Москва, три года спустя

Дверь была деревянной, красивого темного дерева, лакированная, с медной — или травленой под медь — оковкой. Где-то в метре с небольшим над землёй на ней был закреплен домофон, окрашенный под цвет двери. Домофон, впрочем, не работал, а дверь была открыта, как и принято по нынешним безопасным временам. Их предупредили, что звонить не нужно. Толя с Аней прошли внутрь, остановились. Пользоваться лифтом не хотелось, но подниматься пешком на восьмой с этим рюкзаком… они будут заметны как горнолыжник на пляже. Толя улыбнулся жене и нажал кнопку. Лифт стоял на первом.

Двери квартир на восьмом тоже были деревянными, только обрабатывали их воском. 87. Направо. Три звонка. Длинный-короткий-короткий. Потом ещё один длинный. Говорят, раньше, когда людям приходилось делить жилье, у каждой семьи был свой набор звонков — чтобы сразу знать, к кому гости. Толя всегда хорошо запоминал такие забавные бесполезные подробности. А теперь эту систему использовали для другого. Они нервничали оба. До того люди из «подземки» передавали их с рук на руки, но что-то случилось и от Владимира до Москвы им пришлось добираться одним. Их пристегнули к какой-то туристской компании — и они спокойно доехали. Аня когда-то занималась скалолазанием. Адрес перевалочной квартиры догнал их уже в дороге.

Дверь открылась. Без щелчка, без шагов и шуршания. «Всё», — подумал кто-то из них. Но на пороге стоял совершенно обыкновенный, может, на пару лет моложе Толи, парень в белой рубашке (он в ней спал?), брюках, мягких тапочках (вот почему шагов не слышно) — и очках. (Очках, как здорово, что в очках — им корректируют зрение, им всем корректируют зрение, кто же станет терпеть такой явный, такой зримый признак человеческого несовершенства?)

— Сергей, Галя! — улыбнулся хозяин квартиры. — Так вы с Курского, пятичасовым? — отзыв правильный. — А я как раз на Киевский собирался, встречать. Что ж вы не позвонили? Да заходите, путешественники, конспираторы…

В следующие полторы минуты их завели в квартиру, освободили от рюкзака, курток и ботинок, вместили в две пары явно новых домашних тапочек и провели на сверкающую хирургическим блеском кухню, где жужжала, докладывая о готовности, кофеварка и невыносимо совершенно пахло кофе и свежим хлебом.

— Ванная справа. Гостевое полотенце — синее. Яичницу по-бирмингемски вы едите. Её все едят. Вам чаю? Кофе? С сахаром, с молоком?

— Мне чаю, чёрного, без сахара. А Толе — молока и две ложки. Я…

— Вы Галя. Он Сергей. Я — Саша.

Толя почувствовал, как напряглась за его спиной Аня.

— Нам, — вступил он, — описывали Сашу иначе.

Им его вовсе не описывали, но…

Хозяин квартиры коротко улыбнулся и кивнул.

— Он попал в аварию три дня назад, светофор сломался, на дороге получилась «ёлочка». Теперь лежит в реанимации. Я подбираю его связи.

— Ох, — выдохнула Аня, — а он…

— Очень сильно побился, но, кажется, будет жить. Мы с ним университетские приятели. Плохая конспирация, но в случае чего моё присутствие здесь можно хоть как-то объяснить. Да, там в ванной регулятор сенсорный. Ориентируется сам по температуре тела, если любите погорячей или похолодней, нужно установить вручную. Душ лучше уже после завтрака. У вас будет часов шесть на то, чтобы отоспаться.

«Саша» совершенно не излучал тепла — и это успокаивало. Для него они явно были деталями на конвейере. Провести положенные манипуляции и отправить дальше. Им уже дважды попадались такие люди — с ними было надежнее всего. Хотя их самих было очень жалко. А ещё он был на кого-то похож… Или нет.

В ванной они не разговаривали.

Когда вернулись, на столе уже стояли две кружки с чаем, кружка с кофе и тарелки. Яичница по-бирмингемски оказалась проста в изготовлении — вырезать сердцевину из ломтика хлеба, обжарить получившуюся раму на горячей сковородке, залить в «окошко» яйцо, подождать, пару раз приподнять, чтобы не пристало, посыпать сверху тертым сыром и мелко рубленным зеленым луком, повторить четыре раза. Наблюдать за «Сашей» было удовольствием. А яичница оказалась очень вкусной. Или они просто были голодные. И уставшие. И перепуганные до такой степени, что страх уже не ощущался сам по себе. Было просто холодно.

«Саша» вымыл руки, вытер их кухонной салфеткой, выбросил салфетку в мусорное ведро, сел, взял кружку.

