– Ольга Борисовна, оставьте нас, пожалуйста, наедине.

Румянцева не сдвинулась с места.

– Ольга Борисовна, вы извините, – улыбнулся Апоков, – но нам с Сергеем Викторовичем надо кое-что обсудить.

Румянцева фыркнула и медленно пошла к выходу из огромного апоковского кабинета. Ситуация складывалась для последних лет совершенно невероятная: Апоков собирается разговаривать со сценаристом напрямую, без посредника и без присутствия преданной «сторожевой», что, вообще говоря, идет вразрез даже с нормами безопасности. «А вдруг он отравит вас, Александр Завенович! – хотела было крикнуть Румянцева. – Или загипнотизирует. И вы примете неправильное решение! Да он уже на вас плохо влияет, раз вы меня выгоняете и остаетесь с этим типом один на один!» И опытная редакторша задрожала от негодования, ощущая чуждое ненавистное биополе творческого человека в священном апоковском кабинете.

– Да-да, Ольга Борисовна, пожалуйста. – Апоков был уже недоволен тем, что она слишком медленно уходит. – И прошу вас, сделайте так, чтобы в ближайшее время в мой кабинет больше никто не входил. Меня нет.

Ольга вышла, закрыв дверь плотно и чуть более шумно, чем полагалось, оставив, таким образом, гендиректора Александра Апокова и сценариста Сергея Садовникова без свидетелей и… без присмотра. Сидя напротив, они изучающе смотрели друг на друга и долго играли в молчанку. Сергей, догадываясь, что на его глазах произошла замена фаворитки, попробовал предположить, кто же будет следующей. «Наверное, опять Галя Иквина, – после некоторых раздумий решил он. – Уж больно Галина Васильевна оживилась и разрумянилась, когда обсуждала чьи-то колготки в приемной. Даже помолодела со времени моего последнего визита. Но уж то, что не Румянцева теперь, так это точно. Вот тебе и апоковский ресторан». Прошло минуты две. Апоков убедился, что Садовников знаком с первым правилом беседы с генеральным: «Не начинай сам», ухмыльнулся, достал из письменного стола коробочку плавленого сыра «Виола» и протянул ее Сергею.

– Вот смотри, Сережа,… нет, ты сюда, на число, посмотри. Сыр просроченный, а в наших буфетах его продают как ни в чем не бывало. Вот сволочи!

Садовников осторожно взял коробочку, повертел в руках, внимательно посмотрел на дату изготовления и срок годности, после чего вернул ее Апокову.

– А вы что, «Виолу» покупаете, Александр Завенович?

– Да, представь себе, покупаю, – кивнул Апоков. – Покупаю, потому что очень люблю «Виолу». И ничего не могу с собой поделать. Просто вот так, по-человечески люблю. Иной раз запрешься в кабинете, чтобы никто не беспокоил, достанешь хлебушка, вот эту гадость намажешь потолще, и кушаешь, кушаешь… Ты знаешь, я даже на спор, не прерываясь, могу вот такие четыре коробки этой самой «Виолы» съесть. Хочешь, поспорим?

– Да нет, не надо, я верю, – смутился Сергей.

– Ну, раз веришь… Что же, тогда не будем спорить, – вздохнул Апоков. – Вот такие, брат, дела. Вот так. Вроде бы сыр собачий, недорогой, а ничего не могу с собой поделать. Люблю «Виолу». Ну? Что так странно смотришь? Словно что-то хочешь спросить… Спрашивай. Для чего же мы тут собрались?

– А запиваете чем, Александр Завенович? – поинтересовался Сергей.

