Жанель решила, что хочет исследовать окрестности, прекрасно понимая, что никто не откажет в просьбе имениннице. Так что они отправились в путь и углубились в лес, подступавший вплотную к дощатому настилу на задах дома.

Крейг, бывший бойскаут, вел отряд вперед с решимостью, граничившей с глупостью. Он единственный взял с собой подходящую обувь – высокие туристические ботинки с толстыми носками, натянутыми на его жилистые ноги в виде защитной меры против клещей. В руках у него был нелепо длинный посох, ритмично постукивавший о землю.

Куинси и Жанель, куда менее серьезные, шагали сразу за ним. В джинсах, полосатых свитерах и непрактичных кедах, они прокладывали себе путь, ступая по толстому ковру опавшей листвы. Сверху тоже падали листья, вечернее солнце сияло сквозь их хрупкие, тонкие силуэты, пока они кружились, вертелись и вращались в воздухе. Словно падающие звезды всех оттенков красного, оранжевого и желтого.

Жанель схватила на лету листик и заткнула себе за ухо, его яростная рыжина сверкала в ее золотисто-каштановых волосах.

– Я требую, чтобы меня щелкнули, – сказала она.

Куинси подчинилась, дважды нажала на спусковую кнопку затвора, потом повернулась и сфотографировала Бетц, которая устало тащилась с тем же измученным видом, с которым не могла расстаться весь день. Для нее эта поездка была не столько подарком, сколько тяжким бременем. Днями, которые надо было как-то перетерпеть.

– Улыбочку! – приказала Куинси.

– Вот когда этот поход закончится, тогда и буду улыбаться, – хмуро бросила Бетц.

Куинси все равно ее сфотографировала, а потом переключилась на Эйми и Родни, которые шли бок о бок, чуть не соприкасаясь бедрами. Поскольку они никогда не были не вместе, все давно стали называть эту пару Рэймди.

На Эйми была фланелевая рубашка Родни, рукава которой оказались ей настолько длинны, что скрывали собой даже пальцы. Рядом с ней Родни своей небритой физиономией и торчавшим из-под выреза футболки кустом волос на груди напоминал медведя гризли. Увидев Куинси, они прижались друг к другу и скорчили рожицы.

– Готово! – воскликнула та. – Вот она, любовь на камеру.

– Эй, ребята, что вы там застряли? – крикнул им Крейг, когда они стали взбираться вверх по пологому склону.

От опавшей листвы земля стала скользкой, поэтому Жанель и Куинси взялись за руки, по очереди помогая друг другу карабкаться вверх.

– Нет, я серьезно, нам надо держаться вместе, – произнесла Жанель с важностью экскурсовода, – в здешних лесах водятся духи.

– Чушь, – ответил Родни.

– Это правда. Сотни лет назад здесь жило индейское племя. А потом пришли белые мужчины и стерли его с лица земли. Их кровь на наших руках, ребята.

– Что-то я ее не вижу, – сказал Родни, насмешливо глядя на свои ладони.

– Веди себя прилично, – осадила его Эйми.

– Как бы там ни было, – сказала Жанель, – поговаривают, что духи этих индейцев скитаются по лесам, готовые убить каждого белого, который попадется им на пути. Так что будь осторожен, Родни.

– Почему я?

– Потому что Крейг справится с любым духом, индейским и каким угодно другим, – сказала Куинси.

– А как насчет тебя?

– Я же сказала, их убили белые мужчины, – ответила Жанель, – а мы женщины, и к нам они претензий не имеют.

– Несколько человек действительно здесь умерли.

Это сказала Бетц. Спокойная, наблюдательная Бетц. А потом посмотрела на всех своими огромными, немного жутковатыми глазами.

– Об этом мне рассказал парень, с которым я хожу на зарубежную литературу, – добавила она. – В прошлом году в здешних лесах убили двух туристов. Парня и девушку. Прямо в палатке зарезали насмерть.

– А того, кто это сделал, нашли? – спросила Эйми, теснее прижимаясь к Родни.

Бетц покачала головой:

– Насколько я знаю, нет.

Пока они не добрались до вершины холма, никто больше не проронил ни слова. Даже шелест сухих листьев под ногами, казалось, стал тише, дав им возможность подсознательно прислушиваться к другим звукам. Куинси чувствовала, что в этой мягкой, необычной тишине они не одни. Она понимала, что это глупость, всего-навсего побочный продукт рассказа Бетц, но все равно не могла избавиться от ощущения, что в лесу кроме них есть кто-то еще. Где-то поблизости. Стоит и наблюдает.

Рядом, в нескольких шагах от них, хрустнула ветка. От этого звука Куинси слегка взвизгнула, что тут же породило цепную реакцию – вслед за ней одновременно вскрикнули Жанель, Бетц и Эйми.

Родни, в отличие от них, засмеялся.

– Боже мой, – произнес он, – какие мы нервные.

Он потом показал на возмутительницу спокойствия – обыкновенную белку, хвост которой белым флагом реял над подлеском. Остальные тоже рассмеялись, даже Куинси, которая тотчас забыла о странной смутной тревоге, мучившей ее всего несколько мгновений назад.