— Я уже завтракал. А вы, Галя, чувствуете неправду? Вам от нее физически неуютно?

— Да, — ясно сказала Аня. — Я и муж. А это…

— Это замечательно.

— Мы не знаем… — твердо начал Толя. Они были очень многим обязаны этим людям. Кажется, своими жизнями — а теперь ещё и жизнью будущего ребенка. И подполье делало много нужного и хорошего. В конце концов, они сами хотели что-то предпринять, сами вызвались помогать «подземке», с этого все и началось. Но быть «детектором лжи», но посылать людей на смерть… Они не знали, смогут ли. Они говорили об этом.

— Вас никто не будет заставлять. Вас бессмысленно заставлять. Так. Давайте-ка действительно в душ, и спать. Только найдите мне сначала ваши документы. Попробую сделать из вас москвичей.

— Вы «часовщик»?

Мастер по документам — хозяин явки?

— Подмастерье.

Аня, вставшая было за документами, снова села, накрыла ладонью кружку.

— У вас беда, — это был не вопрос. И этого, кажется, не нужно было говорить, потому что «Саша» снова улыбнулся.

— Нет. Да. У нас как всегда. Служба безопасности, высокие господа, поломанные светофоры. Прорехи, помехи… — и это тоже нельзя было подделать, то, как он сказал — «высокие господа». Без почтения, без ненависти, без страха.

Толя прошел мимо Ани, слегка тронув её за плечо — не продолжай. Вынул из клапана рюкзака документы, которые им откорректировали в Туле. Топорно откорректировали, на автоматы.

— Я программист, — сказал он. — Я могу помочь, если вы скажете мне, что делать…

— Хорошо. Тогда посмотрите потом на предмет блох. Есть тестовая программа. Я вам помогу оттащить рюкзак в спальню. Если вам нужно что-то постирать, дайте мне. Тут стиральная машина с капризами, а я ещё не успел её наладить.

Спальня оказалась просторной, светлой, очень чистой. Без этого затхлого нежилого запаха — но и без всяких следов пребывания в ней человека. Как гостиничный номер перед приходом новых постояльцев. Дверь напротив была открыта, и в зеркальном платяном шкафу отражался угол верстака, на котором лежала одинокая контактная перчатка. Наверное, теплая — узкий, разделенный планками жалюзи солнечный луч падал прямо на нее. Уже в душе, под шум воды, Толя сказал Ане:

— У него кто-то погиб совсем недавно. Ты что, не видишь?

Толя проснулся от взгляда.

— Добрый день, — тихо сказал «Саша». — Сейчас три. Я закончил. Я сварил вам кофе. Вы встаньте, умойтесь, посмотрите, я вам там инструкцию к тестовику выложил, а я пойду позвоню.

— Не отсюда?

— На всякий случай. Я постучу — вот так, как вы звонили.

На сверкающем кухонном столе стояла очередная кружка с кофе, тарелка с бутербродами, ридер и планшетка с уже открытым файлом. А окно кухни выходило на парк — утром он этого не заметил, или занавески были задёрнуты.

Работа была не просто хороша. Если бы он не знал, как выглядели данные раньше, никогда бы не обнаружил подделки. Он её и не обнаружил. У них были новые биографии, новые адреса, слегка сдвинулся психопрофиль, изменились — чуть-чуть, в пределах допустимой ошибки — их генкарты и генкарта будущего ребенка, индекс «А» упал до 84 — всё ещё опасно, но зато не очень расходится с тем, что почувствует при их виде любой варк. И хвосты, хвосты — обломки старых файлов, логи изменений, отчеты об автопроверках с директориями и списками. Сходится, сходится, сходится. Молекулярная структура чипа изменений не показывает. За шесть с половиной часов. Стиральную машину этот пижон наладить не может…

Условный стук он прозевал, как открывается дверь — не услышал, оторвали его от экрана только шаги в коридоре.

«Саша» сказал:

— Будите Галю. Только тихо. Надевайте то, что в шкафу. Там есть женские джинсы — кажется, на размер больше, не страшно.

— Что случилось?

— Не знаю. Может быть ничего. Но у меня не отозвались два номера. А ещё один отозвался. А не должен был. Может быть, мы и не горим. Я проверять не хочу.

Джинсы действительно оказались на размер больше, и это как раз было очень хорошо. Толя подумал — если они согласятся, будет ли он года через два, через три таким, как «Саша»?

— Нет, — ответил «Саша» громко и весело. — Если вы потянете, вы будете лучше.