– Да хватит тебе. «Александр Завенович», «Александр Завенович», заладил, – обиделся Апоков. – Знаешь меня столько лет и такой официоз! Зови меня просто Саша. И мне так приятнее будет, и тебе проще. Уж сколько лет своих редакторш и администраторов уговариваю перейти на «ты», а они все ни в какую. Все опять за свое: «Александр Завенович», «Ольга Борисовна», «Галина Васильевна»… В игрушки какие-то административные играют, щеки надувают, как будто из-за этого дело быстрее пойдет… Не пойдет! Все эти обращения по имени-отчеству, если разобраться, только отдаляют, а не сближают людей. Тормозят дело. Так что давай хотя бы мы с тобой будем попроще. Я – просто Саша, а ты – просто Сережа. Хорошо?

– Хорошо. Так чем же ты… Саша, запиваешь бутерброды с «Виолой»?

– Чаем. Чаем запиваю, – ответил Апоков. – А вот кофе не люблю.

– Может и кофе просроченный?

– Нет. Кофе у меня хороший. Однако предпочитаю чай.

– Я тоже предпочитаю чай, – задумался сценарист. – Кофе, он как-то возбуждает некстати. А чай, особенно хороший, крупно-листовой, – просто отдых. Только вот не думал я, что ты ешь «Виолу».

Апоков прищурился.

– А что, ты думал, я ем?

– Ну, думал, что-нибудь другое. Например, долму, бастурму, лаваш…

– Во-во, все вы так рассуждаете, что если Апоков, то обязательно долма или бастурма. А я, представь себе, «Виолу» люблю! И могу, если надо, ее всухомятку с хлебом есть. Без чая! Только если хлеб, конечно, свежий! И сыр не просроченный, как этот! Понятно?! – Апоков повысил голос. – Он-то, может быть, и ничего на вкус, этот просроченный сыр! Однако от одной мысли, что тут дата прошлого месяца стоит, сразу аппетит пропадает и настроение портится! Понял! Только ты вот что… Ты мне, Садовников, своей бастурмой зубы не заговаривай. Говори, зачем пришел?

– Я?! К вам? – растерялся Сергей. – Да это вы меня вызвали, Александр Завенович, насколько я помню.

– Я не вызывал. – Апоков смотрел собеседнику в глаза.

– Тогда… тогда я не знаю, как это получилось, – засуетился Сергей. – А! Да! Ну конечно! Это Ольга Румянцева меня к вам в кабинет привела. Вот мы и сидим.

– Опять Румянцева! – Апоков всплеснул руками. – Опять она! Вот дурочка. Нафантазирует черт-те чего, сведет двух людей, а зачем – сама не понимает. Поставит в глупое положение, а предмета для разговора не удосужится предложить. Вот и приходится говорить о сыре. Или, может быть, ты какую-нибудь другую тему для разговора порекомендуешь, а?

Садовников хотел было спросить что-нибудь насчет рок-оперы про Иисуса Христа, но решил, что пока еще рано.

– Можно и о сыре, – сказал он, немного подумав. – Почему бы и нет? Как вам «Рошфор», Александр Завенович?

Апоков молчал.

– Ну, хорошо. А «Гауда»… «Чеддер» или вот, например, «Костромской»?

– Знаешь что?! – Апоков убрал «Виолу» в письменный стол, поправил очки и стал что-то записывать, при этом продолжал говорить, уже не глядя на Садовникова. – Может быть, ты забыл, что находишься в присутствии генерального директора канала, а? У меня ж каждая минута на счету. Знаешь, сколько одна моя рабочая минута стоит? Знаешь?

– Не знаю.

– А-а, не знаешь. А раз не знаешь, тогда думай, о чем говорить и сколько говорить. Да ты за полгода не расплатишься, если посчитать, сколько ты у меня сейчас рабочего времени отнял. Хм, «Костромской», «Гауда»… Это ты с нашим другом Руденко можешь хоть весь вечер о «Гауде» молотить или о «Чеддере»… Ну?

– Что «ну»?

– О чем вы там со своим другом по вечерам треплетесь? О «Гауде»?

– С каким другом, Александр Завенович?

– С каким-каким, с Руденко…

Заданный вопрос был довольно неприятным. Уж о ком, а о Романе Садовников говорить совершенно не собирался. Сергей сделал над собой усилие, чтобы подавить смятение, наморщил лоб и совершенно серьезно спросил:

– А почему вы, Александр Завенович, решили, что он мой друг?

