Кильский канал имеет в длину сто с чем-то километров, а пройти его нужно было быстро — компьютеры компьютерами, связь связью, а после полуночи яхтам здесь положено причаливать, терять ночь Энеуш не хотел. Поскольку из «Стрелы» на моторе при попутном ветре можно было выжать максимум десять узлов, то двинулись рано-рано, едва только заработали шлюзы. К двенадцати Энеуш с удовольствием отметил, что пройдено больше половины пути. Энеуш стоял у штурвала, ленивый июльский бриз чуть шевелил его отросшие за два месяца волосы, а у Мэй замирало сердце от того, как он был хорош.

Все было почти как раньше. Как при Пеликане, когда они приходили с попутным ветром в страну, где жил тот, кому незачем было ходить по земле, наземным транспортом сокращали расстояние между ним и собой до необходимого минимума и, нанеся удар, снова уходили с ветром. Только сейчас вместо Каспера и Густава был Энеуш. Повзрослевший, изменившийся почти до неузнаваемости.

Все было так… И все не так! Мэй казалось, что она висит в воздухе. Землю из-под ног вышибли: штаб предал двух лучших руководителей групп. Потому и предал, что лучшие. И теперь они сами по себе. За ними охотится СБ. После Курася — наверняка и подполье. И если обманка, которую они подсунули людям де Сальво, не сработает — будет еще и мафия. Они — шестеро — против целого мира. А Энеуш ведет себя так, словно для него это самое обычное дело: стоять против целого мира. И как его, такого, не любить — «пока смерть не разлучит нас…»

И даже потом.

…Документы на яхту при помощи Антона сладил Стах. Фальшивая регистрация. Автомат её пропустит, человек — тоже, а вот глубинной проверки она не переживет. Но её никто из них не переживет. Настоящую регистрацию сделают потом, чтобы обеспечить судну «алиби». После Курася Европол если не на ушах, то как минимум начеку. А после Гамбурга, если в Гамбурге что-то случится… А у Мэй были дурные предчувствия насчет Гамбурга. Так уж складывалась её судьба, что там всегда что-то случалось. Там погиб Густав. Там погиб его нерождённый ребёнок. Там был подписан приговор всем её возможным детям. Там она полгода назад от тоски и скуки сошлась с Десперадо, и как же теперь стыдно было смотреть в его говорящие глаза, сказав ему «нет» после двух «да»…

Да, все как бы по-старому — пришли с ветром и ушли с приливом. Только теперь над ними никого — пустое небо. Поп верит, что не пустое, и стрига верит, что не пустое, а Энеуш изо всех сил старается поверить.

Если бы не вылечившийся стрига — Мэй решила бы, что это слабость: человек потерял всех, кого любил, и ему понадобился Боженька. Но стрига — он всё менял.

Ей удалось найти для Игоря место только после Братиславы. У нее клекот в горле стоял, когда стрига перехватил командование над группой, будто так и надо. Но Энеуш промолчал — и сама она тоже. А этот взял, сделал дело — и отдал обратно. И тогда Мэй успокоилась. Потому что тот, кто утверждает, что у оружия нет души, никогда не имел правильного оружия. У Энеуша теперь два меча — только и всего.

Слухи о данпилах ходили в подполье все время. Данпилом, по слухам, был первый руководитель «Шэмрока», Чак О'Нейл. Те, кто видел его в бою, рассказывали, что силы он был нечеловеческой — и что заживало на нем как на варке, а остальные говорили об остервенелой набожности. Официально считалось — и в СБ, и в подполье, — что он сумасшедший. Все, кто был знаком с его воззваниями, в это легко верили: не может же нормальный человек серьезно писать, что старшие — порождения Сатаны. Они, конечно, дрянь и всех их надо бы под корень, но Сатана — это только в больном мозгу уместиться может. А уж что О'Нейл нес о людях…

Но вот появился стрига и этот поп, и Мэй читала в глазах Энеуша готовность принять существование Сатаны хотя бы как рабочую гипотезу. А вот это уже было серьезно. Энеуша в романтическом складе ума злейший враг бы не заподозрил.

Мэй встала, подошла к мужу, обняла за талию и потерлась щекой о щеку. Разглядела, как покраснели плечи и спина там, где их не прикрывала майка.

— Ты, кажется, спину спалил. Подожди, сейчас я за кремом сбегаю.

Мэй спустилась в салон, мимоходом кинув взгляд на малого — тот бегал по эфиру, мурлыча себе под нос Bonnie boat. На шотландские повстанческие песни его подсадил Эней, а того — отец. У Мэй что-то холодное провернулось в животе.

Энеуш распределил шесть четырехчасовых вахт так, чтобы в каждой было по одному человеку, знающему морское дело, и по одному новичку. Послушной «Стрелой» в хорошую погоду могли, не напрягаясь, управлять двое. Мэй достался в напарники Кен. Сейчас он возился на кухне — оттуда тянуло, конечно же, картошкой — готовил обед себе, напарнице и тем, кто придет, сменившись с вахты. Кен — это всегда картошка. Как ни странно, он действительно её любил. И действительно умел готовить очень вкусно. А от однообразия спасала смена поваров.

Мэй вернулась к Энеушу, открыла тюбик и начала осторожными движениями смазывать покрасневшую горячую кожу.

Энеуш длинно выдохнул.

— Знаешь… ты лучше подмени меня на пять минут на штурвале. Я сам смажусь. А то впилимся прямо в стенку.

Мэй вытерла руки о джинсы и перехватила у него штурвал. Яхта смены рулевого не заметила — так и шла, как по ниточке.

— Какая ты красивая, когда вот так стоишь, — смазывая солнечные ожоги, Энеуш не сводил с нее глаз. — Я тебе сегодня уже говорил, что я тебя люблю?

— Два раза.

— Тогда для ровного счета — я люблю тебя, Мэй. Знаешь, нам всё-таки придется рискнуть. Я до самого больного места не достаю.

Они опять поменялись местами, и Мэй смазала последний сухой участок, открытый низким вырезом майки, — между лопаток.

— Ты уже обедала?

— Ещё нет.

— Тебе через сорок минут заступать. Сходи пообедай. Скажешь мне, с чем сегодня картошка.

Ей хотелось поцеловать его, но она удержалась. Даже волосы не взъерошила — ласкаться, в присутствии стриги на борту, не могла. Даже когда стрига спал.

Так что она просто кивнула и пошла на камбуз.

Малой перешел с Bonnie Boat на Dainty Davie — ага, это он воткнул в ухо «ракушку» и подпевает… Десперадо похрапывал в каюте — а стрига спал тихо. Как покойник. Бедняга Десперадо, не повезло с напарничком. И… вообще не повезло.

— Что у нас на обед? То есть, я хотела сказать — какая картошка у нас на обед?

Кен беспомощно улыбнулся и развел руками:

— Печёная.

Он приоткрыл дверцу гриля и показал серебристые шарики. На шпажках вертелись сосиски, уже румяные по краям разрезов.

…А дальше? — подумала она. Что будет дальше? Что будет, когда они убьют всех, кто должен быть убит? У Энеуша какие-то туманные планы, новая организация и все такое… Забавно было бы — они шестеро во главе подполья. Сложно представить. Скорее всего, нас убьют раньше.

Впервые её пугала смерть. Потерять Густава было тяжело. Потерять Энеуша… тяжело было даже думать.

Она не могла называть его Анджеем. Не вязалось к нему это имя. Вернее, Анджеем был тот худой мальчишка, замкнутый до того, что порой Мэй сомневалась — а не аутик ли он часом? Со временем, правда, выяснилось, что интеллектуальный столбняк накатывает на него лишь в её присутствии. В додзё он занимался как-то остервенело, выжимая из себя всё. А Ростбифа, похоже, боготворил.

А теперь он вырос, исполнился покоряющей рыцарственности, потерял Ростбифа и вроде бы нашел бога. В любом случае, это был не тот Анджей. Или — того Анджея она тогда не заметила?

Да нет, просто парни растут медленнее.

Костя вилкой снял со шпажки две сосиски.

— Угощайтесь, пани Витер.

— Вятрова, — поправила Мэй, добавляя к немудреной сервировке два свежих помидора.

Костя сел за стол не сразу — сначала перекрестил обед и пробормотал какую-то молитву.

— А почему не про себя? — вздёрнула брови Мэй. — Я всегда думала, что вера — интимное дело.

Она поддевала его не всерьез, и он это понял. Он вообще был славным парнем, с чувством юмора все в порядке.

Отрезав полкартошки, Костя щедро смазал срез сливочным маслом, посолил, отправил в рот, с чувством прожевал, а потом перегнулся к Мэй через стол и доверительно сказал:

— Работа такая. Я же вам всем, распиздяям, не кто-нибудь, а пастырь.

Мэй не удержалась, засмеялась.

— Какой ты пастырь… Я теперь знаю, почему ты шепотом молишься — чтобы мы не слышали, что ты там на самом деле бормочешь… Наверняка уже половину слов на непечатные заменил.

— Каков приход, таков и поп. Вы террористы — и я матерщинник. Всё, как положено.

— Да, — согласилась Мэй. Откусила картошку, прожевала. — …Костя, мне страшно.

Не то чтобы ей хотелось с ним откровенничать, но больше было не с кем. Не грузить же этим Энея перед операцией. Но на операции и она должна быть спокойна.

— Это хорошо. Это значит, что ты в своем уме.

— Ты не понял. Ты правду сказал, мы террористы. Мы ездим. Стреляем. Убиваем. И нас убивают. Ну вот приедем мы с Гамбург. Поговорим со старухой. Проверим, кто крыса — она или Билл. Я думаю, что Билл. Потом доберемся в Копенгаген, убьем Билла. Это так просто, как с Курасем, уже не пройдет, Билл знает дело — и он будет нас ждать. Потом мы начнем бегать по всей Европе от охотников из подполья, охотников из СБ и от бандитов. И в конце концов нас достанут. Мне не страшно умирать. Мне страшно, что я умру, — а в мире все останется как было. Варки будут жрать людей, люди будут прыгать перед ними на задних лапках и зарабатывать право не быть сожранными. Вот чего я боюсь, поп.

— Угу, понял. — Костя сел прямо, и ей вдруг показалось, что перед ней другой человек. Наделенный властью. — Похоже, штаб ваш на этом же погорел. Не верят ни в победу, ни даже в возможность что-то сдвинуть. Потому что сверни варков — полетит все к чертям. А не сверни — будут жрать. Выбирают меньшее из зол. А если из этих зол не выбирать, а?

— Это как?

— А вот так. Спроси себя — что мы можем?

— Убивать.

— Плохо. Если первое, что тебе в голову лезет, — убивать, то лучше тебе бросить это дело.

Мэй вздохнула.

— Все поначалу верят, что они кого-то спасают и кому-то помогают. Потом проходит.

— Нет. Эней спас Игоря. Игорь — Энея. И никто никого не убил.

— Даже ваш Бог не творит чудес все время.

— С теми, кто сам не шевелит ничем, чудес не бывает вообще и никогда. Чудом было изгнание беса. Все остальное ребята сделали сами. Даже Игорь сам хотел, чтобы беса изгнали, понимаешь?

Он вздохнул, смазал маслом ещё полкартофелины — густо, как хлеб.

— У меня тоже нет рецепта. Но посмотри — мы знаем, где они слабы. Они этого знания боятся до усрачки — они столько вбили в то, чтобы подполье не связалось с христианами. Чтобы те, кто хочет драться, не встретились с теми, кто знает, за что и с кем. Я не знаю, что делать, но что-то сделать можно. Они бы иначе так не рыли землю.

— Будем бегать со святой водичкой? — Мэй скривила губы.

— Окажется, что надо, — так и будем. Я пока что первый и единственный капеллан в боевой группе. Поживем — увидим.

— А пока…

— А пока мы делаем то, что можем. И то, что точно нужно. Что бы мы там ни накопали — кой смысл, — Костя просто заглотал половинку картошки, — докладывать о результатах штабу, который прямо сообщается с СБ?

— А что будет потом? Кто будет командовать, когда мы разгромим штаб? Я? Ты? Энеуш?

— Ну ты и спросишь… Не знаю. Может быть, Эней. Со временем. А может, совсем другие люди. Его командир список оставил — но это тоже на потом.

— Мне бы твоё спокойствие, — вздохнула Мэй.

Костя посмотрел на нее, на пустую тарелку, вздохнул…

— Да какое там спокойствие. Просто как священник я знаю, что у них нет власти. А как человек я знаю, что та лягушка, что сложила лапки, — утонула. Есть у вас такая притча на польском? Про двух лягушек и крынку сметаны?

— Мышек. У нас там фигурируют мышки.

— Лягушки лучше, — механически сказал Костя, — лапки перепончатые.

Мэй фыркнула.

— А вообще, — добавил поп, вставая из-за стола, — знаешь, что плохо? Лично для тебя?

Мэй не стала отвечать на явно риторический вопрос.

— Ты никого, кроме Андрюхи, не любишь. От этого и страх.

— Дурак ты, хоть и поп, — сказала Мэй. — Я даже тебя, нравоучителя, даже стригу этого любить пытаюсь. Где ж ты воевал, если тебя таким простым вещам не учили?

— Пытаешься, — согласился он. — Потому что мы отряд, мы команда. А остальные? Те, за кого мы воюем? Ты же смотришь на них как на тараканов.

И вот тут он попал. В самую середку.

— Так… не всегда было. Но ты прав. Чем дальше, тем тошнее. Я знаю ребят, которые это болото больше варков ненавидят. Я — нет. Я просто за себя — и за тех, кто такой же.

— Вот именно. Корячишься и умираешь зря. Ради протоплазмы. Отсюда и страх.

— И чему только тебя учили, — зло сказала Мэй. — Даже если ради нас шестерых — уже не зря. А протоплазму мне … жалко.

— Жалко. С высоты птичьего помёта.

Мэй дожевала как-то мгновенно остывшую картошку… Носит же земля таких дураков. Если бы она могла себя поставить выше — она и таких ребят знала… Если бы могла — всё было бы проще простого. Одноклеточные, какой с них спрос. Ни бревна поп не понимал в людях. И это, вообще-то, успокаивало. Рядом с ясновидцем было бы страшно.

— Ладно, — Костя миролюбиво усмехнулся в бороду. — Нам через двадцать минут на вахту. Посуду вымою.

— Давай уж я сама вымою, тут всего ничего.

Поднявшись после мытья на палубу, она подошла к Энеушу и доложила:

— Картошка была с сосисками.

— И почему я с самого начала так думал? — он улыбнулся Хорошей Улыбкой. У него было две улыбки: Хорошая и Плохая. И ещё Скверная, но ею он пользовался редко.

Хорошая — это когда Энеуш улыбался нешироко, чуть приоткрыв рот. Она выглядела естественно — долго отрабатывал, наверное. Потому что настоящая естественная улыбка в сочетании с неподвижным лбом и приподнятыми к вискам бровями выглядела как раз странно. А Скверная была — от уха до уха.

Жемчужину своей коллекции шрамов он показал Мэй вечером того же дня, когда они признались друг другу. Положил голову ей на колени и попросил посмотреть за ушами и возле самой границы волос на висках. Мэй пригляделась и не столько увидела, столько нащупала паутинно-тонкий рубец. Скоро он исчезнет совсем.

Для проникновения в окружение фон Литтенхайма, ему сделали пластическую операцию. Сняли своё лицо, заморозили, трансплантировали чужое. А потом чужое лицо снесло, а собственное не удалось восстановить, как было. Свои нервы погибли, а имплантированные металлические — это всё равно что огненная надпись на лбу, видны на любом сканере. Так что выше крыльев носа у Энеуша была тщательно воссозданная по фотографиям полумаска из его собственной кожи. Поэтому когда он не хотел напугать человека — то улыбался осторожно, чуть раздвигая губы.

Над каналом прогудел снитч. Пролетев над яхтой, завис на миг. Заснял. Обычный снитч, диспетчерский. Конечно, если что, СБ с лёгкостью получит данные и от диспетчерской службы канала — но для этого они должны будут сначала сообразить, что именно и от кого нужно запрашивать. Снитчи — и уличные, и полицейские, и диспетчерские, поставляют такой объем информации, какой ни одна человеческая или даже вампирская команда обработать полостью не в силах — а машина что ж, машина дура. Она тупо выполняет свои задания: уличный снитч фиксирует участников движения, этот, канальный лоцманский — названия и номера судов, время прохода, — и через определенное время все эти данные превратятся в безобидный статистический файл, кроме сведений о тех, кто попал в «красную зону» — нарушителей. Если уличный снитч поймал тебя за рулем на неправильном развороте — то данные о твоей машине немедленно поступят в дорожную полицию и тебя задержит первый же коп. Конечно, и это само по себе не так страшно — если ты не в розыске. Но вот то, что твой файл отныне будет в «красном отделе» у дорожников или речников, может дать СБ-шникам лишнюю зацепку. Поэтому подпольщики вне сферы своей деятельности — самые законопослушные люди в мире. Они всегда ездят по правилам, переходят улицу в положенном месте и бросают мусор точно в урну.

* * *

Десперадо нравились портовые города. Это как мешок, который внутри больше, чем снаружи. Кого там только не встретишь, и всякой твари как минимум по паре, так что и немота, которую иногда приходится демонстрировать, — ну, как иначе сделаешь заказ в кафе или спросишь, как пройти туда-то? — не очень особая примета. Ещё и не таких эти портовые города видали.

Замолчал он в восемь лет, когда его мама после прохождения адаптационного курса вышла замуж за начальника полицейского управления в Сигишоаре. Замолчал не сразу — а после того, как «папа» в первый раз изнасиловал маму и избил его самого. Просто приказал себе не кричать — а когда сознание вернулось, оказалось, что он и говорить не может — даже с синтезатором.

Случись это с кем-то из других детей, неладное заметили бы раньше — учителя, воспитатели, да просто знакомые… Но Лучан с матерью были из-за фронтира, от них ждали неровностей. Румыния перестала быть зоной рецивилизации полтора поколения назад, кто сам не помнил, тот наслушаться успел, как оно там, с той стороны. А потому мальчика жалели, надеялись, что отогреется — а уж на Штефана Дмитряну и вовсе не стали бы грешить — золотой человек, вырос здесь и никто, кроме шпаны, ничего худого, кроме доброго, о нем сказать не мог. Синяки и ссадины иногда замечали — но мальчишки есть мальчишки, мало ли с кем он дрался и где оцарапался — а он ведь дрался. И только внеплановый медосмотр открыл следы жутких избиений.

Конечно, о случившемся заговорила вся Сигишоара. Как же так — начальник полиции, приличный человек… Женился на женщине из-за фронтира, взял ребенка из-за фронтира — думали, святой. Ведь все знают, что такое эти, оттудашние. А оказалось — он их взял, чтобы позволить себе то, что с местными — даже со шпаной — позволить себе было нельзя. Или было в этой Сильвии что-то такое, что будило в мужчине зверя? Они там… Но то ж в Сильвии, а не в мальчишке. Он же даже рассказать не мог, немой.

Отчима больше ругали, чем жалели, маму больше жалели, чем ругали, а самого Лучана дружно занесли в невинные жертвы. И все бы успокоилось, если бы Штефана просто посадили.

Но его занесли в категорию F, и однажды ночью Лучан проснулся от объявшего его смертного ужаса. А когда он нашел в себе силы спуститься вниз, и увидел маму плачущей над белым-белым телом «отца»…

Он почувствовал, что его предали. Это была не защита, не справедливость — что-то совсем другое.

И вот так получилось, что иммигрантка из-за фронтира, Сильвия Дмитряну, унаследовала дом и сбережения своего мужа. И, как то бывает иногда с людьми, на которых из ниоткуда падает богатство — начала жить на широкую ногу. Конечно, воображение ее было ограничено воспитанием — не на Тиффани она тратилась, а на броскую чешскую бижутерию, и вина покупала дешевые, хоть и помногу, и начала водить любовников, и из серой забитой женщины превратилась в вульгарную бабу… И пошла по Сигишоаре сплетня такая гнусная, что Лучан весь затрясся, когда в первый раз ее услышал.

Нелепая была сплетня — ну как, скажите на милость, Сильвия могла свалить свою вину на мужа, если того допрашивали под наркотиком и вина его была признана им самим? Но Лучан не мог приводить доводы разума — он ведь был нем, да и не очень сообразителен. Он мог просто бить — и бил.

И тут уж в городе многие уверились, что ни за грош пропал Штефан. Потому что как не поднять руку на такого волчонка? Погиб из-за шлюхи и ее немого отродья. Высокие господа, тех, кто получше, любят — вот и не стали особо разбираться. Дело ясное.

Конечно, так считали не все, но и того, что было, хватало с головой.

А Лучан не мог, никак не мог им объяснить, почему мама ни одной ночи не может встречать трезвой, и почему ей все время нужен хахаль в постели. Да и не стал бы, вернись к нему речь. Этим объяснять? Да пусть провалятся.

