Большое спасибо. А теперь я напишу поперек марки свою фамилию. Так и сделаем, верно? Мой дорогой папочка очень бы удивился, узнав, что его дочь превратилась в деловую женщину. Он всегда говорил, что женщине незачем вникать в денежные дела. Но времена меняются, не правда ли?

Несмотря на протесты, она прошла все шесть пролетов вниз, не прекращая говорить, спустилась с ними к самой входной двери, и они оказались на улице.

— Можно тебя спросить? — начал было Паркер.

— Ты ожидал увидеть нечто совсем иное, так ведь? — серьезно сказал лорд Питер.

— Конечно, — подтвердил Паркер.

— Видно, недаром я всегда говорил, что у тебя грязные мысли. Вот ведь беда, самый близкий друг, а думает про тебя черт-те что. Самому небось стыдно?

— Не дури. Кто такая эта мисс Климпсон?

— Мисс Климпсон, — сказал лорд Питер, — это живое свидетельство расточительности нашей системы правления. Возьмем электричество. Или энергию рек. Или приливы. Взгляни на солнце. Ежесекундно в пространстве безвозвратно теряются миллионы единиц энергии. Тысячи старых дев, буквально перенасыщенных полезной, бьющей через край энергией, нашей идиотской социальной системой вытеснены в пансионы и гостиницы, коммуны и водолечебницы иди на должности компаньонок, где их потрясающая энергия собирания и распространения сплетен, мощь неудержимого их любопытства расходуются впустую или даже во зло обществу, в то время как деньги налогоплательщиков затрачиваются на оплату работы, для которой эти женщины прямо-таки созданы Провидением и которая неэффективно, со скрипом выполняется плохо приспособленными для этих задач полицейскими, например такими, как ты. Боже мой! Один этот факт должен подвигнуть человека писать письма Джону Булю. А шустрые молодые идиоты вместо того пишут книги — «Пожилые женщины» или «На краю взрыва», — в которых свысока поучают несчастных, как им жить; а отъявленные пьяницы сочиняют о них глупые песенки.

— Ну разошелся! Уймись наконец! — прервал лорда Питера Паркер. — Значит, мисс Климпсон — что-то вроде твоего агента-осведомителя?

— Она — мой язык и уши, — произнес драматическим тоном Уимзи, — и прежде всего она — мой нос. Это она задает вопросы, которые молодой мужчина задать женщине просто не в состоянии. Она — ангел, который бросается в брешь — туда, где дурак набьет себе шишек на голове. Мисс Климпсон способна обнаружить черную кошку в темной комнате. По сути дела, она сама — кошкин ус.

— Неплохая мысль, — одобрил Паркер.

— Скажешь тоже, неплохая! По-моему, просто блестящая. Впрочем, неудивительно, ведь кто придумал-то? Согласись, люди буквально мечтают рассказать о себе, нужно только умело завести разговор. А кого отправляет к ним полиция? Мужика с огромными лапищами и блокнотом — человека, чья жизнь проходит в невнятном бормотании всяких там «эт-самое» и «гм-м». Я же посылаю к ним милую даму с вязанием на спицах, увешанную брякающими цепочками и бусами. Конечно, она тут же начинает расспрашивать всех обо всем, а как же иначе? Ничего другого от нее и не ждут. Она никого не спугнет, никого не насторожит. Ей не повредит некоторая экспансивность, наоборот, все, что способствует расширению круга ее знакомств, может только приветствоваться. В будущем, я уверен, потомки воздвигнут мне памятник с надписью:

Мужчине,

который сделал счастливыми тысячи никому не нужных женщин без всякого ущерба их скромности и без особого напряжения его собственных сил.

— Если бы только ты научился говорить поменьше, — пожаловался его друг. — А что это за отчеты, отпечатанные на машинке? Уж не занялся ли ты благотворительностью на старости лет?

— Ну что ты! — воскликнул Уимзи и, может быть, чересчур поспешно бросился к проезжавшему мимо такси. — Я тебе позже все-все расскажу. Это мое маленькое изобретение — страховка от будущих погромов на случай социалистической революции. «Товарищ, как ты распорядился своим огромным богатством?» — «Я покупал первоиздания». — «Аристократ! Вздернуть его на первом же фонаре!» — «Погодите! Пощадите меня! Я возбудил дело против пяти сотен ростовщиков, которые высасывали последние соки из рабочего люда». — «Товарищ, ты правильно поступил. Мы сохраним тебе жизнь. Более того, тебя ожидает служебное повышение — ты назначен золотарем!» Вот так-то. Нужно идти в ногу со временем. Товарищ водитель, подкинь-ка нас к Британскому музею. Может, тебя куда-нибудь подвезти, Чарлз? Нет? Ну, до встречи! Покамест сохраняются прежние порядки, я поработаю над манускриптом двенадцатого века о Тристане.

Паркер с задумчивым видом вошел в автобус, следующий в западном направлении, и уже через полчаса приступил к рутинному опросу женского населения Ноттинг-Дейла. В этой среде, как он полагал, таланты мисс Климпсон не получили бы должного признания.

 

Глава 4.

НАВЯЗЧИВЫЕ ИДЕИ

Письмо от мисс Александры Катерины Климпсон лорду Питеру Уимзи:

«Миссис Хамильтон Бадж (для передачи мисс Климпсон), в собственном доме «Фэйрвью», Нельсон-авеню, Лихемптон-Хантс.

29 апреля 1927 г.

Многоуважаемый лорд Питер!

Я счастлива, что могу наконец-то обрадовать Вас, сообщив, что после двух неудачных (!) заходов я все-таки нашла нужный город. Свидетельство о смерти Агаты Досон — то самое, о котором говорил д-р Карр, а спровоцированный им скандал до сих пор на слуху, что, конечно, характеризует человеческую натуру не с лучшей стороны. Мне повезло: я сняла две симпатичные комнатки: гостиную и миленькую спальню совсем рядом с Уэллингтон-авеню, где проживала мисс Досон. Моя хозяйка — очень милая женщина, хотя и любит посплетничать (!). Это ли не прекрасно!! За свои две комнаты с полным пансионом она запросила три с половиной гинеи. Надеюсь, Вы не сочтете меня страшной транжиркой, ведь Вы сами настаивали на необходимости производить впечатление состоятельной леди. Прилагаю список моих расходов по сегодняшнее число включительно. Извините, мне пришлось упомянуть среди прочих статей также и расходы на нижнее белье, и, к сожалению, немалые. Но в последнее время шерсть так подорожала, а каждая деталь моего туалета должна все-таки соответствовать моей (предполагаемой!) социальной позиции. Я тщательно перестирала каждый предмет собственными руками, чтобы вещи не выглядели чересчур новыми, а то это может вызвать подозрение!! Но Вы, должно быть, думаете, что у нас еще и конь не валялся, а она все — хиханьки да хаханьки (простите мне грубоватое народное (!!) выражение!). На следующий же день по прибытии сюда я сообщила миссис Бадж, что страдаю ревматизмом (это совершеннейшая правда, таково единственное и — увы! — печальное наследство, полученное мной от предков, любивших приложиться к рюмочке портвейна!), и попросила назвать адреса врачей, ведущих прием больных неподалеку от нас. Тут же воспоследовал длинный-пре-длинный список врачей с не менее продолжительным панегириком песчаной почве и здешнему климату, который она считает исключительно полезным для здоровья. Я заявила, что предпочту лечиться у пожилого врача, так как, по моему твердому убеждению, на нынешнюю молодежь положиться нельзя. Миссис Бадж охотно со мной согласилась, я без труда направила беседу в нужное русло, и вскоре она выложила мне все и о болезни мисс Досон, и о том, как д-р Карр «ухлестывал» (ее собственное выражение!) за медсестрой. «Я никогда не верила в добросовестность первой сиделки, — сказала миссис Бадж. — Она только прикидывалась, что работает не за страх, а за совесть. Тоже мне умница, курсы медицинские она кончила! Да хоть ты трижды выучись, проку с тебя никакого все равно не будет. Рыжая лиса, хитрюга, нахалка\ А эти ежедневные визиты д-ра Карра к мисс Досон, эти его высиживания целыми днями у бедной больной — и все зачем? Да у него было только одно на уме — шашни с сестрой Филлитер. Ничего удивительного, что мисс Уиттейкер, бедненькая, наконец не выдержала и указала ей на дверь. А по-моему, это нужно было сделать гораздо раньше. Да разве скажешь про д-ра Карра, что он был внимателен к своей больной, он-то всех уверял, что здоровье старой леди в полном порядке, а ведь мисс Уиттейкер чувствовала, что ее тете стало хуже, и еще накануне, перед кончиной, говорила ему, что боится самого страшного».

Я спросила, знакома ли она с мисс Уиттейкер. Как Вы уже поняли, мисс Уиттейкер — это племянница.

Не совсем, отвечала миссис Бадж, хотя они, конечно, встречались на общих собраниях в приходе. Тем не менее ее словам можно верить, она знает, что говорит, ведь сестра ее служанки работает горничной у мисс Уиттейкер. Ну что Вы скажете?! Вот это удача! Вы же представляете, как эти девицы перемывают косточки своим господам!

Я постаралась осторожно расспросить миссис Бадж о викарии, мистере Тредголде, и, к своей радости, выяснила, что он исповедует англокатолицизм, так что я смогу посещать церковь (св. Они-сима) без всякого ущерба для своей совести, на что, как Вы сами понимаете, я бы ни за что не согласилась, даже ради Вас, милорд. Надеюсь, Вы не истолкуете это мое заявление превратно. Но все к лучшему, я написала в Холборн викарию церкви св. Эдфрида, с которым хорошо знакома, и попросила рекомендовать меня мистеру

Тредголду. Итак, я не сомневаюсь, что вскоре мне удастся познакомиться с мисс Уиттейкер, ведь она почитается здесь как «один из столпов истинной церкви»! Надеюсь, использование церкви Господа Бога нашего в мирских интересах не будет там, наверху, сочтено святотатством, ведь Ваша цель — это Истина и Справедливость (!), а достойная цель, возможно, послужит оправданием моему иезуитскому поведению!!!

Вот и все, что мне удалось пока сделать, но обещаю не лениться и писать сразу, как только появятся какие-то новости. Кстати, почтовый ящик расположен весьма удобно, прямо на углу Уэл-лингтон-авеню, и, выскочив ненадолго из дому, я всегда смогу собственноручно опустить письмо, так что ни одна живая душа (!) его не увидит, а заодно бросить взгляд на дом мисс Досон, который ныне стал собственностью мисс Уиттейкер.

Искренне Ваша (смею Вас в этом уверить) Александра Катерина Климпсон».

* * *

Рыжеголовая миниатюрная медсестричка окинула гостя быстрым, недоверчивым взглядом.

— Не волнуйтесь, — сказал он, извиняясь, — я не собираюсь ни предлагать вам купить по случаю партию мыла и граммофонов, ни просить о пожертвовании в пользу разорившихся пену-с-пива-сдувателей. Благотворительность к моему визиту не имеет никакого отношения. Я — лорд Питер Уимзи, причем самый что ни на есть настоящий. То есть я хочу сказать, что лорд — это титул, а не христианское имя, как, например, у Мишеля Барона. Мне нужно задать вам пару вопросов, и, если по-честному, мне нечем оправдать свое вторжение. Вы читаете «Ньюс оф де уорлд»?

Сестра Филлитер подумала было, что ее намерены пригласить ухаживать за душевнобольным и что пациент сам пришел просить об этом.

— Иногда просматриваю, — ответила она осторожно.

— Ага, ну так, может, вы обратили внимание на мое имя, оно фигурировало в нескольких последних отчетах об убийствах и тому подобном. Я, понимаете ли, сыщик. Хобби у меня такое. По-моему, это не самый опасный для общества способ разряжаться и давать выход естественной любознательности, которая в противном случае обратилась бы внутрь и стала причиной самокопания и предрасположенности к самоубийству. Расследование — занятие естественное и здоровое: в меру двигаешься, в меру сидишь за столом, а кроме всего прочего, оно тренирует и воспитывает ум.

— Теперь я знаю, кто вы такой, — медленно произнесла сестра Филлитер. — В деле сэра Джулиана Фрика вы были свидетелем обвинения. Вам удалось доказать, что он — убийца, так ведь?

— Совершенно верно, и ничего приятного в этом не было, — сказал лорд Питер. — А сейчас я занят похожим делом, и мне очень бы пригодилась ваша помощь.

— Присядьте, пожалуйста, — подавая пример, сказала сестра Филлитер. — А каким образом я оказалась причастна к вашему делу?

— По Лихемптону вы знакомы с доктором Эдуардом Карром. Он добросовестный, хотя и не слишком искушенный в житейской мудрости человек. Про змеиную мудрость, которую рекомендует Библия, в его случае вообще говорить не приходится.

— Как? — воскликнула она. — Значит, вы думаете, это было убийство?

Лорд Питер несколько секунд внимательно разглядывал ее лицо. У сестры Филлитер были выразительные, довольно крупные руки с сильными, плоскими суставами. Сейчас они лихорадочно сжимали подлокотники кресла. Глаза под ровными, густыми бровками сверкали нетерпеливым любопытством.

— Ни в коей мере, — спокойно возразил он. — Но меня, конечно, интересует ваше мнение на этот счет.

— Мое мнение? — Она успела взять себя в руки. — Вы же понимаете, я не имею права высказываться о своих больных.

— Но ведь вы себя уже выдали, — улыбнувшись, сказал лорд Питер. — Хотя мне, безусловно, придется сделать поправку на вашу убежденность в правоте доктора Карра и в верности его диагноза.

— Да, но личные чувства тут ни при чем. То есть я вот что хочу сказать: моя помолвка с доктором Карром не влияет на мою оценку случаев смерти от рака. Мне довелось ухаживать за его больными, среди них было множество больных раком, и я знаю, что он почти никогда не ошибается в диагнозе. Тут его мнению можно доверять. Это я знаю точно так же, как знаю, что ездить с ним опасно и что машину водить он не умеет.

— Ну хорошо. Будем считать: раз он говорит, что объяснить смерть болезнью нельзя, значит, так оно и есть. С этим вопросом мы покончили. Теперь о самой мисс Досон. До меня дошли слухи, что перед смертью у нее появились кое-какие странные фантазии. Говорят, она тронулась в рассудке.

— И этого я не скажу. Конечно, под воздействием морфия большую часть суток она проводила в бессознательном состоянии. Но ко времени моего увольнения, как бы это сказать, никаких сдвигов у нее не было. Это верно, покладистой ее не назовешь, но знаете ли, и в лучшие свои дни она была женщиной с норовом.

— Да, но доктор Карр говорил, что у нее возникли бредовые идеи об отравлении.

Рыжеволосая сестричка с силой провела ладонями по ручкам кресла. Она заметно колебалась.

— Если вас останавливает чувство профессионального долга, — сказал лорд Питер, сообразив, что мешает ей быть откровенной, — так я должен сказать, что вместе со мной этим делом занимается мой друг, инспектор Паркер из Скотланд-Ярда, и это в какой-то мере уполномочивает меня на сбор свидетельских показаний.

— Ну, раз так, я, наверное, могу говорить свободно. Что там было и какие у нее возникли бредовые идеи, я так и не разобралась. Мне лично ничего подобного наблюдать не приходилось. Ни антипатии, ни страха передо мной старая леди не выказывала. Как правило, пациент так или иначе себя выдаст, коль скоро у него появилось предубеждение против сиделки. А бедная мисс Досон всегда была со мной милой и доброй. На прощание она поцеловала меня, подарила небольшой подарок и сказала, что ей жаль со мной расставаться.

— И она спокойно принимала пищу из ваших рук, не раздражалась, не нервничала?

— Нет, ничего такого. Правда, последнюю неделю мне не позволяли приносить ей еду. Мисс Уиттейкер сказала, что у мисс Досон разыгралось воображение, появились страхи передо мной и навязчивые мысли об отравлении, и потому она будет кормить ее сама.

— Очень любопытно! Так, значит, это мисс Уиттейкер впервые упомянула о небольших отклонениях в психике больной?

— Да. И попросила не волновать мисс Досон и не заговаривать с ней на эту тему.

— И вы послушались?

— Естественно. Я ни за что не стану заводить разговор на неприятные для больного темы. Ни к чему хорошему это не приведет.

— Может быть, мисс Досон делилась своими страхами еще с кем-нибудь? Например, с доктором Карром?

— Нет. Как говорила мисс Уиттейкер, к доктору Карру ее тетя тоже относилась с опаской, так как считала, что он заодно со мной. Слухи, которые поползли после кончины мисс Досон, еще раздули эту историю. Хотя, конечно, она могла заметить, как мы переглядываемся или потихоньку переговариваемся друг с другом, и прийти к мысли, что мы что-то замышляем.

— А с домашней прислугой она разоткровенничаться не могла?

— В то время в доме как раз появились новые девушки. Вряд ли она стала бы говорить им о своих подозрениях, а я тоже не имею привычки обсуждать состояние здоровья своих подопечных с их прислугой.

— Ну конечно, конечно. А почему уволились служанки, прежде работавшие в доме? Меня интересует, сколько человек уволилось, когда они покинули дом и все вместе или в разное время?

— Уволились двое. Сестры. Одна постоянно колотила посуду, и мисс Уиттейкер пришлось ее уволить. Ее сестра ушла вместе с ней.

— Ну хорошо. Естественно, не всякая хозяйка способна с легкой душой выдержать, когда по полу разлетается вдребезги любимый фарфор. Так. Значит, увольнение не было вызвано… Это случилось не потому…

— Это случилось не потому, что они не смогли ужиться с сиделкой, вы это имели в виду? — улыбнулась сестра Филлитер.

— Девушки они были очень обязательные, хотя и не слишком умные.

— Ну ладно. А не могли бы вы припомнить один довольно-таки странный эпизод, который помог бы нам кое-что разъяснить? Мне рассказывали о некоем посещении, которое необычайно расстроило вашу больную. Нотариус приходил при вас?

— Нет. Мне рассказывал доктор Карр. А он не знал ни как зовут нотариуса, ни зачем он приходил.

— Какая жалость! — сказал лорд Питер. — Я возлагал на него большие надежды. Вообразите, в доме неожиданно появляется стряпчий с какими-то документами и ведет со своей клиенткой таинственную беседу, а потом исчезает, не забыв оставить наказ, чтобы за ним обязательно послали, если настроение клиентки переменится. Согласитесь, картинка впечатляющая. Если бы не нотариус, возможно, я бы отнесся к рассказу доктора Карра и к его медицинской загадке без должного внимания. Так, значит, он больше так и не появился? А писем от него не было?

— Не знаю. Однако… Погодите минутку, мне кое-что вспомнилось. А ведь и при мне с мисс Досон однажды случилась истерика, она тогда говорила что-то в том же роде… Мол, ее до срока хотят свести в могилу.

— Когда это случилось?

— За пару недель до моего увольнения. Мисс Уиттейкер как раз поднялась к ней с почтой и, кажется, с деловыми бумагами, которые нужно было подписать. Из-за них-то мисс Досон и расстроилась. Я как раз вернулась с прогулки и нашла ее в ужасном состоянии. Девушки, прислуживавшие в доме, могли бы вам рассказать больше, они в то время убирались на лестнице и слышали, как кричала мисс Досон. Они тут же побежали за мной и позвали к ней. Сама я, естественно, их ни о чем не расспрашивала

— не дело, если медсестра будет сплетничать с прислугой за спиной у работодательницы. Мисс Уиттейкер сказала, что тетя получила от нотариуса письмо, которое ее разозлило.

— Ну что ж, может быть. А вы не помните, как звали служанок?

— Как их звали? Сейчас, сейчас… У них была какая-то смешная фамилия, дай Бог памяти… Гоутубед! Правда, смешно? Я бы иначе ни за что не припомнила. Берта и Эвелин Гоутубед. Не знаю, где они сейчас, но разыскать их, наверное, будет нетрудно.

— Теперь я попрошу вас на время забыть о христианской терпимости и о законе про клевету, — еще один последний вопрос: какая она, мисс Уиттейкер?

Выражение лица сестры Филлитер неуловимо изменилось.

— Высокая, красивая, хотя, быть может, не слишком женственная, с решительными манерами, — раздумчиво сказала сестра. У нее был вид человека, прилагающего неимоверные усилия в стремлении к объективности. — Очень опытная и умелая медсестра, вы ведь знаете, она работала в Королевской бесплатной больнице для бедных, до того как поселилась вместе с тетей. Она, по-моему, прекрасно сыграла бы роль старшей медицинской сестры на сцене. Я была ей не по душе, как и она — мне; лорд Питер, я лучше сразу скажу: не забывайте ко всему, рассказанному мной про нее, добавлять крупицу милосердия. Однако мы обе хорошо знаем свою работу и относились друг к другу с уважением.

— Скажите на милость, мисс Филлитер, почему она вас не любила? Что касается меня, простите за неуклюжий комплимент, никого симпатичнее я давно не встречал.

— Даже не знаю, — сказала сестра и зарделась, — но неприязнь ко мне становилась ощутимее день ото дня. Вы… Может, и до вас донеслись слухи, которыми тогда полнился город? Обо мне и докторе Карре, что мы… О, это было ужасно, по возвращении в больницу у меня состоялся страшно неприятный разговор со старшей сестрой. И распространяла слухи, конечно, мисс Уиттейкер, кто же еще?

— Да, но вы ведь обручились с доктором Карром? — мягко проговорил лорд Питер. — Так что не стоит обращать внимания на злые языки. Конечно, приятного в этом мало, да что ж теперь…

— Но старшая сестра сказала, что якобы я пренебрегла своими обязанностями и оставила больную без ухода. А я ни за что больную не брошу. Ни за что!

— Ну конечно. Это понятно. Но, может, сам факт вашей помолвки с доктором Карром был непереносим для мисс Уиттейкер? Кстати, она сама с кем-нибудь обручена?

— Нет. Вы думаете, это ревность? Но доктор Карр не давал ни малейшего повода… Ни малейшего…

— Прошу вас! Пожалуйста, не тревожьтесь, — воскликнул лорд Питер. — Слово какое — «тревожиться»! Пушистое, домашнее, как котенок. А что касается доктора Карра, с его стороны, может, и не было никаких авансов. Но вы же не станете отрицать, что он человек обаятельный. Согласны со мной?

— Раньше я и сама так думала, — утвердительно кивнула мисс Филлитер, — но после смерти мисс Досон мисс Уиттейкер навлекла на него столько неприятностей, что я поневоле отказалась от этой мысли.

— Но ведь она, кажется, не возражала против вскрытия?

— Открыто нет. Но, лорд Питер, вы же понимаете, как легко все вывернуть наизнанку и представить в глазах окружающих в черном свете. Поговоришь с одной соседкой, потом с другой, там скажешь словцо, тут бросишь намек — и готово дело. А ведь есть еще чаепития в приходе. Я там не бывала, но можно вообразить, что это такое.

— Не знаю, что вам и сказать. Пренебрежения люди не прощают и от злости готовы на любую пакость.

— Вы, наверное, правы, — сказала мисс Филлитер и задумалась. — Да, но обида на доктора Карра не может толкнуть на убийство ни в чем не повинной старушки, — вдруг выпалила она.

— Вы уже вторично говорите об убийстве, — посуровел Уимзи.

— Но доказательств, что было совершено убийство, нет.

— Я знаю.

— Однако вы подозреваете, что старая дама была убита?

— Подозреваю.

— И считаете, что убила ее племянница?

— Да, мисс Уиттейкер.

Лорд Питер подошел к эркеру, в глубине которого стояли комнатные цветы в горшках, и в задумчивости провел пальцем по листику азиатского ландыша. Воцарившееся молчание нарушила кругленькая медсестра, которая стремительно ворвалась в комнату и только потом повернулась к двери, постучала и со смешком провозгласила:

— Простите за вторжение, Филлитер, вы сегодня нарасхват. К вам доктор Карр.

Не успела она произнести последнее слово, как вошел д-р Карр. Он увидел Уимзи и остолбенел.

— А ведь я вас предупреждал, что вскоре дам о себе знать,

— приветливо сказал лорд Питер. — Ибо Шерлок — имя мое, и Холмс — мое призвание. Рад вас видеть, доктор Карр. Ваше небольшое дельце двигается помаленьку, но я вижу, мне тут больше делать нечего, так что честь имею кланяться — я улетучиваюсь.

— Как он сюда попал? — раздраженно потребовал объяснений д-р Карр.

— Разве не ты его прислал? А мне он понравился, — сказала сестра Филлитер.

— Он сумасшедший, — сказал д-р Карр.

— Он — умница, — возразила рыженькая медсестра.

 

Глава 5. СЛУХИ

— Так, значит, вы собираетесь перебраться в Лихемптон насовсем, — сказала мисс Мергатройд. — Это просто замечательно. Надеюсь, вы останетесь в нашем приходе. Воскресные собрания у нас немногочисленны: слишком много равнодушных, а еще больше протестантов. Ну вот! Петля спустилась! Какая досада! Должно быть, мне в назидание — так, мол, тебе и надо: не отзывайся дурно о протестантах! Не беда, вот и подняла петлю. Мисс Климпсон, а где вы думаете снять дом?

— Я еще ничего не решила. Арендная плата растет не по дням, а по часам, но покупку дома, боюсь, мне не осилить. Нужно все продумать и все со всех сторон рассмотреть. Хотелось бы снять дом в этом приходе и, если получится, поближе к церкви. Как вы думаете, викарий может помочь найти что-нибудь подходящее?

— Наверное. А тут очень мило, и соседи — все такие приличные люди. Вам понравится. Вы ведь, кажется, остановились на Нельсон-авеню, миссис Тредгалд не ошибается?

— Да, у миссис Бадж, в «Фэйрвью».

— Там вам будет удобно. Она очень милая женщина. Хотя рот у нее не закрывается никогда. А может, она знает, кто собирается сдавать дом? Ей ведь всегда все известно.

— Да-да-да! — сказала мисс Климпсон, бросаясь в открывшуюся брешь с быстротой, которая сделала бы честь самому Наполеону. — Она говорила что-то про дом на Уэллингтон-авеню. Кажется, его вскоре будут сдавать.

— На Уэллингтон-авеню? Странно. Мне казалось, я всех на этой улице знаю. Может быть, Парфитсы? Им давно пора сдвинуться с места. Не прошло и семи лет, как они впервые заговорили о переезде. Я уж сочла, что это они так, больше для разговора. Миссис Писгуд, слышите? Мисс Климпсон говорит, что Парфитсы наконец решились сменить квартиру!

— Не может быть! — воскликнула миссис Писгуд, поднимая от вязания и выкатывая на мисс Климпсон глаза, вызывавшие в памяти театральный бинокль. — Вот так новость! Наверное, это из-за брата миссис Парфитс, он приехал на прошлой неделе. Похоже, будет жить у них, это и решило дело. Теперь им не обойтись без третьей спальни, ведь не сегодня-завтра девочки вернутся из школы-интерната. По-моему, переезд — как раз то, что им нужно. Пора, давно пора. Брат миссис Парфитс, похоже, человек состоятельный, поддержит материально, да и детям так будет лучше. Интересно, где они собираются обосноваться? Наверное, в одном из новых домов на Уинчестер-роуд, хотя, конечно, тогда им придется обзавестись машиной. Впрочем, машина для них — вещь совершенно необходимая, хотя бы из-за шурина. Я так думаю, он себе купит машину сам, но им тоже разрешит пользоваться.

— Помнится, миссис Бадж называла какое-то другое имя, — поспешно прервала ее мисс Климпсон. — Она говорила о мисс… Как ее? Мисс Уиттейкер, кажется.

— Мисс Уиттейкер?! — хором воскликнули обе дамы. — Нет, не может быть!

— Мисс Уиттейкер обязательно поделилась бы со мной, если бы собралась переезжать, — настойчиво убеждала собеседниц мисс Мергатройд. — Мы ведь с ней большие друзья. По-моему, миссис Бадж излишне поторопилась и выдает желаемое за действительное. Как это некоторые умудряются высасывать удивительные истории буквально из пальца?

— На вашем месте я бы тоже не стала спешить с выводами и без достаточных оснований осуждать ближних, — укоризненно покачала головой миссис Писгуд. — Что-то в этом есть. Милая мисс Уиттейкер пару раз заговаривала со мной о своем желании заняться разведением кур. Осмелюсь утверждать, это были не пустые слова, она всегда и во всем со мной советуется. Значит, наконец-то решилась приступить к делу.

— Вообще-то миссис Бадж не говорила, что мисс Уиттейкер собирается уезжать, — вмешалась мисс Климпсон. — Она сказала, что мисс Уиттейкер недавно потеряла какую-то близкую родственницу и, как ей кажется, чувствует себя неуютно одна в большом доме.

— Ах! В этом вся миссис Бадж! — сказала миссис Писгуд и многозначительно покачала головой. — Она, конечно, замечательный человек, но не всегда понимает, что говорит. Правда, мне и самой эта мысль не раз приходила в голову. Только на днях я сказала бедненькой мисс Уиттейкер: «Дорогая, после кончины тети вам, наверное, одной тоскливо?» Как мне лично кажется, лучше бы ей выехать из этого дома или найти кого-нибудь, кто поселится вместе с ней. Молодая женщина, а живет одна, по-моему, это не совсем естественно, и я ей так и сказала. Вы знаете, мисс Климпсон, я ведь всегда говорю все, что думаю.

— Ну конечно, миссис Писгуд, я сама такая, — немедленно откликнулась мисс Климпсон. — И вот что я тогда сказала миссис Бадж: «Значит, о смерти старой леди ходили какие-то странные слухи? Я вас правильно поняла?» Видите ли, она говорила, что это печальное событие было омрачено некоторыми побочными обстоятельствами, а мне, сами понимаете, совсем не улыбается жить в доме, о котором ходит дурная слава. Я бы чувствовала себя не в своей тарелке. — Говоря это, мисс Климпсон была в высшей степени искренна.

— Ну что вы, да ничего такого там не было! — горячо запротестовала мисс Мергатройд. Миссис Писгуд, которая прервала свою речь с одной-единственной целью — придать своему лицу выражение таинственной значительности и только-только собиралась открыть рот, была буквально выброшена из разговора и принуждена отступить на задний план. — Это все злые языки. Смерть мисс До-сон была совершенно естественной. Совершенно. И для бедняжки воистину счастливым избавлением от страданий, ведь в последние дни у нее были просто кошмарные боли. В разразившемся скандале виноват доктор Карр. Должна признаться, этот молодой человек мне никогда не нравился; он поднял шум единственно для того, чтобы себя возвеличить. Как будто врач может знать наперед, когда Господу будет угодно призвать к себе бедную страдалицу. Да, мисс Климпсон, многообразны обличья, в которых выступают человеческие гордыня и тщеславие. Кое-кто скорее бросит тень на невинную жертву, чем откажется от собственных заблуждений. Бедная мисс Уиттейкер! Что ей пришлось пережить! Но было доказано, и с непреложной точностью, что в этом деле ровным счетом ничего такого нет, и, я думаю, теперь молодому человеку должно быть очень стыдно.

— На этот счет, мисс Мергатройд, — сказала миссис Писгуд, — существуют два мнения. Вот что я вам скажу, мисс Климпсон, по-моему, все-таки нужно было провести официальное дознание в отношении смерти мисс Досон. Я стремлюсь идти в ногу со временем, и доктор Карр, по-моему, очень способный молодой человек, хотя, конечно, не похож на семейного врача, к которому так привыкли и о котором мечтают пожилые люди. И очень жаль, что уволили сестру Филлитер, потому что от этой дурехи Форбс пользы столько же, сколько от головной боли, как говорит мой брат. И он прав, тысячу раз прав. Не знает она своей работы, никуда от этого не уйдешь.

— Сестра Форбс — очень милая молодая женщина, — взвилась мисс Мергатройд, покраснев от злости: ведь ее причислили к пожилым людям!

— Вполне возможно, — хладнокровно возразила миссис Писгуд, — но вы же не станете отрицать, что однажды она чуть не отправилась на тот свет, приняв по ошибке девять гранов каломели вместо трех. Она сама мне об этом рассказывала, а что случилось один раз, вполне могло произойти и во второй.

— Мисс Досон никто ничего не давал, — сказала мисс Мергатройд. — К тому же все мысли сестры Форбс были сосредоточены на уходе за больной, а не на шашнях с врачами. Ей, конечно, не повезло: доктор Карр так и не смог ей простить, что она заняла место его пассии, очень легкомысленной молодой особы.

— Неужели вы думаете, — спросила мисс Климпсон, — что он отказался подписать свидетельство о смерти и поднял шум, только чтобы насолить сиделке? Врачи так не поступают.

— Конечно, не поступают, — сказала миссис Писгуд. — И если в голове у человека есть хоть капля здравого смысла, он ни за что так не подумает.

— Большое спасибо, миссис Писгуд, — воскликнула мисс Мергатройд, — спасибо вам за все… я этого…

— Знаете ли, я что думаю, то и говорю, — перебила ее миссис Писгуд.

— А я благодаря Господу и в мыслях не держу недоброжелательности, — парировала мисс Мергатройд.

— Ну, я бы не сказала, что ваши мысли отличает какая-то особенная любовь к ближнему, — возразила миссис Писгуд.

К счастью, в эту самую минуту расстроенная мисс Мергатройд сделала спицей неверное движение и с маху потеряла двадцать девять петель. Жена викария, некоторое время наблюдавшая за битвой со стороны, почувствовала, что пора вмешаться, и поспешила к ним с тарелкой пшеничных лепешек. С появлением нового человека мисс Климпсон, придерживавшаяся принципа всегда упорно бить в одну точку, снова завела разговор о доме на Уэллингтон-авеню.

— Не могу вам сказать ничего определенного, — отвечала ей миссис Тредголд, — но вот и сама мисс Уиттейкер! Пойдемте к моему столику, я вас познакомлю, и вы сами у нее спросите. Вы должны понравиться друг другу, она тоже ужасно добросовестная и очень много для нас делает. Ах да! Миссис Писгуд, мой муж хотел бы выслушать ваши соображения по поводу выступления хора мальчиков. Сейчас он как раз обсуждает этот вопрос с миссис Файндлейтер. Пожалуйста, выскажите ему свою точку зрения — он так ценит ваше мнение.

Таким образом эта прекрасная женщина развела спорящих, отправив миссис Писгуд к клирику под миротворную сень церкви, а мисс Климпсон отбуксировала к креслу у чайного столика.

— Милая мисс Уиттейкер, познакомьтесь, пожалуйста, с мисс Климпсон. Она — ваша ближайшая соседка с Нельсон-авеню. Надеюсь, ей у нас понравится и она захочет остаться в нашем городе и приходе.

— Это было бы чудесно, — сказала мисс Уиттейкер.

При первом же взгляде на Мэри Уиттейкер у мисс Климпсон мелькнула мысль, что она совсем не на месте в этом собрании прихожанок церкви св. Онисима. Красивые, крупные черты лица, холодный, властный вид и спокойствие были бы как нельзя более кстати в конторе нотариуса или бизнесмена.

У Мэри Уиттейкер были приятные манеры уверенного в себе человека, и одевалась она прекрасно. Отличал ее и свой стиль: покрой платья разве что строгой изысканностью линий напоминал мужской костюм, но никак не подчеркивал достоинств ее статной фигуры. Еще до знакомства с мисс Уиттейкер в воображении мисс Климпсон возник неясный образ молодой женщины, чьи страстные порывы пригашены долгими годами, проведенными рядом с деспотичной старухой, а желания свелись к одному — освободиться наконец от оков: может быть, и для нее найдется жених, прежде чем молодость безвозвратно канет в прошлое. Симптомы этой болезни были хорошо знакомы мисс Климпсон. Благодаря большому и грустному опыту, приобретенному в унылой череде дешевых меблированных комнат и пансионов, а также из наблюдения за бесплодными потугами обитательниц этих убогих жилищ сохранить женственность мисс Климпсон с ужасающей точностью могла поставить диагноз с первого взгляда или только по тону голоса, произносящего «Здравствуйте…». Тут было другое. Светлые глаза, лихой разлет красиво очерченных бровей. И однако, было что-то смутно знакомое в ясном взгляде мисс Уиттейкер. Мисс Климпсон и прежде встречала такой взгляд, хотя где и когда — сказать не могла. Живописуя прибытие в Лихемптон и свой визит к здешнему викарию, она обильно сдабривала рассказ похвалами здоровому воздуху и песчаной почве Лихемптона, а про себя продолжала ломать голову над новой задачей. Но память упрямо отказывалась сообщить решение. «Ничего, утро вечера мудренее, сон принесет разгадку, — подумала мисс Климпсон, — а покамест, пожалуй, не стоит говорить про дом, для первого знакомства покажется чересчур назойливо».

Но судьба распорядилась иначе и одним махом свела на нет и благоразумное решение мисс Климпсон, и все тщательно построенное здание ее дипломатии.

Роль богини возмездия, Эринии, сыграла младшая из барышень Файндлейтер, та самая, которая больше других любила поболтать. С охапкой детского белья она подбежала к ним и плюхнулась на край софы рядом с мисс Уиттейкер.

— Мэри, миленькая! Что же ты мне ничего не сказала? Значит, ты уже начала действовать и на днях собираешься купить птицеферму? Ты уже так много успела, а я ничего не знаю! И вообще, я обо всем узнаю в последнюю очередь и от других, а ты упорно молчишь! Как тебе не стыдно, ты же обещала рассказывать мне обо всем!

— Но я и сама ничего не знала, — холодно ответила мисс Уиттейкер. — Кто тебе сказал эту чушь?

— Ну, миссис Писгуд говорила, что услышала об этом от…

Тут мисс Файндлейтер запнулась. Как быть? Она еще не была представлена мисс Климпсон и не знала, как ее назвать. «Эта леди» — так могла сказать какая-нибудь продавщица, «мисс Климпсон» — нельзя, ведь они еще официально незнакомы, «новая жиличка миссис Бадж» — тоже в глаза не скажешь. Пару секунд она нерешительно колебалась, потом улыбнулась мисс Климпсон и умоляющим тоном сказала:

— Вы — наша новая помощница, правда? Позвольте мне самой представиться вам. К чему формальности, раз мы все равно заняты одним делом? Пусть наша совместная работа в приходе послужит мне рекомендацией, хорошо? Мисс Климпсон, так ведь? Я очень рада знакомству с вами. Ну как, Мэри, скажи, правда, что ты собираешься сдать свой дом мисс Климпсон, а сама уедешь в Элфорд и примешься за разведение кур?

— Какая ерунда, конечно, нет. И кроме всего прочего, мы с мисс Климпсон встречаемся впервые в жизни.

Тон мисс Уиттейкер позволял предположить, что, если бы зависело от нее, первая встреча оказалась бы и последней.

— Ах, простите! — совсем не смутившись, весело и игриво вскричала мисс Файндлейтер. — Кажется, мне не следовало этого говорить вслух. Неловко получилось. Но ведь я была уверена, что миссис Писгуд знает что говорит.

И она повернулась к мисс Климпсон.

— Да нет же, это ошибка! — энергично запротестовала наша леди. — Мисс Уиттейкер, какое же мнение у вас теперь сложится обо мне! Естественно, ничего подобного я не говорила. Просто упомянула — так, между прочим, — что я собираюсь, а вернее, только подумываю снять дом недалеко от прихода — вы же понимаете, насколько это удобно. Взять, например, заутрени или дни всех святых… И кто-то из дам предположил, только предположил, не больше, — я сейчас уже не помню, кто именно, — что вы, может быть, решитесь сдать дом — пусть не сейчас, но спустя какое-то время. Уверяю вас, это все. — Мисс Климпсон не слишком придерживалась истины, но успокаивала свою совесть иезуитскими рассуждениями о том, что там, где на кон поставлено так много, позволительно слегка отклониться от истины. — А мисс Мергатройд сразу же расставила все точки над «і», заявив, что вы ни о чем подобном не помышляете, а если бы и надумали сдать дом, то и тогда не стали бы ничего предпринимать, не посоветовавшись с ней.

Мисс Уиттейкер рассмеялась.

— Зачем мне с ней советоваться, — сказала она, — когда для этого существуют агентства по сдаче недвижимой собственности внаем. Впрочем, я собиралась сдать дом, но никаких конкретных шагов в этом направлении еще не предпринимала.

— Так значит, тебя все-таки тянет уехать из города! — воскликнула мисс Файндлейтер. — Как хорошо! И ты посвятишь себя сельскому хозяйству, да? Я тоже мечтаю оказаться вдали от дурацких теннисных партий и прочей чепухи, хочется жить поближе к земле, на лоне природы. Вы ведь читали Шейлу Кей-Смит?

Мисс Климпсон Шейлу Кей-Смит не читала, зато она всегда любила Томаса Харди.

— Это ужасно — обитать в маленьком городишке, вроде нашего, — продолжала мисс Файндлейтер. — Тут только и есть что горшки с ландышами да мелочные пересуды. Мисс Климпсон, вы даже не представляете, сколько здесь, в Лихемптоне, сплетен. Милая Мэри, уж я-то знаю, как тебе надоел наш город, особенно после всех этих дурацких слухов и скандала с жутким доктором Карром. Ты хочешь избавиться от дома, и тебя можно понять. Наверное, в нем стало не слишком уютно?

— Почему же неуютно? — бесстрастно спросила мисс Уит-тейкер. А может быть, слишком бесстрастно? Мисс Климпсон чуть не вскрикнула: тон голоса мисс Уиттейкер внезапно напомнил ей ту самую готовность обороняться, какая сквозит в быстром, настороженном взгляде никому не нужной старой девы, заявляющей каждому встречному-поперечному, что она терпеть не может мужчин.

— Ну как же! — сказала мисс Файндлейтер. — А смерть тети? По-моему, это ужасно, когда кто-то умирает. Милая мисс Досон! Хотя, конечно, смерть была милосердной к ней, она избавила ее от страданий, но все равно…

Мисс Климпсон тут же отметила про себя ее нерешительный тон. Еще бы, ведь мисс Файндлейтер говорит не то, что думает. На уме у нее — атмосфера подозрительности, сгустившаяся вокруг мисс Уиттейкер.

— Да, но почти в каждом доме кто-нибудь когда-нибудь умер, — сказала мисс Уиттейкер. — Не знаю, почему из-за смерти мисс Досон поднялся такой шум. Это выше моего понимания. Мы ведь обычно не слишком чувствительны к прошлой жизни незнакомых людей. Возьмем, например, эпидемии и катастрофы, случившиеся много лет назад. Или даже сегодняшние события в Китае. Мне лично кажется, что никто всерьез о них не задумывается. Вот если бы большевики объявились в Гайд-парке, революция произвела бы на британцев гораздо большее впечатление.

Мисс Климпсон согласно кивнула. В тот же вечер она написала лорду Питеру письмо:

«Мисс Уиттейкер пригласила меня на чай и сказала, что любит свой дом на Уэллингтон-авеню наравне с сельской жизнью, она так к нему привязана, что не мыслит жизни вдали отсюда.

На протяжении всего вечера она каждым словом и жестом старалась подкрепить свое заявление. Так и просятся на язык слова Гертруды из «Гамлета»: «По-моему, эта дама слишком щедра на уверения!» А принц Датский мог бы продолжить: «Пусть себе кляча брыкается!» — если уместно такое выражение о даме. Шекспир приводит меня в восторг. Всегда-то у него найдется подходящая случаю цитата!»

 

Глава 6. ОБНАРУЖЕНА МЕРТВОЙ

— Знаешь, Уимзи, по-моему, тут ты попал впросак, — заявил Паркер. — Не вижу никаких оснований предполагать что-то необычное в смерти мисс Досон. Да и доказательств у тебя нет, за исключением разве глупых сплетен да мнения самонадеянного докторишки.

— Чарлз, у тебя мозги канцелярской крысы, — ответил друг. — Страсть к доказательствам притупляет твое чутье и отрицательно воздействует на блестящий некогда интеллект. Ты чересчур цивилизован, в этом твоя беда. В сравнении с тобой я — дитя природы. «Среди нехоженых дорог, где ключ зеленый бил, меня узнать никто не мог и мало кто любил», что, возможно, не так уж и плохо. Я знаю, знаю определенно, что это дело с гнильцой.

— С чего ты взял?

— С чего взял? Да с того. Знаю же я, например, что с букетом прославленного лафита урожая 1876 года, который эта каналья Петтигру-Робинсон осмелился испробовать на мне вчера вечером, далеко не все в порядке. Вино оказалось с душком. Тут то же самое.

— С душком! Черт побери! Нет ни следов яда, ни следов насилия! Мотива преступления тоже нет! И наконец, нет никакой возможности что-либо кому-либо доказать.

Лорд Питер взял из портсигара кубинскую сигару и с артистической небрежностью закурил.

— Послушай, — сказал он, — хочешь пари? Ставлю десять к одному, что Агата Досон была убита, двадцать к одному, что это сделала Мэри Уиттейкер, и пятьдесят к одному, что меньше чем через год я приведу ее на скамью подсудимых. Ну так как? Принимаешь?

Паркер засмеялся.

— Я — бедный человек, ваша светлость, — шутливо взмолился он.

— Вот видишь! — торжествующе воскликнул лорд Питер. — Ты и сам чувствуешь тут какой-то подвох. Будь ты уверен в себе, разве стал бы раздумывать? Сказал бы мне: «Попрощайся со своими деньжатами, дружище!» — и привет! Что может тебя остановить, раз ты уверен в своей правоте?

— Я пожил на белом свете и знаю, что ни в чем нельзя быть уверенным до конца, — ответил инспектор. — Впрочем, — добавил он осторожно, — я готов поставить на кон, ну, скажем, м-м-м… пол кроны.

— Сказал бы лучше сразу двадцать пять фунтов, — возразил лорд Питер, — возможно, тогда я бы отнесся с пониманием к твоей предполагаемой «бедности», но, просадив полкроны, по миру с сумой не пойдешь, значит, будем считать, пари принято.

— И что ты намерен делать? — саркастически спросил Паркер. — Потребуешь произвести эксгумацию тела и возьмешься заново отыскивать следы яда? Или прикажешь похитить мисс Уиттейкер и на галльский манер применить к ней пытку третьей степени?

— Совсем нет. Я шагаю в ногу со временем. Моим оружием станет психология. Как сказано в Псалмах: «И сеть ее, которую она скрыла для меня, да уловит ее самое». Предполагаемая преступница сама себя выдаст.

— Ну-ну! Тебе, конечно, виднее! — насмешливо произнес Паркер.

— В общем, да. Психология считает раз и навсегда установленным фактом, что преступник не знает ни минуты покоя, он не умеет хладнокровно ждать развития дальнейших событий. И всегда…

— Возвращается на место преступления?

— Помолчал бы лучше, когда тебя не спрашивают! Преступник всегда занят одной' единственной мыслью: как замести следы преступления, а заметать-то бывает нечего, но он все равно суетится и тем самым навлекает на себя недоверие, а следом идут пункт за пунктом: Подозрение, Расследование, Доказательство вины, Осуждение и Виселица. Выдающиеся юристы писали… Впрочем, хватит, не будем без нужды тревожить дух св. Августина, да и зачем понапрасну метать бисер моего красноречия! Ладно, слушай, я помещу во все газеты вот это объявление. Мисс Уиттейкер, как я думаю, в наш золотой век журналистики прессу почитывает. Так мы одним выстрелом убьем двух зайцев.

— Ты хочешь сказать: за двумя зайцами погонимся — ни одного не поймаем, — заворчал Паркер. — Ну-ка покажи. «Берту и Эвелин Гоутубед, работавших по найму у мисс Агаты Досон, в Лихемптоне, Уэллингтон-авеню, просят связаться с мистером Дж. Мерблзом из Степл-Иннской корпорации адвокатов. Мистер Мерблз располагает сведениями, которые могут представлять для них определенный интерес».

— Ну как, по-твоему, неплохо? — спросил Уимзи. — Объявление должно возбудить подозрения у самого невинного человека. Мое тебе слово, мисс Уиттейкер не может не попасться на удочку.

— Каким образом?

— Еще не знаю. Но это и любопытно. Надеюсь, ничего плохого со стариной Мерблзом не случится. Мне бы не хотелось его потерять. Он — классический образец семейного поверенного. Впрочем, риск — необходимое условие его профессии.

— Честное слово, ты невозможен. Хотя, конечно, с девушками поговорить не мешает, раз уж ты намерен разузнать поподробнее про житье-бытье мисс Досон. Слуги всегда все знают.

— Важны также мотивы поступков мисс Уиттейкер. Помнишь, сестра Филлитер сказала, что еще до ее ухода прислуга была уволена. А при каких странных обстоятельствах уволили ее саму? Чего стоит один только довод, что мисс Досон якобы не хочет брать еду из ее рук? К сестре Филлитер она относилась прекрасно, и вдруг такое недоверие! Стоит присмотреться повнимательнее и к уходу девушек. Почему их уволили через три недели после истерического припадка с мисс Досон? Создается впечатление, что из дому старательно выпроваживали всех, кто мог хоть что-нибудь рассказать об этом ее припадке.

— Я тебя не понимаю, ведь нам известна вполне основательная причина увольнения девушек?

— Это битье-то посуды — основательная причина? Да брось ты, в наши дни трудно найти хорошую прислугу. Хозяйки давно привыкли к беспечности и разгильдяйству слуг, сейчас все не так, как в добрые старые времена. Да и насчет истерики у меня тоже есть кое-какие вопросы. Почему мисс Уиттейкер выбрала для своих дел ту самую минуту, когда опытная и знающая медсестра Филлитер была на прогулке? Почему она обратилась к тетушке с просьбой подписать какой-то мало приятный для той документ об аренде или не об аренде, об этом пока помолчим, как раз тогда, когда мисс Филлитер не было в доме? Если разговоры о делах расстраивали мисс Досон, почему племянница не побеспокоилась о том, чтобы рядом была медсестра, которая в случае чего сможет оказать неотложную помощь?

— Да, но мисс Уиттейкер — тоже опытная медсестра. Наверное, она и сама сумела бы справиться с приступом?

— Не сомневаюсь, что она очень опытна, — с ударением сказал Уимзи.

— Ладно уж. В тебе говорит предубеждение. Но что касается объявления — Бога ради. Оно не повредит.

Лорд Питер, задумавшись, молчал. Челюсть его отвисла, придав длинному, узкому лицу слегка глуповатое, нерешительное выражение, вызывающее в памяти героев П. Г. Вудхауса.

— Значит, ты считаешь… — начал он. — Ох! Да что там! — Уимзи решительно нажал кнопку звонка. — Значит, не повредит, говоришь? Бантлер, проследите за тем, чтобы это объявление публиковалось во всех газетах до тех пор, пока я не дам отбой.

* * *

Впервые объявление появилось во вторник утром. Всю последующую неделю не случилось ничего из ряда вон выходящего, разве только мисс Климпсон прислала письмо, в котором с некоторым беспокойством сообщала, что младшая мисс Файндлейтер подвигла наконец мисс Уиттейкер к конкретным шагам в деле разведения кур. Они вдвоем пустились в объезд птицеферм по соседству, которые в журнале «Птицеводство» были объявлены к продаже; их поездка по округе предположительно должна продлиться несколько недель. Мисс Климпсон высказывала опасения, что в подобных обстоятельствах она не в состоянии эффективно продолжать расследование и не может оправдать свое более нем щедрое жалованье. Она, однако, успела подружиться с мисс Файндлейтер, которая обещала сообщать ей обо всех их начинаниях. Лорд Питер поспешил ответить на письмо и успокоить ее щепетильную совесть.

В следующий вторник в квартире Паркера раздраженно зазвонил телефон. Инспектор как раз был занят ритуальной ссорой с домоправительницей, у которой была весьма устойчивая и столь же неприятная привычка переваривать рыбу, предназначенную ему на завтрак, так что по вкусу она становилась похожа на сено.

— Это ты, Чарлз? — раздался в трубке голос лорда Питера. — Послушай, Мерблз получил-таки письмо об этой девушке, Берте Гоутубед. В прошлый четверг она исчезла из своего жилища, и квартирная хозяйка очень обеспокоена ее отсутствием. Ей на глаза попалось наше объявление, и она собирается к нам, рассказать все, что знает. Не сможешь ли ты заглянуть в Степл-Инн часов в одиннадцать?

— У меня работы выше головы, — сказал Паркер. — Неужто не можешь управиться без меня?

— Еще как могу! — ворчливо прогудел голос в трубке. — Я рассчитывал доставить тебе удовольствие. Неблагодарное животное, у тебя нет никакого интереса к этому делу.

— Ну, как сказать, ты же знаешь, я в это убийство не верю. Ну ладно, только, пожалуйста, не ругай меня, распугаешь девиц на телефонной станции. Может, мне все-таки удастся вырваться. В одиннадцать, говоришь? Хорошо. Да, послушай!

В ответ раздался щелчок аппарата.

— Повесил трубку! — проворчал Паркер. — Берта Гоутубед… Гм-м! Я мог бы поклясться…

Инспектор потянулся через стол за газетой, прислоненной к банке с джемом, и, поджав губы, прочитал заметку, которая броскими заголовками привлекла к себе его внимание за несколько секунд до того, как вошла домоправительница и начался их ежедневный скандал по поводу разваренной рыбы.

Газета сообщала: «Официантка обнаружена мертвой в лесопарке Эппинг. В ее сумочке найдена пятифунтовая банкнота».

Он снова поднял телефонную трубку и попросил оператора соединить его с Уимзи. В аппарате послышался голос камердинера.

— Его светлость принимает ванну, сэр. Не будете ли вы так любезны подождать, пока я передам ему трубку?

— Конечно, конечно, — сказал Паркер.

В аппарате снова послышался щелчок. Наконец издалека донесся слабый голос лорда Питера.

— Алло!

— Квартирная хозяйка упоминала, где работала Берта Гоутубед?

— Да, конечно, официанткой в ресторанчике «Корнер-хаус». Откуда такой нежданный интерес? То ты меня и слушать не желаешь, а то внезапно в ванной осаждаешь. Смотри-ка, звучит, как песенка из мюзик-холла, причем наименее изысканного сорта. О, я молю тебя, прошу, ответь же!

— Ты что, еще не видел газет?

— Естественно, нет. Пресса и прочая чепуха стоит в моем расписании на втором месте после завтрака. Ну и что там, в газетах? Чем они нас сегодня порадуют? Историей с похищением? Или снижением подоходного налога на шесть пенсов?

— Да помолчи ты, балбес! Дело нешуточное. Ты опоздал.

— Опоздал? Куда?

— Сегодня утром Берта Гоутубед была найдена мертвой в лесопарке Эппинг.

— О Господи! Мертвой? Как? Отчего?

— Неизвестно. Может быть, отравление. Или сердечная недостаточность. Никаких следов насилия. Или ограбления. И не за что зацепиться. Я сейчас же еду в Скотланд-Ярд и приступаю к расследованию.

— Да простит меня Господь, Чарлз. Знаешь, когда ты сказал, что объявление не повредит, у меня возникло какое-то нехорошее чувство. Мертва! Бедная девочка! Чарлз, это я ее убил! О черт! Мокрый весь. В ванной чувствуешь себя незащищенным и беспомощным. Послушай, беги в Скотланд-Ярд и расскажи все, что знаешь, а я присоединюсь к тебе буквально через какую-то долю секунды. Ну вот, теперь по крайней мере уже совершенно ясно, что это убийство.

— С чего ты взял? Смерть Берты Гоутубед может быть случайным совпадением, не имеющим никакой связи с твоим объявлением.

— Как так «может»? Этак и свиньи могут летать. Пошевели мозгами, Чарлз. Кстати, в газете ничего не было про сестру?

