За всю дорогу больше никто не произнес ни слова. Пенелопа успокоилась и уснула. Марика укутала ее в один из своих цветастых платков, а после отвернулась к Петеру и не оборачивалась, пока повозка не остановилась. Ее неприязнь можно было понять, хотя, с другой стороны, Виктор не мог отделаться от вопроса, о чем она думала, присоединившись к ним.

По мере приближения к маяку, Виктору было все сложнее и сложнее отделить свои эмоции от чужих. Такого не должно было происходить с ним, он был всего лишь Гадателем, он только и делал, что предсказывал будущее, а сейчас он с ужасающей ясностью чувствовал все то же, что и окружающие, каждая клеточка его тела разрывалась от переполнявших его чужих чувств.

Он понимал волнение и недовольство Грейс, так и сидевшей с ним плечом к плечу, понимал и метания Иеронима, словно нарочно отвернувшегося от Пенелопы. Он чувствовал ужас и неприязнь Марики и настороженность Петера. За всем этим он забывал, что чувствует сам. Закрывая глаза и пытаясь отделить одни эмоции от других, он заодно искал самого себя. От такой бури ощущений в сочетании со все более отчетливым запахом ладана, у Гадателя начинала раскалываться голова.

Когда повозка остановилась, Виктор с трудом открыл глаза и, откинув полог, выглянул наружу. Шум моря его успокоил и даже немного унял головную боль. Виктор спрыгнул на землю и подошел к месту возницы, чтобы поговорить с Артуром.

— Сейчас я придумаю, где спрятать повозку, и мы сможем пойти, — Артур оглянулся.

Место было совершенно безлюдным, так что все, что ему нужно было сделать — найти к чему привязать лошадь. Но Виктор не хотел видеть ни Артура, ни его друзей на маяке. Не только из-за того, что чувствовал стремительно надвигающуюся на них бурю, но еще и потому, что так на него давили лишние эмоции и мысли, еще больше мешая сконцентрироваться.

— Нет, Артур. Не "мы" сможем пойти, — Виктор покачал головой.

— Тогда я отправлю Марику и Петера в ближайшую деревню и… — начал Артур и осекся, встретившись взглядом с Гадателем, — Ты не хочешь, чтобы я шел с вами?

— Прежде чем ты скажешь "но почему, я же единственный, кто там уже был", — Виктор попытался сдержать издевательскую интонацию, поморщился и потер лоб, — Я не хочу рисковать еще и тобой. Я чувствую, что кто-то умрет сегодня, и я не хочу, чтобы это был ты, — чувствуя сомнения юноши, Гадатель добавил: — Ты ведь понимаешь, что со мной что-то не так. А ведь я гораздо опытнее тебя и… не заставляй меня насильно отправлять тебя домой.

Артур отвернулся, уставился на свои руки, сжимающие поводья, и долго молчал. В его молчании не только была доля детской обиды, но и крупицы понимания. Артур лучше Виктора осознавал, что если его мать потеряет второго ребенка, это убьет её.

— Выберите лодку посуше. Там на островке есть такая же крохотная пристань, причальте к ней и крепко привяжите лодку. В домах нет ничего интересного, если, конечно, вы не планируете там переночевать, — Артур сощурился, поднимая голову и смотря на море.

Виктор не ответил. Он молча устремил свой взгляд к маяку — высокому, построенному, казалось, одновременно и совсем недавно, и невероятно давно. Похоже, он уже давно не использовался по назначению. Статус этого места как проклятого отпугивал местных жителей, а отсутствие хоть каких-то намеков на этот маяк в обычных путеводителях избавляло от туристов.

— Пора, — шепнул Виктор, даже сам не осознавая, к кому обращается.

Неожиданно головная боль начала отступать, пока не исчезла совсем.

Причал выглядел абсолютно заброшенным. Кое-где доски прогнили, кое-где наоборот пересохли, каждый их шаг отзывался неприятным скрипом и порой казалось, что еще чуть-чуть и они треснут. Веревки, оставшиеся на пристани вместо перил, рвались от одного прикосновения, как будто давно превратились изнутри в пыль.

Виктор старался дышать как можно глубже — морской воздух успокаивал его легкие, и ему даже показалось, что Болезнь наконец отступила.

Выбранная ими лодка выглядела самой новой и нетронутой временем.

— Быть может, кто-то притащил ее сюда и оставил за ненадобностью, — прокомментировал Артур, отвязывая ее и помогая им отчалить. Он больше не произнес ни слова и долго не уходил с пристани, смотря им вслед.

Виктор и Иероним взялись за весла и стали грести. Лодка медленно заскользила по волнам, все ближе и ближе подплывая к маяку.

Гадатель все сильнее волновался, и это, по-своему, помогало ему. Вцепившись в это неприятное ощущение, он отдалялся от тех чувств, что ему не принадлежали.

