– Все! Больше не могу, Виктор Степанович! Не могу!

– А ты крепись!

– А-а! Все! Больно!

– Слабак! Не подобает бронзовому призеру… Ладно, убирай руку. Следующий! Ты? Ну, давай, Алексей, Покажи свою закалку Павки Корчагина! Не дрейфуй!

Гусин оттолкнул ненавистного Буревича, поплевал на ладонь и зафиксировал ее над разноцветными язычками пламени потрескивающего ночного костра.

– Ты зря на ладонь плевал, – со знанием дела пожурил его премьер-министр. – Наслюнявленная кожа нагревается быстрее, чем сухая. Слюни быстро закипают, и от этого становится невтерпеж. Умный охотник, показывая свою выдержку, никогда не будет слюнявить ладонь. Я в молодости поначалу тоже слюнявил, но потом с годами понял и перестал слюнявить… Ага! Задергался! Что я говорил? Не слюнявь ладонь, слушай премьер-министра… Не-ет, ты ниже, ниже опусти… Ах-ха-ха! Не выдержал! Эх, Алексей, Алексей… Кто следующий? Не вижу следующего… Тогда я сам выберу следующего… Давай ты, Юра… Что значит «не буду»? Что значит «болен»? Плыть отказался, водку обижаешь… Обижаешь, обижаешь! Вон в стакане полная, как девственница, осталась. Я запомнил твой стакан… А теперь подержать ладонь над костром тушуешься, даже когда тебя об этом премьер-министр просит. Тут одно из двух, Юра… Либо боишься, либо хитришь, либо наоборот… Да что вы расползлись, как раки из открытого дипломата? Сядьте поближе к костру! Боитесь, что Белолыцин заставит вас по углям ходить? Не бойтесь, не заставит. Это индийские йоги любят босиком по углям, потому что у них с обувкой проблема, А Белолыцин вам историю расскажет… Вот, слушайте… Было мне тогда пятнадцать лет. Каждый нормальный взрослый человек рано или поздно проходит этот возраст. Я тогда, прежде чем голос петухом ломать, отцу помогал и все такое, что оставалось с послевоенных лет. Еще тогда, в музее Орского краеведа очень хорошо помню, как гитлеровцы втайне от покрова ночи сбросили с самолета улей. Но перепутали и попали в наши края. Тяжело, помню, было. За водой в одном валенке на двоих… На реке песок. В домах окна на случай воздушной тревоги… А на деревьях обглоданные воробьи… Но мы и тогда совсем другими были. А сосед мой и вовсе пчеловодом. И вот как-то раз открывает он тот самый улей… Думает, укусы от пчел… А в улье том патроны и секретная химическая папка. «Аненербе», помните? Ее еще в фильме показывали, но ни разу не нашли. И вот, представьте, в пустой телеге я, сосед и агроном с нашего завода. Едем… Пурга… Волки на обочине… Шлагбаум через каждые десять метров с охранником поперек. А ничего не поделаешь, время… не тетка. Теперь считайте. Агроному тогда было семьдесят пять. Прошло сорок пять. Итого агроному сто двадцать лет, а он как живчик, представьте, четвертую жену обещал похоронить. Теперь давайте посчитаем соседа. Соседу было тридцать один. Прибавь пятьдесят пять… Что-то много прибавил… Так. Отними десять. Итого семьдесят шесть. Теперь нормально. Вот и он прожил бы в два раза дольше, если бы не скончался от печени. Какой из всего этого можно было сделать вывод? Эликсир жизни есть! Есть! Немцы его хорошо знали, но для этого им нужны были наши речные черепахи. Это хорошо было видно из документов. Но они так и не сумели завоевать. Улавливаете, к чему история? Хочу выпить тост за эликсир жизни. Как вы догадались, это вытяжка из речной черепахи и пчелиный прополис. Только что это за черепаха? Какими должны быть пчелы? Гречишные? Липовые? Или, может, башкирские? Загадка.

Участники вечерней посиделки у костра молчали, сжимая в руках стаканы. Белолыцин сделал паузу, во время которой каждый гадал, закончился тост или будет продолжение…

– Но агроном-то знает состав эликсира, раз до сих пор живет? – не выдержал Александр Апоков.

– А ты не перебивай, – осадил его Белолыцин. – Агронома тоже не нашли. Только паспорт. Паспорт лежит у нас в особом отделе. Вот и получается мозаика: паспорт стареет, а агроному хоть бы хны. Ну, давайте выпьем за эликсир жизни! И за химиков, чтоб побыстрее, пока время терпит…

На этот раз заставлять никого не пришлось. Все выпили до дна. Даже Эзополь.

– А ну-ка, Миша, – премьер-министр обратился к Леснеру. – Подержи руку над костром! Надо же как-то красиво закончить с долгожительством. Закались!

– Легко! – улыбнулся Леснер.

Оказалось, не так легко. При первой же попытке накрыть пламя ладонью стало горячо и очень больно. Михаил вскрикнул и тут же проснулся. Толстая сигара, зажатая в пальцах, дотлела до основания и нестерпимо жгла.

Михаил затушил сигару, поднялся с кресла и, полный раздумий, несколько раз прошелся по комнате. Рассказ премьер-министра про эликсир жизни, который он услышал несколько лет назад, до сих пор не выходил у него из головы. В тот памятный вечер у ночного костра он не придал большого значения поведанной истории. Во-первых, потому что не очень-то поверил, а во-вторых, потому что в те годы ощущал себя молодым. Но когда дело придвинулось ближе к первой критической, сорокалетней отметке и все чаще давали о себе знать болячки от постоянного напряжения и неправильного образа жизни, возникали беспокойные сновидения, и почти всегда с участием Белолыцина. Эликсир жизни… «Вытяжка из речной черепахи и пчелиный прополис»… Так ли это? Полсотни человек из компании, освобожденные Леснером от своих основных обязанностей, перешерстили всех известных химиков, биологов, а также самодеятельных знахарей, рекламирующих себя в «Московском комсомольце» и других популярных изданиях, но эликсира так и не нашли. В специально арендованной лаборатории продолжались дорогостоящие эксперименты с вытяжками из черепашьих органов и пчелиным прополисом. К молчаливому неудовольствию компаньонов, была потрачена значительная часть бюджета дочерних предприятий, но положительных результатов не было. Несколько человек из менеджеров-добровольцев, испытавших на себе пробные миксты, серьезно отравились и лежали в больницах, боясь подать в суд…

А что сам Белолыцин? Добыл ли он эликсир? Леснер подозревал, что да. После того как серьезно поднялся по иерархической лестнице, получил возможность довольно часто встречаться с Виктором Степановичем. Но на все намеки или прямые вопросы, касающиеся этой темы, премьер неизменно отвечал загадками. Открытая попытка соблазнить деньгами или активами недвижимости также ни к чему не привела. «Бессмертие не покупается», – вот такая прозвучала уклончивая фраза. И непонятно еще, какое бессмертие он имел в виду. Бессмертие реальное, биологическое? Или бессмертие в сердцах потомков? Если второе, то не смешите. Это мы и сами, если надо, устроим. Достаточно владеть эфиром, и вовсе не обязательно бросаться с гранатами под танк или накрывать грудью вражескую амбразуру. Так что же делать? Установить за премьером тотальную слежку? Заметят. Изучить психологический портрет и найти слабые места? Белолыцина невозможно изучить. Оставалось ждать случая или перемен в верхнем эшелоне власти, когда он, Леснер, взлетит выше, а Белолыцин в политическом смысле упадет. Вот тогда и можно будет надавить… И вот случилось! Дефолт 1998-го года! Белолыцина сместили, а Леснер получил пост министра. Пора! Но не тут-то было. Леснеру, уже подготовившему зиндан для специальных процедур, ясно дали понять, что Виктор Степанович по-прежнему остается в любимчиках у президента и через некоторое время займет положение, достойное своего имени.

Еще несколько шагов по комнате… Михаил Юрьевич подошел к зеркалу и тяжело вздохнул… Обвисающие щеки, дающие небольшое сходство с бульдогом. Темные мешки под глазами. Складки на шее. «А Белолыцин, хотя и на двадцать лет старше, выглядит огурчиком в сравнении со мной!» Нужен, нужен эликсир молодости! Ой как нужен! Полцарства за эликсир! Все рекламное время на каналах за эликсир! Нет, не все… Половину рекламного времени за эликсир… «Почему я много думаю об этом? Наверное, такое случается со всеми, кто научился зарабатывать, но при этом ему перевалило за сорок. Вот и мне сейчас за сорок… Для министра я молодой, но с точки зрения средней продолжительности жизни человека пора бы задуматься о вечном. Прожить бы еще лет семьдесят… ведь несправедливо… Денег у меня хватит на пятьдесят жизней, а то и больше, но природа отвела только одну. Вообще в этом мире все как-то несправедливо устроено. Всем отведено примерно по одинаковому отрезку. А надо бы так, чтоб продолжительность жизни у каждого человека была прямо пропорциональна его накоплениям. Не умеешь зарабатывать – подыхай. Умеешь – живи столько, на сколько хватит денег. Куда же ты смотришь, Господи!? Христос ожил и вознесся… А что Он такого сделал? Толпу пятью хлебами накормил… Хлебами… Я вон полторы тысячи рабочих мест организовал, и все жрут не хлеб, а кое-что получше. Неужели я не заслужил того, чтобы воскреснуть после смерти или непрерывно прожить лет так… двести. Кстати, насчет Христа… Я вроде бы как рок-оперу заказал. А на хрена? Да… Кажется, Апоков убедил, что под Новый год такая рок-опера необходима. А почему необходима? Уже забыл… Денег отмыть хочет на производстве – это понятно. Но зачем же посредством рок-оперы? У нас же ни одна собака ни писать не умеет, ни музыку сочинять. Опять мутит воду этот Апоков…»