На вершине холма они обнаружили большой каменный выступ с плоской вершиной шириной с двуспальную кровать. Ее поверхность испещряли десятки имен – в напоминание о ребятах, проделавших когда-то тот же путь, что и они. Родни подобрал острый камень и принялся выдавливать свое имя. Вокруг утеса во множестве валялись пивные банки и окурки, на длинной ветке соседнего деревца висел использованный презерватив, увидев который, Жанель и Куинси вскрикнули от омерзения.

– Вы с Крейгом могли бы устроиться тут, – прошептала Жанель, – контрацептивы, по крайней мере, вам обеспечены.

– Если мы действительно решим это сделать, – ответила Куинси, – то уж точно не на этой скале, где, судя по виду, вполне можно подхватить какую-нибудь заразу.

– Подожди, вы что же, еще ничего не решили?

– Я решила ничего не решать, – сказала Куинси, хотя на самом деле уже все было решено, так как она согласилась спать с Крэйгом в одной постели, – когда случится, тогда и случится.

– Лучше бы побыстрее, – сказала Жанель, – ведь Крейг, Куинни, мясо высшей категории и многие девушки наверняка умирают от желания его попробовать.

– Интересная метафора, – сухо ответила Куинси.

– Я только хотела посоветовать, чтобы ты не тянула до того момента, когда он утратит к тебе интерес.

Куинси бросила взгляд на Крейга, который забрался на скалу и вглядывался в горизонт. Его не интересовал просто секс, она была в этом уверена. Сначала они подружились – познакомились в первый же день в колледже и весь первый курс постепенно расцветал их флирт.

Встречаться они начали только в конце августа: они вернулись в кампус, отчетливо понимая, как сильно им все лето друг друга не хватало. Да, Куинси действительно чувствовала со стороны Крейга некоторое нетерпение в отношении секса, однако относила его на счет желания, но никак не затаенного разочарования, на которое намекала Жанель.

В этот момент стоявший на утесе Крейг заметил взгляд Куинси. Она подняла фотоаппарат и сказала:

– Улыбочку!

Он не просто улыбнулся, но и встал, упер руки в бока и выпятил грудь, как Супермен. Куинси засмеялась. Затвор камеры издал тихий щелчок.

– Хороший вид? – спросила она.

– Охрененный.

Крейг протянул руку, помог ей забраться на камень и встать рядом. Куинси даже не думала, что это так высоко: перед ними круто уходил вниз лес и тянулся так целую милю, пока не терялся в долине, утопавшей в тени. К ним присоединились остальные, и Жанель потребовала сделать еще один снимок.

– Групповой портрет! – сказала она. – Все вместе. Даже ты, Куинси.

Все шестеро тесно прижались друг к другу, и Куинси, как могла, вытянула вперед руку, чтобы все вошли в кадр. Сфотографировавшись, Куинси принялась изучать снимок с затейливой композицией. В этот момент она кое-что заметила. Далеко за их спинами, посреди долины, распласталось гигантское строение, серые стены которого едва можно было различить среди деревьев.

– Что это? – спросила Куинси, показывая на него.

– Без понятия, – пожала плечами Жанель.

Бетц, мудрая сова, знала ответ:

– Психиатрическая лечебница, – ответила она.

– О Боже, – сказала Эйми, – ты нарочно нас пугаешь?

– Просто сообщаю. Это больница для сумасшедших.

Куинси неотрывно смотрела на серое здание. От низкого ветра закачались деревья, и вся картина будто шевельнулась и задрожала, так что даже стены показались почти живыми. От больницы исходила какая-то тоска. Куинси явственно ощущала, как она струится по долине и далее вверх по лесу вплоть до их наблюдательного пункта на скале. Воображение нарисовало ей грозовую тучу, навсегда зависшую над больницей, – незримую, но явственно ощутимую.

Она уже собралась было сфотографировать здание, но остановила себя. Как-то не по себе было от мысли, что на ее аппарате будет храниться такой снимок.

Крейг стоял рядом с Куинси и смотрел на небо. Солнце скользнуло за деревья, и теперь его яркое сияние разливало по лесу тепло. Высокие стволы разрезали предвечерний свет на куски, их тени на лесной подстилке напоминали решетку.

– Пора возвращаться, – сказал он, – не стоит торчать здесь до наступления темноты.

– Ну да, тут ведь призраки индейцев, – заметила Жанель.

– И сумасшедшие люди, – добавила Куинси.

Им пришлось задержаться из-за Родни, которому просто необходимо было закончить свою мазню. Под своим именем он написал имя Эйми, соединил их плюсом и поместил их внутрь наспех нацарапанного сердца. И тогда они пошли обратно тем же путем. Им понадобилось совсем немного времени, чтобы выйти на ведущую к коттеджу широкую просеку – из-за того, что туда они шли в горку, дорога показалась длиннее. На самом деле, между «Сосновым коттеджем» и скалой с плоской вершиной было где-то полкилометра.

Несмотря на это, когда они вышли из леса, солнце уже окончательно село, окрасив дом розоватым осенним заревом. Из-под деревьев выползли тени и тихонько подкрались к выложенному из песчаника фундаменту. Крейг, все так же шагавший впереди, неожиданно остановился. Когда Куинси налетела на него сзади, он оттолкнул ее назад.

– Что за…

– Тсс! – цыкнул он, вглядываясь в полумрак, сгустившийся на террасе за домом.