Все дело было в маяке. Энергия этого места не только пробуждала в Викторе ранее скрытые способности и силы, но и постепенно помогала ему понять, как он должен управлять ими. Гадатель не должен был обладать всеми этими навыками, и это его и пугало, и будоражило одновременно. Ему казалось, что он постепенно разрушает те рамки, уничтожает те правила, что сдерживали его раньше.

К моменту, когда их лодка причалила, Виктор чувствовал себя непривычно свободным. Его больше не стесняли опустошенность Пенелопы, смущение Иеронима и досада Грейс. Его больше не сковывала чужая боль и чужое расстройство. Даже страх перед встречей с Джеком перерос в желание поскорее со всем разобраться и вернуться домой.

Причал на островке оказался почти точь-в-точь таким же, как тот, от которого они отчалили: скрипучие доски, вызывающие желание побыстрее оказаться на земле, прохудившиеся лодки, кое-как привязанные к деревянным столбикам, покачивающиеся на волнах — здесь было неуютно, жутко и одиноко, как будто они попали куда-то, откуда люди сбегали в большой панике.

От пристани шла тонкая короткая тропинка — она петляла среди валунов и курганов в сторону заброшенного поселения — нескольких домов, расположенных в нелепом беспорядке. Когда-то симпатичные здания теперь превращались в уродливые обломки былого процветания. Облупленная краска на стенах, мутные стекла и пробивающаяся сквозь доски трава были всего лишь дополнительными свидетельствами о том, что это место давным-давно умерло.

Тропинка, петляя среди развалин домов, вела дальше — вверх по холму, к лестнице с потрескавшимися и полуразвалившимися ступенями. Только поднявшись по ним, можно было оказаться на площадке у подножия маяка.

Виктор и его спутники, не сговариваясь, остановились возле одного из домишек. Пенелопа носком ботинка разрывала песок, задумавшись о чем-то своем или, в чем Виктор был почти уверен, прислушиваясь к голосам местных призраков. Иероним и Грейс, как по команде, сели рядом на крыльцо и стали проверять оружие.

Гадатель отвернулся и с какой-то досадой попытался рассмотреть противоположный берег, то ли в попытках рассмотреть там Артура, то ли надеясь увидеть Учителя. Предчувствие смерти тяготило его, ему было тошно и неприятно. Узнав так много за последние пару часов, научившись стольким вещам, он так и не смог победить скрытность смерти.

Он молча достал из кармана колоду Таро и несколько раз ее перетасовал. Впервые карты не принесли спокойствия. Казалось, где-то на самых границах восприятия он слышит, как его просят остановиться и повернуть, что только так он сможет изменить то, что было предопределено заранее.

Виктор вытащил три карты — Башню, Смерть и Справедливость. Даже не задумываясь об их значении, он недовольно поморщился и убрал их обратно в колоду, как будто это как-то могло помочь.

Он снова посмотрел на противоположный берег и увидел там небольшой силуэт в белом. Прислушавшись к своим ощущениям, Гадатель сразу же увидел этот образ — россыпь веснушек на носу, всклокоченные рыжие волосы и неутомимая злоба в глазах.

— Саймон, — Виктор резко обернулся.

Здесь, у маяка, всего лишь мысль о Саймоне отдавалась неприятным металлическим привкусом на языке. От этого привкуса и аромата ладана, утяжеленного запахом крови, Виктора начинало мутить, и он даже немного пошатнулся.

— Это пока не важно, — Пенелопа говорила как-то слишком холодно, безэмоционально. Виктор отлично знал, что значит этот тон, и ему стало немного жутко.

Медиум тоже чувствовала смерть. Но не будущую, а состоявшуюся, и по выражению лица девушки, Гадатель понял, что именно ее беспокоит. Ей казалось, что она может рассмотреть лицо призрака и знает, кем он был при жизни, но в то же время ей абсолютно не хотелось в этом верить.

— Мне нужно войти в этот дом, — она практически перепрыгнула через Иеронима и Грейс и лишь на мгновение замерла у двери, потом легко распахнула ее и скрылась в доме.

— Лучше нам последовать за ней, — Виктор поморщился — на мгновение ему показалось, что он больше не чувствует опасности, что предстоящая смерть уже свершилась, но едва ступив за порог, он понял, что это не так.

Он сделал глубокий вдох и закашлялся — в доме пахло сыростью, гнилью и пылью. На полу было несколько верениц следов, самые свежие принадлежали Пенелопе, но они же были единственными, которые Виктор мог бы опознать.

Медиум замерла в дверях одной из комнат. Она закрыла глаза и едва заметно раскачивалась, вправо-влево, вперед-назад. Виктор осторожно коснулся ее плеча и вздрогнул, от пронзившего его ощущения одиночества. Того одиночества, что можно почувствовать разве что на кладбище. Он каждый раз забывал, что Пенелопа лишь отчасти жива, что она гораздо больше принадлежит миру мертвых и потому чувствует мертвецов так остро.