— Было. В кармане костюма Берты найдено письмо, благодаря которому ее опознали. В прошлом месяце Эвелин вышла замуж и уехала в Канаду.

— Это спасло ей жизнь. В Англии ей грозит смертельная опасность. Нужно связаться с ней и предупредить. А заодно расспросить обо всем, что ей известно. Ну, пока. Пора одеваться. О черт!

Щелк! Телефонная линия снова замерла, и Паркер, без сожаления покинув разваренную рыбу, выскочил из дому и припустил вниз по Лэмз-Кондуит-стрит к остановке трамвая, торопясь в Вестминстер.

* * *

Шеф Скотланд-Ярда, сэр Эндрю Маккензи, был старинным другом лорда Питера. Он милостиво принял взволнованного молодого человека и внимательно выслушал сбивчивый его рассказ об умершей от рака, завещании и о публикации объявлений на последних страницах газет.

— Да, удивительное совпадение, — сказал он снисходительно, — и я могу понять ваши чувства. Но не надо расстраиваться. Забудьте ваши опасения. Я видел отчет полицейского врача, он совершенно уверен, что смерть этой девушки вызвана естественными причинами. Никаких следов насилия. Конечно, придется проделать дополнительное обследование, но нет оснований предполагать, что она убита.

— Да, но что она делала в лесу?

Сэр Эндрю пожал плечами.

— Можно попытаться получить ответ и на этот вопрос. Но, вы сами знаете, молодых людей куда только не заносит. Да и жених у нее как будто имеется. Служит, кажется, на железной дороге. Коллинз отправился его допросить. Но она могла забрести в лес не только с ним.

— Да, но если ее приятель не помог ей отправиться на тот свет, то почему он оставил ее в лесу одну — умирающую или уже мертвую?

— Вы бы, конечно, так не поступили, я понимаю. Но допустите на минутку, что девушка изменила своему возлюбленному, что с ней был женатый мужчина, — и вдруг сердечный приступ, она мгновенно умирает — с сердечниками такое случается. Ее партнер сам перепугался до смерти — и исчез. Такое тоже нам не в новинку.

Но ему так и не удалось убедить лорда Питера.

— И давно она умерла?

— Дней пять или шесть назад, как считают наши медики. То, что ее нашли, само по себе удивительно. В ту часть леса редко кто забредает. Случайно несколько молодых людей углубились в лес со своими собаками. Один эрдель-терьер унюхал тело.

— Оно было замаскировано?

— Я бы не сказал. Девушка лежала в кустах, как будто прежде укрылась там, играя в прятки с приятелем.

— Или, например, убийца затеял игру в прятки с полицией.

— Ну-ну. Не стану вас разубеждать, — улыбнулся сэр Эндрю. — На убийство не похоже: нет ни следов борьбы, ни ран, ни даже царапин на теле. Можете сами взглянуть в отчет о вскрытии тела. Возможно отравление. А пока, если хотите, слетайте в Эппинг вместе с инспектором Паркером и во всем убедитесь собственными глазами. Если что обнаружите, дайте мне знать.

Уимзи поблагодарил сэра Эндрю и, зайдя за Паркером в соседний кабинет, потянул его за собой.

— Кошмар! — говорил он на ходу. — Первые же наши упражнения в психологии привели к таким, я бы сказал, ощутимым результатам. Я понимаю, успехи щекочут самолюбие, но, ей-Богу, по мне, лучше бы обойтись без трупов. Давай-ка наведаемся в Эп-пингский лесопарк, а потом навестим квартирную хозяйку Берты. Кстати, у меня новая машина, надеюсь, тебе понравится.

Паркер бросил взгляд на щеголеватый, удлиненный корпус черного монстра, на вспыхивающую в лучах солнца медь выхлопных труб и подумал, что единственный способ добраться до леса без приключений — это постараться выглядеть официальным лицом. Значит, при виде всякого человека в голубой униформе на дороге придется помахивать полицейским удостоверением. Без слова протеста он втиснулся на сиденье и не столько почувствовал облегчение, сколько разозлился, когда они, словно выстреленные из катапульты, понеслись, обгоняя впереди идущие машины, без того грохота, с каким мчатся гоночные машины, — в обманчивой, предательской тишине.

— Это новый двенадцатицилиндровый «даймлер», — сказал лорд Питер, ловко обходя шедший впереди грузовик. Страх ему был неведом. — С гоночным корпусом. Сделан по специальному заказу. А до чего удобен… Куча приспособлений… Ход плавный, как у лебедя, и мотор не шумит, вообще «премиленькая канашка и хорошо воспитана — без разных там фиглей-миглей», как говорил Эдмунд Спарклер, достойный сын своей маменьки… Помнишь, он тоже не выносил рокота мотора… Я назвал ее «миссис Мердл» по этой причине… Ну а теперь поглядим, на что она способна…

И еще до прибытия на место, где было найдено тело, все, что сулил экстерьер «миссис Мердл», было с лихвой исполнено. Их появление произвело сенсацию среди присутствующих, которых сюда привело любопытство или дело. Синод фоторепортеров и журналистов, завидя Уимзи, решил, что дело обещает быть громким и вскоре выйдет на первые страницы газет, и тут же начал планомерную осаду лорда Питера, но тот довольно успешно отражал наскоки ретивых газетчиков. Паркер, к своему неудовольствию, был сфотографирован в ту самую минуту, когда он неловко извлекал свое тело из недр «миссис Мердл». Старший инспектор Уомсли поспешил любезно на помощь, попенял любопытствующим зрителям и повел его к месту происшествия.

Тело уже увезли в морг, но влажная земля все еще сохраняла его отпечаток. Лорд Питер взглянул на землю и тяжело вздохнул.

— Черт побери теплую весну, — сказал он с чувством. — Апрельские грозы и солнце — хуже не бывает. Старший инспектор, далеко подвинулось разложение?

— Да, милорд, особенно те части тела, что были на солнце. Но никаких проблем с идентификацией личности нет.

— Я так и думал. Как она лежала?

— На спине, в спокойной и естественной позе. Одежда в порядке, собственно, следов насилия вообще нет. Должно быть, она сидела, а потом почувствовала себя плохо и повалилась на спину.

— Гм-м. Дождь смыл отпечатки ног и все следы с земли. Да еще трава. Трава — это кошмар, да, Чарлз?

— Вот именно. И, кажется, ни одна веточка не поломана, так ведь, старший инспектор?

— Да, — ответил офицер, — никаких следов борьбы, как я уже указывал в своем рапорте.

— Но если она сидела здесь, а потом повалилась на спину, то под тяжестью тела тонкие ветки должны были обломиться. Верно?

Старший инспектор покосился на инспектора из Скотланд-Ярда.

— Вы считаете, что ее приволокли сюда и уложили в кустах? Так, сэр?

— Я пока что ничего не считаю, — возразил Паркер. — Однако мой долг — обратить ваше внимание на обстоятельство, которое, по моему твердому убеждению, этого заслуживает. А следы шин — чьи они?

— Нашей машины, сэр. Пришлось подъехать, чтобы забрать тело.

— Земля затоптана. Полагаю, это тоже ваши люди?

— Отчасти, сэр. Да еще компания молодых людей, которые ее нашли.

— Значит, посторонних следов вы не обнаружили?

— Нет, сэр. Но на этой неделе лило чуть ли не каждый день. Да кролики, которых в лесу во множестве. Да ласки. И других грызунов порядочно.

— Ой-ой-ой! Ладно, но, по-моему, вам стоит осмотреть местность более тщательно. Может, обнаружите какие-то следы на расстоянии. Сделайте круг и доложите, если что-то найдете. Да, вам не следует подпускать зевак слишком близко к месту происшествия. Расставьте вокруг посты и попросите праздношатающихся удалиться. Питер, ты все осмотрел?

Уимзи бесцельно ткнул палкой в дубовый пенек, стоявший в некотором отдалении от вмятины на земле. Потом наклонился и вынул из расщелины сверток. Двое полицейских суетливо заспешили к нему, но при виде находки — бутерброда с ветчиной и пустой бутылки из-под пива, завернутых в промасленную газету, — их нетерпеливый интерес мгновенно улетучился.

— Остатки от пикника, — фыркнул Уомсли, — по-моему, к происшествию отношения не имеют.

— А по-моему, имеют, и самое непосредственное, — безмятежно возразил Уимзи. — Когда точно девушка исчезла из дома?

— Так. Она ушла с дежурства в пять часов двадцать седьмого, в среду. Завтра исполнится ровно неделя, — сказал Паркер.

— А это «Ивнинг вьюз», среда и тоже двадцать седьмое, — подхватил Уимзи. — Вечерний выпуск, выходит довольно поздно. То есть до шести часов вечера его еще нет в продаже. Так что одно из двух: либо кто-то принес эту газету сюда, чтобы на ночь глядя поужинать в лесочке, либо в ней был завернут завтрак нашей девушки и ее спутника. Выбирайте, что больше нравится. Позже место было занято. Трудно вообразить веселую компанию, расположившуюся с трапезой в том самом месте, где лежит труп. Я не стану утверждать, что наличие трупа в непосредственной близости к застолью существенно отражается на аппетите. A la guerre comme к la guerre. Но мы-то живем в мирное время.

— Верно, сэр. Значит, вы считаете, что девушка умерла в среду или в четверг. Переночевать она могла у кого-то в городе.

— То есть опять любовный сюжет, — сказал Уимзи. — Удивительное стечение обстоятельств.

— Ваша правда, милорд. Я очень рад, что нашлась новая улика. Мистер Паркер, вы сами займетесь свертком или мне прихватить его с собой?

— Лучше возьмите вы, пусть все вещественные доказательства по делу хранятся у вас, сказал Паркер, протягивая руку к Уимзи, но тот не спешил расставаться со своей находкой, оглядывая и обнюхивая ее со всех сторон, словно ничего подобного в жизни не видел. — Я полагаю, что прав милорд и что сверток прибыл сюда вместе с девушкой. Все также говорит за то, что она тут была не одна. Скорее всего, вместе со своим молодым человеком. Похоже, обычная любовная история. Позаботьтесь о бутылке, старина, на ней могли остаться отпечатки пальцев.

— Заберите бутылку, — сказал Уимзи. — Пусть всегда у нас будут друзья, которым можно доверить бутылку, как сказал Дик Свивеллер. Но очень прошу, прежде чем вы займетесь нашим респектабельным железнодорожным служащим и прежде чем он услышит, что все, сказанное им, может быть использовано против него самого, бросьте взгляд, или, вернее, суньте нос в этот бутерброд с ветчиной.

— Он что, не в порядке? — спросил Паркер.

— Да нет, скорее наоборот. Удивительно хорошо сохранился благодаря восхитительным свойствам дубового пенька. Не однажды в течение веков дюжий дуб помогал британцам выстоять в борьбе с оккупантами. Дуб — вот душа нашего флота. Сердце-вина дуба — наши корабли, как поется в гимне британского флота, хотя теперь его слов никто не помнит. Но что меня по-настоящему озадачивает, так это несоответствие между бутербродом и прочим антуражем происшествия.

— Обыкновенный бутерброд с ветчиной, что в нем такого особенного?

— О боги застолья и виноделия! Какая непритязательность! Да, это бутерброд с ветчиной, но назвать его обыкновенным я бы не рискнул. Ему не пришлось увидеть ни разделочной доски забегаловки, ни прилавка универсама, ни полки с деликатесами в магазинчике на задворках города. Боров, который был заклан, чтобы приготовить лакомство, откармливался не по скучной, тупой методе деревенских гастрономов и не знаком ни с ежедневным рационом из помоев, ни с приевшимися кулинарными изысками, предлагаемыми кухонным ведром для отбросов. Оцените только этот глубокий оттенок коричневого в прослойках мяса; эту твердость и щедрость сала и розовый его перламутр, напоминающий щечку китаянки; эти темные прожилки, где черный паточный соус пропитал ветчину и сделал ее достойной стола самого олимпийца Зевеса! И теперь скажи, неразборчивый человек, круглый год питающийся одной вареной треской — и по заслугам! — скажи, как могло такое случиться, что какая-то незначительная официанточка со своим дружком, служащим на железной дороге, едут в Эппингский лес и угощаются царским бутербродом с бра-денхемской ветчиной, пропитанной угольно-черной патокой, ветчиной, которая еще совсем недавно была молодым диким вепрем, играющим средь зеленых дубрав, пока смерть не настигла его и не претворила его плоть в, по существу, нетленную и куда более великолепную материю. Нелишне добавить, что стоимость деликатеса — три шиллинга за фунт, вот аргумент, который тебе, безусловно, покажется по-настоящему веским.

— Странно, — сказал Паркер. — Я-то считал, что только богатые люди…

— Только богатые люди или те, что понимают в гастрономическом искусстве, — сказал Уимзи. — Таковы две категории, которые отнюдь не совпадают друг с другом, но бывает что пересекаются.

— Твоя находка может оказаться чрезвычайно важной, — аккуратно заворачивая вещественное доказательство, сказал Паркер, — а теперь давай-ка съездим поглядим на тело.

Осмотр тела трудно было назвать приятным, так как погода всю неделю стояла сырая и теплая, да и ласки свое дело сделали. Посему, бросив беглый взгляд на покойницу, Уимзи предоставил двум полицейским заниматься ею, а сам переключился на ее сумочку. Просмотрел письмо от Эвелин Гоутубед (ныне Эвелин Кроппер) и записал ее канадский адрес. Из внутреннего кармашка сумочки достал газетную вырезку со своим собственным объявлением и оглядел ее с обеих сторон. Потом не одну минуту посвятил разглядыванию пятифунтовой банкноты, которая лежала сложенная вместе с другими деньгами: бумажкой в десять шиллингов и семью шиллингами восемью пенсами серебром и медью. Еще в сумочке находились ключ от английского замка и компактная пудра.

— Вы, конечно, занимаетесь выяснением, когда и кому были выданы эти пять фунтов? Не правда ли, Уомсли?

— Конечно, милорд, конечно.

— Ключ, должно быть, подходит к дверям квартиры, где она проживала.

— Я тоже так думаю. Мы попросили квартирную хозяйку прийти и опознать тело. Конечно, нет никаких сомнений, что это Берта Гоутубед, но положено, значит, положено. Возможно, она расскажет что-то новое. Ну вот! — Старший инспектор выглянул из дверей морга. — По-моему, это она.

Дородная женщина, которая могла бы быть матерью погибшей девушке, да и держалась соответственно, вышла из такси в сопровождении молоденького полицейского, без труда опознала тело и, всхлипывая и причитая, повела рассказ о Берте Гоутубед.

— Она была такая симпатичная, такая милая девушка. Нет, вы только подумайте, какой ужас! Кто мог это сделать? С прошлой среды, когда она не вернулась домой, я места себе не нахожу. Сто раз себе повторила в мыслях, что лучше бы мне отрезали язык, тогда я бы ничего ей не сказала про это злополучное объявление. Да-да, вот оно, значит, вы нашли его, сэр? Страшные есть, злые люди, посулят золотые горы, соблазнят бедную девушку, а потом… Это все он, старый греховодник, а еще называет себя адвокатом! В среду я ждала ее с работы домой, а она все не шла и не шла, тогда я села и написала старому черту письмо, все написала, и что о нем думаю, и что найду на него управу, он еще попомнит меня, не будь я Доркас Гулливер. Уж меня-то ему не провести, то есть я не хочу сказать, что он станет охотиться за такой птицей, как я, мне, слава Богу, к дню Иоанна Предтечи стукнет шестьдесят лет, я ему так и написала.

Как ни переживал лорд Питер внезапную смерть девушки, но, слушая обвинительную речь в адрес почтенного мистера Мерблза из Степл-Иннской корпорации адвокатов, он не мог не улыбнуться. Пересказ послания миссис Гулливер в сильно сокращенном виде он уже слышал.

— Старика, наверное, хватил удар, — пробормотал он Паркеру. — Придется выразить ему наше сочувствие.

А миссис Гулливер продолжала причитать.

— Обе они такие славные девушки и себя соблюдали. Мисс Эвелин вышла замуж за симпатичного молодого человека из Канады. Вот ведь горе какое! Мисс Эвелин ужасно расстроится! И горемычный Джон Айронсайд тоже, они с Бертой к Троицыну дню должны были пожениться. Берта, несчастная головушка, а он сильный, солидный мужчина, работает на Южной железной дороге. И такой шутник, любит говорить: «Я беру пример с наших поездов, миссис Гулливер: тише едешь — дальше будешь, это, считай, обо мне сказано». Ой-ой-ой, как поверить, что может такое случиться? И ведь не скажешь, что она была из нынешних вертихвосток. Я не побоялась дать ей ключ от квартиры, она, бывало, поздно возвращалась с работы, когда выпадало ее дежурство, но никогда и нигде не задерживалась и никуда не ходила: только работа и дом. Вот потому-то я волновалась, что ее нет и нет. Сегодня каждый старается держаться особняком, мол, мое дело сторона: чужие заботы никому не нужны, мало ли, в какую историю можно вляпаться. Но я — не таковская, я за своих девушек переживаю. А в тот день она не идет с работы и не идет, ну я и говорю: «Помяните мои слова, ее похитил этот Мерблз».

— Миссис Гулливер, долго она у вас жила? — спросил Паркер.

— Месяцев пятнадцать, не больше, но, вот вам крест, мне достаточно пятнадцати дней, чтобы разобраться, хорошая девушка или нет. Я разбираюсь в людях, это вам всякий скажет. Поживите с мое, тоже с одного взгляда будете знать, какая она, эта юная леди.

— Они пришли к вам вдвоем с сестрой?

— Вдвоем. Зашли ко мне и спрашивают, где тут, в Лондоне, можно устроиться на работу. И ведь как повезло-то им, ведь могли попасть и в плохие руки, две молоденькие девушки из провинции. Да хорошенькие, да свеженькие.

— Миссис Гулливер, им необыкновенно повезло, что они зашли к вам, — сказал лорд Питер. — Для них это была большая удача, ведь они всегда могли обратиться к вам и получить доброе напутствие.

— Я тоже так думаю, — сказала миссис Гулливер, — конечно, я знаю, что нынешние молодые люди не очень-то следуют советам старших. Недаром говорит Библия, как ни наставляй юницу, она все равно собьется с пути. Но в голову мисс Эвелин, сейчас она миссис Кроппер, запала мечта стать тут, в Лондоне, настоящей леди, подумать только, ведь всего пару месяцев, как из услужения, хотя, конечно, что она тут нашла, не знаю. Можно подумать, не все равно, где служить: в какой-нибудь дешевенькой забегаловке на задворках Лондона или в доме богатой леди, я лично большой разницы не вижу, только работы в кафе больше да поесть не поешь с таким комфортом, как в доме. Так вот, мисс Эвелин из них двоих более смышленая, и она сумела хорошо устроиться, и еще с мистером Кроппером познакомилась — он каждый день ходил завтракать в «Корнер-хаус», так и привык к девушке и относился к ней всегда с уважением.

— Повезло ей. А вы не знаете, как возникла у них мысль о переезде в город?

— Послушайте, сэр, очень странно, что вы спросили, ведь я сама толком в этом не разобралась. Переехать в Лондон присоветовала мисс Эвелин та самая леди, у которой они были в услужении. Но, сэр, скажите сами, как так может быть, хороших девушек хозяева стараются удержать на службе, а она наоборот! Ей бы за них вцепиться обеими руками и не отпускать, так нет! Однажды мисс Берта, овечка несчастная, эта вот самая девушка, — сердце разрывается смотреть на горемычную, сэр! — так вот, Берта уронила какой-то старый чайник, наверное уж очень был дорогой, и леди ей заявила, что больше такого не потерпит, она не позволит бить ее посуду. И прогнала ее. «Уходи, — говорит, — но, — говорит, — я дам тебе прекрасную характеристику, — это она так говорит, — и ты скоро устроишься на хорошую работу. Я думаю, — говорит, — что Эвелин захочет уйти вместе с тобой, так мне, мол, придется найти кого-нибудь взамен. А почему бы вам, — говорит, — не поехать в Лондон? Там вам будет лучше, и жизнь там интереснее, чем здесь, дома». Вот как она сказала. И потом еще много чего им наговорила и совсем задурила голову, и что, мол, Лондон — такой хороший город, и работы там сколько хочешь всякой, и они как взбесились, уж так им хотелось поскорее уехать, а на прощание она сделала им подарок, дала денег, в общем, очень хорошо обошлась с ними, если говорить правду.

— Гм-м, — пробормотал Уимзи, — что-то она слишком дорожила своим чайником. А что, Берта частенько била посуду?

— Что вы, сэр, у меня в доме она ни разу ничего не разбила. Но эта мисс, — ее звали мисс Уиттейкер, — она из тех леди, которые всегда настоят на своем, все всегда должно быть по-ихне-му. Бедняжка Берта считала, что характер у мисс Уиттейкер не дай Бог, но мисс Эвелин, та, которая сейчас стала миссис Кроп-пер, она говорила, что хозяйка уволила их неспроста, что, мол, была у нее какая-то задняя мысль. Мисс Эвелин, она девушка с головой, разбирается. Но ведь, сэр, у каждого из нас есть свои недостатки, правда? По-моему, у этой леди уже был кто-то на примете на место этой бедняжки Берты, а может, и на место мисс Эвелин, той самой, что стала миссис Кроппер, ну, вы меня понимаете, — так вот она и воспользовалась первым предлогом, чтобы от них избавиться.

— Возможно, — сказал Уимзи. — Я полагаю, инспектор, что Эвелин Гоутубед…

— Теперь она миссис Кроппер, — всхлипнула миссис Гулливер.

— Я хотел сказать, миссис Кроппер, ее, конечно, уже оповестили о несчастье?

— Конечно, милорд. Мы сразу же отбили телеграмму.

— Хорошо. Пожалуйста, поставьте меня в известность, как только получите ответ.

— Конечно, милорд, мы обо всем будем докладывать инспектору Паркеру.

— Пожалуйста. Ну, Чарлз, я тебя оставляю. Мне тоже нужно послать телеграмму. А может, и ты со мной?

— Нет, спасибо, — ответил Паркер. — Если честно, я не в восторге от твоей манеры водить машину. Я человек служивый и привык соблюдать правила дорожного движения.

— Правила, вечно правила — вот твой девиз! — сказал лорд Питер. — Я навещу тебя в городе, пока!

 

Глава 7. ВЕТЧИНА И БРЕНДИ

— Ну? — сказал Уимзи, когда в тот же вечер Паркер в сопровождении Бантера вошел к нему в кабинет. — Есть новости?

— Да. Как тебе понравится новая версия преступления, которая от твоей не оставит камня на камне? Кстати, у меня есть и кое-какие вещественные доказательства в ее пользу.

— Какое преступление?

— Я говорю о происшествии в Эппинге. Ну а что касается мисс Досон, я по-прежнему не верю в убийство. Да тебе и нечем подкрепить твою версию.

— Ладно уж. Зато ты все знаешь и сейчас собираешься поведать, что Берта Гоутубед стала жертвой торговцев живым товаром.

— С чего ты взял? — брюзгливо вопросил Паркер.

— Так ведь у Скотланд-Ярда на все случаи жизни две излюбленные теории, используемые как порознь, так и вместе: торговля телом и наркотики, особенно если дело идет о молодых женщинах. Ты как раз собирался пустить в ход обе.

— Признаться, подумывал. К сожалению, эти наши теории слишком часто оправдываются. Мы разузнали, кому была выдана пятифунтовая банкнота.

— Ну и хорошо.

— Конечно, хорошо. Так вот, по-моему, тут-то собака и зарыта. Пять фунтов вместе с другими деньгами были выплачены миссис Форрест, проживающей по Саут-Одли-стрит. Я только что оттуда, провел там небольшое расследование.

— Ты уже видел эту даму?

— Нет, мы ее не застали. Соседи говорят, что она вообще редко бывает дома. Регулярных привычек рабочего человека у нее нет, ведет себя непредсказуемо и даже загадочно — видно, есть деньги, и большие. Квартира расположена над цветочным магазином, мебель красивая, стильная.

— Квартира с обслуживанием?

— Нет. Дом тихий, лифт без лифтера. Миссис Форрест обычно появляется вечером, побудет день-два и снова исчезает. Еду заказывает в магазине «Фортнем энд Мейсон». Счета оплачивает регулярно, как наличными, так и чеком. У нее приходящая домработница, которая появляется часов в одиннадцать — к этому времени миссис Форрест обычно уже уходит.

— Кто-нибудь ее видел?

— Да, конечно! Жильцы из квартиры этажом ниже и девушка, продавщица из цветочного магазина. Они описали ее довольно подробно. Высокая, одевается, пожалуй, чересчур нарядно: ондатровый палантин, туфли, у которых будто совсем нет никакого верха, зато каблуки являют собой настоящее произведение ювелирного искусства. Ну, ты представляешь. Травленая блондинка, сильный аромат восточных духов — и не захочешь — услышишь, пудра — значительно светлее, чем того требует мода, губная помада — цвета красного сургуча, мажется она сверх меры, угольно-черные брови — чтобы ошеломить, а'не обмануть взор — и розовый маникюр.

— Ну, ты даешь, Чарлз! Я не предполагал, что на досуге ты изучаешь дамскую страничку журналов.

— Она водит четырехместный «рено» темно-зеленого цвета с гобеленовыми накидками на сиденьях. Паркуется в гараже за углом. Я расспросил сторожа, он говорит, что ночью двадцать седьмого машины на месте не было, миссис Форрест выехала вечером в одиннадцать тридцать, а вернулась на следующее утро в восемь.

— Сколько израсходовано бензина?

— Это мы тоже проверили. Ровно столько, сколько нужно, чтобы доехать до Эппингского леса и вернуться обратно. И еще приходящая прислуга сказала, что в тот вечер в квартире ужинали двое, причем было выпито три бутылки шампанского. В холодильнике осталась ветчина.

— Браденхемская?

— Думаешь, прислуга в этом разбирается? Но похоже, что да — я узнал в конторе у Фортнема, что браденхемская ветчина была доставлена миссис Форрест пару недель назад.

— Убедительно. Значит, миссис Форрест, преследуя какие-то свои гнусные цели, под благовидным предлогом заманила Берту Гоутубед к себе в квартиру, поужинала с ней…

— Нет, Берта ужинала с мужчиной.

— Ну да. Миссис Форрест приглашает гостей к себе и оставляет наедине. Девушку сначала напоили до потери сознания, а потом случилось несчастье.

— Например, удар или аллергический шок из-за укола наркотика.

— Хозяева засуетились и постарались побыстрее от нее избавиться. Ну что ж, тоже может быть. Вскрытие должно дать ответ на наши вопросы. Да, Бантер, в чем дело?

— Милорд, мистера Паркера просят к телефону.

— Прости, пожалуйста, я попросил продавщиц из цветочного магазина позвонить мне сюда, как только появится миссис Фор-реет. Если она дома, я наведаюсь к ней. Ты не хотел бы составить мне компанию?

— С удовольствием.

Паркер вскоре вернулся, он весь сиял.

— Только что появилась. Поехали. Только давай возьмем такси, нельзя же туда пожаловать на этом твоем катафалке. Поторопись, мне не хотелось бы ее упустить.

Дверь в квартиру на Саут-Одли-стрит отворила сама миссис Форрест. Уимзи сразу ее узнал, описание оказалось на удивление точным. Взглянув на визитную карточку Паркера, она, ни слова не говоря, отступила от двери и проводила их в гостиную, выдержанную в розовато-лиловых тонах, над которой основательно потрудились декораторы с Риджент-стрит1.

— Прошу вас, присаживайтесь. Курите, пожалуйста. А ваш друг?

— Разрешите представить моего коллегу, мистера Темплтона, — немедленно откликнулся Паркер.

Едва скользнув искушенным взглядом по прибывшим, миссис Форрест мгновенно отметила разницу между «модной пиджачной парой производства собственных мастерских» универмага, в котором Паркер купил ее за семь гиней (приказчик уверял, что она сидит на нем, «словно сшитая на заказ»), и элегантным костюмом с Савил-роуд [30]Улица в Лондоне, где расположены ателье дорогих мужских портных.
его «коллеги». Паркер перехватил ее взгляд. «Она оценила нас как профессионалка, — подумал он, — и не знает, что думать про Уимзи. Кто он — разгневанный брат, или муж, или другой какой родственник? Вот и ладно. Пусть поломает голову. Нужно ее слегка попутать».

— Мадам, мы ведем расследование, — с официальной строгостью начал он, — связанное с событиями, происшедшими двадцать шестого числа прошлого месяца. Надеюсь, вы были в городе в это время?

Миссис Форрест нахмурилась, как человек, который пытается что-то вспомнить. Уимзи про себя отметил, что она отнюдь не так молода, как можно было бы предположить по ее яблочнозеленому платью с напуском. Лет, пожалуй, под тридцать, и глаза колючие и немолодые.

— Да, кажется, была. Впрочем, что я говорю, ну конечно, была. В эти дни я как раз приезжала в Лондон. Чем могу быть полезна?

— Мы пытаемся выяснить, какой путь проделала одна банкнота, которая какое-то время находилась у вас, — сказал Паркер. — Пять фунтов, номер X/Y 58929. Вы получили ее в банке Ллойда по чеку от девятнадцатого числа.

— Возможно. Номера банкнот я, конечно, не помню, но я действительно получала деньги по чеку числа девятнадцатого-двадцатого. Сейчас сверюсь с чековой книжкой.

— Нет необходимости. Но вы нам действительно поможете, если сумеете вспомнить, с кем вы рассчитывались наличными.

— Да-да, конечно. Задача не простая. Примерно в это время я уплатила своей портнихе, нет, ей я выписала чек. Наличными, кажется, расплачивалась за гараж, и, кажется, среди других денег была и пятифунтовая бумажка. Потом ужинала у Верри с подругой, там разменяла вторую пятерку, но была еще третья. В банке я взяла двадцать пять фунтов: три пятерки и десятку. Так куда же я дела третью пятерку? Ах, ну конечно, что у меня за память! Я поставила пять фунтов на лошадь.

— Через букмекерскую контору?

— Нет. В один прекрасный день вдруг выяснилось, что у меня нет никаких дел, и я отправилась на скачки. Пять фунтов просадила на лошадь, которую звали то ли Брайтай, то ли Аттабой, ну в общем, что-то в этом роде, ставка была один к пятидесяти. Естественно, окаянное животное едва доползло до финиша, так всегда и бывает. Мне порекомендовал ее попутчик, с которым мы вместе ехали электричкой, он даже записал на бумажке ее имя. Я протянула бумажку вместе с деньгами первому попавшемуся букмекеру. Знаете, такой забавный седенький старичок с хриплым голосом — больше я своих денег не видела.

— Вы помните, когда это было?

— Кажется, в субботу. Ну да, точно в субботу.

— Большое спасибо, миссис Форрест. То, что вы рассказали, должно пригодиться, если нам понадобится узнать, какой путь проделали эти пятерки. Одна из них вдруг обнаружилась при несколько… э-э… странных обстоятельствах.

— Можно узнать, что это за обстоятельства? Или это служебная тайна?

Паркер колебался. Все-таки надо было сразу, прямо и решительно, потребовать у нее ответа, как могла пятифунтовая банкнота оказаться в сумочке мертвой официантки. С перепугу миссис Форрест могла не сразу найтись, глядишь и проговорилась бы. А теперь поздно, теперь у нее на все про все один сказ: ипподром. Попробуй проследи, куда могла попасть пятерка, якобы отданная ею какому-то случайному букмекеру! Но прежде, чем он успел раскрыть рот, в атаку кинулся Уимзи, который впервые за все время подал голос. К удивлению Паркера, он заговорил на повышенных тонах обиженным голосом капризного ребенка.

— Нет, нет и нет! Так мы далеко не продвинемся! — жалобно начал Уимзи. — Мне, конечно, с высокой вышки плевать на эту злосчастную пятерку, но Сильвии, Сильвии — нет!

— Кто это Сильвия? — изумилась миссис Форрест.

— «Кто Сильвия? И чем она всех пастушков пленила?» — ни с того ни с сего продекламировал Уимзи. И неудержимо заспешил дальше: — У Шекспира всегда найдется нужное слово, правда же? Но дела у нас — не приведи Господи, нам теперь не до смеха. Все очень серьезно, и я вас прошу: шутки побоку! Сильвия страшно расстроилась, доктор даже опасается за ее жизнь. Сами понимаете, сердце. Вы, миссис Форрест, конечно, не в курсе, Сильвия Линдхерст — это моя двоюродная сестра. И она хочет знать, да и мы все тоже хотим знать — пожалуйста, не прерывайте меня, инспектор, я чувствую, ваши окольные пути нас никуда не приведут, — так вот, я хочу знать, миссис Форрест, с кем это вы здесь ужинали двадцать шестого апреля? С кем? Кто этот человек? Вы можете мне ответить наконец? Кто он?

На сей раз миссис Форрест явно была захвачена врасплох. Даже под толстым слоем пудры было заметно, как кровь прихлынула к ее лицу и отхлынула вновь, а в глазах появилось выражение — нет, не тревоги, а какой-то яростной злобы, какую можно наблюдать у загнанной в угол кошки.

— Двадцать шестого? — Голос ей изменил. — Я не понимаю…

— Ну вот! Я так и знал! — вскричал Уимзи. — И эта девушка, ну вы знаете, Эвелин, она тоже так думает. Кто этот человек? Миссис Форрест, ответьте мне!

— Здесь… Здесь никого не было, — сказала наконец она, с трудом переведя дыхание.

— Хватит уверток, миссис Форрест. Подумайте, что вы такое говорите, — сказал Паркер, мгновенно войдя в роль. — Уж не хотите ли вы сказать, что три бутылки «Вдовы Клико» и обед на двух человек предназначались вам одной?

— Не забудьте про ветчину! — суетливо ввернул Уимзи с самодовольным видом. — Браденхемскую ветчину, приготовленную по особому рецепту, деликатес кухни «Фортнем энд Мейсон». Ну вспомните, миссис Форрест, зачем вам ее прислали?

— Погодите! Одну минутку! Я все расскажу.

Руки ее судорожно сжимали розовый шелк диванных подушек, оставляя на нем частые резкие морщины.

— Я… Ах, пожалуйста, дайте мне что-нибудь выпить. Там, в столовой, в буфете…

Уимзи мгновенно вскочил на ноги и скрылся в соседней комнате. Миссис Форрест в изнеможении откинулась на подушки, но ее дыхание по-прежнему было глубоким и ровным. «Что он там возится! А она покамест собирается с мыслями», — подумал Паркер. И раздраженно буркнул в сторону: «Выдумывает, что нам наплести».

Да ведь не заорешь на нее и пытку к ней не применишь.

В соседней комнате за закрытыми дверьми хлопотал лорд Питер. Оттуда доносились какие-то стуки, шум, звенели стаканы, хлопали дверцы буфета. Казалось, этому не будет конца, но вот и он возвратился.

— Прошу простить, я совсем закопался, — извинился он, протянув миссис Форрест бренди с содовой. — Никак не мог найти сифон. У меня так всегда, привык витать в облаках, а что рядом — не вижу. Друзья уже махнули рукой. И представляете, он оказался у меня, можно сказать, под носом! И еще, извините, я расплескал на буфете содовую. Руки дрожат. Нервы, знаете ли, совсем ни к черту. Ну как, получше? Вот и хорошо. Поставьте, пожалуйста, сюда. Бренди приведет вас в чувство. Может, еще чуть-чуть? А, ерунда, лишний глоток не повредит. Что, если я и себе плесну стаканчик? Не возражаете? Дело, понимаете, деликатное, масса волнений и все такое. Капелька бренди — как раз то, что нужно. Да, пожалуй, это мысль. — И, захватив пустой стакан, он рысью понесся в столовую. А Паркер тем временем выходил из себя. Иметь дело с детекти-вом-любителем чересчур обременительно. Уимзи снова возился в столовой, гремел посудой и наконец принес на подносе графинчик, сифон и три бокала. На этот раз он обнаружил несколько больше здравого смысла.

— Ну и славно, — сказал Уимзи, — вот мы и почувствовали себя лучше. Может, теперь, миссис Форрест, вы готовы ответить на наши вопросы?

— Прежде всего я хотела бы знать, по какому вообще праву вы меня допрашиваете?

Паркер метнул на Уимзи раздраженный взгляд. Не надо было брать его с собой. Вот к чему приводит попустительство! Ты бы еще дольше провозился, она бы тебе успела такого насочинить!

— По какому праву?! — взорвался Уимзи. — Вы еще будете говорить о праве! Есть у нас право, не волнуйтесь! Когда такое случается, полиция вправе задавать любые вопросы. Речь идет об убийстве! Мало вам?

— Об убийстве? — В ее глазах появилась странная напряженность.

Паркер тщетно пытался вспомнить, где и когда он видел подобное выражение глаз, зато Уимзи признал его сразу. Такой же вид был у крупного банкира в ту минуту, когда он вот-вот должен был подписать договор и уже подносил к бумаге перо. Уимзи попросили засвидетельствовать его подпись, но он не согласился. Сделка разорила бы тысячи людей. Вскоре после этого банкир был убит, и Уимзи отказался расследовать обстоятельства его гибели, заявив вслед за Дюма: «Пусть вершит суд Господь».

— Боюсь, что я ничем не смогу вам помочь, — сказала миссис Форрест. — Двадцать шестого я была не одна, мы ужинали вдвоем с моим другом, но он никого убивать не собирался и сам, насколько мне известно, живехонек.

— Значит, это был мужчина? — спросил Паркер.

Миссис Форрест склонила голову, пародируя приступ угрызений совести.

— Увы! Мы с мужем живем раздельно, — вздохнула она.

— Извините, — сказал Паркер, — но я вынужден настаивать на ответе. Будьте любезны, его имя и адрес.

— Не слишком ли много вы хотите? Может, если бы вы объяснили, что такое там у вас стряслось…

— Видите ли, — снова ворвался в разговор Уимзи, — если бы мы только знали наверное, что Линдхерста с вами не было! Моя кузина ужасно расстроилась, да ведь я вам уже говорил, и еще эта девица Эвелин! Она переполошила всех! Нам, конечно, хотелось бы поскорее замять семейный скандал, но Сильвия! Сильвия буквально потеряла голову. Налетела на бедолагу Линдхерста, да еще с револьвером, вы можете это понять?! Хорошо хоть стрелять не умеет. Пуля прошла поверх плеча и попала в вазу. Ужасно! Семейная реликвия, стоила тысячи — и, конечно, вдребезги! Сильвию даже и винить нельзя, в раздражении она совершенно теряет голову. Знаете, нам удалось выяснить, что в тот вечер Линдхерст был где-то в этом доме. Но если мы получим бесспорные доказательства, что у вас его не было, Сильвия наконец успокоится и убийство будет предотвращено. Как вы не понимаете! Вообразите: суд, приговор: «Виновна, но невменяема и за себя не отвечает» — это ведь конец света! Твоя собственная кузина — и в Броудмуре, да не просто кузина, а самая близкая твоя родственница, и вообще милейшая женщина, только не нужно ее злить.

Напряженность, с какой слушала его миссис Форрест, постепенно ослабевала, на губах у нее появилась улыбка.

— Кажется, мистер Темплтон, я начинаю понимать ваше положение, — сказала она, — и если я назову имя, надеюсь, вы не обманете моего доверия и сохраните тайну?

— Ну конечно же, — ответил Уимзи. — Так любезно с вашей стороны.

— Но вы, вы можете дать мне слово, что не шпионите за мной по поручению мужа? — быстро сказала она. — Я собираюсь с ним разводиться. Вдруг это ловушка?

— Мадам, — совершенно искренне сказал Уимзи, — клянусь честью джентльмена, я не имею ровным счетом никакого отношения к вашему мужу и слышу о нем впервые в жизни.

Миссис Форрест покачала головой.

— Впрочем, — сказала она, — по-моему, вам ни к чему знать имя моего друга. Зачем оно вам? Вы спросите у него, был ли он здесь в тот вечер, а он вам ответит «нет», как же иначе? Ну а если вы посланы моим мужем, улик против меня у вас и так уже более чем достаточно. Но, мистер Темплтон, от души заверяю вас, что мне ничего не известно про вашего друга мистера Линдхерста…

— Майора Линдхерста, — уныло вставил Уимзи.

— Майора Линдхерста. Но если вам не удастся успокоить миссис Линдхерст и она захочет прийти сюда и поговорить со мной, милости прошу. Я с удовольствием с ней встречусь. Давайте так и сделаем.

— Спасибо, большое спасибо, — обрадовался Уимзи. — На большее мы не смели рассчитывать. Извините, я был несдержан. Я… Нервы, знаете ли, не в порядке, и еще этот случай… Разрешите пожелать вам доброго вечера и проститься. Пойдемте, инспектор, вы же видите, все уладилось. Еще раз спасибо. Пожалуйста, не провожайте нас, не беспокойтесь.

И нервной рысцой дурашливой, хотя и хорошо вышколенной лошадки он устремился в узкий коридор; Паркер последовал за ним, шагая, как командор, — полицейского сразу видно. И только когда входная дверь за ними захлопнулась, Уимзи схватил друга за руку и, ничего не объясняя, потянул в лифт.

— Я уже решил, что мы застряли у нее навсегда, — задыхаясь от нетерпения, забормотал он. — Пошли скорее. Нам нужно попасть во двор. Как туда пройти?

— На что тебе сдался двор? — проворчал Паркер. — Да остановись ты наконец, мне надоело это паническое бегство. Зря я тебя взял с собой, но раз уж ты здесь, мог бы, хотя бы из благодарности, вести себя прилично.

— Ты, как всегда, прав, — весело объявил Уимзи, — но, ради Бога, потерпи еще чуть-чуть, сейчас не время читать нотации, выскажешься потом. По-моему, во двор — сюда, в этот тупичок. Шагай поживее да смотри в оба: не споткнись о мусорный бак. Ну, раз, два, три, четыре! Вот мы и пришли. Пожалуйста, постой на страже, ладно?

Отыскав взглядом окно, которое, по его мнению, принадлежало квартире миссис Форрест, Уимзи обнял руками и ногами водосточную трубу и, как кот-воришка, проворно по ней взобрался. На высоте футов пятнадцати он остановился, протянул руку к подоконнику, быстро схватил какой-то предмет и начал осторожно спускаться, далеко отставив правую руку, словно держал в ней что-то хрупкое.

И правда, к своему изумлению, Паркер увидел, что в пальцах Уимзи вертит бокал на длинной ножке — вроде тех, из которых они пили бренди у миссис Форрест.

— Что ты вытворяешь, скажи на милость? — начал Паркер.

— Тсс! Я детектив Орлиный Глаз, собираю отпечатки пальцев. «На пир с тобою мы пришли и отпечатки получили». Вот почему я отнес в столовую первый бокал. Второй раз я налил ей бренди в другой бокал. Прости, мне пришлось заниматься гимнастикой у тебя на глазах, но на единственной катушке, какую мне удалось найти, ниток почти не было. А все, что было, я использовал. Потихоньку, на цыпочках, прошел в ванную и на нитке спустил первый бокал в окно. Надеюсь, миссис Форрест еще там не побывала. Слушай, старина, ты не мог бы отряхнуть мне штаны? Осторожно, не разбей.

— На кой черт тебе ее отпечатки?

— Вот так всегда! Черная неблагодарность в ответ на мою заботу. Ты ведь и сам считаешь, что миссис Форрест занимается неблаговидными делами, Скотланд-Ярд, должно быть, не год и не два ее разыскивает. А еще можно сравнить ее «пальчики» с отпечатками на пивной бутылке из Эппинга, конечно если они не стерты. И вообще, мало ли когда они могут понадобиться? Короче, отпечатки — вещь полезная, а полезная вещь всегда должна быть под рукой. Ну как, фарватер чист? Хорошо. Пожалуйста, посигналь такси — у меня руки заняты: смешно было бы размахивать бокалом. Да, послушай!

— Ну, что еще?

— Я у нее кое-что видел. В первый раз, когда отправился за выпивкой, я решил заодно бросить беглый взгляд на ее спальню.

— Ну?

— Знаешь, что у нее там в ящичке над умывальником?

— Не тяни, выкладывай.

— Шприц для подкожных инъекций!

— Вон как!

— Да, и небольшая коробочка с ампулами и врачебной прописью: «Миссис Форрест, для инъекций. По одной ампуле при сильных болях». Что ты об этом думаешь?

— Скажу, когда мы получим результаты вскрытия тела Берты Гоутубед, — ответил Паркер. Видно, и его наконец разобрало. — Надеюсь, ты оставил рецепт на месте?

— Рецепт я не брал, а также не стал сообщать даме, кто мы такие и зачем пришли, и разрешения унести фамильные драгоценности тоже не спрашивал. Но на всякий случай я записал адрес аптекаря.

— Молодец! — воскликнул Паркер. — Временами, друг мой, у тебя случаются проблески истинного детективного чутья.

 

Глава 8. О ПРЕСТУПЛЕНИИ

Письмо от мисс Александры Катерины Климпсон лорду Питеру Уимзи:

«Фэйрвью, Нельсон-авеню, Лихемптон. 12 мая 1927 г.

Многоуважаемый лорд Питер! Мне никак не удается собрать всю интересующую Вас информацию, потому что мисс Уиттейкер несколько недель назад уехала из города: она инспектирует птицефермы!!! Я полагаю, не с целью проверки их санитарного состояния (!), а на предмет покупки. Кажется, она на самом деле вознамерилась осесть в деревне вместе с мисс Файндлейтер, хотя мне никогда не понять, что она нашла в этой назойливой и страшно глупой девице. Хотя, конечно, мисс Файндлейтер совершенно недвусмысленным образом обожает (как говорили у нас в школе) мисс Уиттейкер; боюсь, ни одна из нас не способна устоять перед такой беззаветной преданностью. Должна сказать, мне лично их дружба не нравится. Женская дружба вообще явление не слишком здоровое, помните ужасно умную книгу мисс Клеменс Дейн на эту тему? Обычно при этом страдает более слабая личность. Слишком много тому примеров я видела в моем преимущественно женском окружении! Но хватит занимать Ваше драгоценное время моей пустопорожней болтовней\\\

Мисс Мергатройд, которая принадлежала к числу старинных друзей покойной мисс Досон, так и не удалось дать полную картину ее прошлой жизни.

В Лихемптон мисс Досон приехала пять лет назад из Уорикшира, где проживала вместе со своей кузиной Кларой Уиттейкер. Мэри Уиттейкер — ее внучатая племянница со стороны отца. Эта мисс Клара была, по всеобщему мнению, женщина с сильным характером, «бой-баба», как выразился бы мой дорогой отец. В то время ее считали «прогрессивной» и не слишком симпатичной особой(!!), потому что она отвергла притязания нескольких весьма достойных претендентов на ее руку, коротко стригласъ(!!) и без всякой помощи(!!) основала конский завод(!!). Ее специальностью были породистые лошади. В наши дни, конечно, никто ничего плохого в ее образе жизни не усмотрел бы, но по тем временам старая леди, а вернее, молодая леди, каковой она тогда была, являла собой настоящую первопроходицу\

С Агатой Досон они вместе учились в школе и были очень привязаны друг к другу. Благодаря их дружбе сестра Агаты, Харриет, вышла замуж за брата Клары Уиттейкер, Джеймса! Так Агата с Кларой породнились! Но сама Агата не спешила расстаться с девичеством, Клара тоже не рвалась к брачным узам, и обе леди поселились вместе в огромном старом деревенском доме в Кроф-тоне; рядом находились конюшни, а в них множество лошадей. У Клары Уиттейкер обнаружился настоящий организаторский талант, дело пошло хорошо, завязались тесные связи с охотничьими клубами в округе. Ее гунтеры славились во всем графстве, начала она с нескольких тысяч фунтов, а под старость была уже очень богатой женщиной! Агата Досон никогда никакого отношения к лошадям не имела. Она распоряжалась домом и слугами, все хозяйство висело на ней.

Перед смертью Клара Уиттейкер составила завещание в пользу Агаты, она отписала ей все движимое и недвижимое имущество, обойдя при этом свою родню, с которой была в не слишком приязненных отношениях из-за того, что они считали ее занятия лошадьми не достойными леди!! Ее племянник, Чарлз Уиттейкер, стал отцом нашей Мэри. Он был священником, но страшно обиделся, что его лишили наследства, хотя поддерживал семейную распрю совсем не по-христиански и никакого права жаловаться не имел, тем более что Клара своим состоянием была обязана только себе самой и своим трудам. Но, конечно, и он тоже, как многие в те времена, считал, что не женское дело быть самой себе хозяйкой, или зарабатывать деньги, или вообще поступать, как вздумается.

Никаких других родственников, кроме Чарлза и его семьи, у Клары Уиттейкер не было, и, когда они с женой погибли в автомобильной катастрофе, мисс Досон попросила Мэри оставить службу (Мэри работала медсестрой в больнице) и поселиться вместе с ней. Так что, как видите, деньгам Клары Уиттейкер самой судьбой предназначено вернуться в конце концов к дочери Джеймса Уиттейкера!! Мисс Досон совершенно ясно дала понять, что все свое состояние завещает Мэри при условии, что та согласится приехать и скрасить остаток дней одинокой пожилой женщине !!!

Мэри приняла предложение, ее тетушка, а вернее (да здравствует точность'.), двоюродная бабка после смерти Клары отказалась от огромного дома в графстве Уорикшир, и они сначала, правда не очень долго, жили в Лондоне, а потом переехали в Ли-хемптон. Как вы знаете, несчастная мисс Досон страдала этой ужасной болезнью и вскоре скончалась, так что Мэри Уиттейкер не слишком долго пришлось ждать денег Клары Уиттейкер!!

Надеюсь, Вам пригодятся сведения, которые мне удалось собрать. Мисс Мергатройд точно не знает, но, кажется, других родственников у мисс Досон не осталось ни с ее стороны, ни со стороны мисс Уиттейкер.

По возвращении мисс Уиттейкер в Лихемптон я рассчитываю побывать у нее и поближе познакомиться. Свой отчет заканчиваю полным списком своих расходов по сегодняшнее число. Надеюсь, Вы не сочтете их чрезмерными. Как продвигается Ваше расследование по делу ростовщиков? Весьма сожалею, что мне пришлось расстаться с бедными, одураченными женщинами, чьи случаи я изучала, — их рассказы были такие трогательные!

Остаюсь искренне Ваша Александра К. Климпсон.

P.S. Совсем забыла сообщить, что у мисс Уиттейкер имеется небольшой автомобиль. Как Вы несомненно догадываетесь, я в машинах не разбираюсь, но горничная мисс Бадж сказала, что это «остин», седьмая модель (такая марка существует?), ей об этом сказала горничная самой мисс Уиттейкер. Машина серого цвета, номер XX 9917».

Не успел лорд Питер прочитать этот любопытный документ, как Бантер объявил о приходе Паркера. Инспектор вошел и устало опустился на диван.

— Ну, что слышно? — спросил Уимзи, подавая другу письмо. — Знаешь, я начинаю склоняться к твоей версии в отношении Берты Гоутубед, и у меня как камень с души упал. Ни одному слову миссис Форрест я все равно не верю, но это уже мое личное дело, а сейчас у меня наконец появилась надежда, что случай с Бертой не имеет ничего общего с объявлением в газете.

— Вон как, — невесело сказал Паркер, наливая себе виски с содовой. — Значит, тебе будет приятно узнать, что результаты анализов и вскрытия получены: доказательств, что было совершено преступление, нет. Не обнаружено ни следов яда, ни признаков насилия. Берта Гоутубед довольно давно страдала сердечной недостаточностью, так что вывод медиков однозначен: коматозное состояние вследствие переедания и смерть.

— Ну и Бог с ним со всем, — сказал Уимзи. — Помнишь, мы предполагали что-то в этом роде? На квартире симпатичной, готовой к услугам дамы любезный джентльмен встречается с молодой женщиной, а после обеда лоск с него вдруг начинает спадать, его поведение странным образом изменяется, и он приступает к молодой женщине с неприличными предложениями. Добродетельная молодая женщина ужасно пугается и падает в обморок. Отказывает сердце. И она погибает. Любезный джентльмен и симпатичная дама в расстроенных чувствах: у них на руках труп. Наконец их осеняет счастливая мысль: автомобиль, Эппингский лесопарк, и концы в воду — все ликуют и умывают руки. Так какие у тебя трудности?

— Доказать ничего нельзя — вот и все. Кстати, на бутылке из-под пива — никаких отпечатков пальцев, только грязь.

— Скорее всего, перчатки. А значит, камуфляж. Граждане на пикниках, как правило, не надевают перчаток, чтобы открыть бутылку пива.

— Я тоже так думаю. Но мы же не можем арестовать всех, кто носит перчатки.

— «Мне так вас жаль, — заплакал Морж и вытащил платок, — что я не в силах удержать горючих слов поток». Я предвидел, что у тебя появятся трудности, но — еще не вечер. А как насчет инъекций?

— Тут все нормально. Мы разговаривали с аптекарем и с врачом. Миссис Форрест страдает от невралгии, боли страшные, врач назначил уколы. Рецепт в полном порядке, в истории болезни отмечено, что наркотические или другие сильнодействующие средства прежде больной не употреблялись. Дозы назначены мизерные, я бы сказал, детские. Кроме того, я ведь, кажется, говорил, что анализы не выявили наличия морфия или какого-то другого сильного яда в организме Берты?

— Говорил! — сказал Уимзи. Несколько минут он молчал, задумчиво глядя на огонь в камине. — Значит, если я правильно тебя понял, дело более или менее закончено, так? И газетчики успокоены? — подытожил он наконец.

— Да. Результаты анализов отосланы в прессу, завтра в газетах появится заметка об этом, потом судебное решение о естественной кончине Берты. И все.

— Ну что ж. Чем меньше шума, тем лучше. А что слышно о сестре, которая в Канаде?

— Ох, я и забыл. Три дня назад мы получили от нее телеграмму. На днях приезжает.

— Приезжает? О Господи! Каким пароходом?

— «Звезда Квебека». Приходит в следующую пятницу.

— Гм-м! Надо будет с ней повидаться. Ты собираешься встречать пароход?

— Что я там не видел? Конечно, нет.

— Как мне кажется, хоть кому-то из нас лучше бы там быть. Я немного успокоился, но все равно маленький червячок сомнения меня все-таки гложет. Если не возражаешь, я ее встречу. Хочу послушать, что она расскажет про мисс Досон. И собственнолично проконтролировать, чтобы с молодой женщиной не случилось никакого сердечного приступа прежде, чем я с ней побеседую.

— Питер, ты чертовски все преувеличиваешь.

— Против вражьей лжи ухо востро держи, — сказал лорд Питер. — А у тебя теперь, верно, другие заботы? Между прочим, что ты думаешь о последнем сообщении мисс Климпсон?

— Ничего не думаю.

— Неужели?

— Не хочется тебя огорчать, но, по-моему, она ко всему подходит чересчур бесхитростно.

— Мне тоже так показалось. Из ее письма мы только и узнали, что отец мисс Уиттейкер разозлился, узнав о завещании тетушки, так как считал, что ее деньги по праву должны были перейти к нему.

— Но нельзя же подозревать его в том, что он убил мисс До-сон! Он умер задолго до нее, и его дочь все равно получила деньги Клары Уиттейкер.

— Я понимаю тебя. Но предположи на одну минуту, что мисс Досон почему-либо вдруг передумала и решила завещать деньги кому-то еще. Например, она могла поссориться с Мэри и угрожать ей лишением наследства.

