Ночное небо будто полиняло и стало серым, звезды начали таять одна за другой, над Таисом повис туман. Светало. Привалившись к корме, Нутхес следил за едва заметными берегами. Сейчас мир был похож на набросок картины: белый лист пергамента и лишь несколько неуверенных линий на нем.
«Разве это туман? — думал Нутхес. — Так, одно название. Вот осенью, бывает, туман поднимается от Таиса и совершенно затапливает пристань, а потом, как молоко, проливается на улицы. В такие дни городские кварталы рядом с пристанью по утрам похожи на Страну Мертвых. Дома на разных сторонах улицы едва видны, и люди ходят тихо, как призраки…»
Жрец зевнул.
Первый луч солнца, точно алый клинок, прорезал молочную пелену над его головой и пропал в вышине. Лес по обоим берегам просыпался. Птичий гам становился громче. С правого борта затрещали кусты, потом в реку упал камень. Нутхес оглянулся: какой-то крупный зверь спустился к реке и теперь жадно лакал воду…
Странное дело, Нутхес плыл всю ночь, а до этого пережил кошмарный и, кажется, бесконечный день, но, пока не рассвело, сна у него не было ни в одном глазу.
Теперь же он отчаянно зевал, веки слипались, будто намазанные медом, его знобило, как всегда бывает на рассвете после бессонной ночи.
Река между тем снова вильнула, и Нутхес налег на руль. За поворотом тумана почти не было: солнце уже поднялось над деревьями. В лесу орали обезьяны и истошно вопили птицы…
Нутхес почувствовал, что солнечные лучи согревают его, и закрыл глаза…
Он проснулся в одно мгновение, точно кто-то хлопнул его по плечу. Сердце жреца бешено колотилось…
Оглядевшись по сторонам, Нутхес не увидел ничего предвещавшего беду. Лодка по-прежнему плыла по середине реки, а солнце все так же висело над верхушками деревьев.
«Слава Сатху, я проспал совсем чуть-чуть», — сказал себе Нутхес.
Он смачно зевнул и уставился на сверкающую водную гладь.
Причалить к берегу и отдохнуть Нутхес не решался, опасаясь, что, пока он будет спать, валу-зийский флот пройдет мимо и достигнет Туита раньше, чем он. А тогда пробраться в городок станет совсем не просто…
«Пристану к берегу на закате, тогда и отосплюсь», — подумал он и прикрыл глаза.
Нутхес не сразу понял, что спит. Он увидел, как из-за речного мыса выступил город с глинобитными невысокими стенами, разглядел фигурки людей на причалах. Солнце уже клонилось к закату.
«Это Туит. Как быстро я добрался! А мне говорили, плыть надо три дня и три ночи…»
Тут он увидел стоявших на причале седобородого наместника Тшепи и верховного жреца и сообразил, что это сон.
Точно зверь, попавший в сеть, Нутхес попытался вырваться из сна и невероятным усилием воли открыл глаза: он сидел на дне лодки. А она плыла прямиком к речной отмели, засыпанной камнями. Жрец навалился на руль, заложив такой крутой поворот, что едва не перевернулся. Речная галька зашуршала по дну, и лодочка замерла…
Нутхес перешагнул через борт и сел на плоский камень, лежавший на отмели. Руки его дрожали.
«Это Сатх хранит меня в пути».
Не проснись он, не поверни в последний миг руль, нос лодки был бы смят о камни, как яичная скорлупа, и тогда идти ему до Туита пешком…
Жрец понимал: плыть сейчас дальше нельзя, сон все равно его одолеет. Тогда он забрался с ногами на камень, устроился поудобнее и сосредоточился. Затем он закрыл глаза и постарался выровнять дыхание. Сперва его отвлекал плеск воды. Но скоро все звуки пропали, а красноватый сумрак перед глазами сменился беспредельной ослепительной далью. Здесь не было солнца, но отовсюду с неба лилось золотое сияние. Вокруг холма, на котором сидел Нутхес, вился прохладный ветерок. И невесомые сверкающие пылинки летели по воздуху, будто цветочная пыльца…
Нутхесу казалось, что он пробыл в Верхнем Сияющем Мире несколько мгновений, но, когда открыл глаза, солнце уже стояло в зените, а камень, на котором он сидел, раскалился так, что обжигал ноги.