В непростых раздумьях Леснер вышел на балкон. Перед его взором открылась панорама живописного озера Селигер. Внизу, среди резных домиков арендованного культурно-оздоровительного комплекса передвигались человеческие фигурки. По большей части это были сотрудники компании «Видео Унтерменшн», но, кроме них, заселились персоны из других организаций, приглашенные на трехдневный корпоратив. Апартаменты Леснера располагались довольно высоко, на четвертом этаже, но узнать можно было каждого из тех, кто более или менее примелькался в организации. Вон идет Кирилл Лехат. Этого походка выдавала за километр. Бодрая, оптимистичная походка, образцово-показательная не только для молодых сотрудников, но и для опытных редакторш. Лехат прекрасно знал об этом и, кроме дефилирования по коридорам и кабинетам, не делал ничего. На невежливые вопросы типа: «зачем он так много ходит», строго отвечал, что не любит просиживать штаны, а привык двигаться вперед. Помимо «Видео Унтерменшн», он числился в штатах еще нескольких компаний, базировавшихся в Останкино, кроме того, зарегистрировал две своих. Природная моторность и выносливость Лехата позволяли ему три-четыре раза в день появляться во всех необходимых местах. Тем самым у сотрудников создавалось впечатление о его постоянном присутствии. О нем много говорили, всегда интересовались его мнением. С этими наработками Лехат продвинулся к следующему этапу медийного затусовывания, когда без него не начинались важные заседания. Замаячил на горизонте самый важный этап, этап резкого исчезновения и отключения мобильного телефона. Но тут Лехата подвели эмоции. Он взялся продюсировать. Сам. Пренебрегая возможностью подставить кого-нибудь другого. Организовал телешоу с участием своей жены в качестве ведущей, и, естественно, провалился. Таким образом, несколько лет, равно как и несколько тысяч витков хождения, намотанных на карьерное веретено, вылетели в трубу. А теперь приходилось почти все

нарабатывать заново. Леснер с любопытством наблюдал с балкона, как Лехат то появляется, то исчезает, осваивая толерантное хождение по открытой местности. «Молодец, Кирюша, за две минуты попался мне на глаза четыре раза. А если перестанешь бабу слушать, то, может, и получится из тебя что-нибудь…» Следующие двое, на кого обратил внимание Леснер, были продюсер Атанесянц и режиссер Гулмасянц. Почему двое? Да потому что действовали они и перемещались в пространстве в неразрывной связке. Идеально дополняя друг друга, как ведущий и ведомый образцового военно-воздушного истребительного полка. Гулмасянц был из тех, кого на зоне попросту называли бы вором-крысятником, однако в вежливой телевизионной среде таким дают определение «своеобразный». Опытный, убеленный сединами Атанесянц по жизни его прикрывал. Организовав компанию «Медиа-паркер», они даже и не планировали ни съемок, ни работы над сценариями. Объектом их интереса была только та наличность, которая хранилась в сумках, портфелях и карманах посетителей офиса, а также собственного младшего персонала. За длинным столом переговоров представительный Атанесянц увлекал заказчика монологом о возможностях своей компании, в то время как Гулмасянц, в совершенстве овладевший ремеслом щипача, исследовал портфель гостя. Проверялись также сумки нанимавшихся на работу – тех, что велись на объявления, расклеенные в ГИТИСе, ВГИКе и Суриковском училище: «Продюсерская компания «Медиа-паркер» принимает на работу режиссеров, сценаристов, операторов и художников. Стаж работы по специальности не обязателен. Нам нужны все!»

«Ладно, пусть потусуются… Такие только на пользу нашим отдыхающим, – подумал Леснер, после того как неразрывная парочка исчезла из поля зрения, завернув в дискотечное помещение. – А вот этого типа я не хочу…»

На этот раз речь шла о господине Барбуа, который, потягиваясь, вышел из домика под номером восемь. Игорь Иосифович Барбуа был известен как успешный фрилансер и мастер входить в доверие высоких фигур. Одно время Барбуа позиционировал себя как руководитель студии компьютерной анимации и загадочно поднялся, так и не создав ни одного мультфильма. Причину феномена Барбуа выяснили позже. Оказалось, что это своеобразная узаконенная разновидность киднеппинга. Игорь Иосифович знакомился с детьми богатых родителей, то есть с раздолбаями подросткового возраста, заводил с ними дружбу, затем заинтересовывал и обрабатывал клиента таким образом, чтобы просьба на инвестицию очередной задумки исходила как бы от самого подростка. Иной отец своего ребенка не скупился, радуясь, что родное чадо наконец-то займется делом, а не наркотой. А в это время Барбуа уже подыскивал следующий источник доходов. Говорят, что таким образом он развел обладателя режиссерского «Оскара», очаровав его внебрачного сына, который мечтал пойти по стопам отца. Но после этой операции у Барбуа появились проблемы со здоровьем. Он располнел, и, кроме того, прогрессировала базедова болезнь. Становясь все более похожим на Надежду Константиновну Крупскую, Барбуа распугивал предпринимателей, отчего пришлось носить темные очки. А такие очки, как известно, мешают их обладателю выглядеть искренним. Сейчас же Леснер расценил его приезд на Селигер как одну из последних попыток крупно заработать, и, по непроверенным разведданным, объектом атаки должна была стать дочь Леснера, Катенька… «Кто ж его пригласил? – раздумывал Михаил Юрьевич, пока Барбуа потягивался, стоя на крыльце. – Наверное, Эзополь. Как-то вместе они в шахматы играли… Что же, придется опустить Эзополя. Заодно покажем, кто в доме хозяин. Эх! Всё как всегда! Хочется праздника, а понаехала шелупонь! Где приглашенная Гвинет Пэлтроу? Где Брэд Питт? Где хотя бы режиссер Бекмамбетов?»

Засунув оба указательных пальца в рот, Леснер свистнул, да так, что разом вздрогнули и застыли все отдыхающие.

– Эй, Кирюша! – Леснер с балкона обратился к Кириллу Лехату, который попался на глаза в пятый раз. – Скажи Барбуа, да, вон тому самому, что стоит возле восьмого домика… Скажи ему, чтоб собирал манатки и проваливал из пансионата. Даю ему полчаса. Стой, куда побежал?! Это не все. Зайди в шестой домик, разбуди Апокова и передай, чтоб на всех парах мчался ко мне. Стой! Куда опять побежал? Учись слушать до конца. Забежишь в одиннадцатый домик к начальнику охраны. Скажешь, чтоб подогнали к моему крыльцу «Тимошу». Но пусть сначала позвонит на мой мобильный. Я мобильник куда-то запропастил, найти не могу. Теперь все. Беги!

Леснер вернулся к себе в спальную комнату и через полминуты услышал КВНовские позывные своего мобильного. Оказалось, телефон лежал под подушкой. «А все-таки молодец Лехат. Догадался, что трубка важнее всего, и начал обход с одиннадцатого домика…» Еще через минуту зашел Апоков с помятым утренним лицом.

– Вызывал, Михаил Юрьевич?

– Кто? Я?

– Да, ты…

– Нет.

* * *

Воздух наполняли смешанные запахи сосновой смолы, можжевельника и травы завезенного канадского газона. Клавесин, спрятанный за стрижеными кустами барбариса воспроизводил нежную, звенящую, незатейливую мелодию. Двое молодых аниматоров в такт, не нарушая ритма, подталкивали сиденья качелей, оплетенных искусственной виноградной лозой. На качелях сидели и разговаривали Александр Буревич и Юрий Эзополь. Несмотря на давнее знакомство еще с институтского порога, обращались друг к другу они исключительно на «вы» и по имени-отчеству, подавая пример уважительного отношения для рядом стоящих сотрудников.

– Люблю осень, – вздыхал Буревич. – Ощущаешь себя прямо как в детстве, в далеком счастливом детстве. Разве что не хватает бегающих, маленьких, щебечущих сверстников… Беспорядочно наваленных кленовых листочков, шуршащих под маленькими ботиночками… А вместо этих ребят-аниматоров, которые сейчас нам помогают погрузиться в воспоминания, были мама и папа. И вот так же спокойно, без рывков, без больших амплитуд они меня раскачивали. Клавесина, правда, тогда не было, но его заменял радиоприемник. Давно-давно, еще в советские времена, папе удалось купить импортный приемник с большим диапазоном. И он всегда мог выйти на частоту, где транслировалась хорошая музыка.

– А у моих родителей был клавесин, – улыбнулся Эзополь. – На улицу они его, правда, никогда не выносили, но в квартире давали поиграть.

– И получалось?

– Нет, Александр Витальевич, не очень. И фортепиано не поддавалось, и скрипка не пошла… А вот в шахматы играл с детства неплохо, и с удовольствием. Отца обыгрывал, деда обыгрывал, соседа обыгрывал, а уж сверстников – само собой…

– По вам это видно, Юрий Михайлович, умеете думать на несколько шагов вперед. Приятно беседовать с таким человеком.

– И с вами приятно беседовать, Александр Витальевич. И не только на лирико-музыкальные темы…

Буревич внимательно посмотрел на Эзополя. Затем повернулся, обращаясь к молодым аниматорам, которые подталкивали сиденья.

– Вы вот что, ребята… Большое спасибо за моральную, так сказать, поддержку. Но нам с Юрием Михайловичем хотелось бы остаться вдвоем. Так что идите погуляйте, а мы пока сами как-нибудь покачаемся.

