Джон Томас стоял на крыльце и махал рукой отъезжавшей жене священника. Он слегка улыбался, глядя, как оседает пыль на траве по обеим сторонам дороги. С тех пор как Саманта вернулась домой из госпиталя, поток посетителей, желавших выразить ей свое расположение, не иссякал. Хотя жить в квартире в Раске было бы удобнее во всех отношениях: и ближе к доктору, да и Джону Томасу было бы проще навещать ее в течение дня, — Сэм отказалась возвращаться туда. Она долго и настойчиво убеждала Джона Томаса в том, что хочет вернуться только домой. А он ни в чем не мог ей отказать. Нельзя было передать словами, какое удовольствие он испытал, когда она назвала его дом своим. Сэм лишь закинула руки ему на шею и едва слышно, словно выдохнув, прошептала «пожалуйста», и они уже были в пути. Он поежился, вспомнив, каким сладким дуновением обдало его шею это слово, но тут же нахмурился, услышав, что в глубине дома громыхнула крышка кастрюли.

Сэм, должно быть, опять пробралась на кухню, хотя врачи предписали ей как можно меньше нагружать больную ногу. Сломанные ребра срослись, операция на колене прошла успешно, но все равно Саманта казалась такой хрупкой и слабой, что при одном взгляде на нее у него комок подкатывал к горлу.

Джон Томас был так дьявольски близок к тому, чтобы потерять Саманту. Он до сих пор просыпался в холодном поту, думая, что этот кошмар еще не кончился. Однако день за днем ее постоянное присутствие медленно, но верно лечило истерзанную страхом душу Джонни Найта.

В доме Саманта хлопотала на кухне, размешивала и доливала, отмеривала и рубила, довольная тем, что жизнь вновь вошла в более-менее ровную колею.

Первое, что ей запомнилось, когда она очнулась в госпитальной палате, был Джонни, сидевший на стуле у кровати и глядевший на нее с надеждой. Когда же она наконец проснулась, радость на его лице было трудно не заметить. Она вспомнила, как он вздрогнул и попытался заговорить. А когда она моргнула, слезы, которые он пытался сдерживать, хлынули у него из глаз и потекли по лицу. За все те годы, что она знала Джонни, ей впервые довелось увидеть его плачущим.

Последовавшие дни выздоровления как-то смазались в памяти. Были среди них и дни, когда она боялась, что его уволят за пренебрежение своими обязанностями, и дни, когда ей приходилось собирать свои силы в кулак и перекладывать все заботы на него. Эти дни больше всего запали ей в память.

После того как они вернулись домой, Саманта, бывало, просыпалась среди ночи и чувствовала, что даже во сне он крепко прижимает ее к себе, боясь потерять. А днем она постоянно ощущала на себе его взгляд, следивший за тем, как она ковыляет из комнаты в комнату. Ее даже стала беспокоить его неспособность забыть происшедшее. Что до ее страхов, то большая их часть ушла безвозвратно. Для душевного равновесия ей достаточно было узнать, что Дезире Адонис надежно упрятана под замок.

И теперь, когда Саманта почти полностью оправилась, постоянная настороженность его взглядов и прикосновений подсказала ей, что она стала самой важной частью его жизни.

Ей было приятно это сознавать, но… чего-то не хватало. Она хотела, чтобы Джонни сам произнес необходимые слова. Ей нужно было убедиться, что ее решение остаться не окажется односторонним. Вот почему она подталкивала его к этому, провоцируя и поддразнивая, в надежде, что когда-нибудь он взорвется.

Сегодняшний телефонный разговор, происшедший в его отсутствие, стал для нее ответом. Той искрой, которая ей требовалась.

Она громыхнула крышкой еще пару раз и стала ждать. Долго ждать не пришлось.

Он вихрем ворвался в кухню, хлопнув сетчатой дверью.

— Тебе не разрешено этого делать! — рявкнул он, вырвав у нее из рук ложку и бросив ее в кастрюлю. Затем поднял на руки.

Сердце Саманты забилось, когда Джонни вынес ее на крыльцо и усадил к себе на колени на диване-качалке. Он не сказал ни слова, но то, как он держал ее, говорило само за себя.

Она взглянула вверх, в эти темные техасские глаза, прильнула к Джонни и, взяв его лицо в ладони, начала осыпать легкими, извиняющимися поцелуями подбородок, щеки, губы, пока он не застонал от сладкой боли желания, поднявшегося в нем. Желания быть внутри ее, а не держать на коленях. Она запустила пальцы в его волосы, наслаждаясь густыми упругими кудрями, струившимися по ее ладони, их блеском в лучах заходящего у него за спиной солнца, волевым лицом и упрямым подбородком, словно говорившим: «А идите вы к черту!»

— Может, хватит издеваться надо мной? — проворчал он и поцеловал Сэм за ухом, туда, где было самое чувствительное ее местечко.

— Только если перестанешь изображать курицу-наседку, — парировала Саманта. Он покачал головой и вздохнул.

— Но, Сэм, если бы ты знала, что для меня значило чуть не потерять тебя, ты бы поняла.

— Я чуть не потеряла тебя тоже, Джонни, — произнесла она негромко. — Но я здесь. И что ты теперь намерен делать в этой связи? Мне ведь, кстати говоря, больше не нужен телохранитель.

Джонни замер. Диванчик перестал раскачиваться, и вместе с ним остановилось его сердце.

— На что ты намекаешь? — спросил он, окаченный новой волной ужаса. Она пожала плечами.