Прежде всего кхешиец напился из реки и выкупался, а затем, не одеваясь, столкнул лодку с отмели и забрался внутрь.
Он чувствовал себя замечательно отдохнувшим, как будто только что проснулся после долго сна. Жутко хотелось есть, но с этим Нутхес решил повременить.
Он плыл по реке, пока солнце не скрылось за кронами деревьев, пристав к берегу только однажды, когда увидел дикое плодовое дерево, стоявшее у самой воды…
В зеленых вечерних сумерках, не разводя костра, благо ночь была теплой, он заснул на речном мысе, предусмотрительно вытащив лодку на берег.
Нутхес надеялся, что на рассвете его разбудит солнце. Но, увы, смертным не дано знать своей судьбы. Когда жрец уснул, а из сумерек соткалась ночь, кто-то неслышно выскользнул из-за стволов и изо всех сил ударил его узловатой дубинкой чуть выше уха.
* * *
— Как все же странно порой оборачивается жизнь. Судьба преподносит нам подарки, которых мы не ждем, и потом не знаем, благодарить ее или проклинать, — промолвила Иссария после затянувшегося молчания.
— О чем ты? — удивился Кулл.
Они стояли на корме «Великого Хотата». Кулл, опираясь руками о резной борт, смотрел на Таис. Корабль разрезал зеленую речную гладь, словно нож — ткань.
— Мне вдруг вспомнился день, когда мы впервые встретились с тобой, — пояснила Иссария. — Я очень изменилась за это время и не знаю, хорошо это или плохо.
Кулл взглянул на женщину, что стояла бок о бок с ним, и невольно залюбовался ею: белоснежное платье оттеняло загорелую кожу, синие глаза сияли, подобно драгоценным сапфирам.
— Ты все так же прекрасна, — улыбнулся он. — И ничуть не изменилась. Что тревожит тебя?
Иссария покачала головой:
— Ты меня не понял. Раньше я была другой. Свободной. Я не боялась ни людей, ни богов
— А сейчас?
— Пожалуйста, дай мне договорить. Просто молча послушай.
— Повинуюсь, моя госпожа.
— Не называй меня так! Я была госпожой в былые дни, госпожой самой себе. Но ты сделал меня рабыней.
Кулл был изумлен и рассержен.
— О чем ты, женщина?! Смилуйся Валка над тобой, ты гневишь небеса своими речами! — Иссария часто действовала на него именно так. Дразнила, приводила в замешательство и даже в ярость. Иногда ему казалось, он готов убить ее. Ни одна женщина никогда не вызвала в нем подобных чувств. И одновременно он не мог прожить без нее и дня, начинал скучать, если не видел ее прелестного лица, не слышал звонкого, точно колокольчик, голоса.
Долгое время Куллу не удавалось разобраться в собственных эмоциях. И лишь в последнее время он начал подозревать, что, возможно, это просто любовь. Та самая, которую он ждал и страшился всю свою жизнь. Она все же настигла его.
Тем временем Иссария, заметив, что слова ее разгневали короля, успокаивающим жестом опустила ему на запястье свою тонкую руку без единого украшения.
— Не сердись, ты не понял меня. Я лишь хотела сказать, что в прежние дни была свободна от всего на свете. У меня не было ни привязанностей, ни обязательств. Но теперь, встретив тебя, я изменилась. Теперь я боюсь за тебя. Не проходит дня, чтобы я не тревожилась о твоей судьбе, не боялась тебя потерять. Моя любовь делает меня рабыней!