— Что случилось? — рядом с Виктором остановились Грейс и Иероним. Девушка волновалась, и ее волнение стучало у Виктора в висках, даже не смотря на все его попытки от этого оградиться.

Пенелопа молча указала на сидящего на треногой табуретке человека, в противоположном конце комнаты. Он сидел к ним спиной, ссутулившись так, словно невероятно устал и просто не мог заставить себя выпрямиться.

— Это смотритель? — тихо пробормотала Грейс. Пенелопа мотнула головой и, все еще сохраняя тишину, пересекла комнату и, осторожно коснувшись плеча человека, развернула его на стуле.

Быть может, случись это вечером, им пришлось бы гораздо больше времени потратить на то, чтобы понять, кто перед ними.

— О, Боже… — выдохнула Грейс, — Папа.

Это действительно был мистер Льюис. Его лицо выражало удивление, поза — отсутствие сил бороться за свою жизнь. Он не понимал, что происходит, до самого конца, лишь когда его убийца рассказал ему всю правду, попытался что-то сделать и не смог.

Многие из Колоды разбирались в травах. Виктор не был исключением, хотя он никак не использовал их в работе. Тристана была травницей и научила его очень многому, в том числе и различать ядовитые растения и создавать парализующие масла.

Гадатель с самого начала знал, что кто-то управляет мистером Льюисом, но он даже не предполагал, что для старика все закончится так. Он предвидел его отчаяние так же, как и то, что магия так и не достанется мистеру Льюису. Но он не знал, что его убьют намеренно, как будто заметая следы.

Крысолов был единственным, кто был способен на такие жертвы, и Виктор все меньше боялся этой встречи и все больше жаждал ее, хотя бы для того, чтобы задать Джеку кое-какие вопросы.

Виктор, даже не осознавая, что делает, прижал Грейс к себе, но не произнес ни слова. Все это время она злилась настолько сильно, что он почти привык к отголоску этого ее чувства, но сейчас все это исчезло. Она не могла плакать, как и не могла отвести взгляд от застывшей фигуры своего отца, и ловила ртом воздух, задыхаясь от отчаяния.

— Его отравили, — Пенелопа неловко достала из кармана сигареты и, не сразу справившись с зажигалкой, закурила, — Уведите ее отсюда. Мне нужно…

— Да плевать, — выдохнула Грейс, — Он мой отец! Я должна…

— Его дух нужно успокоить, — Пенелопа отмахнулась.

Виктор видел, как у нее дрожали руки, и слышал ледяные нотки в ее тоне. Сейчас медиум была непреклонна. Дух мистера Льюиса должен был быть упокоен, как бы они не спешили. Гадатель подхватил Грейс и прижал ее к себе как можно крепче, чтобы она не могла вырваться.

— Отпусти меня! Отпусти меня немедленно! — кричала Грейс. Она упиралась пятками в пол и пыталась вырваться, — Отпусти меня, это же мой отец! Прекрати… — она запнулась и замолкла на мгновение, стоило Иерониму выйти за ними следом и прикрыть дверь в комнату, оставив Пенелопу в одиночестве.

— Я понимаю, — вдруг прошептал Виктор. Ему так хотелось успокоить ее и согреть, и заставить забыть то, что только что произошло, но в то же время он отлично понимал, что не сможет этого сделать.

— Нет, ты не понимаешь, — Грейс вдруг обмякла, прижалась к нему и заплакала, совсем как тогда, когда только пробудилась ото сна, — Не понимаешь… — бормотала она, повторяя это снова и снова, как будто забыла другие слова.

— Не понимаем, — прервал свое молчание Иероним. Его голос показался Виктору неожиданно мягким, тихим, спокойным. Чистильщик был поражен ее реакцией и искренне хотел помочь Виктору успокоить девушку.

— Но это не значит, что ты не можешь успокоиться, пойти на маяк и уничтожить того, кто сделал это, — альбинос перезарядил свой пистолет и протянул его Грейс.

Девушка замерла. Она все еще не могла унять слезы и Виктор молча поражался тому, как же нелепо она, такая сильная, выглядит несчастной и заплаканной. Грейс, будто уловив его мысли, нахмурилась. Ее трясло от боли и ужаса, и постепенно из заплаканной девочки она превратилась в разъяренную фурию. Виктору было страшно смотреть Грейс в глаза, потому что ему казалось, что один ее взгляд может сжечь его изнутри.

Грейс сжала одной рукой рубашку Виктора, как будто давая ему понять, что просит его не уходить, а другой потянулась к пистолету, и к тому моменту, когда она цепко сжала в руках оружие, она снова стала собой. Виктор вновь видел в ней решительность и уверенность в своих силах.

— Я поплачу по дороге домой, — она попыталась вытереть все еще текущие по щекам слезы и отпрянула от Виктора, — Но я убью того ублюдка, который убил моего отца, даже если это Крысолов.

Виктор попытался скрыть улыбку, но не смог. Такой Грейс нравилась ему намного больше.