Молодые люди ушли. Еще некоторое время Буревич с Эзополем раскачивались сами. Но на этот раз с одинаковой амплитудой не получалось. Поэтому качели пришлось остановить, чтобы спокойно продолжить начатый разговор. По молчаливому согласию обращались друг к другу опять же на «вы», подчеркивая серьезность обсуждаемой темы.

– Как вы думаете, Юрий Михайлович, эти аниматоры, которые сейчас ушли, гусинские люди или так, сами по себе? – поинтересовался Буревич.

– Здесь, на Селигере, на корпоративном отдыхе «Видео Унтерменшн», не может быть людей «самих по себе», – уверенно проговорил Эзополь. – Если не ваши и не мои люди, то значит, чьи-то. Тем более что эти парни сами вызвались нас покачать. Думаю, что с большой вероятностью это все-таки люди Алексея Гусина. Он сейчас всех спецов по анимации и компьютерной графике под себя прибирает… Не спрашивайте меня, как я получил эту информацию, но, представьте, целыми днями и ночами экспериментирует с орнаментами рамочек. Орет на своих спецов, психует… Каждый день кого-то выгоняет, потом ищет новых. Возможно, что эти двое были как раз из новеньких. Обратили внимание, Александр Витальевич, как ловко они нас раскачивали в такт, чтобы наши головы находились как раз на одном уровне и мы могли бы вести диалог? А качели – вещь убаюкивающая, оттого диалог мог бы получиться излишне откровенным для посторонних ушей. Это Гусину-то и надо…

– А вон с тем, что за клавесином сидит, что будем делать?

– Тот, что за клавесином сидит, точно мой.

– Умны вы, Юрий Михайлович.

– К сожалению, не очень. Вон, Полянскому дал себя «прокинуть» на двести баксов. Столько говна про Бориса и Глеба пришлось перечитать, а нигде ни намека про «верное слово» через рамку. Опоздали мы, опоздали мы с действиями.

– За двести баксов обидно, конечно, – согласился Буревич. – Только не очень-то, Юрий Михайлович, я верю в эти скуфети, про которые вы мне рассказывали. Кстати, до сих пор умалчиваете, откуда у вас такая информация…

– Не спрашивайте меня об этом, Александр Витальевич. Тем более, легко догадаться, что у любых стен могут быть уши. И у леснеровских стен, и у апоковских… Кроме того, такие люди, как Александр Завенович Апоков, после дневного перенапряжения имеют привычку бормотать о своих делах во сне.

– Ого, – улыбнулся Буревич. – Далеко проникла… современная техника… Так вот, даже если все это и правда, и скуфеть действительно утверждает власть над славянами, то зачем вам, Юрий Михайлович, эта власть? Вы же не такой, вы же не политизированный человек! Для вас главное… деньги. А мне и тем более никакая власть не нужна. Я ее… просто-напросто я ее боюсь. Стоит ли нам обоим прикладывать усилия для разработки этой темы?

– Вам не нужна власть, мне не нужна власть, – сдержанно-сердито проговорил Эзополь, – а вот Гусину нужна, Апокову нужна. Вы что, хотите, чтобы желанная скуфеть у кого-нибудь из этих двоих оказалась? Да они нас в порошок сотрут! Пожалуй, я все-таки выгоню клавесинщика… Эй, милый друг! – Он крикнул сидящему за барбарисовыми кустами. – Подойди сюда… Вот тебе триста баксов, и отправляйся куда-нибудь в бар. Мы с Александром Витальевичем сами поиграем.

Клавесинщик ушел. Установилась относительная тишина. Со стороны озера доносились весельные всплески и натужный хохот отдыхающих сотрудниц. По заасфальтированным тропинкам прыгали чирикающие воробьи. Обрывки разговора двух охранников, выводящих леснеровский «Харлей» из гаража… Буревич притих, готовясь услышать что-то очень важное.

– Поймите, Александр Витальевич. – Эзополь закатил глаза, как он обычно делал, выстраивая в систему собственные умозаключения. – Я и сам-то не очень верю в полную серьезность тех доводов, которые мне удалось подслушать… пардон… услышать… Имею в виду скуфети. Но жизнь и, как вы говорите, шахматная практика научили меня думать немножко вперед, а значит, организовывать своевременную профилактику. Допустим, что все это домыслы, бред и чушь… Но не лишним ли будет перестраховаться и попытаться ликвидировать угрозу, даже если она виртуальна? Полиция Израиля, например, оцепляет место и расстреливает брошенную дамскую сумочку, не зная, заложена в ней фугасная взрывчатка или нет. Так почему бы и нам с вами, Александр Витальевич, не поступить аналогичным образом? Представить, что владимировская скуфеть – реальная психологическая сила, и попробовать как-нибудь обезопасить себя, перехватив ее чертежи. А там уже решим, что со всем этим делать. На сегодняшний день мне известно, что Леснер этим вопросом не интересуется. Он считает, что его власть абсолютно незыблема, и теперь озадачен только поиском эликсира жизни. Что же касается скуфетей, то больше всего материалов по этому вопросу из Историко-архивного института увел Гусин. Но материалы его, по всей видимости, не обладают большой ценностью, иначе он бы так не психовал. Основные чертежи, судя по всему, у Апокова. Кстати, не спрашивали, зачем он с собой в пансионат такой огромный крест привез?

– Не спрашивал, но слышал, что для каких-то съемок… Тем более он собирался к Новому году готовить рок-оперу…

– Хм… Рок-опера… – опять задумался Эзополь. – Ладно, посмотрим… Так вот, у Апокова, когда он находится в ясной памяти, мы ничего не сможем выведать ни под каким соусом. Надавить тоже не сможем – слишком весомая фигура. Но существует одно «но»… В нашей компании работает некто господин Афанасьеу, который в свое время собственноручно по заданию Апокова уворовал чертежи главной скуфети. И, надо полагать, успел сделать копии. Во всяком случае, так поступил бы на его месте любой здравомыслящий человек. Я смотрел записи в амбарных книгах Полянского и сейчас понимаю, когда мог произойти актуализированный диалог Апокова и Афанасьеу, после чего могло последовать задание. Это, скорее всего, случилось два года назад во время корпоративной вечеринки, когда Афанасьеу исполнял кубанский перепляс.

– Да, я помню этот его танец, – скривился Гуревич. – Почувствовал, букашка, чем зацепить…

– Так вот, – продолжал Эзополь, – Афанасьеу – фигура в общем-то мелкая. Заступаться за него по большому счету никто не станет. Тот же Апоков, если дело запахнет жареным, от него открестится, не моргнув. Так что я предлагаю не откладывать дело в долгий ящик, а заняться этим субъектом прямо сегодня, прямо сейчас. Тем более что Афанасьеу вместе со всеми здесь, на Селигере.

– Очевидно, что вы правы, Юрий Михайлович, – кивнул Буревич. – Только я все время думаю… Отчего же вы постоянно информируете меня о своих планах? Вводите в курс нешуточных дел… Я счастлив, конечно, что у нас сохранились уважительные отношения друг к другу… Высокая степень доверия… Однако не пойму… Зачем я все-таки вам нужен? Если скуфеть окажется в ваших руках, то зачем же вам с кем-то делить победу? Победу, которой я, кстати, совсем не заслуживаю и на которую не претендую…

– Ну, не будьте чересчур скромным, Александр Витальевич, – улыбнулся Эзополь. – Желание победить заложено в натуре каждого. И в вашей тоже. Я же хотел бы видеть в вашем лице прежде всего крепкого союзника, с которым готов преломить аппетитный пряник дивидендов, если таковой, конечно, добудем.

– Что же от меня требуется? – напрягся Буревич.

– Допросить Афанасьеу.

Предложение как будто повисло в воздухе. А вокруг стало еще тише. Смех, доносившийся со стороны озера, прекратился. Чирикающих воробьев, прыгавших на асфальтовой дорожке, сменили медлительные голуби. Стали подлетать вороны. Музыка, только что заигравшая в ближайшем баре, неожиданно оборвалась.

– Но ведь он же… но ведь он же ничего не скажет, – прошептал Буревич. – Афанасьеу сделал ставку на Апокова и теперь очень ему предан.

– Скажет, – уверенно проговорил Эзополь. – Самое главное заключается в том, как допросить… Человек, испытывая страх или чрезмерную боль, теряет контроль над своей волей. Он готов признаться даже в том, чего никогда не совершал, а уж в том, что действительно происходило, и подавно. Важно подвести его к правильной ниточке воспоминаний, заставив подключить периферийное сознание в абсолютном бреду. И тогда он выложит всю правду с указанием мельчайших деталей из увиденного когда-то. При этом он может звать маму или папу, вспомнить про мусорную кучу возле родного дома или самокат, который когда-то сломал. Отсекая всю эту шелуху, то есть давая возможность ее все-таки воспроизвести, но при этом отсекая, важно не профукать информацию, которая понадобится нам. Я думаю, что если даже Афанасьеу и не копировал чертежей скуфети, то он наверняка на них поглядел, а значит, правильные изображения отложились где-то в его подкорке. Конечно же, допрашивая, мы заведомо должны знать о клиенте как можно больше, но и тут, представьте себе, я не поленился, уважаемый Александр Витальевич. За последние несколько дней я прочитал не только все это говно про Бориса с Глебом, но также изучил подноготную господина Афанасьеу и с удовольствием укажу вам на его слабые места. Он комплексует из-за своего роста, панически боится собак, любит жену… Кстати, жена его тоже здесь, на Селигере, и также может оказаться полезной при допросе. Впрочем, зачем это я все вслух перечисляю… Вот вам перечень его слабых мест…

Эзополь достал из внутреннего кармана свернутый листок и передал его Буревичу.