– А что, разве не друг? – Апоков прекратил скрипеть авторучкой и поверх очков уставился на собеседника.

– Нет, не друг. Можно сказать, что знакомый, приятель. Но никак не друг.

– Ничего себе «знакомый», – улыбнулся Апоков. – Ничего себе «не друг», когда бываешь у него чуть ли не каждый вечер.

Сергею пришлось сделать над собой еще одно усилие, для того, чтобы убедить себя, что его просто берут на «пушку».

– Кто вам сказал, что каждый вечер, Александр Завенович? Так… пересекаемся изредка. Иногда. Вы лучше скажите, что вас конкретно интересует насчет Руденко. Если что-то и знаю, то с радостью расскажу.

Апоков опять уставился на Сергея, словно пытался прочитать его мысли. Так прошло еще минуты три. Садовникову был хорошо известен этот ожидающий взгляд. В свое время, когда ему приходилось работать у Гусина, он встречался с подобным приемом выведывания информации. Гусин научился этому взгляду у Апокова, но сотрудники быстро нашли противоядие: начинали листать записную книжку, шумно икать или отвлекались еще каким-нибудь образом. До сих пор ходила легенда о том, как Роман Руденко, находясь под таким же испытующим взглядом, в кабинете у Леснера вытащил из пакета сушеную воблу и начал сосредоточенно ее чистить и обсасывать плавники. И таким образом, весь гипноз пошел насмарку. Сергею Садовникову сейчас очень хотелось повторить подвиг своего друга, тем более в портфеле по случайному стечению обстоятельств лежал сушеный карась, с которым он собирался попить пива после всех этих переговоров. «Нет. Не годится мне поступать таким образом. Тем более раз уж решено не портить отношений с Завеновичем, то будем действовать, как решено». И, часто-часто заморгав, Сергей повторил последнюю фразу:

– Вы спросите конкретнее, Александр Завенович. Что вас интересует? Если что-то и знаю, то с радостью расскажу.

– «Если что-то и знаю»… – вздохнул Апоков. – Все-то ты знаешь, просто говорить не хочешь. Я к тебе с открытой душой, а ты мне не хочешь рассказать про Руденко. Между прочим, про моего лучшего друга, кто бы там чего про нашу с ним дружбу ни говорил. Как он? Чем дышит? Чем занимается? И вообще здоров ли?

– Да как будто здоров, – пожал плечами Сергей.

– Слава Богу! – обрадовался Апоков. – Слава Богу! А то я, представь себе, сколько его не вижу, столько же времени от тоски с ума схожу. Какой умница, а?! Какой талантище! Ну просто золото, а не режиссер! До сих пор рассказываю нашим бездарям, какой у меня был друг – Роман Руденко. Все бы отдал, чтобы такого на Российский канал вернуть. Все бы отдал! Ты говоришь, что он тебе не друг. А напрасно. С таким, как Руденко, подружиться стоит. Тем более что он прекрасный режиссер, а ты – отличный сценарист. Получился бы хороший творческий альянс. У нас с ним, правда, дружба была не столько профессиональная, сколько человеческая. Но зато какая! О такой дружбе, Сережа, только в книгах пишут да в старых песнях поют. Как раз самая настоящая дружба и есть, какая была у нас с Романом Руденко. Как говорится, последний окурок напополам! За друга в огонь и в воду! Сам погибай, а товарища выручай! И между прочим, в какую бы меркантильную сторону общество ни поворачивало, только такую дружбу до сих пор я и признаю. Если дружить, то именно так: искренне, по-простому, по-апоковски, хоть это и не модно. Сейчас так не умеют… Время другое. Да и ценности уже не те. Глянешь человеку в глаза, а там никакой правды, одно бесстыдство. Задаешь вопрос, а он огородами-огородами, да на другую тему разговор переведет. Не-ет! Дружба, Сережа, это тебе не пятьсот рублей взаймы и не мебель перетащить, если другой попросит. Настоящая дружба складывается по кирпичику, день за днем. Дружба – это и хороший крепкий дом, который не снесут ни власти, ни ураганы. Сначала закладывается фундамент. А потом, при терпеливой ответственной кладке, этот дом растет и растет. Все в этом доме должно быть хорошо: и планировка, и водоснабжение, и электропроводка. И фасад аккуратный, и крыша, которая не протечет. Тогда и жить в таком доме приятно. Глаз он радует, а город украшает. Вот такой, образно говоря, дом в свое время мы и отстроили с Романом Руденко. – Голос у Апокова на последних словах чуть изменился, он кашлянул в кулак и зажмурился, как бы представляя дом, который они отстроили вдвоем с Руденко. – Знаешь, почему я после школы пошел в строительный?