И когда за ним приехали приюта, забирать — он шипел, лягался и кусался, потому что мама ведь была хорошая! Ну и что, что по утрам от нее пахнет перегаром? Ну и что, что по утрам от нее выходят чужие мужики? Она ни разу не обидела Лучана, и всегда его ласкала, даже когда у нее болела голова. Как они могли? Как они могли так с ней поступить? Если это их справедливость — то зачем она нужна?

Сильвия Дмитряну не стала ждать, пока к ней придут ночью. И обращаться за помощью не стала. Взяла дробовик мужа и разнесла себе лицо.

Из детского дома Лучан сбежал. И еще раз сбежал. И еще раз. А в четвертый раз его отправили в «горную школу» — и там Лучану неожиданно понравилось. А еще больше понравилось у дядюшки Руди — хуторянина, взявшего Лучана на лето. А однажды вечером к дядюшке пришли люди…

Один из них, господин Григораш, выделялся среди всех уверенной повадкой и ученой, книжной речью. После темноты он позвал Лучана в сад, поговорить.

Он говорил, и каждое его слово ложилось как камень в стену. Мир устроен несправедливо. Впрочем, Лучан, ты это знаешь не хуже, а то и получше, чем я. И стоит ли ждать справедливости от мира, где всем заправляют людоеды? Одних пожирают без закона за фронтиром, других по закону — здесь. И даже если нужно защитить слабого, это отдают на откуп людоедам, потому что не хотят брать на себя ответственность за грязную работу. Так несправедливость устраняют несправедливостью, а преступление — преступлением. И неудивительно, что такой парень, как ты, не хочет жить по законам, которые волки придумали для овец…

А потом попросил показать, как Лучан стреляет по камешкам.

Отлично Лучан стрелял по камешкам. Глаз с детства был верный, а с рогаткой он не расставался уже четыре года. Если железным шариком — то мог и взрослого мужика свалить.

— А из настоящей винтовки хочешь попробовать? — спросил господин Григораш.

Они вышли рано утром. Охотничий сезон только-только начался, и у господина Григораша была лицензия на отстрел двух оленей. Олени расплодились в Карпатах за последние сто лет — во время войны и рецивилизации на них почти никто не охотился, а после охота стала непопулярным развлечением.

Четверо стрелков залегли над оленьей тропой. Господин Григораш уступил Лучану свою винтовку с оптикой. «Первый олень — твой». Лучан был счастлив — до того момента, когда трехлетний бычок, убитый им, качнулся на коленях и упал набок.

Остальное стадо бросилось наутек. Заревел еще один бык — Руди подстрелил его на бегу. Вместе с другом господина Григораша — кажется, мадьяром — они пошли по кровавому следу, а Лучан и господин Григораш спустились к убитому зверю.

— Замечательный выстрел, Лучан, — господин Гигораш потрогал маленькую ранку точно между глаз оленя. — Он совсем не страдал. Почему ты плачешь?

А Лучан смотрел на пустой черный глаз, который только что был живым и светился, а теперь уже не мог, и думал «Как они… как они». Пришли и взяли жизнь у живого. Потому что захотелось.

— Ты прав, — сказал господин Григораш. — Мы сейчас были не лучше этих… которые гуляют по ночам.

Он понял. Он понял! И он не ел вечером оленину и не пил за удачный выстрел, и не взял себе голову с рогами. И остался еще на один день, когда венгерский друг уехал.

Остался из-за Лучана. Лучан понял это сразу, Григораш искал. Искал тех, кто может стрелять, но помнит, когда стрелять не надо — и когда совсем нельзя.

— Есть люди, — сказал он на следующий день, — которые ненавидят людоедов и сражаются с ними. Люди, которые любят жизнь, но свободу любят еще больше. Их ненавидят не только людоеды — их ненавидят многие из тех, ради кого они сражаются. Да что там многие — почти все. Но именно они — настоящие люди. Не волки и не овцы, живущие по волчьим законам. Я бы не стал тебя звать, но ты здесь не уживешься, это и сейчас видно. Пойдешь со мной?

И Лучан пошел.

Господин Григораш скоро стал для него Робертом. Это имя было более «своим», чем неизвестно какое по счету в чужом «аусвайсе». А Лучан стал Псом. «Братом».

Группа Роберта прожила недолго. Лучан один остался в живых, добрался раненый до связника, отлежался, пошел проверку на лояльность — и получил назначение к новому «папе», Корвину. У Корвина было хорошо, Лучан вспоминал о нем с теплотой. Именно Корвин приохотил его к старому рок-н-роллу, гитаре, снайперке — и дал ник Десперадо: в решающий момент Лучан совершенно не чувствовал страха и почти не чувствовал боли, палил по четким силуэтам в красной дымке и не давал промаха.

Но Корвин тоже не протянул долго, и Лучан после новой проверки на лояльность попал к Пеликану и занял место убитого Клоуна.

Через полгода он занял место убитого Клоуна и в постели Мэй. Ненадолго. Два раза это было. Как раз здесь, в Гамбурге…

Ничего такого, совсем не так, как у нее теперь с Энеем. Они скучали, ждали задания, Каспер уехал, ночью им было одиноко… Десперадо потом — и сейчас — испытывал по этому поводу в основном благодарность. Он думал, что со своей немотой дожидался бы женского внимания до скончания века. А после этого, поверив в себя, он научился подходить к женщинам. Он открыл, что его немота может даже нравиться. «По крайней мере, от тебя никакой грубости не услышишь — верно, цыпленочек?»

Верно.

Она не сказала Энею — ну, и Десперадо не скажет. И стрига не скажет. Хотя он понял. Он многое понял…

Хороший город Гамбург, а ходить по нему со стригой — еще лучше. Цумэ так лихо читал эмоции и так точно отзывался, что Десперадо иногда казалось — они ведут беседу. Ну, разговаривают, как нормальные люди, у которых всё в порядке.

Сейчас они под видом пары страйдеров, возвращающихся с полуночной попойки, объезжали квартал на Гёртнерштрассе, где двенадцатиэтажным кубом высился головной офис информационного агентства «Глобо».

— Та-ак, — совсем как нормальный и даже слегка оглоушенный человек, сказал стрига, остановив мотоцикл и задрав голову, чтобы получше рассмотреть станцию городского трансрапида, располагавшуюся встык с пятым этажом «Глобо», — в лоб я тоже сюда не полезу.

Десперадо кисло усмехнулся. Сюда не полезет в лоб Цумэ, сюда не полезет в лоб Эней — он вообще не хочет сюда «лезть». Он хочет прийти и поговорить. А вся эта подготовительная работа — на тот случай, если старуха не даст ему уйти после разговора.

Почему вдруг не даст — если она чиста, а, похоже, оно так и есть? Но те, кто отбрасывает малые вероятности, быстро спекаются. Так всегда говорил Пеликан, и в их группе мало было потерь и текучки.

Видимо, Ростбиф тоже всегда так говорил. Десперадо нравился ученик Ростбифа. Ему нравились люди, которых Эней подобрал. Командира видно по команде. Ничего, что они все новички, — зато каждый по-своему хорош. Пацан хоть и не боец, но — чистое золото, когда нужно смастырить документы. Дай ему «болванку» — заделает такой аусвайс, что ни один чекер не придерется. Поп — надежный, внимательный мужик, ни разу еще не завалил внешнее наблюдение, ни разу не потерял клиента и не попался ему на глаза, а казалось бы — колода колодой, что размерами, что манерами. И даже стрига — пальцы дьявола, когда нужно что-то стащить, рука бога, когда нужно ударить. Поначалу Десперадо поверить не мог в этакое чудо — чтобы стрига бросил свое поганое дело. Только ручательством Энея и убеждал себя. Но потом, оттрубив с ним несколько совместных вахт, Десперадо понял, что лучшего напарника и не найдет, пожалуй. В Гамбурге — сам попросился в двойку к Цумэ.

С ним было легко. Десперадо и себе-то не признавался в том, что он крестился из детской, смешной надежды — а вдруг случится чудо и голос вернется? Он стеснялся того, что раньше ждал Новый Год с той же надеждой. И верил, верил отчаянно, что если сможет продержать в ладони снежинку все двенадцать ударов, то все исполнится. Но снежинки таяли почти сразу.

…Вчера сюда приходил Антон. Француз. В Гамбурге. Милый такой лопоухонький мальчик, глядящий совершенно невинными голубыми глазами. Домашнее дитя, сорвавшееся в автостоп… Полторы фразы по-немецки и ужасающей быстроты трескотня по-французски…

Нет, здесь не ночной клуб. И не кафе. Нет, вам дали неправильный адрес. Да, «Глобо», но не кафе. В туалет? На станции трансрапида. Нет, и Пауля Клюге мы не знаем… Уф. Избавились. Ушёл.

Итак, четверо в форме. Двое в боксе с мониторами, двое — за системами и связью. Скучают, иногда выходят размять ноги — по одному, конечно. Два охранника у контрольного комплекса на входе. Тех, у кого есть пропускная карта, почти не отслеживают — к остальным подходят сразу. На этаже — шестеро или больше. Антон видел шестерых. Сеть беспроводная, но всё главное должно быть на кабеле, а кабель уходит в шахту и по стояку трансрапида. Кто-то должен туда подлезть.

«Кто-то» — это, естественно, Игорь. Затем они с Десперадо сюда и приехали.

Куб «Глобо», черная стеклянная крепость, имел две слабины. Первая — воздуховоды, общие с системой вентиляции станции трансрапида. Вторая — большой гараж с длинным рядом лифтов, где днём царила суета. Издержки производства. Журналистика. Но зато и гараж, и станция трансрапида были начинены камерами, как индюшка гречкой. И снитчи летали исправно, каждые шесть минут. А это выдвигало Антона на ключевую роль. Именно он должен был составить расписание всего, что регулярно движется по Гамбургу и свести воедино данные, предоставленные наблюдателями.

— А ну-ка, — сказал стрига, слезая и снимая шлем, — подержи мне стремя.

Десперадо усмехнулся, поставил мотоцикл на упор, спешился и подошел к стояку. Нижняя скоба была в трех метрах — стрига мог бы и допрыгнуть, но это значило обратить на себя внимание. Десперадо сцепил пальцы «замком» и напряг мышцы, готовясь принять вес Игоря. Странное дело — было в стриге где-то под восемьдесят пять, но Десперадо этого почти не ощутил: упор на руки, упор на плечо — и вот Игорь уже лезет по столбу, сверкая оранжевой кепкой и таким же рабочим жилетом с неисчислимым множеством карманов.

Вообще-то такие вещи полагалось делать ночью. Это если как в кино. А если как в жизни — то вот светлым утром ползет себе вверх по стояку явный ремонтник. Он ни на кого не обращает внимания, на него никто не обращает внимания…

— Значит, так, — докладывал он через час в кухне пригородного дома над одним из многочисленных каналов. — Кабель действительно проходит там. Защищен. Придется попыхтеть. Но что радует — это место вне зоны пролета снитчей. От них защищает эстакада.

— Значит, попытаемся воткнуться сегодня вечером, — сказал Эней. — И один день просто повисим и понаблюдаем. И если ничего необычного не случится — я пойду на второй день.

— Почему все-таки в офис, — недовольно спросил Костя. — Почему не домой?

— Мы же тебе объясняли, — Мэй не скрывала раздражения. — Если бы мы шли ее убивать — то конечно, шли бы домой. Но мы идем поговорить. Нам нечего бояться и нечего стыдиться — она должна это понять. Поэтому мы идем в офис. Правильно, Энеуш?

— Правильно, — кивнул Эней. — Только это ещё не всё. Если пойдет плохо… Они там должны знать, что мы можем войти в охраняемый и защищенный офис — и выйти из него. Мы не боимся. Мы достанем кого угодно.

— Это точно, — ухмыльнулся Игорь.

Он достал из микроволновки пиццу, начал резать на всю честную компанию.

— Если идти послезавтра — а я такой, чтобы идти послезавтра — то врезаться в кабель нужно сегодня, — сказал Эней. — Нужна внешняя антенна. Я распотрошу запасной комм, это еще полчасика. Закладку тебе придется ставить на переходник системы наблюдения…

— А антенну можно на технической галерее. — Игорь провел пальцем над линией, обозначающей эстакаду трансрапида. — Для долгосрочного слежения не годится, но сутки-двое проживет, а нам и того, наверное, не нужно. Если окажется, что офис нам не по зубам, пойдем всё-таки домой.

— Фрау Эллерт, — Антон был воспитанный мальчик и сначала прожевал, — из тех людей, кто, как говорится, «горит на работе». Дома проводит в лучшем случае шесть-семь часов в сутки. Интересно, какая из двух специальностей отнимает у неё столько времени?

— Первая, наверное, — сказала Мэй. — Пеликан тоже больше школой занимался.

— Значит, — заключил Эней, — идти надо в контору, в самый конец рабочего дня. В кабинете у нее наверняка стоит скеллер — значит, связи в режиме реального времени у нас не будет. Маячки, прочая ерунда — всё заглохнет, как только я войду в кабинет. И камер, скорее всего, там нет тоже — так что если Антон и прорвётся в систему, в кабинете он меня потеряет.

— Огл, — сказал Игорь. — Нэд Огл. Мы звоним ей в означенный промежуток времени. Удостовериться, что с тобой все в порядке.

— И она решает, что мы глухо ее обложили, — Эней покачал головой.

— Так это же к лучшему, нет?

— Я не хочу на нее давить.

— А мы не хотим тебя потерять.

— Игорь, после Курася они ждут от нас резких движений. Если она решит, что мы ее обложили, она может вызвать подмогу. Я бы вызвал. И в лучшем случае нам придется убивать своих же, виновных только в том, что в штабе засела крыса. А в худшем…

«Нас положит СБ» он не сказал. Не хотел каркать. Тем более, что самым худшим этот вариант тоже не был. Но о самом худшем не хотелось ни говорить, ни думать.

— А если она эту подмогу вызовет заранее? Если у нее, скажем так, недобрые намерения? И в ее кабинете ты сразу встретишься с тремя квадратными парнями? Не рассчитывает же этот божий одуванчик завалить тебя в одиночку.

— Значит, маячок нужно ставить в здании. Причем там, куда я не могу зайти случайно — и куда меня не могут завести нарочно. И если я на эту точку через час не выйду, значит, унес меня змей горыныч о семи хоботах.

— А если через час будет уже поздно? — спросил Антон. — Если не унес, а…

— Офис хорош еще и тем, что меня там неудобно убивать, — Эней налил себе колы. — Так что если не стрясется несчастный случай — убивать повезут в другое место. Понимаешь, Тоха, от полиции как-то можно отмазаться с обколотым типом на руках — и никак нельзя отмазаться, если на руках труп. У Стеллы здесь гнездо. Она не будет им рисковать из-за меня. Ну, не будет рисковать больше, чем нужно. Если выйдет несчастный случай на производстве — значит, выйдет, от этого не страхуют. Но в любом случае, поговорить со мной они захотят. А особенно калечить при разговоре тоже не могут.

— Ага, не могут, — Антон фыркнул под нос. — Видел я…

— Ты, извини, видел последствия истерики, Енот, — Игорь налил кофе себе, ему, Десперадо и Мэй. — А люди, которым здесь жить, постараются оформить все как смерть от более-менее естественных причин. Приехал человек в Гамбург оттянуться — и пьяный в канал свалился, к примеру. Или тихо в кустиках от передозировки почил. Или та же передозировка — и в канал…

— Старч! — прикрикнула на него Мэй. — Лучше думай, как подать сигнал. Потому что я никак не могу найти место, куда не могут завести нарочно.

— Трансрапид, — сказал Антон. — Они точно не потащат его через станцию, даже укуренного. Слишком много людей, камеры, охрана. Если труп потом всплывёт, эти данные всплывут тоже.

Десперадо постучал пальцем по стене, у которой сидел. За стеной был туалет.

— Резонно, — согласился Костя. — Даже если будет хвост и даже если они сообразят, что это точка проверки, ну что они сделают?

— По утрам, — торжественно сказал Игорь, — он пел в клозете. Слышишь, конь троянский? Если все будет в порядке, ты нам там споёшь.

— Петь я не буду, — сказал Эней. — Свистеть — пожалуйста, а петь — это не ко мне.

— Ладно, — смилостивился Игорь. — Свисти. Нам этот трансрапид не брат и не сват — ну так не будет у него денег

— Хит всех времен «Чижик-Пыжик» пойдет?

— Вполне, — сказал Костя.

— Тогда я начинаю курочить комм, — Эней поднялся из-за стола. — И мы подумаем, что станем делать, если я не смогу провести сеанс художественного свиста.

* * *

— Всё, — сказал Антон, когда по экрану пошла статика. Пуговица сдохла и кнопка на правом ботинке сдохла и резерв тоже сдох. Эней же говорил позавчера, что кабинет Аннемари Эллерт наверняка защищен от прослушивания, и было по слову его. Антон посмотрел на вторую планшетку и перевел дыхание. «Троянца», обеспечившего ему доступ в систему наблюдения, не заметила служба безопасности и пропустили сторожевые программы. Антон этого «троянца» написал сам, не опираясь на уже существующие разработки. В банк в свое время «троянец» проник без сложностей. И сейчас вроде пронесло. Перехватив коды доступа к системам наблюдения, Антон довел Энея до приемной директора. Как сказал Игорь, троянским вождям троянские кони. Дверь приемной за спиной Энея схлопнулась — и дальше Антону путь был закрыт. Если и были внутри системы слежения — то информация с этих камер шла другим пакетом и не по общей линии безопасности.

— Ничего, — спокойно ответила почти по-русски Малгожата. — То еншче ниц грознего.

Грозного — ничего. Журналистская компания такого класса будет защищать себя и свои источники — и даже СБ не усмотрит в том ничего достойного внимания. Скеллер-глушилка — это вообще предмет туалета. Как рубашка. Даже посерьезнее, потому что редактора и ведущие обозреватели без рубашки встречаются, а без скеллера — нет. Или никакие они не редактора и обозреватели.

Но что если…? Что если через час, как было условлено, Андрей не выйдет?

Засечь Антона рано или поздно засекли бы, но это все-таки дело времени. Так или иначе. Потому что если в дело идет не счастливый план А — «все хорошо, все довольны, обмениваемся карточками и расходимся», а план Б, то Антон «засветится», форсируя отключение системы. Но тогда уж он не один засветится. Тогда они все так засветятся…

Антон вздохнул и, сняв микрофон, повернулся к Кену.

— Костя… Костя, а что мы будем делать, если все совсем поплывет?

— Штурмовая команда — Цумэ, Мэй и Десперадо, — Костя поскреб бороду. — Не сипайся. Что тут совсем лишнее — так это заранее сипаться.

— Я не о том. Допустим, мы должны будем стрелять. Именно мы.

— В чем дело? Тебя же учили. Меня тоже.

Кен достал из куртки сигареты, закурил.

— Знаешь, было такое: Пётр Первый ехал через лес, про который говорили, что там до луны разбойников. Смотрит — а навстречу ему поп с ружьём. Пётр к нему: а зачем тебе ружье, батя? Ну, говорит поп, тут же пошаливают. Пётр: как же так, батя, ведь если ты человека случайно насмерть приложишь — тебе ж попом не быть. А поп ему на это — а если меня случайно насмерть приложат — я уже и человеком не буду. Короче говоря, — он затянулся, — если все пойдет совсем косо — то в команде будет одним стрелком больше и одним попом меньше.

Антон невесело улыбнулся и снова включил микрофон. Но наушник по-прежнему молчал, и дверь лифта в гараже инфоцентра была неподвижна, только охранник прогуливался взад-вперед.

* * *

Кабинет фрау Эллерт располагался на двенадцатом этаже — начальство, по традиции, забиралось повыше. Вежливый охранник обыскал визитера и, ничего предосудительного не отыскав, сделал широкий жест в сторону двери — по последней дизайнерской моде, не лакированной и некрашеной, но так гладко обтесанной, что это сходило за полировку.

Эней вошел, дверь за ним сомкнулась.

Маленькая сухая женщина с обильной проседью в черных волосах стояла спиной ко входу, глядя сверху вниз на город. Она понравилась Энею — стройная, подтянутая, в черном деловом костюме, в простых серьгах-колечках белого золота. Со спины можно было дать максимум 40, но когда она развернулась — он увидел на её лице все 75. Ни тени дурацкой моложавости типа «я ещё ого-го!», присущей большинству горожанок её возраста — по фотографиям этого все-таки не было видно. Для широкой общественности — фрау Эллерт, доктор социологии, редактор «Глобо», авторитетнейшего сетевого издания Германии и Австрии, член совета директоров компании «Евромедиа». Для знающих — Стелла, подпольщица с 38-летним стажем, старейший член штаба.

Она обернулась на стук двери, и приветственная улыбка её была печальной.

