Выслушав рассказ Садовникова о визите на Шаболовку, Роман Руденко сначала побледнел, а потом долго о чем-то думал, покачивая головой.

– Значит, говоришь, за Христа принялись?

– Выходит, что так. За Христа.

– Ну, а ты почему работать отказался? – скривился Руденко. – Тебе же деньги нужны.

– При чем тут деньги? – обиделся Садовников. – Бог, наверное, накажет за такое. Руки отсохнут или сосулька с крыши на голову упадет…

– А у Апокова, как ты думаешь, руки отсохнут? – прищурился Роман.

– Такое впечатление, что вот у него как раз и не отсохнут, – вздохнул Садовников. – Ему все с рук сходит. Можно подумать, что его-то как раз и охраняет Всевышний. Только за что? Вот уже сколько лет не пойму…

– Я тоже об этом подумал, – кивнул Руденко. – Я давно об этом думаю. Со времен взлета Апокова. Правда, если бы телевизор можно было бы смотреть, то понимал бы, почему его Бог охраняет. А то ведь нет. Наоборот. Все провалил! Все засрал! А кто-то его охраняет! И с каждым провалом поднимает на ступеньку выше! Вот и скажи мне, кто?

– Понятно кто, Леснер.

– Тоже мне, нашел Всевышнего! – рассмеялся Руденко. – Нет. Тут не только в Леснере дело. Тут не все так просто… Надо же себе такое позволить! Иисус – Болгарин… Будешь есть что-нибудь?

– Нет. Только чаю хочу.

– Сейчас сделаю. – И Роман побрел на кухню зажигать газовую плиту.

Садовников любил гостить у Романа. В его квартире была именно та простота, которая привлекает людей, закаленных жизнью в общежитиях или часто снимавших квартиру. Никаких тебе евроремонтов, ни офисной обстановки. Курить разрешалось в обеих комнатах, и всегда запросто можно было остаться ночевать, если засиживался допоздна. Простая кирпичная «хрущевка» с потертым паркетным полом и старой родительской мебелью была когда-то желанным местом для вечеринок актеров и художников, которые навещали Романа большими компаниями. Однако два года назад Руденко сильно изменился, стал замкнутым и негостеприимным. А домой к себе впускал из прежних друзей только двоих или троих. Одним из которых был Сергей Садовников, «надежный, хотя и болтливый», как определял его Руденко. В последнее время в одной из комнат его квартиры появилась компактная лаборатория по изготовлению бризантных взрывчатых соединений. А кроме того, в каждом углу можно было найти что-нибудь экзотическое: эскизы и модели оружия с продвинутой конфигурацией, оптические прицелы, грудные мишени, военно-технические журналы, загадочные ксерокопии. И даже какая-то недособранная электромагнитная установка, способная, по словам Романа, испортить телетрансляцию в радиусе двухсот пятидесяти метров.

– А это что? – Садовников обратил внимание на висевшие на стене чертежи и диаграммы, которых не было в прошлый раз.

– Это Доронинский МХАТ, – пояснил Роман, заходя с чайником.

– А-а… Да. Похоже на то. А зачем тебе чертежи Доронинского МХАТа?

– Видишь ли, – начал Руденко, наливая кипяток в керамические кружки, – слева – это полные чертежи в основных ракурсах. Ниже – фрагменты. Я их в БТИ достал… Я теперь хорошо изучил это здание. И уже знаю, как правильно расставить октогеновые шашки. Причем так, чтобы ФСБшники не смогли их прозвонить.

– Какие шашки?

– Октогеновые. Вот смотри, на верхнем листе диаграммы ударных волн для случая, если я расставлю шашки равномерно по периметру и в центре.… А если я размещу их вот таким образом, – он подошел к листам, что висели правее, – то эффект будет примерно таким же, только взрыв надо будет инициировать всего лишь в шести местах.

– Не понял… – Садовников так и не успел притронуться к чаю. – Ты что, Доронинский МХАТ взрывать собрался?

– Конечно. – Роман говорил очень серьезно. – Вот смотри, надо изготовить всего лишь шесть десятикилограммовых шашек и расставить их здесь, здесь, и две вот здесь, у несущих конструкций…

Сергей задумался.

– Подожди, я не понял… ты объясни, тебе что, заказали Доронинский МХАТ взорвать? Его сносить, что ли, собираются?

– Я. Я собираюсь сносить, – пояснил Роман. – И не просто сносить, а сносить в нужное время. Посмотри, – он опять указал на диаграмму. – Вот так будет распространяться косая ударная волна, а вот эта, что зеленым обозначена, – встречная волна… И как раз в этом месте…

– Да иди ты со своими диаграммами! Ты мне скажи, зачем ты все это делаешь? Зачем тебе сносить Доронинский МХАТ? Что тебе МХАТ такого сделал?

