На пристани Ханнура сегодня собрался весь город. Зеваки запрудили рыночную площадь и портовые улочки, дабы поглазеть на отплытие жрецов и правителя Кхешии, которое было назначено на полдень. Солнце почти уже достигло зенита, когда со стороны храма Сатха раздался приветственный гул, предвещавший начало шествия. Толпа оживилась.

По главной улице потянулись инкрустированные золотом паланкины жрецов, отплывающих с армией. Во главе процессии в окружении телохранителей ехал владыка Сенахт. Он отказался от носилок и сейчас лишний раз убедился, что был прав. Ему было приятно смотреть на восторженные лица, слышать радостные вопли подданных и думать о том, что его Кхешия, богатая и сильная страна, одолеет любого врага.

В это время в потайной комнате храма Сатха на циновке, скрестив ноги и привалившись спиной к стене, сидел Амензес и мелкими глотками пил горячий отвар со жгучими и ароматическими приправами.

То и дело юноша бросал хмурый взгляд поверх чаши на магический кристалл, лежавший на подставке из сандалового дерева, на маленький алтарь перед ним, забрызганный кровью двух куриц, принесенных в жертву всевидящей Нут и справедливому Инпу.

Несколько долгих дней и бессонных ночей провел молодой маг, пытаясь связаться с храмом Сатха в Тшепи, но все оказалось напрасно, и сейчас он чувствовал себя разбитым и опустошенным. Голова тупо болела и кружилась, ноги, казалось, онемели, руки заметно дрожали.

Допив отвар, Амензес поставил чашу на пол, выпрямился и, положив разведенные руки на колени, принял позу, в которой ему всегда было проще всего сосредоточиться.

Вскоре его дыхание замедлилось, а потом и вовсе остановилось, лицо застыло, став похожим на восковую маску, опущенные веки оставались неподвижными — сейчас маг менее всего напоминал живого человека, сторонний наблюдатель принял бы его за статую.

Амензес же видел себя сидящим на высоком холме. Порывистый ветер то налетал со спины, то бил в лицо, то толкал в бок. В воздухе кружились сверкающие искорки, вспыхивая, как мелкая рыбья чешуя в лучах солнца. С вершины холма открывалась бесконечная даль, а с неба текло ровное и густое, точно мед, сияние. Время здесь, казалось, вовсе остановило свой бег.

Между тем в потайной комнате прошло не больше тысячи ударов сердца, когда веки жреца дрогнули и открылись. Лихорадочный блеск в глазах пропал, головная боль исчезла, вязкий туман, мешавший сосредоточиться, рассеялся. Мысли стали ясными и простыми, будто палочки для счета.

Маг легко поднялся на ноги и выглянул в окно.

Солнце стояло в зените.

В жарком воздухе над главной улицей висела пыль, поднятая сотнями ног и копыт. Под восторженные крики, лязг доспехов, скрип повозок процессия, точно огромный змей с золотой чешуей, ползла к порту.

Далеко впереди, за колонной чернокожих наемников, Амензес увидел большую повозку, над которой развевалось храмовое полотнище, черное, с изображением великого Сатха, вышитым тонкими серебряными нитями.

Жрецы Черного Логова, Сатхамус и сам Тха-Таураг отправлялись вместе со кхешийским войском вниз по реке. Амензес нагонит их после. Битва, которая, как предсказала всевидящая Нут, произойдет через пять дней, будет решающей. И без магии, в которой Черное Логово особенно преуспело, защитникам Кхешии не обойтись.

Маг оторвал взгляд от процессии. Таиса из окон храма видно не было. На крепостной стене, окружавшей столицу, застыли крошечные фигурки воинов с копьями в руках. Амензес смотрел против солнца, а потому и воины, и каменные зубья стены казались ему совсем черными. Он отвернулся от окна и, подойдя к резной подставке из сандалового дерева, опустился на циновку перед магическим кристаллом.

Маг знал: если в этот раз там, за много лиг в храме Сатха, он не сможет найти нужного человека и подчинить себе чужое тело, то еще на одну попытку сил у него уже не хватит. Отправляясь в поход, Сатхамус и Логово хотели знать наверняка, пал Тшепи или нет.

Амензес выровнял дыхание, направил на кристалл пристальный взгляд. Примерно через двадцать ударов сердца глаза его затуманились и вдруг стали неживыми, точно сделанные из стеклянных шариков глаза куклы. Кристалл же, наоборот, ожил и из мертвого, светящегося голубоватым светом камня превратился в огромный живой глаз.