— Ты хочешь сказать, что ее постарались убрать со сцены прежде, чем она успела осуществить свое намерение?

— Ну а что? Разве так быть не могло?

— Конечно, могло. Только все свидетели в один голос твердят, что она упорно отказывалась составить завещание.

— Да, пока была в дружбе с Мэри Уиттейкер. Но что ты скажешь о том утре, которое описала сестра Филлитер, когда мисс Досон во всеуслышание объявила, что ее хотят свести в могилу? Мисс Досон умирать не собиралась, и Мэри наконец потеряла терпение. Вообрази: мисс Досон разобралась в настроениях племянницы и крепко на нее обиделась, а свое изменившееся отношение решила отразить в завещании, сделав наследником всего имущества не Мэри Уиттейкер, а кого-то другого — ей понадобились гарантии от преждевременной смерти.

— Тогда почему она не послала за нотариусом?

— Может, она хотела послать. Не забывай, что мисс Досон была прикована к постели и совершенно беспомощна. Мэри могла помешать ей отправить письмо или передать сообщение.

— Ну, допустим.

— Хотя бы как одну из версий. Вот мне и хочется расспросить Эвелин Кроппер. Я совершенно уверен, что девушек прогнали со службы только потому, что они слишком много знали, а иначе зачем было нашей Мэри прикладывать столько усилий, чтобы уговорить их уехать в Лондон?

— Верно. Эта часть рассказа миссис Гулливер тоже вселила в меня кое-какие сомнения. Да, а как насчет встречи с другой сиделкой?

— С сестрой Форбс? Давно пора. Я совсем про нее забыл. Ты смог бы ее найти?

— Само собой, если тебе нужно.

— Даже очень. По-моему, с ней обязательно нужно поговорить. Послушай, Чарлз, мне кажется, тебе не по душе это дело.

— Ты же знаешь, я не верю, что дело как таковое имеет место быть. И не разделяю твоей убежденности, что мисс Досон убита. А ты, по-моему, уверен в этом на сто процентов, хотя никаких свидетельств в пользу твоей версии нет. Объясни почему?

Лорд Питер поднялся и широко зашагал по комнате. Свет единственной настольной лампы отбрасывал к потолку расплывчатую и длинную слабую тень. Он подошел к книжному шкафу, и тень съежилась, почернела, сползла вниз. Вытянул руку, и вместе с рукой взметнулась тень, скользнула по корешкам и позолоченным буквам заглавий и сглотнула книги одну за другой.

— Почему? — повторил Уимзи. — Дело в том, что всю свою жизнь я мечтал о таком вот случае. Безупречное преступление. Убийство, которое убийством не выглядит: не ясны ни способы его совершения, ни мотивы. Уцепиться не за что. Все как будто бы в норме. В этих книгах, — он протянул руку к книжному шкафу, и тень как бы удлинила руку, сообщив жесту угрожающий вид, — в книгах моей библиотеки идет речь о преступлении. Но о преступлении неудачном.

— О чем ты говоришь?

— О поражении. Эти преступления были раскрыты. Как ты думаешь, какую долю они составляют в общем числе? Ведь есть и такие, о которых мы ничего не знаем, — те, что завершились успешно.

— В нашей стране, — сухо заметил Паркер, — мы раскрываем большую часть преступлений, и правонарушители предстают перед судом…

— Дорогой мой, все это я знаю. Если полиции становится известно, что было совершено преступление, то по крайней мере в шестидесяти процентах случаев она находит преступника. Но учти, при этом факт совершения преступления всегда налицо, и, таким образом, ipso facto они сразу же подпадают в разряд неудачных преступлений. Далее все зависит только от степени, так сказать, мастерства полиции. Но как обстоит дело с преступлениями, которые никогда ни у кого не вызвали подозрения?

Паркер пожал плечами.

— На этот счет трудно что-то сказать.

— Ну ладно, точную цифру назвать нельзя, но можно кое-что предположить. Почитай-ка сегодняшние газеты. Возьмем, например, «Ньюс оф де уорлд». Открой страничку «Из зала суда» о разводах — прочее малопригодно: на прессу сегодня надет намордник. Разве судебная статистика не наводит на мысль, что браки все как один заканчиваются разводом? К такому же выводу нас подводят дураки журналисты в своих статьях. Но оглянись вокруг: ты сам знаешь не одну семейную пару, живущую в счастливом браке, а в целом и большинство браков можно назвать удачными, хотя жизнь у супругов самая обыкновенная, серенькая, даже, может быть, скучная. Ничего демонстративного, показного. И ты никогда о них не услышишь. Никто из них не придет в суд и не скажет, что в семье у них, в общем-то, все в порядке, благодарю, мол, за беспокойство. Так же точно, прочитай книги с этой полки, и ты решишь, что убийство всегда наказуемо и что каждого преступника ждет разоблачение. Но Боже тебя упаси от столь поспешных выводов! Это разоблачение всегда во весь голос заявляет о себе. Удачливые убийцы не пишут в газетах и не собираются на симпозиумы, дабы прочитать изумленному миру лекцию на тему: «Что для меня значит убийство» или «Как я стала отравительницей и добилась того, что это сошло мне с рук». Удачливые убийцы, подобно счастливым женам, держат язык за зубами. И число их находится примерно в той же пропорции к незадачливым убийцам, в какой счастливые браки к числу разводов.

— Не слишком ли пессимистична твоя оценка?

— Не знаю. И никто не знает. Вот в чем беда. Но спроси сам любого врача, когда он будет в подходящем настроении и у него развяжется язык, спроси, часто ли возникало у него страшное подозрение, которое он не решался проверить? На примере нашего приятеля доктора Карра ты видишь, что может случиться с врачом, который осмелится на решительный поступок.

— Да, но он ведь так ничего и не доказал.

— Ну и что? Это не значит, что и доказывать было нечего. Припомни, сколько убийств оставались нераскрытыми, пока преступник не заходил слишком далеко в своем нахальстве и не обнаруживал себя сам. Например, Палмер. Он прикончил жену, брата, тещу, ухлопал кучу незаконнорожденных детей — и никто ничего не заподозрил, а потом он совсем обнаглел и совершил ошибку, убив Кука буквально на глазах у изумленной публики. Или Джордж Джозеф Смит. Никого не встревожило, что утонули его первая и вторая жены. Подозрения возникли только тогда, когда он утопил и третью. Или Армстронг. Похоже, за ним числится куда больше преступлений, чем те, за которые его судили. А за решетку он попал только после того, как весьма неуклюже расправился с Мартином. И тогда полицейские слетелись, как мухи на шоколад. А Берк и Хэйр? Предстали перед судом за убийство старухи, и тут только выяснилось, что за неполных два месяца они расправились с шестнадцатью жертвами, а в полиции никто и пальцем не пошевелил.

— Но были же они в конце концов схвачены!

— Так ведь они идиоты. Если ты убьешь человека и повсюду разбросаешь улики, «наследишь», как говорят у вас в полиции, или отравишь кого-то, кто прежде отличался крепким здоровьем, или свернешь шею завещателю на следующий день после составления завещания в твою пользу, или примешься отправлять к праотцам всех и каждого, пока о тебе не пойдет слава как о родном брате людоеда, тебя в конце концов выведут на чистую воду. Но выбери в качестве жертвы слабую, больную старушку, от чьей преждевременной смерти, по-видимому, ты ничего не выигрываешь, да действуй разумно, пусть всем покажется, что она умерла от болезни или от несчастного случая, да не перегибай палку и не слишком часто отправляй старушек на тот свет, и безопасность тебе гарантирована. Я готов поклясться, что далеко не всегда сердечная недостаточность, или несварение желудка, или грипп, ставшие причиной смерти, являются непреднамеренной работой натуры. Убить человека, Чарлз, так легко, так, черт побери, легко и просто, что не нужно никакой особенной выучки.

Паркер заметно помрачнел.

— В твоих словах есть смысл. Кое-что в этом роде мне и самому приходилось слышать. Да все мы, наверное, слыхали про тот или иной странный случай. Но мисс Досон…

— Чарлз, мисс Досон приводит меня в восторг. Она как раз то, что нужно, лучше нарочно не придумаешь. Такая больная и такая старая. Не сегодня-завтра умрет, как говорит врач. Нет близких родственников, и никто не станет задавать ненужных вопросов. Ни в городе, ни по соседству нет ни старинных друзей, ни приятелей. И при всем том такая богатая. Право слово, Чарлз, я перестал спать по ночам, лежу без сна и все думаю, каким образом можно было лишить жизни мисс Досон.

— Ну а пока что ты так и не выдумал ни мотива преступления, ни способа убивать, который нельзя было бы обнаружить при вскрытии или с помощью анализов, а значит, не нашел и убийцу, — буднично сказал Паркер. Ему претил этот вампирический разговор.

— Да, пока не нашел, — подтвердил лорд Питер, — но отсутствие воображения означает только одно: первоклассного убийцы из меня еще не получилось. Подожди, я усовершенствуюсь в этом деле и тогда покажу настоящий класс. Один мудрый старец как-то сказал, что каждый из нас держит в своих руках нить человеческой жизни, но только одного человека, Чарлз, только одного.

 

Глава 9. ЗАВЕЩАНИЕ

— Алло! Алло! «Ты птица или нежный стон, блуждающий вокруг?» Дитя мое, что вы, я вам не грубил, это только цитата из мистера Вордсворта. Ладно, попробуйте связаться с ним еще раз… Благодарю… Доктор Карр? С вами говорит лорд Питер. Ну да… да…

Ага!.. Ничего подобного… Мы уже вплотную подошли к тому, чтобы вас оправдать и с триумфом вернуть домой, увенчанного кассией и лаврами… Да нет, ну что вы… Мы пришли к выводу, что дела там были далеко не шуточные… Да… Мне нужен адрес сестры Форбс… Хорошо, записываю… Лутон? Ах, Тутинг, да, записал… Да-да, понимаю, она невыносима, но я все-таки «важная шишка» и умею поговорить с человеком… Большое-пребольшое спасибо… Ах, алло! Послушайте! Алло! Не слышу… Да, ей приходилось выполнять работу акушерки? Как? Акушерки, говорю… Не слышите? «А» — «абажур», «к» — «капитан», капитан, говорю, дальнего плавания… Ну да… Акушерки… Нет, не приходилось? Она роды не принимает, вы уверены?.. Это будет ужасно, если она вдруг согласится… Мне неоткуда раздобыть ребенка… Ну, раз вы ручаетесь… Хорошо, хорошо, нет-нет, ничего общего с вашим делом… Ну, до свидания, старина, до свидания.

Лорд Питер повесил трубку и, весело насвистывая, звонком вызвал Бантера.

— Милорд?

— Бантер, как вы посоветуете одеться человеку, который вот-вот станет отцом?

— Сожалею, милорд, я не проводил рекогносцировку современных тенденций моды для будущих отцов. Но, как мне кажется, милорд, какой бы костюм вы ни выбрали, он должен внушать леди чувство покоя и радости.

— Увы, леди мне неизвестна. Она, к сожалению, только плод моего богатого воображения. Но все равно, я полагаю, костюм будущего отца должен выражать надежду, довольство собой и легкий оттенок тревоги за судьбу ребенка и леди.

— Всего лишь год, как женаты, так, милорд? Тогда я предложил бы пиджачную пару бледно-серого тона — цвета вербы, милорд. Галстук, носки и шляпа — в цвете тусклого аметиста, разные оттенки бледно-сиреневого. Мягкая шляпа, милорд, котелок я бы рекомендовать не стал. Как мне кажется, он выражает беспокойство и тревогу скорее финансового характера.

— Вы, безусловно, правы, Бантер. И еще я надену перчатки, которые вчера выпачкал в земле. Не могу же я следить за чистотой перчаток, когда у меня такое событие!

— Совершенно верно, милорд.

— Трость, наверное, брать не стоит?

— Судить вам, милорд, вы — человек сведущий, но, мне кажется, трость просто незаменима для выражения чувств, милорд.

— И опять вы правы, Бантер. Вызовите такси и прикажите отвезти меня в Тутинг.

Сестра Форбс долго и нудно извинялась, что не сможет принять приглашение мистера Симмза-Гейторпа. Очень хотелось бы его выручить, но принимать роды ей не приходилось, и работы акушерки она не знает. Кто мог дать мистеру Симмзу-Гейторпу такой неудачный совет обратиться к ней? Его, очевидно, неправильно информировали.

— Должен сказать, меня предупреждали, что вы можете отказаться, — сказал мистер Симмз-Гейторп, роняя трость и с обезоруживающей улыбкой наклоняясь за ней. — По-моему, про вас говорила мисс Мергатройд, да-да, мисс Мергатройд из Ли-хемптона, это через нее я узнал про вас (что соответствовало действительности), она говорила, что вы ужасно милая и симпатичная, простите, что говорю вам это в глаза, надеюсь, я вас не обидел? Так вот, она говорила, что вы жутко милая и симпатичная и все такое и что было бы просто прекрасно, если бы удалось вас уговорить. «Только, говорит, боюсь, что сестра Форбс не согласится — она, говорит, роды, кажется, не принимает». Это она так сказала. Но я все-таки решил попытать счастья, спрос, по-моему, не беда. Понимаете, я ужасно переживаю за жену — но вы-то, конечно, меня понимаете. Нам бы очень хотелось, чтобы в эту минуту рядом была молодая, жизнерадостная женщина — сами знаете, момент ответственный. Но почему-то все акушерки — заскорузлые старухи, вечно погружены в свои мысли, слова не скажут, не улыбнутся, простите, пожалуйста, я так боюсь вас чем-то обидеть. Жена, естественно, нервничает, первые роды и все такое, и ей, конечно, не хочется, чтобы вокруг нее, как слоны, топтались какие-то старухи, — вы меня понимаете.

Сестра Форбс, сухопарая женщина лет эдак около сорока, сказала, что вполне его понимает и очень сочувствует, но не занимается акушерской практикой и, к сожалению, не сможет принять его предложение.

— Очень мило со стороны мисс Мергатройд отрекомендовать меня вам, — сказала она. — А вы с ней, верно, близко знакомы? Замечательная женщина, правда же?

Будущий отец охотно с ней согласился.

— На мисс Мергатройд неизгладимое впечатление произвела ваша добросовестность и ласковое обращение с несчастной старой леди, мисс Досон. Кстати, она моя дальняя родственница, так, десятая вода на киселе, но все-таки родственница. Трудно было с ней, да? Не без странностей, как все в их семействе, но в целом очаровательная старая дама, правда же?

— Я очень к ней привязалась, — сказала сестра Форбс. — Она была милая и внимательная к другим людям, когда еще была в сознании и владела своими чувствами. Правда, ее днем и ночью мучили сильные боли, так что большую часть времени нам приходилось поддерживать ее уколами морфия.

— Да-да, намучилась бедная! Все-таки жаль, что нам не дозволено сокращать жизнь таким страдальцам и тем самым избавлять их от мучений в тех случаях, когда конец все равно неминуем. Да, сестра, вот какие мысли иногда приходят мне в голову. В конце концов, они и так уже все равно что мертвые, вы сами знаете. Зачем же продлевать их мучения?

Сестра Форбс ответила ему суровым взглядом.

— Нет-нет, я не могу согласиться с вами, — сказала она, — хотя, конечно, вы рассуждаете как человек, далекий от медицинских проблем. Доктор Карр, например, придерживался совершенно противоположной точки зрения, — добавила она с кислой миной.

— По-моему, вся эта мышиная возня, поднятая после смерти старой дамы, — просто позор, — мягко перевел разговор джентльмен. — Сколько ей пришлось вытерпеть! Так все еще мало. Я жене прямо так и сказал, что пора наконец оставить ее в покое. Резать вздумали, вы только подумайте! Ведь совершенно очевидно, что она умерла от рака. От рака! Жена всецело со мной согласна. Она тоже очень расстраивалась из-за мисс Досон. Ну, вы же меня понимаете.

— Конечно, вскрытие неприятно задело чувства близких к мисс Досон людей, — сказала сестра Форбс. — А меня так просто поставило в ужасно неловкое положение. Может, мне не следует говорить об этом, но вы, как-никак, член семьи покойной и, несомненно, меня поймете.

— Естественно. Послушайте, сестричка. — Мистер Симмз-Гейторп наклонился вперед, теребя в руках мягкую шляпу. Он заметно волновался. — А не показалось ли вам, что вся эта суета была специально затеяна для того, чтобы кое-что скрыть?

Сестра Форбс поджала губы.

— Случалось, знаете ли, — продолжал Симмз-Гейторп, — что врачи вынуждали своих пациенток составлять завещание в их пользу. Не было ли и тут чего-то в этом роде? Как вы думаете?

Сестра Форбс сквозь зубы обронила, что не ее дело думать об этом.

— Нет, ну конечно, нет. Но между нами, мужчинами, ха-ха! — мне вы можете излить свою душу, ваша откровенность для меня священна, не было ли тут какого-то… сопротивления, что ли, нежелания посылать за нотариусом, вам что-нибудь известно об этом? Кузина Мэри, я называю ее кузиной, хотя, как вы понимаете, по-настоящему мы вовсе не родственники, никаких кровных уз, ничего, но она ужасно милая девушка и все такое, я очень хорошо к ней отношусь, может, ей не слишком хотелось, чтобы тетя составила завещание? Ну что вы скажете?

— Ах, мистер Симмз-Гейторп, уверяю вас, вы ошибаетесь. Наоборот, мисс Уиттейкер сделала все, чтобы в любое время мисс Досон имела возможность составить завещание или послать за нотариусом. Вот что она мне однажды сказала: «Когда бы мисс Досон ни захотела послать за нотариусом, постарайтесь сделать все, чтобы без промедления выполнить ее пожелание». Я, конечно, так и сделала.

— Что вы говорите? Значит, вы посылали за нотариусом?

— Да, и он приходил. Никаких препятствий никто ему не чинил.

— Вот это да! Это ведь чрезвычайно показательно! А ведь какие пошли слухи! Ну уж эти сплетницы! Извините, может, я веду себя чересчур экспансивно, но, знаете ли, у меня ведь сложилось совершенно превратное мнение о приглашении нотариуса. Миссис Писгуд, по-моему, заявила определенно, что за нотариусом не посылали.

— Не знаю, что там говорила миссис Писгуд, откуда ей знать, был нотариус или не был! — фыркнула сестра Форбс. — Можно подумать, с ней станут советоваться, посылать за ним или не посылать.

— Конечно, нет, но вы же знаете, что такое слухи. Однако вот что я вам скажу: если завещание было составлено, то почему оно так и не появилось на свет?

— Я ничего не говорила о завещании, мистер Симмз-Гейторп. Адвокат действительно приходил, но он оформил документы опеки, чтобы мисс Уиттейкер могла подписывать чеки за мисс Досон и так далее. Вы же понимаете, в каком состоянии находилась больная.

— Должно быть, пребывала в глубоком маразме?

— Я бы не сказала. В сентябре, когда я приехала на смену сиделке Филлитер, она была, что называется, в здравом уме и твердой памяти, если не считать навязчивых мыслей об отравлении.

— Неужто она и в самом деле боялась, что ее отравят?

— Пару раз мисс Досон заявляла, что, мол, не собирается умирать только затем, чтобы кое-кого порадовать своей смертью. Знаете, она была очень откровенна со мной и всецело мне доверяла. По правде сказать, мистер Симмз-Гейторп, ей больше нравилось говорить со мной, чем с мисс Уиттейкер, так мне по крайней мере казалось. Но в октябре ее умственные способности снизились, появился бред. Бывало, проснется в холодном поту и говорит со страхом: «Сестричка, они уже проехали?» — или еще что-нибудь в этом роде. Я говорю, что, мол, никого не было, и она успокаивалась. Должно быть, вспоминала охоту. Знаете, под влиянием наркотиков больные часто вспоминают свою молодость. Они живут, как во сне, грезят наяву, говорят непонятно что.

— Значит, в последний месяц, а может и два, она вряд ли могла написать завещание, даже если бы очень хотела. Я правильно вас понял?

— В последние месяцы уже нет.

— Но в сентябре — начале октября, будь нотариус рядом, ей ничто не мешало составить завещание?

— Естественно.

— Но она этого так и не сделала?

— Нет, не сделала. По ее просьбе я была все время при ней, и ничего такого не было.

— Понятно. Вы ведь дежурили с мисс Уиттейкер попеременно.

— Мисс Уиттейкер редко дежурила у нее. Я догадываюсь, о чем вы думаете, мистер Симмз-Гейторп, но вот вам мой совет, не надо ни в чем подозревать мисс Уиттейкер. Нотариус и мы с мисс Досон оставались наедине что-то около часа, пока писарь подготавливал в соседней комнате документы. Нотариус спешил оформить доверенности за один приезд, потому что боялся, что мисс Досон будет вскоре не в состоянии выдержать новый его визит. Мисс Уиттейкер подошла позже, перед самым его отъездом. Реши мисс Досон написать завещание, ей в тот раз ровным счетом ничто не мешало.

— Ну что ж, я очень рад это слышать, — сказал, поднимаясь, мистер Симмз-Гейторп. — Недоверие, знаете ли, сестра, мало-помалу может разрушить дружбу и приязнь между родственниками — вот что я вам скажу. Ну, мне пора бежать. Жаль, что вы не можете выручить нас, сестра, жена тоже огорчится. Придется мне еще поискать акушерку, одно условие: она должна быть такой же обаятельной, как вы. А это будет непросто. До свидания.

Лорд Питер сел в такси, снял шляпу и задумчиво поскреб в затылке.

— Просто беда, еще одна превосходная версия завела в тупик, — пробормотал он себе под нос. — Что ж, у нас есть еще порох в пороховницах. Для начала займемся мадам Кроппер, а уж потом примемся и за Крофтон. В таком, я думаю, порядке.

 

Глава 10. СНОВА ЗАВЕЩАНИЕ

— Ах, мисс Эвелин, дорогая моя, бедная детка!

Высокая молодая женщина в черном остановилась и оглянулась.

— Ой, миссис Гулливер, как я рада вас видеть! Спасибо, что вы меня встретили!

— А я-то как рада, деточка, это им спасибо, вот этим добрым джентльменам, они захватили меня с собой, — воскликнула квартирная хозяйка, обнимая девушку и крепко к ней прижимаясь — к великому раздражению других пассажиров, стекающих вниз по сходням. Старший из двух вышеозначенных джентльменов мягко положил руку на плечо миссис Гулливер и вытянул женщин из потока спускающихся пассажиров.

— Горемычная головушка! — причитала тем временем миссис Гулливер, — в дальнюю дорогу пустилась без защитника, без опоры, и бедная мисс Берта в могиле, и доброе имя ее треплют злые люди, а ведь она была такой хорошей девочкой.

— Несчастная наша мамочка, — сказала молодая женщина. — Вот о ней у меня больше всего сердце болит. Все время только о ней думаю. Я так и сказала мужу: «Нужно ехать», говорю, а он говорит: «Солнце мое, жаль, что я не могу поехать с тобой, а то я тебя ни за что бы не отпустил одну, только ферму не на кого оставить, но я понимаю, тебе обязательно нужно ехать».

— Мистер Кроппер, он всегда был ужасно милый и очень добрый, — сказала миссис Гулливер, — но вот ведь какая я, совсем забыла про славных джентльменов, которые привезли меня сюда, и мы с тобой повидались. Вот какие добрые джентльмены. Это лорд Питер Уимзи, а это мистер Мерблз, тот самый, который дал в газету это злосчастное объявление, ведь если бы не оно, мисс Берта была бы жива. Я себе никогда не прощу, что показала его твоей сестре, бедная девочка! Теперь-то я знаю, он, наверное, хотел как лучше, а ведь сначала я про него подумала очень плохо.

— Очень рада нашему знакомству, — повернувшись к адвокату, сказала миссис Кроппер с приветливостью, благоприобретенной на службе в большом ресторане. — Перед самым отплытием в Англию я получила письмо от бедняжки Берты, она мне прислала ваше объявление. Сама я, конечно, мало чего могу, но буду рада, если смерть Берты наконец-то разъяснится. Скажите, что говорит полиция? Это убийство?

— Следствие пришло к выводу, что смерть вызвана естественными причинами, — сказал мистер Мерблз, — но, по нашему мнению, в деле имеются несообразности, которые так и остались без объяснения, и мы будем чрезвычайно признательны, если вы осветите нам кое-какие побочные обстоятельства. Хотя, должен сказать, мы пока не знаем, как они повлияли, и повлияли ли вообще, на причины гибели вашей сестры.

— Ладно, — сказала миссис Кроппер, — вы, конечно, джентльмены хоть куда, раз уж миссис Гулливер за вас поручилась, уж она-то в людях разбирается, ни разу еще не дала промашки. Так ведь, миссис Гулливер? Я расскажу все, что знаю, но знаю я не слишком-то много, и все, что случилось с Бертой, для меня страшная тайна. Только я не хочу здесь задерживаться и сразу же поеду к мамаше. Ей тут пришлось ой как несладко, Берта всегда была ее любимицей, а теперь она осталась совсем одна, правда, есть при ней какая-то девчонка, которая за ней приглядывает, но чужой человек — это чужой человек, ничем не порадует, не утешит, а ведь она только что потеряла дочку.

— Мы вас не задержим, миссис Кроппер, — сказал мистер Мерблз. — Если не возражаете, мы просто проводим вас в Лондон, а по дороге зададим несколько вопросов, а потом, тоже только с вашего разрешения, присмотрим за тем, чтобы вы благополучно добрались до своей матушки. Например, проводим вас прямо до места, где бы она ни обитала.

— Она живет в Крайстчерче, неподалеку от Боенмота, — сказал лорд Питер. — Если хотите, я вас туда отвезу, так будет быстрее.

— Вот это да! Значит, вы все про нас знаете! — восхищенно воскликнула миссис Кроппер. — Ну так пошли, а то пропустим поезд.

— Правильно, — сказал мистер Мерблз. — Разрешите предложить вам руку.

Миссис Кроппер согласно кивнула, и, завершив все формальности, связанные с высадкой на английский берег, компания двинулась к железнодорожной станции. Уже на платформе миссис Кроппер вдруг ойкнула и подалась вперед, как человек, который пытается разглядеть что-то впереди.

— В чем дело, миссис Кроппер? — потихоньку спросил у нее лорд Питер. — Вы кого-то узнали?

— А вы заметили? Сэр, из вас получился бы неплохой официант. Не сочтите за оскорбление, сэр, для того, кто понимает, это комплимент. Да, я решила, что увидела знакомую, но, видно, ошиблась, потому что эта женщина, встретившись со мной глазами, сразу же отвернулась и заспешила прочь.

— И на кого вы подумали?

— Знаете, я решила, что это мисс Уиттейкер, ну, та самая, у которой мы с Бертой работали.

— А где вы ее увидели?

— Вон за той колонной, высокая брюнетка в малиновой шляпе и в сером палантине. Но она уже оттуда ушла.

— Простите.

Лорд Питер отцепил руку миссис Гулливер от своей, ловко подцепил ее на свободную руку мистера Мерблза, а сам нырнул в толпу. Мистер Мерблз, совершенно не потревоженный его эксцентричным поведением, как ни в чем не бывало препроводил двух женщин в пустое купе первого класса, на дверях которого, как заметила миссис Кроппер, красовалась табличка, оповещавшая пассажиров, что купе зарезервировано для лорда Питера Уимзи и его гостей. Миссис Кроппер запротестовала было, что, мол, первый класс она себе позволить не может, но мистер Мерблз успокоил ее, сказав, что за все заплачено и что тут их никто не побеспокоит и они смогут спокойно поговорить.

Поезд тронулся, и миссис Кроппер заволновалась.

— А ваш друг, он не отстал от поезда?

— Вряд ли. Это на него не похоже, — сказал мистер Мерблз, спокойно разворачивая два пледа и меняя старомодный цилиндр на забавное дорожное кепи с «ушами». Миссис Кроппер удивилась и, несмотря на переживания, начала гадать, у какого старьевщика он смог приобрести так хорошо сохранившуюся рухлядь, бывшую в моде во времена королевы Виктории. На самом же деле все кепи мистера Мерблза были сшиты на заказ по его собственным наброскам очень дорогим вест-эндским портным, который почитал мистера Мерблза истинным джентльменом старой школы и относился к нему с глубоким уважением.

Прошло почти четверть часа после отправления поезда, а лорд Питер все не шел. Но вот наконец двери купе раздвинулись, и в проеме показалась его голова. Он мило улыбнулся и заговорил:

— Одна рыжеволосая женщина в малиновой шляпе; три брюнетки в черных шляпах; несколько женщин неопределенной масти в шляпках мышиного цвета, натянутых к тому же на самые уши; всяческие седые старушки — шляпки самые разные; шестнадцать простоволосых вертушек — их шляпки покоятся на багажндо полках, ни одной малиновой; две девушки, по-видимому невесты, — в голубых шляпках; бесчисленное множество блондинок — в шляпах всех цветов радуги; одна пепельно-русая женщина, одетая как кормилица, — короче, той, что мы ищем, в поезде нет. Хотя, чтобы увериться в этом окончательно, по-моему, надо бы пройтись по вагонам еще разок. В одном купе сидит брюнеточка, относительно которой мне нечего сказать: шляпка где-то у нее за спиной, я ее не видел. Если миссис Кроппер не возражает, мы могли бы вместе прогуляться по коридору и бросить на эту женщину беглый взгляд.

Миссис Кроппер удивилась, но возражать не стала.

— Ну и хорошо. Я позже все объясню. Это в пятом от нас вагоне. Да, миссис Кроппер, вдруг вы ее узнаете, не хотелось бы, чтобы она знала об этом. Идите за мной и поглядывайте на пассажиров, да на всякий случай поднимите-ка воротник. Когда мы окажемся на месте, я вас заслоню, хорошо?

Маневр был проделан успешно. У купе, где сидела подозрительная особа, лорд Питер закурил, и миссис Кроппер вытянула из-за его приподнятой руки. Результат, однако, был отрицательный. Она никогда прежде эту женщину не встречала. Дальнейшая прогулка по поезду также оказалась бесплодной.

— Ну что ж, значит, ее найдет Бантер, — невозмутимо сказал Уимзи, когда они вернулись на свои места. — Как только вы ее описали, я тут же пустил его по следу. Ну, миссис Кроппер, а теперь к делу. Прежде всего мне хотелось бы услышать, что вы можете нам сказать по поводу смерти вашей сестры. Любые ваши предположения, догадки и прочее. Прискорбно, что приходится вас расстраивать, но, похоже, дело это не такое простое, как кажется.

— Ваша светлость, знаете, что я вам скажу? Берта была честная девушка, я головой за нее отвечаю. Ничего такого она бы себе никогда не позволила, и ее жених тоже руки не распускал. Я знаю, люди Бог знает что говорят, и ничего удивительного: может, будь на месте Берты другая девушка, так все и было бы. Но, поверьте, Берта не стала бы вертеть хвостом. Почитайте последнее письмо, которое она мне написала. Сразу видно, пишет порядочная девушка, которая любит жениха и радуется, что скоро выйдет замуж. Если девушка пишет такие письма, уж она гулять не станет, я так считаю, сэр. Не могу успокоиться, как подумаю, что на нее возвели напраслину.

Лорд Питер взял письмо, просмотрел и почтительно протянул его мистеру Мерблзу.

— Миссис Кроппер, мы ничего плохого не думали про вашу сестру, хотя, конечно, рады услышать ваше мнение. Послушайте, а могло так случиться, что какая-то женщина, как бы это сказать, подольстилась к ней, наговорила с три короба, ну, в общем, сами знаете, а потом сделала что-то такое, что очень не понравилось вашей сестре? Может, Берта была излишне доверчива и неосторожна и могла попасться на удочку ловкой мошеннице?

И он вкратце изложил версию Паркера относительно миссис Форрест и ужина на ее квартире.

— Знаете, милорд, я не могла бы назвать Берту слишком сообразительной, и, уж конечно, ей было далеко до меня. Она верила всему, что бы ей ни сказали. И людям верила. Знаете, она больше похожа на отца. Говорят, я вся в мать, я никому не верю, пока не познакомлюсь поближе. И Берту научила не доверять чужим, которые заговаривают с человеком на улице, будь то мужчина или женщина, и с незнакомыми людьми она была осторожна.

— Ну хорошо, — сказал лорд Питер, — но, допустим, она знала ее довольно давно — скажем, по ресторану, всегда считала хорошей леди и не боялась пойти к ней на квартиру. А может, эта леди предложила ей работу у нее в доме на очень приличных условиях? Кто знает?

— Нет, милорд. Доведись Берте поговорить с ней подольше, она бы обязательно мне все описала. Вы даже не представляете, сколько всего она мне понаписала о посетителях ресторана. И насчет службы у хозяйки я тоже очень сомневаюсь. Работой на людей мы были сыты по самое горло, после Лихемптона нас на такую службу калачом не заманишь.

— Понятно. Кстати, вы мне напомнили кое о чем. Нам хотелось бы задать еще пару вопросов из совсем другой области. Еще до того, как случилось это грустное событие, мы собирались расспросить вас и вашу сестру. Вы с ней работали горничными в доме той самой мисс Уиттейкер, которую недавно вспоминали. Будьте любезны, расскажите поподробнее, почему вы ушли оттуда? Место было хорошее, так ведь?

— Да, милорд, по сравнению с другими местами, хорошее, хотя, конечно, на службе у людей девушке не видать такой свободы, как в ресторане. И еще старая леди болела, пришлось за ней поухаживать. Не то, чтоб мы были против, она была хорошая, добрая леди, да и щедрая.

— Но когда она совсем разболелась, управление домом полностью перешло к мисс Уиттейкер?

— Да, милорд. Но все равно, там на работе не переломишься, другие девушки нам даже завидовали. Только на мисс Уиттейкер иногда находило.

— Особенно, когда дело касалось фарфора?

— Ой, вам уже рассказали?

— Знаешь, лапушка, я им все рассказала, — вставила миссис Гулливер, — и про то, как вам пришлось бросить работу в Лихемптоне, и как вы попали в Лондон.

— И знаете, что нас удивило? — вставил мистер Мерблз. — Что под пустяковым предлогом мисс Уиттейкер уволила таких расторопных и симпатичных горничных, да к тому же умеющих говорить красиво и грамотно.

— Вы совершенно правы, сэр. Берта, я вам уже рассказывала, какая она была доверчивая, так вот Берта почти поверила, что натворила что-то ужасное, и считала мисс Уиттейкер очень доброй. Как же, ведь она простила ей разбитую посуду, позаботилась о нас и посоветовала поехать в Лондон! Но я-то, я всегда думала, что у нее наверняка была какая-то задняя мысль. Так ведь, миссис Гулливер? Я ведь вам говорила это.

— Да, деточка, ты говорила про заднюю мысль, и я во всем с тобой согласилась.

— Может, в глубине души вы про себя связали ваше увольнение с каким-то событием, происшедшим в доме? — продолжил мистер Мерблз.

— Знаете, сэр, ведь я тогда так и подумала, — воодушевившись, ответила миссис Кроппер. — Я тогда сказала об этом Берте, но она, вся в отца, как будто не слышит, что говорят, я ей говорю: «Помяни мое слово, — говорю, — мисс Уиттейкер хочет от нас избавиться после той ссоры со своей тетей».

— О какой ссоре вы говорите? — спросил мистер Мерблз.

— Ну, понимаете, я не знаю, имею ли право рассказывать об этом, во-первых, дело это старое, а потом, мы обещали никому ни о чем не рассказывать.

— Ну что ж, — сказал мистер Мерблз, жестом останавливая лорда Питера, который с трудом удерживался, чтобы не взорваться, — я во всем полагаюсь на ваш суд. Но позвольте вам кое-что заметить, только пусть это останется между нами: ваши сведения могут очень и очень нам пригодиться, правда косвенным образом, — не буду утомлять вас рассказом, как именно. Мы расследуем цепь довольно странных событий, о которых нам стало известно. Так вот, очень может быть, что сведения, которые мы получим от вас, помогут, пусть тоже косвенным образом, прояснить обстоятельства гибели вашей сестры. В настоящий момент я не имею права рассказать вам больше того, что уже сказал.

— Ну хорошо, — ответила миссис Кроппер, — я, признаться, не вижу, какая может быть связь между ссорой мисс Уиттейкер со своей тетей и смертью Берты, но коль вы считаете, что связь есть, я вам выложу все как на духу — это любимая поговорка моего мужа. Ну и, в общем-то, я обещала не рассказывать ничего и никому в Лихемптоне, там могут неправильно истолковать мои слова, а посплетничать в Лихемптоне любят, придумают и что было, и чего не было.

— Мы ничего общего не имеем ни с этим городом, ни с его обитателями, — сказал лорд Уимзи, — и то, о чем вы расскажете, без крайней необходимости дальше нас не пойдет.

— Ну ладно, я выложу вам все как на духу. Однажды в сентябре, рано утром, мисс Уиттейкер приходит к нам с Бертой и говорит: «Девочки, я попрошу вас подежурить в коридоре у дверей комнаты мисс Досон, — говорит, — вы будете мне нужны. Когда я вас позову, вы войдете и засвидетельствуете подпись мисс Досон на одном документе. Для этого, — говорит, — нужны двое свидетелей. Вы должны, — говорит, — самолично увидеть, как она его подписывает, но я, — говорит, — не хочу ее понапрасну беспокоить и забивать комнату кучей народу, и потому я подам вам знак, и только тогда вы войдете в комнату, и прошу вас, пожалуйста, ведите себя тихо, не шумите, не разговаривайте, а как увидите, что она подписала документ, я принесу его к вам, и вы там, где я покажу, поставите свое имя. Это очень просто, — говорит, — ничего не надо делать, только поставьте свои подписи там, где стоит слово: «свидетели»». Берта всегда была очень застенчивая, побаивалась всяких документов и попыталась увильнуть. «А не может вместо меня подписать документ сестра Филлитер?» — спрашивает. Знаете, в доме тогда жила сиделка, сестра Филлитер, рыженькая такая, она была невестой доктора. Очень милая женщина и сильно нам нравилась. А мисс Уиттейкер и говорит: «Сестра ушла на прогулку», да еще так резко. «Вот я и хочу, чтобы вы с Эвелин были свидетельницами». Это она меня имела в виду. Ну, мы сказали, что готовы стать свидетелями, и мисс Уиттейкер пошла наверх к мисс Досон с кипой документов, а мы с Бертой пошли за ней и остановились на лестничной площадке за дверью, как она нам сказала.

— Одну минуточку! — прервал ее мистер Мерблз. — Скажите, часто мисс Досон подписывала документы?

— Да, сэр, довольно часто, но они обычно заверялись сестрой Филлитер или самой мисс Уиттейкер. Кажется, это были документы по аренде земли или что-то такое, так я слышала. Мисс Досон владела несколькими домами. Еще были счета по хозяйству и какие-то документы из банка, обычно они запирались в сейф.

— Акции, векселя и прочее в том же духе, наверное, — сказал мистер Мерблз.

— Может быть, сэр, только я в этих делах мало что смыслю. Однажды мне пришлось засвидетельствовать подпись, но это было давно, и тогда все было по-другому, гораздо проще. Документ принесли мне вниз, и подпись там уже стояла. И не было никаких проблем.

— Я так понимаю, старая дама управлялась со своими делами сама?

— В то время еще сама. Позже, я так поняла, она доверила ведение своих дел мисс Уиттейкер, но тогда еще мисс Досон соображала, морфий ей еще не кололи. А после подписывала чеки мисс Уиттейкер.

— Значит, она сделала ее своей поверенной в делах, — кивнул мистер Мерблз. — Ну хорошо, значит, вы подписали таинственную бумагу?

— Нет, сэр, сейчас я вам расскажу, как все получилось. Мыс Бертой немножко подождали мисс Уиттейкер в коридоре за дверью, а потом она вышла к нам, позвала и сделала знак вести себя тихо. Ну, мы замолчали, вошли в комнату и стали сразу за дверью. У изголовья кровати мисс Досон стояла ширма, так что ни мы не могли ее видеть, ни она нас, но мы видели ее отражение в большом зеркале, которое висело слева от кровати.

Мистер Мерблз многозначительно взглянул на лорда Питера.

— Ну, а теперь постарайтесь припомнить все, что можете. Нас интересует всякая мелочь, какой бы незначительной и глупой она вам ни казалась, — сказал Уимзи. — То, что вы нам рассказываете, потрясающе интересно.

— Да, милорд. Но, в общем-то, рассказывать почти нечего. В комнате сразу же у двери по левую руку стоял маленький столик, на который сестра обычно ставила подносы с посудой или вещи, которые нужно было вынести из комнаты. В то утро на столике стояла только чернильница, лежали ручка и промокашка. Все было готово, чтобы мы могли расписаться.

— А мисс Досон видела столик? — спросил мистер Мерблз.

— Нет, сэр, ей мешала ширма.

— Но столик стоял в комнате?

— Да, сэр.

— Прошу вас, постарайтесь вспомнить точно, что стояло в комнате. Вы не могли бы набросать пусть самый приблизительный план комнаты и обозначить, где что стояло: где кровать, где стол, где ширма и где висело большое зеркало? Пожалуйста.

— Я не очень-то умею рисовать, — заколебалась миссис Кроп-пер. — Но попробую.

Мистер Мерблз достал блокнот, авторучку, и после нескольких неудачных попыток миссис Кроппер нарисовала вот такой рисунок.

— Спасибо, вот теперь все совершенно ясно. Лорд Питер, вы обратили внимание, как все тщательно спланировано, чтобы документ был подписан в присутствии свидетелей, а также и свидетели должны были подписать его в присутствии мисс Досон и друг друга. Думаю, не нужно говорить, какого рода мог быть документ, для подписания которого необходимы именно такие условия.

— А что это за документ, сэр? Мы с сестрой не могли понять, зачем были нужны все эти приготовления.

— Могло случиться, — объяснил мистер Мерблз, — что подлинность документа оспаривалась бы, тогда вы и ваша сестра должны были бы дать показания в суде. Вас могли спросить, видели ли вы на самом деле, как мисс Досон ставит свою подпись, а также находились ли вы, ваша сестра и мисс Досон в одной комнате, когда заверяли документ своей подписью. Если бы вам были заданы такие вопросы, вы ведь могли бы с чистой совестью сказать «да» и поклясться в этом на Библии? Так ведь?

— Ну конечно.

— И при этом мисс Досон даже не подозревала, что вы там находитесь?

— Да, сэр.

— В этом вся суть.

— Теперь-то я понимаю, сэр, но что мы с Бертой могли тогда сделать?

— Да, но документ, вы сказали, так и не был подписан?

— Не был, сэр. По крайней мере нам ничего не пришлось заверять. Мы видели, как мисс Досон подписалась, то есть я так думаю, что она подписалась, на одном или двух листах, а потом мисс Уиттейкер положила перед ней еще целую кипу бумаг и говорит: «Тетя, вот тут еще несколько документов на подпись, в основном налоговые декларации». Тогда старая леди спрашивает: «А точнее, дорогая, что это за бумаги?» Ну а мисс Уиттейкер отвечает: «Обычные декларации, ничего особенного». А мисс Досон говорит: «Бог мой, Бог мой, сколько же их! Как эти инспекции умудряются все усложнять!» А потом мы увидели, что мисс Уиттейкер пододвинула к ней бумаги, странички лежали одна на другой, так что видно было только место для подписи. Ну, мисс Досон подписала верхнюю страничку, потом подняла ее, посмотрела нижнюю, а мисс Уиттейкер говорит: «Все одно и то же», — так, словно ей не терпится поскорее покончить с этим делом. Но мисс Досон отстранила ее руку и стала просматривать каждую бумажку, а потом как закричит: «Не хочу, не хочу! Я еще не собираюсь умирать. Бесстыдница, как ты посмела! Не можешь дождаться моей смерти? Уморить меня вздумала! У тебя ведь и так все есть, чего еще тебе не хватает?» И мисс Уиттейкер говорит: «Тише, тише, тетечка, я вам сейчас все объясню…» А старая леди говорит: «Не желаю никаких объяснений. Даже думать про это не буду. Оставь меня в покое. Думаешь, мне полегчает, если ты выведешь меня из себя?» А потом ей стало совсем плохо, и мисс Уиттейкер подошла к нам, вся белая, как стенка, и говорит: «Ну что ж, девочки, — говорит, — займитесь своей работой, тетя расхворалась, сегодня ей не до дел. Если понадобитесь, я вас позову», — говорит. И тогда я спросила: «Может, ей нужна наша помощь, мисс?» А она говорит: «Да нет, ничего не нужно. Просто у нее очередной приступ болей. Сейчас сделаю укол, и она успокоится». Вытолкала нас из комнаты и закрыла за нами дверь, но мы все равно слышали, как кричала старая леди, и ее крик надрывал нам душу. И мы пошли вниз и встретили сестру Филлитер, она только-только вошла с улицы в дом, и мы ей сказали, что мисс Досон снова стало хуже, и она тут же помчалась наверх, даже плащ не сняла. А после мы сидели на кухне и обсуждали, как странно все получилось, и тут мисс Уиттейкер сошла вниз и говорит: «Ну вот, все хорошо, тете лучше, она спокойно уснула, только теперь придется отложить дела на потом». И еще она сказала: «Пожалуйста, никому не рассказывайте, что у нас сегодня говорилось, потому что, когда начинается приступ, тетушка с испугу начинает заговариваться. Ничего такого она не думает, но чужие могут неправильно истолковать ее слова». Тогда я поднялась и говорю: «Мы с Бертой не имеем привычки болтать», — и сказала я это довольно резко, потому что я ей не сплетница и сплетницей никогда не буду. И мисс Уиттейкер сказала: «Ну хорошо, хорошо» — и ушла. А на следующий день после обеда отпустила нас погулять и подарила каждой по десять шиллингов, мол, в честь дня рождения тетушки, мол, старая леди хочет, чтобы мы отдохнули и развлеклись, ее, мол, это порадует.

— Вы очень хорошо все рассказали, миссис Кроппер, хотелось бы, чтобы все свидетели были такими же наблюдательными и проницательными, как вы. Да, вот еще что. Вы случайно не видели, какие бумаги так сильно расстроили мисс Досон?

— Нет, сэр, мы видели их издалека да еще в зеркало. Но мне сдается, там было совсем мало написано, всего несколько строчек на машинке.

— Понятно. Кстати, пишущая машинка в доме была?

— А как же, сэр. Стояла в гостиной, мисс Уиттейкер очень часто печатала на ней документы и какие-то письма.

— Ну хорошо. А нотариус, который вел дела мисс Досон, посетил ее вскоре после этого случая?

— Нет, сэр. Через пару дней Берта разбила чайничек, и мы оставили работу. Мисс Уиттейкер вызвала ее и предложила через месяц уйти, но я сказала «нет». Если уж девушку, которая так хорошо работает, увольняют из-за такой ерунды, тогда уж лучше Берте уйти сразу, да и я уйду вместе с ней. А мисс Уит-тейкер сказала: «Ну что ж, как хотите», — она женщина с гонором и не любит, чтобы ей перечили. Так что мы в тот же день и ушли. Только потом она, наверное, пожалела, что мы уволились, и навестила нас в Крайстчерче, пришла к нам домой и говорит, почему бы нам не попробовать свои силы в Лондоне. Берта боялась уезжать так далеко от дома, я уже говорила, она была вся в отца, но мама, она у нас женщина честолюбивая, так вот мама говорит: «Если уж добрая леди готова помочь вам попервоначалу, почему же не поехать? В городе у девушки больше возможностей проявить себя». И я тогда, значит, сказала Берте с глазу на глаз: «Помяни мои слова, мисс Уиттейкер хочет нас сплавить отсюда. Боится небось, что мы разболтаем, что мисс Досон говорила в то утро. Но, — говорю, — коль ей хочется заплатить за то, чтобы мы уехали, так почему бы и в самом деле не поехать в Лондон? Нужно соблюдать свой интерес, бедной девушке никто не поможет, и коль мы уедем отсюда, она и характеристику даст получше, а останься мы здесь, нам бы такой ни в жизнь не видать. Все равно, — говорю, — если не понравится, мы всегда можем вернуться обратно, права такого — удерживать нас — ни у кого нету». Так что поехали мы в город и очень быстро устроились на работу в «Лайонз», мисс Уиттейкер дала очень хорошую характеристику, и взяли нас сразу, и я встретила в ресторане своего будущего мужа, а Берта познакомилась с Джимом. И мы ни разу не пожалели, что поехали, пока не случилось это страшное несчастье с Бертой.

Напряженный интерес, с каким мистер Мерблз и лорд Питер слушали ее рассказ, льстил миссис Кроппер и ее чувству драматического. Мистер Мерблз медленно-медленно, с сухим шелестящим звуком потирал руки — так старая змея скользит средь высокой травы в поисках жертвы.

— Ну, вот вам, Мерблз, небольшая сценка — нравится? — сказал лорд Питер, сверкнув глазами из-под полуопущенных век.

— Вы впервые рассказываете об этом? — снова обратился он к миссис Кроппер.

— Да… И я бы вообще не заговорила, если бы…

— Понимаю. Послушайтесь моего совета, миссис Кроппер, и больше никому ни звука. Такие рассказы, как этот, обладают одним неприятным свойством: они опасны. Какие у вас планы на ближайшее будущее? Пожалуйста, не сочтите мой вопрос назойливым вторжением в ваши личные дела.

— Собираюсь навестить маму и уговорить ее вместе со мной поехать в Канаду. Я уже приглашала ее и раньше, но она не хотела ехать из-за Берты. Берта всегда была ее любимицей, потому что она — копия отца, понимаете? Мы с мамой слишком похожи друг на друга и потому не очень-то ладим. Но сейчас у нее никого не осталось, а одной жить плохо, может, она и согласится со мной уехать. Не ближний свет для старой больной женщины, но кровь родная — не водица… Мой муж говорит: «Привези ее первым классом, девочка, уж на это деньги я раздобуду». Он у меня что надо.

— Вы не могли придумать ничего лучше, — сказал лорд Питер, — и если позволите, я попрошу приятеля приглядеть за вами в поезде и благополучно доставить на пароход. И пожалуйста, не задерживайтесь в Англии. Извините, что вмешиваюсь в ваши дела, но, по чести говоря, вам здесь находиться небезопасно.

— Вы думаете, что Берту?..

Ее глаза широко распахнулись от ужаса.

— Мне не хотелось бы говорить, что я думаю, ибо точно я ничего не знаю. Но, как бы то ни было, я должен быть уверен, что вы с вашей мамой в безопасности.

— А как же Берта? Я могу что-нибудь сделать, чтобы помочь узнать правду?

— Вам, возможно, придется наведаться в Скотланд-Ярд к моим приятелям и пересказать им все, что вы мне сейчас рассказали. Полиция, полагаю, не останется равнодушной.

— И Скотланд-Ярд попытается разыскать негодяя?

— Ну конечно, как только будет доказано, что было совершено преступление, полиция не успокоится, пока не найдет убийцу. Но самое трудное в данном случае — доказать, что Берта умерла не своей смертью.

— Судя по сегодняшним газетам, — сказал мистер Мерблз, — местный старший инспектор придерживается мнения, что мисс Гоутубед в полном одиночестве отправилась на прогулку в лес и умерла от сердечного приступа. Кажется, эта версия вполне его устраивает.

— Пусть себе говорит, что хочет, — сказал Уимзи. — Вскрытие показало, что она предварительно плотно поела, простите, миссис Кроппер, за эти печальные подробности. Значит, поела, а потом отправилась в Эппинг еще перекусить на лоне природы?

— Он, кажется, имеет в виду бутерброды и бутылку пива, — ответил мистер Мерблз.

— Ну да. Значит, прихватив бутылочку пива, она в полном одиночестве отправляется в Эппингский лес и там открывает ее пальцами, так? Вы когда-нибудь пробовали это сделать, Мерблз? Нет? Ну так вот, только когда найдут штопор, только тогда я поверю, что она была в лесу одна. А до того газеты имеют возможность опубликовать еще много анекдотических версий. Впрочем, журналистов я понять могу: им всегда были по душе хитроумные и знающие себе цену преступники.

 

Глава 11. ПЕРЕКРЕСТКИ

Лорд Питер отвез миссис Кроппер в Крайстчерч и по возвращении в Лондон решил обсудить положение дел с Паркером. Не успел он закончить пересказ истории миссис Кроппер, как дверь тихонько отворилась, и в комнату вошел Бантер.

— Ну что? Вас можно поздравить с успехом? — спросил Уимзи.

— Как ни прискорбно, но я вынужден проинформировать вашу светлость, что след дамы потерян. Если ваша светлость соблаговолит великодушно простить не слишком деликатное выражение, я скажу: она оставила меня с носом.

— Ну, Бантер, значит, вы все-таки человек, а не машина. И слава Богу. До сих пор еще никому не удавалось оставить вас с носом. Хлебните глоточек бренди и утешьтесь.

— Благодарю, милорд. В соответствии с вашими инструкциями я прочесал толпу на платформе в поисках дамы в малиновой шляпе и сером палантине. Сначала мне повезло, я обнаружил объект, который направлялся к выходу из вокзала и далее — к большому книжному киоску. Дама шла на некотором расстоянии впереди меня, но шляпа у нее уж очень заметная, и, как сказал поэт, «меня вел отсвет».

— Да, Бантер, вы сильны.

— Спасибо, милорд. Дама проследовала в вокзальную гостиницу, у которой, как вам известно, имеются два выхода, один на платформу, другой — на улицу. Опасаясь, что объект ускользнет, я прибавил шаг, прошел вращающиеся двери и увидел, как ее спина мелькнула в дверях женской комнаты отдохновения.

— Куда вы, человек воспитанный и скромный, последовать за ней не могли. Как я вас понимаю!

— Совершенно верно, милорд. В холле я занял позицию, из которой просматривалась дверь в дамскую комнату, в то время как сам я был надежно укрыт.

— И слишком поздно обнаружили, что в дамской комнате два выхода, верно? Вещь не слишком обыкновенная и весьма огорчительная.

— Нет, милорд. Не в том беда. Добрых три четверти часа я просидел, наблюдая за дверью, но пурпурная шляпа так и не появилась. Заметьте, ваша светлость, что я не видел леди в лицо.

Лорд Питер тяжело вздохнул.

— Ну что ж, Бантер, я догадываюсь, что случилось. Но в том нет вашей вины. Продолжайте.

— По истечении некоторого времени, милорд, я пришел к следующим выводам: либо с леди что-то случилось, либо я допустил какую-то промашку. Тогда я призвал на помощь горничную, которая как раз проходила по коридору, сообщил, что меня попросили передать некоторую информацию леди, чью одежду я описал, и попросил девушку узнать у прислуги, обслуживающей эту самую комнату, по-прежнему ли там находится вышеупомянутая особа. Девушка пошла исполнить мое поручение, но вскоре вернулась и сказала, что означенная леди сменила в гардеробе костюм и ушла примерно с полчаса назад.

— Ах, Бантер, Бантер, и вы не запомнили чемодан или сумку, с какой она прошла в дамскую комнату?

— Простите, милорд. Леди побывала там до прихода поезда и оставила на хранение в гардеробе саквояж. По возвращении она сменила меха и шляпу на плащ и маленькую черную шапочку, которые находились у нее в саквояже. Итак, она вошла туда с пустыми руками, а вышла с саквояжем.

— Вот это женщина! Продумала все заранее!