Наконец Куинси увидела то же, что и он. Как и остальные. На террасе кто-то был. Приставив ладони к лицу с обеих сторон, он прильнул к стеклянной задней двери и пытался заглянуть внутрь.

– Эй! – крикнул Крейг и вышел вперед, сжимая свою палку будто оружие.

Человек у двери – теперь Крэйг увидел, что это мужчина, – в испуге оглянулся.

С виду он был их ровесник. Может, на пару лет старше. Определить точно было сложно, потому что глаза его закрывали очки, в которых умирал свет догорающей зари. Долговязый и худой, он прижимал свои длинные руки к бокам бежевого свитера с косами. На его правом плече была дырка, через которую проглядывала белая футболка. Зеленые вельветовые брюки совершенно вытерлись на коленях и были настолько велики, что ему приходилось придерживать их указательным пальцем, засунутым в петлю на поясе.

– Прошу прощения, если напугал вас.

В каждом его слове чувствовалась нерешительность, будто он не умел толком разговаривать. Он говорил по-английски, как иностранец, сухим, безжизненным языком, то и дело запинаясь. Куинси пыталась уловить акцент, но его не было.

– Я просто хотел посмотреть, нет ли кого в доме.

– Это, должно быть, мы, – ответил Крейг и сделал еще шаг вперед, произведя своей храбростью на Куинси впечатление, что, вероятно, и было его намерением.

– Здравствуйте, – произнес незнакомец и приветственно махнул свободной рукой.

– Вы заблудились? – спросила Жанель, снедаемая не столько страхом, сколько любопытством.

– Вроде того. В нескольких милях отсюда у меня сломалась машина. Я весь день бродил по окрестностям, пока не увидел дорогу сюда и не пришел, надеясь, что мне кто-нибудь поможет.

Жанель вышла вперед, оставив остальных стоять среди деревьев, и в три размашистых шага преодолела расстояние, отделявшее ее от террасы на задах дома. Незнакомец вздрогнул. В какой-то момент Куинси показалось, что он сейчас подпрыгнет, как перепуганный олень, и стрелой умчится в лес. Но он остался стоять совершенно неподвижно, в то время как Жанель окидывала взглядом копну взъерошенных темных волос, слегка крючковатый нос и изгиб губ, не лишенный некоторой сексуальности.

– Говоришь, весь день? – спросила она.

– Большую часть.

– Ты, наверное, устал.

– Немного.

– Тогда давай тусить с нами.

Жанель пожала ему свободную руку, в то время как указательный палец другой вертелся в петле на поясе брюк.

– Я Жанель, а это мои друзья. У меня сегодня день рождения.

– Поздравляю.

– Как тебя зовут?

– Джо. – Незнакомец кивнул головой и осторожно улыбнулся. – Джо Ханнен.

11

Я просыпаюсь в одиннадцатом часу. Та половина кровати, на которой спит Джефф, давно опустела, простыни на ощупь совершенно холодные. В коридоре задерживаюсь у гостевой комнаты. Хотя дверь в нее и открыта, я понимаю, что Сэм все еще тут: в углу все так же валяется ее рюкзак, а на тумбочке стоит бутылка, где осталось не больше двух сантиметров янтарной жидкости.

Из кухни доносится шум – закрываются ящички, гремят сковородки. Я обнаруживаю Сэм в белом фартуке, надетом поверх футболки с группой Sex Pistols и черных джинсов.

У меня трещит голова, не столько от бурбона, сколько от сюрреалистичной обстановки, в которой он был выпит. Хотя события минувшей ночи видятся, будто в тумане, мне без труда удается вспомнить неоднократные попытки Сэм заставить меня произнести Его имя. Я злюсь – одновременно на нее и на свою память.

Она все понимает. Это видно по извиняющейся улыбке, по чашке кофе, которую она чуть ли не силой сует мне в руки, и по теплому аромату черники, исходящему из духовки.

– Ты что-то печешь?

– Ага, – кивает она, – маффины с лимоном и черникой. Нашла рецепт в твоем блоге.

– Мне полагается восхититься?

– Может и нет, – отвечает Сэм, – но я надеялась, что ты так и сделаешь.

Втайне я действительно поражена. После смерти отца никто не делал для меня выпечку. Даже Джефф. Но вот теперь передо мной стоит Сэм, косясь на таймер духовки, ведущий обратный отсчет. Я тронута, пусть даже помимо своей воли.

Она вынимает кексы из духовки и сразу же, не давая им времени остыть, резким движением переворачивает противень. Кексы шлепаются на столешницу в облаке крошек и брызг черничного сиропа.

– Ну как у меня получается, учитель? – спрашивает Сэм, с надеждой глядя на меня.

Я откусываю кусочек, чтобы вынести вердикт. Немного суховато, значит, она недоложила масла. Также очень сильно не хватает сахара, из-за чего вкус ягод совсем не ощущается. Вместо лимона и черники чувствуется только вкус теста. Я запиваю маффин кофе. Слишком крепкий. Горький привкус на языке перетекает в слова, срывающиеся с моих губ.

– Нам надо поговорить. О том, что случилось ночью…

– Я вела себя как тварь, – говорит Сэм, – ты так душевно ко мне отнеслась, а я…

– Я никогда не говорю о «Сосновом коттедже». Это табу, ясно? Я смотрю в будущее и тебе советую то же.