— Садитесь, — кресло напротив её стола манило щедрыми складками мягкой кожи: дизайн «прошютто», нынче модно утопать в сиденьях.

— Сначала вы, — улыбнулся ей в ответ Эней.

— Садитесь, садитесь, — засмеялась она. — Я так насиделась за день, что сил моих нет.

Но, несмотря на смех, глаза её были грустны и серьезны.

Эней опустился в кресло. Фрау Эллерт подошла к столу и отключила рабочий компьютер, а вместо него включила скеллер.

Это была перестраховка. Перестраховка и сигнал — «любое вмешательство извне я сочту недружественным».

Они рассчитывали, что огнестрельного оружия в здании немного. Собственно, кроме охраны в холле, его не должно быть ни у кого: шум нужен фрау Эллерт в той же мере, что и им самим, то есть совсем не нужен. Звукоизоляция в здании, конечно — «будь здрав, Макбет», как выражается Антон, но стеклянные окна имеют свойство осыпаться, когда в них попадает пуля. Однако фрау Эллерт далеко не дура, и это значит — огнестрельное оружие есть. Чтобы разбить внешнее стекло, потребуется снайперка или крупнокалиберный пулемет, значит, все трубой пониже в здании использовать можно вполне.

Андрей посмотрел на скеллер, на его хозяйку. Кивнул.

— Хорошо. Итак, вы и есть Эней, ученик и правая рука Михеля Барковского. И вы пришли ко мне сообщить, что Михель мертв, его группа погибла — и все это по причине предательства на уровне среднего звена?

— Не среднего. Юпитер был членом штаба.

— И?

— Я убил его.

— Хорошо сказано, — кивнула она после этой паузы. — Не «ликвидировал», не «убрал» — убил. В стиле Ростбифа. Вот так просто взяли и убили. На каком основании?

— Он был виновен в гибели нашей группы.

— У вас есть доказательства?

— Вы понимаете по-польски? — Эней пододвинул к ней лепесток флеш-памяти.

— Мои программы понимают. Давайте, — Эллерт протянула руку, и Эней вынул из кармана лепесток флеш-памяти. — Как вам удалось получить это признание?

— Мы его обманули. Выдали себя за сотрудников российской СБ. Это была чистая импровизация, он мог бы и не попасться… но он очень боялся, что мы и в самом деле группа Ростбифа. Понимаете, сначала я сказал ему, что Ростбиф жив. Он затрясся. Перезвонил вам. А вы сказали ему, что Ростбиф мертв. И он рассказал нам об этом разговоре, мы его слушали, но он еще и рассказал. Пытался перевести стрелки на вас, конечно, но его еще и всерьез беспокоила эта ваша уверенность… Меня тоже.

Эллерт пожала плечами.

— У меня есть относительно надежный информатор. Я не буду вам объяснять, как и что — у вашего командира тоже были свои источники, и он вряд ли ими делился. А это даже не совсем мой источник, это источник «Глобо». Этот человек считает, что стравливает информацию агентству, к чьим базам данных имеет доступ подполье. Он не так уж неправ.

— Вы не думаете, что этот человек может…

— Не думаю, а знаю. Он работает на российскую безопасность, мы отследили. Работает втёмную. А России, если бы Михель действительно был жив, смертельно невыгодно было бы прикрывать провал украинцев. Господин Волков очень серьезно относится к такого рода махинациям в своём бывшем ведомстве.

— Значит, сведения о системе безопасности Литтенхайма пришли через этот ваш контакт?

— Конечно. И Юпитер совершенно напрасно пытался переключить на меня ваше внимание — исполнительный комитет штаба был полностью в курсе событий, — она все-таки села в свое кресло и сплела руки в «замок». — Я была рада, когда за дело взялся Михель. Я была и остаюсь убежденной противницей плана «Крысолов», но лично Михель мне очень нравился.

— Я понимаю, — сказал Эней.

— Давайте по порядку: почему вы решили прийти ко мне. И главное — что вы собираетесь делать теперь, когда Михель погиб?

Эней начал рассказывать о том, как развивались события после провала в Екатеринославе. Это был совершенно правдивый рассказ — только несколько урезанный. Так, из него начисто пропал Цумэ — сразу за Вильшанкой, названия которой Эней, конечно же, тоже не упомянул. Не попали в рассказ и Мэй с Десперадо, зато о христианах и о своем опыте столкновения с ними Эней рассказал почти всё — умолчав только об экзорцизме, Косте и его роли в группе. Про Братиславу она не спросила. Значит, либо всё сработало, как надо, либо Стелла не хочет показывать уровень осведомлённости.

— А что случилось с этим варком? — спросила фрау Эллерт, когда он закончил.

Эней пожал плечами.

— Что может случиться с варком-нелегалом на Западной Украине? — ответил он в лучших традициях «исландской правдивости». — Я даже ничего не мог сделать, был ранен и очень ослаб.

— И что же вы намерены делать теперь?

— Во-первых, я хочу найти тех, кто виновен в смерти Каспера, и заделать дыру. Во-вторых… но сначала «во-первых». Потому что, пока у нас дыра, ничего делать нельзя.

Стелла смотрела на него, чуть склонив голову набок, и отчего-то казалось, что ситуация нравится ей еще меньше, чем ему.

— Юпитер мог сдать многих, — сказала она. — Хотя он вряд ли сдавал всех — ему ведь тоже нужно было и набить себе цену, и просто в живых остаться. Он многих сдал, а многих просто проследили от него. Но вот Пеликан с ним дел не вёл и контактов не имел. Он и со мной контактов не имел. Он считал, что боевая должна иметь свою инфраструктуру. Пеликан работал только сам или по каналам боевой. А о подробностях его последнего дела, кроме Ростбифа, знало только два человека. И кстати, они не поверят вам на слово, что вы Эней. Кто мог бы достоверно — для штаба — опознать вас как Энея?

А теперь гадай, что этот вопрос значит: «кто вас поддержит?», «с кем вы связаны?». Не знаешь, как отвечать, отвечай буквально.

— У вас должны быть отчеты из клиники Хофбауэра, разве не так? Мой генматериал. Правда, если я завербован, его подлинность мне мало поможет, — он улыбнулся во весь рот. При такой улыбке последствия пребывания в клинике Хофбауэра были видны невооруженным глазом.

— Во что я меньше всего верю, так это в то, что вы завербованы. СБшники — люди с определенным типом мышления, ограниченным в своем роде. Если бы они готовили вам запланированный побег, они ни в коем случае не оформили бы такую оперетту, какая вышла в Екатеринославе. Да и легенду вам придумали бы получше. В данном случае я могу сказать как Тертуллиан — ваши братья во Христе не объяснили вам, кто это такой? — «верю, ибо абсурдно».

— Нет, не объяснили. И вот это и есть мой вопрос номер два. Почему мы не работаем с христианами? И как именно это связано с вопросом номер один? Судя по тому, что случилось с Райнером и моим отцом, какая-то связь есть.

— Связь… Связь есть, — женщина посмотрела на него внимательно, оценивающе. — А что, ваш… отец тоже интересовался христианским подпольем?

— Я ничего об этом не знал, — вот этот ответ был для разнообразия совершенно честным и без недомолвок. — Но недавно разбирал архив и нашел там, в числе прочего, распечатку «Исповеди» О'Нейла. Там на полях пометки, сделанные рукой отца… я думаю, второй писавший — Райнер.

— Даже так… И что вы скажете об этом замечательном документе?

— Я считаю его правдивым свидетельством. Там, в западной Украине… я встретил человека, который перенес спонтанное исцеление. Только он не считает его спонтанным. И я теперь не считаю. Во всём этом есть смысл. О'Нейл слегка повредился рассудком, это верно. Но если человек говорит то, что подтверждается материально… то есть область, в которой ему можно доверять.

Госпожа Эллерт помолчала, вздохнула, потом нажала кнопку вызова на пульте.

— Магда, прошу вас, две чашечки кофе.

Возможно это сигнал, возможно нет…

— Если можно, мне бутылочку кока-колы, — поднял руку, как в школе, Эней.

— Поправка, Магда: кофе и бутылку кока-колы — проговорила в селектор Эллерт, потом снова обратилась к Энею. — Стало быть, вы вложили персты в раны и уверовали…

— Я не уверовал. Я увидел. Оно есть. Оно действительно есть и работает. А мы не пользуемся. Я хочу знать, почему. В чем дело? Ведь смысла никакого нет отстреливать их по одному — ничему это не помогает. Нам система нужна — и вот она есть, система. И оружие… — он покачал головой, — да это много лучше оружия, потому что, если с этим — так можно же вообще не убивать, разве что при самообороне. Не стрелять, не взрывать, просто вернуть обратно.

— И стрелять, — горько сказала женщина. — И взрывать. Придется делать и то, и другое. Видите ли, юноша, я знала О'Нейла лично. Это было совершенно шапочное знакомство, но немного поговорить у нас получилось. Интересно было пообщаться с живым данпилом. Он заблуждался так же, как вы. Вы вообще чем-то неуловимо на него похожи…

Она замолчала, потому что вошла Магда с подносом, на котором дымилась чашечка кофе и блестела капельками банка холодной колы. Поставила подносик на стол и вышла. Может быть, она слушает разговор. А может быть, и в самом деле секретарша. Слишком много переменных. Нехорошо, неудобно. Эней с треском открыл банку и вставил трубочку. Кола покалывала язык.

— Надеюсь, что не похожи главным. Безумием. Безумием и ненавистью. Вернее, сам О'Нейл не считал это ненавистью, он считал это справедливостью. Он полагал, что мы все, вместе взятые, предали Бога и не заслуживаем ничего, кроме страшной смерти в этом мире и ада в следующем. Вы читали книгу? Это он сдерживался, старался привлечь аудиторию. И единственный выход он видел в войне. В тотальной войне с варками. В войне, в которой потери среди людей просто не следует считать, все равно все погибнут по делам своим.

— Не знаю, как Бога… — пробормотал Эней. — Людей точно предаём. Я не могу оставить ситуацию с гибелью отца и Каспера как есть.

— А что значит не оставить её, как есть?

— Это зависит от того, что произошло и насколько все плохо. Когда отец затевал «Крысолова» — я теперь знаю, что он думал. Он хотел посмотреть, рискнут ли его остановить, и, если не рискнут, как поступят потом.

— Иными словами, вы хотели бы, чтобы я поделилась с вами информацией о том, как отреагировал штаб?

— Был бы очень признателен.

Эллерт вздохнула.

— Я закурю, вы не возражаете?

— У вас хороший кондиционер.

Женщина достала из стола длинную и тонкую сигарету, прикурила.

— А вы сами не курите?

Эней мотнул головой. Закурить, выпить кофе — обычный светский способ взять паузу, отыграть минуту на размышление. Что ж, подумать не вредно, — он потянул колу через соломинку. И мы подумаем. Посмотрим и подумаем.

Вполне возможно, что эта игра — игра вдвойне. Поверил бы он, если бы ему ответили сразу? Нет, не поверил бы, наверное. Или… Игорь прав — если она ни при чём, она может счесть мой визит провокацией. Со стороны СБ. Или со стороны штаба. А ещё я мог успеть найти союзников в низовых организациях. Или Ростбиф мог успеть. В любом случае, есть прямой смысл заставить меня говорить, говорить много, чтобы аналитикам было с чем работать…

А я ей, кажется, уже ляпнул — про предательство — и поправляться поздно.

— Штаб, — сказала Эллерт, — в полном составе был против плана «Крысолов». И почти в полном составе проголосовал «за», кроме меня и еще одного человека. Я знала, чем это кончится. Но когда решение принято, остается только выполнять приказы — это называется дисциплина. Список кандидатов на инициацию пришёл через меня. Сорок два человека; я не знала, кого выберут Ростбиф и Пеликан. Но они должны были поставить в известность начальника боевой, чтобы он очистил место действия. И ещё о приезде группы информировали местное руководство. Но если бы утечка шла оттуда она, как понимаете, носила бы совершенно иной характер.

Это Эней знал и сам. Из всего сказанного новым было только одно, что список потенциальных объектов составляла Эллерт. Но это, по большому счету, значения не имело.

— Против плана «Крысолов» я была главным образом потому, — женщина раздавила окурок в пепельнице, — что догадывалась, каких крыс на самом деле намерены ловить Ростбиф и Пеликан. И подозревала, что они их поймают. Что кто-то выживет и придёт. Группа Пеликана погибла не в полном составе — исчезли бесследно Мэй Дэй и Десперадо. И я не поверю, что они не с вами. Но это тоже не главное. Главное — две вещи: ваш отец своим именем пробил очень опасную идею. Идею охоты на людей. Я уверена, что он не собирался заниматься этим всерьёз. Но вот для низового подполья это даже не искра в порох — это вирус Эболы-Киншаса в городскую систему водоснабжения. И второе, слух о предательстве очень легко посеять и невозможно похоронить.

— Времени мало, — сказал Эней. — Он считал, что времени у нас гораздо меньше, чем мы думаем. И варки тоже об этом знают. Их аналитики работают над этим. В течение двух поколений либо начнется раскачка, либо они найдут способ стабилизировать систему на века. Не знаю, что хуже.

— Вы собираетесь готовиться к вооружённому перевороту?

— В том числе и к перевороту. Зачем вообще вся наша работа, если мы не собираемся избавляться от варков? Почему одних спасаем, а других позволяем съедать? Разве мы не должны в конечном счете спасти всех?

Пауза, которую выдержала Эллерт, сделала бы честь любой актрисе.

— Спасти всех… да… именно что спасти всех, мальчик. А как вы думаете, сколько погибнет в ходе войны? Вы знаете, что единственное, что удерживает экономику от глобального кризиса — это мировое правительство в Аахене? Допустим, вы создали армию, объявили войну и выиграли её. В ходе войны будут разрушены коммуникации. Вы представляете себе, что такое современный мегаполис без электричества и воды? А я была в Мехико сорок семь лет назад, я видела этот ужас. Вы не первый хотите войны. Мы рассматривали военный сценарий, я покажу вам прогноз. Гибель трети человечества, распад цивилизации. Мы откатимся даже не к уровню накануне Саудовского кризиса. Будет еще хуже, потому что без активной работы за фронтиром, без санитарных кордонов и вакцинации начнётся пандемия орора. И это если война будет, — она сделала паузу, — прагматической. А вы предлагаете… религиозную.

— Да нет, зачем, — Эней вдруг понял, что ему отчего-то жарко. И слегка подташнивает. Глотнул ещё колы, потом спохватился: хлебать в хорошо кондиционированном офисе ледяной напиток… госпожа ангина, заходите к нам на огонёк. Ещё и сеньору пневмонию прихватите, — зачем нам религиозная… Христиане в таком меньшинстве, что… — слова отчего-то не желали сразу входить в грамматические пазы, — они и в армии будут в меньшинстве, и ведь у них — работает…

— Работает, — фыркнула Эллерт. — В одном случае из тысячи. И на выходе — безумец вроде О'Нейла. Два более-менее достоверно подтвержденных случая за пятьдесят пять лет — и ради такого КПД, по-вашему, стоит рисковать религиозным психозом?

— Не только это…

— Да-да, я знаю, — Эллерт отмахнулась. — Высокие господа не загнали бы этих божьих овечек в подполье, если бы там совсем ничего не было. Их симбионт и в самом деле плохо переносит эту… ауру в местах скоплений. Ну и что? Я была в Ирландии и видела… В подозрительных случаях используют людей. И всего-то.

Год назад она бы его убедила. Ну, не то чтобы убедила — а заставила бы отступить.

— Все структуры общества, — Эней говорил медленно, немецкие слова вспоминались не сразу, — они управляются людьми, в конечном счёте. Нужно построить всё так, чтобы, когда начнется переворот, люди просто оставались на местах и действовали как обычно. Это очень сложно. Но возможно. Я не верю, что внутри этих структур всех всё устраивает. Многие недовольны хотя бы тем, что ступенькой выше по карьерной лестнице сидит варк, и сдвинуть его невозможно. Это скорее заговор, чем революция.

— Заговор, построенный на чём? Как вы думаете, почему человеческая администрация Союза не произвела этот переворот сама? Почему крупнейшие корпорации, в правлении которых две трети — люди, ни разу не пытались блокировать союзные экономические структуры? Только потому, что каждый из них в отдельности мечтает о бессмертии? Так ведь и это не соответствует действительности.

— Мы не можем без них, — внутри Энея словно возилось что-то жаркое и скользкое, еле переносимое. — Это я слышал много раз. Но мы не можем и с ними. Есть люди, которые способны делать то, что нам надо — люди с характеристиками старших, но не кровопийцы. Раз на то пошло, все ли старшие так уж хотят оставаться убийцами?

— Большинство не хочет.

— Вернемся к нашим, — Эней забыл, как по-немецки «баран». Вообще, оперативная память почему-то засбоила: еще минуту назад его что-то насторожило, но что именно? — Начальник боевой. Человек, который знал цель Пеликана. Житель Копенгагена…

— Орвилл Робертсон, — закончила за него Эллерт. — Оперативный псевдоним — Билл.

Это слово гулко раскатилось под сводами черепа: биллл, билллл.

— …До недавнего времени. И его заместитель, Твиг. Оба живы. Согласитесь, то, что ни тот, ни другой не приняли мер, выглядит очень интересно. А еще интереснее выглядит то, что никто в штабе до сих пор, — голосом Стеллы можно было резать стекло, — до сих пор не поднял этого вопроса.

— Кто такой Твиг? Вы можете устроить нам встречу?

Д-долбаная отрыжка. Эней должен был рассердиться на свое пристрастие к этому сиропу с пузырями, но не рассердился. Он вообще сильно сомневался, сможет ли рассердиться сейчас. Какое-то дурацкое благодушие накатило ни с того ни с сего… Влияние доброй бабушки Аннемари?

Эней всмотрелся в свою собеседницу — не походила она на добрую бабушку. Она походила на бабушку, которой сейчас предстоит крайне неприятное дело.

— Твиг? Ах да, вы же не встречались в новом качестве. Вы его знали как Мориса. Эйнар Густавсен. А встречу я вам устроить не смогу. Потому что меня не хватит даже против боевой. Не говоря уже обо всём штабе. Молодой человек, вас не удивило, что я не спрашивала вас о вашей группе?

— Нет… Я имел в виду, да… удивило… но я всё равно собирался спросить… после того как… — Эней сглотнул, и тут в голове, наконец, рассосалась какая-то пробка. Он протянул руку к банке, зажал пальцем отверстие и как следует встряхнул. Газ… Газ выходил из малюсенькой дырочки у самого обода — с тоненьким писком, словно мышонок испускал дух.

— Бл-лядь, — сказал он по-русски, швырнув банку в стену. Метил он в голову Эллерт, но знал, что не попадет — мышцы вместо того, чтобы реагировать на импульсы мгновенно и безошибочно, каждый раз переспрашивали: «чиво-чиво?» — и лишь потом с ленцой выполняли команду.

«Наружу, — какая-то его часть была еще трезвой и отчасти контролировала тело. — На станцию. Тревога…»

Он метнулся к дверям — примерно так улитка метнулась бы к вершине Фудзи. Но до дверей все-таки дошел и даже раскрыл их…

А потом случилось БУХ!

Больно не было. То есть, больно было, та часть мозга, которая отвечала за передачу «больно» от тела к сознанию, ушла в бессрочный отпуск. А ковер у фрау Эллерт удивительно мягкий. Сойти на нет и удрать между ворсинок…

— Магда, — пискнул он. — Ма-агдааа… Какое дерьмо ты туда подмешала?

Но над Энеем склонилась не Магда, а крупный русоволосый парень. Давешний охранник.

— РСР, — сказала далеко за спиной фрау Эллерт. — «Ангельская пыль». А про группу я не спрашиваю, потому что не хочу знать. Через два дня после фейерверка на Украине, когда ещё не было известно, возьмёт вас СБ или нет, я получила приказ исполнительного комитета ликвидировать вас, как только вы появитесь. Вас и всех, кто с вами. Юпитер о приказе не знал, потому что я не передала его вниз. И я не стала бы искать вас. Но вы пришли ко мне сами. А мне не выстоять против штаба.

— С-с таким здоровенным парнем на подхвате? Насыпьте им крысиного яду в пиво…

Эней не договорил, потому что понял: ещё секунда лежания на спине — и он захлебнётся в собственной блевотине. Он перевернулся на живот и сумел даже подняться на четвереньки.

— Извините, — выдавил он из себя через полминуты. — Извините. Хороший ковёр… был. Ваш… охранник… не оттащит меня в сортир?

— Переживёт ковёр. Не вы первый. Генрих, Магда — этого молодого человека нужно доставить в южный док. В сам док. Я не думаю, что он может в этом состоянии куда-нибудь уплыть, но все-таки проследите.

Судя по голосу, фрау Эллерт стояла шагах в трех от него. Слишком далеко.