Впервые за эти полтора года, что они провели вместе, Иссария заговорила с ним о своей любви. Кулл был поражен. И надо же чтобы это случилось именно в тот миг, когда и он сам осознал свои чувства к этой женщине!
Однако непривычное смущение сковало уста атланта. Он хотел и не мог раскрыть женщине свое сердце. Вместо этого, чтобы скрыть неловкость, Кулл засмеялся:
— Вот это да! Никогда не думал, что услышу такие речи от тебя! Помнится, в тот первый день ты была далеко не так любезна.
О, да! Иссария тоже рассмеялась, видно, вспомнив, как осыпала отборнейшими проклятиями Брула Копьебоя и Ка-Ну, втащивших ее — дерзкую воровку, пойманную ими во дворцовой сокровищнице, — в тронный зал, на суд короля.
Воровка была очень ловкой, пиктам помогла обнаружить ее лишь врожденная подозрительность, да приобретенная в диких лесах привычка подмечать любые мелочи.
Удержать дерзкую грабительницу было еще тяжелее: она царапалась, кусалась и наносила обоим мужчинам совсем не женские, весьма чувствительные удары.
Приведенная под очи короля, она еще какое-то время продолжала отчаянно сопротивляться, но затем вдруг, взглянув на нахмурившегося правителя, гордо выпрямилась, сверкнув синими, как небо, глазами. Такого же цвета было небо над Атлантидой.
И, встретившись с ней взглядом, Кулл понял, что погиб.
Он приказал освободить пленницу, пригласил ее стать гостьей в его дворце. Она, нимало не смягченная неожиданной милостью, дерзко ответствовала, что удержать ее здесь — это все равно что пытаться поймать ветер И осталась во дворце на долгих полтора года.
— И все же, — заметил Кулл, посерьезнев, — мне горько думать, что ты можешь быть несчастлива со мной. Если вольные просторы манят тебя. Мне будет тяжело с тобой расстаться, но ради твоего счастья, Иссария»,,
Женщина покачала головой.
— Нет, мой король, я стала твоей пленницей добровольно и ныне не желаю для себя иной доли. Тем более, что — синие глаза сверкнули лукавством, — я еще не сдалась на милость победителя. Что бы ты ни говорил, а верхом я скачу не хуже тебя. А из арбалета стреляю лучше!
Кулл ничего не ответил, только едва заметно усмехнулся и снова отвернулся к реке.
Иссария закусила тубу и посмотрела по сторонам.
— Эй, Манорг! — крикнула она слуге с белыми, точно снег, волосами. — Спустись в каюту и принеси мой арбалет и стрелы.
— Слушаюсь, моя госпожа.
* * *
Отцы города пожаловали в цитадель на рассвете. Кулл еще досматривал пьяные сны, и седобородые кхешийцы смиренно дожидались его пробуждения.
С трудом превозмогая головную боль, Кулл вошел в зал и очень удивился, когда стоявшие перед ним старцы пали ниц. Король взял у слуги кубок с питьем, которое приготовил Рамдан, и сделал большой глоток. Голова не прояснилась, но звон в ушах пропал. Атлант заметно повеселел:
— Кто такие?
— Мы городские старшины Тшепи.
— Зачем пожаловали? — грозно нахмурился король.
Кхешийцы переглянулись и вытолкнули вперед тучного благообразного старца.
— Мы смиренно молим тебя о милости — увести армию из Тшепи и не грабить наш город, — начал он.
— Кто-то грабит ваш город? — Кулл сдвинул брови. — Назови виноватых, и их повесят. Надеюсь, это не мои воины.
— Нет, господин, — сразу нашелся старик. — Но по улицам разбежалось много рабов, которые и творят безобразия. Мы принесли с собой скромный дар. И молим тебя о защите от распоясавшихся сол… Извини, рабов.
Отцы Тшепи принесли четыре ларя, полные золотых кхешийских монет. Кулл поломался немного, только для приличия, и выторговал еще ларь серебра.
