Время тянулось неумолимо. Казалось, что мир замедлился, и секунды превратились в минуты, а минуты в часы. Виктор все больше нервничал и то и дело задавался вопросом, что же заставляет его так сильно переживать. Не понимая причину своего волнения, он лишь сильнее накручивал себя, и от этого с каждой секундой ему становилось все труднее дышать.

Пенелопа ушла готовиться к ритуалу, хотя Виктор готов был поспорить на что угодно, что ей стоило сделать это как минимум сутки назад. Он не был медиумом, но кое-что знал об их привычках и даже кое-каких элементарных правилах. Что же касалось Пенелопы, то если ей приходилось вызывать духов или путешествовать по астралу в последние дни убывающей луны, она ловко переиначивала все правила, которые могли бы ее хоть как-то сковывать.

"Впрочем, — мысленно отметил Виктор, — я и сам не стремлюсь соблюдать правила…"

Чтобы хоть как-то отвлечься, он спустился в бар. Там было пусто и тихо, и к тому же кто-то забыл включить музыку.

— Снова ты! — Аурика улыбнулась, стоило Виктору подойти к стойке. — Тебе виски как обычно, или попытаешься меня удивить?

— Кофе и что-нибудь перекусить, если не сложно, — Виктор уселся за стойку и оглянулся.

Его взгляд остановился на единственном посетителе бара, которым оказался Иероним, устроившийся неподалеку. Гадатель недовольно поджал губы, отмечая свою неосмотрительность, хотя и понимал, что не сразу заметил альбиноса скорее потому, что уже успел к нему привыкнуть.

Аурика скрылась в подсобке и вернулась лишь через какое-то время, держа в руках тарелку с тостом.

— Тост с тунцом, — девушка улыбнулась и поставила тарелку перед Виктором. — Угощайся, а я пока приготовлю кофе.

Виктор благодарно кивнул. Кажется, он только сейчас осознал, что голоден. В то же время из-за волнения его мутило и от одной мысли о еде ему становилось тошно. Тем не менее, он заставил себя съесть тост, запивая его американо, заботливо приготовленным Аурикой.

— Ты выглядишь очень нервным, — девушка уперлась локтями в стойку и посмотрела Виктору в глаза. — Но, полагаю, причину волнений ты мне не раскроешь?

— Я и сам ее до конца не понимаю, что уж говорить об объяснениях непричастным людям, — Виктор поджал губы.

Подобные связи никогда не растягивались на более долгий срок, какой бы милой ни была девушка, и как бы сильно она ни нравилась ему. Где-то на подсознательном уровне Виктор панически боялся чего-то серьезнее, а отношения с Тристаной лишь сильнее подкрепили в нем этот страх.

— Мне интересно, почему мы с тобой встретились, — пробормотал Гадатель. Аурика пожала плечами и заправила ему прядь волос за ухо:

— Ну, может, тебе нужно было, чтобы в твоей жизни появился кто-то, кто поможет тебе взглянуть на мир немного добрее. Так сказать, созидательное женское начало.

— И что, ты думаешь, тебе это удалось? — Виктор фыркнул.

Аурика нравилась ему, с ней было легко, потому что она впитывала всю его внутреннюю пустоту и превращала ее в светлое и почти ощутимое тепло. Но границы между ними становились все тоньше, и это тяготило Виктора. В первую очередь потому, что он не испытывал к ней любви. Тристана была той, кто смущал его разум.

— Ты стал немного милее, чем был, когда мы только познакомились. Самую капельку, — Аурика выпрямилась.

— О, Боги, если я стану еще хоть немного милее, застрели меня хотя бы из жалости, — Виктор ухмыльнулся. — Все, что связано со мной, происходит по какой-то причине. И раз уж ты связалась со мной, значит сыграешь какую-то роль в происходящем.

— Какого ты высокого мнения о себе.

Виктор цеплялся за простоту Аурики. Она не знала о нем ничего, она не знала ничего о магии и могла позволить себе быть кем угодно.

— Ты даже не представляешь, как ты счастлива, — Виктор пытался говорить не очень снисходительно.

— Потому что встретила тебя?

— Потому что не знаешь точно, что будешь делать через год.

— Ну, каждый кузнец своей судьбы, кто-то выбирает неопределенность, кто-то выстраивает план и идет к своей цели, — девушка развела руками. — Такова жизнь.

— Есть еще третья категория людей — те, кто точно знает, что с ними будет дальше, хотя этого никогда не планировали и даже не хотели.

— Это звучит очень глупо.

— Это звучит как правда, но лишь отчасти.

