Аймал — младший сын Султана. В свои двенадцать лет он уже работает по двенадцать часов в сутки. Его будят на рассвете каждый день, семь дней в неделю. Он сопротивляется и натягивает на себя одеяло, пока Лейла или мать не заставляют его подняться. Он моет бледное лицо, одевается, ест пальцами яичницу, макая в желток кусочки хлеба, и пьет чай.

В восемь часов утра Аймал отпирает маленький киоск в темном фойе одной кабульской гостиницы. Здесь он торгует шоколадом, печеньем, лимонадом и жвачкой. Аймал считает деньги и мается от скуки. Про себя он давно окрестил магазинчик «комнатой тоски». Каждый день, отпирая дверь, он чувствует, как у него сжимается сердце, а к горлу подступает комок. Здесь ему придется сидеть до восьми вечера, пока не заберут домой. В это время на дворе уже темно, он ужинает, а потом остается только идти на боковую.

Перед дверью его магазинчика три больших корыта. Так служащие гостиницы пытаются собирать воду, капающую с потолка, но все усилия напрасны. Сколько корыт бы они не выставили, перед дверями Аймала всегда натекает большая лужа, и люди обходят стороной и корыта, и магазинчик. В фойе часто сумрачно, как в пещере. Днем свет из окон не проникает во все темные углы, несмотря на раздвинутые занавески. Вечером, если дают электричество, включаются лампы на потолке. А бывает, что и не дают. Тогда остаются только большие газовые светильники на столе у регистратора.

В 1960-е годы, когда гостиницу только построили, она считались самой современной в Кабуле. В то время по фойе сновали мужчины в элегантных костюмах и модно стриженые женщины в мини-юбках. Звучала западная музыка, подавали алкоголь. Здесь бывал даже король — принимал участие в важных встречах или просто заглядывал пообедать.

Шестидесятые и семидесятые остались самым либеральным периодом в истории Афганистана. Сначала под управлением жизнелюба Захир Шаха, а потом его двоюродного брата Дауда, который хотя и закрутил гайки и набил тюрьмы политзаключенными, в остальном всячески поддерживал модернизацию и западный образ жизни. В здании гостиницы расположились бары и ночные клубы. Потом жизнь в стране покатилась под откос, и то же самое произошло с гостиницей. За время гражданской войны она почти превратилась в руины. Стены комнат, выходящих в город, изрешетили пули, балконы обрушились от взрывов гранат, ракеты продырявили крышу.

Когда к власти пришли талибы, все ремонтные работы прекратились. Гостиница находилась в плачевном состоянии, да и особой потребности в разбомбленных номерах не наблюдалось. Управлявшие странной муллы не были заинтересованы в развитии туризма, напротив, они стремились по возможности ограничить въезд иностранцев в страну. С годами потолки в гостинице стали обрушиваться, полуобвалившиеся перекрытия с трудом поддерживали покосившиеся стены.

С установлением в Кабуле нового режима рабочие снова принялись латать дыры в стенах и вставлять стекла. Аймал нередко стоит и смотрит, как они чинят крышу, или наблюдает за отчаянными попытками электриков запустить генератор, обеспечивающий питание микрофонов и громкоговорителей для очередной важной встречи. Фойе заменяет Аймалу площадку для игр. Здесь он скользит по мокрому полу, ходит туда-сюда. Но на этом его развлечения заканчиваются. Ужасающе тоскливо. Ужасающе одиноко.

Время от времени он болтает с кем-нибудь, кого встречает в этом унылом месте. С уборщиками, регистраторами, швейцарами, охранниками, какими-нибудь случайным постояльцем и владельцами соседних киосков. С покупателями у них не густо. За одним из прилавков стоит продавец традиционных афганских украшений. Он тоже по целым дням мается от скуки. Особого спроса на украшения среди постояльцев гостиницы не наблюдается. Другой торгует сувенирами, но заламывает такие цены, что люди, едва взглянув на них, уходят и больше не возвращаются.