– Поняла, – отвечает Сэм, – и мне хотелось бы как-то загладить вину, если ты, конечно, позволишь побыть здесь еще немного.

В ожидании моего ответа она делает глубокий вдох. Может, просто играет роль. Какая-то часть меня полагает: она уверена, что я разрешу ей остаться, как была уверена, что не позволю ей уйти ночью с рюкзаком на спине. Вот только я сама больше ни в чем не уверена.

– Мне лишь на день, самое большее на два, – продолжает она, не дождавшись ответа.

Я снова прихлебываю кофе, не столько ради вкуса, сколько ради кофеина.

– Скажи, зачем ты сюда приехала?

– Разве увидеть тебя – недостаточная причина?

– Должна бы быть достаточной, – говорю я. – Но она явно не единственная. Все эти твои осторожные вопросы к чему-то ведут.

Сэм подхватывает комковатый кекс, кладет обратно, смотрит, не застряли ли под ногтями крошки.

– Ты правда хочешь знать?

– Если ты собираешься здесь остаться, мне необходимо знать.

– Ну ладно. Снятие покровов. Больше никакой пурги.

Сэм набирает в грудь побольше воздуха, словно ребенок, собирающийся нырнуть под воду.

– Я приехала, потому что хотела посмотреть, злишься ли ты так же, как я.

– На Лайзу?

– Нет, – отвечает Сэм, – ты Последняя Девушка, я хотела знать, злит ли это тебя.

– Нет.

– Что – нет? Не злит? Или ты не Последняя Девушка?

– И то, и другое.

– Возможно, ты неправа.

– Для меня это в прошлом.

– Джеффу вчера вечером ты сказала совсем другое.

Значит, она все-таки слышала, как мы с ним ссорились в спальне. Может, только отдельные фразы. А может, и весь разговор. Но явно достаточно для того, чтобы уйти и искать пристанища в ночи.

– Я прекрасно знаю, что ты не оставила эту историю в прошлом, – говорит она, – как и я. И мы никогда не оставим ее в прошлом, если только не последуем за Лайзой Милнер. Нас надули, детка. Жизнь проглотила нас с потрохами, переварила, выпустила обратно в мир через свой задний проход, а все вокруг хотят, чтобы мы оставили все это в прошлом и сделали вид, что ничего не было.

– Но мы хотя бы выжили.

Сэм поднимает руку и на ее запястье мелькает татуировка.

– Ну конечно. И все в твоей жизни было абсолютно идеально, да?

– У меня все в порядке, – отвечаю я и внутренне сжимаюсь, потому что говорю, как моя мать.

Эта фраза для нее как кинжал, которым она обороняется от любых эмоций. «Я в порядке», – говорила она всем на похоронах отца. «Мы с Куинси в порядке». Будто наша жизнь за какой-то год не разбилась вдребезги.

– Заметно, – говорит Сэм.

– Что ты хочешь этим сказать?

Она вытаскивает из переднего кармана джинсов айфон и швыряет его на столешницу передо мной. Это движение воскрешает экран к жизни, и на нем появляется безошибочно узнаваемое изображение мужского члена.

– Рискну предположить, что это не Джефф, – говорит Сэм, – и телефон этот тоже не твой.

Я смотрю в противоположный угол кухни, кофе с кексом внезапно отзываются в желудке едким жжением. Запертый ящик – мой ящик – открыт. От замочной скважины в разные стороны расходятся темные царапины, как звездные лучи.

– Ты его взломала?

Сэм задирает вверх подбородок и самодовольно кивает головой.

– Одно из немногих моих сильных мест.

Я бросаюсь к открытому ящику, желая убедиться, что содержимое тайника на месте. Хватаю серебристую пудреницу, гляжу на себя в маленькое зеркальце. Какой же утомленный у меня вид.

– Я же сказала не трогать его, – говорю я, не столько рассерженная, сколько озадаченная.

– Расслабься, я никому ничего не скажу, – отвечает Сэм, – вот честно, это было такое облегчение – понять, что за всей этой хренотенью счастливой домохозяйки кроется что-то темное.

Мои щеки горят от стыда. Я отворачиваюсь и упираюсь ладонями в столешницу, чувствуя под ними крошки от кекса.

– Это совсем не то, что ты думаешь.

– Я тебя не осуждаю. Думаешь, я никогда не воровала? Да что угодно! Еду. Одежду. Сигареты. Когда ты беден, как я, чувство вины исчезает на удивление быстро.

Сэм сует руку в ящичек и извлекает из него украденный тюбик губной помады. Снимает колпачок, поворачивает, округляет губы и наносит на них красно-вишневый слой.

– Как думаешь, мне этот цвет подходит?

– К событиям в «Сосновом коттедже» это не имеет никакого отношения, – говорю я.

– Ну да, – отвечает Сэм, пробуя помаду на вкус. – Ты совершенно нормальный человек.

– Иди в жопу.

Она улыбается. Ее вишневая улыбка сверкает, как неоновая вывеска.

– Ну вот, я о чем тебе и говорю! Не держи в себе эмоции, Куинни, выпусти их наружу. Вот почему просила тебя произнести его имя, вот почему я взломала твой тайничок. Я хочу, чтобы ты разозлилась. Ты имеешь на ярость самое полное право. Не пытайся спрятать ее за сайтом, всеми этими тортами, кексами и пирогами. У тебя в жизни все наперекосяк. Как и у меня. И в том, чтобы это признать, нет ничего плохого. Мы дефектный товар, детка.

