Я бежала до тех пор, пока сладкая опасность полностью не исчезла, и я осталась вместе с медным привкусом адреналина. Потом я прыгнула в метро — теперь не было причин не делать этого; теперь, когда я была подготовлена, они могли бы начать преследовать меня — и поехала на Таймс-Сквер, пока толпа не стала плотной. Я была близка к Главной Школе, что мне не нравилось, но в толпе было хорошее укрытие, и это последнее место, куда они пойдут искать меня.

Или я на то надеялась.

Я вышла из толпы, нашла ночную закусочную и заказала кофе и сэндвич, наблюдая в окне за тем, как движется толпа, в то время как я быстро съела еду и просмотрела распечатки и карты.

Я выбрала район на картах Огги и Кристофа, посмотрела все пути внутрь и наружу. Попыталась рассмотреть все это так же, как сделал бы папа. Углы нападения, побег — мне придется найти машину.

«Побеспокоишься об этом тогда, когда прибудешь на место. Здесь ничего не сможешь сделать, а если сейчас украдешь машину и возьмешь ее туда, то напросишься на проблемы. Спокойствие и легкость, Дрю, детка, так, как я учил тебя».

Папа когда-нибудь предполагал, для чего меня тренировал? Или он просто не думал об этом? Еще куча вопросов, на которые я никогда не получу ответы.

Я поняла, что тянулась к серьге Грейвса, перебирая череп, пробегая по краям скрещенных костей ногтем большого пальца. Не беспокойся, я в пути. Я иду.

Но тогда я волновалась, я выпила остатки кофе, убрала вещи, засовывая их в сумку с оружием. Что если они перевезли его? Насколько старой была эта информация? Если место кишело вампирами... Ну, я была достаточно быстрой, чтобы убить одного из них, не так ли?

Но что если будет больше, чем один? А также Сергей?

Тебе нужен план получше, Дрю.

Когда я оплатила счет и вышла на улицу, план стал складываться. Я продолжала идти, и он развивался внутри моей больной головы. К моей спине привязаны две малайки, длинный, черный плащ блуждал вокруг меня, и никто не обращал на меня внимания. Правда, сейчас ночь в городе, и на улице присутствовали вещи страннее меня.

Большинство из них — даже люди.

Часть этого, должно быть, дар, пульсирующий внутри головы, заставляющий меня двигаться. Сквозь шум толпы я услышала мягкое хлопанье крыльев и иногда мельком видела сову, располагавшуюся на мигающем знаке «Девушки», кружившую в конце улицы, приземляющуюся на крышу припаркованных машин. Я даже уловила, как она расширяется, будто набросок углем, из-за чего я шла странствующим зигзагом, и это держало меня от неприятностей, а также от зеленой тишины Центрального Парка: смутно на север и немного на восток.

Все это время я думала, что это была бабушкина сова. Но теперь я чувствовала ее сердцебиение и ветер, проносящийся через перья, и я знала, что она часть меня. Точно так же, как я знала это в спортзале, когда стояла перед Анной. Когда сова ударила ее второе обличье в виде животного, черепаховая кошка присела у ее ног с болезненным хрустом континентального столкновения.

Значит, я сова, Кристоф — лиса, у Анны — кошка. А Грейвс — лупгару. Забавно.

Только это совсем не так.

Иногда вспышки той ночи возвращаются ко мне, в основном тогда, когда я пытаюсь заснуть и у меня появляется то странное чувство падения. Я буду трястись, ожидая того, что снова окажусь на тротуаре, скользя мимо группы молодых мужчин с жесткими лицами, которые находились на углу, или сливаясь с потоком усталых взрослых, наводнивших ступени метро, видя мое отражение — бледные щеки, волосы отброшены назад, двойные рукоятки малайки утыкались в тонкие плечи, плащ развевался вокруг щиколоток. Я долгое время бродила по краям пирса, где проходила вечеринка, двигаясь бесцельными кругами, когда транс и электроника пульсировали в воздухе; потом где-то после трех я, как призрак, проскользнула через тихий Бэттери-Парк, и начала разрабатывать свой путь на север и восток, избегая часть Главной Школы в Манхэттене, как если бы она была чумой. Опасно находиться так близко, но снова же, это последнее место, где они будут искать меня.