Окна многих киосков покрыты толстым слоем пыли либо прячутся за кусками картона или занавесками. На одной разбитой вывеске написано: «Ариана эйрлайнз». Так называется афганская национальная авиакомпания. Когда-то она владела большим парком самолетов. Пассажиров обслуживали элегантные стюардессы, у которых можно было заказать и виски, и коньяк. Много самолетов сбили во время гражданской войны, остальные разбомбили американцы, когда охотились на Усаму Бен Ладена и муллу Омара. Единственный уцелевший самолет в роковой день 11 сентября находился в аэропорту Нью-Дели. С этого-то лайнера, по-прежнему курсирующего по маршруту Кабул — Нью — Дели, и должно начаться возрождение «Арианы». Но чтобы вновь открылась контора в гостинице, одного маршрута мало.

В противоположном конце фойе находится дверь в ресторан, где самые вежливые официанты Кабула подают самую отвратительную в городе еду. Они как будто стараются хоть как-то сгладить неприятные ощущения от безвкусного риса, пересушенной курятины и водянистой моркови.

Посреди фойе выделяется небольшое огороженное пространство в несколько квадратных метров — зеленый ковер, окруженный низкими деревянными перегородками. Это неизменное место встречи постояльцев и министров, охранников и официантов. Все они регулярно склоняются здесь ниц бок о бок на маленьких ковриках, покрывающих большой зеленый. В молитве все равны. Есть также просторная молельная комната в подвале, но большинство довольствуется парой минут на зеленом ковре, которые удается урвать между совещаниями.

Еще в фойе стоит шаткий столик, на котором громоздится вечно работающий телевизор. Хотя он и находится прямо напротив киоска Аймала, мальчик почти никогда его не смотрит. По единственному афганскому телеканалу «Кабул ТВ» редко увидишь что-нибудь интересное. Транслируют по большей части религиозные программы, какие-нибудь длинные ток-шоу, выпуски новостей, а чаще всего просто показывают афганские пейзажи под аккомпанемент афганской народной музыки. На канале разрешено работать женщинам-дикторам, но танцовщиц и певиц в эфир по-прежнему не пускают. Руководство утверждает, что народ к этому еще не готов. Иногда показывают чешские и польские мультфильмы. Тогда Аймал стремглав несется к экрану, но очень часто его ждет разочарование: большую часть мультиков он уже видел.

На улице находится бассейн, когда-то — гордость гостиницы. Одним прекрасным днем его открыли с большой помпой и при стечении народа. История закончилась довольно печально. Вскоре вода в бассейне побурела — никто не догадался установить очистительную систему. Когда вода окончательно загнила, бассейн закрыли. Люди жаловались, что после купания на коже выступают зудящие водянистые волдыри, были случаи и других кожных болезней. Ходили слухи, что кто-то даже умер. Воду откачали, и больше бассейном никто никогда не пользовался.

Теперь светло-голубое кафельное дно покрывает толстый слой пыли, а высохшие кусты роз, высаженные по краям бассейна, тщетно пытаются скрыть неудачное начинание от глаз прохожих. Тут же рядом находится столь же заброшенный теннисный корт. В телефонном справочнике гостиницы по-прежнему можно найти номер тренера. Но если ему повезло, он должен был подыскать себе другую работу. В первую после падения Талибана весну, когда новая жизнь только-только начинается, его услуги спросом пока не пользуются.