Иероним заговорил неожиданно. Виктор вздрогнул, но с удивлением поймал себя на том, что скорее сделал это не от испуга, а по привычке.

— Некоторым выбор предоставляется лишь однажды, и от этого решения зависит вся их жизнь. Вот это и есть третья категория, — Иероним пересел поближе, — Можно еще кофе?

Виктор мысленно досчитал до десяти, прежде чем ответить:

— Посмотрите-ка, кто заговорил, — Гадатель обхватил кружку с кофе посильнее, чтобы дрожь в руках не была столь заметна, — И какой же выбор был у меня?

— Ты мог принять предложение и стать тем, кем стал, а мог покончить с собой. Тебе выбирать, за что гореть в Аду.

— Ты только что уничтожил остатки какого-либо уважения к вам и вашему Любящему Богу, которые у меня еще оставались.

Виктор отдавал себе отчет в том, что о многом Иероним даже не задумывался. Нет, Чистильщик отнюдь не был тупым, он был прямолинейным, простым, но не глупым. Он действительно верил в то, о чем говорил и в то, что это нельзя ставить под сомнение.

— Значит места в Раю и Аду давно распределены заранее, и вся наша жизнь — это просто, — Виктор пожал плечами, — уже много раз просмотренное кино. Это скучно.

— Так должно быть.

— Это звучит глупо, — снова повторила Аурика, — И я не до конца понимаю, о чем вы говорите.

— Я не думаю, что тебе стоит стремиться это понимать, Аурика, — Виктор обеспокоено взглянул на девушку.

Опасение, что каждый человек, который находится рядом с ним на виду у Иеронима, тут же оказывается в опасности, не покидало Виктора. Он знал кодекс Чистильщиков так же хорошо, как и сам альбинос, и знал, что тот никогда не поднимет руку на женщину — на обычную ли, на ведьму ли. Но в то же время он отлично понимал, что Иероним не остановится ни перед чем, чтобы сломать его. То, что он согласился играть по условиям Виктора, вполне могло быть лишь уловкой.

— Мы поговорим где-нибудь еще, — он погладил Аурику по щеке и поднялся, — А с тобой увидимся попозже…

Виктор ухватил Иеронима за край рукава и потянул за собой. Он не оглядывался и ничего не говорил, просто шел туда, куда его вели ноги. Он не был против этого разговора, просто не хотел, чтобы Аурика их слышала.

Гадатель сам не заметил, как они оказались в небольшом парке. Неработающий фонтан в облупившейся грязно-белой краске, старые скамейки, неухоженные деревья и кусты волчьей ягоды — парк, похоже, принадлежал гостинице, но о нем будто давно забыли и даже не собирались вспоминать.

— Не хочешь, чтобы она знала, кто ты на самом деле? — начал было Иероним, но Виктор перебил его:

— Боги, Белоснежка! Ты же не дурак. Прекрати руководствоваться только своей тупой идеологией, и тебе сразу станет не просто интереснее жить, но к тебе даже люди потянутся, — он всплеснул руками, — Да ей без разницы, кто я. И мне без разницы, что она будет думать обо мне. Я только не хочу втягивать ее в эту идиотскую затею с кучей непонятных братств, магии и прочей ерунды. У нее вся жизнь еще впереди, — сказал Виктор и опустился на скамейку, — Я не хочу, чтобы она пыталась что-то узнать обо всем этом и тоже стала жертвой магической лихорадки, как многие другие.

— Совесть проснулась? — Иероним присел на край фонтана и уставился куда-то в сторону.

Виктор вдруг задумался о том, что происходит в голове у этого человека. Упорядочены ли его мысли так же как все, что он делает? Уравновешен ли он во всем?

— Это с тобой нужно говорить о просыпающейся совести, а не со мной. Это ты здесь убийца, а не я. Мне есть, за что раскаиваться, но у тебя причин больше.

— Кто-то должен делать грязную работу и очищать мир от скверны.

— Вас там штампуют, что ли? Слушай, я понимаю, что сила твоей веры очень высока, и ты едва ли меня послушаешь. Но хотя бы ради того Бога, которому ты служишь, не втягивай в это посторонних людей.

Иероним не ответил. Он опустил взгляд, о чем-то задумавшись. Потом вскинул голову и произнес:

— Первый раз встречаю мага, который пытается думать о простых людях. Пусть она и грешница, но все же ты думаешь о ее сохранности. По-своему.

— Ты никогда не спрашивал. Просто убивал и все, — Виктор откинулся назад и прикрыл глаза.

— Так расскажи мне.

— Зачем мне рассказывать что-то тому, кто потом может использовать это против меня же, — Виктор рассмеялся.

