3 апреля

От Коула Джареду

Что я наделал?

***

После интенсивности того, что случилось, весь мир, казалось, должен был каким-то образом сойти с орбиты. Но этого, конечно, не произошло. Несколько минут мы лежали, обнимая друг друга, но вскоре нас снова обступила реальность. Реальность, где на нас, в частности, было мокрое белье, которое стремительно начинало высыхать.

– Было бы правильнее заняться этим до того, как я помылся, – пробормотал я, а он со смехом столкнул меня с себя.

Я вытерся и оделся. В лобби отеля была кофейня, и я спустился вниз за бубликами и латте, что заняло немного больше времени, чем я ожидал. Когда я вернулся, оказалось, что он успел принять душ и одеться, и теперь сидел на кровати, набирая что-то на телефоне. Я знал, что периодически он проверял с телефона почту. Мне было любопытно, с кем он переписывается, но я никогда об этом не спрашивал. Вряд ли он бы ответил.

Сколько бы стен ни рухнуло между нами, сейчас они вновь встали на место. В его глаза вернулась настороженность. Таким уж он был, и я знал, что так будет, но не собирался так легко позволять ему от себя отдалиться. Оставив покупки на столе, я подошел к нему. Опрокинул на кровать и накрыл своим телом.

– Чем бы ты хотел сегодня заняться? – спросил я, начиная целовать его шею.

Открывая мне доступ, от запрокинул голову, но и только. Обнимать меня в ответ он не стал.

– Всем, чем пожелаешь, солнце.

Я легко коснулся губами его уха и тихо проговорил:

– Сегодня же твой день рождения.

– Что есть, то есть.

Мое внимание переключилось на его рот. Я до сих пор не вполне понимал свою одержимость его губами. Да, они были мягкими и красиво очерченными. И все же я не мог сформулировать, почему они настолько меня привлекают. Я мягко поцеловал его нижнюю губу, дразня ее языком. Его глаза закрылись, и мне на спину опустилась его ладонь. Он наконец-таки снова расслабился.

– Мы займемся тем, чего хочешь ты, – сказал я ему.

Он слегка раздвинул губы в улыбке и, открыв глаза, взглянул на меня.

– Ты будешь смеяться.

– Не буду.

– Будешь.

– Нет. Честное слово.

– Ладно, – сказал он, обвивая мою шею руками. – Я хочу пройтись по магазинам.

Он оказался прав. Не успев остановить себя, я расхохотался.

– Ты серьезно?

– Я же говорил, что ты будешь смеяться, – сказал он, но с улыбкой, и я был рад, что он не обиделся.

– Я сделаю все, о чем ты попросишь, – промолвил я, ничуть не покривив душой.

Весь день я просто следовал на ним по пятам. Я уже бывал в Нью-Йорке, но всего один раз и давно, и потому плохо знал город. Он же, напротив, отлично в нем ориентировался. Он выбрал отель неподалеку от театра, куда мы собирались вечером, и всего в нескольких кварталах от главного торгового района на Пятой авеню. Мы решили доехать до самой дальней его точки на такси и пешком вернуться назад. Ходить вместе с Коулом по магазинам оказалось не настолько мучительно, как я ожидал. В основном он рассматривал витрины – за исключением галерей. Мы заглядывали абсолютно во все галереи, что попадались нам на пути.

Он явно не мог определиться, как теперь вести себя со мной рядом. Временами все казалось нормальным. Он вел почти непрерывный монолог, пока мы гуляли, рассказывая о каких-то своих знакомых, о последних поездках в Нью-Йорк, о моделях одежды в витринах магазинов – в общем, обо всем, что приходило в голову. При желании он мог быть невероятно остроумным и умел меня рассмешить. Медленно, но верно его бдительность ослабевала. Сам того не замечая, он все больше флиртовал со мной, все чаще ко мне притрагивался. Не будь мы на людной улице, я бы мог, наверное, даже поцеловать его и не получить отпор. Но потом, спохватившись, он в мгновение ока вновь окружал себя стенами и отдалялся. Говорить он не прекращал, но не позволял себе ни зрительного, ни физического контакта. Больше всего меня сбивало с толку то, что его самого дистанция между нами вгоняла в грусть. Я никак не мог понять, зачем вообще он продолжал ее устанавливать.

После обеда мы набрели на очередную галерею – частную фотовыставку, в основном состоящую из огромных, размером в половину стены, пейзажных принтов. Если прочие галереи мы осматривали относительно быстро, то в этой Коул почему-то решил задержаться.