Аймал проводит свои дни в бесцельных блужданиях между магазином, рестораном и залами для совещаний. Он человек ответственный и всегда поглядывает одним глазом, не появился ли у его киоска какого-нибудь потенциальный покупатель. Было время, когда гостиница кишела людьми и товары в буквальном смысле слова сметали с полок. Когда талибы бежали из города, гостиницу заполонили журналисты. Журналисты, которые месяцами питались гнилым рисом и запивали его зеленым чаем — обычный рацион боевиков Северного альянса, — дорвались до контрабандных пакистанских шоколадок «Баунти» и «Сникерс», продававшихся в киоске Аймала. Они покупали воду по цене тридцать крон (около 132 рублей) за бутылку, творожный сыр по девяносто крон (около 396 рублей) за коробку и банку оливок, хотя каждая оливка стоила целое состояние.

Журналистов цены не волновали: они только что одолели Талибан и завоевали Кабул. Мужчины были грязные и бородатые, что твои партизаны, и даже женщины носили мужскую одежду и высокие, замызганные грязью сапоги. Попадалось много светловолосых с розовой кожей.

Аймал иногда тайком пробирался на крышу и наблюдал, как репортеры говорят в микрофон перед большими камерами. Уже помытые и причесанные и ничуть не похожие на партизан. По фойе слонялись весельчаки, которые были не прочь пошутить и поболтать с мальчиком. Аймал успел хорошо выучить английский в Пакистане, где в качестве беженца прожил большую часть жизни.

Тогда никто не интересовался, почему он не ходит в школу. Все равно школы были закрыты. Он считал доллары, нажимал кнопки калькулятора и мечтал стать крупным предпринимателем. Тогда с ним был Фазиль, и оба мальчика, раскрыв от удивления глаза, наблюдали за наводнившим гостиницу странным народом, не забывая подсчитать прибыль. Но не прошло и пары недель, как журналисты исчезли. Долго ли выдержишь в номере без воды, электричества или даже окон? Да и война закончилась, статьи были напечатаны, и Афганистан больше никого не интересовал.

Только уехали журналисты, как гостиницу заполнили министры нового афганского правительства, их секретари и помощники. Диваны в фойе оккупировали смуглые пуштуны в кандагарских тюрбанах, вернувшиеся домой афганцы-эмигранты в костюмах с иголочки и свежевыбритые полевые командиры. Гостиница стала приютом для тех из новых правителей Афганистана, которым негде было остановиться в Кабуле. Большинство из них никогда не пробовали «Баунти», а воду пили из фонтанчика. Им в голову не приходило спускать деньги на импортную продукцию Аймала. Их не прельщали ни итальянские оливки, ни «Витабикс», ни французский творожный сыр «Кири» с истекшим сроком годности.

Иногда в Афганистан и в гостиницу опять случайно заносит какого-нибудь из давешних журналистов. Увидев Мансура, они интересуются:

— Ты еще здесь? А почему не в школе?

— Я хожу во вторую смену, — отвечает он, если дело происходит утром. А если его застают после обеда, говорит: — Я работаю после школы.

Ему стыдно признаться, что он не ходит в школу, будто последний бродяжка. Ведь Аймал — мальчик из богатой семьи. Его отец — состоятельный книготорговец, страстный любитель книг, мечтающий создать собственную книжную империю. Только вот он никому, кроме сыновей, не доверяет управлять своими магазинами. Когда после мусульманского Нового года в Кабуле открылись школы, отец не стал посылать сыновей учиться. Аймал настаивал, но отец сказал, как отрезал: «Ты будешь коммерсантом, а этому лучше всего можно научиться в магазине».

С каждым днем Аймал все больше чахнет и вянет. Его лицо приобрело землянистый цвет. Ребенок начал сутулиться, движения стали вялыми и безжизненными. Его прозвали «грустный мальчик». Дома он скандалит и дерется с братьями: это единственная возможность дать выход энергии. Аймал завидует своему двоюродному брату Фазилю, который поступил в финансируемую французским правительством школу Эстеклал. Как-то Фазиль приходил в гости и показывал свои тетради, ручку, линейку, остро заточенные карандаши. Штаны у него были все в грязи, и он рассказывал столько интересного!