Я опять заглядываю в ящик, рассматриваю его содержимое, будто впервые, и вдруг понимаю, что Сэм права. Только женщина с серьезными проблемами станет воровать ложки, айфоны и серебряные пудреницы. Меня обволакивает стыд, легонько стискивая меня в своих объятиях. На деревянных ногах я иду мимо Сэм к шкафчику, где у меня хранится «Ксанакс», и вытряхиваю на ладонь таблетку.

– У тебя хватит запасов на весь класс?

Я тупо смотрю на нее отсутствующим взглядом. Все до единого нейроны мозга сосредоточены на одном: как ввести голубенькую пилюлю в организм.

– Я про «Ксанакс», – говорит Сэм, – поделись со мной.

Она хватает таблетку с моей ладони, но вместо того, чтобы сразу ее проглотить, разгрызает зубами, будто витамин Флинстоунов. Свою я употребляю обычным способом: гоню в желудок виноградной газировкой.

– Интересная схема, – говорит Сэм, проводя языком по зубам и слизывая оставшиеся на них гранулы.

Я отпиваю еще газировки.

– Ложечка сахара вдобавок. Песенка не врет.

– Главное, чтобы сработало, – отвечает Сэм и протягивает руку, – дай еще одну.

Я вытряхиваю ей на ладонь вторую таблетку.

Она остается лежать там, уютно устроившись, будто крохотное яйцо зарянки. Сэм смотрит на меня с удивлением.

– А ты добавку не берешь?

Это даже не вопрос.

Это вызов.

Вдруг у меня возникает ощущение, что мы воспроизводим вчерашнее. Опять стоим на кухне, Сэм опять наблюдает за мной, а я опять подсознательно хочу произвести на нее впечатление.

– Конечно, – отвечаю я.

Я выпиваю еще одну таблетку, за которой следует еще несколько глотков газировки. Сэм свою не разжевывает, а показывает мне на бутылку. Потом делает два щедрых глотка, а под конец коротко рыгает.

– Ты права, – говорит она. – Так легче проходит. – Потом снова протягивает руку и добавляет: – Но Бог любит троицу.

На этот раз мы глотаем таблетки одновременно, быстро передавая друг другу газировку. От «Ксанакса» на языке остается лишь горьковатый привкус, который подчеркивает липкая сладость газировки на зубах. Ситуация настолько нелепа, что я начинаю хохотать. Два человека, пережившие страшную резню, вместе закидываются «Ксанаксом». Лайза бы нас не одобрила.

– Теперь между нами все ок? – спрашивает Сэм.

Через кухонное окно на ее лицо мягко сруится косой утренний свет. Она хоть и накрасилась, но в ярких лучах отчетливо видна зарождающаяся паутина морщинок в уголках глаз и рта. Они привлекают мое внимание точно так же, как полотна Ван Гога, на которых среди мазков краски я всегда выискиваю крохотные кусочки холста. Вот настоящая Сэм, которую я искала. Женщина, скрывающаяся за маской крутой девчонки.

Этот мимолетный образ обладает мрачной притягательностью. Передо мной человек, все еще пытающийся понять, что сталось с его жизнью. Человек одинокий, тоскующий и ни в чем не уверенный.

Я вижу саму себя, и это узнавание заставляет мое тело вибрировать от облегчения: на свете есть кто-то точно такой же, как я.

– Да, – звучит мой ответ, – между нами все ок.

«Ксанакс» заявляет о себе четверть часа спустя, когда я стою под душем. Тело все больше обмякает, пар проникает через поры кожи, бурлит внутри меня и заполняет меня без остатка. Я одеваюсь, будто сидя на облаке, а потом, легкая и воздушная, плыву по коридору, где у двери ждет Сэм, такая же невесомая, как я. Глаза ее улыбаются.

– Пойдем.

Ее голос звучит мягко и приглушенно. Словно международный телефонный звонок.

– Куда? – спрашиваю я, но звуки будто издает кто-то другой. Кто-то счастливее и беззаботнее меня. Кто-то, в жизни не слышавший о «Сосновом коттедже».

– Пойдем, – повторяет Сэм.

И я иду за ней, предварительно захватив сумочку. Я следую за ней за дверь, в лифт, в вестибюль, на улицу, где нас заливают потоки теплого, золотистого, ослепительного света. Сэм тоже ослепительна, на ее волосах играют охряные блики, лицо лучится румянцем. Я останавливаюсь у каждой двери и вглядываюсь в свое отражение, пытаясь определить, ослепительна ли я, но Сэм тащит меня за собой и усаживает в такси. (И когда только она успела его остановить?)

Мы плывем в подернутой дымкой гуще города, проезжаем Центральный парк, и через треснувшее стекло машины просачивается свежий осенний ветер. Я закрываю глаза, ощущая на лице его ласковое дыхание, но вот такси останавливается, и Сэм опять тащит меня за собой, хотя я этого почти не чувствую.

– Мы на месте, – говорит она.