Затем валузийский владыка торжественно представил просителям нового наместника, с которым он оставлял три тысячи таваронской пехоты, призванной защищать жителей Тшепи от всяческих напастей.
Между тем погрузка на корабли затянулась. Воины, утомленные бурной ночью и дармовым вином, ползали по раскаленному пирсу, словно мухи по патоке.
Армия Кулла понесла ощутимые потери: на пристань не явились две тысячи человек. Из них большинство было ранено, убитых и дезертиров числилось не больше пятисот.
Куллу ничего не оставалось, как восполнить потери таваронцами. Теперь с Затулом отплывали всего пять тысяч человек, но он против этого особенно и не возражал, считая, что тылы должны охранять лучшие.
Однако в душе командир таваронской пехоты все же недоумевал, почему именно его сотни поредели больше всех, ведь и валузийские, и шемит-ские воины были ничуть не хуже. Правда, по этому поводу он не сказал ничего, ибо прекрасно знал: с Куллом спорить бесполезно.
Только в полдень флот, насчитывавший около трехсот судов, покинул Тшепи. Большую часть его составляли речные галеры, отнятые у противника.
Валузийская конница под командованием Кан-дия и конный отряд шемитов Энкеши сопровождали флот по берегу Таиса.
«Великий Хотат» на сей раз уступил место флагмана другому кораблю. В трюме галеры лежали драгоценности из храмовой сокровищницы и лари с выкупом за Тшепи. Кроме корабельной команды на борту «Хотата» разместились отряд Алых Стражей и два десятка грондарских лучников. Рамдан, валузийские маги и Усирзес тоже были здесь.
Усирзес с самого отплытия сидел на палубе, держа на коленях истлевший папирус и пытаясь прочесть древний текст. Рамдан же, напротив, ни разу не поднялся наверх. Он не выходил из каюты и просил без особой нужды его не беспокоить.
Одноглазый Мун быстро нашел, чем занять лучников: он поручил им наловить рыбы. Один Валка знает, откуда он раздобыл длинные удилища с тонкой бечевкой и железными крючками, но вскоре грондарцы так увлеклись, что стоявшие вдоль бортов садки начали быстро наполняться добычей.
* * *
Манорг принес из каюты арбалет и стрелы и остановился поодаль, ожидая новых приказаний.
— Брул! — крикнула Иссария. — Будь судьей на нашем состязании.
Брул, наблюдавший за рыбной ловлей, поспешил на корму.
— Мы поспорили, — объяснила ему Иссария. — Я говорю, что стреляю из арбалета лучше Кулла.
— Ясно, — кивнул Брул. — А во что моя госпожа желает стрелять?
— Не знаю… — Иссария, прищурившись, посмотрела на левый берег. — Вот! Те зеленые яблоки… В самый раз.
Кулл и Брул многозначительно переглянулись.
— По три выстрела, — сказал атлант.
— Вообще-то это не яблоки, — пояснил Брул, рассматривая стоявшее у самой воды дерево. — Это шамары. Они созреют только к сезону дождей, когда кончится осень.
— Манорг! Арбалет! — приказала Иссария. — Не надо заряжать, я сама.
Женщина поставила деревянное ложе на палубу и, сильно нажав на ворот, натянула тетиву.
— Болт!
Манорг протянул ей арбалетную стрелу, окрашенную в красный цвет.
— Смотри, Брул, — сказала Иссария. — Когда дерево будет точно против корабля, я собью стрелой одно из этих зеленых яблок, или как ты назвал эти дички?
— Шамары, моя госпожа, — с поклоном ответил Копьебой…
Иссария вложила болт в углубление, выточенное в деревянном ложе, и прижала приклад к плечу. Крупный рубин в ложе вспыхнул в солнечных лучах и на миг ослепил Кулла.
— Я стреляю, — предупредила она.
Красная стрела прожужжала в воздухе, и в то же мгновение плод разлетелся вдребезги.