– Мои сотрудники, – продолжал Эзополь, – доставили в пансионат необходимый реквизит, который будет полностью в вашем, Александр Витальевич, распоряжении. Имеется кожаный ремень с механикой, сдавливающий височные кости, иглы, так сказать, для «подноготной правды», герметичный шлем, в котором невозможно дышать, и еще ряд инструментов, с которыми вы на месте ознакомитесь. Все на ваш выбор. Работать будете в подвале вон того домика, что под номером два. Я его полностью арендовал. Привезли также крупного шестилетнего лабрадора со сложным нравом, поскольку, как я уже сказал, Афанасьеу боится собак. Разумеется, очень прошу, чтобы на теле нашего информатора никаких следов после допроса не оставалось. Тем более, я слышал, завтра он будет задействован у Апокова на съемках. С учетом всего этого, кстати, и подбирали реквизит.

– Но лабрадор… зачем же тогда лабрадор? – удивился Буревич.

– А для запугивания. Ни в коем случае не стоит допускать, чтобы лабрадор его покусал. Пес будет находиться на привязи. И длина цепочки рассчитана таким образом, чтобы пес едва-едва, но все-таки не дотягивался до привязанного к стулу Афанасьеу. Мне доложили, что наш клиент неоднократно высказывался на тему собак: дескать, место любой собаки в будке и на цепи. Что ж, наша собака тоже будет находиться в условной будке и привязана на цепи. Только в этой же «будке» будет сидеть и сам господин Афанасьеу.

Оба засмеялись. Эзополь – легко и непринужденно, довольный своей остроумной фразой. Буревич – несколько натужно.

– Допрос надо будет проводить форсированно, поскольку у нас совсем мало времени, и ни в коем случае нельзя опаздывать на вечерний концерт, который состоится в местном Доме культуры, – добавил Эзополь. – Туда же после допроса доставьте и Афанасьеу. Приведите в нормальное состояние нашатырем, ведром холодной воды и доставьте. Все сотрудники «Видео Унтерменшн» обязательно должны присутствовать на вечернем концерте. Так велел Михаил Юрьевич Леснер.

Дрожащими руками Буревич достал сигарету. Закурил. Хотя в обычной жизни не курил почти никогда, а держал сигареты на всякий случай. Например, если спросит закурить Леснер.

– Но почему… почему надо допрашивать обязательно Афанасьеу, а, скажем, не Полянского? Профессор Полянский в свое время наверняка видел чертежи владимировской скуфети. И они также… отложились у него в подсознании.

– Полянский не наш. Он может «настучать» в органы, – уверенно парировал Эзополь. – А сотрудник «Видео Унтерменшн» никогда в органы не сообщит. Побоится… Тем более такой сотрудник как Афанасьеу. Очень толерантный казак… Да что вы так побледнели, Александр Витальевич? Как будто испугались… Вам же ведь не впервой… если мне не изменяет память, вы уже один раз кого-то допрашивали… кажется, какого-то композитора…

– Композитор Войтинский другое дело! – закашлялся Буревич. – Он был интеллигентным человеком. Там все вышло просто и без явного нарушения закона. Его привязали перед монитором и включали один за другим выпуски наших телепередач, а потом сериал. Он в конце концов не выдержал и сломался… подписал один нужный документ на отказ от музыкальных прав. Меня даже в комнате не было, где все это происходило…

– Сами говорите, – Эзополь многозначительно поднял палец, – Войтинский был интеллигентным человеком. А вот Афанасьеу отнюдь нет. Его никаким телесериалом не проймешь. Они ему, наоборот, нравятся. Он их с женой каждый вечер смотрит. Так что, думаю, и на этот раз мы не ошиблись с методикой… О! Вот и музыка в баре заиграла! Молодцы, включились. Сейчас и в других барах поддержат… Я специально попросил везде музыку поставить погромче на весь день. Подвал, конечно, подвалом, но мало ли какие будут крики? Кто вас знает? – Он весело подмигнул Буревичу и хлопнул по плечу. – Вот, все. Пора действовать, Александр Витальевич. Клиента скоро приведут.

Музыка действительно звучала громко. В других «точках» начали заводить кто Болгарина, кто Бабкину, кто Орбакайте. Говорить становилось все труднее. Впору было повышать голос.

– Но почему я?! – закричал Буревич, выбрасывая сигарету. – Почему, Юрий Михайлович, вы всю эту… нервную работу поручаете мне? Я же не такой! Я совсем не такой! Я не подхожу! Почему бы вам все это не проделать самому? Вы же… мудрый, хладнокровный, рассудительный! Вы отличный шахматист. Для вас процесс проведения допроса уподобится своеобразной шахматной партии. У вас лучше получится! Или пригласите еще кого-нибудь… Например, Катю Гендель… она не откажется…

Эзополь поднял руку, сделав знак диск-жокею, которому было видно сидящих на качелях через окно. После чего музыка заиграла потише.

– Выбирать не из кого, Александр Витальевич. В тонкости нашего с вами дела посвящены только двое: вы и я. На вопрос, кто из нас с вами эффективнее допросит, есть однозначный ответ – вы. Потому что вы – популярный ведущий. В некотором смысле – знаковая фигура.

Он встал, постоял минуту, закатив глаза, потом улыбнулся и, расхаживая перед собеседником, опять заговорил, возбужденный от собственных умозаключений.

– В свое время я очень много раздумывал о профессии телеведущего и о той волшебной магии, которую заключает в себе это удивительное ремесло. Телеведущие – это посредники между кастой избранных, то есть властителями телевидения, и простым человеком. Умение этих людей проникать в оба пространства говорит об исключительном даровании, которое нельзя развить, но которым может наделить только природа и ее капризы, а если верить во Всевышнего, то сам Господь Бог. Рыба задыхается на воздухе. Корова, наоборот, захлебывается в океане. Ястребу парить только в небе, а кроту прорывать ходы только в земле. Кто-то мне возразит, напомнив, что существует отряд земноводных, особи которого спокойно пребывают в двух несовместимых средах обитания. Да, это можно отнести к капризам природы. Но, позвольте, земноводные – всего лишь увальни, отторгаемые обеими средами. И ползают они от пустынного берега в мокрую воду и обратно не потому, что им хорошо и там, и здесь, а потому, что их не хотят видеть ни здесь, ни там.

Телеведущий же – абсолютно желанное существо. Он может парить в небесах как птица, он бежит по полям, догоняя зайца, проникает в земные коры, приветствуя крыс и червей. Он плывет среди кальмаров, шутит с акулами. Он окукливается, мечет икру, гнездится. Телеведущий – лучший капитан дальнего плавания, самый передовой сталевар, самый выносливый космонавт и самый улыбчивый президент. Лучше рентгеновского аппарата видит человеческую душу и возможности. Дирижирует эмоциями, задавая по желанию то смех, то плач. И если говорить о такой деликатной категории, как допросы первой, второй и третьей степени сложности, то, вне сомнения, телеведущий – самый искусный и обаятельный палач. Джордано Бруно сожгли на костре, но он так и не отказался от своих воззрений. Стойкая Жанна д’Арк так и не признала своей вины. Зоя Космодемьянская не выдала своих боевых товарищей… но, поверьте, если бы их всех допрашивал Александр Буревич, то результат получился бы совершенно иным!

Телеведущий – вершитель, ради которого любой с радостью взойдет на плаху, вытянется под веревочной петлей, приветствуя палача. Помните, люди! Завидуйте! Меня повесил сам Озднер! Мне отрубил голову Андрей Палахов! Меня колесовал Дмитрий Ибров, и ассистировала Ксения Особчак!

– Ксения Особчак? Кто такая? – встрепенулся Буревич.

– О-о! Об этой девушке вы еще услышите! – засмеялся Эзополь. – Впрочем, я уловил в вашем голосе нотки ревности, профессиональной ревности. Хорошее чувство, Александр Витальевич. Есть ревность, значит, есть желание работать. Так чего же мы дожидаемся? Пойдемте! Музыку!

Эзополь сделал широкий жест рукой. Музыка в баре заиграла на полную громкость. Обнявшись, распугивая собравшихся ворон, они двинулись к домику под вторым номером.

* * *

– Ты что, совсем башку потерял, или только прикидываешься? Нет, вы посмотрите на него! Торчим на этом вонючем Селигере со вчерашнего вечера, а он даже не удосужился выяснить, кто в каком домике живет! Неужели тебе все равно, где болтаться: у домика Апокова, Леснера или у тифозного барака, где поселились редакторши?

– Почему у тифозного барака? Нет здесь тифозных баракоу (бараков). Здесь обустроено на еуропейском (европейском) уроуне (уровне), слауа бо’у (слава богу)…

– «Уроуне»… «бо’у», – передразнила Елена. – Между прочим, многих подташнивает от твоего «Г-умляута», чтоб ты знал. Если действительно хочешь выбиться в люди, то для начала найми логопеда, который избавит тебя от хуторского произношения некоторых букв. Святая правда, когда тебя слушаешь, создается впечатление, что находишься в кубанском свинарнике, а не на корпоративном отдыхе престижной организации… Вот, смотри. – Елена протянула мужу листок с вычерченной диспозицией. – Леснер разместился на четвертом этаже вот этого высокого дома под номером три, Апоков в шестом домике, Эзополь во втором, Буревич в девятом… Ой, как музыку громко врубили, при закрытых окнах, и то невозможно… Выбрали бы хоть что-нибудь одно, а то сразу и Бабкина, и Орбакайте, и черт-те что… В одиннадцатом домике охрана, в пятом ресторан, бильярдная… говорят, Леснер иногда в бильярд играет, так что следи… Лодочная станция работает до двадцати одного часа. Присмотрись, к какому человеку можно в лодку подсесть, и постарайся без «Г-умляута»… Так, в девятнадцать ноль-ноль в Доме культуры состоится концерт. Сказали, что явка для всех сотрудников обязательна… О-о! Смотрите, кто идет! Усатая крыса идет! Ондатра ползет прямо по направлению к нашему бунгало! Неужели к нам в гости? Смотри, смотри в окно! Эта сучка, эта мразь Катя Гендель, похоже, идет к нам в гости. С какой радостью я бы ей шкуру подпалила…

Супруги несколько секунд постояли у окна, а затем, быстренько осмотрев комнату, убрали кое-какие из вещей, лежавших не на своих местах.