Место – это Пятая авеню. Место – это бетонная крепость торгового центра «Сакс». Мы дрейфуем по тротуару, вплываем в двери к сияющим узорам парфюмерного отдела, откуда исходят столь сильные запахи, что я почти вижу, как они переливаются всеми оттенками розового и бледно-лилового. В радужном воздухе я устремляюсь за Сэм вверх по эскалатору. А может, мы и не едем вверх. Может быть, еду только я. Я вплываю в отдел женской одежды, где возникает еще одна радуга, сотканная из хлопка, атласа и шелка.

Там кружатся другие женщины. Скучающие продавщицы, высокомерные матроны, апатичные девочки-подростки, которые вместо школы явились сюда и теперь роняют вздохи в трубки мобильных телефонов. Они бросают на нас оценивающие взгляды, если, конечно, вообще удостаивают нас взглядами.

Зависть.

Они знают, что мы особенные.

– Привет, – хихикая, говорю я одной из них.

– Отличная юбка, – говорит Сэм другой.

И подводит меня к длинному ряду блузок – белых с вкраплениями цвета. Хватает одну из них с вешалки, приподнимает ее и спрашивает:

– Что скажешь?

– На тебе будет смотреться просто обалденно, – отвечаю я.

– Думаешь?

– Да, тебе обязательно надо ее примерить.

Сэм берет блузку и говорит:

– Давай сумочку.

Ах да, кошелек. Я даже забыла, что взяла ее с собой. Вдруг сквозь туман пробивается луч света, настолько яркий, что я едва могу устоять на ногах.

– Ты ее не украдешь, – говорю я.

Лицо Сэм совершенно бесстрастно. Золотистое сияние на ее коже увядает и сереет.

– Если ты что-то заслужила, это не кража. После всего, через что мы прошли, детка, мы заслужили это удовольствие. Сумочку, пожалуйста.

Я едва ощущаю свои онемевшие руки, когда они протягивают кошелек Сэм. Она сжимает его подмышкой и удаляется в примерочную.

Пока я ее жду, какая-то золотистая искра привлекает мое внимание и манит на другой конец зала. Это оказывается небольшая витрина с украшениями – тонкие цепочки, массивные браслеты и нитки бус. Но мой взгляд приковывают сережки. Два болтающихся овала напоминают зеркала, которым, чтобы сиять, нужно вбирать в себя свет.

Ослепительные. Как я. Как Сэм.

Я касаюсь одной из них пальцем, глядя на сияющие всполохи. С ее поверхности срывается мое отражение – бледное, слегка вытянутое лицо.

– Что, понравились? – шепчет мне на ухо Сэм. Внезапно она оказалась за моей спиной. – Ну, давай, ты знаешь, что делать.

Она сует мне в руки сумочку. Мне не надо в нее заглядывать, чтобы понять – блузка там. От нее исходит пульсирующий жар. Я чуть-чуть раскрываю молнию и вижу внутри белый шелк с яркими пятнами.

– Это никому не навредит, – говорит Сэм. – Навредили тебе, Куинни. Тебе, мне и Лайзе.

Она подходит к ряду свитеров, берет сразу несколько и тут же роняет на пол, гремя пластмассовыми вешалками. Привлеченная шумом продавщица молнией бросается в ее сторону.

– Я такая неуклюжая, – говорит Сэм.

Это сигнал. Пока они с продавщицей собирают разбросанные по полу свитера, я хватаю с витрины серьги и бросаю их в сумочку. Затем я быстрым шагом покидаю место преступления. На полпути к выходу из отдела меня догоняет Сэм. Она хватает меня за запястье, заставляя сбавить шаг, и шепчет:

– Полегче, детка. Не надо вести себя подозрительно.

Но все же мы выглядим крайне подозрительно. Я совершенно уверена, что все эти скучающие продавщицы, заносчивые матроны и апатичные девочки-подростки, которым полагается быть в школе, знают, что мы сделали. Я ожидаю, что они будут пялиться на нас, но этого не происходит. Мы так ослепительны, что стали невидимы.

Замечает нас только один человек. Ему чуть больше двадцати, на нем драные джинсы, майка-поло и новенькие черные кроссовки с красными полосками по бокам. Он следит за нами из-за витрины с ароматами, глядя, как мы направляемся к двери. Рука его замерла, так и не распылив какой-то парфюм. Я тоже смотрю на него и замечаю, как у него за переносицей что-то щелкает. Это меня беспокоит.

– Нас засекли, – говорю я Сэм, – охрана.

Сердце принимается скакать у меня в груди, колотится все быстрее и быстрее. Мне страшно, нервы мои на взводе, я задыхаюсь и совершенно вымотана. Хочется бежать, но Сэм по-прежнему цепко держит меня за руку, даже когда парень оставляет в покое свой одеколон, берет лежащую на прилавке газету и идет за нами.

– Извините! – окликает он нас.

Сэм тихо чертыхается. Сердце бьется все быстрее.

– Извините! – опять произносит он, на этот раз громче и требовательнее, привлекая внимание других, – они оборачиваются, смотрят на него, смотрят на нас. Мы перестали быть невидимками.

Сэм прибавляет шагу, вынуждая меня сделать то же. Мы подходим к двери и протискиваемся сквозь нее, но парень уже совсем близко, он протягивает руку и дотрагивается до моего плеча.

Оказавшись на улице, Сэм явно намеревается бежать. Все ее тело напрягается и готовится к броску. Я тоже напрягаюсь, главным образом от того, что парень теперь прямо у меня за спиной. Его рука опускается мне на плечо, я поворачиваюсь и протягиваю ему сумочку, словно подарок.