— Поздравляю тебя, моя госпожа, — улыбнулся Брул. — С первого выстрела.
— Теперь ты, — повернулась Иссария к атланту.
Ее синие глаза смеялись.
Оглянувшись, Брул заметил, что Усирзес оторвался от папируса и с интересом наблюдает за происходящим.
— У тебя что-нибудь получилось? — спросил его Брул.
— Да, немного… — ответил Усирзес. — Мой король, извини, я хотел выразить восхищение меткостью твоей возлюбленной. Этот выстрел сделает честь любому стрелку.
— Спасибо, Усирзес. Только ты набрался мужества и признал это. — Иссария с вызовом посмотрела на атланта.
— Что ты там топчешься? Поднимайся на корму, — позвал Кулл.
Жрец подошел ближе:
— Таким оружием не пользуются в Кхешии.
— Он бьет намного дальше лука, — сказала Иссария.
— Это так, — кивнул Брул. — Только и гораздо медленнее. Пока ты, моя госпожа, перезаряжаешь арбалет, лучник успеет выпустить пять стрел подряд. Да и сделать хороший арбалет значительно труднее, чем лук.
Иссария пожала плечами.
Кулл, нажав на ворот, натянул тетиву.
— Болт, — приказал он коротко.
Манорг протянул королю красную арбалетную стрелу.
Кулл вложил ее в выточенный в ложе паз и стал ждать, когда корабль проплывет мимо следующего дерева с плодами шамары.
— Из какой страны это оружие? — поинтересовался Усирзес.
— Из той же, что и этот юноша, — ответил Брул. — Его зовут Маноргом, как и командира грондарцев.
Манорг поклонился жрецу. Его длинные белые волосы рассыпались и закрыли лицо.
— Они оба с севера, — продолжил Брул. — Для вас, кхешийцев, это край мира. В его стране арбалетом пользуются наравне с луком. Манорг — хороший стрелок…
— Я стреляю, — предупредил Кулл.
Он поднял арбалет. Плоды шамары на гибких ветках показались ему на редкость мелкими. Берег быстро скользил мимо, и вот дерево оказалось точно напротив «Хотата».
Кулл прицелился и нажал на крючок…
В то же мгновение галера содрогнулась от носа до кормы, палуба под ногами качнулась, два лучника-рыболова вывалились за борт. Усирзес тоже не удержался на ногах и упал на палубу. Арбалет Кулла повело вверх. Болт сорвался с ложа и ушел в раскаленное кхешийское небо.
— Кажется, мы налетели на камни! — крикнул Брул.
Но это были вовсе не камни.
Зеленая вода за бортом галеры вздулась, образовав огромный пузырь, который тут же прорвался, и на поверхности реки появилось чешуйчатое тело толщиной с приличную бочку. Ни головы, ни хвоста чудовища видно не было. На спине чешуя была черной с синеватым отливом, а на брюхе — желтой, почти белой. Каждая чешуйка — с ладонь взрослого мужчины.
Никто не мог сказать, какой длины был змей. Наверное, он мог перекрыть Таис от берега до берега.
Показавшаяся вскоре над водой морда зверя походила на огромный молот с маленькими для такого монстра глазками — не крупнее обеденного блюда.
Судя по всему, чудовище лежало на дне много веков, а тени кораблей, заскользившие над ним, разбудили его. Змей приподнял голову, пытаясь разобраться, что его потревожило, и случайно ударил по днищу корабля Кулла.
Корпус «Хотата» выдержал удар, и тогда змей решил выглянуть наружу, чтобы понять, на что наткнулся…
Приплюснутая морда змея раскачивалась вровень с верхушками мачт корабля, и на несколько мгновений люди на палубе задрали головы вверх и застыли, будто статуи, с изумлением глядя на поднимавшийся из реки почти вертикально, точно ствол невиданного исполинского дерева, толстый чешуйчатый столб.