— Я немедленно приступил к расспросам в районе гостиницы и вокзала, но — безрезультатно. Черная шляпка и плащ в глаза не бросаются, и никто ее не запомнил. Потом я отправился на Центральный вокзал, чтобы проверить, не уехала ли она поездом. Кассирша сказала, что несколько похоже одетых женщин покупали у нее билеты. Их поезда следовали во все концы страны. Более точной информации мне получить не удалось. Я обошел все гаражи в Ливерпуле, но с тем же самым результатом. Весьма сожалею, но мне нечем обрадовать вашу светлость.

— Ну что ж. Вы сделали все возможное и невозможное. Не расстраивайтесь. И не спешите признавать себя побежденным. Вы, наверное, смертельно устали? Возьмите выходной день, а сейчас немедленно в постель.

— Спасибо, милорд, но я превосходно выспался в поезде на пути в Лондон.

— Ну, как знаете, Бантер. А я-то надеялся, что вы хоть изредка устаете, как все нормальные люди.

Бантер скромно улыбнулся и ретировался.

— Теперь мы по крайней мере хоть что-то знаем, — сказал Паркер. — Например: у мисс Уиттейкер есть что скрывать, иначе она бы не предпринимала столько усилий, чтобы сбить с толку возможных преследователей.

— И не только это. Мы знаем, что она пыталась встретиться и первой переговорить с Эвелин Кроппер. Наверное, надеялась заткнуть ей рот взяткой, а может, рассчитывала и на более радикальное средство. Кстати, откуда она узнала, что Кроппер приезжает именно этим пароходом?

— Миссис Кроппер дала телеграмму, ее зачитывали на предварительном слушании дела.

— Черт побери эти предварительные слушания! Все, что следовало бы скрыть от широкой публики, обязательно выйдет наружу, а ты взамен не получишь ни одного мало-мальски стоящего свидетельства.

— Вот-вот, — с ударением сказал Паркер. — Не говоря уже о том, что приходится часами выслушивать разглагольствования коронера об аморальном увлечении джазом и о бесстыдстве нынешних девушек, которые отправляются в лес наедине с женихом.

— И этих ханжей не привлечешь к суду за клеветнические измышления. Увы. А до этой мисс Уиттейкер мы все-таки доберемся.

— Если это, конечно, была она. В конце концов Кроппер могла обознаться. А что касается перемены шляпки, то множество посетителей переодеваются в гардеробе и не имея никаких преступных намерений.

— Это верно. Мисс Уиттейкер предположительно сейчас вместе с мисс Файндлейтер объезжает окрестные фермы, не так ли? Слава Богу, бесценная мисс Климпсон на своем посту и, как только они возвратятся из поездки, выжмет досуха эту барышню. Кстати, что ты думаешь о рассказе миссис Кроппер?

— Теперь совершенно ясно, что происходило в то утро. Мисс Уиттейкер пыталась создать ситуацию, в которой старая дама опомниться бы не успела, как подписала бы завещание, даже не подозревая об этом. Племянница вложила его в другие бумаги в надежде, что тетя поставит подпись не читая. Это было завещание, и ничто другое, так как это единственный известный мне документ, который должен быть подписан двумя свидетелями в присутствии завещателя и друг друга.

— Верно. И так как мисс Уиттейкер не могла занять место одного из свидетелей, а вынуждена была пригласить для этого двух служанок, то завещание было составлено в ее пользу.

— Очевидно. Она не стала бы лезть из кожи вон ради того, чтобы лишить себя наследства.

— В связи с чем возникают дополнительные вопросы. Мисс Уиттейкер, ближайшая родственница покойной, должна была в конце концов получить все, что останется после нее. Так оно и случилось. Зачем же было так беспокоиться?

— Помнишь одну из наших версий? Может, она боялась, что мисс Досон передумает, а потому старалась изо всех сил получить завещание в свою пользу… Нет, не годится.

— Конечно, нет, ведь любое более позднее завещание аннулирует то, что было написано до него. Кроме того, старая дама спустя несколько дней посылала за нотариусом, и мисс Уиттейкер этому не препятствовала.

— Более того. Как говорит сестра Форбс, она предупредила слуг, что нотариус должен быть приглашен по первому требованию тети.

— Хотя при таком ее отношении к племяннице даже несколько удивительно, что мисс Досон не лишила ее наследства. Но в этом случае для мисс Уиттейкер было бы выгоднее, чтобы тетя жила как можно дольше.

— Вряд ли старая дама ей в самом деле не доверяла. И уж конечно, не думала, что племянница намерена отправить ее на тот свет. Она тогда разозлилась и наговорила лишнего, все мы нередко этим грешим.

— Да, но она, очевидно, полагала, что племянница предпримет еще не одну попытку подписать завещание без ее ведома.

— Почему ты пришел к такому выводу?

— Вспомни, ведь она сделала ее своей поверенной в делах. Похоже, наша старушка все-все обдумала и решила, что, передав мисс Уиттейкер право подписывать все бумаги за нее, она убережется от козней мисс Уиттейкер в будущем.

— Молодец мисс Досон. Поступила правильно. Представляешь, как разозлилась мисс Уиттейкер? Все свои надежды она возложила на этот визит — и такое разочарование. Вместо ожидаемого завещания ей умело подставили ножку.

— Да, но мы снова возвращаемся к тому же вопросу. Зачем ей понадобилось завещание?

— Непонятно.

Мужчины закурили и на несколько минут замолчали.

— Тетя, очевидно, была намерена завещать все свое состояние мисс Уиттейкер и ни о чем другом даже не помышляла, — наконец сказал Паркер. — Она постоянно говорила об этом. А кроме того, она, похоже, была человеком прямодушным и справедливым и не могла забыть, что деньги Уиттейкеров перешли к ней через голову прямого наследника — преподобного Чарлза или как его там.

— Верно. Только одно-единственное обстоятельство могло помешать Мэри получить состояние, а именно… О Господи! Вот это мысль! Что ты скажешь о старинном сюжете, столь излюбленном нашими романистами? Откуда ни возьмись появляется новый наследник!

— Черт побери, ты прав! Какие же мы дураки, что не подумали об этом раньше! Мэри Уиттейкер, наверное, стало известно, что у мисс Досон есть более близкий родственник. Он-то и огребет все имущество, если завещания не будет. А может, она испугалась, что, узнав про него, мисс Досон поделит деньги на двоих, а то и вообще ей ничего не оставит. Ей надоело убеждать старую леди сделать завещание в ее пользу, и она пришла к мысли, что проще подписать завещание потихоньку, так что мисс Досон и знать ни о чем не будет.

— Ну и мозги у тебя, Чарлз! Послушай, хитрая старушенция, наверное, узнала про наследника и решила лишить мисс Уиттейкер наследства за ее неприличную настойчивость самым простым способом: умереть, не оставив завещания. Все состояние должен был получить более близкий родственник.

— Тогда так ей и надо, — с сердцем сказал Паркер. — Наобещала бедной девушке приличные деньги, сорвала с работы — а потом на попятную!

— Хороший урок девицам: нечего быть меркантильными, — резко возразил Уимзи со счастливой безмятежностью человека, которому ни разу в жизни не пришлось задуматься о деньгах.

— Если блестящая наша догадка окажется к тому же верной, — сказал Паркер, — твоя версия убийства будет сильно поколеблена. Ведь в этом случае Мэри было бы выгоднее, чтобы старушка пожила подольше, глядишь, в конце концов она все-таки написала бы завещание.

— Верно. Черт побери, Чарлз, вижу, моя теория разлетается в прах. И по нашему приятелю Карру тоже удар. Я-то надеялся оправдать его действия в глазах обывателей Лихемптона и вернуть его туда под звуки местного оркестра, расположившегося под триумфальной аркой, на которой красными, белыми и голубыми электрическими лампочками будет выложена надпись: «Добро пожаловать домой, чемпион истины!» Да что делать. Лучше проиграть пари, но увидеть свет истины, чем брести во мраке невежества, разбухнув от золота. Хотя… Минуточку! А может, доктор Карр все-таки прав? Может, это я принял за убийцу не того человека? Ага! Я прозреваю правду: на сцену выступает новый, еще более страшный мерзавец. Новый претендент на наследство, предупрежденный своими клевретами…

— Это какими же клевретами?

— Слушай, Чарлз, ну что ты за язва такая! Например, сиделка Форбс. Не удивлюсь, если окажется, что она была у него на жалованье. О чем это я говорил? Видишь, сбил меня с мысли, не прерывай ты меня больше, пожалуйста.

— «Предупрежденный своими клевретами», — подсказал Паркер.

— Ну да, предупрежденный своими клевретами, что мисс До-сон проводит дружеские встречи с адвокатами и нотариусами, а они уговаривают ее написать завещание и передать деньги мисс Уиттейкер, новый претендент вынуждает своих пособников убрать ее со сцены прежде, чем она ему навредит.

— Да, но как убрать?

— Ну, например, с помощью какого-нибудь экзотического яда, который убивает в долю секунды и не обнаруживается никакими анализами. Эти яды известны любому писаке детективных историй. Такой чепухой, как непонятный способ убийства, меня не проймешь.

— А куда исчез этот джентльмен? Почему не заявил о своих претензиях на наследство?

— Всему свое время. Его напугали слухи, потянувшиеся после смерти мисс Досон, и он лег на дно, пока все не утихнет.

— Теперь отобрать деньги у мисс Уиттейкер будет сложнее, ведь она введена в наследство и они стали ее собственностью. А тебе известно, что право собственности — это альфа и омега нашего законодательства.

— Да, но он может сказать, что, когда мисс Досон умерла, он был у черта на рогах и лишь несколько недель тому назад прочитал об этом на клочке газеты, которым была обернута консервная банка с лососем. Тут он медлить не стал и с края света примчался домой, дабы объявить о возвращении блудного кузена Тома. Черт побери! Совсем забыл!

Уимзи сунул руку в карман и вытащил письмо.

— Пришло сегодня утром, но я как раз выходил из дома, с Фредди Арбетноттом столкнулся уже в дверях и сунул письмо в карман. Так и не прочитал толком. Кажется, она пишет о каком-то кузене откуда-то с края света. Ну-ка поглядим.

Он развернул письмо. Паркер увидел беглый почерк мисс Клим пеон. Старомодную вязь украшало такое количество подчеркиваний и восклицательных знаков, что оно выглядело как нотная запись.

— О Господи! — воскликнул Паркер.

— Да, хуже, чем обычно. Наверное, сведения чрезвычайной важности. Хорошо хоть сравнительно короткое.

«Многоуважаемый лорд Питер!

Сегодня утром я такое услышала, Вы даже не представляете! Уж эти сведения Вам обязательно пригодятся в расследовании, и я спешу все поскорее описать!! Помните, в одном из писем я упоминала, что горничная миссис Бадж — сестра горничной мисс Уиттейкер! Ну так вот!!! Тетя этих девушек сегодня вечером заходила навестить свою племянницу к миссис Бадж! И меня с ней познакомили — естественно, как жиличка миссис Бадж, я являю собой местную достопримечательность, которая возбуждает всеобщее любопытство, а поскольку я никогда не забываю Ваших наставлений, то и поощряю это любопытство всемерно, чего никогда бы не сделала в других обстоятельствах!

Как выяснилось, эта самая тетя была хорошо знакома с прежней экономкой мисс Досон и помогала мисс Досон по хозяйству до того, как в доме появились девушки Гоутубед. Тетя — почтенная (по-моему, она просто кошмар!!) особа в капоре (!!) с отвратительной манерой осуждать всех и каждого. Тем не менее! Мы разговорились о смерти мисс Досон, и эта самая тетя (ее зовут Тимминс), поджав губы, сказала: «Знаете, мисс Климпсон, какой бы скандал ни случился в этой семейке, я лично ничему не удивлюсь. У них предосудительные родственные связи! Миссис Бадж, вы ведь помните, что я была вынуждена покинуть дом после появления в нем некой совершенно невозможной личности, объявившей себя кузеном мисс Досон». Как Вы догадываетесь, я тут же спросила, кто это мог быть, так как мне ничего не было известно о существовании каких-то родственников мисс Досон. Тетя описала эту личность как гадкого грязного НИГГЕРА (!!!). НЕГР, одетый СВЯЩЕННОСЛУЖИТЕЛЕМ, появился однажды утром и попросил ее, мисс Тимминс, сообщить мисс Досон, что к ней с визитом прибыл ее кузен Аллилуйя!!! Мисс Тимминс, несмотря на отвращение, вынуждена была провести его в дом, как она сказала, в симпатичную, чистую гостиную! И мисс Досон, нет, чтобы поганой метлой (!) прогнать его прочь, сошла вниз и приняла у себя эту образину!!! И что всего ужаснее, попросила его остаться с ней позавтракать (!), а ведь за столом должна была быть ее родная племянница! Этот жуткий арап выкатил на нее свои страшенные глазища, говорит мисс Тимминс. Бедную мисс Тимминс проняло, как она говорит, «до кишок и с души воротило» — простите, милорд, что повторяю ее выражения. Как я понимаю, в наши дни об этих частях тела довольно часто говорят даже в изысканном (!!) обществе. И вот что случилось дальше: она отказалась готовить завтрак для бедного черного человека (а ведь, в конце концов, черные — они тоже Божьи твари, и мы сами тоже могли бы быть черными, если бы Господь, в неизреченной милости своей не даровал нам белую кожу!!) — и ушла из дому!!! Так что, к несчастью, она больше ничего не может рассказать об утом удивительном событии!! Она, однако, уверена, что у «ниггера» была визитная карточка и на ней стояло «преподобный А. Досон», а ниже — адрес. Негр был откуда-то из-за границы. Странно, правда же? Но я верю, что многие туземные проповедники призваны Господом вершить труд свой в своем народе и делают это превосходно. И уж конечно, священник, пусть даже черный, имеет право на визитную карточку!!!

В страшной спешке искренне Ваша А. К. Климпсон».

— Господи благослови! — сказал лорд Питер, выпутавшись наконец из многословного ералаша. — Ну, вот и претендент на наследство!

— С душой столь же черной, как его кожа, — подхватил Паркер. — Интересно, куда подевался преподобный Аллилуйя и откуда вообще взялся? Его имя, э-э, мы вряд ли найдем в ежегодном церковном справочнике.

— Почему? Если он исповедует англиканство, он там обязательно будет, — сказал лорд Питер и не слишком уверенно потянулся за бесценным справочником. — Досон — преп. Аббот, преп. Аввакук, преп. Адриан, преп. Аммонд, преп. Гордон нет, здесь нет преп. Аллилуйи. Хотя, конечно, его имя не обязательно пишется так, как звучит. Знай мы страну, разыскать его было бы легче, но нам неизвестно даже, из какой части света происходит сей джентльмен. «Ниггер» у мисс Тимминс может означать все что угодно — от брамина высшей касты до метиса.

При случае она могла бы назвать «ниггером» аргентинца или эскимоса.

— Наверное, и у других религий есть свои справочники священнослужителей, — сказал безнадежным тоном Паркер.

— Да, конечно, за исключением, возможно, самых элитарных вероисповеданий, вроде агапемонитов, или сект, верующих в мистическое значение слова «ом». Кажется, Вольтер сказал, что в Англии имеется всего один соус на триста шестьдесят пять религиозных учений. Брамины начинают и заканчивают уроки Веданты словом «ом».

— Судя по документам призывных комиссий, — сказал Паркер, — он, скорее, преуменьшил это число. А ведь есть еще и Америка, страна, в которой тоже до черта вероисповеданий.

— Совершенно верно. В Штатах охота за сутаной напомнила бы поиск пресловутой иголки в стоге сена. Но тактично порасспросить народ не мешает, и я собираюсь наведаться в Крофтон.

— В Крофтон?

— Ну да, ведь мисс Клара Уиттейкер и мисс Досон оттуда. Я хочу разузнать о таинственном человеке с черным портфелем. Помнишь, два года тому назад к мисс Досон нежданно-негаданно приехал нотариус с одной-единственной целью: уговорить ее составить завещание. Уж ему-то было известно все, что нужно, о преподобном Аллилуйе и его притязаниях на наследство. Ты поедешь со мной?

— Не могу, нужно специальное разрешение. Ведь я официально не занимаюсь расследованием обстоятельств смерти мисс Досон.

— Да, но ты занимаешься делом Берты Гоутубед. Скажи шефу, что между этими происшествиями просматривается взаимосвязь. Мне пригодится твое облагораживающее присутствие. Не понадобится лгать, изворачиваться, изобретать фальшивые предлоги, достаточно ввести в действие регулярные полицейские силы, и у нотариуса тут же развяжется язык.

— Ладно. Я попробую что-нибудь сделать — если пообещаешь вести машину с разумной осторожностью.

— Будь ты чист, как лед, и имей водительские права, незапятнанные, подобно снегу на горных вершинах, тебе не избежать нареканий. А ведь я осторожный водитель. Ну давай, поднапрягись и получи разрешение. Колымага моя застоялась, лошадиные силы требуют движения, и я вижу внутренним взором, что мой скакун, потряхивая белоснежной гривой, бьет копытом и рвется вслед за мелькнувшим вдали капюшоном, в нашем случае — черным, который, вообще говоря, уже скрылся за горизонтом.

— Боюсь, что в один злосчастный день твоя «миссис Мердл» нас тоже завезет за горизонт — и кончен бал, — проворчал Паркер и отправился звонить сэру Эндрю Маккензи в Скотланд-Ярд.

* * *

Очаровательная старосветская деревушка, Крофтон, затерялась в переплетении сельских дорог, образующих треугольник с вершинами в Ковентри, Уорике и Бирмингеме. Вечерело. В сгущающемся сумраке «миссис Мердл» плавно выбиралась из слепых закоулков, перегороженных глухими заборами, тихонько мурлыча, выезжала на окольные пути и по узким проселкам катила вперед. Как назло, совет графства Уорикшир предпринял большую перекраску дорожных указателей, сейчас подготовительные работы находились на той самой стадии, когда все буквы на указателях оказались под толстым слоем глянцевой белой масляной краски. Время от времени многотерпеливый Бантер, сидевший сзади, вылезал из машины, взбирался на немотствующий столб и, освещая фонариком матовую поверхность указателя, пытался разобрать закрашенное напутствие. Эта процедура напомнила Паркеру труды Алана Куотермейна, пытавшегося разыскать под известковыми саванами сталагмитов черты давно усопших королей кукуанов. Один из указателей не успел высохнуть и мазался влажной краской, отчего путешественники совсем приуныли. Несколько неудачных попыток выбраться на нужную дорогу ни к чему не привели, не раз и не два они оказывались в тупике, и вот наконец подъехали к перекрестку. Указатель здесь, должно быть, жутко нуждался в ремонте, так как даже поперечина со стрелками была добросовестно снята, а сам столб, словно окоченевший призрак, жестом отчаяния и гнева устремил к безжалостным небесам длинный, синевато-багровый перст.

— Дождь собирается, — словно бы невзначай сказал Паркер.

— Подумать только, разговорился! Чарлз, если тебе неймется стать душой общества и скрасить нам тяготы экспедиции, ты так и скажи. Под сиденьем у меня хорошенький, тяжеленький гаечный ключ. Что нужно, сделаю я, а Бантер поможет зарыть тело.

— Наверное, это Браушвудское распутье, — подытожил Паркер, карта лежала у него на коленях. — А может, Ковертское раздорожье. Впрочем, мы его, кажется, проехали с полчаса назад, так что, если я прав, одна из этих дорог ведет прямо в Крофтон.

— Весьма утешительно, знать бы только, какая именно.

— Можно попробовать их все одну за другой, если приедем не туда, куда нужно, вернемся обратно.

— Самоубийц погребают на перекрестках, — зловеще заключил Уимзи.

— Вон под деревом сидит какой-то человек, — продолжал Паркер, — давай спросим у него.

— Тоже заблудился, наверное, иначе бы не торчал здесь, как дурак, — возразил лорд Питер. — Великое удовольствие — сидеть под дождем.

Тут и мужчина, сидевший под деревом, их заметил и, подняв руку, бросился к дороге.

Уимзи заглушил мотор. Юноша в одежде мотоциклиста подбежал к машине.

— Простите, не могли бы вы посмотреть, что с моим мотоциклом?

— Что-то случилось?

— Ни с того ни с сего стал как вкопанный. Не могу завести.

— Бывает, — сказал Уимзи. — Хотя трудно понять, чем это место так приглянулось вашему иноходцу.

Лорд Питер вышел из машины, а юноша побежал к забору и приволок пациента.

— Мотор заглох прямо здесь, на перекрестке, или вы его сюда притащили? — спросил Уимзи, брезгливо глядя на мотоцикл.

— Пришлось тащить. Я полдня с ним провозился, все жал на педаль. Без толку. Вот и решил подождать, вдруг кто из проезжих поможет.

— Так что все-таки произошло?

— Не знаю. Ехал прекрасно, а потом вдруг заглох мотор.

— Может, бензин кончился?

— Да нет. Бак полный.

— А что с зажиганием?

— Не знаю. — Юноша чуть не плакал. — Я ведь только второй раз в жизни сел на него.

— Ну, не переживайте, думаю, у вашего «росинанта» вряд ли что-то серьезное. Но давайте сначала проверим бензин, — сказал Уимзи более мягко. Отвинтил колпачок и посветил фонариком в бак. — Кажется, все в порядке. — Насвистывая, снова наклонился над мотоциклом, завернул колпачок. — А теперь попробуем еще раз. Ну-ка, нажмите на стартер. Если не заведется, я посмотрю свечи.

Юноша, понукаемый лордом Питером, ухватился за руль и с энергией отчаяния выжал стартер. Рывок был такой сильный, что сделал бы честь армейскому ослу. Неистовая дрожь охватила мотоцикл, мотор с душераздирающим ревом ожил.

— Господи! — воскликнул юноша. — Вы сотворили чудо!

Лорд Питер мягко сбавил газ, и жуткий рокот перешел в благодарное нежное мурлыканье.

— Как вы этого добились? — заинтересованно спросил мотоциклист.

— Продул топливопровод, — усмехнулся лорд Питер. — Воздушная пробка в системе питания, только и всего, старина.

— Большое-пребольшое спасибо.

— Не за что. Кстати, вы не знаете, как нам проехать в Крофтон?

— Конечно, знаю. Вон по той дороге. Я как раз туда еду.

— Слава Богу. Езжайте впереди, мы следуем за вами, как сказал бы сэр Галахад. А далеко еще?

— Пять миль.

— В Крофтоне есть приличная гостиница?

— Например, у моего отца. «Гончая и лисица». Устраивает? У нас неплохая кухня.

— Печали позади, с трудами покончено, Иордан пройден. Поехали, мой мальчик. Нет, Чарлз, я не стану ждать, пока ты наденешь плащ. «Пусть мы устали, пусть мы продрогли, пусть ветер гуляет в душе ледяной, ждет бедолаг кружка доброго эля, крепкий и терпкий напиток хмельной».

Мотор зарычал, юноша оседлал свой мотоцикл, накренив его вбок, так что едва не вылетел из седла, и первым ринулся по узкому проселку. Уимзи выжал сцепление и двинулся следом за ним.

«Гончая и лисица» оказалась очаровательной старозаветной гостиницей, где вся обивка была из материи, сделанной из конского волоса, и где в любое время дня и ночи можно было по-лучить добрый кусок холодного ростбифа и выращенный в подсобном хозяйстве салат. Хозяйка, миссис Пиггин, сама обслуживала гостей. На ней было очень приличное черное шелковое платье и накладные локоны по моде, столь любимой королевской семьей. Ее круглое, добродушное лицо рдело в отсвете горевшего в камине огня, и в его сиянии словно бы отражалась радость, обуревавшая одетых в алое охотников, что скакали на лошадях, и переносились через препятствия, и скатывались на землю на каждой стене в серии спортивных гравюр. Настроение лорда Питера несколько улучшилось под влиянием царившей здесь радушной атмосферы и превосходного домашнего эля, и, для отвода глаз побеседовав о только что завершившемся охотничьем сезоне, о соседях и ценах на лошадиное мясо, он ловко перевел разговор на интересующий его предмет — покойную мисс Клару Уиттейкер.

— Боже мой, — сказала миссис Пиггин, — да, мы знали мисс Уиттейкер. В этих краях ее каждый знал. До сих пор в деревенских конюшнях стоят ее жеребцы. Лучшую часть стада купил мистер Кливленд, он неплохо с ним управляется. Хорошие лошади выходили из ее конюшен, недаром о ней говорили, что в лошадях она разбирается, да и в людях тоже. Мало кому удавалось ее обойти, а вторично она никогда на удочку не попадалась.

— Хм-м, — мудро произнес лорд Питер.

— Я хорошо помню, как она скакала за гончими, а ей тогда уже было сильно за шестьдесят, — продолжала миссис Пиггин, — и ведь никогда не подождет, пока раскроют ворота. А вот мисс Досон, это ее подружка, жила вместе с ней в помещичьем доме за каменным мостом, так вот она была не такая бедовая, как мисс Уиттейкер. Мисс Досон всегда въезжала в ворота, и про нее говорили, что, если бы не любовь к мисс Уиттейкер, она бы на лошадь в жизни не села, но не хотелось ей подругу далеко от себя отпускать одну. Так ведь не можем же мы походить друг на друга, как спички, верно ведь, сэр? А мисс Уиттейкер, она была ни на кого не похожая. Таких, как она, теперь больше не делают. Я не скажу, что современные девчонки вообще ни на что не годны, нет, есть среди них отчаянные да шустрые, что хотят, то и делают, — в прежние времена их бы посчитали отпетыми, но мисс Уиттейкер, она была другая. У нее не только характер был, но и голова на плечах. Она и покупала лошадей, и лечила их, и растила — все сама, ни от кого ни помощи не ждала, ни совета.

— Да, судя по вашему рассказу, она была замечательная женщина, — от души сказал Уимзи. — Хотелось бы мне иметь такую знакомую. А вот кое-кто из моих друзей знал, и довольно близко, мисс Досон, когда она жила в Хемпшире.

— Правда, сэр? Как странно! Она была хорошая, добрая леди. Говорят, тоже умерла? От рака вроде бы, бедная. Страшная штука — этот рак. И подумать только, значит, вы тоже каким-то боком с ней связаны. Может, вам интересно будет посмотреть наши фотографии охотников Крофтона? Джим!

— Чего тебе?

— Покажи джентльменам фотографии мисс Уиттейкер и мисс Досон. Они знакомы с друзьями мисс Досон в Хемпшире. Если вы уже поели, сэр, пойдемте со мной.

Миссис Пиггин провела их в небольшой, уютный бар, где перед закрытием множество мужчин, с виду похожих на охотников, наслаждались последним стаканчиком. Мистер Пиггин, как и его жена, добродушный и дородный, выступил вперед, чтобы поприветствовать гостей.

— Что вам подать, джентльмены? Джо, две пинты зимнего эля! Подумать только, значит, вы знали нашу мисс Досон? Черт побери, мир тесен, господа, я постоянно повторяю это жене. Вот последняя серия фотографий с охотничьего сбора в помещичьей усадьбе мисс Уиттейкер в 1918 году. Этот сбор не был очередным, шла война, многих охотников призвали в армию, да и лошадей тоже позабирали. Тут уж не до охоты. Но что делать, лисиц расплодилось в лесу видимо-невидимо, и борзые грызлись, как собаки, — ха-ха! — я часто говорил здесь, в баре, мол, борзые совсем взбесились, грызутся, как собаки. Хорошо сказано, правда? Очень многие джентльмены смеялись, когда я так говорил, мол, борзые стали бешеные, точно собаки, ну вот, полковник Флетчер и некоторые другие джентльмены постарше говорят, надо, мол, продолжать собираться — хоть иногда, говорят. Ну и провели пару охот, так, наспех, по маленькой, можно сказать, просто чтобы своры не застаивались, можно сказать. Тут мисс Уиттейкер и говорит: «Полковник, — говорит, — давайте объявим местом сбора нашу усадьбу, — говорит, — а то, может, это будет последняя охота в моей жизни», — говорит. И точно, как накликала, в Новый год у несчастной случился удар. Она умерла в 1922 году. Это она сидит в повозке, а рядом мисс Досон. Конечно, к тому времени мисс Уиттейкер уже пару лет как перестала сама охотиться, но всегда сопровождала охотников на двуколке. И так до последних своих дней. Красивая старая леди она была, правда, сэр?

Лорд Питер и Паркер с большим интересом взглянули на довольно мрачную старую женщину, сидящую бескомпромиссно прямо с вожжами в руке. Суровое, изборожденное временем старое лицо, но, и правда, по-своему красивое: с большим носом и прямыми стрелами тяжелых бровей. А рядом с Кларой Уиттейкер — поменьше, попухлее, поженственней, Агата Досон, чья внезапная смерть привлекла их сюда, в это тихое место. Она улыбалась, у нее было милое лицо, не такое властное, как у грозной ее подруги, но и в ней чувствовались характер и воля. Несомненно, они были замечательной парой.

Лорд Питер задал один-два вопроса о семье мисс Уиттейкер.

— Вот что, сэр, вряд ли я вам смогу рассказать об этом, я ведь толком и сам не знаю. Мы всегда считали, что мисс Уиттейкер рассорилась со своей семьей, потому что решила уйти из дому и жить самостоятельно. В те дни девушки так вот просто из дому не уходили, как сейчас. Но если вам интересно, сэр, в наших местах есть один старый джентльмен, он может порассказать вам про мисс Уиттейкер и про мисс Досон. Бен Коблинг сорок лет проработал конюхом у мисс Уиттейкер, а в жены взял горничную мисс Досон, которая приехала с ней из Норфолка. Ему уже стукнуло восемьдесят шесть лет, но он все такой же сообразительный, как и прежде. Они с женой живут в маленьком доме, что получили в наследство от мисс Уиттейкер. Если хотите, сэр, можете наведаться завтра к ним, убедитесь, что память у Бена — дай Бог каждому. Простите, сэр, должен покинуть вас. Нам пора закрывать. Сейчас выставлю из бара голубчиков. Пора, джентльмены, закрываем. С вас три шиллинга восемь пенсов. Пожалуйста, джентльмены, поспешите. Джо, ты тоже побыстрее поворачивайся.

— Чудесное место — Крофтон, — сказал лорд Питер, когда они с Паркером остались вдвоем в большой спальне с низким потолком и пахнущими лавандой простынями. — Уверен, Бен Коблинг знает про кузена Аллилуйю. Поскорей бы встретиться с Беном Коблингом!

 

Глава 12.

ИСТОРИЯ ДВУХ СТАРЫХ ДЕВ

Ночью шел дождь, но к утру погода разгулялась. Лорд Питер в охотку проглотил огромное количество ветчины и яиц и вышел на крыльцо гостиницы погреться на солнышке. Из бара доносились звуки веселой суматохи — близилось время открытия. Уим-зи медленно, задумчиво набил трубку. Восемь уток гуськом перешли дорогу. Кошка вспрыгнула на скамейку, вытянулась, подобрала под себя задние лапы и плотно обвила их хвостом — как бы для того, чтобы предотвратить нечаянное, лишнее движение. Проехал верхом на гнедом жеребце конюх, ведя на поводу каштановой масти лошадь с коротко подстриженной гривой; за ними, смешно подпрыгивая, пробежал спаниель, одно ухо похлопывало по голове, вид у него был ужасно глупый.

— Хм, — произнес лорд Питер.

Дверь гостиницы гостеприимно отворилась.

— Доброе утро, сэр, — сказал бармен и снова исчез в глубине бара.

— Хм, — повторил лорд Питер. Он освободил из-под левой ноги правую и, счастливо потягиваясь, широко расселся на крыльце.

Из-за каменного забора, окружавшего церковный двор, появилась скрюченная фигура — ноги колесом, лицо в морщинах, кожаные гетры охватывают худые голени. Старик продвигался вперед рывками, ковыляя на неверных ногах. Прежде чем, громко протрещав суставами, опуститься на скамью рядом с кошкой, он учтиво обнажил свою древнюю голову.

— Доброе утро, сэр.

— Доброе утро, — ответил лорд Питер. — Прекрасная погода.

— День будет неплохой, да, неплохой, — сердечно отозвался старик. — В этакий славный майский денек я молю Господа даровать мне еще пару годочков в этом прекрасном, сотворенном Им мире. В такую погоду хочется жить.

— Еще поживете, — сказал лорд Питер, — вам рано думать о смерти.

— Спасибо, сэр, я, и правда, крепок еще, хотя в Михайлов день восемьдесят семь лет сравняется.

Лорд Питер изобразил на лице приличествующее случаю изумление.

— Да, сэр, восемьдесят семь, и, если бы не ревматизм, все у меня было бы хорошо, грех жаловаться. Я гораздо крепче, чем кажусь с виду. Конечно, сэр, пригнуло меня к земле, есть немножко, но не годы тому виной, а лошади. Всю жизнь с лошадьми, сэр. Работал с ними, спал с ними — можно сказать, жил в конюшне.

— Трудно найти более достойную компанию.

— Верные ваши слова, сэр, лучше друзей не найдешь, где там. Жена моя не устает повторять, что ревнует меня к ним. Говорит, что, по мне, так я бы лучше с ними говорил, чем с ней. Знаете, сэр, может, она и права. Лошади, сэр, они никогда не болтают чепухи, которая завсегда у бабы на языке. Так ведь, сэр?

— Совершенно верно, — сказал Уимзи. — Что вы хотели бы заказать?

— Спасибо, сэр. Как всегда, пинту светлого горького. Джим уже знает. Джим! Всегда начинаю день пинтой пива, сэр. По-моему, пиво лучше, чем чай, оно не так раздражает желудок.

— Смею заметить, вы правы, — сказал Уимзи. — Ну, и коль вы об этом упомянули, чай, он и впрямь раздражает слизистую. Мистер Пиггин, две пинты пива, пожалуйста. И может, вы тоже к нам присоединитесь?

— Спасибо, милорд, — сказал хозяин. — Джо! Две пинты светлого горького и одну «гиннеса». Прекрасное утро, милорд, здравствуйте, мистер Коблинг. Я вижу, вы уже познакомились.

— О Зевс! Так вы — мистер Коблинг? Я ужасно рад. Мечтал побеседовать с вами.

— Правда, сэр?

— Это я сообщил этому джентльмену — его зовут лорд Питер Уимзи, — что вам есть что порассказать ему про мисс Уиттейкер и про мисс Досон. Он знаком с друзьями мисс Досон.

— Неужто, сэр? Ах! Вряд ли я чего не знаю про этих леди. И горжусь этим. У мисс Уиттейкер я пятьдесят лет прослужил. Пришел к ней младшим конюхом, еще при старом Джонни Блактор-не, а после его смерти стал старшим. Таких девушек, как мисс Уиттейкер, больше нет. Честное слово. Прямая, как свечка, и щечки такие красивые, такие розовые, и волосы черные, да блестящие — она была что двухлетняя молодая кобылка, сэр. А горячая была!

Как огонь. Не один джентльмен был бы рад пройтись с ней по жизни в одной упряжке, да не по ней была сбруя. Как пыль под ногами — вот чем все они для нее были. Она бы ни в жисть на мужика не взглянула, если бы не лошади, только с конюхами да с кучерами находила общий язык. Ну еще если дело было какое, могла потолковать. Среди животных тоже такие зверюги водятся. Была у меня собака, терьер. Сучка. Завзятая была охотница, ни одной крысы не пропустит. Но до чего же деловая была — ни с чем другим к ней не подступись! Я то одного кобелька к ней подведу, то другого, сколько их перепробовал — все без толку. Не подпускает, хоть плачь, тут же начинается форменное смертоубийство, свара — вы такого отродясь не видали. Была, видно, своя задумка у Господа, что сотворил Он такую породу. А бабе, ясное дело, свою голову на плечи не поставишь.

Лорд Питер вновь задумчиво хмыкнул.

Молча выпили пиво.

Мистер Пиггин оторвался от дум и рассказал охотничью байку про мисс Уиттейкер. Мистер Коблинг тоже внес свою лепту, откликнувшись очередной охотничьей побасенкой. Тут на крыльцо вышел Паркер, и мистер Коблинг попросил джентльменов оказать ему честь: еще выпить с ним пива. Выпили по второй. А потом и по третьей — на этот раз угощал честную компанию сам мистер Пиггин. Выпив, он извинился и отправился обслуживать посетителей.

И тогда лорд Питер потихоньку стал подталкивать разговор к истории семьи мисс Досон. Делал он это искусно, но до того медленно, что Паркер не выдержал. Воспитанник классической школы, чей интеллект поразительно изощрился на службе в столичной полиции, он покажет другу настоящий класс, задаст пару-тройку вопросов — и готово дело. Но каждый раз мистер Коблинг умудрялся безнадежно потерять нить разговора и увлечься каким-нибудь посторонним предметом. Отступлениям, казалось, не будет конца. Уже Уимзи сердито колотил друга ногой по лодыжке, а Паркер никак не унимался. Но терпение лорда Питера было наконец вознаграждено — разговор возвратился к интересующей их теме.

Через час или около того мистер Коблинг пригласил друзей к себе, заявив, что жена может и побольше его порассказать про мисс Досон. Приглашение было охотно принято, и джентльмены выступили в поход. По дороге мистер Коблинг продолжал объяснять лорду Питеру, что в Михайлов день ему стукнет восемьдесят семь лет, а со здоровьем у него еще все в порядке, Бог миловал, и хоть с виду он старый, но вообще-то пока мужик крепкий, если бы не ревматизм, то и умирать бы не надо.

— Что согнуло меня, то согнуло, ничего не скажу, — говорил мистер Коблинг, — но это все лошади да работа в конюшне. Всю жизнь я от лошадей ни на шаг.

— Не злись, Чарлз, — шепнул на ухо Паркеру лорд Питер.

— Я-то тебя понимаю: ты, видно, слишком много чаю выпил за завтраком, а ведь чай, как сегодня выяснилось, воздействует на организм раздражающе.

Миссис Коблинг оказалась восхитительной старой леди всего двумя годами младше мужа. Походила она на засушенное яблочко. От представившейся возможности поговорить о милой ее Агате она пришла в неописуемый восторг. Паркер счел необходимым представить причины их интереса к мисс Досон и пустился было в запутанные объяснения, но снова получил пинка по голени. И по заслугам. Для миссис Коблинг не было предмета интереснее, чем семья мисс Досон, по ее мнению, ни один человек в мире не может остаться равнодушным к этой теме, — и без всяких наводящих вопросов она весело затрещала.

В семью мисс Досон она попала девчонкой, можно сказать с пеленок. Так ведь еще мама ее служила экономкой у мистера Генри Досона, у отца мисс Агаты, а перед тем у его деда. Самой миссис Коблинг не было и пятнадцати, когда она стала кладовщицей. Мисс Харриет тогда сравнялось только три годика, той самой Харриет, что вышла замуж за мистера Джеймса Уиттейкера. Да, она работала у Досонов и тогда, когда родились остальные дети. Мистер Стефен после отца должен был получить много денег, но тут как посыпались на семью невзгоды да беды, унесли они состояние да и жизнь мистера Генри. Вот ведь какое горе. Пустился, сердечный, в спекуляции, на бирже играл, мистер Коблинг мне не рассказывал, чем он там торговал, но случилось это злое дело в Лондоне, а в городе в те времена всякой сволочи развелось видимо-невидимо, вот и потерял, горемыка, все, что имел, да больше уже и не оправился. Было ему пятьдесят четыре года, когда он умер; а ведь какой был честный джентльмен, и для каждого у него находилось доброе слово. Жена не пережила утраты, быстро после него убралась, бедная. Очень была приятная, милая леди, хотя и француженка, и в Англии у нее никого не было, одна осталась, а обе ее сестры пошли, и подумать страшно, в папистский монастырь, можно сказать, погребли себя заживо.

— Как повел себя мистер Стефен, когда узнал, что денег нет? — спросил Уимзи.

— Он-то? Ну, он начал заниматься делами, непривычно для нас это было, впрочем, слышала я, что старый Варнавва Досон, дедушка мистера Стефена, тоже был только бакалейщиком, а может, приказчиком, недаром говорят, что, мол, денег нет — перед прибылью, лишний грош — перед гибелью. Трудно пришлось мистеру Стефе-ну, привык он с детства к самому лучшему. Была у него богатая невеста, красивая такая юная леди. Но все повернулось к лучшему, как она услышала, что мистер Стефен остался без денег, не пошла за него, бросила, — не женился наш мистер Стефен на женщине без сердца, Бог миловал. И до сорока с лишним лет он все ходил холостым, а потом встретил леди, которая была сиротой, но она была очень приятная, симпатичная девушка, и стала она мистеру Стефе-ну прекрасной женой, правда-правда. И сын родился, мистер Джон. У них только и было света в окошке, что мистер Джон. В страшный день принесли им повестку с войны, что его убили. Кровавое, ужасное дело — война, никому от нее никакого проку, только налоги да цены растут, и люди работу теряют.

— Так, значит, его убили? Большое несчастье для родителей.

— Страшное горе, сэр. Мистер Стефен, бедняжка, столько напастей перенес, но этот последний удар совсем его подкосил. Поднял на себя руку, застрелился. Должно, сэр, с ума сошел, что сотворил над собой такое, и леди свою тоже застрелил. Вот какой ужас. Вы, сэр, может, помните, газеты тогда только об этом и писали.

— Да, было что-то такое, — сказал Уимзи, притворившись, будто действительно вспоминает: не хотелось ему принижать масштабы местной трагедии. — А что юный Джон, он не успел жениться?

— Нет, сэр. Тоже горе какое у девушки. Невеста его работала сестрой в английском госпитале. Он-то думал: приедет в очередной отпуск, женится. Но все в те страшные годы шло вкривь и вкось.

Старушка вздохнула и отерла глаза.

— Мистер Стефен был единственный сын?

— Не то чтобы единственный, сэр. Близнецы еще были, хорошенькие такие. Только прожили всего два дня. Родились через три года после мисс Харриет, той самой, что вышла замуж за Джеймса Уиттейкера.

— Понятно. Так две семьи породнились.

— Да, сэр. Мисс Агата, мисс Харриет и мисс Клара Уиттейкер — все трое учились в одной школе, и миссис Уиттейкер, мама мисс Клары, пригласила юных леди провести каникулы с мисс Кларой, и тогда мистер Джеймс влюбился в мисс Харриет. По-моему, она была не такая хорошенькая, как мисс Агата, но живая да веселая, ну и, конечно, мисс Агата была девушка серьезная, не какая-нибудь вертушка, все эти глупости были не по ней. Она часто мне говорила: «Бетти, — говорит, — я собираюсь остаться старой девой, и мисс Клара — тоже, и мы будем жить вместе и будем всегда счастливы — без всех этих глупых и нудных джентльменов». Так все и получилось, сэр, потому что мисс Агата всегда была своему слову хозяйка: что скажет, то и сделает. Спокойная она была, но слово свое держала. Если что скажет, то стоит на своем и ничем ее не проймёшь: ни угрозами, ни улещиванием. Сколько раз, бывало, я пыталась уговорить ее, когда она еще совсем дитем была, сэр, — я ведь и в детской помогала. Можно было разозлить ее, можно было довести до слез, но переубедить — ни за что, уже тогда она была верна своему слову.

В воображении Уимзи возникла картина: беспомощная, старая, слабая женщина упорно стоит на своем — несмотря на уговоры адвоката и на уловки племянницы. Да, мисс Досон по-своему была замечательная старая дама.

— Так, значит, никого не осталось из родни Досонов? — спросил он.

— Никого, сэр. Одна Мэри, но и она Уиттейкер. Она правнучка мисс Харриет, единственная дочка мистера Чарлза Уиттейкера. Осталась одна на белом свете. Мисс Досон пригласила ее жить к себе, когда мистер Чарлз и его жена попали в аварию. Страшно стало на дорогах из-за этих треклятых автомобилей. Господи, Господи! Подумать только, ведь беды на нас так и сыпались, одна за другой, одна за другой. Ведь мы с Беном всех пережили.

— Успокойся, мать, — сказал Бен и положил руку ей на плечо.

— Господь был милостив к нам.

— Правда, грех жаловаться. У нас, сэр, три сына, да две дочери, да четырнадцать внуков, да три правнука. Вам, наверное, интересно поглядеть их карточки, сэр?

Лорд Питер сказал, что будет рад увидеть все семейство, а Паркер издал нечленораздельный звук, который тоже можно было принять за согласие. Демонстрация семейного альбома сопровождалась подробным жизнеописанием каждой особы, представленной на фотокарточке. Чуть только в рассказе возникала сколько-нибудь заметная пауза, Паркер наклонялся к уху лорда Питера и, теша себя надеждой направить разговор в нужное русло, шептал: «А как там насчет кузена Аллилуйи?» Но прежде чем лорд Питер успевал задать заветный вопрос, семейная хроника возобновлялась.

Когда миссис Коблинг поднялась и вышла из комнаты за шалью, которую ее внук Уильям прислал домой из Дарданелл, лорд Питер сердито зашептал:

— Ради Бога, Чарлз, хватит долбить про Аллилуйю! Я не глухой.

Шаль была принесена и осмотрена, гости выразили свое восхищение, после чего разговор обратился к чужим странам, к туземцам и, в частности, к неграм. Вот тут лорд Питер как бы невзначай спросил:

— Кстати, а нет ли у семьи Досонов родственников за границей, в далеких краях?

— Ну, в общем, может, и есть, — замялась миссис Коблинг. — У мистера Генри был брат, мистер Поль. Но родные не любили о нем вспоминать. Он был в семье паршивой овцой. Вы только подумайте, — продолжала она, понизив голос и тяжело вздыхая, — он обратился в католичество и стал монахом!

Кажется, сделайся мистер Поль убийцей, к нему бы не могли относиться хуже.

— Мистер Генри во всем обвинял себя.

— Он-то в чем виноват?

— Как в чем? Жена мистера Генри, моя дорогая хозяйка, сэр, была француженка и, понятное дело, католичка. Так уж ее воспитали, откуда ей было знать, что хорошо, а что плохо, а когда они поженились, была она еще совсем молоденькая. Так вот, благодаря мистеру Генри она очень скоро стала истинной христианкой, забыла о своих идолах и молилась в приходской церкви. Но к тому времени с мистером Полем случилась беда: он влюбился в сестру миссис Генри, а эта самая сестра решила посвятить себя религии, это они так называют свою веру, и ушла в монастырь. И тогда сердце мистера Поля было разбито, и он прельстился «блудницей в пурпуре» и, — снова последовала пауза и тяжелый вздох, — стал монахом. Большого шуму наделало его отступничество. А жил он долго, до глубокой старости, может, и сейчас еще жив, мистер Коблинг не слышал о его смерти, но на праведный путь так и не вступил.

— Если он еще жив, — пробормотал Паркер, — то наследником мисс Досон должен был стать он. Он — дядя Агаты Досон и ближайший ее родственник.

— Да, но я не мистера Поля имел в виду, — нахмурившись, сказал Уимзи, — мне приходилось слышать о другом родственнике мисс Досон, о самом настоящем иностранце с очень темным цветом кожи, — говорят, он черный, как негр.

— Черный? — воскликнула старушка. — Ох нет, сэр, не может быть! Боже избави, нет, нет, не может быть! Бен, как ты думаешь? Может, от старого Саймона?

Бен отрицательно качнул головой.

— Я о нем почти ничего не знаю.

— И никто не знает, — с силой сказала миссис Коблинг. — Давно это было. Но в семье иногда о нем вспоминали, хотя я лично слова доброго о нем не слыхала. «Негодник Саймон» да «негодник Саймон» — иначе его не называли. Много лет тому назад он уехал куда-то, говорили, в Индию. Что с ним сталось, никто не знает. А вдруг он в дальних краях женился на какой-нибудь негритянке и этот негр — его правнук? Боже мой! Или даже праправнук? Ведь Саймон приходился дядей мистеру Генри, а было это давным-давно.

Миссис Коблинг разочаровала наших детективов. Правнук старого Саймона не помешал бы мисс Мэри Уиттейкер получить состояние мисс Агаты Досон — слишком дальний родственник. Однако лорд Питер продолжал расспросы.

— Очень любопытно. А куда все-таки уехал Саймон: в Индию или в Вест-Индию? Не знаете?

Миссис Коблинг за точность не поручилась бы, но вроде его отъезд связывался у нее с Америкой.

— Какая жалость, что мистера Пробина больше нет в Англии. Он вам рассказал бы побольше, чем я, про Досонов и Уиттейкеров. Но в прошлом году вышел на пенсию и уехал куда-то в Италию.

— А кто такой мистер Пробин?

— Это поверенный мисс Уиттейкер, — сказал Бен, — он занимался и делами мисс Досон тоже. Симпатичный джентльмен, но до чего хитер — ха-ха! Никогда своего не упустит. Наверное, адвокаты все такие, — наставительно заметил он. — Всегда тянут одеяло на себя.

— Он жил в Крофтоне?

— Нет, сэр, в Крофтоувер-Магна, в двенадцати милях отсюда. Его клиенты перешли к адвокатской конторе «Пойнтер и Уинкин», но она образовалась недавно, и я про них мало что знаю.

Выспросив у четы Коблингов все, что можно, лорд Питер и Паркер потихоньку свернули беседу и начали собираться в дорогу.

— Да, кузена Аллилуйю можно вычеркнуть, — сказал Паркер.

— Может, да, а может, и нет. Мало ли что. Но, по-моему, католик Поль, так опозоривший свою семью, сулит больше надежд. И, конечно, мистер Пробин. Видно, та еще птичка. Что скажешь? Ты понял, кто он такой?

— Похоже, тот самый таинственный нотариус.

— Вот именно. И он знает, почему мисс Досон все-таки нужно было составить завещание. Давай-ка отправимся в Крофтоувер-Магна и навестим мистеров Пойнтера и Уинкина. Что-то они нам скажут?

Увы, Пойнтер и Уинкин не могли вообще ничего рассказать. Мисс Досон отказалась от услуг мистера Пробина и передала ведение всех своих дел новому поверенному. Мистер Пойнтер и мистер Уинкин никогда не вели дел мисс Досон. Ах, адрес мистера Пробина? Пожалуйста: Вилла-Бьянка, Фьезоле. К сожалению, они больше ничем не могут помочь лорду Питеру и мистеру Паркеру. До свидания.

— Коротко и сухо, — отозвался лорд Питер. — Да ладно, мы с тобой сейчас перекусим, а потом напишем письмецо мистеру Пробину и одному моему старинному приятелю — епископу Ламберту из миссии в Ориноко, он может помочь в поисках Аллилуйи. Держи хвост пистолетом, дружище! Как говорил Ин-голдзби: «Ветры дуют — уж брезжит свет! Ветры дуют — мы взяли след!». И вообще, знакомо ли тебе имя Джона Пила, познал ли ты Землю, где цветут цитроны? Ну, не переживай, старина, у тебя еще все впереди — ты сможешь побывать там в свадебное путешествие.

 

Глава XIII.

АЛЛИЛУЙЯ

Епископ Ламберт, этот достойнейший прелат из миссии Ориноко, оказался человеком добрым и практичным. Нет-нет, он не имеет чести лично знать преподобного Аллилуйю Досона, но полагает, что его следует искать в миссии Табернакль — есть такая нонконформистская организация, которая ведет большую работу среди туземцев. Епископ сам свяжется с лондонским представительством этой почтенной общины и сообщит лорду Питеру результат. Спустя два часа секретарь епископа, проявив должное усердие, дозвонился до миссии Табернакль и раздобыл весьма утешительные сведения — преподобный Аллилуйя Досон как раз находится в Англии и его можно застать в здании миссии в Степни. Этот престарелый пастор крайне стеснен в средствах; словом, насколько понял епископ, — история грустная. Нет-нет, Бога ради, какая благодарность? Это все исключительно заслуга подневольного бедняги секретаря. А как поживает сам лорд Питер? Рад был услышать его голос. Ха-ха! А не выкроит ли милорд время отобедать у епископа?

Лорд Питер подхватил Паркера и помчался на своей красотке прямиком в миссию Табернакль. На фоне мрачного, обшарпанного фасада черный вытянутый корпус «миссис Мердл» и блеск медной выхлопной трубы произвели настоящий фурор. В ту же минуту к ней слетелась вся окрестная мелюзга и начала упоенно выводить соло на клаксоне, не обращая ни малейшего внимания на Уимзи и не дожидаясь, пока он отойдет. Питер позвонил в дверь миссии, а Паркер попытался пригрозить нарушителям суровой карой, ненавязчиво намекнув, что он — офицер полиции. Это вызвало бурю восторга, и в мгновенье ока Паркер оказался взятым в живое кольцо под предводительством бойкой особы лет двенадцати. Он предпринял несколько героических бросков с целью выйти из окружения. С визгом и хохотом кольцо на миг подалось в сторону, но рук не разжало, а потом быстро захватило прежние позиции и громко запело. В этот момент дверь миссии отворилась, и поле брани предстало во всей красе взору худощавого юноши в очках. «Дети, дети!» — неодобрительно проговорил он, укоризненно погрозив длинным тонким пальцем. Однако это вмешательство не произвело на вояк ни малейшего впечатления, да и сам юноша вряд ли рассчитывал на успех.

Лорд Питер объяснил причину своего вторжения.

— О, милости просим, заходите, — пригласил юноша, заложив пальцем книгу по теологии. — Боюсь только, вашему другу… э-э-э… у нас тут шумновато.

Паркеру тем временем удалось прорвать оцепление, и теперь он стоял за кругом, понося своих мучителей на чем свет стоит, на что противник отвечал мощным ревом гудка.

— По их милости у меня сядет аккумулятор, — заметил Уимзи.

— Попробуй сам справиться с этими дьяволятами, — прорычал Паркер.

— Друг мой, почему бы тебе не обратиться к ним как к мыслящим существам? — осведомился Уимзи. — У детей те же слабости, что у политиков и финансистов. Эй, Эсмеральда! — поманил он атаманшу.

Юная дама ответила грубоватым жестом и показала язык, но, заметив на ладони Уимзи блестящую монетку, приняла вызов и подошла.

— Посмотри, — сказал Уимзи, — это пол кроны. Тридцать пенсов. Как ты думаешь, они тебе пригодятся?

Дитя тут же проявило незаурядные мыслительные способности. Девочка стояла молча, приняв перед лицом богатства вид смущенной добродетели и потирая чулок грязным ботинком.

— Тебе вполне под силу призвать свою армию к порядку, — убеждал Уимзи. — Ты производишь впечатление женщины с характером. Так вот, если ты никого не подпустишь к машине, пока я буду в доме, — получишь полкроны. Поняла? Но если ты разрешишь им подудеть — а я это услышу, будь уверена, — плакали твои денежки. Каждый гудок обойдется тебе в пенни. Шесть гудков — и у тебя два шиллинга вместо полкроны. Тридцать гудков — и ты без денег. А я буду время от времени выглядывать и если увижу, что кто-то залез в машину, или колотит по ней, или еще что-нибудь, то не видать тебе денег как своих ушей. Условия понятны?

— Приглядеть, чтоб чего не свистнули, не то усвистят мои денежки.

— Именно так.

— Будь по-вашему, мистер. Пригляжу.

— Ну вот и умница. Идемте, сэр.

Юноша в очках провел их в тусклую маленькую приемную, похожую на привокзальный зал ожидания и увешанную картинками на сюжеты из Ветхого Завета. На полу были разбросаны циновки.

— Я передам мистеру Досону, что к нему пришли, — сказал он и исчез, зажав в руке фолиант.

Послышались шаркающие шаги, и Уимзи с Паркером приготовились плечом к плечу встретить злодея, претендующего на наследство. Однако, когда дверь отворилась, сердца сыщиков растаяли: на пороге стоял пожилой индеец, настолько застенчивый и безобидный, что вообразить кого-то, еще менее похожего на убийцу, было просто невозможно. Он стоял, нервно моргая и разглядывая посетителей из-под очков в металлической оправе, с бечевкой вместо одной дужки.