Я также еще несколько раз поела. Как если бы не могла заполнить себя, и всегда находила те корзинки, в которых продавались соленые крендельки, или куриный сатай, или буррито, особенно возле центра города. Я не волновалась по поводу денег; я волновалась из-за огромной дыры под ребрами, которая только продолжала увеличиваться. Когда я свернула на пустынные улицы, то услышала треск, как статика. Он исходил из моей кожи, и я не была уверена, стоит ли мне волноваться об этом.

Я перемещалась по артериям города вместе с толпой. Так безопаснее, и мне нравились шум и суета. Даже глубокой ночью где-то что-то происходило. Вот почему представители Истинного мира в основном охотятся в больших городах. То есть в сельских местностях они тоже есть, но это уже другое дело. Более противные, остроформенные твари живут в городских джунглях.

Самое худшее время — между тремя и четырьмя часами утра, пока я прогуливалась с неопределенным намерением, это была длительная, медленная тишина перед рассветом. Я блуждала, притворяясь, что папа критикует мой план, и делая его настолько хорошим и цельным, насколько я могла бы, я надеялась, что охватила все.

Сейчас в Школе я бы кормила Пепла и возвращалась в комнату, позволяя Нэт расчесывать волосы, и ожидая, когда Кристоф постучит в дверь. Я стала беспокойной, проложив себе путь через реку к Квинсу и время от времени останавливаясь, так как призрак восковых апельсинов скользил по моему языку. Вот еще одна вещь, о которой стоит побеспокоиться — аура не была столь сильной. Все остальное — да, но сладкая опасность — только призрак самой себя, поэтому не думаю, что это из-за того, что я находилась в большей безопасности.

Двенадцатью кварталами от особняка я обнаружила работающую телефонную будку. Это труднее, чем кажется: теперь есть сотовые телефоны, платежи в значительной степени выходят из моды.

Иногда папа ворчал насчет этого. Было не так уж тяжело приобрести телефон, который нельзя отследить, но тем не менее существовала проблема триангуляционных вышек, которые получали вызов. На самом деле, не намного хуже телефона-автомата, но папа был приверженцем старых идей.

Внутри груди сердце проделало забавное разрывающее движение, но я была слишком занята, чтобы беспокоиться о боли. Вот такая фигня. Если бы я когда-нибудь замедлило все то дерьмо, которое накопилось, то, вероятно, я бы плакала неделю.

Я вставила четвертаки — у меня имелось несколько, хотя остальные я отдала — и набрала номер. Обычно все номера находились в блокноте с Йодой на обложке, а не в моей голове. Но этот номер я могла бы рассказать в середине ночи, потому что это была моя личная, тайная линия для Братства, номер, который осветил бы их коммуникатор как сигнал бедствия.

Что означало, что звонок будут отслеживать. После того, как я всю ночь держалась в тени, надеясь, что никто не поймает меня, теперь я собиралась сказать «я здесь, придите за мной».

Я послушала звонок, прочистила горло и попыталась за раз смотреть везде и всюду. Улица была хорошей: этот мини-маркет через дорогу от помятой зелени Флашинг Парка находился в отличной форме, а линии на стоянке недавно были окрашены. Весь мусор подобран, и здесь не пахло мочей старика, что означало, это относительно хорошая часть города.

Полагаю, когда вы возле могилы, то хорошая — относительное понятие.

Два гудка. Три. Четыре. Поднялась трубка, и послышалась серия щелчков. Потом тишина, и в это время они прослеживали мое местоположение.

— Черт возьми! — сказала я слушающей тишине. — Скажи что-нибудь!

— Дрю, — Огаст казался невероятно усталым. — Какого черта ты делаешь?

А что ты думаешь?

— Спасаю Грейвса. Кристоф знает где. Пусть он принесет копию. Я собираюсь зайти внутрь, на рассвете, что... — я проверила небо. — Будет очень скоро. Чем больше они отвлекут тех, кто держит моего мальчика-гота, тем в большей безопасности буду я.

— Дрю, детка, милая, послушай меня. Что-то происходит. Ты в беде, и...