Зазвенел колокольчик. Афанасьеу открыл дверь. В комнату вошла Катя Гендель.

– Ой, Катенька, милая, здравствуй! Как я рада тебя видеть! – Елена Афанасьеу подбежала к редакторше спецпрограмм и чмокнула ее в щечку. – Наконец-то в гости зашла. В Москве в гости к нам не заходишь, зовем-зовем – не заходишь, так хотя бы здесь, на Селигере… Располагайся, раздевайся… Саша, поухаживай за дамой, помоги шубу снять.

– Да нет, спасибо, я на минутку, да и холодно что-то… – Гендель не села на предложенный стул и еще сильнее закуталась в шубу. – Хорошо вы тут устроились. И обои со вкусом, и шкафчики новые, модные, хоть домой уноси… И сами такие посвежевшие, выглядите хорошо.

– На правильном отдыхе надо и выглядеть правильно, – хихикнула Елена. – Ну ты хоть присядь, а то стоишь, словно не своя…

– Да некогда сидеть, – улыбнулась Гендель. – Я, собственно, по делу, по поручению. Александр Витальевич Буревич попросил вас… вернее, попросил тебя, Саша, зайти во второй домик.

– Буревич? Сашку? – Елена сделала большие глаза. – Во второй домик? В домик Эзополя? А по какому делу?

– Мне не сказали, – протянула Гендель, осматривая рукав своей шубы. – Сказали, дело конфиденциальное… Короче, Буревич ждет Александра Афанасьеу во втором домике. Просил побыстрее. Прямо сейчас.

– А можно мы вместе, вдвоем придем? – Елена подбежала к мужу и взяла его под руку. – Вдвоем нам будет веселее, и Буревичу будет веселее…

– Нет. Он пока звал только одного Александра Афанасьеу, а тебя, Лена, попросил подождать, никуда не исчезать, вдруг и ты понадобишься. Ну я, пожалуй, пойду.

– Куда, Катенька, а кофейку? А печенья? Добрых вестников надо угощать, тем более таких, как Катя Гендель.

– Нет, ребята, я пойду.

Поправив воротник шубы, Гендель попрощалась с супругами и не спеша направилась к центральной части пансионата, рассеянно оглядывая окрестности, думая о чем-то своем.

– Так тебе и надо, сука! – радовалась Елена, глядя в окно на уходящую Катю Гендель. – Хоть и главная редакторша, фаворитка Апокова вроде бы как, а все равно – девочка на побегушках! Сашка, собирайся. Это шанс! Это шанс! Поверь моему политическому чутью, раз Буревич тебя ждет в домике Эзополя, то ты понадобился не только Буревичу, что само по себе немаловажно, но и Эзополю. Да сними ты этот черный пиджак! Ненавижу его. Бежевый костюм одень! Прикид должен быть стильным и современным, особенно когда идешь к такому человеку, как Буревич. И побыстрее, пожалуйста, у тебя на сборы всего несколько минут. Эх, мне бы с тобой пойти!.. Да вот эта сучка сказала, что пока не надо… Сама она это выдумала или действительно Буревич просил пока одного тебя?.. В общем так, если будут принципиально важные вопросы, скажи, что тебе надо посоветоваться с женой. Скажи, чтоб послали за мной. Настаивай… Я буду наготове. Чего в зеркало уставился? Бритый ты, бритый, красивый. Давай быстрее!

На самом же деле быстро собраться не получилось. Вкусовые разногласия и неожиданное упрямство самого Александра Афанасьеу чуть было не привели к семейной ссоре. С итальянскими ботинками на высоких каблуках оба согласились довольно быстро. Но выбор между галстуком и бабочкой существенно затянул время экипировки. Елена категорически настаивала на бабочке, Александр же был совершенно уверен в том, что костюму нужен галстук. Бабочка не придает солидности.

– О солидности заговорил! – чуть не кричала Елена. – Ты лучше за словами следи, когда с уважаемым человеком будешь разговаривать! Бабочка придает тот самый элемент внутренней раскованности и юмора, который в тебе заложен, вернее, должен быть заложен. Острить, конечно, не вздумай, потому как Буревич КВНовские шутки тырит гораздо лучше тебя, но не улыбаться не смей! А улыбке как раз лучше соответствует бабочка, а не галстук. Надо же, бабочки испугался, совок! Леснер вон в трусах иностранные делегации принимает. В шлепанцах к президенту ходил! Блеванул в присутствии венгерского посла. А ты бабочку стесняешься нацепить.

– Но я же не Леснер.

– А почему ты не Леснер?! Почему ты до сих пор не Леснер?! Почему ты идешь к Буревичу, а не он к тебе? Почему ты теряешь дар речи, когда к тебе обращается Апоков или Эзополь? Почему? Почему я до сих пор должна говорить комплименты этой вонючей крысе Кате Гендель, заводить семейные дружбы с Иквиной и Вранович вместо того, чтобы послать всех трех в чертову задницу? Ты даже с Гусиным не можешь справиться, хотя у нас на него целый чемодан компромата!

Елена бухнулась на стул и замолчала, в короткое свернутое время представляя, как оно все должно быть.

Черешневый сад. Гроздьями свисают огромные ягоды спелой черешни. Яблоневые и вишневые деревья, плоды у которых созревают несколько позже, обогащают цветовое многообразие белыми лепестками, еще не облетевшими в конце мая. Тут встречаются и персики, затаившие сюрпризы в тугих набухающих почках. Ровные ягодные площадочки, отделенные веерами пушистого папоротника. И его величество грецкий орех. Но в основном все-таки черешня. Темно-красная, сочная, нетронутая плодожоркой. Разгрызая тыквенные семечки, из сада выплывает Елена Малш в белом воздушном платье, в голубых босоножках и с полным ведром свежесобранной клубники. Она направляется к готическому особняку с розовыми колоннами и серебристыми фонтанами, журчащими у самого фасада. Четверо гвардейцев в драгунских костюмах, барашковых шапках и с автоматами Калашникова услужливо принимают ведро и помогают открыть парадную дверь. Звучит Моцарт. Длинная ковровая дорожка из натурального персидского ковролина ведет к почетному месту в глубине зала. Почетное место – это кресло-качалка, инкрустированное камешками агата и другими природными минералами. По правую руку от кресла в бежевом костюме и при бабочке – бывший муж, Александр Афанасьеу, с которым Елена всё же поддерживает дружеские отношения, по левую сторону – взрослые женатые сыновья. Ее фавориты разных времен Брэд Питт, Жерар Депардье, Брюс Уиллис и Кевин Костнер расположились немного сзади. А по обе стороны и на протяжении всей персидской дорожки выстроился весь руководящий состав «Видео Унтерменшн», бывшие соседи по лестничной площадке, соседи по гаражу и самые завистливые из институтских подруг.

Брэд Питт, обладающий эксклюзивным правом действующего фаворита, подбегает к Елене, делает пируэт и перехватывает у гвардейцев ведро с клубникой. Сопровождая Елену, шепчет ей на ухо: «У меня есть идея блокбастера, дорогая Элен. Есть деньги, есть Голливуд, есть «Парамаунт», нет только актрисы на главную роль и главного режиссера. И то, и другое я хочу предложить тебе». «А не много ли будет для меня одной? Справлюсь ли я?» – вздыхает Елена. «Справишься. Я не сомневаюсь, о Элен. Вчерашняя ночь показала, что ты способна на куда большее…» Оба рассмеялись. Наконец, Брэд усаживает Елену на кресло-качалку, обменивается рукопожатием с Афанасьеу и кинозвездами. (Никто из них не ревнует друг к другу.) Елена Малш щелкает пальчиками. Моцарта сменяет Шопен. Для большинства публики смена мелодии есть не что иное как приглашение к танцам. Но кое для кого это является командой. Так оно и есть. К Елене Алексеевне подбегают невестки.

– Как ваши детки, как мои внучатки?

– Хорошо, хорошо, мама Елена, – серебряными колокольчиками зазвенели невестки.

– Хорошая ли какашечка у наших младенцев?

– Какашечка хорошая, мама Елена, твердая, темно-коричневая…

– Слава Богу, – улыбается стоящий по правую руку Александр Афанасьеу.

– Слава Богу, – облегченно выдыхают сзади стоящие Брюс Уиллис, Кевин Костнер и Жерар Депардье.

– В общем так, надеваешь бабочку, – наконец проговорила Елена, – и больше со мною не споришь. Я сейчас задумалась, и мне привиделась картина нашего с тобой будущего. А это – верный знак. Я увидела тебя в окружении знаменитых актеров. Ты был с бабочкой и вот в этом бежевом костюме. Иди во второй домик и морально готовься к созданию альянса: мы с тобой, Буревич и Эзополь. Само собой, укрепляющийся альянс с Апоковым разрушать ни в коем случае нельзя. Еще неизвестно, кто кого из них сожрет и выше продвинется. Сам говорил, послушное кубанское теля у семи быков сосет…

– Маток… у семи маток…

– Хм. Маток… Какой же ты все-таки бабник, если так разобраться… Иди к Буревичу и делай все, что он тебе скажет!