Преподобный Аллилуйя Досон, несомненно, был метисом. Приятные, слегка заостренные черты лица, орлиный нос, смуглая оливковая кожа, как у полинезийца. Волосы жидкие, с проседью, не курчавые, но достаточно волнистые. Сутулые плечи, потертая ряса. Черные, чуть навыкате глаза с желтоватыми белками смотрели открыто и дружелюбно. Улыбался он приветливо и искренне.

— Вы хотели меня видеть? — У него было прекрасное английское произношение, и только интонация выдавала уроженца колоний. — Кажется, не имел удовольствия…

— Здравствуйте, мистер Досон. Да-да, мы не знакомы. Дело в том, что… э-э-э… нам н^жны некоторые сведения… э-э-э… по истории семьи крофтонских Досонов в Уорикшире. И нас уверяли, что вы могли бы рассказать… ну… о связях этой семьи с Вест-Индией. Если, конечно, вас это не затруднит.

— Ни в коей мере. — Досон даже слегка выпрямился. — Видите ли, я сам в некотором роде принадлежу к этой семье. Не угодно ли сесть?

— Спасибо. Мы, собственно говоря, так и думали.

— А вы случайно не от мисс Уиттейкер?

В голосе слышались и надежда и обида. Уимзи не вполне понял, что стоит за этим вопросом, и предпочел ответить нейтрально, чтобы не попасть впросак.

— Нет-нет. Мы готовим справочник по истории семей, живущих в провинции. Надгробные памятники, генеалогические древа… в таком духе.

— Вот в чем дело. А я-то думал… — Казалось, он потерял надежду и вздохнул. — Ну да ладно. В любом случае буду счастлив оказаться полезным.

— Нас интересует судьба Саймона Досона. Мы знаем, что он бросил семью и отплыл в Вест-Индию. В… в тысяча семьсот…

— В тысяча восемьсот десятом, — неожиданно быстро поправил священник. — Да. Он попал в беду, когда ему было всего шестнадцать. Связался с плохой компанией, все остальные были старше, ну и втянули его в ужасную аферу. Что-то связанное с картами, а потом еще и человека убили. Не дуэль, нет — в то время дуэль не считалась бесчестьем — хотя любое насилие противно Господу. Но тот человек был предательски убит, а Саймон с дружками скрылся от правосудия. Он завербовался на флот и уплыл за море. Прослужил пятнадцать лет и был захвачен французским капером. Потом сбежал, ну и — чтобы не утомлять вас подробностями — осел в Тринидаде под чужим именем. Жившие там англичане хорошо его приняли, дали работу на своих сахарных плантациях. Он преуспел, а под конец приобрел и небольшую собственную плантацию.

— Под каким именем он там жил?

— Харкавей. Думаю, он боялся, что его будут разыскивать как дезертира, поэтому и сменил имя. Без сомнения, ему бы пришлось ответить за побег. Так или иначе, жизнь на плантации ему понравилась, и он решил остаться. По-моему, он не рвался домой, даже наследство его не прельщало. К тому же над ним висело обвинение в убийстве, хотя вряд ли ему бы вспомнили это дело, учитывая, что тогда он был слишком молод, да и не его рука нанесла злодейский удар.

— Вы упомянули о наследстве. Он что, был старшим сыном?

— Нет. Старшим был Варнавва, но его убили при Ватерлоо, а семьи у него не было. Был и второй сын, Роджер, но тот еще в детстве умер от ветряной оспы. А Саймон был третьим.

— Стало быть, имелся четвертый сын, который унаследовал поместье.

— Да, Фредерик, отец Генри Досона. Они, конечно, пытались выяснить, что случилось с Саймоном. Но сами знаете, в те времена не так-то просто было разузнать, что происходит за океаном. Саймон не объявлялся, вот им и пришлось его обойти.

— А дети у Саймона были? Что с ними случилось? — спросил Паркер.

Легкий румянец проступил на смуглом лице священника. Он кивнул.

— Я его внук, — просто ответил он. — Потому и приехал в Англию. Когда Господь призвал меня пасти своих овец среди моего народа, я был вполне обеспеченным человеком: своя сахарная плантация, которая досталась мне от отца. Я женился и был очень счастлив. А потом выпали тяжелые времена — урожай сахара упал, наша маленькая община обеднела и не смогла поддерживать своего пастора. К тому же я становился старым и немощным, не мог работать. Да и жена начала хворать. Господь благословил нас многочисленными дочерьми, о них надо было позаботиться. Словом, я оказался в нужде. И тут мне попались старые семейные документы, принадлежавшие деду, Саймону. И я узнал, что его настоящая фамилия была не Харкавей, а Досон, и подумал — а вдруг у меня в Англии есть семья: ведь не случайно Господь послал мне эту находку. А тут как раз подошло время отправлять нового представителя в Лондон, и я попросил разрешения оставить приход и переехать в Англию.

— Вы нашли кого-нибудь из родни?

— Да. Я поехал в Крофтон — он упоминался в письмах деда — и встретился с адвокатом, неким мистером Пробином из Кроф-тоувера. Он вам знаком?

— Я слышал о нем.

— Мистер Пробин был очень добр ко мне, очень внимателен, рассказал генеалогию семьи и о том, как мой дед должен был унаследовать состояние.

— Но ведь к тому времени состояния уже не осталось.

— Да. И к сожалению, когда я показал ему бабушкино свидетельство о браке, он сказал, что это никакое не свидетельство. Боюсь, Саймон Досон был большой грешник: он просто сошелся с бабушкой, как обычно поступали плантаторы с цветными женщинами, а ей показал свидетельство, якобы подписанное губернатором. Но когда мистер Пробин навел справки, оказалось, что такого губернатора никогда не было. Конечно, это задело мои чувства доброго христианина, но поскольку состояния все равно не осталось, то не о чем было и говорить.

— Да, незадача, — посочувствовал Питер.

— Я призвал на помощь смирение, — с достоинством произнес пастор, отвесив легкий поклон. — Мистер Пробин также любезно снабдил меня рекомендательным письмом к мисс Агате Досон, единственной оставшейся в живых представительнице рода.

— Знаю, она проживала в Лихемптоне.

— Она приняла меня очень радушно, разумеется, я ни о чем не просил, но она сама назначила мне пенсию — сто фунтов в год — и выплачивала ее регулярно, вплоть до самой смерти.

— Вы больше с ней не встречались?

— Нет, я старался не беспокоить ее: вряд ли она смогла бы часто принимать человека с моим цветом кожи, — произнес преподобный Аллилуйя с оттенком гордого самоуничижения. — Но в тот раз она очень мило со мной обошлась, пригласила остаться на обед…

— И… простите мой вопрос — надеюсь, он не покажется вам очень… слишком назойливым… А мисс Уиттейкер продолжает выплачивать вам пенсию?

— Нет. Видите ли, я… я, собственно говоря, и не рассчитывал — хотя в моем положении она была очень кстати. Тем более покойная мисс Досон дала понять, что выплаты будут продолжаться и после ее смерти. Она говорила, что не хочет писать завещание. «В нем нет необходимости, кузен Аллилуйя, — сказала она. — Когда я умру, мои деньги достанутся Мэри, и она будет вместо меня выплачивать вам пенсию». Но, может быть, мисс Уиттейкер не получила наследства?

— Да нет, получила. Все это очень странно. Возможно, она просто забыла?

— Я взял на себя смелость написать ей несколько слов, когда скончалась ее тетушка, — ну, чтобы поддержать морально. Возможно, ей это не понравилось. Больше я не писал. И в то же время не могу поверить, что ее сердце очерствело и ожесточилось к страждущим. Несомненно, тут что-то не так.

— Безусловно, — ответил лорд Питер. — А теперь позвольте поблагодарить вас за любезность, вы нам очень помогли, внеся полную ясность в историю Саймона и его семьи. Мне бы хотелось кое-что записать — имена, даты… если позволите.

— Конечно, конечно. Я сейчас принесу документ, который мне любезно предоставил мистер Пробин. Там изложена вся история семьи. Простите, я ненадолго вас покину.

Он действительно отсутствовал недолго и вернулся с аккуратно напечатанным на официальном бланке генеалогическим древом. Уимзи принялся делать пометки касательно Саймона Досона, его сына Босуна и внука Аллилуйи. Внезапно его палец застыл на одной из строчек.

— Взгляни-ка, Чарлз, а вот и наш отец Поль, тот шалопай, который принял католичество и постригся в монахи.

— Он самый. Только, Питер, он же умер еще в 1922 году, за три года до смерти Агаты Досон.

— Верно. Что ж, одним меньше. Но переписать не мешает — вдруг что-нибудь пригодится.

Они закончили записи, откланялись преподобному Аллилуйе и поспешили на выручку Эсмеральде, храбро стоявшей на страже «миссис Мердл». Лорд Питер вручил ей полкроны и сел за руль.

— Чем больше я узнаю о Мэри Уиттейкер, тем меньше у меня к ней добрых чувств, — заметил он. — Пожалела какие-то несчастные сто фунтов в год для бедного старика.

— Да, алчная женщина, — согласился Паркер. — Но в любом случае отец Поль благополучно скончался, а кузен Аллилуйя оказался незаконнорожденным. Вот и конец нашей сказки о заморском наследнике.

— Черт побери! — вскричал Уимзи, бросая руль и почесывая в затылке, к неописуемому ужасу Паркера. — Опять знакомая нота! Где я мог, разрази меня гром, слышать эти слова?

 

Глава XIV. В ЗАКОУЛКАХ ЗАКОНА

— Почему бы тебе, Чарлз, не разделить со мной сегодня трапезу? — поинтересовался Уимзи. — Придет Мерблз, и мы изложим ему семейную хронику.

— А где вы ужинаете?

— О-о, дома, разумеется. Рестораны меня доконали. А Бантер жарит восхитительный бифштекс с кровью, подает к нему зеленый горошек, картофель и свежайшую зелень, которая произрастает только в нашей Англии. Джеральд специально присылает из Денвера — такую нигде не купишь. Соглашайся, старина. Добрая старая английская кухня — оцени — и вдобавок бутылочка того, что Пепис   называет «Хо Бруйон». Ну не враг же ты сам себе?

Паркер согласился, но про себя отметил, что, упиваясь гастрономическими изысками, Уимзи — вопреки обыкновению — не ушел в них с головой. Что-то явно не давало ему покоя, и, даже когда появился Мерблз со своим неисчерпаемым запасом анекдотов из адвокатской практики, Уимзи слушал его крайне почтительно, но как-то вполуха.

Обед уже перевалил за середину, как вдруг Уимзи ни с того ни с сего так шарахнул кулаком по столу, что красное дерево не выдержало и заскрипело. Даже ко всему привычный Бантер на этот раз испуганно вздрогнул и пролил несколько драгоценных малиновых капель «Haut Вгіоп» на скатерть.

— Дошло! — провозгласил Уимзи.

Потрясенный Бантер тихим голосом извинился перед его светлостью.

— Скажите, Мерблз, — не обращая внимания на Бантера, продолжал Уимзи, — нет ли у нас какого-нибудь нового закона о собственности?

— А как же? Есть, конечно, — удивленно ответил Мерблз. Он не успел досказать анекдот о юном адвокате и еврее-ростовщике и был несколько сбит с толку.

— Я же помню, что где-то читал — верно, Чарлз? — о том, что родня, переехавшая в другую страну, чего-то лишается. Об этом писали пару лет назад, и какая-то газетенка еще издевалась, мол, какой удар по нашим писателям, особенно по бедным романтикам. Новый закон ведь бьет по дальним родственникам, я путаю, Мерблз?

— Нет-нет, все правильно, — ответил юрист. — Разумеется, если речь не идет о неотчуждаемой собственности  — там своя специфика. Но вас, насколько я понимаю, интересуют обычные правила наследования.

— Да. Что происходит, например, если владелец состояния умирает, не оставив завещания?

— Вопрос непростой, — начал Мерблз, но Уимзи прервал его.

— Давайте рассуждать так. Вернемся для начала к доброму старому закону, по которому все имущество наследует ближайший живущий родственник, даже если он — седьмая вода на киселе. Так?

— В общих чертах да. Если живы муж или жена…

— Забудьте про мужей и жен. Допустим, наш владелец не состоит в браке и все ближайшие родственники умерли. Тогда его имущество отходит…

— К ближайшему из дальних родственников, нужно только доказать родство с покойным.

— Даже если для этого придется копаться во временах Вильгельма Завоевателя?

— Ну, если родство уходит в столь далекое прошлое, то доказательства должны быть абсолютно бесспорными, — уточнил Мерблз. — Впрочем, поиск наследников Ь глубокой древности, согласитесь, — из области вымысла. Так не бывает.

— Да-да, безусловно, сэр. Ну, а что сулит нам новый закон?

— Новый закон значительно упрощает процедуру наследования при отсутствии завещания, — оживился Мерблз. Он отложил нож и вилку, основательно облокотился на стол и приготовился давать разъяснения.

— Да уж, — снова перебил Уимзи, — в этом можно не сомневаться. Как, впрочем, и в том, что означает «упрощать» на языке законников. Начать с того, что они ни слова не понимают в собственной писанине, поэтому дают к каждому параграфу такую кучу примечаний, что сам черт ногу сломит. Что и говорить — проще некуда. Но продолжайте, прошу вас.

— Согласно новому закону, — продолжил Мерблз, — половина имущества отходит оставшемуся в живых супругу, а вторая половина делится поровну между детьми. Если нет ни супруга, ни детей, имущество наследуют родители покойного. Если они уже умерли, то братья и сестры или их прямые наследники. Если нет ни братьев, ни сестер…

— Стоп, стоп, достаточно. Вы абсолютно уверены, что дети братьев и сестер имеют право наследовать?

— Да. Если бы, к примеру, вы скончались, не оставив завещания, и ваши брат Джеральд и сестра Мэри — тоже, то ваше имущество было бы поровну поделено между вашими племянниками и племянницами.

— Хорошо. А предположим, они тоже умерли, допустим, я оказался настолько живучим, что у меня уже никого, кроме внучатых племянников, не осталось. Что тогда?

— Тогда… тогда, думаю, они тоже наследуют, — ответил Мерблз, но уже гораздо менее уверенно.

— Разумеется, они унаследуют, — нетерпеливо заявил Паркер. — Сказано же: «братьям и сестрам и их прямым наследникам», то есть детям, внукам и так далее.

— Не следует торопиться с выводами, — охладил его пыл Мерблз. — В обычном языке понятие «прямой наследник», разумеется, толкуется однозначно. Но в юридическом, — Мерблз (указательный палец которого до этого покоился на безымянном другой руки, как бы олицетворяя притязания двоюродных братьев и сестер) оперся теперь левой ладонью о край стола, а правый указательный палец нацелил на Паркера, — в юридическом языке это понятие может иметь не одно и даже не два, а несколько значений, в зависимости от характера документа и времени его выхода.

— Но в новом законе… — начал убеждать лорд Питер.

— Я не специалист в этой области, — прервал его Мерблз, — и не хотел бы давать сейчас окончательное толкование. Тем более в суде пока споры такого рода не разбирались, никто не обращался, чтоб прищучить родственничка — ха-ха! Мне представляется — но, повторяю, мое суждение ничем не подкреплено, поэтому настоятельно советую обратиться к более компетентному лицу, — мне представляется, что слова «прямой наследник» могут здесь употребляться в значении ad infinitum, из чего следует, что внуки братьев и сестер имеют право наследования.

— Но вы допускаете, что такое толкование может быть оспорено?

— Да. Вопрос и сам по себе спорный.

— Что я и говорил, — вздохнул лорд Питер. — Новый закон настолько все «упростил»… э-э, да что там…

— А позвольте полюбопытствовать, — спросил Мерблз, — чем вызван ваш интерес?

— Видите ли, сэр, — отозвался Уимзи, доставая бумагу преподобного Аллилуйи, — здесь у меня генеалогическое древо семьи Досонов. Посмотрите — мы всегда считали Мэри Уиттейкер племянницей Агаты Досон; все ее так называли, и сама девушка звала старую даму тетей. Но она, как видите, всего лишь внучатая племянница: внучка Харриет, сестры Агаты.

— Совершенно верно, — сказал Мерблз. — И тем не менее она ближайшая родственница. Агата Досон ведь умерла в тысяча девятьсот двадцать пятом году. И по старому закону права девушки бесспорны.

— Великий Боже! — вмешался Паркер. — Наконец-то я понял, куда ты клонишь! Скажите, сэр, а когда новый закон вступил в силу?

— В январе тысяча девятьсот двадцать шестого года, — ответил юрист.

— А мисс Агата Досон, — неторопливо продолжил Питер, — весьма неожиданно скончалась, как вы помните, в ноябре двадцать пятого. Теперь допустим, что она прожила бы еще несколько месяцев, скажем до февраля-марта двадцать шестого, как и предсказывал наш милый доктор: он Лдь был почти уверен, что так и будет. В этом случае, сэр, права мисс Уиттейкер столь же бесспорны?

Мерблз открыл рот, собираясь ответить, и… и закрыл его. Потом медленно потер руки, поправил очки и заговорил тихо и задумчиво:

— Вы правы, лорд Питер, вы совершенно правы. И все это более чем серьезно. Слишком серьезно. Вряд ли я сейчас отвечу на ваш вопрос. Насколько я понял, вы полагаете, что при малейшей неопределенности в новом законе у заинтересованной стороны появляется мотив — скажем так, желание несколько ускорить смерть Агаты Досон.

— Да. Разумеется, если внучатая племянница наверняка наследует по новому закону, то старой даме совсем необязательно умирать при старом. Но если девушка хоть на секунду засомневалась в своих правах — согласитесь, насколько велико искушение. Почему бы малость не подтолкнуть старушку к неизбежному концу? Той все равно недолго оставалось, месяцем больше, месяцем меньше — какая разница. А для девушки разница колоссальная — сейчас или никогда. Тем более других родственников нет, особо интересоваться некому, все шито-крыто.

— А кстати, — спросил Паркер, — если внучатая племянница лишается прав на наследство, то кому достаются деньги?

— Герцогу Ланкастеру, иными словами — Короне.

— То есть никому, — подытожил Уимзи. — Честное слово, при таком раскладе я здесь даже большого преступления не вижу. Ну поторопилась чуток, пристукнула бабульку, не дожидаясь, пока та сама помрет, — да и то сказать, у старушки не жизнь была, а сплошное мучение. Деньги она и так собиралась ей оставить. Ну при чем тут герцог Ланкастер?! Какого дьявола он заграбастает ее наследство? Нет, это не большее преступление, чем уклонение от уплаты налогов.

— С точки зрения этики в ваших рассуждениях есть большая доля истины, — заметил Мерблз. — Но с точки зрения закона убийство есть убийство. Независимо от состояния здоровья жертвы или даже восстановленной справедливости.

— Не говоря уж о том, — добавил Паркер, — что Агата Досон вовсе не хотела умирать и прямо об этом говорила.

— Да, — задумчиво произнес Уимзи, — она имела полное право на подобное желание.

— Давайте так, — предложил Мерблз, — прежде всего проконсультируемся со специалистом. Эх, если бы Токингтон оказался дома — он величайший авторитет, с моей точки зрения. И хотя я от всей души ненавижу это новейшее изобретение — телефон, — я все же, с вашего позволения, им воспользуюсь.

Токингтон оказался дома и даже располагал временем, поэтому все сомнения относительно внучатых племянников и племянниц ему выложили, не отходя от телефона. Застигнутый врасплох, без поддержки своих справочников и записных книжек, мистер Токингтон все же рискнул высказать мнение, что, по всей вероятности, как ему кажется, без дополнительных уточнений и т. д., но внучатые племянники по новому закону права наследования не имеют. Но случай и впрямь очень интересный, поэтому ему хотелось бы проверить свое первое впечатление. Может, мистер Мерблз зайдет, и они обсудят детали при встрече. Мерблз объяснил, что сейчас обедает с двумя друзьями. Ну тогда почему бы им не зайти всем вместе?

— У Токингтона превосходный портвейн, — сообщил Мерблз, прикрывая трубку.

— Прекрасный повод его отведать, — радужно улыбаясь, сказал Уимзи.

— Да и живет он неподалеку от Грейз-Инн, — продолжал Мерблз.

— Тем более, — поддержал Уимзи.

Мерблз снова заговорил в трубку, поблагодарил за приглашение и сказал, что они тотчас же выходят.

— Вот и чудесно, — ответил Токингтон. — Жду.

Он действительно ждал их у двери — им даже не пришлось звонить — и приветствовал тепло и радостно. Токингтон, крупный широкоплечий мужчина с красноватым лицом и резким голосом, славился в суде бурным натиском на любителей увильнуть от ответа. Натиск обычно начинался словами «Ну а теперь…» и заканчивался тем, что от свидетеля летели пух и перья, а Токингтон блестяще опровергал ложные показания.

Он пригласил гостей в дом, сопровождая приглашение шумными возгласами, что лицо Уимзи уже где-то видел, а с Паркером очень рад познакомиться.

— Я тут уточнил некоторые детали, пока вы ехали, — ну и дела! Ха-ха! Поразительно! Сами толком не понимают, что пишут в своих же законах, ха-ха! Ну а теперь, лорд Питер, ваше мнение — в чем тут причина?

— По-моему, в том, — ухмыльнулся Уимзи, — что законы писаны юристами.

— A-а, чтоб потом без работы не сидеть. Пожалуй, вы правы. Юрист, он ведь тоже кушать хочет, ха-ха! Ну ладно, шутки в сторону. Мерблз, не могли бы вы изложить мне дело еще раз, со всеми мельчайшими подробностями.

Мерблз повторил рассказ, показал генеалогическое древо и выдвинул предположение о возможном мотиве убийства.

— Так, так! — возбужденно воскликнул Токингтон. — Ваша идея, лорд Питер? Неплохо, очень даже неплохо. Я бы сказал, остроумно. Даже чересчур остроумно. А знаете, сколько остроумцев я перевидал в Олд-Бейли? Ха-ха! Так что осторожнее, молодой человек, вы можете плохо кончить. Ха-ха! Итак, Мерблз, все сводится к толкованию понятия «прямой наследник»? Вы ведь за это зацепились, а? И вы считаете, что оно используется в значении ad infinitum. Ну а теперь объясните почему.

— Я не сказал, что так считаю, — мягко возразил Мерблз. — Я сказал, что оно может употребляться в этом значении. Общая направленность закона сводится к тому, чтобы отсечь совсем уж дальних родственников, но никак не братьев и сестер. Общий предок должен быть дедом или бабкой…

— Направленность?! — взорвался Токингтон. — Побойтесь Бога, Мерблз! Эдак мы с вами договоримся до благородных целей! Вот уж к чему закон не имеет никакого отношения. Давайте придерживаться текста. Закон гласит: «Кровным братьям и сестрам и их прямым наследникам». Поскольку нового толкования дано не было, следует использовать старое из предыдущего закона о собственности: его никто не отменял, во всяком случае в разделе о наследовании личного имущества при отсутствии завещания — речь ведь идет именно об этом.

— Да-да, — подтвердил Мерблз.

— Тогда я не вижу, в какую щель вы могли бы просунуть эту вашу внучатую племянницу. Ну а теперь…

— Прошу прощения, — вмешался Уимзи, — я знаю, что обыватели вроде меня — народ ужасно невежественный, но не могли бы вы сжалиться над таким обывателем и объяснить, о чем вы говорите. Как все-таки трактуется это проклятое понятие — «прямой наследник»?

— Хм, — снисходительно хмыкнул Токингтон. — Ну в общем, дело было так. До тысяча восемьсот тридцать седьмого года…

— То есть до королевы Виктории, — демонстрируя образованность, уточнил Уимзи.

— Совершенно верно. До воцарения королевы Виктории у понятия «прямой наследник» вообще не было юридического значения.

— Поразительно.

— Вас слишком легко поразить, — заявил Токингтон. — Множество слов не имеет юридического значения. А есть слова, которые в юридическом языке употребляются иначе, чем в обычном разговорном. Я уж не говорю об уголовном жаргоне, но даже самые простые слова. Скажем, беседуя с юношей вроде вас, я мог бы спросить: «Так вы хотите оставить то-то и то-то такому-то?» А вы бы ответили: «Да, безусловно», не имея ничего особенного в виду под словом «безусловно». Но если бы вы написали в завещании: «Оставляю все такому-то безусловно», — то слово приобрело бы юридическое значение, наложило бы определенные ограничения на ваше наследство и могло бы привести к результатам, весьма далеким от ваших намерений. Так-то.

— Понимаю.

— Ну а теперь вернемся к нашим наследникам. До тысяча восемьсот тридцать седьмого года это понятие в юридическом языке вообще ничего не значило. Запись «А. и его наследникам» означала попросту, что А. может вступать во владение имуществом.

— Да. Но Закон о наследовании тысяча восемьсот тридцать седьмого года все изменил.

— В разделе завещаний, — уточнил Мерблз.

— Совершенно верно. После тридцать седьмого года слова «прямой наследник» означают «имеющий право наследования», то есть ad infinitum. А на деле это понятие сохраняло старое значение, то есть никакого. Ха-ха! Вы слушаете?

— Да, конечно, — отозвался Мерблз. — Но в случае отсутствия завещания на личную собственность…

— Я к этому и веду, — сказал Токингтон.

— …так вот в этом случае понятие «прямой наследник» по-прежнему означает «имеющий право наследования».

— Стоп-стоп-стоп! — прервал Токингтон. — Смотря, о чем речь. Если у наследователя есть дети, то безусловно. Но если нет и все переходит братьям и сестрам, то понятие «прямой наследник» обрывается на их детях, а внуки и правнуки уже не считаются «прямыми наследниками». Такое толкование сохранялось вплоть до двадцать шестого года, и новый закон его не опровергает, следовательно, оно в силе, ха-ха! Ну а теперь — что там с вашей претенденткой? Она не дочь и не внучка покойной, и даже не дочь сестры покойной. Она всего лишь внучка умершей сестры покойной. Таким образом, по новому закону ей ничего не светит, ха-ха!

— Понятно, — сказал Мерблз.

— Более того, — продолжал Токингтон, — после тысяча девятьсот двадцать пятого года понятие «прямой наследник» не употребляется при составлении завещания или на практике в значении ad infinitum. Хотя бы этот вопрос прояснили до конца, отметив соответствующий параграф Закона о наследовании тысяча восемьсот тридцать седьмого года. Впрямую к нашему случаю это не относится, но позволяет судить о современной тенденции толкования, которая — вероятнее всего — проявилась бы в суде при рассмотрении дела о наследовании без завещания при новом законе.

— Преклоняюсь перед вашей эрудицией, — сказал Мерблз.

— Все одно, — вмешался Паркер, — потеря права наследования или сомнения в нем — мотив более чем достаточный. Да если Мэри Уиттейкер только подумала, что может лишиться наследства, доживи ее тетка до двадцать шестого года, она уже могла поддаться искушению и поторопить события. Чтоб не рисковать.

— Звучит убедительно, — согласился Мерблз.

— Хитро, ничего не скажешь, хитро! — сказал Токингтон. — Но вам не приходило в голову, господа, что ваша теория верна лишь в том случае, если Мэри Уиттейкер совершенно определенно знала о новом законе и его возможных последствиях для себя еще в октябре двадцать пятого года? Ну а теперь — что вы на это скажете?

— А почему бы и нет? — спросил Уимзи. — Я же знаю: наткнулся на статью, кажется, в «Ивнинг бэннер», за несколько месяцев до выхода закона — он тогда проходил второе чтение. С тех пор у меня и засело в голове насчет отъехавших родственников — весь вечер пытался вспомнить, где прочел, что они лишаются прав. Разве Мэри Уиттейкер не могла прочесть такую же статью?

— В этом случае она, вероятно, обратилась к адвокату за разъяснениями. Кто ведет ее дела? — спросил Мерблз.

Уимзи покачал головой.

— Ну нет. Не думаю, чтобы она обратилась к своему адвокату, то есть если у нее с головой все в порядке. Вы только представьте: она спрашивает, а ей отвечают — дескать, шансов никаких, разве что мисс Досон пишет завещание или же умирает до начала января. И тут мисс Досон и в самом деле так внезапно и так кстати отправляется на тот свет — согласитесь, положение не из приятных: адвокат того и гляди, начнет приставать с вопросами. А это, знаете ли, чревато. Нет, думаю, она обратилась к кому-то на стороне, скорее всего, под вымышленным именем, придумала невинную историю…

— Вполне вероятно, — согласился Токингтон. — А у вас, молодой человек, исключительная склонность к преступным деяниям, ха-ха!

— Уж если бы решился на подобное преступление, я бы принял все меры предосторожности, — парировал Уимзи. — Хотя временами диву даешься, каких только глупостей ни творят преступники. Но у Мэри Уиттейкер мозги что надо! Уж она-то замела следы, смею уверить. Умнейшая особа.

— А вы не думаете, что сам мистер Пробин мог внести необходимую ясность? Он же специально приезжал, чтоб уговорить мисс Досон написать завещание? — спросил Паркер.

— Не думаю, — энергично возразил Уимзи. — Но до старой дамы наверняка пытался достучаться. Беда в том, что она вряд ли позволила ему раскрыть рот, настолько ее пугала сама мысль о завещании. Но сказать наследнице, что ее единственный шанс — это похоронить тетку до Нового года? Нет, Пробин слишком стреляный воробей. Вы бы такое сказали, мистер Токингтон?

— Держи карман шире, — ухмыльнулся почтенный юрист. — Как миленький бы в рот воды набрал.

— Да, сообщать такие сведения наследнику в высшей степени неразумно, даже рискованно, — согласился Мерблз.

— В любом случае это легко выяснить, — сказал Уимзи. — Пробин сейчас в Италии, я как раз собирался черкнуть ему пару слов… Хотя, Мерблз, может, лучше вы? А мы с Чарлзом займемся адвокатами — выясним, к кому обращалась мисс Уиттейкер.

— Надеюсь, ты не упускаешь из виду, — сухо заметил Паркер, — что, прежде чем искать мотив, не мешало бы установить состав преступления. А в настоящий момент мы располагаем свидетельством двух уважаемых врачей, что вскрытие показало смерть в силу естественных причин. Так что мисс Досон умерла своей смертью.

— Господи, Чарлз! Ну какой же ты зануда! Талдычишь свое, прямо как Ворон, который, по тонкому замечанию поэта, «и сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья, с бюста бледного Паллады не слетает с этих пор; он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте, и под люстрой в позолоте на полу он тень простер». Вот подожди, опубликую свой эпохальный труд «Руководство для убийц, или 101 способ вызвать мгновенную смерть», тогда узнаешь, как донимать меня всякими глупостями.

— Так и быть подожду, — язвительно отозвался Паркер.

Но на следующее утро он зашел к комиссару Скотланд-Ярда и доложил, что намерен самым серьезным образом расследовать обстоятельства смерти мисс Агаты Досон.

 

Глава ХV.

ИСКУШЕНИЕ СВЯТОГО ПЕТРА

Когда Паркер вышел из кабинета комиссара, его остановил один из офицеров.

— Вам звонила дама, сэр. Я попросил ее перезвонить в 10.30, так что она скоро объявится.

— Не сказала кто?

— Некая миссис Форрест. Но что надо, не сообщила.

«Странно», — подумал Паркер. Его расследование настолько зашло в тупик, что он почти забыл о существовании миссис Форрест и ее связи с убийством Берты Гоутубед. То есть сам факт он, конечно, помнил и при случае вытащил бы на свет, но сейчас ему вдруг пришла в голову забавная идейка, что дама наконец обнаружила пропажу бокала и решила воспользоваться знакомством с детективом. Его размышления прервал телефонный звонок.

— Инспектор Паркер? Простите, пожалуйста, что отрываю от работы, но мне очень нужен адрес мистера Темплтона.

— Темплтона? — растерянно переспросил Паркер.

— Да. Разве того джентльмена, с которым вы приходили, зовут не Темплтон?

— Да-да… конечно… виноват… запамятовал… э-э-э. Так вам нужен адрес?

— У меня появились сведения, которые могут его заинтересовать.

— Вы вполне можете сообщить их мне, миссис Форрест.

— Мне бы не хотелось, — прожурчала трубка. — Вы, как-никак, лицо официальное, а к мистеру Темплтону я могу обратиться, так сказать, в частном порядке, и пусть уж он сам решает — говорить вам или нет.

— Понятно.

Паркер начал быстро соображать. Крайне нежелательно, чтобы миссис Форрест отправила письмо Темплтону на Пикадилли, 101а: оно просто может не дойти. Или вдруг ей взбредет в голову нанести визит, а привратник объяснит, что никакого Темплтона тут и в помине нет. Дама перепугается и утаит свою ценную информацию.

— Не уверен, что имею моральное право дать вам адрес, не предупредив об этом мистера Темплтона, — заговорил Паркер. — А что, если вам ему позвонить?

— Да-да, конечно, меня это вполне устроит. Его телефон есть в книге?

— Нет. Но я могу дать личный номер.

— Благодарю вас, вы очень любезны. Еще раз извините за беспокойство.

— Помилуйте, не о чем говорить, — рассыпался в любезностях Паркер и продиктовал номер лорда Питера.

Повесив трубку, он с минуту подождал и позвонил сам.

— Послушай, Уимзи, меня тут разыскала миссис Форрест, хочет прислать тебе письмо. Адрес я давать не стал, а вот телефон дал. Так что, когда она попросит мистера Темплтона, не забудь, что это ты.

— Спасибо, не забуду. А что надо нашей милой леди?

— Возможно, она сочинила более удачную версию и хочет обкатать ее на тебе.

— Зря. Этим она себя только выдаст. Грубый набросок часто выглядит убедительнее, чем тщательно выписанное полотно.

— Разумеется. Мне, кстати, не удалось ничего из нее вытянуть.

— Ладно, посмотрим. Думаю, она еще раз все прокрутила и решила, что нанимать Скотланд-Ярд для поимки странствующего мужа — несколько экстравагантно. Видимо, что-то учуяла и надеется расколоть слабоумного слизняка в отсутствие Цербера из полиции.

— Возможно. Значит, так — ты занимаешься этой Форрест, а я поищу адвоката, к которому обращалась Уиттейкер.

— Нелегкое это дело, особенно когда не знаешь, на каком краю света искать.

— У меня вообще-то есть мыслишка. Может, сработает. В любом случае буду держать тебя в курсе.

* * *

Миссис Форрест не заставила себя ждать: позвонила минут через двадцать и сообщила, что писать передумала. Может, мистер Темплтон попросту зайдет к ней часов в девять — если, конечно, это удобно. Она предпочитает не доверять тайну бумаге.

Мистер Темплтон крайне польщен приглашением и будет счастлив снова увидеть миссис Форрест. Нет-нет, вечер у него свободен. И пусть миссис Форрест не волнуется — она вовсе не причиняет беспокойства.

А не согласится ли мистер Темплтон сохранить их встречу в тайне? Ищейки мистера Форреста рыщут повсюду и не дают бедной миссис Форрест житья. А постановление о разводе ожидается только через месяц — не хотелось бы иметь неприятности с властями. Вот если бы мистер Темплтон доехал до Бонд-стрит на метро, а дальше прошел бы пешком, чтобы не оставлять машину у входа или чтобы таксист не мог потом свидетельствовать против миссис Форрест.

Мистер Темплтон как истинный рыцарь обещал безоговорочно повиноваться.

Миссис Форрест очень ценит любезность мистера Темплтона и ждет его к девяти.

— Бантер!

— Да, милорд.

— Вечером у меня встреча. Меня просили не говорить где, и я не скажу. Но с другой стороны, было бы неразумно безгласно покинуть сей бренный мир. Всякое, знаете ли, бывает — удар хватит… или еще что-нибудь. Поэтому оставляю адрес в запечатанном конверте. И если до утра меня не будет дома, то я сочту себя свободным от любых обещаний.

— Слушаюсь, милорд.

— Ну а если меня не найдут по указанному адресу, то можно попытать счастья в лесопарке Эппинг… или в Уимблдон-коммон.

— Понимаю, милорд.

— А кстати, как с теми отпечатками пальцев, которые я передал вам на днях? Фотографии готовы?

— Разумеется, милорд.

— Возможно, они потребуются мистеру Паркеру в ходе расследования.

— Понимаю, милорд.

— К моей вечерней прогулке они не имеют отношения.

— Понимаю, милорд.

— А теперь, Бантер, принесите мне каталог Кристи. Хочу заехать к ним на аукцион, а потом перекусить в клубе.

И, отключившись от преступлений, лорд Питер дал волю своей испорченной натуре и направил всю мощь интеллекта и кошелька на решение иной проблемы — как обскакать кучку деляг на распродаже раритетов.

* * *

Лорд Питер честно выполнил указания и прибыл на Саут-Одли-стрит своим ходом. Как и в прошлый раз, миссис Форрест открыла сама. Питеру показалось странным, что она обходится без прислуги или компаньонки, но, поразмыслив, он решил, что самую безупречную дуэнью всегда можно подкупить. В целом принцип миссис Форрест — никаких свидетелей — себя оправдывал. А сколько грешников «лишь потому пропали, что правил сих не соблюдали»?

Миссис Форрест мило извинилась за все неудобства, которые она причиняет мистеру Темплтону.

— Но понимаете, я никогда не знаю наверняка, следят сейчас за мной или нет. Это злоба, чистейшей воды злоба… А после всего, что я вытерпела от моего супруга… нет, это чудовищно, просто чудовищно…

Гость поспешил согласиться, что мистер Форрест — настоящее чудовище, вероломно отметив про себя, что не удивится, если пресловутое чудовище окажется мифом.

— Вы, наверно, теряетесь в догадках, зачем я вас пригласила, — продолжала щебетать дама. — Сейчас я вам все объясню. Проходите, устраивайтесь на диване. Виски или кофе?

— Лучше кофе.

— Дело в том, — не умолкала миссис Форрест, — что, как только я вас увидела, у меня возникла мысль. Я… я ведь сама в сходной ситуации (легкий смешок), и я так сочувствую жене вашего друга.

— Сильвии? Да, Сильвия — это порох. Бешеный темперамент. Временами даже чересчур. Но ведь бедняжка так чувствительна — просто комок нервов… ну, сами понимаете…

— Конечно, понимаю. — Миссис Форрест сочувственно кивнула немыслимым золотистым тюрбаном, доходившим до самых бровей. Из-под него выглядывали два соломенных завитка, аккуратно прилепленные к щекам. В своем экзотическом расшитом костюме она напоминала юного принца из «Тысячи и одной ночи». Унизанные перстнями пальцы колдовали над кофейными чашками.

— И я… как только вы начали задавать вопросы, я сразу поняла, насколько это серьезно для вас… И я, хоть и не имею к этому отношения^. решила написать моему другу… ну, с которым я тогда была.

— Благодарю вас, — ответил Уимзи, принимая из ее рук чашечку кофе, — вы так любезны, что… э-э-э… что принимаете во мне участие.

— Мой друг… он… он сейчас за границей, так что письмо дошло не сразу, и я только сегодня получила ответ..

Миссис Форрест медленно пригубила кофе, как бы собираясь с мыслями.

— Его ответ несколько удивил меня. Он напомнил, что после ужина почувствовал, будто в комнате душновато, и пошел открыть окно. То самое — в гостиной, — которое выходит на улицу. У подъезда он заметил машину — такую маленькую, черную или темно-синюю… ну, в общем, в темных тонах. Пока он ее разглядывал — знаете, как это бывает: останавливаешь взгляд на первом попавшемся предмете, — из подъезда вышла пара. Не из нашего подъезда, а из соседнего… или даже через дверь от нас. На мужчине был фрак, и он теперь думает, что это мог быть ваш друг.

Лорд Питер поднес чашку к губам и замер.

— А на девушке тоже было вечернее платье?

— В том-то и дело, что нет. Почему мой друг и удивился. На девушке был простенький темный костюм и шляпка.

Лорд Питер попытался припомнить, как была одета Берта Гоутубед. Неужели появляется хоть одно подлинное свидетельство?

— Да-а, очень интересно, — протянул Уимзи. — А ваш друг не запомнил каких-либо деталей ее туалета?

— Боюсь, что нет, — с сожалением ответила миссис Форрест. — Но он пишет, что мужчина поддерживал девушку за талию, будто ей было плохо или она очень устала, и говорил: «Ничего, ничего, на воздухе тебе будет лучше». Но вы совсем не пьете кофе!

— Прошу прощения, — Уимзи встряхнулся, — я просто пытаюсь, как говорится, разложить все по полочкам. Значит, он все-таки бывал здесь, мерзавец! A-а, кофе… Не возражаете, если я этот вылью, а себе налью без сахара?

— Ой, простите, пожалуйста, я как-то привыкла, что мужчины пьют с сахаром. Дайте мне чашку, я сама вылью.

— Нет-нет, не беспокойтесь.

Вылить было некуда, поэтому Уимзи быстренько выплеснул кофе за окно.

— Вот и порядок. Давайте, я вам тоже налью.

— Нет, спасибо, мне и первую не следовало пить — могу не заснуть.

— Ну капельку.

— Разве что за компанию. — Она наполнила обе чашки и, вернувшись на место, чуть-чуть отпила из своей. — Вот такая история. Мне показалось, вам будет интересно.

— Да-да, конечно, вы очень любезны, — сказал Уимзи.

Они еще немного поговорили — о спектаклях («Я редко бываю где-нибудь: лучше, знаете ли, пока оставаться в тени»), о книгах («Обожаю Майкла Арлена»). А миссис Форрест еще не читала «Влюбленного мужчину»? — Нет, но уже заказала в библиотеке. — А может, мистер Темплтон хочет что-нибудь выпить? Бренди? Ликер? — Нет-нет, спасибо. К тому же мистеру Темплтону пора собираться.

— Нет! Не уходите! Мне… мне так одиноко… эти долгие вечера.

В ее голосе слышалось такое отчаяние, что лорд Питер снова сел. Она принялась бессвязно рассказывать о своем «друге»: от чего она только ни отказывалась ради него, а теперь, когда она вот-вот получит развод, у нее появилось ощущение, что его чувства остыли. Какое разочарование для женщины… жизнь так сурова… И все в том же духе.

Прошло еще некоторое время, и лорду Питеру стало не по себе: за ним явно наблюдали. Она сыпала словами, перескакивала с одного на другое без особого чувства, как бы по необходимости — но ее глаза… В них застыло ожидание. «Ей что-то надо, — подумал лорд Питер, — и она твердо решила это получить». Видимо, «это» было что-то необычное, и она старалась о нем не думать — как больной перед операцией — и не могла. И вдруг до лорда Питера дошло, что она — неуклюже, неловко, неумело, как бы вопреки самой себе — пытается его соблазнить.

Нельзя сказать, что он был поражен. Он был достаточно богат, достаточно хорошо воспитан, достаточно привлекателен — словом, вполне светский лев, чтобы внимание к собственной персоне могло его удивить. За свои тридцать семь лет он встречал немало женщин, пытавшихся его очаровать, — и далеко не всегда это были опытные дамы. Одни мечтали обзавестись опытом, другие — им поделиться… Но столь топорный подход у женщины, утверждавшей, что имеет мужа и любовника, — такого в практике лорда Питера еще не было!

К тому же он был уверен, что приключение не сулит ему никаких радостей. Хотя миссис Форрест была вполне красива, влечения он не чувствовал. Несмотря на обильную косметику и вызывающе откровенный наряд, она выглядела старой девой. Даже больше — совершенно бесполым существом. Он вспомнил, что это поразило его еще в прошлый раз. Паркера — нет, Паркер этого не заметил. Но Чарлз, он еще слишком молод, к тому же строгих правил, жизни не знает — он просто не воспринимает женские флюиды. А вот Уимзи — Уимзи не проведешь! Она еще тогда показалась ему бесполой, и сейчас он ощутил это особенно остро. Ему впервые встретилась женщина, начисто лишенная «великого НЕЧТО», столь вдохновенно воспетого у миссис Элинор Глин.

Ее обнаженное плечо касалось его рукава, оставляя на тонком черном сукне следы пудры.

Первое, что пришло в голову лорду Питеру, — это шантаж. Еще одно легкое прикосновение, и легендарный мистер Форрест — или кто-то, исполняющий его роль, — появляется на пороге вне себя от праведного гнева.

«Да, хорошенькая ловушка», — подумал Уимзи, а вслух сказал:

— Ну, мне пора.

Она схватила его за руку.

— Не уходите!

Ни страсти, ни нежности — резко, грубовато, как-то отчаянно… «Играй она постоянно в такие игры, — подумал лорд Питер, — у нее бы вышло убедительнее».

— Мне и правда пора, — повторил он. — К тому же ваша безопасность…

— Я готова рискнуть.

Другая женщина произнесла бы эти слова страстно. Или задорно. Или с вызовом. Или чарующе. Или томно. Или таинственно.

Миссис Форрест произнесла их угрюмо. Ее пальцы по-прежнему впивались в руку Уимзи.

«К черту! Рискну! — решил лорд Питер. — Должен же я понять, что ей надо. И пойму, черт возьми».

— Бедная моя малышка! — прошептал он прерывистым голосом влюбленного идиота. Его рука обвила ее талию, он почувствовал, что тело ее напряглось… Но чуткое ухо уловило и явный вздох облегчения.

Резко, почти грубо, Уимзи притянул ее к себе и начал жадно целовать, изображая порыв страсти.

И все стало ясно.

Импульсивный, судорожный протест тела против тошнотворной нежеланной ласки — нет, ошибиться он не мог. Такое ни с чем не спутаешь! На секунду ему показалось, что ее и впрямь затошнило. Легким нежным движением он разомкнул руку и встал несколько обескураженный, но вполне довольный: интуиция его не подвела.

— Простите мой порыв, — небрежно извинился он, — я несколько забылся. Вы не сердитесь?

Она вздрогнула и покачала головой.

— Я пойду. И так уже припозднился. А где моя шляпа? В холле? Всего доброго, миссис Форрест, будьте осторожны. Еще раз спасибо за рассказ.

— Уходите?

Вопрос прозвучал безнадежно.

«Господи! — направляясь к двери, подумал Уимзи. — Что же ей все-таки нужно?! Заподозрила, что ли, что мистер Темплтон — не тот, за кого себя выдает, и хочет оставить на ночь, чтобы проверить метки прачечной? Интересно, ей полегчает, если я покажу визитную карточку лорда Питера Уимзи?»

Мысль его развеселила, он снова попрощался и прошел в прихожую. Миссис Форрест без звука распахнула дверь, но когда Уимзи напоследок оглянулся, то увидел, что незадачливая сирена стоит посреди комнаты, не спуская с него глаз. В них читалась такая холодная ярость вперемешку с затаенным страхом, что кровь застывала в жилах.

 

Глава XVI. ЖЕЛЕЗНОЕ АЛИБИ

Мисс Уиттейкер и младшая мисс Файндлейтер вернулись из поездки, и мисс Климпсон тут же пригласила Веру на чай. Письмо лорда Питера с наставлениями и указаниями его верная ищейка хранила, как талисман, запрятав глубоко в кармане юбки.

По правде говоря, Вера заинтересовала мисс Климпсон. Глупые восторженные излияния, бездумное повторение школьных штампов — все это было знакомо умудренной опытом старой деве. «В общем-то, понятно, — размышляла мисс Климпсон, — провинция, скука, серость, однообразие. А в девочке жизнь бьет ключом». Кроме того, она считала, что Вера попросту угодила в сети, расставленные коварной и надменной Мэри Уиттейкер. «Вот если бы она влюбилась в приятного молодого человека, — мечтала мисс Климпсон, — глядишь, избежала бы такой участи. Школь-нице-то еще простительно быть немного schmarmerisch, но ведь ей двадцать два года… А этой Уиттейкер только того и надо, чтоб ею восхищались да были на побегушках. Вот она Веру и поощряет. И чем глупей подруга выглядит, тем лучше: чтоб самой выиграть от сравнения. Уж если Уиттейкер надумает выйти замуж — так только за какого-нибудь слизняка». (Буйному воображению мисс Климпсон тут же представился блондинистый слизняк с брюшком, который знай себе долдонит: «Я посоветуюсь с женой».) Мисс Климпсон всегда недоумевала, зачем Всевышнему понадобилось создавать таких мужчин. По ее мнению, мужчина всегда должен следовать своей воле — какой бы глупой или даже злобной она ни была. Мисс Климпсон обладала исключительно женственной душой, а в старых девах осталась по стечению обстоятельств — никак не по призванию. «Но Мэри, — продолжала размышлять она, — не из тех, кто рвется замуж. Женщина она от природы деловая, имеет профессию — которую, кстати, бросила. Почему, интересно? То ли слишком много сострадания к людям требуется, то ли от врача зависеть не хочет. Мэри у нас подчиняться не любит, предпочитает сама командовать — пусть даже цыплятами. «Лучше править в аду, чем прислуживать в раю». Господи! Ой, что ж это я — с Сатаной сравниваю? В поэзии еще куда ни шло… Но как бы там ни было, а Мэри Уиттейкер плохо влияет на Веру — в этом я уверена».

Гостья мисс Климпсон жаждала поведать о месяце, проведенном в глуши. Первые несколько дней они переезжали с места на место, а потом прослышали, что недалеко от Орпингтона в Кенте продается прекрасная ферма. Поехали туда, узнали, что до продажи еще две недели, решили, что неразумно покупать, не наведя справок, тогда — о, это было величайшее везение! — неподалеку сдавался очаровательный коттедж с мебелью, и они его сняли. Мэри разузнавала, выгодно ли заниматься птицеводством в тех краях; они жили вдвоем, вели хозяйство. О, как это было чудесно — вдали от здешних глупцов!

— Я, конечно, не вас имею в виду, мисс Климпсон. Вы приехали из Лондона, у вас широкий кругозор. Но я не переношу этих ужасных лихемптонцев — и Мэри от них тошнит.

— Это, конечно, замечательно, — согласилась мисс Климпсон, — освободиться от гнета условностей, особенно когда вокруг царит дух добра.

— О да, разумеется, нас с Мэри водой не разольешь, хотя, конечно, она намного умнее меня. Мы уже решили, что купим эту ферму и будем вместе вести хозяйство. Здорово, правда?

— А вам не будет… одиноко — все-таки две девушки?.. Не забудь, здесь ты привыкла бывать в обществе, играть в теннис, встречаться с молодыми людьми. Тебе будет этого не хватать.

— Да что вы! Если бы вы знали, насколько все эти юнцы глупы! Нет, мне с мужчинами неинтересно, — мисс Файндлейтер тряхнула головкой, — у них же ни одной своей мысли! А как они смотрят на женщин? Как на игрушку или на котенка! Да разве одна такая женщина, как Мэри, не стоит сотни мужчин? Тут на днях этот Маркхем разглагольствовал о политике с мистером Тредголдом. Никто словечка не мог вставить. А потом вдруг спохватился и говорит, да еще так снисходительно: «Боюсь, наш разговор вам скучен, мисс Уиттейкер?» А Мэри в своей обычной манере — так тихо, спокойно — говорит: «Зато тема интересна, мистер Маркхем». Так он даже не понял ее слов и отвечает: «Дамы обычно не интересуются политикой, но, возможно, вы из тех молодых особ, которые требуют себе избирательных прав». Дамы, видите ли! Почему мужчины становятся так невыносимы, когда говорят о женщинах?

— Наверно потому, что в чем-то завидуют женщинам, — задумчиво произнесла мисс Климпсон. — А зависть делает людей сварливыми и дурными. Когда очень хочется кого-то презирать, а не за что, начинаешь в разговоре преувеличивать собственное презрение. Именно поэтому, дорогая моя, я очень стараюсь не высмеивать мужчин — хотя временами ой как стоит! Но ведь тогда про меня скажут — злобная старая дева, разве нет?

— Ну я — то в любом случае собираюсь остаться старой девой, — заявила мисс Файндлейтер. — Мы с Мэри уже договорились. Нас интересуют явления жизни, а не мужчины.

— Вы правильно сделали, что решили сначала попробовать пожить вместе и посмотреть, как получится, — сказала мисс Климпсон. — Месяц — прекрасный испытательный срок. Вам кто-нибудь помогал по хозяйству?

— Никто. Мы все делали сами. Я хорошо мою полы, разжигаю камин, протираю мебель. А Мэри великолепно готовит. Это вам не дома, когда слуги вечно болтаются под ногами и не дают житья. Конечно, в коттедже были все удобства, все необходимое… Владельцы, кажется, из театральных кругов или что-то в этом роде.

— А как вы проводили свободное время?

— О-о, катались на машине, любовались окрестностями, ходили на рынки. Рынки — это так интересно. Смешные старые фермеры, всякие разные люди. Конечно, я и раньше бывала на рынках, но Мэри — рядом с ней обычная прогулка превращается в настоящее приключение. К тому же нам самим придется иметь дело с рынком, так что мы прислушивались к разговорам, приценивались.

— А в Город не ездили?

— Нет.

— Что так? Я думала, вы воспользуетесь случаем, чтобы немного развлечься.

— Мэри ненавидит Город.

— Но мне казалось, что ты его любишь. Тебе же нравилось туда ездить.

— Сейчас уже нет. Раньше мне и правда казалось, что я люблю новые впечатления, но теперь понимаю, что развлечься тянет от душевной опустошенности, когда нет цели в жизни. Развлечения — это пустое.

У мисс Файндлейтер был вид разочарованного, уставшего от жизни повесы, который посрывал все цветы удовольствий, а потом обнаружил, что они увяли. Мисс Климпсон прекрасно справлялась с ролью наперсницы — слушая Верины откровения, она даже не улыбнулась.

— Так, значит, вы все время были вдвоем?

— Каждую минуту. И ни капельки друг другу не наскучили.

— Следовательно, эксперимент удался, — сказала мисс Клим-псон. — Но если вы поселитесь вместе насовсем, вам все же следует давать друг другу передышку. Смена впечатлений идет на пользу. Самая счастливая дружба угасает, если люди слишком часто видятся. Тому сотни примеров.

— Тогда это не настоящая дружба, — категорично заявила девушка.

— Послушайся совета старой женщины, — настаивала мисс Климпсон. — Не стоит все время ходить в одной упряжке. Допустим, мисс Уиттейкер захочет на денек съездить в Лондон — скажем, повидаться с друзьями. Ты должна отнестись к этому с пониманием.

— Конечно, я не буду возражать. Я ведь и не… — она спохватилась, — я хочу сказать, что и Мэри наверняка будет меня отпускать, и я ее тоже.

— Вот и правильно, — одобрила мисс Климпсон. — Чем дольше я живу на свете, моя дорогая, тем больше убеждаюсь: ревность

— самое порочное чувство. Недаром в Библии про нее сказано: «Люта, как преисподняя, ревность». И это действительно так. Полное доверие и никакой ревности — тогда у вас жизнь сложится хорошо.

— Конечно. Но в то же время очень неприятно, когда твой друг дружит еще с кем-нибудь. Вроде как место, по праву принадлежащее тебе, занято другим. Мисс Климпсон, дружба — это когда один на один, правда ведь?

— В идеале, наверно, — задумчиво ответила мисс Климпсон.

— Но идеальная дружба — это большая редкость, я имею в виду женщин. Мне, например, ни разу такая не встречалась. У мужчин по-другому, у них бывает. Возможно, потому что у мужчин много других интересов, кроме дружбы.