— Да, черт возьми, я в беде, Огаст! Я доверяла Кристофу, и все, что он делал, это лгал мне. С меня хватит! Если Братство хочет чего-то от меня, то сделают все, что я скажу им, начиная с этого момента. И то, что я скажу им сделать, это заставить Кристофа признаться, что он знает местоположение Грейвса. И придти и помочь мне спасти его. В противном случае, они потеряют еще одну светочу, — я нервно облизала губы языком, смотря на улицу. На востоке небо становилось серым; я чувствовала, как приближался рассвет, как если бы из моей плоти тянулись тысячи крошечных нитей. Треск под кожей был интенсивным, почти на грани боли.

— Пожалуйста, Дрю! Пожалуйста, просто послушай меня... — теперь Огги умолял меня так, как не делал этого, когда я жила с ним. Конечно, тогда я была маленькой. Ему не приходилось умолять; он только говорил мне, что делать, и я делала это.

Черт! Я уже собиралась вести себя плохо.

— Я ничего, черт возьми, не буду слушать! — проинформировала я его, каждый дюйм меня пришел в готовность. Впервые я услышала в своем голосе призрак папиного сонного акцента. — Я слушала долгое время, но не получила ничего, кроме лжи, Огаст. Ты пойдешь и расскажешь им. Или, возможно, они слушают и уже все знают, — я проговорила вслух адрес так быстро, будто была прямо напротив него. — Я пойду внутрь и вытащу Грейвса. Если вы, ребята, хотите прийти поиграть, отлично. Если нет, тогда поцелуйте на прощание свою светочу.

Я нажала отбой. Дрожа, повесила трубку на телефон. Ноги были как резинка. Я подняла руку и снова услышала потрескивание. Маленькие штуки перемещались в моем запястье, треща и скользя. Кости перемещались. Отчасти как у оборотней, когда они собираются превратиться, но с необычной музыкой. Как колокола.

Святое дерьмо! Я с трудом сглотнула. У меня был план, и я должна была придерживаться его.

Я на три четверти вышла из ограждения будки и принюхалась. Пахло выхлопами машин, влажной зеленью деревьев и лужаек и грязным запахом города. Люди сбились в кучку, как крысы, кроме этой части города, лачуги были более хорошими. Тем не менее здесь, у особняка, находились дома меньшего размера, которые прижимались к окруженной стеной территорией, пытаясь войти внутрь. Стоимость недвижимости здесь, вероятно, была достаточной, чтобы люди получили сердечные приступы.

Я снова фыркнула. Чувствовалось слабое дыхание гниения.

Носферату. В окрестностях находились кровососы.

Также чувствовалась тонкая нить корицы, переплетавшаяся под всеми другими запахами и связывавшая их. Не окрашена яблоками, как у Кристофа, или гвоздично-цветочная, как у Анны. Она походила на большие липкие булочки с корицей и напомнила мне теплый парфюм мамы.

Это не то, о чем нужно думать. Потому что эта мысль делает ночь больше и темнее, давя между фонарями и на флуоресцентный яркий свет магазина. Несмотря на то что наступал рассвет, все еще была ужасная темнота.

Резкий звук ряби от приглушенного хлопанья крыльев — и сова спустилась. Она приземлилась на знак автозаправочной станции, расправила крылья и посмотрела на меня. Моргнула одним желтым глазом, потом другим. Ее когти немного царапнули — крошечный звук под гулом далекого движения, бормотанием города и напевом на самом краю моего сознания.

Дар свободно скользнул из головы. Тревожная статика, приближающаяся гроза. Я почувствовала вкус восковых апельсинов, но он был слабым. Краткий стеклянный, острый шип боли пронзил голову, и я снова вернулась в себя, глядя на сову так, будто она собиралась рассказать мне что-то.

Ну, я не буду удивлена, если она расскажет мне что-то. Но тем не менее.

Я коснулась сережки в виде черепа со скрещенными костями. Мамин медальон — кусок льда на груди, безопасный и уютный под майкой и толстовкой. Плащ Грейвса развевался вокруг щиколоток тревожным ветром. Мурашки пробежали по телу. Сам воздух стал электрическим.

Давай же, Дрю! Время действовать, а не пялиться!

Я направилась к краю стоянки. Сова мягко звала, но, когда я взглянула вверх, она взлетела с мягким взрывом перьев.

До рассвета я ступила из света в темноту. Они держали Грейвса в двенадцати кварталах от особняка, если его только не переместили.

А теперь время для шоу.