Если бы в это время над озером пролетал орел или другая птица, способная медленно парить в воздухе, наблюдая за тем, что происходит внизу, то взгляду этой птицы представилась бы весьма живописная картина: голубое озеро, желтый песок, домики, как игрушечные, утопающие в зелени, и шесть человеческих фигурок, направляющихся к воде. Одна фигурка отделилась и присела, кутаясь в полотенце. Четыре фигурки выстроились в ровную линию и нагнулись. В легкой атлетике это положение называется «высокий старт». И еще одна фигурка, небольшая, коренастая, стоит чуть поодаль, поигрывая продолговатым предметом. По походке, стати и хозяйским жестам легко догадаться, что эта коренастая фигурка и есть – главный. А потому сейчас, наверное, скомандует. Так оно и есть… Разбег! Замах! Бросок!

Палочка взмывает высоко над озером, отпугивая парящую птицу, а затем, набирая скорость, плюхается в водоем.

– Ну молодец, Миша! Не зря тебя прозвали «боцманом», – Белолыцин поздравляет мокрого Леснера и принимает палочку.

– И ты хорошо плыл! – Он пожимает руку Апокову, который пришел вторым.

– Бронза! – хлопнул по животу Буревича. – «Бронза» – это тоже неплохо.

– А ты, как тебя… подкачал. – Виктор Степанович повернулся к Гусину. – Поджарый, и бицепсы на ногах… а подкачал… Но старался… А за старался полагается налить, как говорили наши древние славянские потомки.

Подошла охрана с подносом. На подносе графинчик и рюмки уже наполненные.

– А ты чего?

– А я не буду, – кутался в полотенце Эзополь, убирая деньги в карман своих плавок. – Мне нельзя.

– Эх, не политик ты, Юра, не политик…

– За вас, Виктор Степанович! – почти хором произнесли пиарщики.

– Это вы правильно, – улыбнулся Белолыцин. – За меня, за меня…

Когда Виктор Степанович ушел разжигать костер (процесс, который он не доверял никому другому), пиарщики выпили за себя и за те обстоятельства, которые их соединили.

Тогда, давно еще, на пороге девяностых, они, конечно же, были моложе и гибче, а делающая первые шаги рыночная экономика обещала много инвестиций и в первую очередь тем, кто благополучно прошел школу фарцовки, бросая вызов советскому «колоссу на глиняных ногах». Там, на «Горбушке», на ВДНХ и в подворотнях возле Беговой, формировался будущий цвет отечественных предпринимателей, которые оприходуют все западные кредиты. Там в обстановке жестокой конкуренции и постоянного «стрема» поднимали головы сильнейшие под неусыпным надзором корумпированных ментов. Там же появились первые рэкетиры, и гораздо раньше, чем пришло само слово «рэкет». Оттуда вышли и направились к Останкинской телебашне будущие торговцы эфирным временем, уже тогда понимавшие, что слово «государственное» – всего лишь сочетание букв. «Мы выбрали телевидение, – впоследствии говорил Леснер, объясняя решение компании молодых прорабов, – потому что хотели прикоснуться к истинным духовным ценностям. Мы понимали, что путь будет тернист и труден, и только самые упорные пройдут его до конца. Но и одного упорства было мало. Только самые талантливые в честной конкурентной борьбе удержатся на почетных высотах. Но и таланта было мало. Только с чистыми руками и незапятнанной совестью можно дотронуться до священных рычагов и вещать для людей. Но и чистых рук оказалось недостаточно. Прошли только те, кто обладал светлой аурой». Под словосочетанием «светлая аура» Михаил Леснер подразумевал деньги.