— Мужская дружба? Как же, слышали! Да у них в большинстве случаев никакой дружбы и нет. Разве это дружба, когда люди разъезжаются, годами не видятся, ничего друг другу не рассказывают. Мы с Мэри, например, делимся абсолютно всем — мыслями, наблюдениями, переживаниями. А мужчины? Да им достаточно считать друг друга хорошими парнями, а на сокровенное плевать!

— Возможно, именно поэтому их дружба длится годами, — заметила мисс Климпсон. — Мужчины не так требовательны в мелочах.

— Но великая дружба всегда требовательна! — горячо воскликнула мисс Файндлейтер. — Она должна заполнять всю жизнь. Удивительно, насколько она украшает и возвышает все мысли и чувства. Вместо того чтобы сосредоточиться на самом себе, всецело посвящаешь себя другому человеку. Он для тебя — все!.. Ты готов умереть ради него! Не это ли называется христианской любовью?

— Право, не знаю, — ответила мисс Климпсон. — Мне довелось однажды прослушать проповедь замечательного священника, который сказал, что если утратить бдительность, то самозабвенная любовь к человеку легко может перерасти в идолопоклонство, в сотворение себе кумира. Он сказал, что известная строчка Мильтона о Еве, что он для Бога, она — для Бога в нем, противоречит католической доктрине. Во всем следует соблюдать меру, и вряд ли стоит смотреть на мир глазами другого человека.

— Да, Бог, конечно, важнее, — без особого пыла согласилась мисс Файндлейтер. — Но если дружба взаимна — а только о такой дружбе стоит говорить — и если она бескорыстна с обеих сторон, разве это не прекрасно?

— Любовь всегда прекрасна, если это та любовь, — согласилась мисс Климпсон. — Но она не должна превратиться в собственничество, а к этому себя надо приучать. — Мисс Климпсон на секунду заколебалась, а потом храбро бросилась в бой. — Но все же, моя дорогая, не могу избавиться от чувства, что такая любовь более естественна между мужчиной и женщиной, нежели между людьми одного пола. Это., в каком-то смысле… противоречит природе. А привязанность мужчины и женщины… э-э-э… в конечном счете более плодотворна (здесь мисс Климпсон немножко слукавила), и… и я уверена, что когда тебе встретится твой мужчина…

— Не хочу слышать о мужчинах! — сердито воскликнула мисс Файндлейтер. — Ненавижу эти разговоры! Чувствуешь себя, как корова на ярмарке. Я смотрю, вас тут обработали за эти Дни.

Мисс Климпсон пришлось признать, что в своей искренности она перегнула палку и нанесла ущерб профессиональным интересам. Дальнейшие расспросы стали бессмысленны, Вера замкнулась, оставалось только сменить тему. Но ответ на вопрос лорда Питера она получила: кто бы ни была та женщина в Ливерпуле, которую заметила на вокзале миссис Кроппер, — это не могла быть Мэри Уиттейкер. Преданность Веры Файндлейтер, ходившей за подругой по пятам, служила тому надежной гарантией.

 

Глава XVII. ИСТОРИЯ СЕЛЬСКОГО АДВОКАТА

Письмо мистера Пробина, адвоката в отставке, вилла «Бьянка», Фьеэоле

мистеру Мерблзу, адвокату, Степл-Инн

(лично и строго секретно).

«Уважаемый сэр!

Меня весьма заинтересовало Ваше письмо относительно смерти мисс Агаты Досон. Постараюсь ответить на Ваши вопросы как можно короче, рассчитывая, разумеется, что вся информация о делах моей бывшей клиентки будет расценена как сугубо конфиденциальная, то есть не станет известна никому, кроме того офицера полиции, о котором Вы упомянули в связи с этим делом.

Вы просите сообщить: 1) знала ли мисс Досон, что скоро выйдет новый закон и ей необходимо составить завещание, иначе мисс Мэри Уиттейкер может не получить наследства; 2) настаивал ли я на составлении завещания, и каков был ответ мисс Агаты Досон; 3) сообщил ли я мисс Мэри Уиттейкер, в каком положении она может оказаться, если ее двоюродная бабушка скончается после 31 декабря 1925 г.

Весной 1925 года один мой ученый друг обратил мое внимание на некоторые формулировки нового закона, позволявшие двоякое толкование. Особенно это касалось понятия «прямой наследник». Я не замедлил просмотреть дела своих клиентов, чтобы принять необходимые меры в каждом конкретном случае во избежание недоразумений и тяжб, могущих возникнуть при отсутствии завещания. И мне бросилось в глаза, что права мисс Уиттейкер на имущество мисс Досон целиком и полностью зависят от толкования вышеуказанного понятия. Я знал также, что мисс Досон категорически возражает против завещания в силу тех предубеждений, с которыми нам часто приходится сталкиваться в нашей профессии. Тем не менее я счел своим долгом разъяснить ей возникшую ситуацию и по возможности добиться, чтобы завещание было составлено. С этой целью я отправился в Лихемптон и изложил ей суть дела. Это было 14 марта или… не помню точной даты, но где-то в тех числах.

К несчастью, я застал мисс Досон в самом неподходящем настроении для осуществления моих планов: ее сопротивление «несносной мысли» достигло апогея. Врач сообщил ей, что в течение ближайших недель необходимо прооперироваться, и я не мог выбрать более неудачного момента для разговора о «распоряжениях в случае смерти». Она отвергала любую попытку обсуждения этой темы, заявляя, что против нее организован заговор, чтобы свести ее в могилу и запугать ножом хирурга. Выяснилось, что врач крайне бестактно обсуждал с ней подобную возможность перед началом предыдущей операции и перепугал ее еще тогда. Но она выжила в тот раз и собирается выжить в этот, если только ей не будут трепать нервы.

Разумеется, случись ей умереть во время операции, то проблема решилась бы сама собой и необходимость в завещании просто отпала бы. Это я постарался ей разъяснить, подчеркнув, что именно потому и беспокоюсь о завещании, что совершенно уверен в ее добром здравии после операции. Я снова повторил положения нового закона, пытаясь довести их до ее понимания. Я старался как мог. Но она заявила, что в таком случае вообще не понимает, к чему весь разговор, если до выхода нового закона еще уйма времени.

Выяснилось, что этот идиот врач, как и вся их братия, ни в какую не хотел объяснить ей, чем она больна, и мисс Досон была свято уверена, что операция продлит ей жизнь лет на сто. Когда же я продолжал настаивать: мол, мы, служители закона, любим, чтобы все бумаги были в порядке — просто так, на всякий случай, — она вышла из себя и практически указала мне на дверь. Несколько дней спустя я получил письмо, в котором она обвиняла меня в непозволительной дерзости и писала, что не может доверять человеку, который обращается с ней столь возмутительно и грубо. По ее требованию я передал дела мистеру Ходжсону в Лихемптоне и с тех пор не видел никого из членов семьи.

Таким образом, я ответил на первые два вопроса. Что касается третьего, то я, разумеется, не счел возможным сообщить мисс Уиттейкер, что она получит наследство лишь в двух случаях: если мисс Досон умрет до 31 декабря двадцать пятого года или если она все-таки составит завещание. Хотя мисс Уиттейкер производит впечатление человека вполне достойного, но я всегда считал в корне неправильным сообщать клиентам, что они могут выиграть от смерти кого-то из близких. В результате нелепой случайности наследники оказываются в двусмысленном положении: допустим, произошел несчастный случай, а потом выясняется, что о своей выгоде они знали заранее, начинаются разговоры… словом, их интересы страдают. Самое большее, что я счел себя вправе сказать, — это чтобы меня немедленно нашли, если я буду нужен мисс Досон. Разумеется, сложив полномочия, я уже не мог ни на что повлиять.

В октябре 1925 года здоровье мое резко ухудшилось, я ушел от дел и переехал в Италию. Английские газеты приходят сюда нерегулярно, и сообщение о кончине мисс Досон я пропустил. Внезапность самой смерти и загадочные обстоятельства, с нею связанные, безусловно, наводят на размышления.

Далее Вы спрашиваете мое мнение о состоянии рассудка мисс Досон на момент нашей последней встречи. Уверяю Вас, она была в здравом уме и твердой памяти — то есть в своем обычном здравом уме, который никогда гибкостью не отличался, особенно в вопросах права. Уж если что-то западало ей в голову, то сдвинуть ее с этого было крайне трудно. Я выбился из сил, объясняя, в чем суть нового закона, но она с детства знала, что наследовать должен ближайший родственник из живущих; и хоть умри: она считает, что такой порядок меняться не должен. Она даже меня пыталась убедить, что правительство не посмеет принять другой закон. Когда же мне наконец удалось втолковать ей, что новый закон — это почти данность и принят он будет, она стала уверять, что в этом случае ни один суд не посмеет отнять у Мэри деньги — не может же суд оказаться настолько гадким. Любому ясно, что все права у Мэри. «При чем тут вообще герцог Ланкастер? — раздраженно повторяла она. — Мы с ним даже не знакомы!» Что тут говорить — мисс Досон никогда не страдала трезвостью суждений. Я даже не уверен, удалось ли мне довести до нее истинное положение вещей. К тому же сама тема была ей настолько неприятна, что она делала все, чтобы уйти от разговора. Однако сам факт, что она была в здравом рассудке, сомнений не вызывает. Я потому и пытался добиться завещания до операции, что боялся утраты рассудка после или — а с деловой точки зрения это одно и то же — что она будет постоянно находиться под воздействием лекарств.

Надеюсь, мне удалось ответить на все Ваши вопросы.

Искренне Ваш Т. Пробин».

Мерблз внимательнейшим образом прочитал письмо дважды. При всей своей осторожности, он не мог не признать, что дело принимает очень серьезный оборот. Мелким аккуратным почерком он составил небольшую записку для инспектора Паркера с просьбой зайти при первом же удобном случае.

Паркер тем временем не испытывал ничего, кроме неудобств. В течение двух дней он только тем и занимался, что ходил от одного адвоката к другому. И при виде очередной медной таблички у него начинало воротить с души. Он уныло проглядывал длиннющий список имен (им же самим составленный) и прикидывал, сколько еще контор надо сегодня обойти.

Паркер был из тех методичных кропотливых трудяг, которым никогда не воздается по заслугам. Какое бы расследование они с Уимзи ни вели, вся бесконечная, монотонная, иссушающая душу рутина всегда выпадала на долю Паркера. Это как бы разумелось само собой и даже обсуждалось. Паркера временами раздражало, что Уимзи принимает такое положение вещей как должное. А сейчас он находился в состоянии, близком к бешенству.

Невыносимая жара. Пыльные тротуары. Обрывки газет под ногами. Раскаленные железные автобусы. «Экспресс-Дейри», куда Паркер зашел перекусить, насквозь провонял жареной камбалой и испарениями кипящего титана. А Уимзи небось обедает сейчас в клубе, а потом завалится на какую-нибудь новозеландскую выставку с Фредди Арбетнотом! Паркер прямо-таки воочию видел Уимзи в его элегантном светло-сером костюме, лениво фланирующего по Пэл-Мэл. К черту Уимзи! Не мог оставить Агату Досон мирно покоиться в могиле! Лежит себе старушка, никому не мешает. Так нет ведь, Уимзи все неймется: лезет, ворошит прошлое, сует всюду нос — вот и досовался, что при таком раскладе Паркер просто обязан дать делу официальный ход! Ладно, что там. Пора идти к этим проклятым адвокатам.

Паркер следовал собственной системе поиска, которая могла оправдать себя, а могла и не оправдать. Он досконально изучил новый закон о собственности и решил, что, узнав о возможных последствиях для себя, Мэри наверняка обратилась к адвокату. Но к какому? Если ничего дурного она не замыслила, то почему бы не проконсультироваться прямо в Лихемптоне? Это первое, что приходит в голову. Поэтому Паркер начал с Лихемптона и обошел все три адвокатские конторы города. И везде получил одинаковый ответ — на протяжении всего 1925 года с этим вопросом никто ни разу не обращался. Один из адвокатов — кстати, старший партнер фирмы «Ходжсон и Ходжсон», которой мисс Досон велела передать свои дела после ссоры с мистером Пробином, — услышав вопрос, с любопытством взглянул на Паркера.

— Уверяю вас, инспектор, что в силу дальнейшего развития событий я бы непременно запомнил ее, обратись она ко мне за подобной консультацией.

— Насколько я понимаю, — заметил Паркер, — все формальности с наследством мисс Уиттейкер прошли вполне гладко.

— Без сучка без задоринки. Все шло своим чередом. Окажись там еще какой-нибудь родственник, которого надо было бы разыскать, я бы, возможно, уделил ей больше внимания. Но мистер Пробин оставил мне бумаги в идеальном порядке, картина была вполне ясная, мисс Досон умерла за два месяца до вступления нового закона в силу — так что формальности прошли более или менее автоматически. По правде говоря, я и не вспоминал о мисс Уиттейкер в связи с новым законом.

Паркер ответил, что его это не удивляет, и поделился с мистером Ходжсоном ученым мнением почтенного мистера Токингтона. Ходжсон крайне заинтересовался.

Вот, собственно, и все, чего удалось добиться в Лихемптоне. Разве что на обратном пути Паркер нанес визит мисс Климпсон, чем очень ей польстил. Она подробно рассказала о встрече с Верой Файндлейтер и даже проводила Паркера до станции, в надежде встретить мисс Уиттейкер: «Вам, наверно, интересно на нее посмотреть». Но им не повезло. В целом, подумал Паркер, оно и к лучшему. Конечно, интересно взглянуть на Мэри, но ему вовсе не улыбалось, чтобы она тоже увидела его, да еще в обществе мисс Климпсон.

— Кстати, мисс Климпсон, надо подумать, что сказать обо мне миссис Бадж, — она ведь наверняка начнет спрашивать.

— Я уже вас представила, — с легким смешком отозвалась мисс Климпсон. — Когда миссис Бадж сказала, что меня спрашивает некий мистер Паркер, я буквально тут же сообразила, что она ни в коем случае не должна знать, кто вы на самом деле. И я сказала: «Мистер Паркер? Должно быть, это мой племянник Адольф». Вы не возражаете, что я назвала вас Адольфом? Забавно, но это буквально единственное имя, которое пришло мне в голову. Сама не знаю почему. Наверно, потому, что у меня нет ни одного знакомого Адольфа.

— Мисс Климпсон! Вы — замечательная женщина, — с чувством произнес Паркер. — В следующий раз можете окрестить меня хоть Мармадьюком — возражать не буду.

А сейчас Паркер разрабатывал другое направление. К лихемптонским адвокатам Мэри не ходила, следовательно… Конечно, под рукой был Пробин, но вряд ли она обратилась к нему. Пробин для нее — человек чужой: в Крофтоне они не встречались (с бабушками Мэри почти не жила), в Лихемптоне увиделись впервые, о цели визита он ей не сказал — она могла лишь по раздражению тетки догадаться, что речь шла о завещании. И хотя он приехал для защиты ее интересов, но ведь с нею лично он откровенен не был. А начни она сама задавать вопросы, он бы попросту отговорился, что дела мисс Досон больше не ведет. Но уж потом, когда мисс Досон так неожиданно и так кстати скончалась, — тут можно не сомневаться: он бы припомнил все ее вопросики! Нет, к Проби ну она не обращалась.

Тогда к кому?

Для человека, который хочет что-то скрыть, остаться неузнанным, затеряться, как лист в листопаде, для человека, который хочет, чтобы ему дали ответ, но тут же забыли вопрос, — для такого человека существует только одна гавань молчания и забвения — Лондон. Где еще сосед не знает соседа, а продавец покупателя? Где еще врача вызывают к пациенту, которого он в глаза не видел и больше не увидит? Где еще, отдав Богу душу, вы долгие месяцы будете лежать в собственной постели и никто вас не хватится, пока не явится газовщик, чтобы проверить счетчик? Где еще прохожие дружелюбны, а друзья проходят мимо? Лондон, чье грязное прожорливое чрево способно переварить любые тайны! Равнодушный, разноликий, всеядный Лондон.

Разумеется, Паркер думал об этом не в таких выражениях. Он просто размышлял: «Ставлю десять против одного, что она поехала в Лондон. Они все едут в Лондон — им так спокойнее».

Тем более Лондон мисс Уиттейкер неплохо знала — она ведь работала в Королевской больнице для бедных. А это означает, что в Блумсбери она ориентировалась лучше, чем в других районах. Кому, как не Паркеру, было знать, насколько не любят лондонцы сходить со своих привычных орбит. Конечно, ей могли порекомендовать адвоката в другом районе, но, вероятнее всего, она направилась либо в Блумсбери, либо в Холборн.

К несчастью для Паркера, именно в этих районах адвокатских контор хоть пруд пруди. Медные таблички облепили стены, как ягоды смородиновый куст — Грейз-Инн-роуд, сам Грейз-Инн, Бедфорд-роуд, Холборн, Линкольнз-Инн. Поэтому-то Паркер и чувствовал себя таким изжаренным, уставшим и замученным в этот июньский полдень. Он уже был сыт по горло.

В раздражении отшвырнув тарелку — «платите-в-кассу-пожа-луйста», — он пересек улицу и направился к Бедфорд-роуд, которую наметил на сегодня. Остановился у первой же таблички «Мистер Дж. Ф. Тригг, адвокат». Паркеру повезло. Юноша в приемной сообщил, что мистер Тригг только что вернулся с обеда и готов принять посетителя. К нему можно пройти.

Мистер Тригг оказался приятным мужчиной лет сорока или чуть больше, с хорошим цветом лица. Он попросил Паркера устраиваться поудобнее и осведомился, чем может быть полезен.

В тридцать седьмой раз Паркер приступил к разыгрыванию гамбита, который должен был привести его к желанной победе.

— Я в Лондоне по случаю, мистер Тригг, и мне нужен квалифицированный совет юриста. На днях я разговорился в ресторане с одним джентльменом, и он дал ваш адрес. Сам он, разумеется, представился, вот только я запамятовал, как его зовут. Но это ведь и не важно, правда? Мне просто нужно выяснить один вопрос. Мы с женой приехали проведать ее двоюродную бабушку, она довольно плоха.

Ну а поскольку она души не чает в моей жене, то как-то всегда само собой разумелось, что миссис Паркер унаследует ее деньги. Мы, в общем-то, сводим концы с концами — но и только. Так что мы всегда не скажу, чтобы ждали, но как-то рассчитывали на наследство — будет в дальнейшем на что опереться. Других родственников у старушки нет, и, хоть она частенько поговаривала о завещании, мы, в общем-то, не беспокоились: жена и так должна была получить наследство. А тут разговариваем вчера с приятелем, а он и говорит, что есть какой-то новый закон и что если не будет завещания, то мы ничего не получим. Он сказал, что вроде бы все отходит Короне. «Да быть того не может, — возразил я, — это же несправедливо». Но тут жена засомневалась, разнервничалась — сами понимаете, у нас дети, о них подумать надо. Словом, говорит, иди к адвокату, а то бабушка на ладан дышит, а завещание то ли есть, то ли нет. Так вот я и хочу спросить: по новому закону внучатая племянница имеет право наследования?

— Здесь все неоднозначно, — ответил мистер Тригг, — и мой вам совет — немедленно выясните, есть ли завещание, и если нет, поторопите вашу родственницу. В случае, конечно, если ее состояние здоровья будет признано удовлетворительным для подписания юридического документа. Иначе ваша жена рискует остаться ни с чем.

— Похоже, вы уже сталкивались с подобными вопросами, — с улыбкой заметил Паркер. — Вам, наверно, их все время задают после выхода нового закона?

— Я бы не сказал «все время» — внучатые племянники не так часто остаются единственными родственниками наследователя.

— А ведь правда, я как-то не подумал. Кстати, мистер Тригг, никто к вам не обращался с этим вопросом летом двадцать пятого года?

Адвокат изменился в лице: доброжелательность исчезла, появилось любопытство и даже некоторая настороженность.

— А чем, позвольте спросить, вызван ваш вопрос?

— Чтобы вам было легче на него ответить, — произнес Паркер, доставая удостоверение, — я представлюсь. Я офицер полиции, и у меня имеются веские причины задать вам этот вопрос. Просто сначала хотел покончить с личными делами.

— Понятно. Что ж, инспектор, я вам отвечу — мне задавали этот вопрос в июне двадцать пятого года.

— Обстоятельства помните?

— Еще бы. Захотел бы — не забыл, то есть не сам вопрос, а то, что за ним последовало.

— Звучит интригующе. Можно по порядку? И со всеми подробностями.

— С удовольствием. Минуточку… — Мистер Тригг высунулся в приемную: — Бэдкок, я занят с мистером Паркером. Проследите, чтобы нас не беспокоили. Итак, мистер Паркер, я в вашем распоряжении. Закуривайте.

Паркер откликнулся на приглашение и закурил трубку, а мистер Тригг схватился за сигареты и, прикуривая одну от другой, поведал Паркеру удивительную историю.

 

Глава XVIII. ИСТОРИЯ ЛОНДОНСКОГО АДВОКАТА

— Кажется, это было пятнадцатого или шестнадцатого июня, — начал мистер Тригг, — принта леди и задала тот же вопрос, что и вы, сказала только, что это интересует не ее лично, а подругу, имени которой называть не стала. Да… Думаю, смогу ее описать: высокая, красивая, с нежной кожей, темными волосами и синими глазами. Очень интересная девушка. Брови прямые, вразлет… лицо довольно бледное. Одета была по-летнему, очень элегантно, платье… знаете, такое — лен с вышивкой… или что-то вроде… я, в общем-то, не знаток дамских туалетов, — и белая соломенная шляпка.

— Вы так подробно ее описываете…

— У меня вообще прекрасная память, но ее я запомнил особенно хорошо: мы ведь встретились еще раз, при других обстоятельствах. Но не буду забегать вперед.

В тот первый раз она сказала — прямо как вы, — что в Городе по случаю и что ей меня рекомендовали. Я ответил, что хотел бы уточнить детали — закон, как вы помните, только что прошел финальное чтение, я в нем не вполне разобрался, даже не прочел толком, а так, проглядел.

Словом, я попросил даму — кстати, она назвалась мисс Грант — прийти на следующий день, чтобы я мог предварительно проконсультироваться и уже тогда дать окончательный ответ. Она согласилась, поблагодарила меня, встала и протянула руку. Пожимая ее, я заметил странный шрам у основания пальцев — след от пилы или что-то в этом роде. Заметил я его мимоходом, но как потом оказалось — мне крупно повезло, что заметил.

Мисс Грант, как мы и договорились, пришла на следующий день. Я успел накануне посоветоваться с коллегой и сказал ей то же, что и вам. Ответ ее заинтересовал, я бы даже сказал — задел.

— Это же несправедливо! — воскликнула она. — Почему деньги семьи должны достаться Короне? В конце концов, внучатая племянница — достаточно близкая родня.

Я ответил, что если ее подруга сможет представить свидетелей, которые подтвердят, что покойная намеревалась оставить деньги ей, то, возможно, Корона и выполнит волю усопшей и передаст деньги — или значительную их часть — внучатой племяннице. Однако это целиком и полностью будет зависеть от настроения суда. Но если у покойной случались ссоры с этой родственницей или ее воля недостаточно ясно выражалась, то судья может и отклонить притязания на наследство.

— Я не утверждаю, — добавил я, — что по новому закону ваша подруга ничего не получит, я только говорю, что ее могут обойти. В любом случае закон вступит в силу только через шесть месяцев, за это время всякое может случиться.

— Вы хотите сказать, что тетушка может умереть? — спросила она. — Вряд ли. Не так уж она серьезно больна. Сиделка говорит, там больше самовнушения.

Гонорар она заплатила полностью, но я про себя отметил, как быстро «двоюродная бабушка подруги» превратилась в «тетушку», и решил, что моя клиентка, безусловно, говорит о себе.

— Да уж не сомневайтесь! — сказал Паркер. — Ну а когда вы снова ее увидели?

— В декабре. Случайно столкнулся в ресторанчике в Сохо, куда заскочил пообедать перед спектаклем. Уютное местечко, я там вроде завсегдатая. Народу было полно, и я подошел к столику, за которым уже сидела женщина, с обычным вопросом: «У вас не занято?» Она подняла голову, и я узнал ее.

— A-а, мисс Грант, здравствуйте, — сказал я.

— Прошу прощения, вы, вероятно, ошиблись, — сухо сказала она.

— Это я прошу прощения, — настаивал я. — Моя фамилия Тригг, вы приходили ко мне на Бедфорд-роуд в июне этого года. Но если мое общество вам неприятно, то прошу прощения и откланиваюсь.

— Нет-нет, что вы. — Она улыбнулась. — Просто я вас не узнала.

И я получил разрешение остаться за столиком.

Чтобы завязать разговор, я поинтересовался, не обращалась ли она еще куда-нибудь. Она сказала, что нет, что вполне удовлетворена моей консультацией. Я спросил, не написала ли та бабушка завещание — мне очень хотелось поддержать беседу. Она ответила довольно коротко, что в этом отпала необходимость, так как старая дама умерла. Я отметил, что сама она в черном, и еще раз утвердился в мысли, что консультация была нужна ей, а не подруге.

Мы разговорились. Не стану скрывать, инспектор, мисс Грант мне очень понравилась. Интересные суждения, мужской склад ума — а я, к слову сказать, не отношусь к тем мужчинам, которые любят безмозглых женщин. Нет, я вполне иду в ногу со временем и, если когда-нибудь женюсь, хотел бы видеть в жене разумного товарища.

Паркер поспешил заметить, что такие взгляды делают мистеру Триггу честь, а про себя подумал, что мистер Тригг был бы не прочь также жениться на богатой девушке, не отягощенной многочисленными родственниками.

— В наше время редко встретишь женщину, — продолжал мистер Тригг, — которая разбиралась бы в вопросах права. Мисс Грант, безусловно, исключение: она интересовалась буквально всем, что было в тогдашних газетах — я уж не помню подробностей, — и задавала удивительно точные вопросы, что имеется в виду, какие могут быть последствия. Каждый вопрос — не в бровь, а в глаз. Признаться, я получил огромное удовольствие от беседы. А когда обед уже подходил к концу, мы перешли на более личные темы, и я упомянул, что живу в Голдерз-Грин.

— А свой адрес она оставила?

— Нет. Сказала, что остановилась в гостинице «Певерил» в Блумсбери и что ищет дом в городе. Я заметил, что через мои руки проходит информация о продаже домов в Хемпстеде, и предложил профессиональные услуги. После обеда я проводил ее до отеля. В холле мы распрощались.

— Она действительно там остановилась?

— Несомненно. Однако быстро съехала, как я вскоре узнал. Дело в том, что спустя две недели мне сказали, что в Голдерз-Грин освободился дом. По правде говоря, он принадлежал моему клиенту, потому-то я и оказался в курсе. Памятуя о своем обещании, я тут же написал мисс Грант и, не получив ответа, начал наводить справки в «Певерил». Выяснилось, что она съехала на следующий же день после нашей встречи, не оставив адреса. В книге регистрации постояльцев значилось просто: «постоянное место жительства — Манчестер». Я почувствовал некоторое разочарование, но вскоре выбросил эту историю из головы.

Примерно через месяц — 26 января, чтобы быть точным, — я сидел дома и читал книгу, собираясь вскоре лечь спать. Моя квартира… вернее, это не квартира, а небольшой дом на две семьи, где я занимаю второй этаж. Соседи с первого этажа ненадолго уехали, и я был в доме совершенно один: прислуга приходит днем. Зазвонил телефон. Я взглянул на часы — было без четверти одиннадцать. Умоляющий женский голос в трубке просил меня приехать в Хемпстед-Хит, чтобы составить завещание, так как кто-то при смерти.

— Вы узнали голос?

— Нет. Видимо, звонила служанка — я так решил, потому что говорили на кокни. Я спросил, нельзя ли подождать до завтра, но она настаивала, говоря, что завтра может быть слишком поздно. Я был в крайнем раздражении, но все равно собрался и поехал. Ночь была препаршивая: холод, туман. Мне повезло: я практически тут же поймал такси. До места мы добрались не сразу, порядком проплутав в темноте. Дом стоял на отшибе, к нему даже подъезда не было. Я оставил машину у дороги, ярдах в двухстах от дома, договорившись с шофером, что он меня дождется: вряд  ли я бы нашел другое такси на этом краю света да еще в такую поздноту. Таксист сперва поартачился, но все-таки обещал подождать, просил только не засиживаться.

Я стал пробираться к дому. Поначалу мне показалось, что он необитаем, но потом я разглядел тусклый свет в одной из комнат первого этажа и позвонил в дверь. Ответа не было, хотя трель разлилась по всему дому. Я снова позвонил, а потом начал стучать. Ответа по-прежнему не было. Я уже продрог до костей и зажег спичку, чтобы проверить, тот ли номер. И тут увидел, что дверь не заперта.

Я решил, что служанка не может отойти от больной и что ей, возможно, нужна моя помощь. Поэтому я толкнул дверь и вошел.

В холле была кромешная тьма, и я споткнулся о галошницу. Мне показалось, что я слышу слабый голос или стон, и, когда глаза привыкли к темноте, я двинулся дальше, к тусклой полоске света, падавшей из приоткрытой двери слева.

— Та самая комната, которую вы заметили раньше?

— Думаю, да. Я громко спросил: «Можно войти?» — и тихий голос отозвался: «Да, пожалуйста». Я распахнул дверь и оказался, судя по мебели, в гостиной. В углу стояла кушетка, наскоро застеленная. На ней лежала женщина. И никого рядом.

Электричества не было. Керосиновая лампа на столе с зеленым абажуром, чтобы свет не беспокоил больную, да еле теплившийся огонь в камине — вот и все освещение. Я с трудом мог разглядеть женщину, но заметил, что голова и лицо перебинтованы. Я потянулся к выключателю, но она тут же вмешалась.

— Не надо включать свет!

— Постойте, постойте. А как она могла увидеть, что вы делаете?

— Знаете ли, — сказал Тригг, — тут вообще все странно. Она заговорила, когда я уже повернул выключатель, но свет все равно не зажегся.

— Вот как?

— Да. Пробки либо перегорели, либо их заранее выкрутили. Но я не стал заострять на этом внимание, а просто подошел к ней.

— Вы адвокат? — спросила она полушепотом.

— Да, — ответил я. — Чем могу быть полезен?

— О-о, со мной произошла ужасная история, — сказала она. — Я долго не протяну, но завещание оставить успею.

Я спросил, кто за ней ухаживает.

— Служанка, — поспешно ответила больная. — Она скоро вернется — пошла за доктором.

— Не проще ли было вызвать доктора по телефону? — спросил я. — Вам нельзя оставаться одной.

— Она не смогла дозвониться. Давайте не терять времени — займемся завещанием, а служанка как раз подойдет.

Голос у нее прерывался, и я почел за лучшее не спорить, чтобы не вызывать раздражения. Придвинув стул ближе к свету, я расположился за столом, достал ручку, бланк завещания и сказал, что готов записывать ее распоряжения.

Она попросила налить ей немного бренди и разбавить водой. Графин и бренди стояли на столе, я поставил стакан так, чтобы ей было удобно дотянуться, она отпила глоток и немного ожила. С ее позволения я тоже налил себе бренди: мне хотелось согреться — мало того, что на улице было мерзко, еще в комнате стоял такой холод, что Зуб на зуб не попадал. Я поискал уголь, чтобы подбросить в камин, но не нашел.

— Занятно, — пробормортал Паркер. — Наводит на размышления.

— Да, меня это тоже удивило. И не только это. Однако я сказал, что готов начать.

— Вы, наверно, думаете, что я немного не в себе, — заговорила она. — Удар по голове и тому подобное. Уверяю вас, вы ошибаетесь. Я в своем уме, и денег ему не видать.

Я спросил, кто ее ударил.

— Муж. Думает, я уже на том свете. Но я еще на этом, и пробуду здесь ровно столько, сколько нужно, чтобы оставить его без гроша.

Назвавшись миссис Марион Мед, она сказала, что хочет оставить около десяти тысяч фунтов дочери и трем-четырем сестрам. Завещание было запутанным, с массой оговорок и примечаний, не оставляющих отцу доступа к деньгам дочери.

— Вы записали имена и адреса тех, кого она упоминала? — спросил Паркер.

— Конечно. Но как вы дальше увидите, мне это ничего не дало. Завещательница действительно была в здравом уме, ее распоряжения были разумны, хоть она и шепотом говорила и выглядела вконец ослабевшей. Только про выключатель сказала громко, даже резко.

Наконец я покончил с записями и приступил к их обработке, чтобы придать вид юридического документа. Служанка все не возвращалась, я уже стал по-настоящему беспокоиться. К тому же меня неодолимо клонило в сон — то ли от холода, то ли потому, что в это время я привык ложиться, то ли… то ли еще по какой-то причине. Я налил себе еще бренди и начал переписывать начисто.

Закончив, я спросил:

— Как вы собираетесь подписывать? Нужен еще один свидетель, иначе завещание не будет иметь силы.

— Служанка должна прийти с минуты на минуту. Не представляю, куда она запропастилась.

— Может, заблудилась в тумане, — предположил я. — Но я подожду — грех оставлять вас одну.

Она поблагодарила слабым голосом, и некоторое время мы просидели молча. Ситуация становилась все более зловещей: больная тяжело дышала, постанывала, а мое желание спать усиливалось с каждой минутой и выходило за рамки объяснимого.

Вдруг меня осенило — несмотря на полуобморочное состояние и полную неспособность думать, — что самое разумное — это позвать таксиста (если он, конечно, еще ждет). Он засвидетельствует завещание, а потом мы съездим за доктором. Я сидел, сонно обдумывая эту мысль и собираясь с силами, чтобы заговорить. Казалось, что-то тяжелое наваливается на меня, давит и мешает пошевелиться. Любое движение было выше моих сил.

И тут случилось такое, от чего я мгновенно пришел в себя. Миссис Мед повернулась, приподнялась и уставилась на меня в упор. Чтобы лучше разглядеть в свете тусклой лампы, она оперлась обеими руками о край стола. Я увидел, что на левой руке нет обручального кольца. Это было полной неожиданностью. А потом я увидел еще кое-что.

Основания пальцев правой руки пересекал странного вида шрам — след от пилы или что-то в этом роде.

Паркер выпрямился.

— Интересно, правда? — сказал мистер Тригг. — Я был ошарашен. Хотя это не совсем точно: в том полубессознательном состоянии у меня возникло ощущение полного кошмара. Я резко поднял голову, и больная тут же откинулась на подушки.

И в этот момент раздался звонок.

— Служанка?

— Нет. Благодарение Богу, это был мой таксист — ему надоело здать. Я подумал — точно не могу сказать, что именно я тогда подумал, — но он меня растормошил. Я то ли вскрикнул, то ли громко вздохнул, и парень вошел — к счастью, я оставил дверь открытой. Собравшись с силами, я попросил его засвидетельствовать завещание. Видок у меня был тот еще, язык заплетался — помню, он весьма подозрительно переводил взгляд с меня на бутылку. Но завещание подписал — сначала миссис Мед, потом он. У нее рука дрожала, она даже не привстала, писала лежа. «Что теперь, сэр?» — спросил шофер. Я чувствовал себя уже настолько разбитым, что смог только пролепетать: «Отвезите меня домой». Он посмотрел на миссис Мед, потом на меня и спросил: «А как быть с дамой, сэр?» «Найдите доктора, но сначала отвезите меня».

Когда мы выходили, я уже попросту висел на нем. Он что-то бормотал насчет подозрительно накачавшихся субъектов. Дороги я не помню. Очнулся дома, в собственной постели, и увидел рядом одного из наших местных врачей.

Боюсь, я утомил вас подробностями, мистер Паркер. Словом, таксист оказался парнем с головой и очень порядочным человеком. Обнаружив к концу поездки, что я без сознания, он порылся в моих карманах и нашел визитную карточку и ключ. Привез домой, отнес наверх и вызвал врача, посчитав, что для пьяного я выгляжу странновато.

Врач сказал, что мне ввели значительную дозу веронала или похожего наркотика. Если меня хотели убить, то доза, к счастью, оказалась недостаточной. Мы с ним провели тщательный анализ и пришли к выводу, что я получил не меньше 30 гран этой дряни. Этот наркотик практически не прослеживается при анализе, так что доктор пришел к выводу, что это все-таки веронал, изучив побочные явления. В бренди, без сомнения, было снотворное.

На следующий день мы с врачом помчались к тому дому. Он был заперт, а молочник сказал, что жильцы уехали неделю назад и вернутся дней через десять. Мы к ним потом приехали. Они оказались милыми приятными людьми, понятия не имели, что произошло в их отсутствие, сказали, что уезжают довольно часто и никогда не ставят дом на охрану. Хозяин немедленно обошел весь дом и сообщил, что ничего не украдено, только израсходован остаток угля в гостиной и видно, что парой простыней и подушками пользовались. Кладовку, где хранился уголь и находился рубильник, они перед отъездом заперли — хоть на это ума хватило, — таким образом, вполне объяснялось отсутствие света в комнате и адский холод. Таинственная посетительница проникла в дом через смежную с кухней комнату, где хранилась провизия, открыв ножом оконную задвижку — особого труда это не составило, так как задвижки были скорее декоративными. А лампу, графин и бренди принесла с собой. Дерзко, конечно, но вполне выполнимо.

Как вы понимаете, ни о миссис Мед, ни о мисс Грант никто и слыхом не слыхивал; жильцы не хотели тратиться на судебное разбирательство — в конце концов стоимость израсходованного угля не превышала шиллинга; а я… я тоже решил не возбуждать дела — меня ведь не убили. Происшествие не из приятных, но я предпочел о нем забыть.

— Да уж, приятного мало. А мисс Грант больше не звонила?

— Почему же, звонила. Даже два раза. Месяца через три после того случая, и — две недели назад. Предлагала встретиться. Можете считать меня трусом, мистер Паркер, но я отказался. Не вполне понимаю, чего ждать. У меня есть собственная версия: возможно, она хотела заманить меня в ловушку, чтобы я провел ночь в том доме, а потом начать шантажировать. Другого объяснения снотворному я не нахожу. Но решив, что береженого Бог бережет, я дал распоряжения своим сотрудникам и экономке, что, если мисс Грант позвонит — я уехал и неизвестно, когда вернусь.

— Да-а-а. Как по-вашему, она знает, что вы заметили шрам?

— Вряд ли. Иначе не стала бы звонить потом под собственным именем.

— Вы правы. Что ж, мистер Тригг, благодарю за информацию, она может оказаться очень ценной. И если мисс Грант снова позвонит — кстати, откуда она звонила?

— Из будок. Телефонисты обычно сообщают, когда звонок идет из городского автомата. Но я не пытался установить, из какого именно.

— Да, конечно, зачем. Итак, если она снова позвонит, назначьте ей встречу и немедленно позвоните мне. Прямо в Скотланд-Ярд. Меня разыщут.

Мистер Тригг обещал выполнить просьбу, и Паркер откланялся.

«Теперь нам известно, — размышлял Паркер по дороге домой, — что некая дама (весьма неразборчивая в средствах) наводила справки о правах внучатых племянниц в 1925 году. Надо написать мисс Климпсон — пусть посмотрит, есть ли у мисс Уиттейкер шрам на правой руке. И тогда решим, продолжать ли охоту на адвокатов».

Душные улицы уже не казались смертельно душными, настроение улучшилось, результаты разговора обнадеживали, и Паркер дошел до того, что благодушно подарил уличному попрошайке свою сигаретную карточку.

 

Глава XIX. ВСЕ РАЗЪЕХАЛИСЬ

— Надеюсь, ты не будешь спорить, что со всеми, кто может что-либо рассказать о последних днях Агаты Досон, происходят самые невероятные вещи, — сказал Уимзи. — Берта Гоутубед умирает при крайне подозрительных обстоятельствах. Ее сестра видит — или почти уверена, что видит, — мисс Уиттейкер, играющую в прятки в ливерпульских доках. Мистер Тригг попадает в какой-то сомнительный дом, где его пытаются отравить. Не удивился бы, случись что-нибудь с мистером Пробином, если бы он не уехал из Англии.

— Я не собираюсь спорить, — ответил Паркер. — Просто хочу напомнить, что в тот месяц, когда в семье Гоутубедов произошло несчастье, предмет твоих подозрений находился в Кенте под бдительным оком мисс Файндлейтер.

— Крою твое возражение письмом мисс Климпсон, — парировал Уимзи. — Не буду забивать тебе голову всякой всячиной, которой пестрит это письмо, но среди прочего она сообщает, что на правой руке мисс Уиттейкер имеется шрам, удивительно похожий на описание мистера Тригга.

— Вот как? Что ж, это, несомненно, указывает на причастность нашей уважаемой наследницы к делу Тригга. Но что касается всего остального — твоей теории, что она пытается убрать всех, кто что-либо знает об Агате Досон, — согласись, работенка не из легких, особенно для женщины, действующей в одиночку. К тому же если следовать твоей теории, то как быть с доктором Карром? Или сестрой Филлитер? А есть еще сестра Форбс, куча приятелей доктора и, наконец, все население Лихемптона! Не слишком ли ты загнул?

— Я думал об этом. Наблюдение, бесспорно, интересное, но вот его-то я могу объяснить. Смотри сам: до сих пор история Агаты Досон ставила перед нами две проблемы — медицинскую и юридическую. Скажем так: мотив преступления и средство убийства, если такие формулировки ближе твоему сердцу. Возможность убить Агату Досон была у двоих: у мисс Уиттейкер и у сестры Форбс. Но что выиграет медсестра от смерти состоятельной пациентки? Ничего. Она только потеряет. Поэтому о сестре Форбс можно забыть.

«Что касается проблемы медицинской, иными словами, средства убийства, — то я в отчаянии, Уотсон (сказал он, и его ястребиные глаза гневно сверкнули из-под полуприкрытых век). Даже я зашел в тупик. Но ненадолго (вскричал он в бурном порыве самоуверенности). Моя Честь (честь — с большой буквы) задета! Но я выведу это Исчадие Ада (большие буквы) на чистую воду! Я сокрушу гробы повапленные, даже если это будет стоить мне жизни! Бурные аплодисменты. Его подбородок скрывается в вороте халата и прижимается к скрипке — верной подруге одиноких часов в ванной…»

Паркер демонстративно раскрыл книгу, которую читал до прихода Уимзи.

— Свистни, когда иссякнешь, — ядовито обронил он.

— Да я только начал. Итак, средство, да, повторяю, средство — это загадка. И убийца в этом уверен. Повышенной смертности среди медиков не наблюдается, следовательно, медицинская проблема нашу леди не волнует. Средство — ее сильная сторона. Да. А вот правовая проблема внушает опасение, поэтому она и торопится заткнуть рот тем, кто может что-то поведать об этой стороне дела.

— Убедительно. К слову сказать, миссис Кроппер благополучно отбыла в Канаду — и никто ей не докучал.

— Естественно. Именно поэтому я и уверен, что в Ливерпуле за ней следили. Заставить миссис Кроппер замолчать имело смысл до того, как она расскажет всю историю. Поэтому-то я и настаивал, чтобы мы ее встретили и проводили до Лондона.

— О Господи, Питер! Даже если мисс Уиттейкер ждала ее у поезда — чего, как мы знаем, она не делала, — то откуда ей было знать, что ты будешь спрашивать об Агате Досон? Ты же не рос у нее на глазах.

— Она могла узнать, кто такой Мерблз — объявление было дано от его имени.

— В таком случае почему она не пыталась убрать Мерблза?

— Мерблза, дружище, на мякине не проведешь — он не назначает встреч незнакомым дамам, не ездит к клиентам, не выходит из дому без сопровождения.

— Я не знал, что он принимает эту историю настолько всерьез.

— Видишь ли, Мерблз немало пожил на этом свете и научился дорожить своей шкурой. А я… Ты не находишь, что мое маленькое приключение на Саут-Одли-стрит удивительно смахивает на историю мистера Тригга?

— Ты имеешь в виду миссис Форрест?

— Да. Тайное свидание. Напитки. Стремление любой ценой оставить на ночь. В сахаре что-то было, Чарлз, — голову даю на отсечение. Что-то такое, чего в сахаре быть не должно, — смотри Справочник Министерства здравоохранения, раздел «Состав пищевых продуктов», параграф «Недопустимые добавки».

— Ты считаешь миссис Форрест сообщницей?

— Да. Не знаю, что она с этого имеет — возможно, деньги. Но я чувствую, что между ними есть связь. Во-первых, из-за пятифунтовой банкноты, найденной у Берты Гоутубед. А во-вторых, потому что вся история миссис Форрест — явная ложь от первого до последнего слова. Нет у этой женщины любовника — и никогда не было! О муже помолчим. Полную неопытность не спутаешь ни с чем! Но главное сходство — в том, как это было проделано. Преступник всегда возвращается к излюбленному методу. Вспомни случаи Джорджа Джозефа Смита с его невестами. Или Нейла Крима. Или Армстронга с его чаепитиями.

— Что ж, если так — уже неплохо: сообщники имеют обыкновение раскалываться.

— Это верно. Пока у нас выигрышная позиция: они ведь не подозревают, что мы догадались об их связи.

— Да. Но тем не менее я продолжаю настаивать, доказательств, что жертвы умерли не своей смертью, у нас нет! Можешь считать меня занудой, но, если бы ты назвал — хотя бы предположительно — способ убийства, не оставляющий никаких следов, я бы почувствовал себя увереннее.

— Способ? Ну что ж. Кое-что нам уже известно.

— Например?

— Возьмем обе жертвы…

— Предполагаемые жертвы.

— Хорошо, старый крючкотвор. Две предполагаемые жертвы и две (предполагаемые) несостоявшиеся жертвы. Мисс Досон была больна и беспомощна; Берта Гоутубед, возможно, слишком много съела и выпила, причем к выпивке она не привыкла; мистера Триг-га угостили изрядной порцией веронала; меня тоже чем-то настойчиво угощали, видимо аналогичного свойства — жаль, не прихватил остатки кофе. Какой напрашивается вывод? — Что убить таким способом можно, только если человек слаб или без сознания.

— Именно. К примеру, сделать укол и что-то ввести — только вот ничего не введено. Или маленькую крошечную операцию и что-нибудь удалить — только вот ничего не удалено. Или дать что-нибудь понюхать, хлороформ например, — только вот нет следов удушья.

— Вот-вот. По-моему, мы не сильно продвинулись.

— Но кое-чем все-таки располагаем. Должно существовать средство, которое известно — на практике или понаслышке — квалифицированной медсестре. Мисс Уиттейкер очень неплохо подкована: ей не составило труда профессионально перебинтовать собственную голову и явить этому простофиле Триггу душераздирающее зрелище. Я уж не говорю о том, что он ее не узнал.

— Но в то же время это средство не должно быть особо сложным — я хочу сказать, что оно не требует опытного хирурга или специальных знаний.

— Нет-нет. Вполне достаточно чего-то, что она могла узнать из разговора с доктором или другими сестрами. Послушай, а если еще раз потрясти доктора Карра? Хотя нет, он уже выложил все что знает. Вот что — спрошу-ка я Лаббока. Он проводит лабораторные анализы и вполне может что-то подсказать. Завтра же свяжусь с ним.

— А тем временем нам остается сидеть и ждать, кого еще убьют, — заметил Паркер.

— Чудовищно, правда? Не могу избавиться от ощущения, что у меня на руках, так сказать, кровь этой бедняжки, Берты Гоутубед! Послушай-ка…

— С Триггом у нас ведь все доказательства налицо. Ты не мог бы привлечь дамочку к суду за кражу со взломом? А мы бы тем временем еще что-нибудь раскопали. Так часто делают. Взлом действительно был. Она вломилась в чужой дом под покровом ночи и оприходовала ведерко угля для собственных нужд. Тригг ее опознает — она ему сразу приглянулась, а потом еще оставила неизгладимый след в душе. Разыщем таксиста, он даст показания.

Несколько минут Паркер молча попыхивал трубкой.

— Ну что ж, — наконец произнес он, — в этом что-то есть. Материал для представления в суд набирается. Но и слишком торопиться нельзя. Я бы предпочел иметь на руках побольше доказательств других преступлений. Не забудь, старик, что есть и такая штука, как Habeas Corpus, мы не можем до бесконечности держать ее под арестом по обвинению в краже угля.

— Не забудь и ты, что она влезла через окно в чужой дом. В конце концов это самая натуральная кража со взломом. За такое, знаешь ли, можно схлопотать пожизненную каторгу.

— Все зависит от того, как суд отнесется к краже угля. Они могут посчитать, что уголь был украден непреднамеренно, и расценить это как бытовое хулиганство. Но я попробую закинуть удочку у наших, а пока они будут думать — разыщу таксиста и поговорю с Триггом. Можно постараться представить дело как попытку убийства — или в крайнем случае нанесения физического ущерба. Но я бы хотел веских доказательств в деле…

— Привет! Я бы тоже хотел. Но не могу же я высосать их из пальца. А ты-то хорош — я тебе из ничего дельце состряпал, а тебе все мало! Вот она, черная неблагодарность!

Расспросы Паркера несколько затянулись. Июнь подходил к концу, вступив в полосу самых длинных дней года. Время шло… Задуманный лордом Питером magnum opus  «101 способ вызвать мгновенную смерть» заявил о своем появлении на свет скопищем бумажек с разнообразными пометками, которые запрудили библиотеку и кабинет в квартире и грозили полностью поглотить Бантера, в чьи обязанности входило систематизировать их, разложить по папкам, снабдить ссылками и вообще — сотворить порядок из хаоса.

Восточные ученые и востоковеды, припертые к стенкам клубов, должны были раскрывать секреты таинственных восточных ядов. Информация о бесчеловечных опытах в немецких лабораториях поступала в документах, не поддававшихся прочтению. А жизнь  сэра Джеймса Лаббока, которому выпало несчастье быть личным другом лорда Питера, превратилась в кромешный ад. Он ежедневно подвергался допросам с пристрастием по поводу выявления при вскрытии таких разнообразных веществ, как хлороформ, кураре, синильная кислота и диэтилсульфонметилэтилметан.

— Должно быть что-то, что убивает, не оставляя следов. Ну вспомни, пожалуйста! — умолял лорд Питер, узнав, что расследование вот-вот закончится. — Оно должно быть под рукой у всего человечества! Куда только смотрят ученые? Им вполне под силу это средство изобрести. Оно должно существовать! Почему бы не создать рекламу заранее? Возможно, какая-нибудь компания захочет взять его на вооружение. Просто смешно. Такое в любой момент может пригодиться в обиходе.

— Как ты не понимаешь, — убеждал его сэр Джеймс Лаббок, — очень многие яды практически невозможно проследить при вскрытии. И масса ядов — особенно растительного происхождения — с трудом поддается анализу, пока не знаешь конкретно, что ищешь. Например, анализ на мышьяк не покажет наличие стрихнина, а анализ на стрихнин — присутствие морфия. И ты делаешь анализы один за другим, пока не найдешь нужный яд. А есть яды, для обнаружения которых вообще не существует анализов.

— Это я все знаю, — отмахнулся Уимзи. — Сам проводил анализы. Но вот те яды, на которые нет анализов, — как можно доказать, что они присутствуют в организме?

— Принимаются во внимание все побочные симптомы, изучается история болезни…

— Нет. Мне нужен яд, который не дает никаких симптомов — кроме самой смерти, разумеется, если считать ее симптомом. Разве нет яда, который никак не проявляется, не поддается анализу, а просто — фюить, и нет человека?

— Разумеется, нет, — раздраженно ответил химик (кому понравится, когда подрывают основы его профессии: это в медици-не-то без симптомов и анализов!). Даже старость и расстройство психики имеют свои симптомы.

К счастью, прежде чем симптомы расстройства психики смогли проявиться у лорда Питера слишком явно, Паркер протрубил сбор.

— Еду в Лихемптон, — сообщил он. — Ордер на арест есть, хотя, возможно, я им не воспользуюсь: шеф считает, что надо провести расследование. А у нас и так — хлопот полон рот: нераскрытое дело Баттерси, и Дэниелса, и Берты Гоутубед — в этом году слишком много нераскрытых преступлений. И пресса тут как тут, черт бы их побрал! Заголовок в «Джон ситизен» — «96 убийств!» Или статейка в «Ивнинг вьюз» — «Прошло уже шесть недель, а наша полиция так и не приблизилась к разгадке…». Знаешь, как они любят подобные шпильки. Нам позарез надо сдвинуться с места. Поедешь со мной?

— С удовольствием. Глоток деревенского воздуха, надеюсь, исцелит меня. Приятно смахнуть с себя пыль, отряхнуть паутину… Возможно, на меня снизойдет вдохновение, и я изобрету новый способ убивать людей. «О Вдохновенье, одиночества дитя! Пою — в лесах свободу обретя». Интересно, это я сам сочинил или кто-то до меня успел? Как ты думаешь?

Паркер, который к этому моменту уже еле сдерживался, ограничился кратким энергичным ответом и поставил Уимзи в известность, что полицейская машина отправляется в Лихемптон через час.

— Я буду, — сказал Питер, — но имей в виду — ненавижу, когда меня везут. Кто-то другой за рулем — это прямая угроза для жизни. Ну да ладно. Кровожадность, твердость и решительность, как сказала королева Виктория Архиепископу Кентерберийскому.

* * *

Страхи лорда Питера не оправдались — до Лихемптона они доехали без происшествий. Паркер прихватил еще одного офицера, а по пути заехали за начальником полиции графства, который весьма неодобрительно отнесся к цели их поездки. Глядя на отряд из пяти богатырей, ехавших арестовывать одну молодую женщину, лорд Питер вспомнил слова маркизы де Бринвийе: «Столько внимания такой маленькой женщине?» Эти слова снова вернули его к мыслям о ядах, он погрузился в размышления и не заметил, как машина подъехала к дому на Уэллингтон-авеню.

Паркер выпрыгнул из машины и вместе с начальником полиции позвонил в дверь. Им открыла испуганная горничная. При виде полиции она вскрикнула.

— Ой, сэр, неужели? Что-нибудь случилось с мисс Уиттейкер?

— Так ее нет?

— Нет, сэр. Они еще в понедельник уехали на машине с мисс Верой Файндлейтер. Это четыре дня назад было. А их все нет и нет, ни мисс Мэри, ни мисс Веры. Я прямо так боюсь, а вдруг чего случилось, и тут вижу вас и думаю, ну вот и полиция, сейчас скажут, что несчастный случай или еще чего-нибудь. Ах, что мне делать, сэр, что мне делать?

«Удрала-таки!» — мелькнуло у Паркера, но он постарался скрыть раздражение и спросил:

— А вы знаете, куда они поехали?

— В Кроуз-Бич. Мисс Уиттейкер так говорила, сэр.

— Это добрых пятьдесят миль отсюда, — сказал начальник полиции. — Наверно, решили остаться там на пару дней.

«Скорее уж поехали в противоположном направлении», — подумал Паркер.

— Но они ничего с собой ие взяли, сэр, ничего, в чем спать. Уехали часов в десять утра, сказали, что там пообедают, а к вечеру вернутся. Мисс Уиттейкер ни телеграммы не прислала, ничего. А она всегда такая аккуратная. Кухарка и я, мы прямо не знаем, что и_

— Ничего, ничего, надеюсь, все в порядке, — успокаивал начальник полиции. — Жаль, что мы не застали мисс Уиттейкер. Она нам нужна по делу. Когда объявится, скажите, что заходил сэр Чарлз Пиллингтон с другом.

— Хорошо, сэр, обязательно, сэр, но только, сэр, что же нам делать?

— Ничего. Мы наведем справки. Ну, девочка, ну, я ведь начальник полиции, ты же знаешь, и мне обязательно сообщат, если что-то случилось. Мне бы уже сообщили, не сомневайся. Ну-ну, не плачь. Успокойся, детка. Плакать пока не о чем.