– Не знаю, – честно ответил Сергей.

– А-а, не знаешь. А я вот знал почему. Не потому что в те годы туда конкурса не было, как мои недруги утверждают. Что, дескать, институт был для дебилов и хачиков. Нет. Наговоры это все. Нет. А пошел я туда, Сережа, потому что строительство люблю. Люблю созидать. А это означает, что люблю быть искренним. Потому что искренность – главный инструмент строителя, а уже потом мастерок или козлы, уже потом шпатлевка и асбестоцемент…

Апоков замолчал на пару минут. Протер очки. Садовников обратил внимание, что глаза его покраснели.

– Ты знаешь, что такое плита перекрытия? – спросил Апоков, надевая очки.

– Не знаю, Александр Завенович. Что-то такое когда-то слышал, но врать не буду, не знаю.

– Не знаешь… А ферма с предварительно напряженной арматурой?

– Тоже, должно быть, какой-то строительный термин… но не знаю, нет.

– А фахверк? А подкрановые балки? А фундаментные блоки? А отводы для прочистки? – наступал Апоков.

– Да не понимаю я ничего в строительстве! – напрягся Сергей. – Почему вы спрашиваете?

– Почему я спрашиваю… почему я спрашиваю… А вот почему… потому что, если бы ты знал то, о чем я тебя спрашиваю, то ты бы, Садовников, гораздо лучше меня понимал…

С этими словами Апоков уронил голову на стол, обхватил ее руками и зарыдал, да так, что Садовников не на шутку испугался. Он лихорадочно соображал, как объяснит такой пассаж редакторшам, которые сейчас вбегут и набросятся на человека, который довел шефа до истерического состояния, кроме того, он подумал, как же все-таки помочь Апокову, тучное тело которого вздрагивало так, что даже стол сотрясался. Сергей сначала хотел сбегать за водой, но в последний момент заметил наполненный графин, стоявший на тумбочке.

– Воды, Александр Завенович?

– Нет, – простонал Апоков, все еще продолжая вздрагивать.

В кабинет, как ни странно, никто не вошел.

– Мне строительный участок до сих пор снится, – продолжал гендиректор изменившимся голосом. – Бульдозеры, щебенка, компрессоры… Ты даже не представляешь, какой это для меня родной шум! Иногда вот так абстрагируешься от этого проклятого телевидения, закроешь глаза, представишь себя опять прорабом и думаешь… вот же оно – счастье! Вот он – путь предначертанный! Как же так получилось, что я больше не на стройке, а в этой информационной тюрьме? Кто виноват?! Ты когда-нибудь, Сережа, готовил оконные проемы?

– Что такое оконные проемы представляю. Но никогда их не готовил, – совершенно искренне признался Садовников.

– А-а. Не готовил. А я вот готовил. – Здесь Апоков как бы взял себя в руки, присел нормально и высморкался в платок. – А я вот готовил. Готовил, и не один, и не два. А плита перекрытия, чтоб ты знал, это такая прямоугольная бетонная плита, которую ставят на несущую внешнюю кирпичную стену. По сути дела, это основа для следующего этажа… Да ну тебя! Вижу, что тебе неинтересно. Не строитель ты, Садовников. Не получится из тебя прораба.