А змей разглядывал судно и странных букашек, толпившихся на нем.
Не успел никто из людей опомниться, как монстр изогнулся и ударил тяжелой мордой по палубе, возле носа. Настил разлетелся в щепки, а змей просунул голову в трюм.
— Ты в порядке? — шепнул Кулл Иссарии.
Женщина была необыкновенно бледна.
— Что это? — спросила она.
Кулл пожал плечами.
— Чего вы ждете? К оружию! — крикнул он подоспевшим лучникам. — Стреляйте в эту тварь!
— В Таисе не водятся такие чудовища, — сказал Усирзес.
— Но ведь это не рыбка, верно? — усмехнулся Брул.
Змей между тем вытащил морду из дыры в настиле. В пасти чудовища, будто салфетка торчал запасной парус.
На галере поднялась невообразимая суета. Гребцы повскакивали с мест и выставили перед собой весла, выдернутые из уключин; грондарские лучники, выстроившись полукругом на корме, начали обстреливать монстра. Все стрелы попали в цель, но чудовище, казалось, даже не заметило этого: прочная чешуя надежно защищала его.
— Ему ничего не стоит разбить корабль в щепки, — заметил Кулл.
Иссария подобрала арбалет и, навалившись на ворот, натянула тетиву.
Манорг упал на палубу и так ударился головой, что еще не пришел в себя. Колчан с красными стрелами лежал рядом с юношей.
Иссария взяла стрелу, быстро зарядила арбалет и, прижавшись плечом к ложу, выстрелила. Ее стрела попала чуть ниже головы змея, но, хоть и пробила чешую, побеспокоила монстра не больше, чем человека — заноза.
Продолжая жевать парус, змей повернул морду в одну сторону, потом в другую, как будто оглядываясь.
На корму поднялся Рамдан, держа сосуд из толстого зеленоватого стекла.
— Дайте мне стрелу! — крикнул он лучникам.
Кто-то протянул ее магу.
Рамдан опустил наконечник в сосуд, и густая бесцветная жижа, липкая, как вар, обволокла каленое острие.
— Осторожно! Коснешься наконечника, и ты — покойник! — предупредил жрец, возвращая лучнику стрелу. — Сможешь попасть змею в глаз?
Лучник, молодой парень с редкой, едва пробившейся бородкой, хмыкнул, точно его обидели. Он был родом из Грондара, а любой знает: грондарским лучникам нет равных.
Длинная оперенная стрела тонко свистнула в воздухе и впилась в глаз монстра.
— Вот и все, — выдохнул Рамдан.
Тело чудовища изогнулось и рухнуло в реку. Волна едва не перевернула галеру и разметала ближайшие суда. В зеленой и мутной воде бились чешуйчатые кольца: змей умирал, и его агония походила на стихийное бедствие.
Неожиданно над водой показался хвост монстра. Судорожно извиваясь, он чиркнул по воздуху, перебил канаты, державшие мачту «Хотата», и снова исчез в глубине. Мачта повалилась на корму, парус сбил лучников с ног и накрыл их, точно шатер.
Со всех сторон к королевской галере спешили на помощь суда, но ни одно из них не могло подойти близко.
Наконец вода за бортом в последний раз вскипела и затихла. По реке пошли затихающие волны.
— Что это было? — спросил Усирзес, который разбил нос и теперь стоял запрокинув голову, чтобы остановить кровь.
— Яд, — коротко ответил Рамдан. — Я его нашел в храме Сатха, но не ожидал, что он так скоро пригодится.
Исполинское чешуйчатое тело, покачиваясь, поплыло вниз, увлекаемое течением. Суда обходили мертвого змея стороной, уступая ему дорогу. Скоро к галере подошли десять кораблей, матросы быстро начали устанавливать мачту, плотники — чинить разрушенный настил, ныряльщики проверили днище — в нем не оказалось ни одной пробоины.
Прошло совсем немного времени, и «Великий Хотат» гордо поднял свой парус.