Первый крик донесся, когда Куинси подошла к террасе на задах дома. Он рванулся из леса и налетел на нее, когда она поднималась по шатким деревянным ступеням. Куинси обернулась, слишком удивленная, чтобы испугаться.
Страх придет позже.
Она вгляделась в мрачный лес за домом, переводя взгляд с дерева на дерево, будто одно из них могло закричать. Но она уже поняла, чей это голос.
Жанель.
В этом Куинси была уверена.
Потом в лесу раздался еще один вопль. Дольше и пронзительнее первого, он треснул, как гром, вспоров ночное небо. Достаточно громкий, чтобы спугнуть сову, притаившуюся наверху соседнего дерева. Птица скользнула над террасой, громко хлопая крыльями, и исчезла за крышей дома. К шуму, поднятому ее отступлением, прибавился еще один звук, становившийся все ближе и ближе.
Шаги. Громкие шаги.
Мгновение спустя из леса выскочил Крейг. Он смотрел перед собой пустыми глазами, в его движениях сквозила какая-то безумная суетливость. На нем опять были рубашка и брюки, но Куинси заметила расстегнутую ширинку и болтавшийся пояс, громко хлопавший при ходьбе.
– Беги, Куинси! – Он неистово рванулся вперед и тут же споткнулся. – Бежим!
К этому моменту он уже ступил на дощатый настил и помчался дальше, на ходу схватив ее и потащив за собой. Но Куинси вырвала руку. Она никуда не пойдет. По крайней мере, до тех пор, пока с ними не будет Жанель.
– Жанель? – закричала она.
Ее голос эхом разнесся по округе, отскакивая от деревьев, порождая все и новые новые оклики, – каждый следующий слабее предыдущего. В ответ раздался еще один крик. Услышав его, Крейг взвизгнул и дернулся, будто пытаясь стряхнуть что-то со спины.
– Бежим! – опять заорал он Куинси.
Но четвертый вопль толкнул ее вперед, на верхнюю ступеньку лестницы террасы, край которой оказался под носками ее туфель. Крейг за ее спиной пытался пробиться в дом, расталкивая остальных, преграждавших ему путь.
– Что это было? – спросила Эйми. Ее голос был пронизан страхом.
– А где Жанель? – спросила Бетц.
– Мертва! – заорал Крейг. – Она мертва!
Но Жанель была жива. Куинси по-прежнему слышала в ночи ее сбивчивое, свистящее дыхание. Из лесу донеслись шаги, неуверенные и мягкие, словно бы кошачьи. Жанель появилась внезапно, материализовавшись на опушке леса за домом, будто один из ее индейских призраков. Она едва держалась на ногах, и лишь инстинкт по-прежнему удерживал ее в вертикальном положении. На платье распустились три темно-красных цветка: на плече, груди и животе.
Руки она с силой прижимала к шее, одну поверх другой. Из-под ее пальцев струилась кровь – низвергавшийся на грудь пурпурный водопад.
И в этот момент обрушился страх.
Неистовый ужас, от которого сжимается все внутри, а тело не в состоянии сдвинуться с места. Все застыли у задней двери, как вкопанные.
Одна лишь Куинси, гонимая страхом вперед, смогла сойти с настила на траву, уже слегка прихваченную инеем. Он захрустел под ее под ее ногами, когда она направилась к Жанель. Туфли тут же пропитались ледяной влагой.
Она подбежала к подруге и подхватила в тот самый момент, когда та стала заваливаться вперед. Руки Жанель соскользнули с шеи, обнажив широкую, зияющую рану. Оттуда потоком хлынула горячая, липкая кровь, заливая белое платье Куинси.
Куинси закрыла дыру руками, и ее ладони защекотала пульсирующая алая жидкость. Потом тело Жанель обмякло, она всем своим весом обрушилась на Куинси, сбив ее на колени. Мгновение спустя та уже сидела на траве, а Жанель тряпичной куклой лежала у нее на коленях, задыхаясь и глядя широко распахнутыми глазами, в которых застыл ужас.
– Помогите! – закричала Куинси, хотя и знала, что Жанель уже не помочь. – Помогите! Пожалуйста!
Остальные все так же стояли на террасе. Эйми обвилась вокруг Родни, подол ее ночной рубашки хлопал на ветру. Бетц, сама того не сознавая, стала всхлипывать, то громче, то тише. На них с Жанель смотрел один лишь Крейг. Куинси чувствовала себя так, словно он заглядывает ей в самую душу. Словно ему известны все ее ужасные секреты.
Она смотрела на него и видела в его глазах новый сполох страха.
– Куинси! Беги!
Но она не могла. Не могла, когда у нее на руках умирала Жанель. И не смогла, когда почувствовала, что рядом появился кто-то еще. Нечто мерзкое и отвратительное, сочащееся злобой. Не успела она повернуться и посмотреть, как он уже набросился на нее, запустил в волосы пальцы, схватил и резко рванул на себя. По телу ринулась боль, ее силой развернули, она увидела то же, что и другие.