– Александр Завенович, – весь этот разговор начинал Сергея раздражать, – а почему вы в строительстве не остались? Зачем пришли на телевидение?

– Небось думаешь, из-за денег? – улыбнулся Апоков. – Ошибаешься. Не из-за денег. Нет. Деньги тут ни при чем. Это что-то вроде чувства долга. Осознание какой-то высшей ответственности, что ли… Сам посуди, если я вернусь в строительство, кто же вас, творцов, редактировать будет? Думал. Много думал о том, кем бы себя заменить и уйти, да вот все никак не подберу достойной кандидатуры. Ладно… Отвлеклись… Ну так чем он все-таки занимается?

– Кто?

– Кто-кто… мой друг, Руденко…

– Да снимает вроде что-то, – рассердившись, соврал Сергей. – Вроде бы рекламные ролики снимает, когда заказ перепадет, фрилансер, в общем. Иногда репетиторствует… А так, я еще слышал, что столярит немного.

– Столярит немного… – Апоков мечтательно закатил глаза. – Сам бы постолярил немного, если бы не вот эта тюрьма с венецианскими люстрами! – Он с показной ненавистью оглядел свой огромный кабинет. – Все бы отдал, чтобы столярить, как Руденко, или готовить оконные проемы, а по вечерам… с собачкой гулять. Кстати, Тузик-то его как?

– Какой Тузик?

– Ну, собачка у него такая есть – Тузик. Черненький такой, лохматенький скотч-терьерчик…

Сергей все пытался понять, что могла бы означать вся эта клоунада, ибо у Романа собаки не было никогда. Тем временем Апоков взял со стола какую-то рамку из тех, которыми обычно оформляют картины, поднес к лицу и стал изучать резное окаймление, как бы давая Сергею время на раздумье для полного ответа на вопрос о Тузике.

– Тузик-то его как? – Он повторил вопрос, глядя через рамку. – Жив ли еще Тузик? Такой же веселый чертенок? Или как?

Сергею почему-то захотелось смириться с фактом существования руденковского Тузика. Одновременно он почувствовал, что как будто неведомая сила качнула его вместе со стулом. Воздух в помещении потерял прозрачность, дышать стало труднее, а фрагменты венецианской люстры вдруг задрожали и приняли размытые очертания. «Наверное, сознание теряю», – подумал Сергей. Расставил ноги пошире, чтобы не свалиться, передвинулся на край стула и наклонил корпус вперед. – «Может быть, из-за духоты? Действительно, как-то душно стало в кабинете, хотя и не накурено».

– У вас, Александр Завенович, наверное, кондиционеры не работают.

– Нет. Кондиционеры у меня в порядке, – ответил Апоков, глядя через рамку.

«Господи, и голос-то у него как переменился! Что это с его голосом? Через реверс пропустили, что ли?»

– Так ты мне не ответил про Тузика, – не унимался Апоков, не обращая внимания на эхо. – Мне бы очень хотелось знать, как поживает руденковский четвероногий друг?

Сергей подумал еще несколько секунд. Попытался справиться с наплывом болезненного ощущения. Глубоко, как мог, вздохнул… Но почему-то Тузика отрицать не хотелось…

– Да… кажется, есть собака, возможно, Тузик… Только не знаю точно… Мы же редко видимся…

– Да? Действительно не в курсе? – удивился Апоков. – А напрасно. Между прочим, чрезвычайно милый пес. И меня всегда привечал. Бывало, как приду в гости к Роману, усядусь у него на диване, а Тузик его, шалун, тут как тут. Ласкается, о ноги трется, линяет, зараза, и так звонко-звонко, знаешь, как скотч-терьерчики лают, – ав-ав-ав! Потом – прыг ко мне на колени! Уставится на картину напротив и опять – ав-ав-ав! Аха-ха-ха!