Но он смотрит не на нее, а на нас, глупо ухмыляясь.

– Я знал, что это вы.

– А мы тебя не знаем, чувак, – говорит Сэм.

– Я знаю вас, – отвечает он, – Куинси Карпентер и Саманта Бойд, так ведь? Последние Девушки.

Он сует руку в карман джинсов и достает ручку, застрявшую в кольце, на котором болтается несколько ключей. Резко ее выдергивает и протягивает мне:

– Было бы круто получить ваши автографы.

Затем он разворачивает перед нами журнал. С первой полосы таблоида на меня взирает собственное лицо.

– Вот, видите? – говорит парень, донельзя гордый собой.

Я отшатываюсь от него, падаю на землю, тротуар под ногами вдруг твердеет и начинает дрожать. Второй взгляд на журнал подтверждает то, что мне уже и так известно.

Каким-то образом мы с Сэм попали в заголовки сенсационных новостей.

12

Наша фотография занимает почти всю первую полосу вплоть до самой шапки. Там изображены мы с Сэм во время первой встречи, когда мы стоим у моего дома и оценивающе смотрим друг на друга. Фотография показывает меня с самой худшей стороны: вес тела перенесен на правую ногу, бедро выставлено вперед, руки недоверчиво сложены на груди. Сэм стоит ближе к краю кадра, и ее бледный профиль виден лишь частично. Рюкзак лежит у моих ног, рот Сэм широко открыт, будто ей захотелось зевнуть. Этот момент я помню с поразительной точностью. Сэм вот-вот произнесет: «Не надо быть такой тварью».

Под фотографией огромными красными буквами идет заголовок: Выжили и подружились.

Чуть ниже можно увидеть фотографию Лайзы Милнер, почти такую же, как на обложке ее книги. Рядом с ней – еще один заголовок, меньше по размеру, но не менее тревожный: Последние девушки встречаются после самоубийства Лайзы Милнер, выжившей жертвы кровавой резни.

Я опять смотрю на шапку. Тот самый таблоид, на который, по его словам, работает околачивавшийся вчера у моего дома репортер. В голове вспыхивает его имя. Джона Томпсон. Лживая скотина. Значит, он все-таки там остался и подсматривал за нами, скрючившись на переднем сидении припаркованной машины и пристроив фотоаппарат на приборную доску.

Я выхватываю у охотника за автографами газету и отправляюсь прочь.

– Эй! – кричит он.

Я не оборачиваюсь и ковыляю дальше по Пятой авеню. Хотя от «Ксанакса» у меня трясутся ноги, мышцы мучительно требуют еще дозу. А потом еще одну. Сколько потребуется, чтобы я могла на несколько дней погрузиться в забвение. И этого все равно будет недостаточно, чтобы утишить мой гнев.

На ходу я бегло пролистываю журнал. Внутри есть еще одна, более крупная фотография Лайзы и серия снимков, сделанных во время нашего первого разговора с Сэм – все с одного ракурса. На каждом последующем снимке я выгляжу все менее сердитой, поза и выражение лица у меня постепенно смягчаются. Что же касается самой статьи, то мне едва удается прочитать лишь пару первых абзацев.

– Что пишут? – спрашивает Сэм, пытаясь идти вровень со мной.

– Что мы с тобой в городе, нас свело неожиданное самоубийство Лайзы.

– Ну, это вроде как правда.

– Но это не их собачье дело! Что я и собираюсь сейчас высказать Джоне Томпсону.

Я листаю страницы, пока не нахожу адрес редакции. Сорок седьмая Западная улица. Два квартала к югу и один к западу отсюда. Подгоняемая гневом, я бросаюсь вперед, делаю два шага, и вдруг осознаю, что Сэм не двинулась с места. Она стоит на углу, обкусывает заусенцы и смотрит мне вслед.

– Пойдем, – говорю я.

Сэм качает головой.

– Почему нет?

– Потому что это плохая идея.

– И это человек, который только что подговорил меня украсть в магазине сережки! – это заявление привлекает взгляды нескольких прохожих. Ну и плевать. – А я все равно пойду.

– Как твоей душе угодно, детка.

– Неужели тебя это не бесит?

– Бесит, конечно же.

– Тогда нам надо что-то сделать.

– Это ничего не изменит, – отвечает Сэм, – мы все равно останемся на обложке.

Мы привлекаем еще больше внимания. Я сердито буравлю глазами тех, с кем встречаюсь взглядом. Потом так же смотрю на Сэм, удрученная тем, что она совсем не злится. Я хочу видеть ее такой, какой она была час назад, когда призывала не держать в себе гнев, но ей на смену пришел совсем другой человек, размякший от того же «Ксанакса», который сейчас зудит во мне.

– Я все равно пойду!

– Не надо, – говорит Сэм.

Я поворачиваюсь и, подхлестываемая яростью, шагаю дальше, бросая Сэм через плечо, насмешливо растягивая слова:

– Я у-хо-жу-у-у.

– Куинни, подожди.