* * *

Леснер долго и внимательно смотрел на Апокова, словно пытался понять, в каком месте гендиректорского черепа запрятана нужная информация. И все больше понимал, что сделать такое ему не по силам. Что скрывается за этим немного помятым невозмутимым лицом? О чем говорят хитрые глаза, прикрытые затемненными стеклами в титановой оправе? Что означает это дрожание колена правой ноги? Неуверенность? Вряд ли. Нечистая совесть? Отнюдь. То, чего нет, не может быть чистым или нечистым… а также голубым, зеленым или фиолетовым. Все равно что пытаться раскрасить воздух акварелью… Отчего же тогда колено дрожит?

– Ты чего ногой стучишь?

– В туалет хочу.

– Ну, сходи…

Апоков пошел в туалет. За эти десять минут его отсутствия надо было принимать решение. Да, Апоков – профессиональный предатель. Они оба это хорошо знали. Но предатель, в конце концов, должен понимать, что его предательство не должно выходить за рамки понимаемого предательства. Иначе о прощении не может быть и речи. Своровал – понимаемо. Настучал – милое дело. Самовольное двигание эфирной сетки… Что же, бывает и такая блажь, которую в принципе можно понять и простить… Но он, Михаил Леснер, так и не получил объяснений насчет цветастых орнаментов по периметру экрана, выступления в косоворотке на фоне церковных куполов, желания «пострадать» за всех, еще кое-чего и особенно шестиметрового деревянного креста, который привез на Селигер генеральный директор Российского канала. Конечно, по каждому случаю можно провести допрос с пристрастием. Но ведь он выкрутится, собака, наврет. А вопросов немало. Нет, слишком долго придется выяснять, а нет времени, да и лень. Говорят, что именно от этой самой лени Александр Македонский и разрубил гордиев узел.

Апоков вернулся.

– Ты зачем крест на Селигер привез?

– Для съемок видеоклипа.

«Не сомневался, что именно так он ответит, – подумал Леснер. – Нет, браток, не верю, как говорил… то ли Сталин, то ли Мейерхольд, то ли еще кто-то».

– Я тебя увольняю.

Апоков не поверил своим ушам.

– Я серьезно, – подтвердил Леснер. – Ты сейчас начнешь спрашивать, почему и за что. А я сам не знаю, за что. Знал бы, за что, – не уволил бы. Ты сейчас начнешь меня убеждать, что без тебя компания «Видео Унтерменшн» развалится. Вот тебе мой ответ: ну и хрен с ней, пусть разваливается. Надоела мне эта организация с дурацким названием, которое придумал один сумасшедший немец. Ты сейчас начнешь мне доказывать, что я не найду достойного руководителя Российского канала. Отвечу. Найду. Овцу посажу! Лишь бы не мешала и не интриговала… Момент слишком ответственный… Я позавчера был в Кремле, и мне ясно дали понять, что перед самым Новым годом старый президент уйдет и посадят другого. Кого, уже известно… Попросили, чтобы никто из телевизионщиков не рыпался и никаких инициатив не предпринимал. Так что все спорные выпуски закрываем. Твою рок-оперу тоже.

– Как же так?! – чуть не закричал Апоков. – Работа над рок-оперой идет вовсю! Столько средств потрачено! Столько души вложено…

Леснер осклабился.

Апоков замолчал. И закусил губу, мысленно укоряя себя за такую детскую несдержанность. Надо же так проколоться!

– О душе заговорил, рачительный ты наш. Завтра же напишешь «по собственному желанию»…

– Нет.

– Тогда я тебя уволю приказом. Причину для увольнения мне выискивать неохота, поэтому так и напишу: «Уволен благодаря моему звериному чутью». Хочешь, поспорим, что так и напишу в министерском приказе?

– Верю…

– Вот, поэтому сам напишешь заявление… Но ты не расстраивайся, Саша. Я знаю, что такое настоящая дружба. Ценю. Половину основных средств «Видео Унтерменшн» я переведу на твое предприятие. Даже известно, что это будет за предприятие и чем оно будет заниматься. В народе активно возрастает потребность в стосерийных и двухсотсерийных телесериалах на сопливые темы. Опросы показали, что толстожопые домохозяйки от них просто балдеют. А они – наша социальная опора. Наш передовой контингент и электорат. Подготовленных режиссеров и сценаристов для такого дела, сам понимаешь, вовсе не потребуется. Обойдемся нашими ублюдками из «Видео Унтерменшн» и теми, кого они приведут. Чем хуже, тем лучше. Это даже не я придумал. – Леснер закатил глаза. – Это сверху… Пожалуйста, внимательнее работай с кадрами, а то до меня дошли слухи, что ты в последнее время расслабился и начал допускать до своего тела «яйцеголовых». Богом, судьбою и решением некоторых уважаемых людей России предначертан особый путь. Путь сырьевой, большой нефтегазодобывающей компании. Сам понимаешь, в этой связи и телевидение и кинематограф должны полностью соответствовать… Название для твоей организации, Саша, уже придумано. «Апоков-Медиа»! Нравится? Да ладно тебе сопеть… По глазам твоим, через темные очки твои вижу, что нравится. Офисные помещения и съемочные ангары уже арендованы. Узнаешь, какой метраж – ахнешь! А расположено все это хозяйство на Волгоградском проспекте, и я сейчас объясню, почему арендовали именно там. В этом году муниципалы всех шлюх прогнали с Тверской. И они почему-то дружно начали скапливаться на Волгоградском проспекте. Представляешь, какое кадровое подспорье! Готовые актрисы под боком! На любой вкус и цвет. И не только актрисы. Редакторский состав освежишь. А об остальных мелочах по ходу дела договорим. Мне пора идти, а то у меня скоро дневная прогулка на мотоцикле. Ну, как тебе твое увольнение? Лады? Не слышу, Александр Завенович…

Апокова было не узнать. Тихим-тихим, не своим голосом он произнес: «Лады».

– А насчет креста, Миша, – так же тихо добавил поверженный гендиректор. – Не возражаешь, если я завтра с ним клип отсниму? Мне всего-то здесь нужно на Селигере несколько планов.

– Да как я могу возражать?! – рассмеялся Леснер. – Это твое личное, творческое дело. Я вот тоже сегодня в местном ДК на сцене выступлю.

– С кем?

– Один.

– Как? Ты? Один?

– Да, один. А почему бы и нет? Только сразу предупреждаю: устраивайся на галерке. Возле самой двери для выхода.

Друзья поцеловались, обнялись и, спустившись по лестничным ступенькам, вышли на воздух.

– Фу-у ты, как музыка громко играет, – поморщился Леснер. – Я, конечно, люблю Болгарина и Орбакайте, но нельзя же так по ушам ездить… О, привет, Игорек! Ты куда собрался? С чемоданом, смотрю…

– Да уезжаю я, Михаил Юрьевич, – улыбнулся подошедший Игорь Барбуа.

– Куда уезжаешь? Зачем? Отдых, можно сказать, в самом разгаре… Или тебе здесь не нравится?

– Нравится, Михаил Юрьевич. Да вот, срочное дело. Позвонили. Попросили приехать. Американцы, видите ли, заинтересовались моим проектом. Хоть и суббота, и погода для ноября хорошая, но дела – прежде всего.

– А что за проект, если не секрет? – прищурился Леснер.

– Не секрет. Какие могут быть от вас секреты, Михаил Юрьевич! Глобальный проект. Мочу в космос запускать будем.

– Мочу? В космос? – подключился Апоков. – А каким образом? Зачем?

– Идея проста, как и все гениальное, – щелкнул пальцами Барбуа. – Но не дешевая в осуществлении. Моча – это тот продукт жизнедеятельности, с которым не жалко расставаться любому человеку. И в то же время она несет достаточно много биологической информации. Моча заливается в маленькие капсулы. Эти капсулы, много-много капсул, размещаются в модуле космической ракеты с мощным ракетоносителем, таким, который способен вывести модуль с околоземной орбиты и направить в открытый космос. Направление, которое выбрано, – созвездие Альфа-Центавра. Именно там, по предположению астрофизиков, с наибольшей вероятностью существуют цивилизованные миры. Примерно в 280-ти миллионах километров от Земли модуль взрывается, и капсулы продолжают следовать в безвоздушном пространстве, разлетаясь в рамках заданного телесного угла. Ну, а дальше как кому повезет. Если ваша капсула попадет на планету с цивилизованными существами, то, изучив вашу мочу, они получат полную информацию о вас, и вы станете первым землянином, известным на этой планете. Это в своем роде шанс стать… бессмертным в Галактике.

Произнеся слово «бессмертным», Барбуа внимательно посмотрел Леснеру в глаза.

– Ну и почем это удовольствие? – поинтересовался Леснер.

– Запуск одной капсулы, вмещающей 10 грамм мочи, обходится в 15 тысяч долларов. А всего капсул в модуле будет около 150 тысяч. Хотите увеличить вероятность вашего попадания в список вечности – заказывайте несколько капсул. Спешите, желающие уже есть. Их количество будет только расти.

– А откуда ракету будут запускать? С Байконура?

– Нет, с космодрома Трайхос в штате Алабама. Я же говорю, НАСА заинтересовалось этим проектом…

– Вот видишь, Александр Завенович. – Леснер повернулся к Апокову. – Зря ты в моем номере в туалет сходил. Не дотерпел. А то бы сейчас нассал господину Барбуа в баночку, а тот сразу передал бы американцам.