Апоков убрал рамку, закинул голову и так захохотал, что на этот раз Сергей уже точно не сомневался – сейчас прибегут редакторши. Однако в приемной опять не случилось никакого движения. Что ж, видимо, «сторожевые» привыкли к таким перепадам в настроении главного. А может быть, беспрекословно выполнялась команда, отданная еще в самом начале: «Никому не входить. Меня нет». В это время Апоков то хохотал, то лаял, изображая руденковского Тузика, и все время указывал пальцем напротив.

– Представляешь, уставится на картину напротив и ав-ав-ав!

– Про какую картину вы говорите, Александр Завенович?

– Ну про ту, что у Руденко напротив дивана висит. Кустодиевская «Купчиха». Там, на картине, помимо самой купчихи еще кошка изображена. Вот на нее-то как раз этот самый Тузик и лаял. Ав-ав-ав!

– Да нет у него никакой картины напротив дивана! – разозлился Сергей.

– Нету, говоришь? – Апоков резко прекратил смеяться. – И в то же время утверждаешь, что редко у него бываешь. Ну-ну, интересно! Ну, тогда скажи, что у него напротив дивана висит?

Садовников вспомнил о чертежах Доронинского МХАТа и посерел. Надо было как-то выкручиваться. Он и так уже, наверное, сболтнул лишнего.

– Вы о каком диване говорите, Александр Завенович? – строго спросил Сергей.

– О каком-каком… ясное дело о каком. О том, что в большой комнате, – осклабился Апоков.

– А-а, понятно, – протянул Сергей. – А я о кухонном диванчике говорю. Мы с вами, Александр Завенович, ведем речь о разных диванах. Вот потому-то и понять друг друга не можем. Вы об одном диване, а я о другом. В большой комнате я у него не был, не приходилось. А вот на кухонном диванчике мне как-то посидеть удалось. Ну так вот. Нет у него на кухне кустодиевской «Купчихи». Нету. И Тузик туда во время моего визита не заходил. То есть я допускаю, что есть у него собака и, возможно, зовут ее Тузик. Но только на кухню его Роман не пускает, надо полагать. А в большой комнате, не исключаю, что кустодиевская «Купчиха» висит. Сожалею, что не видел, поскольку не был в большой комнате. Но если когда-нибудь навещу Романа, то обязательно зайду посмотрю. А то ведь я, как зашел к нему, только разделся в прихожей, и раз – сразу на кухню. Посидел чуток, и обратно в прихожую. Даже в туалет не заходил. Я могу идти, Александр Завенович?

– Иди.

Апоков сидел неподвижно, закрыв глаза, лицо его потемнело и осунулось. Он стал похож на изваяние с острова Пасхи, если не принимать во внимание белый воротничок и директорские очки. Превращение из живого собеседника в неподвижную статую произошло удивительно быстро. «Так, наверное, застывает крокодил, прикидываясь бревном, – подумал Сергей. – Может, все-таки пора? Может, все-таки заговорить с ним про Иисуса Христа?» Он много раз слышал, что Апоков, впадая в состояние окаменелой неподвижности, как раз ждет от собеседника творческих предложений. «Нет. Не буду. Лучше пойду, – решил Сергей. – Тем более и предложить-то мне нечего».

– Аще во гроб снизшел еси Безсмертне, – вдруг заговорил Апоков, – но адову разрушил еси силу, и воскресл еси, яко победитель, Александре, женам мироносицам вещавый: радуйтеся! И Твоим апостолом мир даруяй, падшим подаяй воскресение.

– Вы о чем, Александр Завенович?

– Иди, Садовников, иди… – не поднимая век, прошептал Апоков. – Приидите, вси вернии, поклонимся святому его Апоке воскресению; се бо прииде Крестом радость всему миру; всегда благословяще Господа, поем воскресение Его, распятие бо претерпев, смертию смерть разруши… Иди, Садовников, иди!

Сергей послушно встал и вышел в приемную, где веселая и напомаженная Галина Иквина вручила ему годовой пропуск.