— Ты и так согласился сдаться мне в руки добровольно, так что я тебя все равно убью. Так какая разница?

Виктор задумался. С одной стороны, Чистильщик был прав. С другой стороны, любое из слов, сказанных Виктором, потом может стать той зацепкой, благодаря которой Чистильщики смогут уничтожить других. Например, его отца или Пенелопу. Или Тристану.

— Только если ты пообещаешь мне, что это останется между нами. Притворись, что ты священник и должен хранить тайну исповеди. И тогда я расскажу тебе.

Иероним так долго не отвечал, что Виктор решил, что альбинос ушел или вовсе решил с ним больше не говорить. Он снова выпрямился и открыл глаза, но Чистильщик был на месте и выжидающе смотрел на него.

— Тебе придется соблюсти кое-какие правила.

— Правилом меньше, правилом больше, я переживу, — Виктор кивнул. — Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил.

Иероним молчал. Виктор лишь на мгновение задумался, не совершает ли он ошибку, и тут же снова заговорил:

— В одном шотландском приюте жил-был мальчик. Ему было лет шесть, может быть, семь, и он точно знал, что когда-то у него были родители, но совсем их не помнил. Он даже своего имени настоящего не помнил и назывался то Джеком, то Джоном. Мальчик был нелюдимый, очень серьезный. Конструкторы там любил, рисовать домики, делал из подручных материалов поделки разные. Однажды в этот приют пришел высокий худой мужчина и забрал его. Он назвал мальчика Виктором, дал ему свою фамилию и постарался вырастить особенным, — Гадатель улыбнулся. Воспоминания о детстве согревали, оставляли какой-то неуловимый сладковатый привкус на кончике языка, словно он только что глотнул горячего молока с медом, — В детстве я не верил ни в Санта-Клауса, ни в Тыквоголового Джека. Мы праздновали Йоль, в Рождество пили глинтвейн и подолгу сидели у камина, и отец рассказывал нам самые разные истории. Еще мы много переезжали. Я сменил, наверное, тысячу репетиторов, выучил пару языков, не вылезал из библиотек. Но если у меня и был герой в то время, то им был мой отец. Я в нем видел такого… своеобразного рыцаря в сияющих доспехах. Без страха и упрека, всегда знающего, чего он хочет, умеющего добиваться своего. Он никогда не делал ничего просто так, все его действия были ради чего-то. Он был красивым, стильным, и уверенным в себе.

Виктор выдержал паузу, перебирая мысленно воспоминания о тех временах. Как просто все тогда было. Шею покалывал новый плед, заботливо наброшенный ему на плечи доброй тетушкой Элли, пальцы обжигала кружка с горячим шоколадом, в камине танцевали языки пламени, и Виктор совсем еще не понимал, почему с такой легкостью предугадывает самые разные мелочи.

— Я хотел стать архитектором. Еще с раннего детства думал об этом. Хотел создавать гигантов, вавилонские башни, что касались бы неба, лестницы до самых облаков. Но когда мне исполнилось шестнадцать, моя жизнь приняла совершенно другой поворот, — Виктор улыбнулся. Раньше он ужасно злился, когда начинал говорить об этом, но сейчас он словно вымотался и мог только жаловаться на прошлое. — Никто не спросил меня, что бы я выбрал. Мне просто сказали: "В твоей крови магия. Ты рожден для того, чтобы быть магом".

— И ты ничего не сделал? — Иероним смотрел на Виктора исподлобья, словно он знал какое-то простое решение, но не понимал, почему Виктор до этого не додумался.

— Тебя не было со мной рядом, ты не знаешь, что я пробовал, — Виктор поджал губы, — Нельзя убежать от того, что является частью тебя.

— Я не понимаю.

— Ты не можешь убить себя, потому что Случай тебе не позволит. Ты не можешь сбежать, потому что рано или поздно тебя все равно заведут в ситуацию, в которой тебе придется обратиться к магии. Твой наставник может найти тебя в любой момент. Ты сам начинаешь путаться и не знаешь, чего хочешь.

— Но мы же убивали вас. И продолжаем убивать.

— Это временной парадокс. Вы уничтожаете то, что должно существовать постоянно. Конца света от этого не случается, но кое-какие события меняются неумолимо.

— Ошибаешься.