«Нищий сирота Фазиль учится в школе, — пожаловался Аймал старшему брату Мансуру. А я, чей отец читал все книги на свете, должен работать по двенадцать часов в день. Вместо того чтобы гулять, играть в футбол, общаться с друзьями, я торчу в этом магазине», — возмущался он.

Мансур был согласен с братом, и ему не нравилось, что тот целыми днями простаивает за прилавком. И он тоже просил Султана отправить младшего в школу.

«Потом, — сказал отец. — Потом. Пока мы все должны как следует потрудиться. Мы закладываем основание для нашей будущей империи».

Что было делать Аймалу? Сбежать из дома? Отказаться вставать по утрам?

Когда отца нет поблизости, Аймал отваживается покинуть фойе. Он запирает магазин и уходит погулять на парковочную площадку. Может, ему попадется кто-нибудь, с кем можно поболтать или погонять камешек вместе. Как-то раз на этой парковке он познакомился с добровольцем из Англии. Тот неожиданно обнаружил свою машину, угнанную еще во время правления Талибана. Оказалось, что теперь на ней разъезжает некий министр, уверяющий, что приобрел ее абсолютно законным образом. Англичанин время от времени заглядывал в магазин Аймала. Мальчик каждый раз справлялся, как продвигается дело с машиной.

«Не видать мне машины как своих ушей, — отвечал англичанин. — Новые бандиты пришли на смену старым!».

Редко когда встречается нечто из ряда вон выходящее, нарушающее повседневную рутину. Тогда в фойе набивается народ и Аймал больше не слышит эха своих шагов, когда выбирается в туалет. Так было, когда убили министра авиатранспорта. Подобно другим иногородним министрам, Абдурахман жил в гостинице. Во время заседания ООН, на котором должны были назначить новое правительство Афганистана, у него нашлось достаточно сторонников, поддержавших его кандидатуру на пост министра. Противники же утверждали, что он обыкновенный плейбой и мошенник.

Трагедия разразилась, когда тысячи ходжей — паломников в Мекку — стали жертвами турагентства, продавшего билеты на несуществующий самолет: «Ариана» организовала чартерный рейс до Мекки, однако мест катастрофически не хватало.

Вдруг паломники увидели, как из ангара выкатился принадлежащий «Ариане» большой самолет, и кинулись к нему занимать места. Но самолет направлялся отнюдь не в Мекку, нет, на нем министр авиатранспорта должен быть лететь в Нью-Дели. Одетых в белое ходжей никто и не собирался пускать на борт. Разъяренные паломники избили стюардов и ворвались в салон. Там они увидели вольготно устроившегося министра в компании нескольких помощников. Паломники вытащили его в проход и забили до смерти.

Аймал услышал о случившемся одним из первых. Фойе бурлило, народ волновался, всем хотелось знать подробности.

«Министр убит паломниками? Кто за этим стоит?»

Аймал навострил уши. Одна конспирологическая теория сменила другую.

«Может быть, это начало вооруженного воспоминания? Межэтнических разборок? Таджики хотят перебить пуштунов? Может быть, это чья-то месть? Или просто паломников довели до отчаяния?»

В одночасье в фойе стало еще мрачнее. Гул голосов, серьезные лица, взволнованные лица — от всего этого Аймалу захотелось плакать.

Он вернулся в свою комнату тоски. Уселся за стол. Съел «Сникерс». Оставалось еще четыре часа до окончания рабочего дня.

Пришел уборщик, подмел пол, выкинул мусор.

— Ты сегодня такой грустный, Аймал.

— Джигар хун, — сказал Аймал. Этот оборот, в переводе с персидского означающий «мое сердце истекает кровью», используется для выражения глубокой скорби.

— Ты был с ним знаком? — спросил уборщик.

— С кем?

— С министром.

— Нет, — ответил Аймал. — Хотя да, немного.

Лучше уж пусть его сердце истекает кровью из-за несчастного министра, а не от тоски по собственному загубленному детству.