– Да, поспешил я, поспешил, – согласился Апоков. – Может, подождешь, Игорек, до вечера? К вечеру накопится…

Барбуа опять внимательно посмотрел в глаза Леснеру, но, с сожалением вспомнив приказ «в полчаса убраться из пансионата», тяжело вздохнул и, переложив чемодан в другую руку, произнес: «Нет, извините, но я все-таки поеду. Спешу». «Какой же толерантный, исполнительный малый, – подумал Леснер, глядя ему вслед. – Может быть, оставить его? Вернуть? Впрочем, нет. Доченьку мою, Катеньку, он точно на десяток капсул раскрутит».

– Что это за дикие крики? Мне не послышалось?

– Я тоже слышал, – подтвердил Апоков. – Да мало ли кто кричит? Народ отрывается, отдыхает. Вон, слышишь? Собачий лай со стороны Эзополевского домика. Юрий Михайлович на старости лет животных полюбил. Собаку в пансионат привез.

В это время двое охранников подкатили к крыльцу леснеровский «Харлей». Сбоку шел Кирилл Лехат и что-то втолковывал охранникам.

– Слушай, Лехат, – окликнул его Леснер. – Что-то я тебя слишком часто вижу сегодня. Надоел. Исчезни, пожалуйста, и больше мне на глаза не попадайся.

– На концерт приходить, Михаил Юрьевич?

– На концерт приходи.

– Так вот, Александр Завенович, вернемся к нашему основному разговору. – Леснер облокотился на сиденье мотоцикла. – Позиция гендиректора «Апоков-Медиа» через пару лет будет котироваться куда выше, чем позиция главы Российского канала. Так что обижаться тебе не на что. По большому счету ты ничего не потерял. Сразу после Нового года мы посадим на канал нашего проверенного человека, и он, ничтоже сумняшеся, будет размещать все говно, которое ты произведешь на Волгоградском проспекте. Разумеется, экономика должна быть прозрачной. Для меня прозрачной, для меня… А потом, когда вся эта порнография с «Апоков-Медиа» закончится… Ты меня слушаешь или нет? Куда ты смотришь?

Апоков действительно смотрел мимо Леснера, хотя и слушал его внимательно. Размахивая известной черной папкой, попинывая пустую жестяную банку из-под пива, к ним приближался режиссер Роман Руденко.

– Ты его пригласил на Селигер? – пробурчал Леснер.

– Я.

– Сразу чувствую не своего человека. Какая-то черная аура…

Увидев, что взгляды основных бонз организации обращены прямо на него, Руденко оставил банку в покое, подошел и вежливо поздоровался. Апоков и Леснер сдержанно поздоровались в ответ.

– Вот, Михаил Юрьевич, – Апоков осторожно взял Романа за локоть. – Роман Руденко. Мой друг. Один из самых талантливых режиссеров, которые когда-либо работали в нашей организации. Вы, наверное, помните этого человека?

– Конечно, помню, – кивнул Леснер. – На приеме у меня в кабинете сушеную воблу ел.

– Вот так, значит, – улыбнулся Апоков. – Это он может, это он может. Эксцентричный режиссер. А в настоящее время вместе с Сергеем Садовниковым готовит новогоднюю программу для нашего канала, а именно: работает над рок-оперой «Иисус Христос».

– Вот, значит, как? – Леснер зацокал языком. – Над таким серьезным проектом работаете? Ну что же, повезло, повезло. Иисус Христос – это вам не шутка. Это вам не буревичевская передача и не гусинские сазаны на двух с половиной крылах. Это работа, достойная матерых, профессионально подготовленных людей. Поздравляю. Много уже написали?

– Я не пишу. Пишет Садовников, – ответил Роман. – Я только читаю.

– Ну и много… прочитал?

– Страниц примерно восемь.

– Хорошо написано?

– Высше.

– Но все-таки восемь страниц к середине ноября маловато, маловато. Надо же еще и ставить… Поторапливайтесь, ребята. Это очень нужная работа. Без нее мы никак. Если вам кого-нибудь надо в помощь, вы только скажите. Мы с Александром Завеновичем в кандалах приведем. А то слишком много праздношатающихся в организации развелось. В такой ответственный период простаивать никто не должен.

– Это верно, – Апоков поддержал Леснера. – Хотите, я вам девочку на побегушках в подручные прикреплю? Скажем, Таню Вранович или Галю Иквину. А вы их задействуйте. Вплоть до того, что за сигаретами будут бегать…

– Нет… Лучше Гусина Алексея, – предложил Роман.

Немного подумав, Апоков с Леснером переглянулись.

– А почему бы и нет? – пожал плечами Леснер. – Чем он там у нас занимается? Херней какой-нибудь, как всегда?

– Херней, херней, – закивал Апоков.

– Вот. Считайте, что Гусин Алексей Владимирович в вашем распоряжении. Когда и куда его прислать?

– Прямо сегодня. В бунгало под номером 24. Ровно в шесть, – строго потребовал Роман.

– Сегодня в шесть? – удивился Леснер. – В семь часов вроде как концерт в местном Доме Культуры…

– А нам не до концертов, Михаил Юрьевич. Сами говорите, середина ноября, а написано мало. Надо спешить. Работа очень важная.

Роман перестал размахивать папкой, повернулся и почти по-военному зашагал в направлении бара, где громко играла музыка.

– Что ты все на него смотришь? – Леснер зашипел на Апокова, который не отводил взгляда от Руденко. – Не видишь, что издевается, собака… И вообще не понимаю, какого хрена ты этих двух уродов сюда пригласил?

– Гусина послать к ним в помощь?

– Пошли, пошли… Ладно, не помню, на чем мы остановились… Потом вспомню. А сейчас у меня прогулка. Я поехал. Крепись!

Леснер похлопал Апокова по щеке. Затем уселся на сиденье «Харлея». Мгновенно завел мотор. И, не особенно разбирая, где газоны, а где дорожки, помчался к выходу из пансионата.

* * *

Уже начинало темнеть, когда Роман, слегка подвыпивший, вернулся в бунгало под номером 24, куда их поселили вместе с Садовниковым. Сергей сидел за столом среди разбросанных бумаг. На углу стола, с карандашом, заложенным на нужной странице, лежал томик Евангелия.

– Как дела, писатель?

– Потихоньку…

– На вот, лучше пивка выпей. – Роман поставил на стол две бутылки «Гиннеса». – Напрасно ты весь день дома сидишь. Погода хорошая, во всяком случае, для ноября… Озеро красивое. Я даже на лодке покатался. Все злачные места обошел. За территорию пансионата выходил… В общем-то неплохое место для отдыха, если б еще музыку потише транслировали… А так много чего повидал, кое-кого встретил…

– Ну и что ты повидал? Кого встретил?

Сергей откупорил бутылку, развернулся на стуле и отхлебнул из горлышка.

– Всех, кого надо, встретил. – Роман достал из пакета еще одну бутылку, открутил пробку, уселся на другой стул и тоже стал пить. – Во-первых, встретил твоего учителя, профессора Полянского, с которым ты меня вчера наконец познакомил.

– Как он?

– Как-как… Уехал Полянский. Я его утром с вещевой сумкой у самого выхода застал. Выгнали старика. Он вчера вечером… Я не понимаю, шило у него в заднице, что ли? Организовал культурно-просветительское мероприятие. Лекцию для местной публики… В общем, сделал историко-краеведческий экскурс по окрестностям озера Селигер. Оказывается, на этом месте примерно тысячу лет назад князь Владимир организовал что-то вроде лепрозория. Сюда прокаженных свозили со всей Руси. До сих пор сохранились развалины часовни, которую Владимир специально для них отстроил. Это примерно в километре отсюда. Представляешь, какой «пиар» для пансионата? И кто его только за язык тянул? Вот. А утром, значит, в его номер пришел какой-то клерк из «Видео Унтерменшн» с двумя охранниками, приказал собрать вещи и убраться из пансионата в течение часа. На вопросы Полянского: «почему так?» и «имеете ли вы право?» этот педрила ответил, что Марк Соломонович Полянский теперь является «нежелательной фигурой для организации», а по второму вопросу, насчет права, ответ был простым: «имеем». Вот так-то, браток. Полянский хотел зайти к нам в бунгало, с тобой попрощаться, но я ему сказал, что ты дрыхнешь. Решили не будить.

– Тьфу ты, черт! – Сергей взял со стола сигарету. – Могли бы и разбудить… Он уже уехал?

– Еще утром уехал, я же тебе сказал.

– Хм… Даже не поговорили… Какие еще новости?

Вместо ответа Руденко взял со стола пару листков с черновыми записями.

– На чем остановился?

– «Иисус предсказывает отречение Петра».

– О-о! Уже далеко продвинулся, далеко… – как-то не по-доброму улыбался Роман, рассматривая черновики. – «С тобою я, доколь не сгину, душою, помыслом и телом! Пусть даже все тебя покинут, я этого никогда не сделаю…» Это у тебя апостол Петр говорит?

– Да.

– А вот, я так понимаю, ему отвечает Болгарин… «Так знай, еще до утренних петухов ты трижды от меня отречешься». Речитатив…

– Роман, прекрати издеваться. Мне и так плохо.

– Я не издеваюсь. Я констатирую… – Роман взял со стола еще один листок, зачитал. – «Иисус умывает ноги ученикам». А вот эту главу ты писал вообще зря. Можешь даже и не показывать редактуре. Болгарин никому ноги мыть не согласится. Разве только Алле Борисовне… И вообще давай сворачивай всю эту работу! Двести процентов даю, что никакой рок-оперы не состоится. Дурят нас. За нос водят! Я сегодня днем встретил Апокова с Леснером, немножко поговорил с ними и все понял.

– Они что, так прямо и сказали сворачивать работу? – Сергей тяжело вздохнул.