— Ну, твое право так считать. Я знаю, что вы тоже рождаетесь с предназначением, — Виктор развел руками, — В любом случае, Чистильщик — это единственная неожиданность, которая может встретиться предсказателю. Медиумам, экзорцистам, целителям в этом плане немного проще. Они просто знают, что ничего больше делать не умеют, но не знают, что их ждет, хотя вся их жизнь расписана на много лет вперед до самой смерти. В общем-то, за три года я несколько раз сбегал из дома, жил с хиппи, прятался, был бездомным, заводил каких-то друзей только для того, чтобы однажды просто исчезнуть из их жизни. Отец всегда находил меня и возвращал домой, но от этого становилось лишь хуже, — Гадатель сорвал травинку и растер ее в пальцах, — Я его возненавидел. Он считал, что может диктовать мне, что я должен делать и за это я возненавидел его так сильно, что готов был использовать любую возможность, чтобы сбежать. Но отец был хитрее, он тоже знал, что мне предназначено, — В девятнадцать лет мы проходим что-то вроде инициации. То есть, я учился гадать лет с шестнадцати, интуиция у меня всегда была развита, но это… я даже не знаю, как тебе объяснить. Тебе словно помогают раскрыть что-то в себе, о чем ты даже не подозревал. Раскрывают все твои таланты, показывают, что ты умеешь, но тут же объясняют, что все эти умения чего-то да стоят. И ты заключаешь сделку, которая была заключена задолго до твоего рождения, — Виктор расстегнул манжеты и закатал их, показывая Иерониму свои татуировки, — Кто-то называет это благословением, но я называю это клеймом.

— Я думал, это опознавательные знаки, или что-то вроде того. Я неоднократно видел такие у других, но…

— Они всегда разные. Ты можешь встретить максимум двух человек с одинаковыми татуировками и, как правило, это отец и сын, или мать и дочь. Они помогают нам лучше ощущать окружающий мир. И черпать из него энергию, — Виктор криво улыбнулся, — Я хотел сбежать после инициации, но спустя пару дней встретил Тристану. Наверное, она родилась для того, чтобы удерживать меня.

Гадатель снова замолчал. Он задумчиво рассматривал свои татуировки и тонкие едва заметные шрамы — следы глубоких царапин. Он часто думал, как бы все сложилось, не встреть он Тристану. Быть может, он сдался бы намного раньше. Или наоборот, гораздо дольше не расставался бы с мыслями о побеге.

Быть может, он сошел бы с ума.

Но ни одно из этих "быть может" не имело право на существование, они все испарились в тот день, когда Тристана появилась на свет.

История Мага и Цыганки была написана давным-давно, Виктор был в этом уверен. Как и был когда-то уверен в плохой концовке этого романа.

— Тристана — она… просто потрясающая. Она невыносимо прекрасна, настолько, что порой перехватывает дыхание. Раньше ради таких как она рыцари ломали копья, сражаясь друг с другом, королевства вели целые войны, а непутевые герои искали огнедышащих драконов. Да я и сам порой жалел, что я не рыцарь, который пытается завоевать ее расположение, — Виктор улыбнулся, хотя и знал, как жутко и неуместно выглядит эта улыбка. Ему было больно от одной мысли о Тристане, но каждый раз он не мог сдержать улыбки. Ему казалось, что так будет всегда. Что он будет любить ее вечно. — Мне было девятнадцать, и я был ужасно наивен. Я понял с первого взгляда, что обречен любить ее и страдать от того, что она никогда не полюбит меня. Я не знал, что случится в будущем, когда это случится и как. Я просто знал с самой первой секунды, что это закончится плохо, и нет никаких шансов это остановить. Но я подумал тогда: "Черт возьми! Я смогу обмануть судьбу хотя бы в этот раз!" и я поддался чарам Тристаны, дал ей очаровать меня еще сильнее и каждый день просыпался с надеждой на то, что однажды и она полюбит меня, — Гадатель ухмыльнулся и запрокинул голову, чтобы взглянуть на облака.

Не было в мире вещи, которая не напоминала бы ему о Тристане, и даже они не были исключением. Виктор поежился, вспоминая, как Тристана называла облака рваной ватой, устало потер переносицу и попытался отогнать эти воспоминания. Больше всего его раздражало то, что он постоянно возвращался к этим мыслям и жалости к себе.

— Мне было девятнадцать, и я был ужасно наивен. Только спустя пять лет я понял, что все это бессмысленно. Пять лет я постоянно боролся с чем-то, я научился понимать ее и, когда она уходила, не возвращал ее, послушно ждал, пока она остынет. Если ее что-то не устраивало, я пытался изменить это. Если ей хотелось, чтобы я боролся за ее внимание, я давал ей это. Я говорил с ней, я пытался понять ее, но даже спустя пять лет я не знал о ней ничего, кроме того, что она одержима жаждой знаний. Жажда знаний и танцы — вот кто увел ее у меня еще в самом начале, и единственное, что заставляло ее быть со мной, это то, что я мог оказаться ей полезным. Я самый талантливый Маг за долгое время — Гадатель — и это было единственным, что она во мне любила. Я мог добыть ей знания, которых она хотела, но которые, на самом деле, не принесли бы ей никакой выгоды. И когда она осознала это, она ушла. Ничего не говоря, просто ушла. Я знал, что она не вернется, но надеялся, что ошибаюсь, и все будет как раньше, — Виктор замолк.