— Говорить, что мне жаль, будет неприлично. И что это приказ — тоже.

— Какие приличия, тут все свои, — Эней почувствовал новый позыв к рвоте, но в итоге вышел только стон. — А про приказ говорил комендант Кота-5… его еще повесили потом… Послушайте, зачем? Я не прошу… но зачем? Только чтобы выполнить приказ какой-то штабной сволочи? — слово «сволочь» он сказал по-русски, не в силах подобрать немецкий аналог. — А если мы вас прикроем?

— Вы правы насчет приказа, — голос утекал все дальше. — А прикрыть меня вы, увы, не сможете. Они там не то все спелись, не то перепугались до потери разума. Михель попробовал их сдвинуть — сами видите, что вышло. Я ведь тоже не знала, что дело так плохо. Мне нужно время. А сейчас его нет.

— Мы любой ценой прикроем, — Эней попытался быть убедительным. На четвереньках в луже рвоты получалось плохо. — А если я всплыву в доке — мои люди вас найдут… Знаете… есть простое решение… и есть правильное…

Сказал он последние слова по-немецки или по-русски — он уже не понимал.

Видимо, язык был не тот — или не подействовал. Потому что дальше он куда-то потёк. Кажется, по воздуху. Нет. Его просто вздёрнули на ноги, держа за руки и за шкирку.

Сейчас! — крикнул он сам себе где-то глубоко внутри. Ног Эней не чуял совсем, но реакция Генриха показала, что он проделал именно то, что намеревался: влепил референту-телохранителю каблуком по подъему стопы. Хороший трюк, только работать его надо не глядя и быстро. Генрих подскочил на одной ножке, отпустил руку Энея — и тот сумел бросить себя к столу и схватить макетный нож. Магда успела прикрыть грудь рукой, нож пробил ей предплечье. Теперь нужно было валить её и отбирать пистолет — а там посмотрим, кто у чьих ботфорт… и будь их двое, а не трое, может быть, что-то и выгорело бы… но фрау Эллерт, божий одуванчик, тоже оказалась отменным бойцом — не по выучке, а по духу: откуда-то из мертвой зоны, из той области, что была застлана наркотическим туманом, на Энея со страшной силой наехало тяжелое кресло, выполненное в стиле «прошютто». Кресло сбило его с ног и с панталыку: вместо того чтобы резать глотку Магде, он выпустил пенорезиновые кишки мягкой мебели. Магда не растерялась и прыгнула сверху — Эней захрипел, придавленный к полу предметом обстановки и здоровенной чернявой девахой.

Выкрутив ему руку, Магда с Генрихом забрали макетный нож. Потом вынули пленника из-под кресла и связали руки и ноги скотчем. Потом Магда пнула его два раза.

— Я боли не чувствую, — просветил он бестолковую тёлку. Воля к борьбе оставила его тут же — внутренний страж, который разжёг этот огонь, не видел смысла поддерживать его в такой безнадежной ситуации.

— Магда, идиотка! Никаких побоев, — теперь фрау Эллерт нависла прямо над Энеем. — Вам двоим стоило проявить больше осторожности. Как-никак, ученик Ростбифа.

Достав влажную салфетку, она вытерла с лица и шеи своего пленника размазавшуюся дрянь.

— Обыщите его тщательно. Магда, иди сюда, я помогу тебе перевязать руку.

Эней проникся к Магде сочувствием. Ему было так хорошо, что он был готов любить весь мир. Куда там буддистам… Доза «ангельской пыли» — и жизнь прекрасна. Даже когда валяешься на полу, ожидая транспортировки на тот свет.

Генрих умело обшарил его, потом принес сканер и тщательно, дюйм за дюймом, просветил. На Энее было два пассивных маячка, он нашёл оба. Потом снял с пленника серебряный перстень и деревянный крестик, подаренный владыкой Романом. Перстень бросил в стакан с водой, за крестик взялся с макетным ножом.

— Отдай, — Эней неожиданно заплакал. — Там нет ничего. Не нужно. Свинья ты, — древесина хрустнула, каждая перекладинка распалась надвое.

— Извини, — сказал Генрих. — Я должен был убедиться.

— Меня нет уже больше часа, — сказал Эней, героически сражаясь со сном. Слёзы кончились так же внезапно, как и появились. — Меня будут искать. А найдут вас.

Он предупреждал, а не угрожал. Ему действительно не хотелось, чтобы Цумэ и Десперадо порвали глотки этим славным ребятам, а Мэй шлёпнула милую бабушку Аннемари.

— Мне уже всё равно, — сказала милая бабушка. — И этот ваш бросок показал, что простое решение в данном случае — и есть правильное. Отдохните, мальчик. Вы устали сражаться.

Энея снова подняли на ноги, усадили в порезанное кресло. Он закрыл глаза. Ему никогда в жизни не было так хорошо и так плохо одновременно. Да, права бабка. Он неимоверно устал сражаться…

— Все, что я могу для вас сделать, — это не причинять вам боли, — Аннемари Эллерт стала бестелесным духом и витала где-то возле правого уха. — И я не трону ваших друзей и ваших контрабандистов.

— Не бойтесь, я не буду являться к вам по ночам, — успокоил её Эней. Это было последнее, что он сказал — кресло сомкнуло над ним мягкие кожаные губы и принялось, чавкая, пережёвывать, а потом и вовсе проглотило.

* * *

Эней сказал ждать его час, а дальше — действовать по обстоятельствам. Его могут потрошить в здании, а могут упаковать и отправить на какую-то более подходящую точку. В обоих случаях следовало дожидаться окончания дневной рабочей смены, когда большинство сотрудников разъедется по домам — Стелле ни при каком раскладе не понадобятся лишние возможные свидетели.

Таким образом, на двенадцатом этаже Глобо либо неспешно течёт разговор с применением последних достижений фармакологии, либо… либо там произошёл «несчастный случай на производстве». О последнем думать не хотелось — и Антон продолжал следить за входом в приемную Эллерт. Странное дело — никакого подкрепления не видно. Не поднимались на этаж добры молодцы в количестве, превышающем пару. Только высокий парень в строгом костюме, по всей видимости — начальник дневной смены охраны, то похаживал по этажу, разговаривая через комм, то посиживал в кресле, листая книгу, да смуглая девушка, по всем приметам — референт, съездила вниз и вернулась с баночкой кока-колы.

Антон уже начал паниковать, как вдруг…

— Ребята, охранник зашел и не выходит… Нет, вышел. Зачем-то поехал вниз.

— Готовность номер один, — сказал Цумэ.

Охранник, впрочем, тут же появился снова. Свернул за угол, открыл карточкой панель, вытащил… небольшую тележку с гидравлическим приводом — и покатил ее обратно в приемную.

У Антона что-то случилось с желудком: затвердел, как мокрая ткань на морозе. Если Эней не может выйти своими ногами… если…

Предполагалось, что в ходе допроса он «расскажет» о своей группе и приведет людей Эллерт туда, где его легко будет достать своим. Но если он совершенно обездвижен и без сознания… Или что похуже…

— Цумэ… — выдохнул он.

— Вижу. Подожди дергаться.

Прошло ещё какое-то время — и референт вместе с охранником покинули приемную, уже одетые в униформу технического персонала: мешковатые голубые комбинезоны. Охранник катил на тележке небольшой офисный шкафчик для бумаг. У девушки была перевязана рука.

— Аларм, — сказал Антон. Объяснять ничего было не нужно: обо всех эволюциях референта и охранника он докладывал сразу же.

— Думаешь? — Костя повернул ключ зажигания. Он так делал уже раза четыре — персонал инфоцентра приходил к Эллерт по своим делам и получал поворот.

— Уверен.

— Маячок видишь? — спросил Кен.

— Не вижу.

— Маячок, может, и сам сдох, — проворчал Костя. — Или помогли…

Антон скользил внутри здания, переключаясь с камеры на камеру. Лифт из VIP-зоны спустился на пятый этаж: дальше он не шел, «грузчики» перебрались в другой лифт.

Первый этаж. Антон переключился на камеры гаража. Охранник катил тележку к одному из вэнов компании, референт обогнала его, вынимая из кармана ключи. Распахнула створки задней двери вэна. Антон ни секунды не сомневался, что эти двое в деле. Он сомневался, что в шкафу — Эней. Это могла быть маскировка, дымовая завеса, чтобы поднять и найти группу… Это могло быть что угодно — и что сделают с Энеем, пока они будут гоняться за призраком?

Охранник с явным усилием приподнял шкафчик — легкий, из прессованной соломенной плитки, стандартный офисный шкафчик, который он, по идее, должен поднимать одной левой — и, перевалив на бок, задвинул в фургон. Девица вскочила в кузов и заперла за собой двери. Охранник сел за руль.

— Это неправильные пчёлки, — сказал Антон. — И они грузят неправильный шкаф…

— Енот… — руки Кена сжались на руле. — Ты уверен…?

Фургон поехал к выходу из гаража.

— Да, — сказал Антон. — Теперь точно да. Цумэ, Мэй, фургон «Глобо» темно-синий, с жёлтыми буквами по борту!

— Вижу, — сказал Цумэ.

Кен тронул машину с места. Слишком медленно и осторожно — выехав из паркинга, еле успел заметить хвост фургона «Глобо», вильнувший на Гертнер-штрассе. Жребий брошен.

Прежде, чем Гертнер перешла в Гехёльц, машина свернула на Майнштейна. Антон громко говорил названия улиц, потому что не знал, может ли Мэй отследить цель.

— Переезжаем Изебекканал, — сказал он, когда под брюхом моста блеснула вода. — Богенштрассе… Густав-Фалькештрассе… Хелен-Лангештрассе…

— Что это они делают? — буркнул Кен.

На Гриндельберге машина «Глобо» ушла на разворот по «лепестку» развязки.

— Они проверяют, нет ли за ними хвоста, — сказал Цумэ. — А ну, ребята, потеряйте их.

В наушнике Антон различил шум мотоциклетного двигателя.

— А ты?

— А я их вижу. Синий фургон, желтые буквы «Глобо», разворачивается у Бецирксаммт-Эймсбюттель. А вы сделайте кольцо по Оберштрассе и Брамсаллее и следите за моим маяком. Мэй, ты слышала, куда ехать? Проскакивай по Гриндель-Аллее дальше на юг. Чтоб я сдох, я знаю, куда они его прут. Они его прут в доки.

— Пан мае рацию, — сквозь зубы сказал Кен.

— Рацiю має сусiд, я маю кулемета, — в тон ему сказал Цумэ.

— Мы застряли на светофоре, — у Мэй был арендованный «Рено-папильон», легкая пластиковая машинка, про которую ходил анекдот, что она застревает, наехав на жвачку.

Антон засек их местоположение и машинально отметил: перекресток Гриндель и Руштбана. Боже, а ведь как они зубрили карту этого района вчера! Как Кен ворчал на Энея, что он ещё весь Гамбург заставит зубрить! Ох, жаль, не заставил…

Маячок Игоря соскочил с эстакады и заскользил по Эдмунд-Симерс-Аллее. На этом широком проспекте с ним поравнялся, наконец, маячок Мэй. Игорь «потерял» клиентов, нырнул на Миттельвег и, сделав крюк по Ноэ-Рабенштрассе к Астергляцис, одновременно с Кеном выехал на Кеннедибрюкке, в то время как Мэй вела «Глобо» по параллельному Ломбардсбрюкке.

На Фердинандштрассе Кен увидел её зелёную «бабочку». «Глобо» был неразличим в потоке машин — а значит, и фургон Кена был для «Глобо» просто частью движения.

Чего меня так трясёт? — думал Антон. Мы же это предвидели. Мы же на это и рассчитывали, это был один из вариантов, и мы проговорили все: что делать, если Энея отпустят, привесив «хвост»; что делать, если его куда-то повезут для допроса; что делать, если кого-то вызовут для допроса… Эней был уверен, что, как бы оно ни вышло, Стелла не станет убивать его на своем рабочем месте. «Цыган не ворует там, где живёт» — так это называлось у террористов. Эней был уверен — но он человек и тоже делает ошибки. А ещё ошибку могла сделать Стелла…

— Куда они его тащат? — сквозь зубы процедила Мэй.

Если Антон с Костей ждали на ближайшей к охраняемому гаражу «Глобо» парковке, а Цумэ — возле кафе близ станции трансрапида, то Мэй занимала промежуточную позицию и готова была ехать на подмогу к тем или другим по необходимости. Сейчас она вела машину по незнакомому — не успели зазубрить — сектору и явно нервничала.

В лабиринте улочек с односторонним движением Игорь снова поменялся с Мэй местами — и она тут же совершенно искренне заблудилась. Антону пришлось посылать ей маршрут на навигатор.

В этой части города ничего не изменилось даже не с двадцатого — а с восемнадцатого, наверное, века. Игорь шел с фургоном впритирку, при желании он мог коснуться рукой задней двери. Отстань он хоть на метр — потерял бы минивэн в этих каменных ущельях. Из-за корпуса он не высовывался, прятался от зеркал заднего обзора. Этот маневр «Глобо» был еще одной проверкой на предмет хвоста — совсем не обязательно заныривать в эти улочки, если рядом есть Домштрассе и Штайнштрассе, а ты не хочешь отследить хвост. Вы действительно неправильные грузчики, ребята, и загрузили очень неправильный шкаф…

Пересекли Золль-канал и оказались в районе гаваней и протоков. Заученная часть города закончилась. Пошла импровизация.

— Я ухожу вперед, — сказал Цумэ. — По Бруктор. Кен, ты их ведешь…

— Взял, — сказал Кен. — Слушай, давай я их сейчас просто буцну как следует в хвост? Снитчей нет. Если кэп в шкафу — ничего ему не сделается.

— А если нет? А снитчи появятся? Отставить резкие движения. Пусть выгрузят кэпа живого — тогда и буцнем.

— Есть. Свернули на восток по Ферсманн-штрассе. Выбираюсь на мост. Мэй, ты где?

— Идёт сзади нас, я её вижу, — Антон вспотел от напряжения. В этих пакгаузах черт ногу сломит, а другую вывихнет. — Мэй, мы на Фрейнхафен-Эльббрюкке, сворачивай.

— Есть.

— Опять мост, — сказал Кен. — Как называется?

— Заксенбрюкке.

Тут «Глобо» резко ускорил ход — возможно, что-то почуял.

— Дессауэрштрассе, — сказал Антон. — Цумэ, Мэй, подтягивайтесь. Они, кажется, поняли, что к чему. Может, будет стрельба.

— Блин. Блин. Ребята… — в голосе Кена звучал неподдельный ужас. — А я их потерял.

— Что? — взвизгнула Мэй. — Ты, варьят! Как можно было потерять фургон, целый фургон, объясни?!

— Тут до фига этих проездов между пакгаузами и доками. И все одинаковые. И я не увидел, в какой из них он свернул.

— Не до фига, а шесть, — поправил его Антон, сверившись с навигатором. — И в первый он свернуть не мог. И во второй не мог — мы сейчас проезжаем мимо, он бы не успел вырулить в док. Значит, в один из четырёх.

— Отлично, — сказал Цумэ, глуша двигатель. — Остановитесь между третьим и четвёртым. Кен, наблюдай за проездом. А вдруг это блеф. Енот, иди по третьему проходу и заглядывай в каждый док. Я пойду по пятому. Мэй — по четвертому, Десперадо — по второму.

— Пошёл ты на хер, — Кен ударил по тормозам и отстегнул ремень, после чего достал из-под сиденья дробовик, заряженный пластиковой дробью. — В фуре остается Енот.

— Енот сможет стрелять в случае чего. А ты — нет. Ты должен оставаться священником, потому что чем бы это сейчас ни кончилось, — гром открываемой двери, — мы обязательно навестим тётю Аню-Марию… И после этих гостей нам всем нужна будет хар-рошая исповедь.

— А поцелуй ты меня в седалище, — сказал Кен. — Енот, сиди тут и следи за монитором, — и он побежал по проходу.

Какое-то время Антон слышал со всех ларингофонов гром дверей и двуязычную матерщину. Искал Цумэ, искали Мэй и Десперадо, но почему-то он был убежден, что первым найдет Кен.

Так оно и вышло.

— Цурюк! — прокричав 10 % своего немецкого словарного запаса, Костя подкрепил дело смачным «шмяк!», саданув кого-то прикладом, и перешел на английский. — Хэндз ап! Гет даун, випон эвэй! Дроп ё ган, ю битч, сиськи выдерну!

— Какой номер, Кен?! — Игорь уже мчался сюда со всех ног.

«Я нужен там», — решил Антон и, схватив из-под панели свой револьвер, побежал к Кену, который уже отвечал:

— Пятый.

Антон ускорил бег. В наушнике бахнул выстрел и какое-то время Антон пробежал с оборванным сердцем — пока не услышал:

— Я кому сказал…

Выстрел!

— Сиськи выдерну!

ПЛЛЛЮХХХ!

Едва Антон достиг ворот дока — в одном конце прохода показался Цумэ, а в другом — Мэй.

Охранник — лицо смято на сторону — поднимал пистолет. На деревянном настиле у воды пластом лежал Эней, рядом с ним в воде бултыхалась референт. Девица стремительно тонула, даже не пытаясь бороться. Кен, подняв чуть ли не цунами, обрушился в воду рядом с ней.

Охранник выстрелил туда, где только что стоял Кен, промахнулся.

А потом выстрелил Антон. Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Шесть! Щёлк! Щёлк!

— Всё, — сказал Цумэ, перехватывая его запястье. — Совсем всё.

Охранник ещё дёргался, хватая воздух окровавленным ртом — но это была уже агония. Цумэ присел, ткнул умирающего двумя пальцами в висок — тот затих. Потом, отфыркиваясь, из воды показался Кен с девицей-референтом на буксире. Цумэ протянул ему руку.

— Это она в тебя стреляла?

— А кто ж еще, — Кен одной рукой выпихнул девицу на настил. — Жива, слава тебе, Господи…

Цумэ помог ему выбраться, дал свою сигарету и прикурил.

— Спасибо, — Костя вытряхнул воду из ушей. Потом кивнул на свою пленницу. Та выкашливала воду и ничего возразить не могла. Антон понял, почему она не удержалась на воде: резиновая дробь выбила из нее дух.

— Это называется «стреляла»? Кто в армии служил, тот в цирке не смеётся…

— Она, наверное, целилась в лошадь, — фыркнул Цумэ. — Вот только подходящей лошади поблизости не нашлось. Зачем ты меня не послушался? Ты понимаешь, что если бы не пацан — застрелили бы тебя здесь на хрен?

— А если бы не я — застрелили бы пацана.

— Нет. Он бы не полез в док. Он бы просто вызвал нас. Верно, Антон?

— Н-не знаю, — Антон посмотрел на убитого им человека, потом на револьвер в своей руке, сунул оружие под футболку за пояс, перевел взгляд на Энея, по-прежнему бледного и безвольно висящего в руках Мэй.

— Как он? — Игорь присел с ней рядом, тронул шею командира, — Живет. Придет в себя и всех вздрючит.

— Почему? — удивился Кен.

— По привычке, — сказал Игорь. — Кен, Десперадо, тащите эту курицу в машину. В фургон «Глобо».

— Для чего она нам? — прошипела Мэй. — Утопим её здесь.

— Для тего, слодка, же я не прагне в цалем забиячь тей бабы, — на почти чистом польском ответил ей Цумэ. — А информация — это информация.

— Если Анджей умрет — я эту сволочь убью, — сказала Мэй. — И ты, стрига, мне не помешаешь. А ту сволочь я убью в любом случае.

— Посмотрим, — устало сказал Игорь. — Мне не нравится его температура. Очень похоже на передоз кокаина или «ангельской пыли». Кен!

Костя сразу понял, чего Игорь хочет. Вдвоем они взяли Андрея, положили на настил лицом вниз и, держа за ноги, макнули в воду головой и всем туловищем.

Эффект не то чтобы превзошел все ожидания — но и то хорошо, что он просто был. Эней раскрыл глаза, стал вяло плеваться, откашливаться и отбиваться. Его усадили, Антон сбегал к машине «Глобо» и вернулся со стаканчиком теплой, отдающей озоном воды — отходами «вальтеровского» двигателя. Потом еще раз сбегал. И еще.

— Совать ему пальцы в рот — привилегия супруги, — сказал Цумэ. — Я её не оспариваю.

После второго спровоцированного приступа рвоты и укола синергина Цумэ заключил, что больше уже ничего не сделаешь: что в кровь попало, то пропало. Дальше нужна диализная установка, значит, нужно добираться на базу — сам ящик у группы был, а вот брать его с собой на сегодняшнюю операцию никому как-то в голову не пришло

Перетащив Энея с того света на этот, его тоже погрузили в фургон — уже в свой, который вел Кен. За руль «Глобо» сел Лучан, и, назначив место встречи, машины разъехались. Лучан должен был хорошенько попетлять по окрестностям, создавая у пленницы иллюзию долгой прогулки. Костя отправился к снятому домику напрямик. Состояние Энея вроде бы не ухудшалось — он даже сознания не терял — но оставалось паршивым. Стабильно паршивым.