Но сам сэр Чарлз не на шутку встревожился. В свете специального приезда инспектора Скотланд-Ярда с ордером на арест дело принимало неприятный оборот.

Лорд Питер выслушал новость благодушно.

— Вот и хорошо. Тряханули их, они и сбежали. Дух захватывает. Всегда любил, когда что-нибудь происходит. Мои худшие подозрения оправдываются, а это греет душу, правда? Чувствуешь себя мудрым и значительным. Одного не понимаю, девчонка-то ей на что сдалась? А кстати, почему бы нам не заглянуть к Файнд-лейтерам — может, они что слышали.

Предложение было признано разумным. Но у Файндлейтеров им тоже не повезло: семья уехала на побережье, а мисс Вера гостит у мисс Уиттейкер на Уэллингтон-авеню. Горничная не испытывала ни малейшего беспокойства, и было решено ее не расстраивать. Отделались вежливой фразой сэра Чарлза и срочно устроили совещание.

— Единственное, что мы можем сделать, — сказал Паркер, — это разослать по всем участкам описание машины и девушек. И по всем портам, разумеется: за четыре дня они могли сбежать куда угодно. Господи! А я-то хорош — не мог раньше начать, все разрешения дожидался! Как выглядит эта девочка Фай-ндлейтер? Вернусь-ка я к ним и попрошу фотографию, и Уиттейкер заодно. Кстати, Уимзи, вы не зайдете к мисс Климпсон — может, она что-то знает?

— А вы позвоните в Ярд, скажите, чтоб не спускали глаз с квартиры миссис Форрест. Когда преступник дает деру, не мешает приглядеть за сообщником.

— О чем вы, господа? — вмешался сэр Чарлз Пиллингтон. — Вы, право, ошибаетесь. Преступник, сообщник — помилуйте! Я прожил долгую жизнь — дольше каждого из вас, господа, — и приобрел некоторое знание людей. Я хорошо знаю мисс Уиттейкер — она славная добрая девушка. Побольше бы таких! Несомненно, случилось несчастье, наш долг — принять меры; я сразу же сообщу полиции в Кроуз-Бич, как только узнаю описание машины.

— «Остин», седьмая модель, номер XX 9917, — ответил Уимзи, чем несказанно удивил начальника полиции. — Но я сильно сомневаюсь, что вы что-нибудь найдете в Кроуз-Бич.

— По-моему, нам лучше разойтись, — вмешался Паркер, — и навести справки. А встретиться, скажем, через час. Как насчет обеда «У Георга»?

Уимзи не повезло: он не застал мисс Климпсон. Она рано пообедала и пошла прогуляться. Миссис Бадж беспокоилась — вчера вечером мисс Климпсон была очень расстроена Вдруг что-то случилось.

— Но право, сэр, — добавила миссис Бадж, — если вы поторопитесь, вы застанете ее в церкви. Она часто заходит помолиться. Не слишком уважительное отношение к святому месту, как вы считаете? Заглядывать каждый день, в будни, как будто на чашку чая к друзьям. И возвращаться после Причастия в таком веселом расположении духа — прямо петь и плясать готова. Я не думаю, что мы созданы для того, чтобы превращать религию в повседневность — где же уважение, где возвышенность! Но, впрочем, все мы не без недостатков, а мисс Климпсон — очень милая женщина, хотя она чуть ли не католичка.

Лорд Питер подумал, что быть «чуть ли не католиками» — судьба всех приверженцев папы римского. Но сейчас ему не хотелось вступать в религиозные споры, и он отправился на поиски мисс Климпсон.

Двери храма св. Онисима были гостеприимно распахнуты. Внутри темно, но красноватая лампада как бы звала посетителя к Свету. После яркого июньского солнца глазам надо было привыкнуть к полумраку, и Уимзи не сразу начал различать предметы. Наконец он заметил преклоненную перед лампадой фигуру. Обрадовавшись было, что увидел мисс Климпсон, Уимзи вскоре разглядел, что это одна из сестер в черном, служивших храму и Творцу. Сам священник, одетый в сутану, был занят украшением Алтаря. «Господи, — подумал Уимзи, — сегодня же праздник, Иоанн Предтеча».

Двигаясь вдоль рядов, он надеялся найти своего агента по сбору информации где-нибудь в укромном уголке. Ботинки поскрипывали, что крайне раздражало лорда Питера: Бантер бы этого не одобрил. Уимзи вдруг подумал, что скрипом башмаков бесы, претендующие на его душу, выражают свой протест против церковного окружения. Мысль его позабавила, и он двинулся вперед более уверенным шагом.

Скрип привлек внимание священника, он повернулся и пошел навстречу посетителю, чтобы, как подумал Уимзи, предложить профессиональную помощь в изгнании бесов.

— Ищете кого-нибудь? — вежливо осведомился священник.

— Да, я ищу даму, — ответил Питер и вдруг ощутил всю неловкость и неуместность своего ответа в таком месте. Он принялся поспешно объяснять, кто и зачем ему нужен, чтобы смягчить впечатление.

— Мисс Климпсон была здесь недавно, но, боюсь, уже ушла, — невозмутимо ответил священник. — Нет-нет, я не слежу за передвижениями моих прихожан, — добавил он со смешком, — просто перед уходом она обратилась ко мне с вопросом. А у вас к ней что-нибудь срочное? Жаль, что вы разминулись. Может, я могу помочь? Передать записку, например…

— Нет-нет. Спасибо, не беспокойтесь. И простите, что ворвался, но это действительно очень важно. Иначе я не посмел бы отрывать людей от молитвы. А записку я лучше занесу ей домой. Еще раз спасибо.

Уимзи направился к выходу, потом остановился и резко повернул назад.

— Простите, вы ведь можете дать совет по… по моральной проблеме, так сказать?

— Пытаемся с Божьей помощью, — мягко ответил священник. — Вас что-нибудь тревожит?

— Д-да, — сказал Уимзи. — Проблема не религиозная, то есть в том смысле, что это не о Деве Марии или Непорочном Зачатии. Просто есть одна мысль, от которой мне все время неуютно.

Священник — вернее, даже не священник, а викарий мистер Тредголд сказал, что он в полном распоряжении лорда Питера.

— Вы очень добры. А не могли бы мы поговорить где-нибудь в другом месте, чтобы не надо было шептать? Шепот меня парализует, я толком ничего не объясню.

— Пойдемте во двор, — предложил мистер Тредголд.

Они вышли и расположились на скамеечке у подножия надгробного памятника.

— Дело вот в чем, — начал Уимзи. — Я буду говорить абстрактно. Допустим, живет человек — очень больной человек, почти при смерти. Очень страдает, практически держится только на морфии. Словом, выключен из жизни. И если он умрет прямо сейчас, то произойдет нечто, от чего выиграет другой человек (кстати, сам больной этого хочет). Но если больной умрет позже, скажем через несколько месяцев, все дело расстроится и выигрыш другого будет невозможен. (Я не могу объяснить конкретнее, потому что не хочу называть имена и обстоятельства.) Но суть вам понятна? И допустим, зная об этом, тот другой человек немножко поторопил события и отправил больного к праотцам раньше естественной смерти. Это очень страшное злодеяние?

— По закону… — начал мистер Тредголд.

— По закону все ясно, — прервал его Уимзи. — По закону это уголовное преступление. Но с вашей точки зрения? Церковь скажет, что это грех — но так ли он тяжек? Ведь больной мучился, из жизни ушел безболезненно, лишних страданий ему не добавилось.

— Сие нам неведомо, — возразил священник. — Мы не знаем Промысел Божий — что было уготовано этой душе. В последние дни боли и страдания душа должна, быть может, пройти через какие-то испытания и очиститься. И не нам укорачивать этот путь. Кто мы такие, чтобы решать — кому и сколько жить?

— Ну, допустим, это мы решаем каждый день — возьмите судей, солдат, врачей. Но я кожей чувствую, я уверен, что вы правы — здесь другое. Срок отпущен свыше, и никто не вправе его менять. А в то же время, если вмешиваешься, начинаешь докапываться до сути, искать доказательства, чтобы наказать убийцу, — такое начинается… Выходит, делаешь только хуже.

— Думаю, что грех — хотя нет, не буду употреблять это слово — просто ущерб обществу измеряется не тем, что происходит с жертвой, а изменениями в душе убийцы. Особенно если убийство выгодно преступнику. В вашей истории, насколько я понял, то событие, которого хочет сам больной, выгодно другой стороне?

— Да. Все дело в этом.

— Тогда ущерб усугубляется. Тут уже не жалость, когда хотят ускорить смерть, чтобы больной не мучился. Грех — это прежде всего помысел, а не деяние. В этом отличие Закона Божьего от закона человеческого. Негоже человеку считать себя вправе распорядиться чужой жизнью ради своей выгоды. Это приводит его к мысли, что над ним нет Закона, — а такой человек очень опасен для общества. В этом причина, вернее, одна из причин, почему Господь не велит мстить.

— Вы хотите сказать, что одно убийство влечет за собой другое?

— Очень часто. А если и не само убийство, то готовность снова его совершить.

— Так оно и было. Но если бы не я, может, и обошлось бы. Мне не следовало встревать?

— Так вот что вас тяготит. Вы считаете, что виноваты в том, что случилось после?

— Да.

— Вы ведь не руководствовались личной местью?

— Нет-нет. Ко мне лично эта история вообще никак не относится. Начал докапываться, как последний кретин, хотел помочь незнакомому человеку: он попал в беду — заподозрил неладное и пытался принять меры. Но мое идиотское вмешательство повлекло одно убийство за другим.

— Я бы не стал так отчаиваться. Возможно, на новые преступления убийцу толкнул собственный страх, болезненное воображение, подсознательное чувство опасности, а вовсе не ваше вмешательство. Новые преступления, возможно, случились бы и без вас.

— Это верно, — сказал Уимзи, вспомнив Тригга.

— И мой вам совет — поступайте, как подскажет совесть, в соответствии с законом, который вы привыкли уважать. А все остальное предоставьте Господу. И постарайтесь возлюбить даже злых людей. Поставьте преступника перед судом — но помните, что и нам с вами предстоит Суд Божий.

— Понимаю. Повергни злодея, но не пляши на его костях. Правильно. Все правильно. Спасибо. Простите, что побеспокоил и… что вынужден сразу исчезнуть — у меня встреча с другом. Еще раз спасибо — вы сняли с меня огромную тяжесть. Мне и правда было не по себе.

Мистер Тредголд проводил взглядом Уимзи, пробиравшегося мимо могил к выходу. «Боже, Боже, — думал он, — какие же они удивительные люди, наши аристократы! И какие беззащитные за пределами своего круга! Какая совестливость, чувствительность, какая ранимость — и как мало мы их ценим. Надо будет помянуть его завтра во время мессы».

Будучи человеком практичным и аккуратным, мистер Тредголд достал носовой платок и завязал узелок на память.

«Да, проблема, конечно, — вмешиваться или не вмешиваться. Закон Божий и закон кесарев. С полицией ясно — для нее здесь нет проблемы, есть служебный долг. Но для обычного человека… Насколько сложно разобраться в собственных побуждениях. Интересно, что привело его ко мне? Может быть, он… Нет! Стоп! — одернул себя викарий. — Я не имею права рассуждать о его делах!»

Он снова достал платок и завязал еще один узел — чтобы на следующей же исповеди не забыть покаяться в грехе любопытства.

 

Глава XX. УБИЙСТВО

В свою очередь Паркер совершенно напрасно потратил полчаса на поиски фотографии мисс Уиттейкер: она настолько не стремилась запечатлеть свой образ, что вскоре после смерти мисс Агаты

Досон уничтожила даже все уже имевшиеся фотографии. Конечно, кто-то из друзей мог оставить на память ее портрет — хоть та же Вера Файндлейтер, — но Паркер был далек от мысли поднимать шум на всю округу по такому поводу. Достать фото, не привлекая внимания, могла бы мисс Югимпсон, и он отправился на Нельсон-авеню. Хозяйка с видимым удовольствием сообщила, что мисс Климпсон куда-то ушла и что ее уже спрашивал другой джентльмен. Миссис Бадж буквально лопалась от любопытства: было ясно, что «племянник» с приятелями вызывают у нее сильнейшие подозрения. Затем Паркер обошел все местные фотоателье: их было пять. В двух ему удалось откопать несколько групповых снимков, сделанных во время благотворительных базаров и любительских спектаклей. Узнать на них Мэри Уиттейкер оказалось задачей невыполнимой. А нормального портрета она так ни разу и не заказала, во всяком случае здесь, в Лихемптоне.

С мисс Файндлейтер Паркеру повезло больше. Вскоре он уже располагал ее превосходно выполненными фотографиями. Светлые волосы, простое милое лицо, наивный мечтательный взгляд. Пухленькая, хорошенькая. Он отослал снимки в Лондон: пусть их передадут всем полицейским постам. Приметы пропавших успели сообщить еще раньше.

В отличие от Паркера его коллега из полиции был весьма доволен собой. Он прекрасно провел время, болтая с владельцами гаражей и баров, попутно выуживая у них сведения. Что касается начальника местной полиции, тот вообще еле сдерживал торжество: его версия подтверждалась. Накануне он обзвонил несколько деревенских полицейских участков и выяснил, что в прошлый понедельник автомобиль с номером XX 9917 видели на дороге у Кроуз-Бич. А ведь он с самого начала был уверен, что поездка в Кроуз-Бич действительно состоялась! Впереди маячила уникальная возможность обставить инспектора из Скотланд-Ярда. С тяжелым сердцем Уимзи и Паркер признали, что здесь делать нечего и лучше навести справки в Кроуз-Бич.

Тем временем какой-то догадливый фотограф позвонил своему кузену в редакцию местной газеты «Лихемптон меркури» с интересным сообщением. Редактор задержал уже готовый номер и вместо него дал в печать специальный выпуск. Кто-то из репортеров тут же позвонил в лондонскую «Ивнинг вьюз», и она разразилась материалом на первой странице. Дальше — больше. На следующее утро все ежедневные лондонские газеты, страдавшие длительным отсутствием сенсаций, пестрели броскими заголовками об исчезновении двух девушек.

Как оказалось, Кроуз-Бич — этот живописный и респектабельный водный курорт — даже не подозревал о существовании мисс Уиттейкер и мисс Файндлейтер вместе с их машиной. Ни в одной гостинице они не останавливались, ни в одном гараже не заправлялись и не ремонтировались, ни один полицейский их не заме-тил. Поскольку начальник полиции придерживался версии о несчастном случае, по всей округе разослали поисковые партии. В Скотланд-Ярд потоком шли телеграммы. Двух пропавших женщин одновременно видели в Дувре, Ньюкасле, Шеффилде, Винчестере и Рэгби. Какие-то две дамы самым подозрительным образом пили чай в Фолкстоуне. Поздно вечером неизвестный автомобиль с ревом промчался по улицам Дорчестера. Темноволосая девушка «в невменяемом состоянии» вбежала в бар в Нью-Элресфорде перед самым закрытием, пытаясь выяснить дорогу на Хейзелмир. Из массы сообщений Паркер выделил одно, поступившее в субботу утром. Некий бойскаут обратил внимание в прошлый понедельник на двух дам, устроивших пикник среди холмов неподалеку от Шелли-Хед. Их машина — «остин» седьмой модели, он абсолютно уверен, так как увлекается автомобилями (вундеркинд, а не ребенок). Мальчик заметил, что номер был лондонский, хотя и не запомнил его.

Шелли-Хед расположен в десяти милях от Кроуз-Бич, на побережье. Несмотря на близкое соседство с модным курортом, место необычайно уединенное. У подножия меловых утесов протянулся дикий песчаный пляж. Здесь не ступала нога туриста, поблизости не было жилья. С противоположной от моря стороны склоны утесов более пологи и постепенно переходят в гряду холмов, поросших вереском и можжевельником. Дальше густо растут сосны, а за лесом проходит узкая ухабистая дорога, которая в конце концов выводит к гудронному шоссе между Рэмборо и Райдерс-Хит. Нельзя назвать холмы популярным местом прогулок, однако там много тропинок, где машина свободно пройдет, — разумеется, если вы презираете комфорт и без трепета относитесь к шинам и рессорам.

Полицейскую машину нещадно трясло и швыряло по ухабам. Маленький отряд под предводительством бойскаута чувствовал себя неважно в этом забытом Богом месте. Нечего было и думать о следах от колес другой машины: сухой мел, трава и вереск не хранят следов. Множество небольших пещер, впадин, лощинок — все на одно лицо, и почти в каждой легко спрятать маленький автомобиль, не говоря уж об остатках пикника. Наконец проводник признал, что место должно быть «где-то здесь». Все пятеро вышли из машины. Паркер условно разделил район поисков на четыре части, и они разошлись в разные стороны.

В тот день Уимзи открыл, что не выносит можжевельник, во всяком случае в таком количестве. Эта необъятная густая чаща могла скрывать что угодно: коробку от сигарет, обертку от сандвича, лоскуток одежды и вообще любую улику. Согнувшись в три погибели и не отрывая глаз от земли, он долго и безуспешно продирался сквозь заросли. Лорд Питер двигался зигзагами, взяв за точку отсчета полицейскую машину и все больше удаляясь от нее. Гребень, склон, ложбина, вправо, влево — и новый, более широкий круг: еще один холм, потом впадина; опять край холма…

Да. В следующей ложбине что-то было.

Это «что-то» белело в траве под кустом и по форме напоминало ступню.

Уимзи слегка затошнило.

— Наверно, кто-то заснул, — сказал он вслух.

Затем подумал: «Странно, именно ноги почему-то остаются на виду в таких случаях». Он продрался сквозь кусты вниз по склону холма, поскользнулся на траве и, яростно выругавшись, скатился на дно ямы.

Женщина спала как-то странно: не обращая внимания на массу мух, облепивших ее голову.

Уимзи подумал, что для мух рановато, июнь — не их время. В голове вертелись разудалые газетные стишки о борьбе с этими переносчиками инфекций. Что-то вроде:

Или там речь шла о тысяче мух? Он постоял еще немного, пытаясь подобрать правильный размер. Затем взял себя в руки и шагнул вперед. Туча мух поднялась при его приближении.

«Удар довольно тяжелый, — размышлял лорд Питер, — снес почти всю заднюю часть черепа».

Светлые волосы, короткая стрижка. Лица не видно, девушка лежит ничком, уткнувшись в землю. Питер перевернул тело на спину.

Не имея фотографии, он, конечно, не мог поручиться, что перед ним Вера Файндлейтер. А вдруг все-таки не она?

Весь осмотр занял секунд тридцать. Уимзи выбрался из ямы и крикнул, чтобы привлечь внимание остальных. Полицейский, находившийся к нему ближе всех, резко обернулся. Черная фигурка с белым пятном вместо лица — таким увидел его лорд Питер в этот момент. Он снова крикнул, замахал руками, пытаясь отчаянными жестами что-то объяснить. Полицейский медленно побежал навстречу, неловко переваливаясь по буграм и ухабам. Этот коренастый, грузный человек явно не привык к бегу по пересеченной местности, тем более в такую жару. Уимзи опять что-то прокричал, и тот на бегу ответил. Остальные, услышав голоса, повернули в их сторону. Карикатурная фигурка бойскаута со всем снаряжением замаячила на вершине холма, потом исчезла из виду. Полицейский был уже близко. Котелок съехал на затылок, на цепочке от часов что-то ярко блестело. Уимзи вдруг обнаружил, что мчится ему навстречу и на ходу пытается объяснить, в чем дело. На таком расстоянии ничего не было слышно, он прекрасно понимал это и все-таки продолжал многословно объяснять, захлебываясь словами, жестикулировать, указывать назад. Когда они наконец встретились, лорд Питер совершенно выдохся. Вернее, они оба выдохлись. Молча смотрели друг на друга, хватая ртом воздух. Нелепая картина! Отдышавшись, Уимзи помчался обратно, полицейский следовал за ним. Наконец все собрались вокруг тела, измеряя, обследуя, делая пометки, обшаривая соседние кусты в поисках улик. Уимзи без сил опустился на траву. Он чувствовал, что смертельно устал.

— Питер, — послышался голос Паркера, — взгляни-ка сюда.

Он с трудом поднялся на ноги и огляделся.

Чуть дальше в овраге нашли остатки завтрака. Полицейский только что вытащил дамскую сумочку из-под трупа и теперь перебирал ее содержимое. На земле, рядом с убитой, валялся тяжелый гаечный ключ устрашающего вида, к его окровавленной поверхности прилипло несколько светлых волосков. Но Паркер звал его по другому поводу. Он задумчиво разглядывал мужское кепи поразительного лилового цвета.

— Где ты его откопал? — спросил Уимзи.

— Элф подобрал у края ямы.

— Кепка зацепилась за куст можжевельника, там, наверху, — подтвердил мальчик. — Видно, свалилась у кого-то с головы.

— Следы есть?

— Не то чтоб явные. Есть там одно место, где все кусты поломаны, примяты. Похоже на следы борьбы. Но куда же делся знаменитый «остин»? Эй, мой мальчик, оставь-ка в покое гаечный ключ, на нем могут быть отпечатки. Больше всего это напоминает нападение какой-то банды. Ну-ка, есть ли деньги в кошельке? Так, десять шиллингов, шестипенсовик и пара медяков — негусто. Зато другая могла взять с собой гораздо больше, она ведь очень состоятельна. Не удивлюсь, если ее похитили ради выкупа.

Паркер наклонился и с величайшей осторожностью завернул гаечный ключ в шелковый носовой платок, связав уголки вместе.

— Теперь нам лучше опять разойтись и поискать автомобиль, — сказал он. — Я бы начал вон с тех деревьев: подходящее местечко, чтобы спрятать машину. А вы, Хопкинс, езжайте лучше назад в Кроуз-Бич и сообщите в полицейское управление, а потом возвращайтесь с фотографом. Эту телеграмму отправьте комиссару в Скотланд-Ярд. На обратном пути прихватите какого-нибудь врача. Да, на тот случай, если «остин» так и не найдется, наймите вторую машину — в нашей все не поместимся. И мальчика с собой возьмите — быстрее разыщете нас в этих дебрях. Чуть не забыл. Если можно, Хопкинс, привезите что-нибудь перекусить и выпить. Похоже, мы здесь надолго застрянем. Вот деньги, этого хватит?

— Да, сэр, благодарю вас.

И констебль пошел к машине, уводя с собой Элфа. Тот, бедняга, просто разрывался между желанием расследовать преступление и стремлением первым сообщить важную новость дома и оказаться героем дня. Паркер выразил ему благодарность за ценную помощь, и мальчик уехал в совершенном восторге.

— Преступники, скорее всего, направились в ту сторону, к деревьям, — обратился Паркер к начальнику полиции. — Вы не возражаете, сэр, если мы начнем поиски с левого края рощицы? Ты, Питер, зайдешь справа и будешь двигаться навстречу, а я буду прочесывать середину.

Сэр Чарлз без слов повиновался. Он был потрясен страшной картиной и все еще не пришел в себя. Уимзи схватил Паркера за рукав.

— Послушай, ты рану хорошо разглядел? Кое-что прямо в глаза бросается, не находишь? Мы с этим еще хлебнем. Ты-то что думаешь?

— Предпочитаю в данный момент вообще не думать, — мрачно сказал Паркер. — Подождем медицинского заключения. Пошли, старина. Надо эту машину хоть из-под земли достать.

— Погоди, дай взглянуть на кепи. Гм… Куплено у джентльмена еврейского происхождения, проживающего в Степни. Почти новое. Благоухает маслом для волос «Калифорнийский мак». Да этот гангстер — шикарный тип! Может, кто-то из деревенских?

— Мы все проверим. Слава Богу, хоть какую-то зацепку преступник всегда оставит. Начнем, пожалуй.

Поиски машины много времени не заняли. Паджер наткнулся на нее сразу же, как только вошел в лес. Сосны расступились, открывая живописную поляну, окаймленную зарослями папоротника и лиственными деревьями. Здесь было прохладно. Через лес весело бежал ручеек, на поляне он делал широкий изгиб, разливаясь в мелкий пруд с глинистым берегом. В излучине ручья и стоял пропавший «остин».

Верх был поднят. Паркер осторожно приблизился к машине, готовый к любым неприятным сюрпризам, но внутри было пусто. Машина стояла на ручном тормозе, нейтральной передаче и с выключенным мотором. На сиденье валялся платок — мужской носовой платок не первой свежести; на нем не было ни метки, ни инициалов. Паркер недовольно проворчал что-то о поразительной беспечности преступников и странной привычке повсюду разбрасывать вещи. Обойдя машину спереди, он тут же получил дальнейшее подтверждение этой беспечности. На влажной глине виднелись четкие следы — вероятно, двух мужчин и одной женщины.

Следы читались легко. Женщина первой вышла из машины — вот глубокий отпечаток ее левого каблука: она пыталась подняться с низкого сиденья. След правой ноги не такой глубокий. Здесь она пошатнулась, потом пустилась бежать. Но один из мужчин был начеку, вышел ей навстречу из зарослей папоротника. На нем были новые ботинки на резиновой подошве. Он схватил ее, она пыталась вырваться. Наконец, следы второго мужчины — в узких остроносых туфлях, крик моды в определенных слоях еврейской молодежи. Этот второй вышел из машины вслед за женщиной. Его четкие следы шли поверх отпечатков женских туфель и местами почти стирали их. Все трое какое-то время стояли на одном месте, затем двинулись прочь, причем женщина шла посередине. Тройная цепочка следов обрывалась у ясного отпечатка мишелинов-ской задней шины. Шины «остина» были обыкновенными, фирмы «Данлоп». Кроме того, вторая машина была значительно больше «остина». Она стояла здесь, на поляне, довольно долго — под ней натекла лужица машинного масла. Большой автомобиль уехал по тропинке в лес, и его следы терялись на толстом ковре сосновой хвои. Но, кроме этой тропы, другой дороги для машины просто не было. Паркер вернулся и еще раз внимательно осмотрел маленький автомобиль. Его спутники за деревьями о чем-то переговаривались, он окликнул их, и через минуту Уимзи и сэр Чарлз уже пробирались к нему сквозь заросли папоротника.

— Думаю, — сказал Уимзи, осмотревшись, — можно смело утверждать, что этот элегантный головной убор принадлежит джентльмену в узких туфлях. Я просто вижу их, эти туфли — они такие желтые, с заклепками. Их обладатель теперь, должно быть, горько оплакивает потерю своего потрясающего кепи. А дамские следы оставила Мэри Уиттейкер.

— Я тоже так думаю, — отозвался Паркер. — Вряд ли они принадлежат убитой. Ведь на машине уехала та, другая. Вернее, ее увезли.

— Вера Файндлейтер тут совершенно ни при чем — на ее туфлях нет грязи.

— Так ты и это заметил! А я уж, глядя на тебя, решил, что ты при смерти.

— Я там и был, старина. Но даже на смертном одре я обречен все замечать. Это еще что?

И, запустив руку за сиденье, Уимзи извлек американский журнал под броским названием «Черная маска» — ежемесячный сборник детективов и боевиков.

— Чтиво для широких масс, — произнес Паркер.

— Наверно, привез с собой джентльмен в желтых туфлях, — высказал предположение начальник полиции.

— Скорее, Вера Файндлейтер, — заметил Уимзи.

— Едва ли это можно назвать дамским чтением, — обиженно возразил сэр Чарлз.

— Дамское чтение обращено к чувствам и уже поэтому вряд ли интересует мисс Уиттейкер. А та бедная глупышка во всем ей подражала. Так что вкусы обеих вполне могли быть мальчишескими.

— Сейчас это уже не важно, — сказал Паркер.

— Минутку. Взгляните: кто-то делал пометки на обложке.

И Уимзи протянул им журнал: первое слово в названии было жирно подчеркнуто карандашом.

— Думаешь, здесь содержится сообщение? Прежде чем бандиты перетащили девушку в другую машину, она могла незаметно для них отметить нужное слово и затолкать книгу подальше.

— Гениально, — сказал сэр Чарлз. — Но что это может означать? «Черная». Бессмыслица какая-то. При чем тут черный цвет?

— Возможно, джентльмен в остроносых ботинках чернокожий, — задумчиво сказал Паркер. — Такая обувь и масло для волос как раз в негритянском вкусе. А может, он индус или парс какой-нибудь.

— Господи, помилуй! — в ужасе воскликнул сэр Чарлз. — Англичанка в лапах у ниггера! Гнусность какая!

— Будем надеяться, все не так драматично, — утешил его Уим-зи. — Но что нам теперь делать? Выбираться на дорогу или ждать приезда врача?

— Думаю, лучше вернуться назад, туда, где мы оставили тело, — сказал Паркер. — Преступники нас так опередили, что лишних полчаса погоды не делают.

И из прозрачной прохлады леса они ушли обратно, на залитые солнцем холмы. А ручеек все журчал и журчал по камушкам, прокладывая себе дорогу на юго-запад, к реке, и дальше — к морю.

— Ты замечательно болтаешь, — сказал ему Уимзи. — Так расскажи, что же здесь случилось на самом деле?!

 

Глава XXI. СРЕДСТВО УБИЙСТВА

Доктор оказался пухлым суетливым человечком. Осмотрев размозженную голову Веры Файндлейтер, он долго ахал, охал, неодобрительно цокал языком и разводил руками. Потерявший всякое терпение Уимзи мысленно обозвал его «плакальщиком». Со стороны казалось, что врач вызван по поводу острого приступа подагры или того хуже: девушка неосторожно подхватила корь на вечеринке.

— Ай-я-яй! Какой ужасный удар! И как же ее так угораздило? Ай-я-яй! Давно ли мертва? Ах, уже несколько дней, я полагаю. Ох, конечно, это еще ухудшает дело. Ах, Боже мой, такой удар для бедных родителей! И для ее сестер. Премилые девушки. Вы ведь знаете их, сэр Чарлз? Ох-хо-хо.

— По-моему, нет сомнений, — сказал Паркер, — что убитая — мисс Файндлейтер.

— Ни малейших, — отозвался сэр Чарлз.

— В таком случае, — продолжал Паркер, — будем считать, что мы провели опознание, и избавим родных от этой картины. Минутку, доктор, не сдвигайте ничего, пока фотограф не заснял положение тела. Прошу вас, мистер… Эндрюс? Вам прежде случалось делать снимки такого рода? Нет? Не расстраивайтесь так, возьмите себя в руки. Я знаю, это страшно неприятно. Один отсюда, пожалуйста, надо зафиксировать положение трупа. Теперь сверху — очень хорошо. Отдельно рану крупным планом, пожалуйста. Так, благодарю вас. Ее можно перевернуть, доктор, да, будьте добры. Мне очень жаль, мистер Эндрюс, я прекрасно понимаю, что вы сейчас чувствуете, но без этого не обойтись. Ничего себе! У нее же все руки в ссадинах. Похоже, она сопротивлялась. Правое запястье и левый локоть — как будто ее пытались повалить. Нужно заснять эти царапины, мистер Эндрюс, они могут оказаться крайне важными. Как вы думаете, доктор, что у нее с лицом?

Было совершенно ясно, что на лицо доктору смотреть не хочется. Однако он все же рискнул высказать свое мнение, сопровождая его многочисленными ахами и вздохами.

— Насколько можно судить, учитывая посмертные изменения, на лице имеется повреждение в виде ожога вокруг носа и губ. На переносице, в области лба и шеи аналогичные изменения отсутствуют, что не позволяет их считать следствием солнечного ожога.

— Может, ожог хлороформом? — спросил Паркер.

— Ох-ох-ох, — вздохнул доктор (он был заметно раздосадован, что сам до этого не додумался). — Вы, джентльмены из полиции, слишком уж торопитесь. Все ответы вам подавай сию минуту. А я как раз собирался подчеркнуть — если бы вы не перебили меня, — что, поскольку я не могу считать этот ожог солнечным, остается та возможность, о которой вы упомянули. Я, разумеется, не стал бы утверждать, что данное повреждение, безусловно, является следствием хлороформа: медицинское заключение такого рода нельзя делать второпях, без тщательного исследования. Однако я уже готов был признать, что это возможно.

— В таком случае, — вступил в разговор Уимзи, — девушка могла и погибнуть от действия хлороформа. Скажем, доза была чрезмерной или у нее оказалось слабое сердце.

На этот раз доктор был оскорблен в лучших чувствах.

— Ах, дорогой сэр, нужно ли искать другую причину смерти? Взгляните, голова разбита вдребезги. Зачем вообще, по-вашему, нужен такой удар, если девушка скончалась от хлороформа?

— Именно этот вопрос меня и занимает больше всего, — ответил Уимзи.

— Я полагаю, — продолжал врач, — вы не подвергаете сомнению мою квалификацию?

— Ни в коей мере, сэр. Но вы сами изволили заметить, что неразумно давать медицинское заключение без тщательного исследования.

— И вообще здесь не место делать выводы, — быстро добавил Паркер. — Думаю, мы тут все закончили. Будьте добры, доктор, отвезите тело в морг. Мистер Эндрюс, буду вам весьма признателен, если вы пройдете к тем деревьям и сделаете несколько снимков — там есть следы. Боюсь, света маловато, но мы должны постараться.

Паркер взял Уимзи под руку и тихо сказал:

— Конечно, это не врач, а кретин. Но что нам мешает найти другого медика, получше? А пока пусть все думают, что мы проглотили их версию. Она просто бьет в глаза.

— А в чем, собственно, дело? — с любопытством спросил сэр Чарлз.

— Да так, ничего особенного, — ответил Паркер. — Все улики доказывают, что на девушек напала пара каких-то негодяев. Они похитили мисс Уиттейкер, желая, видимо, получить выкуп. Мисс Файндлейтер была зверски убита при попытке оказать сопротивление. Возможно, все происходило именно так. Есть некоторые неувязки, но мы разберемся с ними в свое время. Медицинское заключение должно многое прояснить.

Они вернулись в лес, где уже работал фотограф, и занялись детальным изучением следов. Начальник полиции с неослабевающим интересом наблюдал за их деятельностью, дыша Паркеру в затылок и ежеминутно заглядывая ему в блокнот.

— Послушайте, — сэра Чарлза вдруг осенило, — вам не кажется странным…

— Кто-то едет, — прервал его Паркер.

Они прислушались. Мотоциклист упорно преодолевал каменистую дорогу на второй скорости. Следом за надрывающим душу ревом мотора появился и он сам — воинственный юноша, вооруженный фотокамерой.

— Боже! — застонал Паркер. — Проклятая пресса!

Однако он любезно принял журналиста, продемонстрировал следы шин и ботинок на влажной глине, а затем предложил пройти к месту, где нашли труп, по дороге кратко изложив потрясенному репортеру версию похищения.

— Инспектор, что вы можете сказать нашим читателям о предполагаемой внешности преступников?

— Один из них, — ответил Паркер, — по виду настоящий денди: носит кепи жуткого розовато-лилового цвета и туфли с узкими носами. Если пометки на обложке журнала имеют смысл, кто-то из двоих должен быть темнокожим. О втором преступнике известно мало. На нем огромные башмаки десятого размера на резиновой подошве.

— Я как раз собирался сказать, — вступил в разговор сэр Чарлз Пиллингтон, — a propos de bottes, обращает на себя внимание…

— А вот здесь, — железным голосом продолжал Паркер, — мы нашли тело несчастной мисс Файндлейтер.

Он описал страшную рану, ссадины на руках, позу убитой. Благодарный репортер ловил каждое слово, не забывая щелкать фотоаппаратом. Успел он запечатлеть и всю троицу на фоне можжевельника. Уимзи, Паркер и начальник полиции стояли рядом, причем последний величественно указывал тростью на роковое место.

— А теперь, сынок, — ласково сказал Паркер, — дуй отсюда, и чтоб я никого из вашей братии больше не видел. Ты узнал все что можно, вот и расскажи остальным. Сам понимаешь, у нас тут еще дела есть, хоть и не такие важные, как встреча с прессой.

Тот лучшего и желать не мог. Фактически инспектор предоставил ему исключительное право пользования полученной информацией. Эксклюзивный материал! Мечта современных газетчиков! Уж они-то ценят по достоинству исключительность своих прав, превосходя в этом вопросе даже матрон викторианской эпохи.

Оседлав своего боевого коня, окрыленный юноша с треском исчез. Паркер вежливо спросил:

— Мне показалось, сэр Чарлз, вы собирались что-то сказать по поводу следов?

Но Пиллингтон был оскорблен до глубины души. Да что себе позволяет этот лондонец! Так пренебречь мнением коллеги, усомниться в его благоразумии и проницательности!

— Ничего особенного, — ответил он, — полагаю, мои скромные выводы слишком примитивны для вас.

И до самого дома он хранил гордое молчание.

Дело Мэри Уиттейкер начиналось тихо и незаметно, в одном из уютных уголков Сохо. Случайно подслушанная реплика, частный разговор и никаких свидетелей. Кто мог думать, что финал этой истории разыграется на глазах у всей Англии! В тот же вечер в экстренном выпуске «Ивнинг вьюз» появилась статья, сообщавшая официальную версию совершенного преступления. Ничего лишнего — одни скупые факты. К следующему утру материал растекся по воскресным газетам всех уровней, успев обрасти фотоснимками и новыми леденящими душу подробностями, в том числе и вымышленными. Весть о подлом нападении на двух молодых англичанок, злодейском убийстве одной и не менее злодейском похищении другой прокатилась по стране, подняв бурю ужаса и гнева. Несчастная жертва в руках черномазых негодяев! Что еще могло бы вызвать такой накал страстей, заставить забыть хваленую британскую сдержанность? Даже Уимблдонский турнир отступил на второй план.

Репортеры обрушились на Кроуз-Бич тучей, как саранча. Пустынные некогда холмы у Шелли-Хед напоминали ярмарку: скопище машин, велосипедов, тут и там компании уютно располагались на пикник, стремясь провести классный уик-энд в кровавом и таинственном месте.

Паркер и Уимзи поселились в «Зеленом льве» и чувствовали себя, как в осажденной крепости. Дюжий полицейский в конце коридора охранял их от вторжения непрошеных гостей. Телефон не умолкал; письма и телеграммы сыпались на Паркера со всех сторон.

Уимзи метался по комнате и дымил не переставая.

— Теперь им крышка, — приговаривал он. — Слава Богу, эта парочка окончательно зарвалась, и теперь им крышка.

— Ты прав, старик. Но имей терпение. Никуда они не денутся, но факты — факты прежде всего.

— Ты уверен, что твои ребята не упустят миссис Форрест?

— Абсолютно уверен. Она вернулась домой в понедельник вечером, это подтверждает механик в гараже. Наши люди не выпускают ее из виду. Если к ней кто-то пожалует, нам тут же сообщат.

— В понедельник вечером!

— Да. Но само по себе это ни о чем не говорит. После уик-энда многие возвращаются в город именно в понедельник вечером. И потом, я не хочу спугнуть ее раньше времени. Мы пока не знаем, играет ли она первую скрипку или просто соучастница. Кстати, Питер, вот отчет нашего сотрудника. Он внимательно изучил финансовые дела мисс Уиттейкер и миссис Форрест. Картинка получается интересная! С декабря прошлого года Мэри Уиттейкер регулярно снимала крупные суммы со своего счета, а миссис Форрест в это же время не раз вносила деньги в банк. Цифры совпадают в точности, до последнего шиллинга. После смерти старой мисс Досон эта женщина взяла Уиттейкер за горло. Та просто по уши увязла.

— Я так и думал. Пока миссис Форрест обделывала их грязные делишки, та, другая, ковала себе железное алиби в Кенте. Ради Бога, Чарлз, только не промахнись. Нельзя спать спокойно, пока хоть одна из них на свободе. Сиди и жди, кто следующий.

— Если уж женщина одержима злобой, — назидательно сказал Паркер, — она ни перед чем не остановится. Любому костолому сто очков вперед даст. Никаких барьеров.

— А все потому, — подхватил Уимзи, — что им глубоко плевать на всякие там сантименты. Это мы, стадо баранов под названием «сильный пол», сочинили себе сказочку про их тонкую чувствительную душу и носимся с ней как с писаной торбой. Чушь собачья! Чертов телефон!

Паркер схватил трубку.

— Да-да, у телефона. Боже праведный, быть того не может! Да. Хорошо. Конечно, вы должны задержать его. Думаю, специально подстроено, но сейчас его лучше арестовать и допросить. Проследите, чтобы это попало в газеты. Растолкуйте журналистам, что он тот, кого мы ищем. Вы меня поняли? Пусть хорошенько усвоят, что им излагают официальную точку зрения. Да, еще мне нужны снимки — самого чека и любых отпечатков на нем. Пришлите немедленно с курьером. Чек, надеюсь, подлинный? В банке так сказали? Хорошо. И как он это объясняет?.. Боже!.. А конверт? Выбросил? Бедолага. Все верно. Хорошо. До свидания.

Паркер повернулся к Уимзи.

— Представляешь, вчера утром Аллилуйя Досон заявился в «Ллойдз бэнк» в Степни с чеком на десять тысяч фунтов, подписанным Мэри Уиттейкер. Чек на предьявителя, выдан на их отделение в Лихемптоне двадцать четвертого, то есть в пятницу. История исчезновения уже появилась накануне в вечерних газетах. Поскольку сумма крупная, его попросили зайти позже. Банк связался с Лихемптоном. Вчера вечером газеты сообщили об убийстве, управляющий все сопоставил и позвонил в Ярд. В результате Аллилуйю задержали сегодня утром и предложили ответить на ряд вопросов. Он охотно рассказал, что получил чек по почте в субботу утром. Просто в конверте, и ни строчки объяснений. Разумеется, этот простофиля выкинул конверт, так что подтвердить его слова нечем. И проследить, откуда пришло письмо, тоже невозможно. Наши ребята решили, что вся эта история дурно пахнет, и Аллилуйя задержан до конца следствия — иными словами, арестован по подозрению в убийстве и тайном сговоре.

— Чарлз, это просто чудовищно! Бедный старик! Он же мухи не обидит, невинное созданье!

— Согласен с тобой. Но он уже влип, и ему придется через это пройти. А для нас пока так даже лучше… Кругом звонки, теперь еще и в дверь. Войдите.

В комнату заглянул констебль:

— К вам доктор Фолкнер, сэр.

— Очень кстати. Входите, доктор. Вы уже закончили исследование?

— Да, инспектор. Очень любопытно. Могу сразу сказать, что вы абсолютно правы.

— Рад слышать. Садитесь же и расскажите нам все подробно.

Доктора прислал Скотланд-Ярд, вероятно в утешение Паркеру после вчерашнего «плакальщика». Этот худощавый седой человек, типичный лондонец, с проницательным взглядом, привык сотрудничать с полицией и знал, как взяться за дело.

— Я буду краток, — начал он. — Прежде всего, удар по голове действительно не имеет ничего общего с причиной смерти. Вы сами видели: кровотечения практически не было. Эту рану нанесли через некоторое время после наступления смерти, чтобы внушить мысль о нападении банды. Та же история с порезами на руках. Типичный камуфляж.

— Точно. Однако ваш коллега…

— Мой коллега, с вашего позволения, просто осел, — презрительно фыркнул доктор. — Если это образец его диагностики, то смертность в Кроуз-Бич должна расти день ото дня. Но это так, к слову. Вас ведь интересует причина смерти?

— Хлороформ?

— Может быть. На вскрытии я не обнаружил симптомов отравления. Я отослал все важные органы сэру Джеймсу Лаббоку для токсикологического исследования. Но, честно говоря, не удивлюсь, если результат будет отрицательный. При вскрытии грудной клетки не ощущалось запаха хлороформа. Конечно, он легко испаряется, а после смерти прошло довольно много времени. Есть и другое объяснение: доза могла быть небольшой. Никаких признаков заболеваний сердца. Чтобы убить молодую здоровую девушку, хлороформ следовало вводить длительное время.

— Так вводили его или нет?

— Думаю, да. На это указывают ожоги на лице.

— И тот платок, что мы нашли в машине, — сказал Уимзи.

— Однако, — настаивал Паркер, — дать хлороформ сильной молодой женщине не так просто. Она ведь должна была отчаянно сопротивляться.

— Должна была, — мрачно согласился доктор, — но почему-то не сопротивлялась. Я уже сказал: все следы насилия появились после смерти.

— А если она спала в тот момент, — предположил Уимзи, — тогда можно было справиться по-тихому?

— Без труда. После нескольких глубоких вдохов она впала бы в бессознательное состояние, и покончить с ней было бы проще простого. Возможно, она действительно задремала на солнцепеке. Ее спутница в это время отошла прогуляться, и на нее напали. Потом похитители наткнулись на мисс Файндлейтер и избавились от нее.

— Вам не кажется это лишним? — спросил Паркер. — Зачем вообще было возвращаться и убивать ее?

— Так вы считаете, что они обе заснули и им дали хлороформ одновременно? Это уж чересчур.

— Нет, мы так не считаем. Послушайте, доктор, только это сугубо между нами.

И Паркер кратко рассказал ему всю историю, начиная с первых подозрений по поводу Мэри Уиттейкер. Потрясенный доктор слушал с огромным интересом и вниманием.

— Мы считаем, — заключил рассказ Паркер, — что случилось примерно следующее: мисс Уиттейкер по какой-то причине решила избавиться от несчастной, преданной ей девушки. Она организовала этот пикник и оповестила всех заранее, куда именно они едут. И когда Вера Файндлейтер задремала на солнышке, она убила ее либо с помощью хлороформа, либо — что более вероятно — своим обычным методом. Не могу сказать, что это за метод, но мисс Уиттейкер с успехом применяла его во всех предыдущих случаях. Потом она нанесла удар по голове и порезы, чтобы создать видимость борьбы. В кустах оставила кепи, которое заранее купила и обильно полила бриллиантином. Мы, конечно, проследим путь этого кепи. Мисс Уиттейкер — высокая сильная женщина, у нее вполне хватит сил на такой удар по безжизненному телу.

— А следы в лесу?

— Я как раз собирался о них сказать. Со следами явные неувязки. Допустим, бандитское нападение было на самом деле. Но подумайте: за двадцать миль кругом — сушь страшная. Сплошной камень, следов никаких не видно — езжай куда хочешь. Так наши гангстеры не поленились сделать крюк, чтобы отметиться в единственной на всю округу луже!

— Верно подмечено, — сказал доктор. — И я бы добавил: незачем было бросать кепи в кустах. Почему не вернуться за ним, даже если его случайно оставили?

— Вы правы. Есть еще кое-что. Обе пары мужских ботинок совершенно новые. Каблуки и носки ни капли не стерты, а резиновые подошвы более крупной пары явно только что из магазина. Скоро получим снимки, сами увидите. Конечно, преступники могли одновременно надеть только что купленную обувь, но в целом это маловероятно.

— Безусловно, — согласился доктор.

— А теперь подходим к самому главному. У одного гангстера размер ноги гораздо больше, чем у другого. Из этого следует, что он выше и тяжелее напарника и шаг у него должен быть шире. Мы измерили следы — и что же? У всех троих — обоих мужчин и женщины — длина шага одинаковая. Более того, все отпечатки уходят в почву на равную глубину. Остальное еще можно как-то объяснить, но этот факт не может быть простым совпадением.

Доктор Фолкнер на секунду задумался.

— Принято, — сказал он наконец. — Вы абсолютно убедительно доказали свою точку зрения.

— Это поразило даже сэра Чарлза Пиллингтона, — сказал Паркер, — а он у нас умом не блещет. Я его еле удержал, так он рвался выложить результаты измерений тому парню из «Ивнинг вьюз».

— Вы хотите сказать, что мисс Уиттейкер запаслась обувью и сама оставила эти следы?

— Да, причем после каждого захода возвращалась к машине с другой стороны, через заросли папоротника. Чистая работа! Она ни разу не спутала последовательность следов, какие должны быть сверху, какие внизу. Сумела создать впечатление, что там одновременно были три человека. Каждый набор отпечатков на своем месте, выверено все точно. Дама явно начиталась Остина Фримана.

— И что же дальше?

— Думаю, дальше нам удастся доказать, что ее сообщница, миссис Форрест, дожидалась в лесу. Возможно, она занималась отпечатками, пока Мэри Уиттейкер разыгрывала нападение. В любом случае она появилась в лесу уже после того, как те двое оставили свою машину на поляне и ушли завтракать на холмы. Когда Мэри Уиттейкер завершила свою часть работы, они подбросили в «остин» платок и журнал «Черная маска», а сами уехали на большой машине миссис Форрест. У нее темно-синий четырехместный «рено» с шинами марки «мишелин», номер ХО 4247. Известно, что эта машина вернулась в гараж в понедельник вечером, миссис Форрест была в ней одна.

— А где же мисс Уиттейкер?

— Прячется где-нибудь. Но мы ее достанем. Она не может взять деньги со своего счета, банк уже предупрежден. За миссис Форрест следят, и если она попробует передать деньги, то выведет нас прямо к мисс Уиттейкер. Так что в худшем случае возьмем ее измором, не помирать же ей с голоду в своем логове. Но у нас есть еще одна зацепка. Уже сделана попытка свалить всю вину на несчастного родственника мисс Уиттейкер. Он темнокожий нонконформистский проповедник с таким замечательным именем: Аллилуйя Досон. У Мэри Уиттейкер есть по отношению к нему определенные финансовые обязательства, хотя и не оформленные юридически. Любой порядочный человек с уважением отнесся бы к ним, но только не она. Так что бедняга вправе иметь на нее зуб. Вчера утром он пытался получить десять тысяч фунтов по чеку на предъявителя с ее подписью. Причем рассказал совершенно неубедительную историю, будто бы чек пришел с первой почтой, в простом конверте, без всяких объяснений. В результате Аллилуйя задержан как один из похитителей.

— Слишком грубо сработано. У него ведь наверняка есть алиби.

— Думаю, версия будет такая: он нанял пару головорезов, чтобы работу сделали за него. Он служит в миссии в Степни, где, кстати, было куплено лиловое кепи. В округе крутых ребят хватает. Разумеется, мы наведем справки, допросим людей, и подробности о ходе следствия будут во всех газетах.

— А потом?

— Потом мисс Уиттейкер вынырнет где-нибудь в крайне плачевном состоянии и поведает миру душещипательную историю — с учетом всех обстоятельств, разумеется. Если у кузена Аллилуйи не окажется убедительного алиби, мы узнаем, что он возглавлял убийц на месте. Если же удастся доказать, что его там не было, значит, его имя упоминалось преступниками либо бедняжка видела его в какой-нибудь жуткой пещере, куда ее затащили, но ни времени, ни места указать не может.

— Дьявольский замысел!

— Да. Мисс Уиттейкер вообще очень милая дама. Может, у нее и есть что-то святое, но я, право, затрудняюсь сказать, что, именно. А прелестная миссис Форрест — одного с ней поля ягода. Док-мы рассчитываем на ваше молчание. Мэри Уиттейкер должна быть уверена, что мы проглотили все их фальшивые улики, иначе нам не удастся ее задержать.

— Я не болтлив по природе, — сказал доктор. — Вы говорите, банда — пусть будет банда. А мисс Файндлейтер погибла от удара по голове. Я лишь надеюсь, что мой коллега и начальник полиции будут также сдержанны в своих высказываниях. После вчерашнего разговора с вами я их, разумеется, предупредил.

— Все это замечательно, — сказал Уимзи. — Но какие у нас доказательства? Какое обвинение мы собираемся ей предъявить? Кроме того, что она вломилась в тот дом на Хемпстед-Хит и стащила уголь. Да любой стоящий адвокат нас в порошок сотрет! Те двое, по официальной версии, умерли своей смертью, а мисс Файндлейтер… Даже если удастся подтвердить историю с хлороформом, это вам не мышьяк и не цианистый калий: хлороформ любой может достать! И если даже нам повезет, и на гаечном ключе окажутся отпечатки…

— Их там нет, — хмуро сказал Паркер. — Девица знала, что делает.

— А зачем, собственно, ей было убивать Веру Файндлейтер? — вдруг спросил доктор. — Девушка ведь была для нее ценным свидетелем: никто, кроме нее, не может подтвердить алиби мисс Уиттейкер в предыдущем убийстве — если это было убийство.

— Она могла узнать о связи мисс Уиттейкер с миссис Форрест. Вероятно, она уже отслужила свое и становилась опасной. Единственное, на что мы еще можем рассчитывать, так это на встречу наших дам. Как только она произойдет…

— Гм! — произнес доктор Фолкнер, подойдя к окну. — Не хотел бы я сеять панику, джентльмены, но в поле моего зрения в настоящий момент находится сэр Чарлз Пиллингтон, оживленно беседующий со специальным корреспондентом «Уайер». Вы помните, что сегодня утром «Йелл» напечатал вашу сказку про гангстеров на первой полосе, а передовицу посвятил угрозе засилья цветных в стране. Не мне вам говорить, что «Уайер» с радостью совратит самого Архангела Гавриила, лишь бы переплюнуть «Йелл».

— Дьявол! — Паркер кинулся к окну.

— Поздно! — сказал доктор. — Репортер уже на почте. Вы, конечно, можете позвонить в газету и попытаться остановить материал.

Паркер так и сделал. Редактор заверил его в самых изысканных выражениях, что ему пока ничего не известно, но, если статья попадет к нему, он, безусловно, выполнит инструкции господина инспектора.

Редактор говорил правду. Статью получил не он, а его коллега из «Ивнинг бэннер» — газеты, тесно сотрудничавшей с «Уайер». Очень удобно, когда правая рука не знает, что делает левая. Особенно в такие тяжелые времена! В конце концов нельзя же упускать эксклюзивный материал!

 

Глава XXII. ВОПРОС СОВЕСТИ

Канун Иоанна Предтечи пришелся на 23 июня, скромное зеленое убранство, сменившее свадебное одеяние Пятидесятницы, тоже было снято, и алтарь снова засиял девственной белизной. В капелле Пречистой Девы храма св. Онисима закончилась вечерня, легкий фимиам окутывал тусклые своды, низенький служка гасил свечи, и к запаху ладана примешивался менее приятный, но тоже умиротворяющий запах расплавленного воска. Прихожане, в основном пожилые дамы, неторопливо опускались на колени, завершая молитвы. Мисс Климпсон собрала свои многочисленные книжечки, потянулась за перчатками и уронила папку. Папка завалилась за длинную скамью и упала в дальний угол за исповедальней, а из нее посыпался ворох троичных и пасхальных открыток, картинок с ликами святых, листочков с Ave Maria и засушенных веток вербы.

Мисс Климпсон рассерженно охнула — и тут же остановила себя: негоже гневаться в святом месте. «Грешна, — пробормотала она, забирая последнюю из своих отбившихся овечек из-под подушечки, — грешна. Надо учиться владеть собой». Она сложила бумаги обратно в папку, взяла сумочку и перчатки, поклонилась алтарю, уронила сумочку, подняла ее — на этот раз со смиренным видом мученицы — и пробралась через проход к южным дверям храма, где ее уже дожидался ризничий с ключами, чтобы запереть за ней дверь. Она еще раз бросила взгляд на алтарь, одинокий и неосвещенный, на высокие свечи, напоминавшие в полутьме арок привидения, — и слегка вздрогнула. Зрелище было мрачное и пугающее.

— Спокойной ночи, мистер Станнифорт, — поспешила откланяться она.

— Спокойной ночи, мисс Климпсон, спокойной ночи.