Они ссыпались по лестнице, с шумом и смехом. «Саша» рассказывал, как у них на факультете год назад администрация начала бороться с матом и вывесила объявление: «До сведения деканата дошло, что преподаватели и лаборанты используют ненормативную лексику не для выражения подобающих сильных чувств, а для связи слов в предложениях. Каковую практику администрация требует немедленно прекратить как крайне деморализующую…»

В парадной он остановился и вытащил из карманов собственной безразмерной и явно бездонной куртки два больших зеленых яблока и два плотных пакета.

— Салфетки. С детоксикантом. Если газ — вскрыть, прижать ко рту, носу и глазам. Помогает секунд 30.

— А яблоки?

— Просто так. Грызть.

Они шли по улице, обмениваясь студенческими байками — Толя мог поручиться, что «Саша» ни дня не отучился в том институте связи, о котором так увлекательно рассказывал. А дальше разговор перешел на животных и их спутник принялся воспевать знакомого кота — огромного, роскошного, полусибирского-полукамышового, охотника, добытчика, грозу окрестных собак, проживающего в квартире 48, Климашкина, дом 7, несколько кварталов от зоопарка — и хозяева — люди совершенно не от мира сего, но очень, очень хорошие… А потом они подошли к огромной, имперской ещё постройки арке, выводившей на набережную, и Толе что-то почудилось, и Аня крикнула «Глаза!», и пакет открылся удивительно легко, их рвануло куда-то влево, они бежали, но впереди, как в дурном сне, тоже оказался кто-то, а воздух становился всё твёрже, и Саша втолкнул их в парадную — «второй этаж, выход», и они вдвоём проскочили в этот выход, бросив по дороге салфетки, вылетели на свет, пробежали ещё квартал, сбросили куртки в другой подворотне, перешли на шаг. Даже без курток было тепло — гранитная набережная возвращала накопленное за день. По чешуйчатой воде плавали деловитые утки.

У них ведь с самого утра было дурное предчувствие. А у Саши не было предчувствий — только два неоткликнувшихся контактёра. А теперь от него остался только адрес очень хороших людей, владельцев огромного кота.

Они прошли ещё полквартала, и тут темнота догнала их.

Человек, называвшийся «Сашей», сидел в кресле прямо, не касаясь лопатками спинки. Руки, сцепленные в замок, лежали на коленях. На скуле красовался огромный, обещающий стать отрадой спектролога синяк. Левый глаз заплывал. Это, кажется, «Сашу» не очень беспокоило. Во всяком случае, никак не сказывалось на позе. Он мог очень долго сидеть так, куратор проверял.

— В общем и целом, неплохо, курсант, — сказал куратор, — А чип так просто отличная работа.

Чип был и вправду заглядение. Он выдержал бы практически любую проверку. С ним можно было легализоваться. И все три стоявших на нем маркера имели разный срок действия — на случай, если информацией придется с кем-то делиться.

— Спасибо, господин куратор. Жаль, что он не понадобится.

Следовало ожидать.

— Да откуда тебе знать-то вообще, понадобится или нет? — со вздохом спросил куратор.

Человек, называвшийся «Сашей», не двигался, это, кажется, воздух сам собой сместился так, как будто в нем только что совершенно неуставным образом пожали плечами.

— Существует отличная от нуля вероятность, что эти двое были коллегами или наёмным персоналом, а сама операция носила характер учебной. В этом случае чип им не нужен. Вероятность, что «Сергей» и «Галя» действительно беглецы, но не обладают заявленными способностями, а просто имитировали и сами способности, и характерную моторику, придется отмести. По целому ряду причин. В частности, потому что засаду они засекли раньше меня, но существенно позже меня осознали, что это именно засада. Имитации такого рода возможны, только если параметры рабочего пространства известны заранее — и, таким образом, мы возвращаемся к пункту первому, то есть к учебной операции.

Раньше эта спокойная доброжелательность куратора раздражала. Теперь он привык.

— И есть третий вариант. «Сергей» и «Галя» — то, чем они назвались. И я не представляю себе ситуации, в которой третьекурсника допустили бы к самостоятельной работе с таким ценным материалом. Вообще, если бы целью операции был захват или обеспечение контроля, этим занимались бы не мы, а департамент здравоохранения. Все биологические отклонения — зона их юрисдикции, а они относятся к ней крайне ревниво.

Ревниво? Это еще мягко сказано. И в любом таком конфликте Аахен поддержит здравохрану, а не местное руководство.

— Это всё? — спросил куратор, скрестив руки на груди и сложив ногу на ногу. Если он такой специалист по моторике, он должен понять, не может не понять, что его не желают слушать.