– Доронинский МХАТ лично мне ничего «такого» не сделал, разве что театр так себе, – спокойно продолжал Руденко. – Дело не в этом. Дело в другом. Как ты должен знать, в мае в Доронинском МХАТе в очередной раз будет проходить конкурс «Тэфи». Он там проходит раз в год, регулярно. А значит, вся эта телевизионная тусовка соберется именно там… друг друга награждать. Представляешь, все эти леснеры, апоковы, гусины и так далее. Все! В одном месте! И в одно время! Другого такого случая не будет. Ты, как умный человек, должен это понимать. Почему они собираются именно в Доронинском МХАТе, я не знаю. Нравится им там, наверное… ну да дело не в этом. Если бы они выбрали другой театр, то вот здесь, – он указал на стену, – висели бы его чертежи.

– А если бы они в Большом собирались?

– Я бы и Большим пожертвовал ради святого дела. – Голос у Романа дрогнул, но уверенность его была непоколебима.

Садовников во время его выступления все гадал, шутит друг или с ума сошел, однако тщательность подготовки указывала на то, что не шутит. Тем более Сергей знал, что Руденко в общем-то был способен на крутой поступок.

– Может, ты лучше телецентр в Останкино на воздух пустишь? – осторожно предложил Сергей.

– Хотелось бы, но это не очень разумно, – с прежней уверенностью рассуждал Роман. – В телецентре они редко бывают, а тут нужно, чтобы все вместе и в один момент. В телецентре все больше разная административная мелочь и обслуживающий персонал. Так что телецентр подождет. Доронинский МХАТ – вот что нам нужно в первую очередь! Представляешь, – он вытащил из тумбочки радиопульт. – Все высшее и среднее звено – одним нажатием кнопки!

И он нажал кнопку. Садовников вздрогнул, словно ожидая, что где-то произойдет взрыв. Но взрыва не последовало.

– Тишина… Пока. – Роман щелкнул языком. – Ну ничего. До мая подождем.

– И что же ты этим изменишь? – произнес Садовников после паузы. – Ну, завалишь их всех. Другие ведь такие же на вакантные места понабегут.

– В корне-то я, конечно, ничего не изменю, – согласился будущий террорист. – Однако процесс замещения не такой скорый, как ты думаешь. По крайней мере, на несколько месяцев я мозги нашим счастливым телезрителям прочищу. И уж во всяком случае хороший пример подам. Часть, конечно же, с ума сойдет без Болгарина и Евгения Вагановича. Однако кого-то все же спасу. Даже если десяток спасу, то буду счастлив.

– Тебя же расстреляют.

– Смертная казнь отменена.

– Ну, посадят на всю жизнь.

– Пока не взорву Доронинский МХАТ, не посадят. Сначала будут судить. А уж поверь, мне будет, что сказать на суде. Вот, послушай.

Роман убрал пульт в тумбочку и оттуда же достал тетрадку с проектом своего «последнего слова» со скамьи подсудимых. И вслух зачитал.

Садовников даже заслушался. «И откуда у человека столько вдохновения? Он же вроде бы никогда особенно текстов-то не писал».

– Ну, как? – закончив читать, поинтересовался Руденко.

– Жаль.

– Чего жаль?

– Жаль, что ты по-безумному свой творческий потенциал расходуешь.

– Хочешь сказать, что ты его правильно расходуешь? – рассердился Руденко. – Бегаешь по этим сучьим редакциям, выслушиваешь всяких апоковских «сторожевых»! На вот лучше, ознакомься! – И он протянул другу пособие «Химия нитросоединений». – Почитай! Может зацепит.

– Нет, Рома. Это – не мое.

Оба замолчали и принялись за остывший чай.

Садовников знал про свою болезненную впечатлительность. Услышав шокирующую новость или поучаствовав в неприятном разговоре, он до конца дня, а то и на целую неделю, терял работоспособность, поэтому старался ограничивать себя в контактах с людьми. Но как бы там ни было, общаться все равно приходилось, и с годами он вынужден был отыскать свое эксклюзивное противоядие. Противоядие заключалось в следующем: он выводил из головы негативные эмоции, привлекая богатое воображение сценариста, в результате чего здоровье удавалось сохранить. Если его посылали к «свиньям собачим», начинал представлять, как могли бы выглядеть эти собачьи свиньи и что он будет делать в их обществе. Если по телевидению транслировали драку в Государственной думе, тут же мысленно помещал себя на место событий и получал в челюсть от лидера коммунистов. И так далее. Такая защита, конечно, была пассивной, и Садовников стыдился своего метода. Но тем не менее жизнь продолжалась, и надо было как-то выживать. Сейчас же, потрясенный планами своего друга, Сергей попытался представить картину обвала здания Доронинского МХАТа, самого Руденко, встающего с лавочки, убирающего радиопульт, потом опять Руденко, но уже в наручниках, а затем опять того же Руденко, выступающего с «последним словом» со скамьи подсудимых. Нет… На этот раз не вышло. Накопившееся ощущение тревоги не исчезало. «Может, все-таки это стеб? Нет, не похоже, подготовка слишком серьезная».