— Как ты? — спросил Цумэ, когда Энея уже внесли в дом и уложили на диване в гостиной.

— Лучше, — ответил тот.

— Ну, — Цумэ стянул его руку выше локтя жгутом, — Посмотрим, какого цвета у тебя кровь. И поговорим. А вы все смотрите на меня и учитесь, мало ли что дальше…

Толстая игла вошла точно в вену. Трубка окрасилась винно-красным, Игорь сдавил пальцами ручной насос — кровь с чуть слышным чмоканьем начала заполнять камеру в простеньком диализном аппарате. Из пакета, подсоединенного Антоном, в ту же камеру потекла янтарно-желтая жидкость — раствор. Вторая и третья камеры, предназначенные для отфильтрованной дряни и очищенной крови, пока пустовали.

— Где это ты так лихо научился? — с оттенком зависти спросил Эней.

— Одно время я вращался в компании, где кокаин считался чем-то вроде утреннего кофе. Диализный аппарат там был предметом повседневного быта. И скажи спасибо, что я вовремя снабдил им нашу аптеку — а то ожидала бы тебя здо-рро-веннейшая клизма.

Антон прыснул. Это всё ещё шок, обычно он на такие шутки не ведётся. Эней легонько кивнул Игорю.

— Ты ведь как хватанул этой дряни — через рот? — уточнил Цумэ. — Извини за такой интимный вопрос.

— Кока-кола, — Эней в двух словах изложил эпизод. Говорить было трудно — звуки собственного голоса долетали с каким-то странным опозданием.

— Этот трюк изобрели одновременно со шприцами, — Цумэ покачал головой. — Не думал, что именно ты вденешься. Ты вообще в силах изложить ваш разговор?

Эней попробовал собрать расползающиеся воспоминания.

— Нет. Да и разговора почти не было. Игорь, она… она даже меня не допросила. Кто мы, что мы, где… Она просто поболтала со мной немного и тупо траванула меня, понимаешь?

— Понимаю. Ей всё равно.

— А я не понимаю. Ну, меня она угробит — но вы-то останетесь…

Игорь вздохнул.

— Ну и агнец ты, агнец. Свидетель у нас кто? Подпольщик со стажем у нас кто? Выкормыш Ростбифа у нас кто? Да появись в штабе даже Мэй с Десперадо и повтори твою историю — им уже могут спокойно «не поверить», не запятнав репутации. А вот у тебя был хороший шанс устроить раскол.

— Она сказала, — Эней зажмурился, потом открыл глаза, — что решение сдавать Ростбифа принимали всем кагалом. И что меня приказал убить исполнительный комитет. Думаю, правду сказала — я для неё всё равно был покойник.

— То есть, — заключил Игорь, — у нас опять полный туман. Эта ваша Стелла может быть и не крысой, а честной сволочью. Жалко, что она тебя этой пакостью накачала. Был бы ты живой, мы могли бы вернуться в «Глобо» вместе с фургоном, и задать пару вопросов.

— У нас не туман. — Эней снова зажмурился. Глаза фокусировались и расфокусировались против его воли, это было дьявольски неприятно. — У нас всё много хуже. Она, перед тем, как я вырубился совсем, ба… Эллерт сказала, что не тронет моих контрабандистов. Ты понимаешь?

— Твоих? — Игорю тоже захотелось закрыть глаза. Контрабандисты. Стах. База. Если она связала контрабандистов с Энеем, значит, нас вели. Либо с Украины, либо, наоборот, отследили назад от Курася. Второе все-таки лучше. А может быть, она шла по связям Ростбифа или Каспера — тогда неизвестно, что ещё засвечено. Или что не засвечено. А есть и третий вариант — это был выстрел наугад, попытка добыть еще немного информации, прочесть реакцию. Но полагаться на это мы не можем. И оставлять дело так не можем, даже если бабушка не лгала. Потому что одно дело — остатки наспех набранной группы при Энее мертвом, а другое — кто-то явно боеспособный при Энее живом. — Хочешь прийти к ней и выяснить, что она имела в виду?

— Да. Но она будет ждать визита.

Игорь кивнул. Фургон не вернулся. Охранника с девушкой нет. Вывод — их засекли, догнали и сделали. А это значит, что у ростбифова выкормыша в карманцах имеется нечто более серьёзное, чем трое наспех обученных новичков.

— Я бы сейчас вернулся и возобновил наблюдение, — сказал Цумэ. — Не будет же она неделю отсиживаться в здании. Хотя… там, наверное, такой офис, что можно.

— Можно, — согласился Эней.

— Ловушка для Золушки. Для N Золушек… Черт, понапутали — хуже клановых варков.

— Если бы это было СБ, я бы почти поверил, что они подставили нам эту пару в фургоне, чтобы посмотреть, что мы умеем. Чёрт… — Эней не мог понять — то ли это у Цумэ так лицо искривилось, то ли у него самого опять зрение сбоит.

— Но вот чего они не могли вычислить — это импровизации, — решительно сказал Цумэ. — Мы едем. Мы трое. Костя, приготовь всё к отходу. Тоха, будь здесь, следи за состоянием пациента. Я с тобой свяжусь. Мне часика через полтора потребуется, чтобы ты вызвал скорую в названное мной место.

— Энеуш, — Мэй подошла к дивану, опустилась на колено, поцеловала мужа в лоб, — мы обязательно вернёмся.

— Вы только попробуйте не… всех уволю.

Хлопнула дверь, рыкнули двигатели мотоцикла и «папильона» — фуру оставили Косте, «Глобо» припарковали в доке яхты, чтобы не светить возле дома.

Священник на кухне шуршал мусорным пакетом, собирая всё, что нужно было выбросить.

— Говори со мной, — велел Эней.

— А… о чём? — не понял Антон.

— О чём хочешь. Не давай заснуть.

— Почему?

— Потому что тогда просыпаться придется… из этого.

— Хорошо. — Антон подвинул стул, сел рядом. — У меня тут всё равно концы с концами не сходятся… Кэп, я… Я даже после Курася думал, что мы сможем что-то наладить. А потом я испугался, когда вы обсуждали там, что с тобой может сделать Стелла. Я понимаю, когда это СБ, но когда свои… А сегодня — вообще. Ты мог ошибиться, мы могли что-то пропустить, но если ты прав, ей даже неважно было, что с ней потом будет — а это значит, что она ожидает всего. Что она привыкла так жить и думать, а она ведь не уличный стрелок из «Шэмрока», она преуспела в обоих мирах, у нее есть рычаги и возможности. И если у нас будет то же самое — то зачем заводиться? Подожди. Я понимаю, что мы хотим всё это изменить. Но, смотри, мы ведь действуем точно так же, как они — по той же схеме.

Андрей снова с силой сжал и разжал веки. Как мог — слушаться они слушались, но плохо.

— Антон, — сказал он. — Я передумал. Найди мне молока.

— Молока?

— Обычного. Ну, что ты удивляешься? Оно связывает токсины, не знал?

Антон еще колебался.

— Здесь Костя, — успокоил его Эней. — А аппарату присмотр не нужен.

— Есть, — сказал Антон.

До ближайшего супермаркета было полчаса ходьбы, задача поставлена, у парня немного проветрится голова… Эней знал, что с Антоном нужно поговорить о том, о чём он начал — но мозги решительно отказывались обрабатывать что-либо, кроме сегодняшней задачи. И все равно, на втором-третьем шаге его сносило на ярость — как они могли, как они смели оказаться тем, чем оказались!

В другом состоянии Эней бы это пресёк, а через полминуты не помнил бы даже, что злился — но из-за «пыли» он был себе не хозяин. Даже Антону он сейчас наговорил бы глупостей. В кабинете у Стеллы он был готов любить весь мир, а сейчас его заполняла тухлая ненависть, будто в каждом сосуде кровь покрылась липкой плёнкой.

— Ты как? — в комнату заглянул Костя. Эней показал ему зажатый в руке насосик — мол, порядок. Входит и выходит. Из одной трубочки — грязненькое, в другую — чистенькое. Правда, существенно медленнее, чем хотелось бы.

— Где малый?

— Здесь, — запыханный Антон поднял бутылку молока как олимпийский кубок. — В соседнем баре взял. Вот соломинка.

Чёрт бы побрал этот молодняк с его техническими решениями… чёрт бы побрал бабушку Аннемари с её… как, как они могли?

Спокойно. Спокойно и очень спокойно. Эней отдал Антону насос и принял у него бутылку. Сжал губами соломинку, глотнул молока. Помолиться, что ли, за наших… Нет, не нужно — опять на какую-нибудь мерзость снесет. Откуда ж она лезет? И вообще у нас по части молитвы есть собственный спец…

Сборы заняли у Кости очень мало времени, потому что все они держали в доме очень мало вещей. И вообще у них было очень мало вещей. Имеющие как не имеющие…

…Сборы заняли у Кости несколько больше времени, чем он рассчитывал, потому что руки все время норовили пуститься в пляс, а ребятам нельзя было этого видеть.

Если бы он был командиром группы, он бы сейчас плюнул на всё и отступил. Все живы — и ладно. И понимал, что именно поэтому в командиры группы не годится. Нельзя оставлять тех, кто тебе доверился, на добрую волю предателей. Даже если всё внутри кричит «уходи».

Комм Антона просигналил.

— Да?

— Вызывай скорую в тот самый док, — сказала Мэй. — Говори: четыре человека, тяжёлое наркотическое отравление. Кстати, это правда.

* * *

«…взором он ли встретился с командором, в тот проклятый пробравшись дом…» Этот способ он когда-то — не так уж давно, очень давно — придумал сам. Выбрать стихотворение, войти в него, раствориться в ритме — и тогда получалось и совместиться с улицей, видеть и слышать, помнить себя, помнить о задаче, и не пропускать ничего. Он ограничил поле зрения только улицей на глубину в два квартала. Даже если их действия предвидели, даже если им готовили ловушку, противник не мог расставить людей в домах на всем пути следования машины. А если такие люди все же есть, они обнаружат себя, как только объект появится. Обнаружат вспышкой внимания, повышенной готовностью. Давить эмоции не будут — нет смысла. Кто станет страховаться от присутствия старшего в боевой группе подполья?

Немота Десперадо автоматически выдвигала Мэй на роль второго наблюдателя. Таким образом, самому Десперадо оставалась роль водителя «скорой помощи». Местом перехвата выбрали последнюю развязку перед поворотом на Неве Эльббрюкке. Именно здесь, рассудил Цумэ, авария создаст еще и надежную «пробку» — возможно, блокируя таким образом полицию на короткий промежуток времени. Совсем ничтожный, может быть, — но когда на счету каждая секунда, никакой выигрыш не может быть лишним.

Экипаж угнанной «скорой» спал и видел сны в наркоклинике на улице Азбуки, или улице Букваря — как точнее перевести ABC Strasse, а никак не переводить, ну её — и будет спать, не до Страшного Суда, конечно, а пока не выйдет из организма та мерзость, которой они надышались, а, когда проснутся, рассказать им будет совсем нечего. Приехали по вызову — а дальше тишина. «И над полным врагами лесом, словно та, одержимая бесом, как на Брокен ночной неслась…» Слетать, что ли, на Брокен? Так сказать, по родным местам.

А «скорая» отправилась в собственное странствие — ловить на дороге одну чересчур разговорчивую старушку.

— Тридцать секунд, — сказала Мэй.

Нехороша что-то наша Мэй совсем. Не в боевом отношении, а так просто — нехороша. Как бы не пришлось мне ее ловить…

Две машины. Он уже знал, что две. Две, с затемненными стеклами и глушилками — естественная мера безопасности. Только…

— Отбой. Всем отбой.

— Что? — Мэй почти крикнула, а вспышку Десперадо Игорь прямо-таки физически ощутил — «Скорая» находилась в зоне видимости.

— В машинах нет Эллерт. Там вообще нет ни одной бабы. Фейерверк откладывается.

— Стрига! — с угрозой в голосе сказала Мэй.

— Курва! — рявкнул Игорь. — Не навоевалась?! Это ловушка, влезай в нее и сдохни, а мне ещё хочется достать Эллерт.

— Извини, — тихо сказала Мэй.

Игорь молча проводил глазами две машины, беспрепятственно съезжающие с развязки. Чёрные, блестящие, похожие на жужелиц, они пронеслись на максимально дозволенной в городе скорости мимо Десперадо и растворились в потоке машин на Эльббрюкке.

— Что теперь?

…Чёрный куб «Глобо», видный с развязки, алел двумя своими гранями, ловя последние лучи позднего летнего заката. Итак, волшебница Стелла решила обезопасить себя, оставшись на ночь в замке и подняв все мосты. Учитывая должность бабушки, в ее замке можно выдержать любую осаду. Почти любую. Но на осаду нет времени — о чём бабушка не знает. Наверное, после того как фургон канул вместе с экипажем, она склонна нас скорее переоценивать. А мы можем не так уж много.

— Возле Бецирксаммт-Эймсбюттель есть тошниловка для водителей, — сказал Игорь. — Давайте-ка туда все втроём.

Ну вот почему дьявол такая сволочь, а? Был бы я телепатом, а не эмпатом, посовещались бы мы спокойно, как есть. Заодно бы и ребят в порядок привёл. Ну почему дьявол такая сволочь, а люди — такие жадные? Не был бы я эмпатом, нас бы сейчас в пластиковые пакеты упаковывали. По кусочкам. Только по кусочкам — и хорошо прожаренным. Потому что иначе нас за шамашедших из Ротеннкопфен не выдать никак…

Нужно что-то сочинить, что-то выстроить за эти пятнадцать минут между точкой несостоявшегося рандеву и забегаловкой на Бецирксаммт. Потому что если придумать позже — они тоже успеют что-нибудь придумать.

…Вариант подделки журналистских и технарских бэдж-чипов рассматривался одним из первых. «Глобо» — большая медиакорпорация, в этом стеклянном кубе ежедневно происходит процесс возгонки событий в сведения, и участвуют в этом процессе около полутора тысяч человек. Из них 99 % никакого отношения к подполью не имеют. Андрей прошел «честно», по гостевому пропуску, который ему выдали в охране по распоряжению фрау Эллерт. Гостевой пропуск нашли в кармане застреленного охранника, и Антон сказал, что подделать чип — проще простого. Но этот чип не мог провести обладателя в вип-зону, а чип охранника и референта подделать было существенно сложнее. Кроме того, их уже почти наверняка удалили из системы. Или не удалили и ждут, кто придет в гости. И всё-таки подделка пропусков представлялась наиболее верным — и бескровным — способом проникнуть в здание.

Стоп. Стоп. А ведь у нас есть ну совершенно бесхозная «скорая». У нас есть бесхозная «скорая» с пропавшим экипажем. Отчего бы ей не попасть в новости? Отчего бы ей не попасть на первые полосы?

Нет. Хорошо бы, но — нет. Полиция прекрасно знает, как умеют путаться под ногами журналисты в поисках сенсаций. Обнаружив бесхозную «скорую», они не поторопятся сообщать об этом новостникам аж до тех пор, пока не отчаются отыскать экипаж стандартными методами расследования. Нужно что-то такое, что они не смогут умолчать. Большой бемс в центре Гамбурга…

Выходя из фургона, Игорь погладил пальцами дверь машины, предназначенной на заклание, и поёжился. Раньше он не решился бы на трюк с аварией без недельной рекогносцировки, компьютерного расчёта и спецснаряжения.

Но раньше он не был и данпилом. И раньше он ни за что не тронул бы «скорую». Потому что выпавшая из оборота машина — это, возможно, чьи-то жизни. Это называется «цель оправдывает средства». Если мы не доберемся до Стеллы и ее базы данных, потери могут быть какими угодно, от нуля до нескольких сотен — если крыса или эти сволочи в штабе наведут СБ на Вильшанку. Местные власти могут закрывать глаза на то, как в округе молятся Богу, но не на связь с террористами… «Может быть» против «может быть». Пат.

Они зашли в круглосуточную харчевню для ночных таксистов и дальнобойщиков, и заказали на троих пиццу. Пицца явно была разогрета, но в остальном соответствовала требованиям клиентуры — размером с колесо; под слоем начинки не видно теста, сыр стекал с боков, как лава со склонов вулкана. Цумэ положил себе треть и поделился планом.

— Где? — сразу же спросила Мэй.

— Там, — Цумэ показал на планшетке торговый центр. — Его перестраивают, людей нет. Рамы самортизируют удар, и для торможения мне хватит места. Машина загружена аппаратурой, зад у нее тяжелее, чем перед, так что вряд ли меня придавит рулём, но…

— Но что?

— В нашем деле, Мэй, всегда остается большое «но». Даже когда трюк подготовлен, а не сымпровизирован. Поэтому, как ни грустно, документы мы будем варить на тебя с Десперадо.

Десперадо вдруг показал большим пальцем вниз. Для убедительности даже рукой потряс. Он был против. Он был категорически против. Отодвинув пиццу, он достал свою планшетку и быстро нацарапал:

«Так нельзя. Нас мало».

— Да, — согласился Цумэ. — Нам понадобится Енот. Мэй, свяжись с кэпом, узнай, как он там. Думаю, батюшка спокойно за ним присмотрит один.

Десперадо помотал головой.

— Нет, — голосом Мэй можно было гнуть композитные плиты, у Игоря он просто отзывался в костях. — Нам потребуются все. Все.

— Хочешь его окончательно угробить? — спокойно спросил Игорь.

— Он имеет право голоса больше, чем все другие. Он командир. Ты хочешь решать без него, да, стрига?

— Свяжись с ним. Поговори с ним сама.

— И свяжусь, — Мэй набрала индекс.

— Ты можешь быть уверена. Если ты его поднимешь, у него вся невычищенная гадость снова пойдет в оборот…

Не слышала его Мэй. Не слышала совсем. Может, тогда и неплохо. Если кто её остановит, то это Эней. А он, конечно же, поднимется. Чёрт. Чёрт и чёрт. Нужно отступать. Потому что даже если мы сейчас победим… мы проиграем. Но если мы отступим — мы погорим тоже. Разорвёт изнутри. Чёрт, почему я эмпат?

Чёрт ничего не отвечал, только ухмылялся ехидно. Тонкий зуммер в динамике у Мэй сменился хрипловатым: «Да?»

Эней, а не Антон, находился на главном канале связи.

— Её там не было. — Мэй не стала пояснять, кого. — Мы собираемся внутрь.

— Без меня — никуда.

(Чёрт, а, чёрт — может, я ещё и проскоп?)

— Иду на разведку, — Игорь встал. — Похожу вокруг того маркета и поднимусь на развязку. Делать — так по-большому.

C развязки крыша торгового центра выглядела как слегка объеденная сахарная голова. Шершавая поверхность, мелкие неровные грани… Уж сколько лет про сахарные головы можно только в книжке прочесть — а выражение осталось.

Цумэ потрогал перила — металлическое заграждение на болтах. Плюс бетонный барьер. Легковушку бы здесь перевернуло, а вот вэн эти перила снесёт. В старые добрые времена Цумэ воспользовался бы трамплином, только где ж его взять. Ох, что за дурацкая авантюра… Хорошо хоть вэн и его возможности знакомы.

Если стартовать правильно, можно влететь вооон туда. В одну из двух секций белого стекла — если верить карте, помещению универмага «Франклин». Площади там большие. Камеры… Кстати, неплохо бы, чтобы они меня записали, эти камеры. Укутанного и упакованного по самые жабры и сверх. Пусть полиция ищет хулигана-старшего. Молодого хулигана.

Не торопясь, он спустился с развязки и вернулся в «дальнобойную» таверну. Ещё на подходе заметил белый фургон.

Андрей, все еще бледный, оливковый даже, цедил сквозь зубы минеральную воду. Вид у него был хоть и больной, но трезвый, движения чуть замедленные, но вполне уверенные. Костя через голову явно недоспавшего Антона послал Игорю вопросительный взгляд. Игорь еле заметно кивнул. Да, мы это сделаем. Да, сейчас.

Он раскрыл планшетку и принялся объяснять. С обычной медиаконторой номер бы не прошел — они высунули бы рожки не раньше, чем завтра — но вот у «Глобо» был гамбургский отдел, считавший своим долгом узнавать все раньше всех — по крайней мере, так утверждала хартия отдела, да и практика с ней, кажется, не расходилась. Так что можно было рассчитывать, что на место интересного преступления кто-то из «Глобо» прибудет обязательно. И даже не рассчитывать, а просто взять их и вызвать.

Игорь сунул карточку в считыватель на столе, считыватель пискнул.