Смутная фигура.
Занесенный нож.
Серебристая вспышка.
С головокружительной скоростью, почти одновременно, последовали три удара. Плечо дважды пронзили две стрелы обжигающей боли. Прорвали кожу и мышцы. Царапнули по кости.
Куинси не закричала. Было слишком больно. Из нее кричала ее невыносимая му́ка.
Она повалилась набок, Жанель скатилась с ее колен. Они лежали рядом на земле, Куинси смотрела в помертвевшие глаза подруги. На траву между ними лилась кровь, растопляя иней. От нее шел пар.
Он по-прежнему был рядом. Куинси слышала его ровное дыхание. К волосам опять прикоснулась рука. Но на этот раз не дернула, а погладила.
– Ну ничего, ничего, – произнес он.
Куинси видела его лишь краем глаза, все такой же смутной тенью, ожидая еще одного, последнего удара ножа. Но он двинулся дальше.
Мимо нее.
Мимо того, что когда-то было Жанелью.
К «Сосновому коттеджу».
Это было последнее, что видела Куинси, перед тем как ее без остатка затопили боль, страх и тоска. Взор заволокло черными тучами, закрывшими собой весь мир. Она закрыла глаза, приветствуя забвение, и отдалась во власть тьмы.
37
Джона умоляет позволить ему пойти со мной в квартиру, но я ему не разрешаю. Он говорит, что это опасно, и это действительно так. Вместе с тем, его присутствие только еще больше осложнит ситуацию. Этот вопрос должны решить я и Сэм.
Или Тина.
Или кто она там, мать ее.
Я переступаю порог, снова соблюдая осторожность. И снова надеюсь, что ее нет.
Но она здесь. В прихожей я слышу, как в ванной льется вода. Сэм стоит под душем. Я подхожу к двери, замираю и стою так до тех пор, пока не начинаю что-то слышать. Кашель. Она прочищает измученное сигаретным дымом горло. Вода продолжает литься.
Я бросаюсь в ее комнату, где в углу все так же прислонился к стенке рюкзак. Открыть его я не могу, у меня слишком дрожат руки.
Я делаю несколько глубоких вдохов, отчаянно жаждая «Ксанакса», хотя и знаю, что мне нужна ясная голова. Но моя зависимость все же побеждает и выталкивает меня на кухню, чтобы я бросила в рот одну таблетку. Затем я хватаю бутылку виноградной газировки и пью до тех пор, пока она не проскальзывает по пищеводу вниз.
Вооружившись должным образом, я возвращаюсь в комнату Сэм. Теперь мои руки мне подчиняются, и рюкзак легко открывается. Я копаюсь в нем, вытаскиваю ворованную одежду, черные футболки, поношенные лифчики и трусы. Потом появляется бутылка бурбона – новая, даже еще не откупоренная. Она с глухим стуком падает на пол и катится к моим коленям.
Наконец я нащупываю то, что спрятано на самом дне. Щетка для волос, дезодорант, пустой пузырек из-под лекарств. Смотрю на этикетку. «Золпидем». Не «Анитрофилин».
Нахожу «Айфон», позаимствованный Сэм из моего потайного ящичка. Тот самый, что я украла в кафе. Он выключен, скорее всего, сел аккумулятор.
В самом низу пальцы натыкаются на холодные глянцевые страницы. Журнал.
Я выдергиваю его, переворачиваю и смотрю на обложку. Номер «Тайм», потрепанный, со скрепленными степлером страницами, которые вот-вот отвалятся. На обложке ветхий мотель, окруженный полицейскими машинами и небольшими сосенками, увитыми испанским мхом. Заголовок, выбитый красными буквами поперек шиферно-серого неба, гласит: Ужас в отеле.
Тот самый номер «Тайм», который я жадно читала в детстве, трясясь под одеялом, со страхом ожидая кошмарных снов. Я быстро листаю страницы и нахожу ту, которая в детстве так меня пугала. Это еще одна фотография, сделанная в номере мотеля. В открытую дверь виднеется белое пятно – прикрытая простыней жертва.
Рядом с ней узкой колонкой начинается текст:
Сначала ты думаешь, что такое случается только в кино. Что в реальной жизни быть не может. И уж в любом случае не с тобой. Но это случилось. Сначала в студенческом женском клубе в Индиане. Потом в мотеле во Флориде.
Отрывок отзывается в моей голове чем-то знакомым. Как поцелуй дежавю. Не из детства, хотя я тогда наверняка его читала. Это недавнее воспоминание.
Точно те же слова сказала мне Сэм в первую ночь своего пребывания здесь. Разговор по душам. Бутылка бурбона, переходящая из рук в руки. Ее искренний монолог о событиях в «Найтлайт Инн».
