Языки пламени доставали почти до самого неба. Плотный дым, что навис над Днепром, так и не давший заблестеть вечерним звездам, едва не закрыл насовсем коричневую луну. Цепочка из воинов продолжала сдерживать натиск простолюдинов, которые, кажется, готовы были броситься в огонь вслед за деревянными истуканами, а те пожирались пламенем под несмолкаемые стоны и вопли. Лишь только огромный почерневший Перун все еще стоял в середине самого большого костровища, не желая рассыпаться на угли, олицетворяя своей крепкостью противостояние новому Богу. Звяга иным умом, нежели все, понимавший резные изделия, только продолжал удивляться, чем же пропитывали эту деревянную глыбу, раз ее так долго не берет огонь. Он не верил в чудотворную силу истуканов, а также в скуфети, поскольку сам изготавливал такие же. Но сейчас ему до боли жалко было труда неизвестных мастеров. Понятное дело, умельцу всякий раз приходится расставаться с тем, что он создал – либо за деньги, либо подчиняясь приказу. Но ведь греет же душу мастера осознание того, что изделие, хоть и за тысячу верст отсюда, но живет. Стоит на почетном месте, радует чей-то глаз, а то и укрепляет людскую веру. Но сейчас, в эту черную ночь старая вера сгорала в беспощадном огне, а для Звяги – сгорала кропотливая талантливая работа. Тут и бессонные недели, тут и слезы, и удача, на которую молятся мастеровые люди… А все – в пепел.

Тяжелый вздох пронесся над толпой, когда к костру подскакал княжеский сотник и вывалил из мешка несколько скуфетей.

– Вот, смотрите! – закричал он, поднимая над головой одну из них. – Не только скуфети знатных людей сжигаю, но и свою! – С этими словами он швырнул рамочку в пламя.

Синими, зелеными, потом фиолетовыми лентами занялась рамочка. Толпа охнула от такого дива и еще больше поверила в волшебство, которым была наделена скуфеть. Лишь только Звяга ничему не удивлялся, а спокойно кивал – горела краска. Да в последний раз любовался деревянными орнаментами, которым вот-вот предстояло исчезнуть в разыгравшемся огне. Сотник стал забрасывать в костер остальные скуфети, однако увидели люди, что руки у него дрожат, а на глазах выступили слезы.

– Ну вот и все. – Сотник рукавом вытер лицо и опять повернулся к толпе. – А теперь безо всяких скуфетей разбирайте и запоминайте, что я сейчас буду говорить. Завтра начнется новая жизнь!

– Это что за новая жизнь?! – послышалось из толпы. – В Днепре, что ли, топить будете?

Толпа разразилась злым хохотом.

– Не топить, а купать! – как можно суровее произнес сотник.

Говорил-то сурово, но проскальзывала неуверенность в его голосе. Еще бы – при пустых-то руках! Когда человек сам не очень-то верит, никаким криком дела не выправишь.

– Так князь велел! – продолжал сотник. – Новая вера приходит!

– Приходит? На своих двоих приходит или ее на телеге привезут? – опять послышалось из толпы.

– Это кто там такой языкастый? – Сотник вглядывался поверх воинских шлемов, пытаясь отыскать насмешника. Но глаза его, ослепленные костром, различали только силуэты на фоне чернеющей водной глади.

– Вот тебе раз! Всю жизнь купались, а теперь оказывается, что это – новая вера. Или, может быть, по-особому купаться заставишь? Задом, что ли, в воду заходить?

– Да нет, братцы! Теперь уж точно в мешках купать будут!

– Пусть сотник с себя начинает! А мы посмотрим, любо это или нет!

Насмешников было уже несколько. Толпа вновь разразилась хохотом. Воины зашевелились, догадываясь, что особо ретивых придется отыскивать и унимать. Однако хохот вдруг перешел в крик. И все из оцепления как один повернулись к костровищу. Со страшным треском один бок Перуна отвалился, упал и рассыпался в угли. Глаза у истукана закипели, запузырились и потекли черной струей, словно кровь. И тут, прорвав воинское оцепление, люди бросились спасать то, что осталось. Словно до этого не верили, что огонь может одолеть деревянную статую…

«Что ж это делается! Что ж это делается!» – Звяга сидел в избе и дрожал от страха, глядя в ночное небо через единственное маленькое окошко. Ему чудом удалось выбраться из кровавой свалки, которая началась после того, как сотник отдал решительную команду воинам. Ошарашенный ударом сзади, он только помнил сверкающие, как молнии, мечи, свист плеток да отчаянные крики порубленных и избитых. «Что же это за новая вера за такая! И насколько жесток, должно быть, этот Езус!» Звяга попробовал представить себе нового Бога. Получилось так: в железных доспехах с бронзовой личиной, с мечом и палицей, что висит на крюке у дорогого седла. Конь под Езусом черный, с таким же испепеляющим взглядом, как и у его хозяина. И вот этот Езус скачет по полю, а навстречу ему – Витязь в богатом убранстве и с благородным лицом…

– Ты кто такой? – спрашивает Езус. – И как ты смеешь скакать по моему полю?!