Подхватив в салфетку нетронутую Мэй треть пиццы, Цумэ покинул забегаловку — вполне людную по ночному времени, половина столиков занята — и запетлял между фурами, срезая путь к белому микроавтобусу. Удобнее было бы обсуждать в кафе и дальнейшее — но в силу специфики заведения, текучка там велика, да и на Антона, буде они засидятся, начнут обращать внимание. Без Тохи они — компания байкеров, а с Тохой…

— Значит так, — сказал он, по-братски разделив пиццу между Енотом и Кеном. — Парня, который ездил обычно в этом фургоне, судя по логам его стационарки, зовут Петер Кёниг. Проще всего, значит, будет представиться информатором Петера Кёнига. Неважно, есть он сейчас на смене или нет. Если нет — даже лучше, насколько я знаю эту братию, каждый не против утереть коллеге нос. Звоните — на всякий случай — только тогда, когда станет понятно, чем это мероприятие закончилось для меня. Я прыгаю. Десперадо подгоняет к парадняку «Скорую». Если я встречаю вас у выхода — всё в порядке, если нет — идёте на четвертый этаж меня вынимать. Замки ломайте смело — вы «Скорая», вам все можно. Потом сворачиваем и останавливаемся вот здесь. Присутствию «скорой» никто удивиться не должен. Полиция, может, и проверит наш чип — но наверняка не сразу. И хорошо бы потом отогнать машину куда-нибудь сюда, — Игорь показал пальцем, — и все, пусть ее спокойно находят, больше она не понадобится. К этому моменту копы уже оцепят место — собака не проскочит. Зеваки, вселенский хай — фура будет двигаться медленно. Мы не ждём, пока бригада «Глобо» выгрузится из фуры, останавливаем фуру раньше.

— Это делаю я, — сказал Эней. — Всё равно меня отследили и камеры в здании, и Магду эту мы живой оставили — одним опознавателем больше, одним меньше.

— Логично, — согласился Цумэ. — Мэй, вы с Десперадо стучитесь в заднюю дверь и бёрете присутствующих там на мушку.

— Почему не газ? — удивился Антон.

— Потому что ты видел, как построена схема охраны вип-зоны, — сказал Эней медленно. — Чтобы нас не расстреляли на пожарной лестнице, нужно прикрытие.

— Мы что… берем заложников? — спросил Костя. — Не понял.

— Еще не знаю. — Эней смотрел на Костю, вернее, сквозь Костю. — Нужно сначала на них посмотреть. Может быть, обойдемся. А может быть, репортёра придется взять.

— Тебе… еще полежать надо, — сдавленно сказал Костя. — Пока вся дурь не выветрится.

— Ты не понял ничего… Или я не сказал? Значит, наверное, не сказал… В машине четверо: монтажер, репортер, оператор, водила. Из них троих могут в лицо не знать. Помнишь, что сказал Антон — тех, кто проходит через секер… чекер с сипом… к-курва, с чипом… охрана просто не проверяет. Но репортер… репортера они знают в лицо. Скорее всего. Нам нужно будет проходить через охрану с ним. Тащить его на стрельбу? Кен, я еще не спятил. Гражданский в зоне стрельбы — это… это еще хуже, чем обдолбанный. Это… пушка непривязанная. Даже если б нас втрое больше было — не рискнул бы.

Костя с облегчением выпустил воздух, а потом коротко и резко вдохнул. Понял. Ага, патер, тебе только что объяснили, почему постороннего опасно тащить в зону действий. Не плохо, а всего лишь опасно. Невыгодно. Нерационально. Дошло, что у нас с командиром происходит?

— А сам ты? — спросил он.

— Я? — Эней потянул носом воздух. — За меня не волнуйся. Меня готовили. Я, например, знаю, что вон того парусника, — он показал в небо как раз над станцией трансрапида, — не существует.

— Парусники — это хорошо, — Игорь улыбнулся, больше для того, чтобы подбодрить Антошку. — Щупальца — гораздо хуже.

— Не вопрос. И кракена тоже не существует, — увидев выражение лица Кости, Эней засмеялся. — Падре, я тебя наколол. К-куррва. Эмоциональный маятник, я знаю. Через полчаса начну депрессовать. Давайте сделаем это, ребята. Давайте сделаем это быстро.

— Пока кракен не вылез, — заключил Игорь.

— Тем более, — страшным шепотом добавил Эней, — что он — есть.

— Тем более, — согласился Игорь. — Увидишь летающий вэн — не волнуйся. Он точно будет.

* * *

Макс Горовиц не очень-то любил Кёнига. Кёниг был звездой эфира — локальной, гамбургской — но все-таки звездой. Именно бригаде Кёнига доставались все сливки — фестивали, международные конференции, премьеры, курьезы. С Горовицем часто случалось так, что, проведя два часа на каком-нибудь пожаре, он слышал потом: «Извини, Макс, так получилось, но твой материал не попадает в сетку…»

Поэтому когда информатор Кёнига позвонил на студию в смену Макса и рассказал, что какой-то головой ушибленный водитель слетел с развязки на Бецирксаммт-Эйсбюттель и приземлился в универмаге, Горовиц поднял бригаду так быстро, как не всякому пожарнику удаётся.

И не пожалел. Уже на подъезде стало видно, что ограждение проломлено — а на кристаллическом фасаде торгового центра зияет огромная — на две грани — угловатая дыра.

— Чёрт, — сказал Джо Земски, оператор. — Чёрт. Это же не авария.

Макс кивнул.

Полицейские еще не подтянулись, а вот желтая машина с красным крестом уже торчала возле торгового центра. Зевак было, для ночного времени, много. Движение на эстакаде затормозилось, водители толпились у ограды, рассматривая проломленную секцию и дыру в фасаде.

— Так, — распорядился Макс, — Пока нет копов, ты, Джо, сними это дело сверху и снизу, ты, Берта, поищи старые съемки центра, а я пойду побеседую с зеваками.

Найти очевидцев оказалось не так-то легко. Все больше попадались зеваки второго разлива — «еду мимо, вижу — дыра». Но терпеливым везет. Одна из машин на трассе стояла не потому, что водитель вышел погалдеть, а потому что двигаться никуда не могла. Въехала в ограждение. А въехала потому, что хозяин, любитель погонять с отключенным автопилотом, на долю секунды потерял управление. Ну а потерял он его потому…

— И тут этот ваш фургон вылетает на встречную, разворачивается на ней и как ломанёт…

— Вы считаете, что водитель был в сознании и действовал намеренно?

— Да намеренней некуда. Ровненько, как по ниточке. Его не заносило даже — вот я и засмотрелся.

— Вы не могли бы описать машину?

— Ну, ваш же фургон. Ваших цветов. И надпись — «Глобо»…

Горовиц произнес про себя длинную фразу, которую никак не мог бы сказать в эфире. Ему нужно было увидеть, кого вынесут из здания. Кто это так свихнулся.

— Скажите, я могу использовать эту запись для передачи? — спросил он водителя.

— Да конечно. Тут, кстати, снитч летал — может, дорожники весь этот полет и засняли… меня точно засняли, как я бортик поцеловал, звонили уже.

Горовиц и Джо бегом спустились с развязки. Полиция внизу уже натягивала желтую ленточку, «Скорой» не было. Макс повторил фразу, которую нельзя было выдать в эфир — теперь уже вслух.

— Это кто-то из дневной смены, — сказал Джо. — Знаешь, может, это Клаус. У него что-то было с его бойфрендом…

— Да хоть с овцой, — Горовиц показал на лавирующий между машинами белый фургон с наклейкой канала АТ-1. — Если они дадут это в Сеть раньше нас, позора не оберёмся.

И тут его комм засигналил.

— Это я, — сказал тот же мальчишеский голос. — А почему вы меня не нашли? Я договорился с водителем «Скорой», он сказал своим, что спустила шина. Тот парень уже никуда не торопится. А сколько вы нам заплатите?

— Как обычно, — автоматически ответил Макс. Нечисть его знает, сколько этот жлоб и жмот платит информаторам. — А вы где?

— Могли бы и накинуть, — явно для проформы обиделся паренёк. — Ловите.

На экране вспыхнула картинка.

— Это направо. Я знаю этот проулок, — сказал Джо.

— Проехать можно?

— Можно.

— Йон, — Горовиц перешел на бег. Рисуемая воображением картина «АТ-1 первым запускает репортаж о самоубийце из „Глобо“» придавала ему прыти. — Заводи машину. Сейчас мы узнаем, кто это учудил.

Когда он вскочил в кабину, машина была уже готова рвануть с места. Увидев в зеркало заднего обзора, как Берта втаскивает Джо внутрь и закрывает двери, Йон вдавил педаль газа в пол.

На самом деле, этот рывок далеко их не уволок — они скатились с трассы в город и всё равно потеряли минуту на светофоре и еще по меньшей мере две, объезжая скопления машин внизу. Но почему-то казалось, что так быстрее. Скорая стояла в проулке на задах торгового центра. Кто-то, видимо, водитель, возился с оборудованием у заднего колеса.

— Привет, — из тени выступил мальчишка. Козырек бейсболки и комм-визор прикрывали лицо так, что виднелись только губы. — Он в машине на носилках. Мы вас не видели.

Макс кивнул, нырнул в кузов, отбросил с лежащего на носилках тела простыню в пятнах крови — и обомлел. Перед ним был клоун. Волосы крашены флуоресцентной оранжевой краской, лицо — флуоресцентной же белой, и только щель рта да две четырёхлучевые звезды, две черных дыры — глаза — рассекают эту жемчужную белизну пятью штрихами.

А потом рука клоуна поднялась и Макс увидел еще одну черную дыру — дуло револьвера.

— Привет, — сказал клоун, садясь. Теперь глаза были открыты, и выглядели еще страшнее. — Ты — Макс Горовиц. Мне нужен ты и твой фургон. Разинешь пасть — застрелю.

Голос шел не изо рта, а откуда-то сбоку.

«Ларингофон. Синтезатор», сказала какая-то часть Макса. «Не может быть!» кричал кто-то ещё, а самая главная извилина удовлетворенно прошипела: «Все. Кёнига никто никогда не крал. Это уже не репортаж. Это сенсация из долгоиграющих. Это книга».

— Это, — продолжал террорист, заводя руку куда-то под носилки, — водка. Сейчас ты будешь пить. Мне нельзя, а ты будешь. Стаканчики вон.

Стаканчики действительно торчали в зажиме на стене — попить экипажу и болезному клиенту. А из-под носилок действительно появилась водка. Макс сглотнул и посмотрел в сторону своего фургона.

— Они тоже пьют, — даже синтезатор не скрыл того, что клоуну весело. — За моё и твоё здоровье. Только они выпьют больше.

У водки был скверный металлический привкус. А вдруг они что-то туда добавили? Но если бы хотели убить, убили бы… А вдруг они хотят не просто убить? Кажется, с водкой все в порядке. Кажется, металлический привкус был… просто страхом.

— К… то вы?

— Drogenqualitaetskontrollenkomission, — серьезно сказал клоун. — Ваш сегодняшний клиент имел bad trip. Мы принимаем меры.

— Наш?

— Вашей шефини. Эллерт.

— Она… торгует наркотиками?

— Она их раздаёт даром. Подрывает рынок.

— Ч-то… что теперь?

Макс решил, что один из них спятил. И это пока не он.

— Теперь сидим, ждем, — двери уже захлопнули снаружи, и Макс не знал, что сейчас делают с его людьми.

— Чего?

— Пока тебе не станет хорошо. А мне — плохо.

Плохо… Это же он, наверное, вогнал машину в здание… Как жив остался? И для чего, зачем, что, что они хотят свалить на «Глобо»? Наш фургон, два наших фургона… Два.

— Ч-что вы с ними сделали?

— Ничего, успокойся.

Макс успокоился. Ещё проще говоря, ему стало все равно. Страх растаял от того, что в животе всё ярче разгоралось солнце. Он посмотрел на свой живот — и хохотнул.

Дверь открылась. Кто-то в чёрной маске прошелестел:

— Пошли.

Клоун мотнул головой — на выход. Макс выбрался из машины — и обнаружил, что почва под ногами нетверда.

Его вернули в родной фургон. В «скорую» загрузили Джо, Йона и Берту. Мальчишки уже нигде не было видно.

— Они все живы, — прошелестел тот второй. — Фургон останется здесь. Их найдут, не волнуйся.

— Куда… меня.

— Домой. В гнездо. В студию.

Макс не поверил — но ему было безразлично. Он покорно сел обратно в фургон — и с ним рядом… какие-то люди в форменных куртках «Глобо». Он не видел лиц. А когда видел — не мог на них сосредоточиться. Все расплывалось.

Все-таки не страх, все-таки что-то они мне вкатили.

А клоун ушел. Макс опасался, что он поедет с ними и белое лицо будет светиться в полутьме, как бы паря над полом отдельно от тела — но клоуна не было, не сел он в салон.

«Ну и славно», — подумал Макс.

Через окно он видел, как фургон выезжает на ту же развязку, мимо полицейских, мимо временного заграждения в зоне пролома… и едет в сторону «Глобо». Воображение вдруг заработало быстро и четко: они приезжают в гараж, поднимаются в вестибюль на пятом, где станция трансрапида, спокойно минуют пост охраны, ведь почти никто и почти никогда не проверяет тех, кто проходит через чекер — и проносят в здание бомбу…

Нужно дождаться этого момента — и закричать. Предупредить…

Словно прочитав его мысли, одна из расплывающихся фигур протянула вперед руку — и Макс ощутил безболезненный удар, как будто его голову с маху окунули в анестезирующий раствор. Лицо не слушалось. Горло тоже. Станнер. Полицейский станнер… Упасть. Он упадёт там, рядом с постом. Он упадёт — да они и сами его могут заметить, с таким-то лицом. Но лучше всё-таки упасть. Может быть, тогда его не успеют убить. Это «Роттенкопфен», наверняка «Роттенкопфен»… клоуны… и они его не оставят в живых, не оставят. Упасть…

Машина встала. Макса вытащили наружу, подвели к лифту. Один из террористов приложил к панели вызова свой бэдж.

— Теперь так, — сказали сзади, и Макс дрогнул, узнав металлический голос клоуна. — Если ты попробуешь подать сигнал на проходной — мы тебя не убьём. Мы не трогаем гражданских. Но мы убьём охранников, понимаешь? Ты не оставишь нам другого выхода.

Клоун… — подумал Макс. Как он пройдёт через проходную? Да так и пройдёт, эти стены кого только не видели — и клоунов, и хаосменов, и банджеров, и чертей полосатых…

А оружие? Зазвенит же оружие? И стрельба начнется все равно. Врут. Врут.

Лифт раскрылся, Макса подтолкнули в спину. Втиснулись следом. Лифт закрылся.

Зрение садилось неумолимо — Макс видел как в мутной воде. На стене лифта было зеркало — но Макс не мог различить лица террористов. Он не мог даже отличить себя от них. И только клоун мелькал белым пятном.

Ну заметьте нас, кто-нибудь…

Двери разъехались, они оказались вестибюле, пустом и гулком в это время суток. Охранник зевал в будке, другой прохаживался вдоль барьера. Макс почувствовал, как его берут под руку. Увидел совсем рядом улыбку клоуна. Плечом к плечу они прошли под чекером — и нигде ничего не зазвенело.

Как же так? Как это?

Трое террористов по одному прошагали следом, неся в руках камеру, планшетку, штатив… Да посмотрите же вы внимательнее на них! Проверьте их бэджи! Ох, нет… Никто никогда не знает в лицо команды технарей.

А упасть он не мог. Потому что едва касался земли. И знал, что сила, которая его держит, не отпустит.

Они прошагали до лифтов. Теперь — пять этажей вверх.

Нет — четыре этажа…

Клоун сунулся в одну комнату, другую, третью…

— Вот, — он нашел, наконец, подходящий кабинет. — Отдыхай.

…И уронил Макса в глубокое кресло.

— Извини, — затрещал скотч. — Я тебя немного зафиксирую. А то в таком состоянии начнёшь шляться, ногу подвернёшь…

— Быстрее, — поторопили клоуна из коридора.

Внутренние камеры. Нас пишут, нас видят. Сейчас все будет в порядке, — подумал Макс, — и уплыл в темноту в обнимку с ощущением, что порядка уже не будет. Никогда.

* * *

Антон знал, что после точечного вмешательства в работу системы — временного отключения чекера в вестибюле — продержится недолго. Будь готов в любую секунду вырубать всё, — сказал ему Эней. А потом? А потом, сказал Эней, как с самого начала решили. Ибо: буква «а» — двери на пожарную лестницу не блокируются никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах, буква «бэ» — полиция при оптимальном раскладе — то есть, если поднимется тот наряд, который сейчас бегает по Бецирксаммт — будет здесь не раньше чем через десять минут, и приедет в гараж, а не на станцию трансрапида.

А может быть, её и не вызовут сразу. Потому что Игорь прав. Объясняться с полицией Стелла — даже если Каспера сдала она — может только в случае, если мы ляжем там все.

Костя снова сидел за рулем — ссутуленный, огромный и печальный, прямо такой весь из себя утес, диким мохом оброс. Ему явно полегчало, когда Антон доложил, что заложника Эней упаковал в безопасном месте. То, что происходило сейчас, вызывало у него живой внутренний протест, видный снаружи невооруженным глазом — но большинством голосов они решили идти на штурм, и он подчинился. А Стелле придется объясняться с полицией в любом случае, подумал мальчик. Её фургон нашли в магазине, её охранника выловят из реки, её референта найдут — или уже нашли — на Репербане, и через пару часов, когда закончится диализ, допросят…

Получается, что мы бабушку спалили вместе с избушкой. Вернее, она сама себя спалила, когда приказала убить Энея — но мышиным хвостом ли об яйцо, яйцом ли об хвост, а координационный центр мы, считай, грохнули. Даже если никого не арестуют, работать отсюда станет невозможно.

Значит, полицию она всё же свистнет. А может быть и не полицию, до нее раньше «Роттенкопфен» добирались, так что там на проводе могут быть люди и посерьёзнее. Свистнет. И стрелять, если что, прикажет. Терять ей уже нечего.

А не трави наших командиров, бабушка. Особенно если они приходят к тебе просто поговорить.

Одно утешение — хоть и слабое: она сейчас располагает примерно половиной своей огневой мощи. Потому что ей не больше нашего хочется объясняться с полицией — а чем меньше шума, тем легче сделать вид, что ты и рядом не стоял — и её ребята уже шустрят в поисках Магды и Генриха. Поэтому из двух машин, посланных в качестве приманки, вернулась всего одна. Одна — это пятеро. И — сколько еще на этаже?

— Пятачок, — сказал в наушнике голос Энея, измененный ларингофоном. — Это Винни. Мы на пожарной лестнице. Вырубай им всё. Намертво.

Да будет свет — и тут явился Ньютон… Коммуникационные системы сказали «упс» и отбыли туда, куда уходит электричество, когда выключают ток.

У охраны наверняка есть резерв. Наверняка. Но на всякий резерв есть свой противорезерв. Вместе с аварийной системой запустился и вирус, подсаженный накануне Антоном — вирус довольно старый, специально предназначенный для заметания следов: круши всё! У лифтов и прочего оборудования наверняка есть точки ручного подключения, но к ним придется добираться по одиночке. К каждой.

Если у нас когда-нибудь будет центр, — подумал Антон, — нужны будут резервные системы, которые не вырубишь ни изнутри, ни снаружи. Если мы снесём новое яичко, не золотое, а простое, и если из него вылупится птенец.

Он думал об этом, потому что о том, что происходит наверху, ему думать не хотелось. Отслеживать — да, это обязанность. А думать — нет.

А наверху началась стрельба переходящая в резню. Антон лишился возможности наблюдать за ситуацией — к резервной системе он подключен не был, да и она должна была скоро грохнуться. Но воображение у него было в порядке, и что происходило несколько секунд в темноте — а потом на свету — он легко восстановил по крикам, стонам, выстрелам и кратким обменам репликами на их собственном канале.

Атака со стороны людей в форменных куртках агентства заставила охрану замешкаться разве что на долю секунды. А вот газа они не ждали. Техники врубили вентиляцию вручную — и быстро — но те, кто оказался в зоне действия, успели надышаться. Первую линию обороны снесло. И ещё охрана не рассчитывала на то, что среди нападающих окажется старший. Боевые коктейли дорого обходятся организму, а с людьми можно справиться и без них… Цумэ собрал почти весь первый урожай огня — а за ним шёл Десперадо.

— Иа, ты нужен, — сказала Мэй.

— Понял, — Костя выскочил из машины. Антон занял место за рулем, продолжая одним глазом посматривать в визор — не вернулись ли те стрелки, которых Эллерт послала искать свой фургон? Не едет ли полиция?

И тут в наушнике раздались дикий треск и стрельба, а потом Эней произнёс отчетливо, своим, а не механическим голосом:

— Доброй ночи, фрау Эллерт.