Он словно вернулся на пару месяцев назад и вновь почувствовал запах дорогого вина, услышал громкий смех и торжественную музыку. Он как будто снова вернулся в тот зал, в котором его никто не ждал, и где его присутствие вызывало то ли недоумение, то ли ужас, то ли и то, и другое одновременно.

— Пару месяцев назад она вышла замуж. Меня на свадьбу никто не позвал, хотя я все равно пришел.

Гадатель снова замолчал. То, что он сделал тогда, рано или поздно должно будет на нем отразиться. А может, отражается сейчас, и Иероним должен стать оружием возмездия.

— Это звучит не совсем как исповедь, скорее, как речь на сеансе у психотерапевта, да? — он рассмеялся и посмотрел на альбиноса.

Иероним сидел с закрытыми глазами. Он молитвенно сложил руки, но Виктор сомневался в том, что он действительно молится. Чистильщик размышлял над услышанным.

— Ты говорил, что тебе есть за что расплачиваться.

— Есть.

— И говорил, что не убийца.

— Я не убийца, Белоснежка, — Виктор потер переносицу и ссутулился. — Я — Гадатель. И на свадьбе Тристаны я проклял ее жениха, — он снова посмотрел на Иеронима, ожидая увидеть в его взгляде торжество, удовлетворение, что Виктор оправдал его ожидания. Но вместо этого увидел, как Чистильщик едва скрывает негодование и разочарование.

— Когда они найдут решение, они смогут отразить это проклятие, и оно вернется ко мне. А может, ты и есть мое наказание. Что ни говори, но хоть что-то в этом мире уравновешено, — Виктор поднялся, подошел к фонтану и заглянул внутрь. Сквозь каменные плиты, когда-то плотно сложенные, пробивалась какая-то зелень — сорняки, дикие цветы, что-то еще. Виктор сорвал цветок и покрутил его в руках, пытаясь опознать.

— Я впервые в жизни сделал что-то на эмоциях. Я был безумно зол и мне было плевать на последствия. Тогда мне хотелось только одного: чтобы она страдала.

— А сейчас?

— А сейчас я хочу, чтобы она успокоилась и была счастлива. Ее жажда не приведет ее ни к чему хорошему, и я говорю это не просто потому, что мне так кажется. Я знаю это, я об этом читал и слышал, — Виктор с сожалением отбросил цветок в сторону и присел на край фонтана. Он попытался представить себе, каким это место было раньше, но мысли о Тристане были сильнее.

— Это та причина, по которой ты хочешь сдаться мне добровольно? Разбитое сердце? — Иероним говорил так, словно сам в это не верил. Впрочем, скорее всего, пару часов назад он и не думал, что Виктор способен на такие чувства, и сейчас Чистильщику просто было странно говорить об этом.

— Причина, по которой я позволю тебе убить себя, в том, что я устал подчиняться судьбе, а убивать нас могут только Чистильщики. Только вам и некоторым из нас дано такое право, — Виктор запустил руку себе в волосы и прикрыл глаза, — Мне двадцать пять лет, Иероним, у меня впереди вся жизнь, но я уже знаю, что меня ждет дальше. Я устал. Мне скучно.

Вслух Виктор говорил об этом впервые. Иероним был первым, кто слышал эти слова. Это было что-то, о чем знали многие из окружения Гадателя, но о чем он еще ни с кем не говорил. Что-то, что он мог доверить только тому человеку, который пришел убить его.

— Ты мог бы убить себя сам.

— Не мог бы, — Виктор поднялся и отряхнулся. — Пенелопа перерезала себе горло, когда ей было шестнадцать, но выжила. Никто после такого бы не выжил, — Виктор сделал паузу, — Маги выживают, — он потянулся, словно кот, разминаясь, вдохнул поглубже и направился к выходу из парка, бросив Иерониму напоследок: — Надеюсь, ты не подведешь меня, когда придет время. И сегодня тоже нас не подведешь.

Он ушел, оставив Иеронима наедине со своей историей, хотя знал, что едва ли тот изменит свое мнение. Это было не важно. Главное, что Виктор был уверен: когда все это закончится, Иероним убьет его. Это была его работа и его предназначение.