Галерея представляла собой одно просторное помещение, перегороженное белыми стенами, которые создавали подобие лабиринта. Стояла мертвая тишина, отчего я невольно ощутил необходимость понизить голос до шепота. Чтобы Коул меня слышал, я встал вплотную к его спине, и он, поскольку в этот момент был в расслабленном настроении, не воспротивился.

– Хочешь купить что-нибудь? – спросил его я.

Он покачал головой.

– Нет. Но они все красивые, правда? Мне нравится вон та, подводная. Очень безмятежная, не находишь?

Я сразу понял, которую фотографию он имеет в виду. Она была снята на мелководье, в кристально-прозрачной воде. Нижнюю часть снимка занимал песок и морские звезды, а вверху мерцала бликами поверхность воды.

– Безмятежная? Я бы так не сказал.

– О? – Он поднял на меня смешливый взгляд. – А как бы ты сказал?

– Клаустрофобная. Глядя на нее, так и тянет задержать дыхание. – В ответ он рассмеялся. Его мягкий смех казался громким в тишине галереи, что, в отличие от меня, его самого ни капельки не смущало. – Мне больше нравятся вон те, со снегом. Особенно фото с осиной.

Он содрогнулся.

– Если что-то и покупать, то для спальни в Хэмптонсе. А я не могу повесить у себя в спальне снег. Мне будет холодно.

– Это самое нелепое, что я когда-либо слышал, – сказал я со смехом и невольно представил его в спальне, где никогда не бывал. Он тоже мне улыбнулся – возникло ощущение, что он догадался, куда забрели мои мысли – и прислонился к моей груди. Так близко, что я смог уловить запах его волос. Я положил ладонь ему на талию и мазнул по его уху губами. – Будет очень предсказуемо, если я предложу согреть тебя?

Он снова рассмеялся.

– Да, но все равно предложи, потому что я испытываю сильное искушение согласиться.

Я притянул его ближе.

– Мы ведь закончили с шоппингом? – прошептал я. – А то мне очень хочется увести тебя обратно в отель и…

– Прошу прощения. – Голос был громким и заставил нас обоих вздрогнуть от неожиданности. Машинально отстранившись от Коула, я оглянулся. За нашими спинами стоял мужчина лет пятидесяти – в строгом костюме и с выражением явного осуждения на лице. – Джентльмены, я могу вам чем-то помочь?

Я ощутил, что краснею. Я не был любителем публичного проявления чувств, и мне стало неловко из-за того, что гормоны взяли надо мной верх. Я даже собрался извиниться, но потом взглянул на Коула и увидел, что он не только не выглядит виноватым, но и до крайности раздражен. Отбросив волосы с глаз, он склонил голову набок в манере, которая позволяла ему на кого угодно смотреть свысока.

– Уверяю тебя, лапа, твоя помощь нам не нужна.

Мужчина – на бейджике было написано, что его зовут Фрэнк – заметно ощетинился.

– Вы находитесь в галерее…

– Лапа, я в курсе, – прервал его Коул, и я заподозрил, что он намеренно снова использовал это обращение – Фрэнку назло. – Я не слепой.

С этими словами он положил ладонь на бедро и выставил его вперед, ну а Фрэнк… тому не оставалось ничего другого, кроме как стараться сохранить самообладание.

– Мы с партнером пытаемся решить, какая фотография лучше подойдет к нашей спальне. – Он оглянулся на меня, а я постарался скрыть изумление от того, что он внезапно назвал меня своим партнером. – Верно, пончик? – Он подмигнул мне. – Что скажешь? Снег или вода?

– Даже не знаю, – выдавил я, с трудом удерживаясь от смеха – настолько преувеличенно манерным стало его поведение. – На твое усмотрение. Пончик. – И этим доставил ему безмерное удовольствие.

– Быть может, – отрывисто проговорил Фрэнк, – вам сперва захочется взглянуть на прайс-лист?

– Блестящая идея, лапа, – сказал Коул. – Почему бы тебе не сбегать за ним? Мы подождем.

Фрэнк явно предполагал, что упоминание прайс-листа отправит нас восвояси, и предложение «сбегать за ним» не вызвало у него энтузиазма. Однако ему хватило профессионализма на то, чтобы выполнить свою работу – хоть он и не удосужился спрятать свое предвзятое отношение к нам.

– Конечно, – с натянутой улыбкой ответил он и ушел.