На самом деле оказавшийся куском дерьма, слово в слово содранным с журнальной статьи.
Я запихиваю вещи Сэм обратно в рюкзак. Все, кроме журнала, способного стать оружием против нее, и украденного «Айфона», который можно использовать против меня.
Журнал скатываю в трубочку и зажимаю под мышкой, телефон сую за пазуху и фиксирую лямкой лифчика.
Убедившись, что комната выглядит так же, как раньше, я бегу на кухню, хватаю виноградную газировку и сажусь за ноутбук. Открываю его рывком, захожу на «Ютьюб» и вбиваю в поисковой строке «Интервью с Самантой Бойд». В ответ получаю сразу несколько ссылок на различные версии единственного интервью, которое Сэм дала тележурналистам. Все они выложены фриками, которые ведут сайты о реальных убийствах.
На экране та же ведущая, которая когда-то подсунула мне под дверь бумажку, пахнущую духами «Шанель». Выражение лица доброжелательное – маска беспристрастности. Если ее что-то и выдает, то только глаза. Черные и алчные. Как у акулы.
Молодая женщина, которой она задает вопросы, сидит спиной к камере, не попадая полностью в кадр. Зрителю виден только ее силуэт. Девушка, едва вышедшая из подросткового возраста. Изображение размыто, чтобы ее нельзя было узнать.
– Саманта, – спрашивает ведущая, – вы помните, что случилось с вами той ночью?
– Конечно помню.
Этот голос. Он звучит совсем не так, как у той Сэм, которую я знаю. У Сэм, которая сейчас дает интервью, он не такой звонкий, дикция не такая четкая.
– Вы часто об этом думаете?
– Очень, – отвечает сидящая в студии Сэм, – я думаю о нем постоянно.
– Вы имеете в виду Келвина Уитмера? Мешочника?
Темный силуэт экранной Сэм кивает и говорит:
– Знаете, я до сих пор вижу его перед собой. Когда закрываю глаза. Он вырезал в мешке отверстия для глаз. Плюс маленькую дырочку над носом, чтобы дышать. Никогда не забуду, как от его дыхания подрагивала ткань. У него на шее была проволока, фиксировавшая мешок.
Эти слова она тоже украла. Произнесла их при мне, будто в первый раз.
Я возвращаюсь в начало ролика. Когда мисс «Шанель № 5» вперивает в экранную Сэм взгляд своих акульих глаз, у меня начинает кружиться голова.
– Саманта, вы помните, что случилось с вами той ночью?
Я моргаю, на глаза вдруг наваливается усталость.
– Конечно, помню.
Голоса в компьютере отдаляются и теряют внятность.
– Вы часто об этом думаете?
Тело цепенеет. По ладоням и вверх по рукам бегут огненные мурашки.
– Я думаю о нем постоянно.
Крышка ноутбука двоится в глазах, лицо ведущей расплывается все больше. Отведя в сторону взгляд, я вижу вместо кухни лишь мутные цветные полосы. Потом смотрю на виноградную газировку, приобретшую ядовито-лиловый, как костюм Вилли Вонки, цвет. Мои руки одеревенели, и я не могу взять бутылку, поэтому толкаю ее локтем, встряхивая осадок. Отливая голубым сиянием, на дне кружат крошки «Ксанакса».
За спиной раздается голос.
– Я знала, что тебе захочется пить.
Я поворачиваюсь. Она стоит на кухне, полностью одетая, без малейших следов влаги на теле и голове. Где-то далеко-далеко все еще шумит душ, так же тихо, как и струящийся из динамиков ноутбука голос экранной Сэм. Это была приманка. Ловушка.
– Чт…
Я не могу говорить. Язык отяжелел и рыбой трепещет во рту.
– Тссс… – говорит она.
Потом превращается в размытую тень, точно такую же, как ее двойник на экране моего ноутбука. Экранная Сэм возвращается к жизни. Вот только это не Сэм. И скрыть это не могут даже таблетки, буйствующие сейчас в недрах моей нервной системы. Момент истины. Последний на ближайшее будущее.
Может быть, даже навсегда.
– Тина, – говорю я, – Тина Стоун.
Непослушный язык едва ворочается во рту.
Она делает в мою сторону шаг. Я в ответ тянусь к держателю ножей на кухонной стойке. Рука движется медленно-медленно. Я хватаю самый большой нож. В моей руке он весит несколько десятков килограмм.
Я подаюсь вперед, но мои бесполезные ноги превратились в два тяжеленных камня. Мне удается один раз слабо махнуть ножом, а потом он выскальзывает из пальцев, болтающихся, словно макаронины. Кухня опрокидывается, хотя я и понимаю, что на самом деле опрокидываюсь я, заваливаясь набок. Когда череп врезается в пол, свет в глазах меркнет.