Амензес мысленно открыл веки и тут же увидел рассеянный свет, комнату и человека в одежде жреца, накинутой поверх доспехов, который сидел на циновке спиной к кристаллу…

Его звали Чинор.

Он был десятником валузийской пехоты и уже шестой раз воевал под знаменами Кулла.

Сейчас Чинора все раздражало: одиночество и безделье томили его и, чтобы хоть чем-то занять себя, он встал и принялся расхаживать по маленькой комнатке из угла в угол, стараясь не мелькать у окна.

На полу лежали циновки. Стены комнатки покрывали темные письмена, знаки которых были незнакомы Чинору и походили на сцепившихся друг с другом многоножек и каракатиц. А на резной подставке из сандалового дерева лежал крупный, размером с кулак взрослого мужчины, кристалл. Из-за этого кристалла Чинор и торчал тут.

Утром Кулл сказал ему:

— Слушай меня внимательно, парень. Видишь этот камень? Он очень дорогой, и в нем заключена сильная магия. Ты будешь охранять его.

Усирзес, уходя, наказал никого не пускать в комнату и, главное, не смотреть на камень:

— Это опасно. Тебя сменят, когда мы возьмем цитадель, я сам или Рамдан. Словом, кто-то из нас двоих придет сюда. Ты узнаешь нас по голосу?

— Да, господин, я тебя понял, — ответил тогда Чинор.

— Запомни, десятник, ты отопрешь дверь, только если узнаешь наши голоса, — повторил жрец, — Это приказ короля.

Чинор кивнул и покосился на кристалл:

— Можно спросить?

— Спрашивай.

— Я вот что подумал, — сбиваясь, заговорил Чинор. — Эта штука магическая, она может вселяться в другие тела, но она не может превратится в паука или в птицу, а тем более превратить в них меня. Чего мне бояться? А если может, что я с ней буду делать? Я ведь ничего такого не умею…

— Если ты не будешь смотреть на него, — пообещал Усирзес, — ничего дурного не случится. И дверь никому не открывай.

— Хорошо, не беспокойся, — ответил десятник.

— Эта вещь может такое сделать с тобой… — продолжил жрец. — Даже на миг на ней не задерживай взгляд. И вот еще что. Будь осторожен и не подходи к окнам, не высовывайся — воины из цитадели увидеть могут.

— Понял. К окну не подходить и не высовываться, — кивнул Чинор и снисходительно улыбнулся: он прошел не одну войну, и его ни к чему было учить осторожности.

Усирзес ушел. Чинор запер за ними дверь и остался один на один с кристаллом.

Он неподвижно сидел у двери спиной к камню, пока в комнату не начали долетать звуки надвигавшейся битвы. Ему, опытному вояке, больше всего на свете сейчас хотелось бы оказаться в гуще боя, встать плечом к плечу с друзьями и бить врага. А он вынужден охранять эту безделицу, когда там, за толстыми каменными стенами, льется кровь!

С досады Чинор плюнул и начал ходить по комнате из угла в угол, поневоле бросая на камень осторожные взгляды. Время шло, но ничего не происходило, и десятник невольно подумал о том, что, может быть, Усирзес ошибся и камень, из-за которого он здесь торчит, — это просто стекляшка и никакой магии в нем нет.

Конечно, для магов он, может быть, и опасен. А у него, простого воина, никакой особой силы нет, и эта вещица для него — какой-то пустяк. Тогда что он вообще тут делает?

Чинор разозлился и, повернувшись к камню лицом, уставился на него так пристально, что на глазах выступили слезы.

Однако проклятый кристалл ничуть не изменился, а десятнику стало так скучно, что он готов был согласиться даже на то, чтобы из магического камня выползло чудовище. Тогда хоть подраться было бы с кем.

Чинор разочарованно вздохнул и снова отвернулся от камня. Сидя на полу, он смотрел в окно, видел только кусочек ярко-синего неба над Тшепи и вдруг подумал, что в других странах, где ему довелось побывать, небо голубое и похоже, особенно по утрам, на высокий купол, и только в этой поганой земле оно какое-то неправильное, ослепительно синее и плоское, как крышка сундука.

«А все оттого, что люди, которые здесь живут, поклоняются змею», — решил он.

Настроение у десятника совсем испортилось.