Чуть задыхающийся, но ясный женский голос сказал в ответ по-немецки:

— Маленький, злобный, мстительный идиот. Вы знали, что у меня приказ. Вы знали, что мои люди будут стрелять. Что они обязаны стрелять. Что, не хватило ума узнать, где я живу?

* * *

Эней переоценил себя и недооценил РСР. Поначалу казалось, что всё хорошо. Даже парусники с кракенами пропали, а что стены то разбегались, то сжимались, грозя раздавить — так на это можно было не обращать внимания.

Но когда закончилась перестрелка, он понял, что именно Игорь имел в виду, предупреждая о коварстве препарата. Пока Эней двигался с умеренной скоростью — было ещё ничего, а вот режим форсажа заставил сердце работать с ускорением — и дрянь, что осталась в крови, пошла в мозг. К концу стрельбы и поножовщины Эней уже с трудом ориентировался в пространстве.

Но тело, в отличие от восприятия, функционировало исправно. Вставив лезвие меча между створками двери, Эней раздвинул их на ширину пальца — а потом они с Десперадо растащили створки в стороны. Писк насилуемого механизма резанул по ушам. Новомодную, гладко обтесанную дверь он хотел выбить ногой, но понял, что не удержит равновесие.

— Дай я, — Цумэ отстранил его и с короткого разбегу врезал плечом так, что дверь влетела внутрь. Петли и замок выдернуло с мясом, и за грохотом двери тут же раздались три выстрела. Мэй, впрыгивая в кабинет, еле сумела разминуться с летящим через всю комнату маленьким пистолетом. Она прицелилась туда, где намётанным глазом уловила движение — но огневая поддержка Игорю была не нужна: правой рукой он уже прижимал лицом к стене маленькую полуседую женщину в чёрном, держа ее за шею сзади. Игорю нужна была помощь совсем другого рода — левая рука висела как ядро на цепи, его даже кренило слегка на левую сторону. Плечо и так было не в лучшем состоянии, а последний выстрел, кажется, перебил кость. Впрочем, это не самое серьёзное, человек бы до этой двери просто не дошел…

Увидев входящего Энея, Эллерт узнала его сквозь грим и оскалилась:

— Маленький, злобный, мстительный идиот. Вы знали, что у меня приказ. Вы знали, что мои люди будут стрелять. Что они обязаны стрелять. Что, не хватило ума узнать, где я живу?

— И головой в капкан? — Мэй оскалилась не менее горько. По боку ее комбинезона расплывалась полоса… по ребрам, несерьезно, царапина, поболит и перестанет, ниже тоже пустяки, молодец Игорь, пакет, абсорбент, этаж мы зажигать не будем, так что не стоит оставлять здесь лишнюю кровь.

— Я обещал не приходить к вам по ночам, — Эней достал из кармана ту самую фляжку, из которой поил журналиста. — Я соврал. Выпейте со мной, Стелла.

— А зачем? — поинтересовалась бабушка.

— Ну, я же выпил с вами.

— Вы идиот. А я не вижу смысла.

— Пойди принеси из коридора ковёр, — демонстративно по-немецки сказала Мэй, повернувшись к Десперадо. — А я придушу эту старую шлюху, чтобы не пищала. И пойдём отсюда.

— Без ковра обойдемся, — Цумэ сжал шею Стеллы чуть сильнее. — Ни Клеопатры, ни Роксаны я тут не вижу.

Стелла попыталась отбиваться, но кровоснабжение мозга было нарушено серьёзно, и хватило её ненадолго. Подошедший Десперадо — Костя, посмотришь, что у него с рукой — вскинул её легкое, сухое тело на плечо и вышел вон. Игорь двинулся за ним, опираясь на Костю. Андрей задержался на минуту — взял на столе жирный малиновый маркер и нарисовал им на оконном стекле иероглиф «тэнтю». Потом вынул из стационарного компа блок памяти. Эллерт попыталась его раздолбать, но оперативку она не уничтожила, а самые главные сведения Андрей надеялся вынуть из сервера «Глобо».

— Я понесу, — сказала Мэй, отбирая у него пакет.

* * *

Придя в себя, Аннемари Эллерт обнаружила, что лежит в шкафу, а шкаф едет в машине. Можно было бы побиться об заклад, что это тот самый шкаф, но вот партнера для заклада не было. Если они меня везут убивать в южный док, подумала она — это будет шутка в совсем дурном вкусе.

Вкус у выкормышей Ростбифа и вправду оказался дурной, хотя, по запаху судя, это был не южный, а какой-то другой док — не промышленный. Фрау Эллерт вынули из шкафа и засунули в форпик. Потом были шаги, голоса, звук мотора и лёгкая речная качка. Аннемари Эллерт начала отсчитывать время и вышло у нее что-то вроде трёх четвертей часа между тем моментом, когда ее затолкали в каморку под палубой и тем моментом, когда её извлекли на воздух и посадили в шезлонг.

Эней сел напротив, на бухту каната. Ещё трое стояли позади и впереди — треугольником. Сквозь занавески салона пробивался жёлтый свет, бакены обозначали фарватер, где-то вдали горела цепочка огней — слишком далеко, чтобы Аннемари Эллерт могла узнать ландшафт. Над водой склонялись какие-то деревья, но Гамбург — город большой, они не могли за сорок пять минут покинуть его на яхте, разве что… Разве что она была без сознания дольше, чем предполагала, и док, где ее перегрузили из машины в форпик, был уже за городом… Нет, вряд ли: это какая-то «зелёная зона» в городе. Огни далеко, и люди далеко, и никто не придет на помощь.

Фрау Эллерт несколько раз резко дернула шеей. Было слышно, как с хрустом встали на место сместившиеся позвонки.

— Как я уже говорила, вы — злобный идиот. Вас даже возраст не извиняет.

— Если бы вам вправду было жалко своих охранников, — глухо сказал Эней, — вы бы повели себя со мной по-честному. Или допросили, прежде чем убивать, узнали, где группа и сыграли на опережение. А теперь… теперь вы мне расскажете всё, что знаете. О нас, о наших связях, о том, где и как хранятся данные… о Ростбифе — и обо всех, кто его приговорил.

Ему было нелегко удержать взгляд на лице фрау Эллерт — реальность начала смещаться куда-то вправо, словно они все кружились на огромном диске против часовой стрелки.

— С вами, молодой человек, бессмысленно по-честному. Потому что вам все равно, сквозь кого проходить, — глаза женщины были тусклыми. — Я, видите ли, тоже идиотка. Я надеялась, что ваши попробуют прихватить меня по дороге, откатятся и придут в чувство. И уж на это… — её лицо перекосилось так, что не нужно было быть телепатом, чтобы понять, что она говорит об Игоре, — я тоже не рассчитывала. Кем будете кормить вашего варка, когда «предатели» кончатся? Не удивительно, что Юпитер принял вас за СБ.

— Я сказал вам правду. Варка больше нет. Он не варк, — Эней вытолкнул из горла внезапно возникшую воздушную пробку. — Он данпил. Можете встать, подойти и потрогать. Приложить кусочек серебра. Он не проснётся даже.

— Обязательно. Но… позвольте, да с этого надо было начинать… — если и были у кого сомнения, что журналистика — вторая древнейшая профессия, то они должны были испариться тут же. Только что в кресле сидело серое, неживое существо — и вот глаза горят, на щеках румянец, спина прямая, руки вцепились в подлокотники шезлонга. — Это не спонтанное исцеление? Это действительно методика? Хотя бы наполовину надёжная? Вы поэтому заинтересовались О'Нейлом?

Мэй качнулась вперёд…

— Да подождите вы с этими глупостями, — отмела её бровью фрау Эллерт. — Штаб прогнил целиком, кто не продал, тот боится. За то, чтобы сдать Ростбифа с Пеликаном, голосовали все, кроме меня и Рено, а решение молчать об этом деле было принято единогласно. Контрабандистов я просто нашла. Каспер использовал воду слишком часто, у меня накопились данные — а в числе тех, кого отбил Михель в Братиславе, был человек с дипломом по гражданскому судостроению. Сравнительно недавно кусочки состыковались. Это моё, я ни с кем не делилась, но кто-то другой мог сделать те же выводы. Но все это не важно. А вот он важен. Вы этого добивались, молодой человек? Как это произошло? При каких обстоятельствах?

Энея качнуло. Вот, значит, как. Значит, если бы я рассказал про такой полезный горшочек — меня бы пощадили… Добрая бабушка. Нет, нельзя, это опять «пыль»…

— Над ним был совершен обряд экзорцизма, — сказал он. — На моих глазах.

Пока они поднимались по Эльбе вверх, Эней ещё немного полежал в обнимку с аппаратом, и ему опять полегчало. Но вспышка гнева, даже подавленная — это снова учащенное сердцебиение и подача новой порции отравы… Эней уже научился предчувствовать появление галлюцинаций.

— Что значит — экзорцизма? — лицо доброй бабушки снова опало.

Он плохо видел Стеллу — как в тусклом стекле. Мир окрасился в разные оттенки тёмно-зеленого. Эней сосредоточился на допросе — как в додзё, как на операции. Думать было тяжело, мысли пузырями уходили вверх.

— Ну, как что — как обычно, — сказал он, потом истратил несколько вдохов на то, чтобы сформулировать по-немецки: — «Во имя Господа нашего Иисуса Христа, замолчи и выйди из этого человека». Вы… Евангелие читали?

Что-то я не то несу, думал он. Правду же говорю, а не то…

— Вы сошли с ума? Если бы это было так просто…

Сошёл. Как Райнер. Как О'Нейл. О'Нейла штаб тоже не жаловал. Штаб. Нами правят крысы, у них есть крысиный король, с тремя головами и в короне… Одна палочка и девять дырочек победят целую армию… тьфу, надеюсь, я не вслух это сказал. Или хотя бы по-русски…

— Но всё равно, вы должны были сказать мне сразу, — эти слова вышли изо рта фрау Эллерт заключенными в комиксовый «баллончик», повисели в воздухе и лопнули.

— Чтобы вы знали, кого вам брать живым? А остальных — в расход? — Эней прикрыл глаза, надеясь, что так станет легче. Стало. — Сколько лет штаб торговал нами с варками? Под тем же соусом: сохранить как можно больше жизней? Чем подполье от кровососов отличается? Они ведь тоже считают, что небольшой процент жертв — приемлемая цена за жизнь остальных.

— А у вас, значит, будет иначе, — усмехнулась Эллерт. — Допустим, у вас что-то сработало, как у О'Нейла. И что же вы будете делать — как О'Нейл, объявите потенциальными пособниками дьявола всех инаковерных?

— Мы просто хотим, чтобы людей перестали жрать…

Он умолк, потому что понял — говорит в пустоту. Она не слушает, не хочет слушать. Старая курва заочно продала его ради еще нескольких лет спокойной жизни. Хрен ей, а не жизнь. Лечь. Нужно пойти и лечь, а то я тут доиграюсь.

— Кэп, — сказал в ухе Антон. — Я, кажется, отследил хранилище, но там система самоуничтожения. Я её не обойду, даже с командой не обойду.

— И вы сегодня сожрали как минимум пятерых — и рисковали жизнями еще четверых гражданских, чтобы иметь возможность сказать мне эти слова.

И тут Эней понял, что на вопрос об О'Нейле не сказал ей «нет». Ни тогда в кабинете, ни сейчас. Сознание пропустило оборот. Или не сознание. Он не сказал «нет», а она услышала, что он не сказал. Он ошибся дважды в одном месте. Может быть, не случайно, может быть, потому что где-то внутри хотел войны, хотел, чтобы кончилась эта мутная карусель и всё стало ясно. Но не сознательно, не… Вот что она подумала, вот что она увидела — и не удивилась, конечно же, с её-то опытом — две трети радикальных групп требуют ещё и не такого, и половину этих двух третей он сам бы отстрелил для профилактики, будь у него на то силы и время, и спокойно бы спал по ночам…

— Я днем пришел к вам безоружный и только что не голый. Мир предлагать. Вы плохо слушали меня, я плохо слушал вас, но я пришел с миром, а вы меня убили, пытались. Какой плохой мальчик — вместо чтоб тихо сдохнуть, взял да и отбился. Бегаю тут, спать мешаю…

— Кэп, ты осторожнее, — сказал Костя по-русски. — Тебя сейчас поведёт, я смотрю. Или уже повело?

Эней кивнул.

— Да, хватит, — он снова повернулся к Эллерт. — Я не в том состоянии сейчас, чтобы долго вас уговаривать. И времени у нас маловато. Мне нужны ваши коды и пароли к базам данных. Мне нужно точно знать, кто, где и когда.

Фрау Эллерт обвела взглядом всю эту довольно живописную группу — полотняно-бледного Энея, который чуть не падал в обморок, красивую квартеронку с недобрым взглядом, здоровенного бородатого парня и молчаливого серолицего — видно, тоже сколько-то крови потерял — парня поменьше. И ей вдруг стало всё равно.

— Молодые люди, вы мне надоели. Вами стоило бы заняться, а штабом точно стоит заняться, но на первое у меня нет сил, а второе я вам не доверю. Робертсон сейчас в Копенгагене, глава тамошнего отделения «Сименса». Кто-нибудь из вас другого да убьёт, всё мир безопаснее станет.

— Логин и пароль к серверу с базой данных, — теперь у Энея ни с того ни с сего начали дёргаться мышцы лица — то одна, то другая, причем те, которые, по идее, дергаться вообще не должны. Он старался управлять хотя бы голосом, и от этого голос получался сдавленным и низким.

Кто говорил, что русский — лучший язык для ругани? Фразу, которую хрупкая старушка тщательно выговорила в ответ, ни по-русски, ни по-польски подумать невозможно было, не то, что произнести. А всего три слова. Правда, длинных.

Тут вступила Малгожата — и стало ясно, что нехватку языковой специфики польки с лихвой компенсируют темпераментом.

— Знаешь что, курва? — фраза началась где-то на грудных низах меццо, и постепенно разворачивалась, ускоряясь и взлетая по нотному стану до колоратуры. — У меня не так много мужей, чтобы я спокойно смотрела, как старые суки травят их всякой дрянью и топят как котят! Мне наплевать на штаб, на подполье, на варков и на весь этот сраный мир — но в нем есть один человек, ради которого мне хочется жить, и этого человека ты чуть не убила! Если ты можешь ему что-то сказать — говори, и быстро. Потому что иначе я попрошу его выйти, и у нас тут будет приватный женский разговор.

Фрау Эллерт, сощурившись, посмотрела на Энея.

— Ну что, разрешишь ей? А вдруг получится?

Искушение было сильным. Свалить всё на Мэй — и ни о чем не думать, пока дело не закончится.

Да ты что, идиот! — тут же закричал он мысленно сам на себя.

— Андрюха, мне её увести? — спросил Кен. Он ни черта не понимал из того, что было сказано — но видел, что дело принимает гнусный оборот. Тот самый оборот…

— Да, — кивнул Эней.

— О чём это вы? — резко спросила Мэй.

— Он проводит тебя в салон.

— Он может идти куда хочет, я остаюсь здесь.

— Нет, не остаёшься. Ты не держишь себя в руках.

— Хорошо, я сейчас возьму себя в руки. Эней, мы должны её расколоть. А у тебя не хватит сил. Отдай её мне. Отдай. Я тебя прошу. Я тебя о чём-нибудь когда-нибудь просила?

— Попроси о другом.

Мэй склонилась к Энею и взяла его за плечи.

— Ты сейчас медленно соображаешь. Тебе плохо, я же вижу. Ты пойди, полежи. А я здесь все закончу. Еноту нужен логин? Все ему будет — логин, пароль, полный список крыс… дай мне двадцать минут — и у вас всё будет…

Эней кивнул Косте и тот взял Мэй за плечо.

— Пошли отдохнём.

Он недооценил бойцовские качества «черной жемчужины». Аго-каката в исполнении женщины на каблуках, хоть и невысоких — страшная вещь. Даже если женщина ранена и про себя мечтает о поверхности, на которую можно упасть. Костя не мог даже крикнуть — только опустился на колени, дыша через оскаленные зубы.

Уловив движение сбоку, Мэй ударила и туда — махнула ножнами, без всяких мыслей, на одних рефлексах. Эней, пойманный посередине попытки провести захват, шатнулся от удара, неловко переступил, под колени ему подвернулась бухта — и не подхвати его вовремя Десперадо, он нырнул бы ещё раз.

Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Фрау Эллерт, закинув ногу на ногу, театрально аплодировала.

— Давай. И вот так любого, кто помешает в святом деле. С предателями всё можно, — губы фрау Эллерт стянулись в ниточку. — С убийцами всё можно, правда? А то, что делаете вы — это совсем другое. Это по необходимости. Или ради Бога. Во имя торжества истины, ради искоренения пособников дьявола.

Мэй резко развернулась, дрожа всем телом.

— Всё лучше, чем по-твоему, ведьма! Ах, мне отдали приказ — а сама я чистенькая! Так вот, я тебе говорю: мне никто никаких приказов не отдавал! И на Бога мне плевать. Я сейчас сделаю то, что давно хочу сделать — по собственному желанию!

Костя всё ещё не оправился после удара в пах, Эней — после удара в бок, а руки Десперадо были заняты Энеем, впрочем, похоже, он как раз не имел ничего против.

Движение тёмной ладони было таким быстрым, что никто и не сообразил в первую секунду — отчего это подтянутая пожилая фрау так безобразно хрипит, бьет каблуками в палубу и мотает головой, зажимая рукой ухо. Потом все увидели в пальцах Мэй серьгу — простое элегантное колечко из белого золота.

Выдранное из уха с мясом.

— Логин и пароль, — сказала Мэй. — И попробуй сказать что-нибудь кроме этого, курва. Только попробуй.

— Иди к чёртовой матери! Тебя там хорошо примут! Им нужны девочки, готовые резать старух, — злость в голосе Эллерт не сменилась страхом.

Мэй выдернула у Стеллы вторую серьгу.

— Ах ты кошёлка с дерьмом! — крикнула она, когда взвизг сменился всхлипами. — Ты, значит, стыдишь меня тем, что прожила втрое дольше меня — а за чей счёт? Почему мы должны умирать в двадцать, а вы — жить до ста? Логин и пароль. Не то всё ухо отрежу.

— Вы не хотите жить до ста! Вы вообще не хотите жить! — кровь текла у Стеллы по шее, сейчас она орала не хуже Мэй. — Вы резать хотите! Сначала варков, потом кого угодно. Давай! Доживи до ста! Правнукам рассказывай! Я СБ ни одного имени не сдала — даже тех, кого стоило бы!

— Мэй, отойди, — раздался голос Энея. Такой, что Мэй без разговоров отошла — раньше, чем увидела револьвер.

— Ты никого не будешь пытать в моем присутствии. Пока я в сознании. Кен, уведи её.

В том, что Эней будет стрелять, если Мэй сделает хоть шаг — никто не усомнился ни на секунду, такое у него было лицо. Кен крепко взял Мэй за руку и повёл вниз, свободной рукой прикрывая уязвимое место. Эней повернулся к Эллерт.

— Прошу прощения за… это. Вы… вам нужно было выбрать другое оружие… извините. Нож или пуля, чтобы наверняка. Я правильно вам не нравлюсь. Я и себе не нравлюсь. Я не могу управиться с вашей химией, то есть, я надеюсь, что это химия, а не… У меня слов нет, как сейчас вас всех ненавижу. Но я вас отпущу. Вы не виноваты в том, что я считал, что у меня за спиной стена, а не болото. Я вас отпущу. И будь что будет.

— Ференц. Аш-ве-ге-276-це-12-пе-аш. Это на сегодня. У вас такое в руках, а вы… монте-кристо… — голос был глухим и мёртвым, видно, адреналин отошел. — Меня спалили два года назад. Морис, я точно знаю, но я не могла этого доказать штабу, не объяснив, что произошло. А они попробовали меня на прочность и отпустили. Им нужен был канал, а не имена. Имён у них без меня хватало. И они знали, что я одна всё равно ничего не смогу сделать. А теперь стреляйте.

— Идите, — Эней опустил пистолет и отошел в сторону. — Здесь мелко. Шоссе — в сотне шагов.

— Стреляйте, тупица! Меня возьмут завтра же, не СБ, так подполье, потому что после шума, что вы учинили, скрыться мне теперь негде! А с вами я никуда не пойду. Потому что я знаю, чем это кончится, и не хочу принимать в этом участие. Стреляйте, не то клянусь — завтра у вас на хвосте будет СБ всей Европы, и эта ваша польская сука получит вдесятеро против моего!

Эней выстрелил.