— Спасибо, господин куратор, не совсем. Я также не мог не обратить внимание на сходство одного из объектов с рядом моих семейных фотографий. Хотя генкарта никаких совпадений не дала. Видимо, просто случайность. И раз этих людей использовали для того, чтобы посмотреть, пройду ли я психологический барьер, значит, они были назначены в отвал. С самого начала. В противном случае мой возможный срыв погубил бы операцию. А я не думаю, что в управлении допускают такие ошибки планирования. Так что чип им не пригодится.

Чип не пригодится, это правда.

— Случайность. Бывает. Эта женщина тебе действительно не родственница. Просто кто-то тоже заметил, на кого она похожа, и посоветовал вывести её на тебя.

— Если позволите, очень топорная работа, господин куратор. Фактически, произошла утечка информации. Если бы не сходство, я не смог бы прийти к столь однозначным выводам. Полагаю, их сделал не я один.

Не ты один… ну так что ж ты это все на запись по слогам проговариваешь?

— Ты их зачем на улицу поволок?

— Хотел прояснить ситуацию, — извиняющимся тоном сказал курсант. — Я надеялся, что ошибаюсь, и что руководство вовсе не собирается пустить в расход столь многообещающий материал. Да и оправдать убийство при попытке к бегству в пределах квартиры несколько сложнее, чем на открытом пространстве.

И глаза честные-честные, спокойные, как у деревенского кота только что из амбара. Оправдать попытку к бегству хотел? Или давал им шанс?

Хотя какие там шансы, прекрасно он понимал, что там за шансы…

Полных данных нет, но восстанавливается все и вправду на ять. По обломкам гражданской информации и приказам. Оба агнцы, оба эмпаты, помогали «подземке», попали в поле зрения — и тут их, вместо того чтобы пугнуть или сдать здравохране, засунули в какой-то ящик для опытов. А они сбежали. Леший знает, что там за порядки, если от них такие бегают… А может, и нормальные порядки, а просто Сам, господин советник Рождественский, опять что-нибудь этакое приказал, он в последнее время чудит не переставая. В любом случае, живыми их уже было никак нельзя. Потому что если живыми — их здравоохранение затребует и много лишнего узнает. Даже если не отдавать, узнает. Сообразят, что от них что-то прячут, тоже не дети. А у здравохраны с Самим и без того отношения не лучшие.

А так все очень лихо выходило. Случайность, совпадение, у курсанта, внезапно обнаружившего, что объект как две капли воды похож на покойную мать, слегка сдали нервы, он задергался… тут ведь даже и срыва не нужно, чтобы объекты что-то почувствовали, и вместо операции получилась каша. И никто не виноват. Группа захвата действовала по инструкции, а с третьекурсника какой спрос — все люди…

Только, конечно, ни один человек, посмотревший эту запись, не поверит, что у третьекурсника Габриэляна есть нервы. Хотя по существу курсант прав, бездарная история.

— Ну а драться-то зачем было?

— Опять-таки, хотел прояснить обстановку. И мотивировать свое отсутствие в момент захвата или убийства. — Подумал и добавил: — И для драматического эффекта.

— Значит, так, Станиславский, — вздохнул куратор, — пойдешь, к Васильеву, поработаешь у него «бревном» на вечерних классах. Сегодня и завтра. Скажешь, я послал.

— Слушаюсь, господин куратор, — кивнул Габриэлян, повернулся и на выходе подумал, что он лично сделал бы работу «бревном» не наказанием, а частью стандартной программы. Потому что приемы осваиваются прекрасно. И многое другое тоже. И вообще удачно вышло, завтра о проверке и разборе полетов будет знать все Училище, а разговоров хватит на месяц — и замолчать эту историю никак не удастся. А еще у всех в очередной раз отпечатается на сетчатке «Он такой, этот Габриэлян». С удивлением и без зависти — потому что кто из них согласен платить столько же?

А куратор вспомнил, что последний раз Габриэлян загремел в трензал ровно два месяца назад — это у него циклическое, что ли?

А те двое ещё были, а вот к часу ночи, когда Габриэлян толком пришел в себя и решил, что домой он не пойдет, а переночует в общежитии, их уже не было. Нигде в этом мире.

…В одном куратор и Габриэлян всё-таки ошиблись. Чипы пошли в дело. Недоношенному младенцу, тревожно спящему в боксе одной из московских больниц (кесарево сечение post mortem, отец и мать совершили двойное самоубийство, какой ужас, какая жестокость…) нужны были документы… Ему ведь ещё предстояло как-то расти в этом мире — без родителей, в зоне особого внимания СБ и здравохраны и с той фамилией, которую выдумал на ходу и надолго забыл курсант Московского училища службы безопасности Вадим Габриэлян…

— Что ты думаешь о старших?

— Они стоят выше нас по цепи питания, господин куратор.