– Возвратимся к твоему визиту на Шаболовку, – продолжил Роман, прерывая размышления своего товарища. – Скажи, самого-то Апокова ты видел?

– Да. Только мельком.

– Какой он из себя? Как выглядит?

– Ты знаешь, по-моему, сильно располнел, – заметил Сергей. – Я его тоже не видел довольно долго… с тех пор как меня из «Видео Унтерменшн» выгнали. И мне сегодня показалось, что располнел. Толстый такой. Солидный. Мимо прошел, не поздоровался.

– А ты с ним?

– Да я тоже не стал. И прежде всего потому, что он хотел…

– Чего хотел?

– Чтоб я с ним поздоровался. Он, мне кажется, испытывает особое удовольствие, когда с ним здороваются, а он – нет. Причем при приближении всем своим видом и улыбкой как бы намекает: «Ну поздоровайся со мной, давно тебя не видел, дружище». Человек обмякает и здоровается. А он раз! И в последнюю секунду меняет мину, отворачивается и проходит мимо. Я так понимаю, он таким образом удовольствие получает.

– Все так и есть, – согласился Роман. – Даже в незначительном эпизоде умудряется испортить человеку настроение. А свое, соответственно, поднять. Вот потому и полнеет. Подпитывается…

– А что тебя так Апоков интересует, Рома?

– Да все не выходит у меня из головы твоя история про Иисуса Христа. Почему именно тебя позвали? Зачем Апоков вообще за эту тему взялся?

– Да просто ерничает, как мне кажется. Он же бывший КВНщик. Вот и ерничает.

– Я бы тоже так думал, если бы не отдельные факты из его биографии, – задумался Руденко. – Я почему спросил, как он выглядит. Да потому, что меня теперь даже мелочи интересуют. Чем больше их накапливается, тем более странная картина вырисовывается вокруг личности Апокова. Другие мне понятны. И Леснер более-менее понятен, и Буревич, и Гусин, и все. Но что касается Апокова, то тут тайна какая-то есть. Вот чувствую, что есть тайна. Когда ты мне разговор с Румянцевой про Христа пересказывал, мне один эпизод вспомнился. Давнишний такой эпизод. Так бы я его и не вспомнил, а после твоих новостей с Шаболовки этот эпизод прямо всплыл перед глазами во всех красках. Произошло это лет семь назад, когда Апоков, конечно же, еще не был генеральным директором Российского канала. И у нас с ним были хорошие, дружеские отношения. Ну, во всяком случае, я так думал, что дружеские. Кидальных вариантов между нами еще не случалось. Жил он тогда в шестнадцатиэтажном доме в районе Останкино, совсем рядом с телецентром. Ну и вот.… Как-то поздно вечером после одного банкета он предложил мне поехать к нему заночевать. Время приближалось к часу ночи, а мне предстояло пилить через всю Москву. Так что его предложение было весьма кстати, тем более что все мы здорово напились. Ну, как водится, по дороге что-то еще прихватили. И уже у него дома добавили. Ну все, значит, чин-чинарем, сидят два пьяных мужика на кухне и о чем-то спорят. А-а! Да. Мы клип, помню, только что сдали заказчику, его и обсуждали. Но это не столь важно. Где-то около трех ночи в той самой кухне, где мы сидели, перегорела лампочка… То-се, запасную не нашли. И зажгли свечку. Продолжаем разговор. И тут я не помню точно, что произошло: то ли луна выплыла из облаков, то ли упало что-то… но… гляжу я на Александра Завеновича и узнать не могу. Весь побелел как снег. Глаза огромные, красные. Он без очков был. Смотрит куда-то мимо, и вдруг, представляешь,… притчами заговорил!

– Притчами? – переспросил Садовников.

– Вот именно! Притчами!

– Апоков? Притчами? – не поверил Садовников.

– Да! Так вот слушай. Заговорил он громко-громко. Такое впечатление, что акустические параметры в помещении резко изменились. Как будто в храме с куполом находишься, а не в апоковской кухне. Представляешь? Три часа ночи. Горит свеча. Перед тобой сидит Апоков и говорит притчами! Я попытался его как-то в адекватное состояние привести… Какое там! Меня словно как и нет. И голоса моего нет. И ощущаю себя тенью. А он говорит как будто с постамента, с возвышенности, и даже эхо появилось. Потом встал, зачем-то взял со стола деревянную рамку из тех, которыми картины окаймляют… Глядя через нее довысказал все что хотел. Потом медленно побрел, склонив голову, упал на диван и тут же заснул.