– А ты кто? – не уступает Витязь.

– Здесь вопросы задаю я! – кричит разгневанный Езус.

Пока Витязь вытаскивает меч из ножен, удалой Езус уже успевает метнуть аркан и, дернув жилистой рукой, стаскивает Витязя с коня. А потом тащит за собой, чтобы утопить в темных днепровских водах. На этом месте Звяга вздрогнул. Кто-то стучал в дверь.

– Отворяй! – скомандывал вроде знакомый голос.

Звяга поплелся к двери и отворил.

Перед ним стоял княжеский тиун Тороп. А на богатом, расшитом поясе его, как и в прошлый раз болталась знакомая рамочка. Та самая, которую он изготавливал для княжеского любимца два года назад.

– Ты один? – Жестом отстранив Звягу от двери, Тороп быстро оглядел избу-плотницкую.

– Один, – поклонился Звяга. – Заходи.

– Я тоже один.

Тороп прошел по избе, словно проверяя, нет ли в почерневших стенах потайного входа и не прячется ли кто за грудой досок, которая появилась в дальнем углу. Как будто успокоившись, он присел за единственный стол и достал из-за пояса маленький мешочек. Расшнуровал его, и выложил на стол несколько золотых монет.

– Это тебе за великокняжескую скуфеть, – произнес он с едва заметной усмешкой в голосе и пододвинул монеты Звяге. – В прошлый раз я с тобой не расплатился, а теперь вот отдаю долги.

Звяга хотел было возразить, сказать, что расплатился, и при этом показать темную полосу на щеке, которая еще оставалась от плетки, но в последний момент сдержался и, стыдливо собрав монеты со стола, положил в карманы своего балахона.

– Ну как тебе новая вера, мастер?

Звяга опять встретил знакомый змеиный взгляд.

«Да что ж они все со мной о вере заговорить хотят? – тяжело вздохнув, подумал про себя. – Да не верю я ни во что и ни в кого. Ни в тебя, Тороп, ни в князя, ни в Езуса… В себя только верю да еще в таких же горемык-умельцев, которые с соснами научились разговаривать, с птицами да с людьми, в отличие от вас, душегубы!»

– Не знаю я этой новой веры, – осторожно вслух произнес мастер. – Как я могу верить, пока не узнаю?

– А я знаю! Знаю! – вдруг ни с того, ни с сего завелся Тороп. – Не было и нет никакого Езуса! Его князь Владимир придумал, а сам говорит, что из Царьграда веру привез. Придумал он все это, чтобы скуфети у всех отобрать, сжечь и только одну себе оставить. Ту, которую, к слову, ты ему резал. Чтобы он один человеком оставался, а другие – как овцы в стаде! Захочет – зарежет. Захочет – шерсть сострижет. Но я ему свою скуфеть не отдам! Я в леса уйду. Соберу войско из тех, кто за старую веру пострадал. И тогда посмотрим, чего его вера на деле стоит. А то ведь вон как! Целый отряд по мою душу снарядил. Доносчикам голубей с записочками разослал. Насилу ушел… Правда, без коня остался… Но ничего, завтра разживусь конем. Главное, что моя скуфеть цела и при мне. А сегодня у тебя переночую. Лады?

Звяга кивнул. «Еще бы не лады! Разве ж такому откажешь?»

– Вот тебе еще один золотой, – продолжал Тороп. – На него купишь мяса, вина, рыбной тешки, простой холщовой одежды и снарядишь меня в дорогу. Но только попробуй хоть с кем-нибудь словом обмолвиться, что я у тебя хоронюсь. Разумеешь?

– Как тут не разуметь…

– Тихо! Кто это?

Оба прильнули к единственному окошку. В слабом лунном свете различили одинокую фигуру, что брела прочь от скопившихся деревенских домов. Идя по тропинке, которая вела в высокие травы, что разрослись напротив Звягиного окошка, человек остановился, развернулся, поклонился и пошел к травам, чтобы затем спуститься в овраг, огибающий село и уводящий прочь от села.

– Пойду, выйду, остановлю его, – прошептал Звяга. – Предчувствую недоброе.

– Я тебе выйду, – прошептал Тороп, словно клещами ухватив Звягу за руку. – Пусть идет своей дорогой. Только попробуй рот открыть… Убью!

Как только высокие травы скрыли одинокого путника, сразу же звезды будто сдвинулись и стали укрупняться в размерах, послышался звериный рык, а затем сдавленный человеческий крик…

Сидящие у окошка переглянулись. Звягина рука, которую все еще не выпускал Тороп, онемела, а лицо его побелело. Побледнел и Тороп, услышав дикий неестественный вой, пролетевший по степи. Затем вой перешел в музыкальные звуки. Луна размножилась, превратившись в десяток лун. Из той самой страшной травы, что разрослась напротив Звягиного окошка, как и в прошлый раз, вышел седоусый мужичок с вращающимся блином, а потом его сменил толстогубый жид, окруженный маленькими детьми. И музыка, музыка, музыка…

– Что это? – Тороп сидел все так же, бледный как снег и смотрел то на меняющиеся картины за окном, то на Звягу.