Как только Фрэнк скрылся из виду, и мы остались наедине, с Коула слетела половина его манерности.

– Напыщенный осел, – пробормотал он. – Ну вот. Теперь мне точно придется что-то купить. – Он повернулся ко мне. – Может, сойдемся на надводном пейзаже?

– Это твой дом и твои деньги, – сказал я. – Купи то, что больше нравится.

Но на самом деле меня мало заботили фотографии. Я думал о нем.

Я вспомнил, как много месяцев назад повел его в театр, и как мы потом поссорились из-за его жеманности. Я вспомнил, как думал, что он сам управляет ею, и как не понимал, что именно заставляет его понижать или повышать степень ее проявления.

В то время я считал его поведение странным – как и то, что вне дома оно становилось только хуже. В конце концов, полагал я, на людях уместно вести себя сдержанней.

Почему мне ни разу не приходило в голову, что его манерность в первую очередь была ничем иным, как защитным механизмом? Чем неуютнее он себя чувствовал, тем больше прятался за нею, как за доспехами. Эксцентричные жесты и поведение – все это было нужно лишь для того, чтобы увеличить дистанцию между ним и тем, что ему угрожало. Вот почему дома он становился другим. Потому что там ему было комфортно. Но в ситуациях, когда он нуждался в защите, его манерность возрастала во сто крат. Как сейчас, с Фрэнком. Как раньше, во время ужина с моим отцом или после похода в театр, когда я своим осуждением сделал все еще хуже.

Подошел Фрэнк. Коул забрал у него прайс-лист и начал его просматривать. Когда я заглянул ему за плечо, то при виде нулей мне пришлось придержать челюсть.

– Лапа, один вопрос, – сказал Коул Фрэнку, закончив изучать цены. – Скажи, ты работаешь за проценты?

Фрэнк помялся немного, но все же ответил:

– У нас фиксированный оклад, но да, за каждую продажу я получаю бонус.

– А кто-нибудь еще сегодня работает?

Щеки Фрэнка начали краснеть, и вид у него впервые стал немного встревоженный. До сих пор ему, видимо, не приходило в голову, что его отношение к нам может обернуться против него самого.

– Еще здесь есть Элисон.

– Не приведешь ее ко мне?

– Боюсь, в данный момент она занята, – сказал Фрэнк, но было видно, что он врет.

И тут Коул выкинул нечто совершенно для меня неожиданное.

– Элисон? – пронзительно заорал он. – Сахарная, ты там?

– Сэр! – рявкнул Фрэнк. – Прошу вас, потише. Вы в галерее!

– Лапа, я в курсе. Но ты же отказался привести ее, когда тебя попросили вежливо.

Раздался суетливый стук каблуков, и из-за стены, спотыкаясь, выскочила девушка лет двадцати с растерянным и красным, как мак, лицом.

– Да?

Одарив ее лучшей своей улыбкой, Коул протянул ей ладонь.

– Элисон, дорогая, страшно рад с тобой познакомиться. – Пожав девушке руку, он взял ее под локоть и повел туда, где висела подводная фотография. – Я бы хотел приобрести вон то фото.

Элисон оглянулась на Фрэнка с таким видом, словно побаивалась его. Работать с ним в паре было, очевидно, не очень-то весело.

– Разве Фрэнк не помог вам?

– Увы, дорогая, – с напускным трагизмом посетовал Коул. Они завернули за угол, и оттуда донеслось: – От Фрэнка не было абсолютно никакого прока!

Фрэнк побагровел. На его виске задергалась жилка. А мне, пока я шел за Коулом с Элисон, пришлось закусить изнутри щеку, чтобы не расхохотаться. Вот так Коул купил для своей спальни в Хэмптонс картину, которая была ему совсем не нужна. Он договорился о доставке, сказав, что Маргарет знает, куда ее повесить.

– Поверить не могу, что ты проделал все это лишь затем, чтобы досадить бедолаге Фрэнку, – сказал я, когда мы вышли из галереи, и он рассмеялся.

– Солнце, какой смысл иметь деньги, если не давать себе развлекаться с их помощью?

Медленным шагом мы добрели до отеля. Близился вечер, и потому мы вышли поужинать, а потом переоделись и направились в театр. Мюзикл назывался La Cage aux Folles. (театральная адаптация «Клетки для чудаков», сатирического романа Жана Пуаре о паре гомосексуалистов – прим. пер.)