— Мой шеф звонил сегодня. Я, кажется, стала знаменитостью после ареста Дезире. Они были бы просто счастливы заполучить меня обратно, с повышением и большим окладом, конечно.

«О черт! Куда мне тягаться с Голливудом!»

Болезненное выражение на его лице подстегнуло ее. «Он должен сделать, сказать что-нибудь сейчас, немедленно». Но тут же появилась мысль: «Неужели он позволит мне уехать, не сопротивляясь?»

— Что ты им ответила? — спросил он и уставился поверх ее головы на пастбище вдали, не видя его.

— Чтоб тебя, Джон Томас! — разозлилась она и, сжав кулаки, ударила его по руке. — Мне что, самой за тебя все надо сделать?

Он выглядел ошарашенным. Впервые за все время она назвала его полным именем. Он начал было говорить, но вдруг понял, что не может найти слов. Он умел выслеживать преступников, разыскивать украденные автомобили и угнанный скот, но уловить ход ее мыслей ему оказалось не под силу.

— Что сделать? — спросил он. — Ты просто приходишь и говоришь мне, что уезжаешь. Второй раз в моей жизни, должен добавить. Что ты, черт побери, хочешь от меня — чтобы я размахивал флагом от счастья?

Он уже кричал. Саманта ойкнула и чуть не упала, когда Джонни, вскочив, оставил ее на качалке одну. Он сбежал с крыльца и пошел через двор к забору, пытаясь удалиться от той, которая причиняла ему такую боль. Сэм ровнее села на диванчике и облегченно вздохнула. Слава Богу! На секунду она испугалась, что Джон Томас готов избавиться от нее.

Она последовала за ним через двор. Подойдя к забору, скользнула между ним и Джонни, обняла того за пояс и стала пристально смотреть ему в глаза, заставив наконец опустить взгляд.

— Когда ты уезжаешь? — Он сглотнул, донельзя несчастный.

— М-м-м, не раньше следующей недели, потому что я обещала Аманде Пруитт, жене священника, что буду кассиром на благотворительном церковном базаре.

Он попытался было оттолкнуть ее, не в силах выносить подобного бесстрастного разрушения своего мира. Но она удержала его с твердой настойчивостью и продолжила свое воркование.

— И я уже пригласила Монти на обед в первое воскресенье октября. Это его день рождения.

Джон Томас начал подозревать, что его обвели вокруг пальца, но страх, который Саманта поселила в его душе, был слишком силен, чтобы его могли снять даже обещания, только что данные ею.

— Да, к тому же я не смогу уехать, пока наши дети не вырастут и не покинут дом. А я твердо убеждена, что матери надо находиться рядом с детьми как можно больше, особенно в переходном возрасте.

— Дети?

Она засмеялась. Выражение его лица было просто потрясающим.

— Не хочешь ли ты сказать, что, зная тебя все эти годы, я могла ошибиться? Неужели ты не любишь детей? — спросила Саманта.

Джон Томас тряхнул головой. Он не сумел бы сказать все это сам. А теперь Саманта выражала их чувства за них обоих.

— С Божьей помощью, — продолжала она, — я бы хотела двоих. Хорошо, если бы были мальчик и девочка, но почти невозможно предсказать…

Его губы запечатали ее рот, положив конец фразе, которую ей не удалось завершить. Разве могла она спорить с таким способом убеждения? Особенно когда он поднял ее, перенес через дорогу и внес в дом с ковбойской лихостью.

И когда Джонни положил ее посреди своей кровати и начал снимать с нее одежду, Сэм поняла, что пришло время прекратить дразнить его.

— Я буду крепко любить тебя, Джон Томас, всю оставшуюся жизнь. Я буду согревать тебе постель, готовить тебе еду и убирать твой дом. Я с радостью буду носить твоих детей и смотреть на то, как ты стареешь и лысеешь. Но ты должен произнести нужные слова.

Он ухмыльнулся, бросив на пол последнюю деталь туалета Саманты и скользнул в постель рядом с ней.

— Таковы все женщины, — сказал он, в то время как его руки проторенным путем двигались по ее телу. — Не могут просто и прямо сказать, что у них на уме. Сначала ходят вокруг да около, а потом пугают человека до смерти, лишь бы доказать, что это в их власти.

Саманта вздохнула, когда он оказался сверху и нежно вошел в нее.

— Саманта Джин Карлайл, пойдешь за меня замуж? — прошептал он.

— Ах, — вздохнула она и изогнулась навстречу ему. — Да, Джонни, да. Но только если ты обещаешь что-нибудь сделать с тем внезапным желанием, которое у меня появилось. — Она слегка шевельнулась под ним, чтобы напомнить, где они находятся.

— Обещаю, — сказал он и начал двигаться, сначала медленно, а затем с нарастающей скоростью, пока Сэм не почувствовала, что ее сердце вот-вот разорвется от наслаждения.

— Поклянись, — задыхаясь потребовала она и обхватила руками его шею, чувствуя приближение кульминации.

— Истинный крест, чтоб мне умереть, — прошептал он.

И еще долго лежали они, умиротворенные, словно опутанные покоем. Однако в конце концов Джон Томас почувствовал, что должен предупредить ее:

— Я не смогу тягаться с тем блеском, от которого ты отказываешься.

— Все это в прошлом, Джонни. На поверку вся эта мишура оказалась подделкой. К тому же мне никогда не хотелось жить в Лос-Анджелесе. — Она повернулась и поуютнее устроилась в его крепких объятиях. — Мне кажется, я просто очень долго ехала домой.