Между тем шум за окном становился все громче. Бой шел уже на улицах города, запахло гарью, а по небу протянулись полосы дыма, точно рукава огромных рубах.

Чтобы хоть немного развеяться, Чинор стал насвистывать боевой марш валузийской пехоты. Неожиданно ему показалось, что у него чешется лопатка, он почесал ее рукоятью кинжала, но зуд все не проходил. Чинор потянулся за кинжалом снова и тут понял, что ему ужасно хочется оглянуться, точно кто-то невидимый шептал ему в ухо: «Оглянись, оглянись, оглянись…»

Не видя смысла отказывать себе в таком простом желании, он обернулся.

Камень, лежавший на резной подставке, ожил и смотрел на него, словно большой человеческий глаз, вынутый из глазницы.

На мгновение Чинор опешил, потом подошел поближе и присел на корточки перед кристаллом.

И тут его словно ударили ладонью по лбу. Искры, брызнувшие из его глаз, рассыпались фонтаном и погасли во тьме.

Чинор чувствовал, что падает в какой-то бездонный и темный провал, и в тоже время понимал, что по-прежнему сидит на циновке в маленькой комнате в храме Сатха в Тшепи, склонившись над кристаллом. Его мысли вдруг остановились, а воздух, которым он дышал, стал густым и вязким…

* * *

…На циновке в комнате сидел человек в боевых доспехах. Его разум оказался примитивным, точно сознание мула. И упрям этот человек был, как животное, только его воля была бессильна перед магией Черного Логова.

Амензес заставил человека обернуться, их взгляды встретились, и маг, почти не напрягаясь, вытряхнул его сознание и влил в этого тупого вояку свое. Это была легкая победа. Человек даже опомниться не успел, как лишился своего тела.

Тело Чинора, на мгновение оставшееся без хозяина, даже не успело упасть на циновку. Амензес уже не раз проделывал такие трюки и знал, что понадобится какое-то время, чтобы ловко управлять чужими мышцами и ясно видеть чужими глазами.

Но это еще полбеды. Самым отвратительным для мага был запах «пленника». Вот и сейчас Амензес чуть не задохнулся от чудовищной вони, которую сам валузийский десятник, конечно же, никогда даже не замечал.

Маг сморщился, почувствовал жуткую смесь запахов грязи, пота, чеснока и невесть чего еще. Похоже, воин не мылся уже несколько лун. Маг судорожно сглотнул, но сдержаться все же не смог, и его стошнило на циновку.

Переведя дыхание, он заставил тело Чинора ьстать на ноги, затем поднял одну руку, другую, сжал пальцы в кулак и заметил, что на правой руке не хватает мизинца. Сделал шаг, другой. Эти шаги напоминали шаги ребенка, который учится ходить.

Амензес огляделся, то есть заставил повернуться голову Чинора направо, потом налево. Настороженно прислушался.

Из окна долетал шум далекого боя, за дверью слышалась какая-то возня.

Тело Чинора прислонилось к стене, и на губах десятника заиграла тонкая, едва заметная улыбка. Раньше он никогда так не улыбался.

Чтобы узнать все, что знал валузийский воин, магу понадобилось всего несколько ударов сердца. Чужая жизнь посыпалась на Амензеса, как ворох пестрых картинок.

Чинор был сыном земледельца. Его детство пахло навозом, землей и жнивьем. Брезгливо морщась, маг перелистал эти картинки за один миг. Быстро просмотрел юность. Перед мысленным взглядом Амензеса мелькнули колонны воинов марширующих по пыльным дорогам в закатную даль, хохочущие пьяные девки в душной и дымной полутьме шатров, степные ночи, костры, силуэты всадников, заслоняющие крупные, точно сливы, звезды…

Маг начал всматриваться в жизнь Чинора внимательнее и увидел ночную переправу через Таис, освещенный факелами подземный ход, демона в храме Сатха и Щит Хотата, горящий сапфировым светом в руках Рамдана…

Амензес узнал: верховный жрец убит, а Нутхес, его преемник, жив. Его и других жрецов валузийцы заперли в подвале храма.

Теперь маг знал все, что хотел знать. Он подошел к кристаллу, осторожно его взял, спрятал в складках плаща, подошел к двери, отодвинул задвижку и выглянул наружу.

Коридор был безлюден.

Тогда Амензес вышел из комнаты и тихо прикрыл за собой дверь. Он бывал здесь раньше и не нуждался в провожатых.