После тишины храма она обрадовалась буйству июньского вечера. Ей было не по себе — преследовало ощущение нависшей угрозы. Может, суровый Креститель призывает к покаянию? К осуждению порока и мольбам о милосердии? Мисс Климпсон решила поскорее идти домой, чтобы обратиться к Евангелию и Посланиям Апостолов с их бесконечной любовью и состраданием, столь необходимыми в праздник этого строгого и непримиримого святого.

«И кроме того, — подумала она, — мне надо разложить рассыпавшиеся листочки по кармашкам».

После свежести летнего вечера ей показалось, что в доме душновато, она распахнула окно и расположилась со своим ворохом на подоконнике. «Тайная Вечеря» оказалась рядом с молитвой об освящении вещей: «Благовещение» Фра Анджеликопокинуло кармашек 25 марта и застряло в одном из воскресений после Троицы; Святейшее Сердце каким-то образом очутилось в Corpus Christi, а… «Боже мой! — воскликнула мисс Климпсон. — Должно быть, я подобрала этот листок вместе с моими».

Она замерла, держа в руках небольшой, исписанный чужим почерком лист — видимо, кто-то обронил в храме. А вдруг там что-нибудь важное?

Мисс Климпсон принадлежала к любителям повторять: «Я не из тех, кто читает чужие письма», как бы намекая тем самым, что все остальные этим грешат. И говоря так, эта порода людей не лжет, а просто искренне заблуждается — по воле Провидения они, как и гремучая змея, честно предупреждают о своих намерениях. А дальше ваше дело: если вы настолько глупы, что им поверили, — можете не прятать свои письма.

Мисс Климпсон развернула листок.

В «Наставлениях для католиков» часто содержится один совет, который открывает всю бездну непонимания составителями психологии мирян. Вам советуют, готовясь к исповеди, вспомнить и записать все свои неугодные Богу поступки, дабы и самый незначительный из них не остался без покаяния. Вас, правда, предостерегают, чтобы там не было имен других людей, чтобы вы этот список никому не показывали и не теряли. Но ведь всякое случается. И не противоречит ли этот совет повелению Церкви шепотом рассказать о своих грехах на ухо священнику, от которого требуется не только соблюсти тайну исповеди, но и, отпустив грехи, тут же о них забыть?

Перед мисс Климпсон лежал именно такой листок. Видимо, кто-то обронил его в прошлую субботу, а убиравшие храм не заметили его в углу за исповедальней.

Надо отдать ей должное — возможно, мисс Климпсон и порвала бы листок не читая, если бы ей в глаза не бросилась одна запись: «Лгала ради М.У.». И мисс Климпсон осенило — это же почерк Веры Файндлейтер. («Меня как молнией ударило», — объяснила она потом.)

Долгих полчаса мисс Климпсон вела ожесточенную борьбу со своей совестью. «Прочти!» — твердило природное любопытство;    «Не читай!» — убеждало религиозное воспитание; «Выясни, в чем дело», — уговаривал служебный долг перед Уимзи; «Этого нельзя делать!» — возмущалась ее собственная порядочность, а чей-то скрипучий противный голос монотонно зудел: «Речь идет об убийстве. Ты хочешь стать пособницей убийцы?» Она чувствовала себя Ланчелотом Гоббо, мечущимся между совестью и искушением — только вот что здесь совесть, а что искушение?

Выступи и осуди порок.

Убийство.

И у нее реальная возможность его раскрыть.

Но так ли это? А вдруг она неправильно поняла запись?

В таком случае не ее ли прямой долг прочесть все до конца и развеять свои ужасные подозрения?

А может, пойти к мистеру Тредголду и спросить совета? Наверное, он посоветует сжечь записку немедля и подавить сомнения постом и молитвой.

Она встала и принялась искать спички — лучше уж сжечь и не мучиться.

Но сомнения продолжали терзать ее.

Что она делает? Уничтожает ключ к разгадке?! Слово УБИЙСТВО вставало перед глазами огромными буквами, как повестка из полиции. Сравнение навело на мысль: Паркер — полицейский. Возможно, он не так серьезно относится к тайне исповеди. Он смахивает на протестанта или вообще далек от религии. В любом случае профессиональный долг для него превыше всего. Почему бы не послать бумагу ему не читая и вкратце объяснив, как она к ней попала. И тогда вся ответственность ляжет на него.

К чести мисс Климпсон, последнюю мысль она отвергла как иезуитскую. Тайна исповеди все равно нарушена, раз вмешивается третье лицо. Даже больше, чем если она прочтет сама. А тут и старый грешник Адам возвысил голос — если уж кому-то суждено прочесть записи, то почему бы не тебе. Удовлетвори свое вполне умеренное любопытство. Не говоря уж о том, подхватила мисс Климпсон, что если она ошибается и слово «лгала» не имеет отношения к алиби Мэри Уиттейкер, то она предает секреты другого человека в чужие руки без всякой на то надобности. Уж если она решит показать листок третьему лицу, то сделает это только ради пользы дела. А в этом случае сначала надо прочесть.

Может, стоит снова заглянуть, прочесть еще пару слов и если они никак не связаны с убийством — просто уничтожить бумагу и забыть о ней. Мисс Климпсон понимала, что, уничтожь она записи не читая, ей не избавиться от подозрений до конца своих дней. Так и проживет, подсознательно считая Мэри Уиттейкер убийцей. Глядя в эти жесткие синие глаза, она и раньше пыталась представить, какое выражение появлялось в них, когда девушка планировала задуманное. Подозрения уже были — их заронил Уимзи. Но одно дело подозревать с чужих слов, а другое — увидеть что-то самой. «Что же мне делать?!»

Она бросила быстрый стыдливый взгляд на бумагу. На этот раз ее глаза остановились на слове «Лондон».

Вздрогнув, как от холодного душа, она решилась.

«Если это грешно, значит, я совершу грех — да простит меня Господь».

Покраснев, как если бы она подсматривала в замочную скважину, мисс Климпсон погрузилась в чтение.

Записи были краткими и малопонятными — Паркер наверняка бы их не разобрал. Но для мисс Климпсон, с ее опытом разговоров полунамеками, все было ясно как день.

«Ревность». Написано крупно и подчеркнуто. Далее ссылка на ссору с ужасными обвинениями и злобными выпадами. А потом, исповедуя свой грех перед Богом, Вера пишет: «Кумир».

Мисс Климпсон не составило труда восстановить всю «сцену ревности» по бессвязным наброскам. Она слишком хорошо знала эти выплески любви и ненависти во время ссоры двух подруг: «Я… я все для тебя делаю, а ты… ты меня ни в грош не ставишь. А как ты со мной обращаешься! Я тебе больше не нужна!» И в ответ: «Послушай, не будь идиоткой. Это же смешно, Вера! Прекрати истерику, надоело — ты не даешь мне шагу ступить». Ужасные, унизительные, пошлые сцены. Сколько их было и будет в женских школах, общежитиях и пансионах! Надменные эгоистки, уставшие от своих обожательниц. Глупенькие schwarmerei, потерявшие остатки собственного достоинства. Изнурительные ссоры, не рождающие ничего, кроме стыда и ненависти.

«Гадкая безжалостная женщина, — со злостью подумала мисс Климпсон. — Она же попросту играет на чувствах этой бедняжки».

Следующая запись. Теперь внутренний судья бился над решением другой проблемы (сопоставив разбросанные намеки, мисс Климпсон быстро разобралась, в чем дело): ложь — даже ради спасения друга — грех. «Но (спрашивала себя Вера) почему я хочу рассказать правду — из неприятия лжи или из-за ненависти к подруге? Как же трудно разобраться в собственных помыслах!» И нужно ли ей исповедоваться только священнику или следует признаться во лжи перед всем миром?

У мисс Климпсон не было сомнений, как бы ответил священник на последний вопрос: «Нельзя предавать доверие друга. Молчи, храни тайну, но если заговоришь — говори правду. А подруге скажи, что не будешь больше лгать ради нее. Она вправе попросить тебя никому не рассказывать о ее секрете — но не более того». С этим все ясно. Но как быть со следующим вопросом?

«Должна ли я потворствовать ее грехам?» И чуть ниже своеобразное разъяснение — «Мужчина с Саут-Одли-стрит».

Это уже что-то новенькое! Непонятно. Хотя нет! Наоборот, все становится на свои места. Вот и объяснение ревности, ссор — всего.

Значит, в апреле и мае, когда все считали, что девушки неотлучно живут в Кенте, Мэри ездила в Лондон, а Вера обещала об этом молчать. И поездки в Лондон были связаны с этим мужчиной с Саут-Одли-стрит. Возможно, какая-то интрижка.

Мисс Климпсон поджала губы с видом оскорбленной добродетели. Но в глубине души новость не столько шокировала, сколько удивила ее. Мэри Уиттейкер и мужчина! Вот уж никогда бы не подумала. Но тогда и ревность, и ссоры понятны: Вера сочла, что ее бросили. Интересно, откуда она узнала? Неужели Мэри призналась? Нет — вот объяснение, как раз под словом «ревность»: «Следила за М. У. в Лондоне». Значит, девочка ее выследила, до поры до времени молчала, а потом разразилась упреками, сказала, что все знает, что это предательство… Очевидно, поездка в Лондон была до их разговора с Верой, но тогда девочка еще считала, что Мэри к ней привязана. Или убеждала себя, что в этой истории с мужчиной нет ничего «такого». Скорее всего. А потом, очевидно, Мэри оскорбила ее холодностью и жестокостью, подавляемые чувства выплеснулись — обиды, упреки, подозрения, а дальше — больше: скандал и разрыв.

«Но почему же Вера не пришла ко мне со своими обидами? — размышляла мисс Климпсон. — Наверно, ей было стыдно. Бедное дитя. Ну ничего, мы уже больше недели не виделись, я загляну к ней, и, возможно, она захочет со мной поделиться. А тогда, — радостно вступила совесть мисс Климпсон, заметив брешь в обороне врага, — тогда я узнаю все вполне праведным образом и смогу рассказать об этом лорду Питеру, не нарушая законов чести».

На следующий день — это была пятница — она проснулась, ощущая-таки уколы совести. Листок в папке не давал покоя. Она отправилась к Вере и узнала, что та гостит у мисс Уиттейкер. «Значит, помирились», — подумала мисс Климпсон. Видеть Мэри ей не хотелось: уж больно неприглядно, что бы там она ни скрывала — убийство или нескромность. Но ради лорда Питера мисс Климпсон была просто обязана прояснить вопрос алиби.

На Уэллингтон-авеню ей сказали, что обе девушки уехали в понедельник и еще не возвращались. Она постаралась успокоить горничную, но у самой сердце было не на месте: непонятно почему, стало тревожно. Она зашла в церковь, помолилась, но сосредоточиться на молитве не смогла. Повинуясь импульсу, остановила мистера Тредголда, когда он выходил из ризницы, и спросила, можно ли прийти завтра, чтобы разобраться в вопросах совести. Разрешение было получено, и она решила пройтись, чтобы на свежем воздухе «проветрить мозги».

Она отправилась в путь, разминувшись с лордом Питером на каких-нибудь четверть часа, села в поезд до Гуилдфорда, потом еще прошлась, перекусила в придорожной чайной, вернулась в Гуилдфорд и поехала домой, где ей немедленно сообщили, что «мистер Паркер и еще много-много джентльменов весь день ее спрашивали и что случилась ужасная неприятность: представляете, мисс, Мэри Уиттейкер и Вера Файндлейтер пропали, их ищет полиция, а машины — это же так опасно, прямо ужас, правда, мисс? Дай Бог, чтоб ничего не случилось».

Перед глазами мисс Климпсон, как наваждение, замаячило название «Саут-Одли-стрит».

Не зная, что Уимзи направился в Кроуз-Бич, она рассчитывала застать его в Городе. К тому же ей не терпелось (интересно, с чего бы?) попасть на Саут-Одли-стрит. Зачем, с какой целью, она сказать не могла, — но не пойти было выше ее сил. Она не может воспользоваться тайной исповеди, но если что-нибудь обнаружит сама — тогда другое дело. Эта мысль ей очень понравилась. Мисс Климпсон села в первый же поезд до Ватерлоо, оставив — на случай, если Уимзи или Паркер снова заглянут, — такое таинственное, вдоль и поперек подчеркнутое письмо, что ум заходил за разум. Но Уимзи и Паркер благополучно избежали помутнения рассудка: письмо до них не дошло.

На Пикадилли она застала Бантера, который сообщил, что все уехали в Кроуз-Бич и что он тоже туда собирается. Мисс Климпсон снабдила его запиской для милорда, еще более загадочной, чем письмо, после чего отправилась на Саут-Одли-стрит, и только там до нее дошло, что, просто прогуливаясь по улице, мало что можно узнать. А следом она сообразила, что если Мэри скрывает какой-то личный интерес, то, увидев знакомую, праздно шатающуюся по улице, она непременно насторожится. Эта мысль заставила мисс Климпсон пулей влететь в ближайшую аптеку и купить зубную щетку. А вдруг ей повезет и аптекарь окажется разговорчивым? Она постаралась потянуть время: выбор щетки — дело серьезное; форма, размер, густота щетины… Есть над чем подумать, о чем спросить.

В ожидании вдохновения мисс Климпсон судорожно оглядывала полки и, заметив порошок от насморка с именем аптекаря на этикетке, моментально оживилась.

— И упаковку порошка, пожалуйста. Изумительное средство, прямо чудодейственное. Всегда только им и пользуюсь — уже многие годы — и ужасно довольна. И постоянно — буквально постоянно — рекомендую друзьям, особенно при сенной лихорадке. У меня есть подруга, она здесь недалеко живет и буквально каждый день проходит мимо вашей аптеки. Так она мне только вчера звонила и жаловалась, что ее прямо замучила эта болезнь. «Дорогая моя, — ответила я, — тебе обязательно надо раздобыть этот удивительный порошок, и ты на все лето забудешь о своем недуге. Она так меня благодарила, уж так благодарила — кстати, она у вас еще не была?» И мисс Климпсон подробно описала Мэри Уиттейкер.

К слову сказать, душевная борьба между совестью и тем, что Уилки Коллинз называет сыскной лихорадкой, закончилась у мисс Климпсон полным триумфом последней — совесть уже давно сморщилась и пожухла под градом лжи и перестала подавать голос.

Аптекарь, однако, никогда не видел подругу мисс Климпсон. Ей ничего не оставалось, как покинуть поле боя и старательно обдумать стратегию и тактику дальнейших действий. На всякий случай она уронила ключ в корзинку с губками, стоявшую на прилавке, — чтобы иметь предлог вернуться на Саут-Одли-стрит.

Совесть испустила последний вздох, а ангел-хранитель пролил слезу на губки.

Зайдя в ближайшее кафе, мисс Климпсон заказала кофе и принялась составлять план прочесывания местности. Прежде всего надо было решить, в какой роли она будет обходить квартиры. И с какой целью. Ее настолько распирало от авантюрности предприятия, что первые десятка полтора идей, пришедшие в голову этой почтенной дамы, попахивали явной уголовщиной.

Наконец ее осенило. Она просто создана для сбора денег по подписным листам — тип, манеры (мисс Климпсон не боялась смотреть правде в глаза). Более того, у нее есть прекрасный повод: церковь, которую она посещала в Лондоне, вела непрерывную благотворительную работу в бедных кварталах и постоянно нуждалась в деньгах. Подписные листы хранились у мисс Климпсон дома, и она имела право собирать пожертвования. Чем не предлог, чтобы обходить квартиры в богатых домах?

Теперь надо было решить, как изменить внешность. Задача, в общем-то, несложная. Мисс Уиттейкер привыкла видеть ее элегантно и богато одетой. Так что стоптанные башмаки, уродливая шляпа, обвислое пальто и дымчатые очки сделают ее неузнаваемой издали. А вблизи — вблизи пусть узнает. Как только она столкнется с Мэри нос к носу, ее миссия кончена — адрес известен.

Мисс Климпсон поднялась, заплатила по счету и спешно бросилась покупать очки: в субботу магазины закрывались раньше. Она выбрала пару, которая хорошо скрывала глаза и в то же время не придавала ей излишне таинственный вид; после чего отправилась домой, чтобы заняться туалетом. Времени было навалом — раньше понедельника приступать к работе бессмысленно: вечер субботы и воскресенье — гиблое время для сбора подписей.

Выбор одежды и аксессуаров занял всю вторую половину дня, мисс Климпсон осталась довольна результатом и решила спуститься к домоправительнице попросить чаю.

— Разумеется, мисс, — ответила добрая женщина. — Правда ужасно, мисс? Кошмарное убийство!

— Какое убийство? — рассеянно спросила мисс Климпсон.

Домоправительница протянула ей «Ивнинг вьюз».

Так мисс Климпсон узнала о смерти Веры Файндлейтер.

* * *

Воскресенье она провела ужасно — страшнее дня в ее жизни не было. Активная по натуре, она вынуждена была сидеть сложа руки, снова и снова прокручивая в голове всю трагедию. Не зная подоплеки, она приняла историю с похищением за чистую монету и даже обрадовалась: теперь можно снять подозрения с Мэри Уиттейкер. Оставалось, правда, убийство Агаты Досон — но ведь это могло быть и не убийство, а вполне естественная смерть. Все остальные преступления мисс Климпсон с легким сердцем навесила на мужчину с Саут-Одли-стрит. У нее даже сложился образ этого монстра — кровожадный, зловещий, и что самое ужасное — не гнушается услугами черных наемников и террористов. Надо отдать должное мисс Климпсон: ее боевой дух не дрогнул. Она была полна решимости преследовать зверя до самого логова.

Она написала длиннющее письмо лорду Питеру, подробно изложив свой план. Бантер уже уехал, поэтому она решила послать письмо не на Пикадилли, 110а, а в полицейское управление Кроуз-Бич, инспектору Паркеру для передачи лорду Питеру Уимзи. В воскресенье почта из Города не отсылалась, но в полночь ее уже соберут и отправят.

Утром в понедельник мисс Климпсон облачилась в костюм, нацепила очки и поехала на Саут-Одли-стрит. Никогда раньше ее природное любопытство и опыт проживания в третьеразрядных пансионах не приходились так кстати. Она научилась задавать вопросы, не нарываясь на отпор, умела настаивать, пропуская мимо ушей колкости, наблюдать и запоминать. В каждой квартире она играла себя самое: мягко и доброжелательно гнула свою линию, не отлипала, пока не добивалась подписи. Без нее она ушла всего раз или два, но без информации — ни разу.

К середине дня она обошла одну сторону улицы и почти половину второй. Все впустую. Она уже решала, куда бы зайти поесть, как вдруг, в сотне ярдов впереди, увидела женщину, которая шла в том же направлении, что и она.

На расстоянии можно не разглядеть лицо — но не опознать фигуру со спины невозможно. Сердце мисс Климпсон екнуло. «Мэри Уиттейкер!» — прошептала она и пустилась в погоню.

Женщина остановилась и взглянула на витрину.

Если Мэри Уиттейкер свободно разгуливает по улицам, значит, ее похитили с ее же согласия. Мисс Климпсон настолько растерялась, что решила занять выжидательную позицию и посмотреть, что будет. Женщина вошла в магазин. Знакомый аптекарь был как раз напротив. Мисс Климпсон нашла, что самое время зайти за ключом. Его без звука вернули, но женщина застряла в магазине, и мисс Климпсон ударилась в извинения и сетования по поводу своей рассеянности. Женщина вышла. Мисс Климпсон дала ей пару минут форы, закруглила разговор, надела очки (которые при входе сняла, чтобы не пугать аптекаря) и продолжила погоню.

Женщина шла не останавливаясь и на ходу поглядывая на витрины. Какой-то торговец фруктами остановил свою тележку, пропуская ее, сдвинул кепи и вытянул шею. Женщина вдруг резко остановилась и быстро пошла назад. Торговец подхватил тележку и покатил ее по обочине. Женщина стремительно приближалась, и мисс Климпсон пришлось срочно прислониться к двери какого-то подъезда и нагнуться, как бы завязывая шнурки. Иначе столкновение было бы неизбежно.

Оказалось, женщина забыла сигареты. Она зашла в табачную лавку, через пару минут вышла и снова прошла мимо мисс Климпсон — даже не взглянув на пожилую даму, уронившую сумочку и подбиравшую с тротуара содержимое. Мисс Климпсон выпрямилась, перевела дух и припустилась со всех ног, чтобы не потерять след. Женщина вошла в подъезд многоквартирного дома рядом с цветочным магазином.

Мэри Уиттейкер — если, конечно, это была она — прошла прямо через холл к лифту, вошла в него и нажала кнопку. Мисс Климпсон, глазея на орхидеи и розы в витрине цветочника, заметила, что лифт уехал и что лифтера в нем не было. Затем, достав подписной лист, она вошла в подъезд.

Швейцар тут же признал в ней чужака и, выйдя из своей стеклянной будки, вежливо осведомился, чем может быть полезен. Мисс Климпсон, выбрав наугад одно из имен в списке жильцов, висевшем у входа, спросила, в какой квартире проживает миссис Форрест. Швейцар ответил, что нужно подняться на четвертый этаж, и вызвал лифт. Мужчина, болтавший со швейцаром, вдруг поднялся и прошел к двери. Заходя в лифт, мисс Климпсон заметила, что и торговец фруктами остановился. Теперь его тележка стояла прямо напротив входа.

Швейцар поднялся вместе с ней и указал на дверь миссис Форрест. Его присутствие успокаивало, и мисс Климпсон была бы рада, если бы он сопровождал ее во время обхода. Но раз уж сказала, что нужна миссис Форрест — надо действовать. Мисс Климпсон позвонила.

Поначалу ей показалось, что в квартире никого нет, но, позвонив еще раз, услышала шаги. Дверь приоткрылась, и на пороге появилась расфуфыренная пергидрольная блондинка, которую лорд Питер — превозмогая неловкость — узнал бы сразу.

— Я пришла, — начала мисс Климпсон, ловко протискиваясь в дверь, — чтобы предложить вам включиться в работу нашей миссии. Позвольте зайти? Я уверена, что вы…

— Нет, спасибо, — отрезала миссис Форрест, понижая голос, как будто не хотела, чтобы кто-то в квартире услышал разговор, — миссии меня не интересуют, — и постаралась захлопнуть дверь.

Но мисс Климпсон уже все увидела и услышала.

— Боже мой! — вскричала она. — Это же…

— Заходите! — мисс Форрест силой втащила ее через порог и чуть не прищемила дверью.

— Какая неожиданность! — воскликнула мисс Климпсон. — Я буквально вас не узнаю. Что вы сделали с волосами?

— Вы! — сказала Мэри Уитгейкер. — Значит, все-таки вы!

Они сидели в гостиной лицом к лицу, среди безвкусных розовых подушечек.

— Я сразу заметила, что вы любите соваться в чужие дела! Как вы здесь оказались? Кого еще приволокли?

— Я ничего… то есть да, конечно… просто я, — бессвязно начала мисс Климпсон. Одна мысль гвоздем сидела в голове. — Как вам удалось вырваться? Что произошло? Кто убил Веру? — допытывалась она, понимая, насколько нелепы ее вопросы. — И зачем вы изменили внешность?

— Кто вас прислал? — настаивала Мэри Уитгейкер.

— Кто ваш мужчина? — продолжала допрос мисс Климпсон.

— Он здесь? Это он убил Веру?

— Какой еще мужчина?

— Которого видела Вера, когда он уходил от вас. Это он…

— Вот оно что! Значит, Вера вам рассказала. Обманщица. А я-то надеялась, что успела.

И вдруг мисс Климпсон поняла, что не давало ей покоя вот уже несколько недель. Выражение глаз Мэри Уитгейкер.

Когда-то давно мисс Югимпсон помогала родственнику содержать пансион, и среди жильцов был молодой человек, говоривший, что предпочитает выписать счет, а не платить наличными. У мисс Климпсон было тогда несколько неприятных минут: ей пришлось настаивать на оплате. И молодой человек очень неохотно взялся за чек, а она сидела напротив и не спускала с него глаз. Потом он исчез — просто скрылся, прихватив только портфель, — когда никого не было поблизости. А чек вернули — подпись была подделана. И мисс Климпсон пришлось давать свидетельские показания. Ей запомнился странный вызов в глазах, когда молодой человек брал ручку — чтобы впервые совершить преступление. И сейчас она снова увидела этот вызов — смесь дерзости и расчета. Однажды этот взгляд уже насторожил Уимзи. Теперь была ее очередь. У мисс Климпсон участилось дыхание.

— Так кто этот мужчина?

— Мужчина? — Мэри неожиданно расхохоталась. — Некий Темплтон. И никакой он мне не друг. Вот умора, что вы подумали, будто он мой друг. Да я бы с удовольствием его прикончила, если бы могла.

— Но где он? И что вы здесь делаете? Вы же знаете, что вас ищут. Почему вы не…

— А вот почему.

Мисс Уиттейкер швырнула ей утренний номер «Ивнинг бэн-нер», валявшийся на диване, и мисс Климпсон увидела заголовки:

СЕНСАЦИЯ В КРОУЗ-БИЧ.

РАНЫ НАНЕСЕНЫ ПОСЛЕ СМЕРТИ.

ЛОЖНЫЕ СЛЕДЫ

Мисс Климпсон ахнула и склонилась над газетой.

— Какая неожиданность! — воскликнула она и быстро подняла глаза.

Но все же недостаточно быстро.

Тяжелая бронзовая лампа, правда, не задела голову, но больно ударила плечо. Мисс Климпсон вскочила и пронзительно закричала, увидев, что сильные белые пальцы Мэри Уиттейкер приближаются к ее горлу.

 

Глава XXIII. — И ЭТИМ НАПОВАЛ СРАЖЕН

Оба послания мисс Климпсон лорду Питеру так и не дошли до адресата. Его светлость был настолько поглощен расследованием, что даже не помышлял о возвращении в Лихемптон. Верный Бантер в компании с «миссис Мердл» присоединился к нему в субботу вечером. В окрестностях Саутхемптона и Портсмута полиция развила бешеную активность, усердно пытаясь подтвердить столь любезную начальству версию, что где-то среди холмов засела банда преступников. Паркер, разумеется, эту идею всерьез не принимал. «Но пусть леди думает, что мы идем по ложному следу и ей ничто не грозит, тогда она обязательно вернется. А пока постережем мышеловку, дружище», — успокаивал он Уимзи. Но тот места себе не находил. Ему не терпелось получить окончательные результаты вскрытия, хотя и от них он многого не ждал. А просто сидеть сложа руки? От одной этой мысли он готов был лезть на стенку.

Накопившееся раздражение лорд Питер излил на Паркера в понедельник утром, когда они вместе поглощали яичницу с беконом.

— Ты, конечно, руки потираешь от радости, что твои переодетые молодцы пикетируют квартиру миссис Форрест! А ты не забыл, что у нас нет ни одного доказательства? Ни единого! Убийств как будто не было!

— Совершенно верно, — согласился Паркер с безмятежным видом.

— И у тебя ничего внутри не кипит?

— Нет. Это в порядке вещей. Подумаешь, улик не хватает! Да если бы по каждому такому поводу у меня внутри что-нибудь закипало, я бы просто не вылезал из горячки. И вообще, ты-то что ноешь? Кто у нас всю жизнь мечтал об идеальном преступлении — чтобы следов не осталось? Ты должен быть в восторге.

— О да. И даже осмелюсь воспеть его:

Я в полном восторге — позор и провал!

Умолкли поэт и мыслитель:

Все козыри нагло преступник забрал,

А мне — даже нечего выпить!

Цитируется по сборнику Уимзи из серии «Великие поэты-классики», под редакцией мистера Как-бишь-его-там. Не спорю, ты прав: смерть Агаты Досон могла бы стать идеальным убийством — если б наша девица вовремя остановилась и не пыталась замести следы. Обрати внимание, с каждым разом она действует все грубее и схема преступления все усложняется. Опять звонок! Если наше телефонное ведомство не озолотится в этом году, то уж никак не по твоей вине.

— Интересно, — задумчиво сказал Паркер, вешая трубку. — Это насчет кепи и ботинок. Заказаны у какого-то торговца в Степ-ни с распоряжением выслать покупку в отель «Певерил», Блумсбери, на имя преподобного А. Досона. Вручить по прибытии.

— Снова «Певерил»!

— Да. Уверен, тут приложила ручку прелестная незнакомка мистера Тригга. После того как пакет доставили в отель, появляется посыльный с визиткой преподобного Аллилуйи Досона, а внизу приписка: «Просьба вручить заказ предъявителю». Посыльный объясняет, что вышеназванный джентльмен сам прибыть не может. Ему отдают пакет, и он, выполняя полученные по телефону инструкции, едет на вокзал «Чаринг-Кросс», где и вручает его даме в форме сестры милосердия. Парня попросили описать даму. Он вспомнил, что она высокого роста, носит темные очки, обычный плащ и шляпку. Вот так.

— А как оплачивался заказ?

— Почтовым переводом с Центрального Западного почтамта и, разумеется, в час пик.

— И когда же случилась эта занимательная история?

— В том-то и дело, что уже больше месяца назад, как раз накануне возвращения из Кента мисс Уиттейкер и мисс Файндлейтер. Выходит, весь сценарий был продуман заранее.

— Да. Теперь у тебя есть возможность зацепить миссис Форрест. Выглядит очень подозрительно. Однако на убийство по-прежнему не тянет.

— Но ее цель и была вызвать подозрения в отношении кузена Аллилуйи. Да-а. Теперь придется выяснять, на какой машинке печатали письма, допрашивать кучу народу. Боже! Ну и работка! Это вы, доктор? Заходите, пожалуйста.

— Прошу прощения, если помешал вашему завтраку, — начал доктор Фолкнер. — Дело в том, что я сегодня очень рано проснулся и, пока лежал без сна, меня посетила блестящая идея. Я просто обязан был донести ее вам, пока она не потускнела. Это касается удара по голове и царапин на руках. Вы не допускаете, что ссадины преследовали двоякую цель? Во-первых, они подтверждают нападение банды. А во-вторых, их можно использовать, чтобы скрыть другие следы, более мелкие. Допустим, в организм был введен яд. В этом случае можно замаскировать след от инъекции с помощью порезов, нанесенных уже после смерти.

— Честно говоря, — сказал Паркер, — я рад был бы с вами согласиться. Очень здравая мысль и, возможно, глубоко верная. Но наша беда в том, что в двух предыдущих случаях никакого яда не обнаружено. А мы ведь пытаемся связать все три смерти друг с другом. Фактически нет ни только следов яда, но и вообще ни малейшего намека, что эти люди умерли не своей смертью.

И он подробно изложил все, что касалось первых двух случаев.

— Странно, — проговорил доктор. — Значит, вы и сейчас ждете такого же результата. Но в нашем-то случае речь, безусловно, не идет о естественной смерти.

— Теперь мы в этом уверены, — сказал Паркер. — Оказывается, план созрел почти два месяца назад.

— Но каким способом? — вскричал Уимзи. — Где способ? Мы все здесь образованные люди, с профессиональными знаниями и неплохими мозгами. А эта недоучка кладет нашу компанию на обе лопатки! Что же все-таки она сделала?

— Вероятно, что-то очень простое и настолько очевидное, что нам даже в голову не приходит, — ответил Паркер. — Элементарщина какая-нибудь — прошли в четвертом классе и благополучно забыли. Помнишь того чудика в Крофтоне? Сидел под дождем и умолял о помощи, а все потому, что не подозревал о существовании воздушных пробок в системе питания мотоцикла. Но ведь он наверняка учил когда-то… Что с тобой? Ты, часом, не спятил?

— Господи! — завопил Уимзи и с такой силой двинул по столу, что посуда и остатки завтрака полетели на пол. — Господи! Да вот же оно! Ты попал в точку, старик! Наконец-то! Просто и очевидно! Боже всемогущий! Конечно, тут и врачом быть не надо — любой мальчишка в гараже объяснит не хуже. Каждый день от этого умирает тьма народу. Ну конечно, воздушная пробка в системе питания.

— Не падайте духом, доктор! — сказал Паркер. — Раз у него вид буйнопомешанного, значит, родилась очередная гениальная мысль. Тягостное зрелище, не спорю, но с годами привыкаешь. Друг мой, не откажите поделиться с нами своим открытием.

Бледное лицо Уимзи вспыхнуло.

— Насколько я понимаю, — обратился он к доктору, — наш организм похож на работающий мотор. Старое доброе сердце гоняет себе кровь по кругу: выталкивает ее по артериям и по венам возвращает обратно. Туда-сюда, туда-сюда, и все за пару минут. Так наш мотор и тянет всю жизнь. Что вы на это скажете?

— Вы правы.

— Маленький клапан на выходе из сердца выпускает кровь, другой такой же — на входе. Вроде двигателя внутреннего сгорания — вы согласны?

— Да, похоже.

— А если двигатель остановится?

— Вы умрете.

— Очень хорошо. Ну, а теперь представьте: взять такой большой хор-роший шприц, всадить иглу в вену и до отказа двинуть поршень. Что мы будем иметь, доктор? К чему это приведет? Ведь в систему питания вашего двигателя попадет огромный пузырь воздуха. Что будет с кровообращением?

— Остановится, — не задумываясь ответил доктор Фолкнер. — Вот именно по этой причине медицинских сестер учат быть крайне осторожными, особенно при внутривенных вливаниях, и правильно набирать лекарство в шприц, чтобы воздух не попал в вену.

— Я так и знал, — воскликнул Уимзи, — что мое открытие из программы начальной школы. Значит, кровообращение выключится, как при эмболии, верно?

— Только в том случае, если калибр артерии или вены достаточно велик. Если же закупорен мелкий сосуд, кровь обогнет препятствие и потечет окольным путем, по другим артериям и венам. Вот именно по этой причине так важно вовремя растворять тромбы, то есть кровяные сгустки, и не давать им свободно двигаться по кровеносным сосудам.

У доктора Фолкнера был такой вид, будто «вот именно он» сделал это замечательное открытие.

— Да-да, про тромбы все ясно, но вернемся к нашему воздушному пузырю. Значит, в основной артерии, например в бедренной, или в крупной вене — скажем, здесь, в локтевом сгибе, — такой пузырь вызовет остановку кровообращения. И как быстро?

— Моментально. Сердце сразу же перестанет биться.

— А потом?

— Вы умрете.

— Какие же будут симптомы?

— Да практически никаких. Один-два предсмертных вздоха. Это легкие сделают последнюю отчаянную попытку поддержать работу вашего «мотора». А потом он остановится. Как при сердечной недостаточности. То есть это и будет именно сердечная недостаточность.

— Знакомая картина! Последний чих карбюратора, когда мотор глохнет, а по-вашему, по-медицински, предсмертный вздох. И что обнаружат на вскрытии?

— Ровным счетом ничего. Кроме признаков сердечной недостаточности. И еще крошечного следа от иглы — если кому-то придет в голову его искать.

— Вы уверены в этом, доктор? — спросил Паркер.

— Абсолютно. Как все замечательно просто! Обычная задачка по механике. Так оно и было, не иначе.

— И это можно доказать? — настаивал Паркер.

— Доказать будет сложно.

— Надо попробовать, — решительно сказал Паркер. — Эта версия проста, гениальна и снимает все вопросы. Доктор, а если вам прямо сейчас отправиться в морг и постараться разыскать на теле след укола? Питер, похоже, ты разгрыз крепкий орешек. Боже! Опять этот телефон!

— …Что вы говорите? Что? Проклятье! Полный провал. Теперь она никогда не вернется. Предупредить порты, сообщить всем полицейским постам, наблюдение на железных дорогах и вокзалах. Весь Блумсбери прочесать, сквозь сито просеять. Этот район она знает лучше всего. Я выезжаю в Лондон. Да, немедленно. Вы правильно поняли.

Швырнув трубку, Паркер добавил несколько кратких энергичных выражений.

— Этот клинический идиот Пиллингтон разболтал все что мог. Подробности читайте в утреннем выпуске «Бэннер». Здесь нам больше делать нечего. Мэри Уиттейкер уже знает, что ее игра раскрыта, и в два счета улетучится из страны. Если она этого уже не сделала. Едем в Лондон, Уимзи?

— Естественно. И причем на моей машине. Сэкономишь уйму времени. Будь добр, позвони, вызови Бантера. Мы возвращаемся в Лондон, Бантер. Когда можно выехать?

— Сию минуту, милорд. Я намеренно не распаковал багаж вашей светлости и мистера Паркера, держал его наготове на тот случай, если нам придется выехать по тревоге.

— Бесценный человек!

— Разрешите передать вам письмо, мистер Паркер, сэр.

— Спасибо, Бантер. Так-так, отпечатки пальцев на чеке. Гм… Двух видов — если не считать кассира. Эти принадлежат кузену Аллилуйе, а вот эти, женские, вероятно, Мэри Уиттейкер. Да, так оно и есть. Четыре пальца левой руки — так чек придерживают, когда его надо подписать.

— Прошу прощения, сэр, вы не позволите взглянуть на этот снимок?

— Сделайте одолжение, Бантер. Можете переснять их для себя. Я знаю, фотография — ваш конек. Всего хорошего, доктор. Увидимся в Лондоне. Уходим, Питер.

И лорд Питер ушел. Как сказал бы уважаемый доктор Фолкнер, «вот именно по этой причине» второе письмо мисс Климпсон, доставленное полицейским, тоже его не застало.

* * *

Уимзи гнал машину как никогда, и в полдень они уже были в Лондоне. Подбросили Бантера до самых дверей (почему-то ему не терпелось попасть домой) и помчались в Скотланд-Ярд. Комиссар метал громы и молнии: он пришел в ярость от заметки в «Бэннер» и злился на Паркера, что тот не сумел заткнуть рот Пил-лингтону.

— Теперь одному Богу известно, когда эта дамочка снова объявится. Скорее всего, уже дала тягу под чужим именем.

— Весьма вероятно, — подтвердил Уимзи. — У нее ведь была полная возможность отчалить из Англии еще в тот понедельник или вторник. В ее положении лучше не придумаешь. Если бы тучи рассеялись и воцарился штиль, она спокойно вернулась бы и вступила во владение своим имуществом. Теперь же она останется за границей, только и всего.

— Боюсь, ты прав, — мрачно согласился Паркер.

— А что у нас тем временем поделывает миссис Форрест?

— Ведет себя вполне прилично. Ее тщательно «пасут» — так, чтобы не засветиться. Там трое наших ребят: один в роли торговца, другой стал лучшим другом швейцара, выдает прогнозы по скачкам и целый день околачивается внизу в холле. Ну, а третий весь в работе на заднем дворе. Они сообщают, что дама несколько раз выходила ненадолго, в основном по магазинам, но обедает дома. Гостей не было. Тот парень, что сопровождает ее на прогулках, следил в оба, не подойдет ли к ней кто-нибудь, не передаст ли она деньги. Можно поклясться, парочка пока не встретилась.

В дверь заглянул офицер.

— Прошу прощения, сэр. Пришел слуга лорда Питера, по срочному делу.

Вошел Бантер. Его изысканные манеры и величественная осанка не изменились, но в глазах горел победный огонь. Он выложил на стол два снимка.

— Прошу извинить, милорд и джентльмены. Я надеюсь, вас не затруднит взглянуть на эти фотографии?

— Отпечатки пальцев? — заинтересовался комиссар.

— Этот снимок сделан полицией с отпечатков на десятитысячном чеке, — сказал Паркер, — но где вы взяли второй, Бантер? Похоже, пальчики те же самые, но снимок не наш.

— На мой непросвещенный взгляд, сэр, они обладают неким сходством. Я предпочел представить их на ваш суд.

— Пришлите сюда Дьюсби, — приказал комиссар.

Дьюсби, возглавлявший отдел дактилоскопии, был категоричен.

— Абсолютно идентичны, — заявил он.

В голове Уимзи забрезжил слабый свет.

— Бантер, это что, отпечатки с того бокала?

— Да, милорд.

— Но ведь на нем были «пальчики» миссис Форрест!

— Я так и понял вас тогда, милорд, и занес их в картотеку именно под этой фамилией.

— Значит, если подпись на чеке подлинная…

— …то птичка скоро будет в клетке, — жестко закончил Паркер. — Не в одном, так в другом обличье. Ведьма проклятая, долго же она водила нас за нос! Но теперь уж нам есть что ей предъявить: как минимум, обвинение в убийстве Веры Файндлейтер, а может, кое-что и по делу Берты Гоутубед.

— Помнится, в том случае имелось алиби, — заметил шеф.

— Имелось, — мрачно подтвердил Паркер. — Но свидетельница мертва. Похоже, решила рассказать правду — и поплатилась жизнью.

— Похоже, еще несколько человек чуть было не поплатились тем же, — в тон отозвался Уимзи.

— В том числе и ты. Значит, золотистые кудри — парик.

— Вероятно. Честно говоря, они у меня никогда доверия не вызывали. В тот вечер она накрутила такой тюрбан, что вполне могла оказаться лысой.

— А шрам на руке?

— Представь, не заметил — и по очень простой причине: у нее пальцы в перстнях чуть не до самых ногтей. Эта дикая безвкусица имела глубокий смысл. Думаю, мадам собиралась накачать меня снотворным, а когда сорвалось — одурманить своими чарами. На следующем этапе она планировала — как бы лучше выразиться — отключить мое кровообращение. Ну, а дальше — сам понимаешь. Событие дня! Скандал в высшем свете! Лондонский Дон-Жуан найден мертвым в тайном гнездышке! Титулованная родня в панике спешит замять дело. Леди прониклась ко мне нежностью, увидев в Ливерпуле с Эвелин Кроппер. Ну, а малышка Берта Гоутубед свою дозу получила сполна. Случайная встреча с бывшей хозяйкой, та — сама любезность, дарит ей пять фунтов и даже приглашает на обед. А там — море шампанского, бедная девочка раньше вина в рот не брала и быстро отключается. Мадам грузит ее в машину и тут же добивает. Остается лишь вывезти тело в Эппинг и уложить где-нибудь по соседству с натюрмортом из ветчины и пива. Просто и легко — когда уже знаешь, как это делается.

— С учетом всех обстоятельств, — подвел итог комиссар, — чем скорее мы задержим эту женщину, тем лучше. Не теряйте ни минуты, инспектор. Возьмите ордер на фамилию Уиттейкер или Форрест и людей, сколько нужно.

— Мне поехать с тобой? — спросил Уимзи, когда они вышли на улицу.

— Почему бы и нет? Ты нам поможешь. Тогда мы никого больше брать не будем, там и так уже трое.

«Миссис Мердл» промчалась по Пэл-Мэл, вверх по Сент-Джеймс-стрит и дальше по Пикадилли. На середине Саут-Одли-стрит они обогнали какого-то торговца фруктами, с которым Паркер незаметно обменялся знаками. У подъезда вышли из машины, и к ним тут же бросился «лучший друг швейцара».

— Я как раз собирался звонить, — выпалил он. — Она здесь.

— Кто, Уиттейкер?

— Да. Поднялась в квартиру две минуты назад.

— А миссис Форрест дома?

— Да. Вошла чуть раньше той женщины.

— Странно, — сказал Паркер. — Неужели гибнет еще одна гениальная версия? Ты уверен, что это мисс Уиттейкер?

— Конечно, она нацепила на себя всякие старомодные тряпки, волосы у нее сейчас седые и все такое. Но в целом рост и внешность соответствуют. Да еще ее любимый трюк с темными очками. Думаю, это она, хотя, конечно, в лицо я ей не заглядывал, действовал по инструкции.

— Что ж, в любом случае стоит взглянуть. Пошли.

К ним присоединился мнимый торговец, и они вместе вошли в подъезд.

— Старуха точно вошла в квартиру миссис Форрест? — спросил швейцара один из сыщиков.

— А как же. Встала на пороге и принялась бубнить про какую-то подписку. И тут миссис Форрест быстро втащила ее внутрь и захлопнула дверь. С тех пор никто не спускался.

— Хорошо. Мы сейчас поднимемся к ней, смотрите, чтобы никто не ускользнул по лестнице. Слушай, Уимзи, она знает тебя в роли Темплтона, но вряд ли до конца уверена, что мы работаем вместе. Позвони, а когда дверь откроется, быстро подставь ногу. Мы будем здесь, за углом, и ворвемся следом.

План был великолепен; затаив дыхание, они прислушивались к заливистой трели звонка.

Однако дверь не открылась. Уимзи позвонил еще раз, а затем приник ухом к замочной скважине.

— Чарлз! — вскрикнул он вдруг, смертельно побледнев. — Здесь что-то неладно. Быстро! Я не вынесу еще одного…

Паркер подскочил к нему, на секунду замер, прислушиваясь. Затем выхватил у лорда Питера трость и стал колотить в дверь с такой силой, что шахта лифта отозвалась гулким грохотом.

— Откройте! Полиция!

За дверью явно шла борьба. Что-то падало, доносились глухие тяжелые удары, какое-то ужасное бульканье. Вот раздался громкий треск, как будто рухнула мебель, а затем — жуткий крик, оборвавшийся на самой высокой ноте.

— Ломайте дверь! — выдохнул Уимзи. По лицу его струился пот.

Паркер подал знак рослому полицейскому, тот с разбегу ударил в дверь плечом, она прогнулась и затрещала. За ним и Паркер навалился всем телом, отбросив худощавого Уимзи в угол. Тяжело дыша и мешая друг другу, они топтались в узком проходе. Наконец дверь подалась, и вся команда с грохотом ввалилась в прихожую. В квартире царила зловещая тишина.

— Скорее! — чуть не плача, умолял Уимзи.

Дверь справа была открыта. Никого. Бросились к другой двери, в гостиную. Она лишь слегка приоткрылась: с той стороны ее подпирало что-то громоздкое.

Сильным толчком удалось отпихнуть баррикаду — опрокинутую «горку» с остатками посуды. Уимзи перемахнул через нее и огляделся. В комнате был настоящий погром: перевернутые столы, сломанный стул, вдребезги разбитая лампа, осколки фарфора по паркету. Он рванулся в спальню, Паркер, не отставая, несся следом за ним.

Безжизненное тело женщины на кровати. Тяжелая темная коса с проседью канатом свисала с подушки. Лицо и шея залиты кровью. Но кровь свободно струилась, и Уимзи чуть не вскрикнул от радости: он слишком хорошо знал — у мертвых кровь не течет.

Едва взглянув на раненую, Паркер ринулся в заднюю комнату — в гардеробную. Свист пули у виска — яростный вихрь — визг дикой кошки, — и вдруг все кончилось. Констебль потирал укушенную руку, а Паркер уже держал пленницу знаменитой полицейской хваткой «А-теперь-пройдем-со-мной».

Он сразу узнал эту женщину, хотя пергидрольный парик съехал набок, а синие глаза потемнели от бешенства и страха.

— Да будет вам, — мирно сказал Паркер, — игра окончена. Это бесполезно. Ну же, будьте благоразумны. Вы ведь не хотите, чтобы мы на вас надели наручники. Итак, Мэри Уиттейкер, иначе именуемая Форрест, вы арестованы по обвинению… — Он запнулся, и она заметила это.

— По какому обвинению? Что у вас есть против меня?

— Для начала попытка убить эту леди.

— Старая дура! — презрительно сказала Мэри Уиттейкер. — Она ворвалась сюда и набросилась на меня. И это все?

— Весьма возможно, нет, — ответил Паркер. — Должен предупредить вас: все, что вы скажете с этой минуты, может быть использовано следствием против вас.

И правда, один из полицейских уже извлек блокнот и с невозмутимым видом записывал: «В ответ на предъявленное обвинение задержанная спросила: "И это все?”» Замечание явно показалось ему существенным, и он удовлетворенно лизнул карандаш.

— Как там наша леди? И кстати, кто она? — спросил Паркер, снова включаясь в окружающую обстановку.

— Мисс Климпсон. Одному Богу известно, как она здесь оказалась. Думаю, она более или менее в порядке, хотя ей и здорово досталось, — ответил Уимзи, продолжая промывать рану.

В этот момент мисс Климпсон открыла глаза и невнятно забормотала:

— На помощь! О, этот шприц — не смейте!

Она сделала несколько судорожных движений и наконец узнала Уимзи, с тревогой смотревшего на нее.

— Боже мой! Лорд Питер, вы! Какая ужасная неприятность! Вы получили мое письмо? У вас все хорошо?.. Боже, в каком я виде! Я… эта женщина…

— Не волнуйтесь так, мисс Климпсон, — с облегчением сказал лорд Питер. — Все позади, но вам нельзя разговаривать. Вы нам после все расскажете.

— Что там про шприц? — Паркера явно обуревал служебный пыл.

— У нее в руках был шприц. — Мисс Климпсон задыхалась и неловко цеплялась за кровать, пытаясь приподняться. — Я буквально стала терять сознание — вы же представляете, такая ужасная борьба. Вдобавок мне на голову что-то свалилось. И тут вообразите, эта женщина подходит ко мне со своим ужасным инструментом. Я выбила его у нее из рук и буквально ничего больше не помню. Но я потрясающе живуча, — гордо добавила мисс Климпсон. — Мой дорогой папочка часто говаривал: «Нас, Климпсонов, не так-то просто извести!»

Паркер нагнулся и пошарил вокруг.

— Нашел, — сказал он, поднимая с пола медицинский шприц.

— Она ненормальная, не иначе, — заявила пленница, — это всего лишь мой шприц. Я страдаю невралгией и во время приступов делаю инъекции. Смотрите, в нем же ничего нет.

— Вот это уже правда, — кивнул Паркер и многозначительно взглянул на Уимзи. — В нем ничего нет.

* * *

Мэри Уиттейкер было предъявлено обвинение в двух убийствах — Берты Гоутубед и Веры Файндлейтер, а также в покушении на Александру Климпсон. Несколько позже, во вторник вечером, Уимзи обедал вдвоем с Паркером. Он был в прескверном настроении и донимал Чарлза жалобами.

— Вся эта история — мерзость сплошная.

— Но любопытно, очень любопытно, — говорил Паркер. — Кстати, с меня еще полкроны, ты же выиграл пари.

Они засиделись допоздна, разбирая дело по косточкам.

— Мы могли бы и раньше додуматься до этой истории с миссис Форрест, — говорил Паркер. — Но у нас не было никаких оснований сомневаться в железном алиби, которое подтверждала Вера Файндлейтер. Верность и преданность всегда доставляют массу хлопот. Потом нас сбило с толку, что все началось так давно. Вроде бы полное отсутствие мотива. Но приключение Тригга все ставит на свои места. Она слишком рисковала в этом пустом доме и побоялась, что в будущем такого удобства под рукой не окажется, когда придет охота с кем-нибудь разделаться. Вот она и решилась на двойную жизнь. Если Мэри Уиттейкер в чем-либо и заподозрят, она может спокойно исчезнуть и превратиться в ветреную, но во всех остальных отношениях вполне благонадежную миссис Форрест. Единственный прокол случился у нее с пятифунтовой банкнотой, которую она забыла взять обратно у Берты. Если бы не эта бумажка, мы и сейчас могли не знать о существовании миссис Форрест. Представляю, как ее потрясло наше появление. Ведь она стала известна полиции в обеих ролях. Убийство Веры Файндлейтер — последняя отчаянная попытка спрятать концы в воду. Но замысел был слишком сложным и громоздким, а потому обречен на неудачу.

— Да. Но не забывай: убийство Агаты Досон превосходно по замыслу и безупречно по исполнению.

— У этой Уиттейкер не хватило чувства меры. Будь первое убийство единственным, мы бы никогда ничего не доказали. Нам это и сейчас не удастся. Вот почему я не включил первое преступление в обвинительное заключение. В жизни не встречал более жадной и жестокой преступницы. По-моему, она искренне считала, что любой, кто хоть чем-то ей мешает, уже не имеет права на существование.

— Да, алчная и злобная. Уму непостижимо, так подставить бедного старика, свалить на него собственные делишки. В ее глазах он, конечно, совершил смертный грех, осмелившись попросить денег.

— К счастью, он их все-таки получит. Яма, вырытая кузену Аллилуйе, обернулась для него золотой жилой. Чек на десять тысяч фунтов принят банком. Я сам за этим проследил, чтобы дамочка не спохватилась и не попыталась вернуть его. Впрочем, она все равно опоздала, ведь чек предъявлен в субботу.

— А деньги действительно принадлежат ей по закону?

— Конечно. Мы знаем, что она получила их преступным путем, но обвинение ей не предъявлено. Так что официально этого преступления не было. Я ничего не сказал кузену Аллилуйе: с него станется отказаться от денег. Он, бедняга, уверен, что на нее снизошло искреннее раскаяние.

— Значит, теперь кузен Аллилуйя разбогатеет вместе со всеми своими аллилуйчиками. Отлично. А что с остальными деньгами? Неужели отойдут Короне?

— Нет. Если только Мэри Уиттейкер не составила завещания в чью-то пользу, деньги переходят к ее ближайшему родственнику, кажется двоюродному брату. Его фамилия Олкок. Парень вполне порядочный, живет в Бирмингеме. То есть, — на лице Паркера отразилось мучительное сомнение, — если кузенам вообще что-нибудь перепадает по этому проклятому закону.

— Думаю, с двоюродными братьями полный порядок, — успокоил его Уимзи. — Хотя где в наше время встретишь полный порядок? Нет, какого черта, должны же родственники иметь хоть какой-то шанс? Нельзя так подрывать священные устои семьи. Однако мне греет душу, — продолжал он, — что хоть кто-то выиграет от этой гнусной истории. Представляешь, звоню я этому типу, доктору Карру, так он хотя бы ради приличия проявил интерес, не говоря уж о благодарности. Где там! Для него, дескать, это не новость. Выразил надежду, что мы не станем больше копаться в грязном белье. Он получил обещанные деньги от дядюшки, обосновался на Хар-ли-стрит, так что скандалы ему теперь ни к чему.

— Мне этот зануда никогда не нравился. Жаль только сестру Филлитер.

— Можешь ее не жалеть. Я не утерпел, сунул нос в их дела. Надо думать, доктор Карр теперь слишком большая шишка, чтобы жениться на медсестре. Во всяком случае, помолвка расторгнута. А я-то тешил себя надеждой сыграть роль Провидения для двух достойных молодых людей! — с пафосом добавил Уимзи.

— Бедняга, не повезло тебе. Зато для девушки все хорошо кончилось. Нет, это слишком! Опять звонят! Какого дьявола? У них там что, потоп в Ярде? Артобстрел в три часа ночи? И кто только соглашается работать в полиции? Да, слушаю. Что? О Господи! Хорошо, приеду. Вот и все, Питер.

— Всё? Что все?

— Самоубийство. Удавилась простыней. Мне надо ехать.

— Я с тобой.

 * * *

— Если Зло когда-либо принимало человеческий облик, то вот оно, перед нами, — негромко сказал Паркер, глядя на застывшее тело Мэри Уиттейкер, ее распухшее лицо и глубокую красную борозду на шее.

Уимзи скорчился на стуле и ничего не ответил. Его бил озноб и мучила тошнота. Было невыносимо слушать, как Паркер и начальник тюрьмы отдают распоряжения, обсуждают происшедшее. Казалось, это никогда не кончится, их голоса будут звучать вечно.

Когда они собрались уходить, пробило шесть часов. Лорд Питер с содроганием подумал, что если бы Мэри Уиттейкер дождалась ужасного черного флага, поднятого в ее честь, то ударов было бы восемь.

Наконец ворота с лязгом захлопнулись за ними. Снаружи царил адский холод, с небес лило. Июньское солнце давно взошло, но друзей окружала какая-то призрачная мгла. Одинокий бледный луч с трудом пробивался сквозь нее, еле освещая опустевшие улицы.

— Боже, что это? — с трудом выговорил Уимзи. — Конец света?

— Да нет, — ответил Паркер. — Солнечное затмение.