* * *

Игорь спит. Игорь не спит. Игорь мыслию поля мерит от великого Дона до малого Донца…

Мы совершили ошибку. Мы все совершили ошибку. Нам не нужно было связываться со штабом. Там слишком плотно всё закручено, там нельзя скальпелем. Только распутывать, распутывать только — и только когда появятся люди и средства. Не так… не железом, не с налёта. Стукнула земля, зашелестела трава — о борт, почему-то… Нам нужно было уходить в отрыв. Может быть, даже как-то особо эффектно сгореть, чтоб искать перестали. И тихо начать вязать своё. А у нас всё пошло наперекосяк. Кроме, пожалуй, Братиславы. И ведь стучало в него, после Курася уже стучало — нет, не сюда, не ходи, опасно… А он решил, что это наведенное, чужое беспокойство до него добирается. Добралось.

Сейчас и до Энея доберётся — и он захочет свернуть с дороги. А нам уже нельзя. Нам совсем нельзя. Нам теперь нужно сделать так, чтобы штаб сам не захотел нас искать…

И ещё одного я командиру не скажу… не скажу. И Антошка не скажет…

* * *

…К тому моменту как перекрыли порт, «Чёрной стрелы» там уже не было — группа готовилась к отступлению загодя и перед тем, как пойти к Эллерт, Эней увел яхту вверх, в сторону Драге, и поставил на прикол на платной стоянке водохранилища, оплатив сутки.

В двенадцатом часу, безбожно рискуя нарушить правила водного движения, яхта отчалила с дешёвым офисным шкафчиком на борту. Успев уложиться в урочное время, она пристала к другому берегу, более дикому — вдоль него лежала четырёхкилометровая зелёная зона. Яхта провела там ночь, и к утру имела на борту уже не подозрительный шкафчик, а то, что армейцы исстари называют «груз 300». Килограмм примерно пятьдесят.

Утром яхта отправилась по течению выше и пристала к островку, настолько маленькому и никчемному, что, кроме деревянной пристани для любителей рыбачить с лодки, там ничего не было. По всем признакам, её обитатели никуда не торопились, а просто наслаждались отпуском на воде. Двое молодых людей загорали, развалясь на шезлонгах, а девица, которой загорать было совершенно незачем, купалась.

…Эней лежал в своей каюте и смотрел новости через Антонову планшетку. Игорь лежал в соседней — раны затянулись, пули Кен вчера вынул. Бедный Антошка. Не сгорел бы он там, на палубе, заснувши… Эней приподнялся, его сразу же потащило вбок, и он решил снова лечь и продолжить сбор информации.

Полиция выжала из осмотра места происшествия всё, что смогла, и теперь туда пустили журналистов.

— …Тела охранников уже убрали, но стены и потолки по-прежнему забрызганы кровью. Убиты четверо, трое пропали без вести: глава агентства «Глобо» Аннемари Эллерт, сотрудник службы безопасности «Глобо» Генрих Фогель и референт Магдалена Саадат-заде.

В самом деле ещё не нашли девушку или темнят? Или её успели перехватить парни из чёрной машины — и лечь на дно? Эней мысленно пожелал им удачи.

Сцены погрома сменились портретами пропавших. Милая старушка, приятные с виду юноша и девушка…

— Террористы, предположительно — из ультралевой анархической организации «Коммандо Роттенкопфен», также захватили в заложники одного из репортеров «Глобо», Макса Горовица.

Сами «Роттенкопфен» участие в акции отрицали, но на всю сеть восхищались «мужеством неизвестных героев».

А Макс выглядел так, что хоть сейчас хорони — но, принимая свои пятнадцать минут славы, держался бодренько.

— Один из них был размалеван как клоун, — рассказывал он. — Другие в масках. Всего я насчитал пятерых, но могу и ошибаться. Меня заставили выпить наркотик с… каким-то препаратом для лечения глаз… У меня до сих пор всё расплывается…

Это у тебя пройдёт, мысленно сказал Эней. И быстрее, чем у меня.

— Господин Горовиц находился в слишком тяжёлом состоянии, чтобы составить словесный портрет похитителей, — продолжал диктор. — Но, по его словам, двое из пяти преступников — европейцы северного типа, двое — новые европейцы, принадлежность третьего, загримированного под клоуна, пока не установлена. База данных «Глобо» разрушена вирусом, и специалисты сейчас работают над тем, чтобы получить данные камер внутреннего наблюдения. С терактом в здании «Глобо» связана и хулиганская выходка на Бецирксаммт-Эйсбюттель, — картинка сменилась, теперь на ней был давешний кристаллический торговый комплекс с высаженным фасадом. — Эти кадры любезно предоставлены каналу АТ-1 Максом Горовицем, сотрудником «Глобо». Каким образом преступники сумели завладеть первым фургоном — пока неизвестно… Полицейский комиссар Гамбурга Омар Салим, — продолжал диктор, — не сомневается в том, что головной офис был разгромлен террористами-профессионалами, хотя ещё ни одна группировка не взяла на себя ответственность за похищение и убийство. В Гамбурге и по всей прилегающей территории объявлена антитеррористическая тревога…

Диктора сменил «новый европеец» в полицейской форме: комиссар Салим.

— Мы призываем всех граждан сознательно отнестись к поиску террористов. Наши сотрудники, возможно, будут отвлекать вас от работы или отдыха, останавливать на улице и проверять ваши транспортные средства. Но у нас нет другого способа отыскать убийц и восстановить общественный порядок. Прошу вас, докладывайте нам обо всех незнакомых людях в вашем окружении, обо всех, кто ведёт себя странно. Помните: террористы не ходят по улицам с красным черепом на футболке, натянув на головы маски. Они выглядят как вы и я.

Это он прав. Как вы и я. И так и должно остаться. Нужно уходить за Драге и выше — а потом спуститься по каналам, когда они будут измотаны этой беготней, где-то через недельку. Отправить Костю с Антоном, а самим поодиночке наземным транспортом в Глюкштадт… Глюк-штадт… город счастья… Штат глюка… Господи, неужели опять начинается?

Эней, переключил машинку на режим записи, закрыл глаза. Лежать и лежать, пока кровь не очистится вся, пока восемь литров раствора не пройдут через систему. Это двенадцать часов, что ли? Да меня разорвёт от внутреннего напряжения.

А каково Мэй изображать там, снаружи, веселье и детский визг на лужайке? А ещё нужно будет в Драге пошляться по кафе, позаигрывать с барменами… Хотя она сделает всё, что угодно — лишь бы не лежать тут, точнёхонько над головой нашей бабушки Аннемари, со мной, гадом, который был готов в неё стрелять…

«Это безумие», — сказала Мэй, узнав, что Эней хочет похоронить тело Эллерт. Похоронить, а не просто утопить втихаря по тёмному времени. Но тут Энея поддержали все. Даже Десперадо…

…К тому моменту как навалилась темнота, огни города остались далеко позади — только звезды двоились в реке да призрачно мерцали бакены, крашеные флюоресцентной краской. Мотор заглушили — и в полной тишине шестеро встали над телом, зашитым в простыню. Костя сказал недлинную молитву, тело переложили на доску, приподняли край — белый сверток соскользнул в черную воду, и по звездам пошла рябь.

Тело пошло ко дну не сразу — какое-то время плыло довольно близко к поверхности, ткань пузырилась, зашитый в неё груз делал свое дело медленно. Но всё же делал — ткань намокла, тело пошло вниз почти вертикально, оставляя след из мелких серебристых пузырьков. Эней зарядил в барабан один патрон, над рекой раскатился выстрел — а затем всплеск: «Питон» Ростбифа ушел в Эльбу. Больше Эней ничего не мог сделать для старой женщины-солдата.

* * *

Погода стояла прекрасная — для перехода конечно. Прогноз — самый радужный. План отступления не дал ни одной трещины — три недели хождения на яхте оказались достаточной школой, чтобы Антон и Костя смогли спуститься каналами до Глюкштадта.

Костя рассказал, как на обратном пути через Гамбург его проверила полиция. Костя и Антон показали, документы, доверенность на яхту, рассказали историю про польского друга, у которого «накрылся отпуск», позволили обшарить судно (никакого криминала на яхте не было, весь криминал вывез Цумэ), предложили полицейским кофе. Видели ли они этих людей? — им предъявили россыпью кучку снимков, в том числе и старые снимки Энея, и компьютерные реконструкции, в которых, напрягшись, можно было узнать Мэй Дэй и Десперадо. «Нет, не видел. А кто они?» — «Как, вы не слышали последние новости из Гамбурга?» — «Шутите, я от руля не отрывался. А что случилось?» — «Теракт.» — «Вот блин.» — «Простите, что?» — «Это я так, выругался. Гады.» — «Большое спасибо, герр Неверов, герр Маковский» (такой была фамилия в польском аусвайсе Антона). — «Да не за что…»

— Это хорошая новость, — сказал Эней, услышав, что полиция по-прежнему думает, что у него лицо Савина, снимков Мэй и Десперадо в обороте нет, а Ростбиф всё ещё значится в сомнительных покойниках. — Они попетляют какое-то время. Но в канал мы не пойдём. А двинем мы в Санкт-Петер.

— Куда? — изумился Костя.

— Санкт-Петер. Есть тут такой город-тёзка.

Ну и двинули. Погода меняться не собиралась, полиция больше не проявляла интереса к яхте, ребята смогли, наконец, выспаться — словом, все было хорошо, если не считать того, что все было плохо.

И когда между Энеем и Мэй грохнуло, все почувствовали облегчение, как после грозы. А грохнуло знатно. И деваться на десятиметровой яхте было совершенно некуда.

— Милые бранятся — только тешатся, — сморщился Игорь. — Когда ж они натешатся, наши Бонни и Клайд…

Правда, бранилась в основном Мэй. И как бранилась. Стах бы покраснел.

— Сильно фонит? — поинтересовался Антон.

— До небес.

Наконец, дверь носовой каюты с грохотом раздвинулась и с таким же грохотом схлопнулась. Пригнувшись, чтобы заглянуть через окно в салон, Антон увидел Энея — тот стоял, упершись руками в стол, и смотрел на столешницу так, как будто это она, а не Мэй, только что поминала всю родословную балтийской селёдки, начиная с Дарвина. Не замечая Антона, командир поднял руку, словно продолжал диалог без слов — и уронил её в жесте отчаяния. Глянул вокруг, не обнаружил ничего, пригодного к употреблению в качестве поля яростной деятельности — посуда перемыта, еда подъедена — и хлопнулся на диван, руки на тот же стол, головой на руки.

— Иди поговори с ним, — шепнул Антон Косте, выпрямляясь.

— Я?

— Ты у нас поп. Иди.

— Я… не думаю, что ему нужен поп.

— Ты знаешь, как с ним разговаривать.

— Ему сейчас не нужен исповедник. Ему с человеком поговорить надо.

— А ты кто, ископаемая рыба латимерия?

Десперадо ткнул Костю в бок и одними губами, но весьма энергично сказал: «Иди!»

— Пойми, — объяснил Игорь. — Я для него пока еще — чужой. Антошка — ребенок, а Десперадо, конечно, прекрасный слушатель, но…

— Я понял, — Костя вздохнул, передал штурвал Игорю и спустился в кухню, ощущая себя кистеперой и напрочь ископаемой рыбой латимерией.

Из-за дверей носовой каюты доносились сдавленные рыдания. Эней поднял голову и вопросительно посмотрел на Костю.

Кен молча открыл бар, достал две стопки, налил в обе коньяку до половины и одну пододвинул к Энею. Он ждал отказа, но кэп неожиданно легко опрокинул полсотни, шумно вдохнул через нос и выдохнул через рот.

Костя опустошил свой стаканчик и налил еще. Повторили.

— За что она на тебя ополчилась? — спросил Кен.

— А почему ты решил, что не я на неё?

— А потому что я вас уже немного знаю.

Эней потер ладонью лицо с такой силой, словно хотел напрочь содрать кожу.

— Ты не поверишь — за то, что я исповедовался.

— Фигассе, — Костя чуть повысил голос, чтобы услышали и в каюте. — У нас в группе разве не свобода совести?

— Свобода, — вздохнул Эней. — Но… как бы это тебе сказать. Ей кажется, что я считаю себя чистеньким. А я — нет. Мне не стало лучше, Костя. Но она не верит. Если не стало — тогда зачем? А если бы стало… Ты знаешь, если бы мне полегчало, я бы, наверное, перестал исповедоваться. Я… только сейчас это понял, Костя, что… это было бы неправильно.

— Почему же… — медленно проговорил Костя. — Не всегда. Но насчёт себя и сейчас ты прав. Это было бы неправильно. Мы совершили дело паскудное, и забыть его, как не было или сказать, что так и надо — мы не можем. На то мы и люди, что не можем.

В паузу, которая возникла за этими его словами, поместились ещё две рюмки коньяка.

— Как… — наконец выдавил из себя Эней. — Как объяснить, что я её не презираю. Что не могу. И никакая она не «такая»… потому что «такой» — это как раз я… Это же я нас во все это втравил. И как еще зеркало от моей морды не треснуло…

— Кэп, мы не младенцы, — сказал Костя. — Пусть даже ты был не в себе — мы за тобой шли с открытыми глазами. И я, и она…

— Я не об этом, — Эней махнул рукой.

— Нет, ты именно об этом. И я об этом, и она об этом. Потому что одно дело — убить человека. И другое дело — хотеть убить.

— Я хотел её убить, — почти без голоса, на одном сипе сказал Эней. — Понимаешь? Не потому что дисциплина. И не потому, что не подчинилась. Просто если бы она… если бы я ей позволил… я бы не смог её больше любить. Вот бред… убил, чтобы не разлюбить… Но я же люблю её, Костя. Как я мог?

— Она тебе этого не может простить?

— Этого я себе не могу простить. И не хочу. Понимаешь?

— А то.

Плохо понимать других. Плохо. А еще хуже, разобравшись, увидеть, что тебя трясёт от того же самого. И что ты ни в пень не знаешь, что самому-то с этим делать.

— Ты не та инстанция, чтобы прощать или не прощать себя. Нет у тебя полномочий на это.

— А у кого?

— У того, перед кем ты виноват. И у того, перед кем вы оба виноваты. Знаешь… послушай-ка одну историю для общего развития. К вопросу о том, как жить дальше. Ты краешек её слышал, но насчёт самого главного не в курсе. Жил-был на свете мальчик Костя. Захотелось Косте мир посмотреть, себя показать — и чтоб за это ещё и заплатили. Пошёл мальчик Костя в армию, а по материальной части его Бог не обидел — и загремел Костя в морской десант. Аккурат семь годиков тому.

В глазах Энея что-то блеснуло.

— Ирландия?

— Она самая. Очередная «гуманитарная интервенция», но это-то не важно. Расскажу только о том, как я обратился.

Он налил еще сто грамм и выпил одним духом.

— Мы конвой вели, в Антрим. Погода — хуже некуда, метеорологи опять промахнулись, не скажешь, как. Дождь сплошной, и ветер. В общем, поддержка сверху запаздывает минут на пять, если не на десять, а беспилотники еще и чудят. А обстоятельства натурально партизанские — когда угодно, где угодно и что угодно. И с использованием чего попало. И пленных не берут, напрочь. И не разбирают — военный конвой или лекарства кому везёт. У нас никто не понимал ни рожна — сволочи, мы ж с вами не воюем. Если б воевали, мы бы весь ваш остров раскатали в тонкий блин — долго ли, умеючи. Но кто ж после Полуночи на такое пойдет? А эти как будто не знают… Мы для них не люди, а так — саранча. И вот после одной такой атаки мы прихватили пленного. Сами удивились. Оружия у него не было. Священник. Один из этих, из-за которых тут весь этот кавардак…

Костя повертел стакан в руке, но наливать не стал.

— Это было как сумасшествие какое-то. Я не думал, что с ребятами такое может сделаться. Сначала его просто трясли — объясни. Какого ж вы? А он «прости их, ибо не ведают». Я не понял сразу — мой английский, да тамошний выговор. А кто понял, те разозлились уже всерьез. Стоит он тут, кашицу свою несет, лицемер. А вокруг такое «прости», что дальше некуда уже. Невозможно было терпеть. Вот и двинули ему, чтобы он врать хотя бы перестал. А он за своё. И тут один… кретин выключил связь.

Костя посмотрел на неподвижное лицо Энея, вспомнил, что Игорь рассказывал про мотель и моторовцев.

— Стреляли по рукам, по ногам… Из трофейной пукалки старой, чтобы не сразу умер. А он, пока мог говорить, говорил — Боже, прости им, как простил своим… марана та, ребята, — говорил… Я в него не стрелял. Я мог бы одной пулей положить всему конец — но я… растерялся. Не испугался даже. Просто не понимал, что происходит, и как это могло случиться — здесь, сейчас, со мной, с ребятами… А они потом уговорили себя, что ничего не случилось. Даже во время разбирательства повторяли. Да, — кивнул Костя, — конечно разбирательство, а как же? Связь, она пропадать не должна. И гражданских вне боя убивать тоже нельзя, а уж тем более так. Люди от этого портятся. Наши вот испортились. В один голос почти — мол, какой же это человек? Фанатик. В него стреляют, а он… Если бы он нас хотя бы обматерил, а так — понятно, что оборотень. В общем, тех, кто бил и стрелял — под суд, остальным втык за нарушение инструкции. А мне как-то показалось, что не инструкцию я там нарушил… Не только инструкцию…

— И ты… перевёлся в санвойска.

— Сэр, так точно, сэр.

Он заметил, что дверь носовой каюты приоткрыта и в щели блестит тёмно-карий глаз. Мэй по-русски не говорила, но понимала, похоже, довольно много.

— И как к этому отнеслись?

— Отлично. Им неустойчивый элемент в десанте нужен как лишняя дырка в затылке. Отправили на переподготовку.

— И помогло? — Эней уже, кажется, тоже сообразил, что разговор идет для двоих.

— Кому? Мне — как видишь… Одним словом… у нас есть то, что было, и есть то, что есть. И нет того, что будет. Что решим, то и будет. Знаешь, где лежат грабли — вот и не наступай.

— Как прикажешь не наступать? Как у вас там в армии говорят — от забора и до вечера? Грабли и грабли.

— Мы тут с Игорем прикидывали. Боевую мы… не обойдем. Потому что они нас в покое не оставят — особенно теперь. А потом бросать надо. Говорил же твой командир про каких-то людей, у которых придумано что-то…

— Мэй, — притворяться, что они не замечают, было уже бесполезно. — Дай планшетку.

В каюте пошуршали, потом Мэй раздвинула створки двери и протянула мужу планшетку на ремне. Эней снял с шеи флешку, вставил в гнездо.

— Эй, на палубе! Глуши мотор, иди сюда!

В проеме появилась голова Игоря.

— Светопреставление закончилось?

— Нет, — сказал Эней, — мы на стадии планирования.

Все уселись за стол.

— Тоха, свари кофе, — попросил Эней. — Меня что-то от коньяка развезло. Значит, так…

Аналитика следовало искать в Ниме. Псевдо — «Тезка той дамы, которая сделала твоему тезке лишнего врага — но не по твоей любимой книге, а по оригиналу» — потребовало путешествия в Сеть за «Энеидой» не Котляревского, а Вергилия. У Котляревского фурию звали Тезифона. «Потiм i Турна навiстила пресуча лютая яга, i из цього князька зробила Энею лишнього врага…» А у Вергилия имя фурии было Алекто. Ну а мистический брат Энея жил в Екатеринбурге.

— А почему мистический? — спросил тогда Антон.

— А потому что мы не знали друг друга, а когда увидели — оказалось, что мы похожи как братья. Он на четыре года старше. Даже фамилии похожи — его зовут Александр Винтер, и в Йомсбург его переправляли как раз мы с Ростбифом.

— Что за история?

— А у него за невестой охотился один. Лично за ней. Шантажировал. Квоту он свою выбрал уже, но ведь добровольно-то и сверх квоты можно…

— А сам этот брат твой мистический — не мог принцессу спасти?

— Рвался, еле удержали. Он же не боец, он бы пропал. Там даже Ростбиф спасовал — стрелять стрёмно было. Варк был слишком старый. И слишком близко к ней подобрался. Нас ведь не потому готовят в мечники, что катана вся такая красивая и блестящая, а потому что стрелять можно не всегда. А тут все, из чего его можно было сделать наверняка, уложило бы обоих.

— Мама дорогая, — вырвалось у Антона. На стол опустилась колба с кофе эспрессо. — Но всё-таки. Мы меняем курс?

— Нет, — Эней поморщился на «эспрессо». Он любил «капуччино». — Мы идем в Гесер. Закончить и забыть.

— Закончим, — сказал Игорь, — и займёмся, наконец, делом.

Эней положил руку на стол ладонью вверх. Сверху положила руку Мэй. Антон. Игорь. Десперадо. Костя. Эней «разбил».

— Кстати о варках, — сказал Костя. — Ребята, тут я в своих файлах с молитвами одну классную штуку нарыл. Называется «Молитва оленя». Или «Щит святого Патрика». По-моему, как раз для нас.

Эней раскрыл файл по его указанию. Начал читать. Улыбнулся.

— Да, Кен, ты прав. Это как раз для нас.