Поздно, я уже дошла до угла и ступила на пешеходный переход, хотя на светофоре горит красный. Сэм, кажется, продолжает меня окликать, но ее голос растворяется в шумной многоголосице города. Я иду вперед, сжимая в кулаке газету, отказываясь останавливаться до тех пор, пока не окажусь лицом к лицу с Джоной Томпсоном.

Миновать пост охраны просто так не получится. Он расположен в вестибюле, в двух шагах от переполненных лифтов. Можно было бы рвануть к их постоянно открывающимся и закрывающимся дверям, но дежурный охранник выше меня сантиметров на тридцать. Ему не составит труда в два шага преодолеть вестибюль и перегородить мне дорогу.

Так что я со свернутой газетой в руке направляюсь прямо к нему и заявляю:

– Мне нужно увидеться с Джоной Томпсоном.

– Имя?

– Куинси Карпентер.

– Вы с ним договаривались?

– Нет, – отвечаю я, – но я знаю, что он захочет со мной увидеться.

Охранник смотрит какой-то список, звонит по телефону и велит мне подождать у картины напротив лифтов. Она выполнена в стиле ар-деко и изображает силуэты манхэттенских зданий в приглушенных тонах. Я все еще разглядываю ее, когда за спиной раздается голос:

– Куинси, – говорит Джона Томпсон, – вы передумали и решили поговорить?

Я вихрем поворачиваюсь к репортеру, и от одного его вида у меня в жилах закипает кровь. Одет он модно и с претензией: в клетчатую рубашку и узкий галстук. Подмышкой пухлая папка, вероятно, грязные секреты его следующий жертвы.

– Я пришла выслушать твои извинения, сукин ты сын.

– Значит, вы уже видели новый номер.

– Теперь весь долбаный город знает, где я живу, – продолжаю я, размахивая журналом у него перед носом.

Он моргает глазами за очками в массивной оправе, скорее весело, чем тревожно.

– Ни в статье, ни на снимках нет никаких сведений о том, где вы живете. Я за этим проследил. И даже название улицы не упомянул.

– Но зато показал нас. Раскрыл, кто мы. Теперь кто угодно может зайти в «Гугл» и посмотреть, как выглядим я и Саманта Бойд. А значит, любой псих может устроить за нами слежку.

Об этом он не подумал. Проступившая на его лице легкая бледность явственно об этом свидетельствует.

– Я не хотел…

– Ну конечно не хотел! Ты думал только о том, сколько экземпляров удастся продать. Как тебя повысят. Сколько денег тебе предложат крупные таблоиды.

– Дело вовсе не в этом…

– Я могу на тебя в суд подать, – вновь перебиваю его я, – мы обе с Сэм. Так что молись, чтобы с нами ничего не случилось.

Джона тяжело сглатывает застрявший в горле ком.

– Значит, вы пришли сюда сообщить, что подаете в суд на наш журнал?

– Я пришла сюда предупредить, что вы все разоритесь, если появится хоть еще одна статья обо мне, Саманте Бойд или о том, что с нами случилось много лет назад! Оставь нас в покое.

– По поводу этой статьи я должен кое-что вам рассказать, – говорит Джона.

– Засунь ее себе в задницу.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но он хватает меня за руку и тянет назад.

– Не прикасайся ко мне!

Джона сильнее, чем может показаться, хватка у него опасно крепкая. Я пытаюсь вырваться и до такой степени выкручиваю руку, что чувствую в локте боль.

– Послушайте меня, – говорит он, – это касается Саманты Бойд. Она вас обманывает.

– А ну пусти!

Я отпихиваю его от себя. Сильнее, чем мне того хотелось. Достаточно сильно, чтобы привлечь внимание охранника.

– Эй, мисс! – рявкает он. – Вам необходимо покинуть помещение.

Будто я и сама не знаю. Будто не понимаю, что чем дольше я нахожусь рядом с Джоной, тем сильнее бешусь. Так бешусь, что когда он опять подходит ко мне, я толкаю его снова – умышленно сильнее, чем в первый раз.

Он грохается навзничь, папка выскальзывает у него из рук и раскрывается в воздухе, выплевывая свое содержимое. На пол веером рассыпаются десятки газетных вырезок, их заголовки на разные лады выкрикивают одну и ту же историю.

«Сосновый коттедж». Резня. Выжившая девушка. Убийца.

Большинство статей сопровождают скверного качества фотографии. Для кого-то другого они не значат ровным счетом ничего. Копии с копий, сплошные квадратики пикселей, размытые пятна и тесты Роршаха. И только я вижу, что на них в действительности изображено. «Сосновый коттедж» снаружи, сначала до, потом после совершенных в нем убийств. Позаимствованные из выпускных альбомов снимки Жанель, Крейга и остальных. Моя фотография. Та самая, что против моей воли украсила обложку журнала «Пипл».

Он там тоже есть. Его портрет напечатан прямо рядом с моим. Это лицо я не видела десять лет. С той самой ночи. Я закрываю глаза, но все равно не успеваю. Один-единственный взгляд на него вздымает внутри какую-то волну, затаившуюся рядом с тем местом, куда Он вонзил нож. Из груди рвется наружу хрип, эта загубленная часть моего естества – густая, черная и желчная – устремляется вверх, к горлу подкатывает тошнота.

– Меня сейчас вырвет, – предупреждаю я.

Это и происходит, и я извергаю содержимое желудка на пол до тех пор, пока под ним не скрываются все до последней газетные статьи.