– Я долго думал, что выбрать, – подмигнул мне Коул, – и это шоу показалось мне необычайно уместным. – Я не видел его, хотя знал сюжет, и даже не мог выговорить название, что для Коула с его беглым французским было идеальным поводом лишний раз надо мной посмеяться. Я, впрочем, не возражал.

После театра мы вернулись в номер. Он сразу растянулся на животе на кровати и, пока я снимал костюм, изучал гостиничное меню.

– Это будет жуть какое клише – заказать клубнику с шампанским, – да? – спросил он.

Я забрался на него сверху, чтобы поцеловать бабочку у него на шее.

– Отличная идея, по-моему.

И мы пили шампанское, и кормили друг друга клубникой, и, лаская друг друга, медленно раздевались. Когда вся наша одежда оказалась на полу, я уложил его в постель и поцеловал в шею. Этим утром он вопреки своему обыкновению не побрился. Чтобы у него появилась заметная щетина, требовалось, наверное, не меньше нескольких дней, сейчас же по контуру его челюсти лежала только еле заметная тень цвета корицы.

– С днем рождения, – произнес я.

– Спасибо, что поехал со мной, – сказал он тихо.

– Спасибо, что пригласил.

– Ненавижу проводить день рождения в одиночестве.

– Понимаю, – сказал я.

Одной рукой он обнимал мою талию, а второй задумчиво перебирал волосы у меня на груди. Внезапно, глядя на него, я поймал себя на мысли о том, что он самый красивый мужчина из всех, что я видел. У его светло-карих глаз был оттенок корицы, похожий на цвет волос. Но и оттенок зелени тоже. Тонкие черты его лица, контрастируя с легкой тенью небритости, каким-то образом казались еще прекраснее. И еще были эти губы… которые всегда притягивали мой взгляд.

Как получилось, что я так сильно в него влюбился? И, что самое главное, в какой момент это произошло? Потому что и дальше отрицать, что я люблю его – люблю до беспамятства, – было невозможно. И как только я наконец признался в этом самому себе, меня заполонили чувства. Я забыл, что значит любить. Как это пугающе, волнующе, пьяняще – все разом. Ничего подобного я не испытывал со времен…

Со времен Зака.

Инстинктивно я запретил себе додумывать эту мысль до конца. Не потому, что мне было больно вспоминать его, нет. Просто я не хотел пятнать то, что чувствовал сейчас, в настоящем, к Коулу, воспоминаниями о прошлом. Мы с Заком были молоды. Безрассудны. В чем-то даже жестоки. Но сейчас… То, что я испытывал сейчас, было новым. Чистым и хрупким. Сокровенным.

Как второй шанс.

И я точно знал, что ни за что не упущу этот шанс. Мне захотелось прямо сейчас признаться Коулу в своих чувствах. Мне захотелось, чтобы он узнал, как сильно я люблю его, и что отныне ему больше никогда не придется проводить день рождения в одиночестве.

– Коул… – Я не успел закончить. Он прижал свои мягкие пальцы к моим губам, и в глубине его широко распахнутых глаз промелькнул страх.

– Ш-ш… – произнес он. – Не надо, Джонни. Не говори.

– Но…

Он покачал головой. А потом поцеловал меня и прижал, крепко обнимая, к себе. Его губы были мягкими и теплыми, а рот – сладким после клубники. Он обхватил мои бедра ногами и в этот момент стал для меня целым миром. Я хотел излить в него, все что я чувствовал.

Мы не спешили. Утренняя торопливость ушла, сменившись нежностью. Я целовал его, чувствовуя под собой его стройное тело, его мягкую кожу, стараясь дотянуться губами и руками куда только мог. Он тоже ласкал меня, невесомо и нежно, но когда я вошел в него, его пальцы больно впились в мои плечи.

А потом все исчезло. Остались только мы в объятьях друг друга, наше смешавшееся дыхание, нарастающее наслаждение наших слившихся воедино тел и превыше всего – осознание того, что я люблю его больше, чем мне когда-либо представлялось возможным.

Потом он не сказал мне ни слова. Он позволил обнимать себя дольше обычного, но когда я уже засыпал, сделал попытку перебраться на свою половину.

– Пожалуйста, – сонно пробормотал я, сжимая его покрепче, чтобы он не сбежал. – Не уходи. Останься со мной. – Он мешкал – всего секунду – но потом вздохнул, и не от раздражения или расстройства. То был вздох удовлетворения. Он снова расслабился в моих руках, а я прижался к его спине. И вторую ночь подряд заснул, окруженный ароматом клубники.