– А ты?

– Ну а что я? Я задул свечу, пошел и лег на другом диване. Решил, что Завенович просто лишнего принял. Однако это еще не все. Где-то через час захотелось мне в туалет. Пошел я искать туалет. Иду в темноте и, значит, по нетрезвости открыл дверь в другую комнату. Кое-как нашел выключатель, нажал и опять глазам своим не верю! Комната пустая, совсем без мебели. А в центре, на полу, почти на всю ее длину лежит деревянный крест. Огромный, метров на шесть. Наверное, такой же, какой устанавливали на Голгофе. Я был пьян, конечно, но не до такой же степени, чтобы этот крест мне привиделся.

– И что дальше?

– Да ничего, добрался все-таки до туалета. Сходил. Вернулся к дивану и заснул.

– А утром?

– Да ничего утром. Утром кофейку выпили и на работу пошли.

– Ну а насчет креста ты его хоть спросил? – пытаясь перебороть смех, закашлялся Сергей.

– Ты знаешь, даже спрашивать не стал. Утром я про себя рассудил, что крест этот, должно быть, реквизитный для каких-нибудь съемок, а то, что он ночью при свече притчами говорил, то это, должно быть, с перепоя. Но это тогда, понимаешь? Тогда мне по-своему все понятно было. А вот теперь, когда ты мне историю с Шаболовки про Христа принес, у меня этот эпизод семилетней давности и всплыл в памяти сразу же.

– Да-а, – задумался Садовников. – А ты не помнишь, Рома, какими именно притчами говорил Апоков в ту ночь? Хотя бы примерное содержание помнишь?

Роман поморщился как человек, сожалеющий, что в свое время упустил нечто важное.

– Нет, Сереж, не помню. Во-первых, я все-таки находился в нетрезвом состоянии. А во-вторых, язык у него был очень сложный, с сильным библейским наполнением. Такой язык с листа трудно воспринимать, а не то что на слух. Хотя последнюю фразу, кажется, помню. Наверное потому, что последняя была. И произнес он ее, переходя на шепот, в отличие от предыдущей тирады.

Роман еще подумал немного и с большими паузами восстановил фразу: «И спросит меня интуитивист последнего года тысячелетия: «Александр, скажи, не ты ли Мессия?» И ввергнет меня тем самым в великое смущение».

– Это Апоков сказал?!

– Он.

– Да-а… Сюр какой-то.

– Как хочешь, так и понимай. За что купил, за то и продаю.

За окном стояла глубокая ночь. И друзья уже без лишних слов начали готовиться ко сну, убирая бумаги с дивана и освобождая место для раскладушки.

– Знаешь, о чем я сейчас подумал, только ты пойми меня правильно, – вдруг виноватым голосом проговорил Роман. – Ты, пожалуй, все-таки не отказывайся от этой рок-оперы. Сходи на Шаболовку еще раз к этой Румянцевой… Сдайся. Извинись. И начинай работать.

– Ты что, издеваешься?

– Да нет. Я серьезно. Мне кажется, эту ситуацию с новогодней программой никак нельзя выпускать из-под контроля.

– Согласиться писать рок-оперу «Иисус Христос» для Болгарина?

– Да, Сережа. Дико звучит, но да.

– Ты же меня сегодня сам укорял, что, мол, бегаю по этим «сучьим» редакциям, – рассердился Сергей.

– Извини. Я погорячился, – оправдывался Роман. – А сейчас передумал. Сейчас уже твердо уверен, что надо вернуться и предложить свои услуги. Мне-то на Шаболовку ходу нет. Мне там никто даже разового пропуска не выпишет. А у тебя есть шанс. К тому же тебе деньги нужны. А! Извини! – Роман виновато посмотрел на Сергея. – Не в этом дело. Не в деньгах. Мне нужно, чтобы ты там работал. Мне это нужно. Мне.

– Да? А Бог меня не накажет? – прищурился Садовников.

– Не накажет.

– Это почему же?

– Потому что я тебе дам свое благословение.

– Вот тебе фокус! – присвистнул Сергей. – А кто ты такой, чтобы давать благословение на такое дело? Ты же не святой отец.

– Нет, не святой отец, – согласился Руденко. – Однако благословение человека, который собрался жертвовать собой, тоже чего-нибудь да стоит.

И он еще раз посмотрел на чертежи Доронинского МХАТа.