– Нет, конечно. Наоборот, просили ускориться. Спрашивали, не надо ли чем помочь? Представляешь? Сережа, поверь мне, я эту породу очень хорошо знаю. Я знаю, каким образом и при каких обстоятельствах они заказывают реальную работу, если она им действительно нужна! А тут… помощь предложили! Картинно переживали, засранцы, что мы с тобой медленно продвигаемся… Разумеется, в ответ я попросил помощи. Попросил в помощники знаешь кого? Алексея Гусина с его опытом и редакторским талантом.

– Зачем?

Руденко посмотрел на часы.

– Сейчас узнаешь, зачем. Они обещали прислать его ровно в шесть. А сейчас уже без двух минут… он пунктуальный…

В это время, как по заказу, раздался стук в дверь.

– Не заперто, входите! – крикнул Роман.

Дверь открылась. На пороге стоял улыбающийся Алексей Гусин.

– Здравствуйте, господа! – весело произнес он. – Мне тут сказали, что есть проблемы.

– Есть проблемы…

– Вызывали?

– Вызывали.

– Могу ли чем-нибудь помочь?

– Нет, не можешь. Пошел вон.

Казалось, что Гусин на секунду растерялся.

– Пошел вон отсюда! – Роман повторил свою просьбу.

– Как скажете. – Гусин еще раз улыбнулся. Вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

Затем примерно в течение пяти минут ни Роман, ни Сергей не говорили ничего. Прикончили пиво, выкурили по сигарете.

– Тебе не кажется, – наконец сказал Сергей, – что мы становимся похожими на них?

– Кажется, – согласился Роман. – А куда мы денемся? Это вполне естественно. Неестественным было бы продолжать работу над рок-оперой в таких условиях. Неужто ты жалеешь, что я сейчас выгнал этого толерантного шакала?

– Да нет, не жалею. Стоит того… Только… что касается рок-оперы, ты сам не очень-то последователен… То говоришь, пиши. То не пиши…

– Да! Теперь говорю – не пиши! Потому что это пустое… Так, слушай дальше, я тебе еще не все новости пересказал. Я выходил за территорию пансионата. Тут недалеко, примерно в трехстах метрах от забора, есть небольшой холм. На этом холме идет подготовительная работа к съемкам. Место оцеплено, как полагается в таких случаях. Но я встретил знакомого оператора, и он меня провел. Теперь о том, что я увидел. Холм и подножие холма разбиты на участки. На участках осветительная аппаратура, немного бутафории, синее полотно для кея. Строительных работ почти никаких, по-видимому, рассчитывают на компьютерную графику. Но на каждом участке стоит табличка, означающая сцену, которая, по всей видимости, будет сниматься. Да… Общее название этого холма «Голгофа».

– Та-ак…

– Теперь слушай названия сцен… «Ученики моют ноги Мессии». Обрати внимание, не «Мессия умывает ноги ученикам», как в Евангелии, а наоборот – «ученики моют ноги Мессии». Далее слушай, «Народ Иудеи насыщает Мессию хлебами и рыбой», каково, а? Далее. «Отречение от Петра»… «от Петра», «Мессия допрашивает Пилата», «Мессия зазывает торговцев в храм»… и так далее, все в том же духе.

– Ты что, смеешься?!

– Нет, не смеюсь. Я пересказываю то, что видел. Оператор мне сказал, что завтра здесь будет сниматься клип.

– С Болгариным?! – воскликнул Сергей.

– В том-то и дело, что не с ним! Болгарина на Селигере нет и не будет. Я уточнял. В роли Мессии завтра снимается кто-то другой. И я почти на сто процентов уверен, что это будет Александр Завенович Апоков.

Сергей уронил голову на стол и стал ржать.

– Исходя из наших умозаключений и догадок, – совершенно серьезно продолжал Руденко, – исходя из того, что я теперь знаю об Александре Завеновиче, исходя из повсеместной рекламной кампании влияния, которое проводит телевидение под общим названием: «Бери от жизни все!», берусь утверждать, что новый Мессия, Мессия второго пришествия должен быть успешным продвинутым человеком, настоящим Победителем, а не таким уступчивым, как Иисус Христос. Новый Мессия для современной молодежи будет более понятен, а, следовательно, приемлем. Ему должны мыть ноги, а не он кому-то! Его должен кормить народ, а не наоборот. Он должен допрашивать Пилата, а не Пилат Мессию! Вот это и есть формула Александра Апокова, которую он наверняка предъявит накануне прихода третьего тысячелетия. Я полагаю… я почти уверен, что сценарий новогоднего выпуска должен быть таковым: сначала показывается рок-опера, которую ты сейчас пишешь, где Болгарин естественным образом девальвирует своего героя Иисуса Христа. И удар этот направлен прежде всего по лагерю верующих. Хотя от этой части акции Апоков может и отказаться. Я почувствовал по разговору. Затем следует клип по сценарию «Анти-Евангелие», который завтра будут снимать. Ну и закончится все обращением к российскому народу, с которым выступит Александр Завенович, обрамленный владимировской скуфетью. Обрати внимание, форму клипа для «Анти-Евангелия» он выбрал неспроста. Попсово, доходчиво, без зауми! Марию-Магдалину, поди, какая-нибудь телка будет играть в короткой юбке с ногами от ушей… Так, значит… А первого января двухтысячного года проснувшийся еще не протрезвевший народ дружно встанет под знамена нового диктатора, который будет учить правильной жизни. Все у него продумано и готово! Но вот только об одном позаботились небеса – владимировской скуфети не досталось этой собаке!

Сергей давно уже прекратил смеяться и в который раз задумался над тем, сумасшедшие они с Романом или нет. Вся эта теория о влиянии скуфети на славянское население время от времени начинала казаться ему художественной мистикой, полным бредом, но, с другой стороны, факты, которые все время всплывали и от которых невозможно было отвертеться, доказывали обратное. Да, факты – упрямая вещь.

– Но какая выдержка у этого Апокова, я тебе скажу! – искренне восхищался Роман. – Я сегодня вот этой папкой у него перед самым носом махал. И представляешь, даже ни единый мускул на лице не дрогнул… Не кинулся выхватывать… даже не попросил подержать. То ли присутствия Леснера постеснялся… Скорее всего, похитрее задумал чего-нибудь. В общем прекращай писать и держи ухо востро, Садовников! Да, еще маленькая новость, которая на фоне всего может показаться мелочью. Ты, наверно, помнишь, как я рассказывал про некую лучезарную девушку Полину, которая, подвернув ногу, сидела у моего подъезда, и я помог ей дойти. Так вот, эту самую Полину я сегодня возле лодочной станции встретил.

– Да ты что?!

– Так-то! Теперь уже нет сомнений, что девушка является сотрудницей синдиката, как мы с тобой и предполагали. Я к ней подошел ради спортивного интереса, попробовал заговорить, но она, как ты, наверное, догадываешься, сделала вид, что меня не знает…

В это время раздался стук в дверь.

– Войдите! Не заперто! – крикнул Роман. – Но если это опять ты, Гусь, то пошел вон!

Вошел охранник с маленьким милицейским автоматом марки «Кедр». Ошарашенный Сергей вскочил. Роман машинально потянулся было к внутреннему карману куртки, но тут же, закусив губу, убрал руку. Вспомнил, что его «Вальтер» находится в дорожной сумке, на самом дне.

Охранник ухмыльнулся, довольный произведенным эффектом, несколькими взглядами осмотрел комнату, потом уставился на кроссовки стоящих перед ним Руденко и Садовникова, скривился, после чего произнес:

– Собирайтесь.

– Куда, если не секрет? – через силу улыбнулся Роман.

– Как куда? – удивился охранник. – На концерт. В Дом Культуры. Уже без десяти семь.

Сергей и Роман переглянулись. Роман нервно хохотнул.

– А вы кто? Посыльный-нарочный? Распространяете пригласительные билеты?

Охранник сдвинул брови, пытаясь как-то увязать полученный инструктаж с заданными вопросами, которые только что прозвучали.

– Да и вообще говоря, – мягко проговорил осмелевший Сергей, – нам некогда. У нас много очень важной работы. Так что мы, скорее всего, не пойдем. Спасибо огромное за приглашение… Но, сами понимаете, срочная работа.

– Пансионат – место для отдыха, а не для работы, – пробасил охранник. – Объявление видели?

– Видели, и что?

– Написано, что явка для всех сотрудников «Видео Унтерменшн» обязательна.

– А мы еще не сотрудники «Видео Унтерменшн».

– Значит, вам еще полезнее будет. Во всяком случае, у нас инструктаж, в какие домики заходить и кого поднимать.

– А если мы все-таки откажемся идти? Силой доставите? – осклабился Роман.

– Нет, у нас инструктаж. Силу не применять, но доставить.

Роман с Сергеем переглянулись.

– Ладно, – закивал Роман. – Мы идем. Выйдите, пожалуйста. Будем готовы через три минуты. Я, может быть, хочу фрак надеть.

Охранник вышел.

Роман бросился к дорожной сумке, быстренько распотрошил ее, достал «Вальтер», проверил обойму, убрал пистолет во внутренний карман куртки.

– Голос этого мордоворота тебе ничего не напоминает?

– А что он мне должен напоминать? – пожал плечами Сергей.

– Голос вроде похож на тот, что предлагал нам тамбовскую картошку…

– Не могу вспомнить… Может, ты излишне себя заводишь?

– Может быть…

Они вышли на улицу. Оказывается, охранников, что пришли по их честь, было двое. Еще двое таких же вытаскивали из соседнего бунгало пьяного мужчину. Местный Дом Культуры располагался совсем недалеко. Было видно, как к его входу стекался народ со всех концов пансионата. В основном это была наряженная улыбчивая расфуфыренная публика. Но были и такие, которым приходилось помогать дойти…