– Это видение. – На этот раз Звяга не упал в обморок. «То, что в первый раз оказалось не смертоносным, не убьет, наверное, и во второй раз».

– Это видение, – шепотом повторил Звяга. – В нашем селении один старичок волхвует. Он рассказывал, что если духам жертву принести, то они покажут будущее. Не знаю, так оно или не так… И что означает вся эта круговерть… не знаю. Жаль только бедолагу, которого сожрали в этих страшных травах. Пробовал выкосить давеча, да коса не берет. И еще голоса слышал из трав, когда косить начал было. Страшно…

– Вот ведь какое непотребство с новой верой привалило, – скрипнул зубами Тороп. – Раньше я о таком и не ведал… Себе бы не поверил, если б ты со мной не сидел. Что он поет?

Тороп едва заметным движением плеча указал на дивно размалеванного огромного мужика в перьях с черной грушей в руке, который в этот момент кривлялся за окном.

– Мама шика дам… – Звяга тихонько повторил слова поющего и пожал плечами. – А что означает, не знаю…

В это время вдалеке послышался конский топот. Топот быстро приближался. Вся бесовщина за окном разом исчезла. Множество лун соединились в одну, а звезды вернулись на прежнее место. Тороп погасил лучину и сделал знак Звяге, чтобы тот отпрянул от окошка. Однако слышно было, как с десяток коней остановились и уже топтались возле самого окна. Всадники спешились.

– Отворяй! – раздался бесцеремонный стук в дверь.

Звяга жалобным вопросительным взглядом посмотрел на Торопа. Тот кивнул, а сам отошел в дальний угол комнаты. Звяга зажег лучину и не спеша пошел открывать дверь.

– Отворяй!

Не успел мастер снять крюк, как дверь вылетела из проема, и ушибленный падающей дверью Звяга повалился на пол, еще раз больно ударившись головой. Тут же в избе стало светло как днем – зажглись факелы. В прихожей столпились дружинники, устремив ожесточенные взгляды в дальний угол, где стоял Тороп.

– Вот ты где! – проревел старший из дружинников, узнав бывшего княжеского тиуна. И тут же вытащил из ножен огромный меч. – Сам пойдешь? Или силой тебя повести? А то ведь смотри, князь сказал, что ему и головы твоей достаточно будет.

Однако, к удивлению Звяги, Тороп ничуточки не испугался. Его немигающие змеиные глаза смотрели так уверенно и нагло, что как будто не один он находился в углу старой избенки, а целая сотня стояла за ним, готовая защитить, бесстрашно бросившись на врага. Медленно, не отводя взгляда от старшего из дружинников, Тороп снял с пояса рамочку и, криво улыбаясь, поднес к своему лицу.

– Бросай меч, – спокойно произнес Тороп, глядя через рамочку. – Ты что, приказа не понял, дубина? Бросай меч.

Воин выронил меч, который громко лязгнул на полу. Остальные дружинники двинулись было вперед, схватившись за рукояти мечей, но тут же прозвучала команда Торопа, который продолжал спокойно смотреть через рамочку.

– Назад.

Воины убрали руки с рукоятей и послушно попятились назад, пока не уперлись спинами в бревенчатую стену.

– А ты иди сюда, – спокойно приказал старшему Тороп. – Не бойся. Я же сказал тебе, иди сюда. Вот и подходи…

Послушно, как хомячок, оказавшийся перед аспидом, огромный воин неловкой поступью подошел к Торопу. Далее Тороп без единого слова достал из-за пояса нож и спокойно, как распарывают брюхо у рыбы, перерезал, а скорее, даже перепилил горло стоявшему перед ним. Огромный дружинник при этом даже не шелохнулся, а только выпученными глазами смотрел на своего убийцу, глядящего через рамочку. Не двигались и другие, стоящие у противоположной стены. Покорно позволив себя зарезать, воин медленно упал и захлебнулся в собственной крови. Темная лужа растеклась, едва не залив весь пол.

– А теперь и вы. – Все так же глядя через рамочку, Тороп обратился к оцепеневшим от страха дружинникам. – Выходите во двор, приготовьте коня и сейчас поедете за мной. Будете слушаться – все у вас будет. А кто воспротивится, пусть пеняет на себя.

Дружинники послушно и тихо один за другим выходили во двор и усаживались на коней. В избе пока оставался лишь один Тороп.

– Слушай, ты вот что, – Тороп задумчиво посмотрел на Звягу. – Верни-ка мне тот золотой, что я дал тебе сверху на говядину, холщовую одежду и вино. Я сам все это куплю.