Прежде чем двинуться в поход за духовными ценностями, было перепробовано немало других направлений – от торговли ветеранскими медалями на Арбате до обыкновенного сутенерства, которым пробавлялся почти весь строительный институт. Многие в этом бизнесе и остались. Но некоторые не изменили юношеской мечте. Голубой экран манил, дразнил, сводил их с ума. Их, как и миллионы других соотечественников. Он то наполнял надеждой молодые сердца, то огорчал недоступностью, словно четвертое измерение для людей, мыслящих категориями алебастра и дрели. Выход предоставлялся единственный, какой существовал для любителей в то время и существует до сих пор – внедряться через КВН! Как показала и по сей день подтверждает жизненная практика – это единственный правильный выход. Никакие выпускники ВГИКа, ГИТИСа, «Щепки», консерваторий и суриковских училищ не обладают такой веселостью, находчивостью и понятностью массам, как дружные КВН-щики с надсадными голосами или нарочито-кавказским акцентом или переодетые в женские платья, стебающие песни известных авторов и композиторов, высвобождая тем самым ностальгию по пионерским лагерям.

Они решили играть в КВН, и, как нарочно, любой из группы молодых прорабов обнаружил в себе талант или какую-нибудь способность. Буревич, например, выглядел «отпадно», когда надевал юбку, набивал ватой грудь и повязывал платочек. Эзополь умел блеять так, что обманулся бы любой пастух-аксакал. Гусин обладал способностью пукать по заказу, да еще доставал языком до переносицы. А главным сценаристом команды был назначен Александр Апоков, потому что он был единственным в институте, у кого сохранилась полная подшивка старого «Крокодила». С миру по нитке – команда была собрана, и каждый обладал изюминкой. Помимо репетиций, прикалывались ребята чуть ли не каждый день. Подбрасывали носки в кастрюлю в общежитии, когда хозяин кастрюли халатно отлучался от закипающей кастрюли, устраивали огненные «велосипедики» спящим, подкладывали девушкам дохлых мышей в постель. А каждое Первое апреля вывешивали приказ о назначении Леснеру повышенной стипендии или какой-нибудь премии. И, что самое интересное, один раз, поверив «приказу» и запугав бухгалтера, Михаил эту премию получил. После чего его авторитет среди товарищей резко возрос, а положение главного администратора команды стало незыблемым.

Вот так и жили. Так и росли в стенах строительного института веселые парни. Могли ли тогда подозревать Данелия и Товстоногов, Васильева и Мордюкова, Гафт или Алексей Баталов… могли ли представить они, что через какие-нибудь несколько лет эти люди и будут решать, кого показывать по телевидению, а кого не показывать? Нет. Не могли они себе такого представить, за что и поплатились.

Первую игру команда молодых прорабов неожиданно для себя проиграла. Проиграла неожиданно для себя вторую, потом, третью игру и в конечном счете не выиграла ни одной. Сколько бы Эзополь ни пытался найти общий язык с жюри, с самим «барином» и даже с его сынишкой-олигофреном, сколько бы Леснер ни попугивал соперников накануне встречи, команда строительного института навсегда закрепила за собой прозвище «пархатый утренник». Это был первый удар, который, как выяснилось, оказался на редкость своевременным, потому что друзья успели сделать очень правильный вывод, которому потом следовали всю жизнь. Вывод был таким: никогда самим больше ничего не выдумывать, а занимать только редакторские позиции, а еще лучше – административные, а еще лучше – и те, и другие. Апоков, к которому поначалу было немало претензий за проигрышные сценарии, сумел убедить друзей, что дело в неадекватном вкусе участников жюри, а Леснер торжественно поклялся, что сделает телевидение таким, каким его видит он, а не «эти гниды». Клятва была поддержана и дополнительно совместно повторена в комнате общежития, где проживал Эзополь. Кто-то предложил сицилийский, но адаптированный, ритуал. В полумраке, при бликующем огне свечек по кругу ходила опасная бритва, которой заседающие по очереди делали порез на пальце, а капельки крови соединяли на апоковских сценариях. После того как бритва обошла круг, друзья сожгли сценарии и обнялись…

– Черт бы вас всех побрал! – выругался Леснер, отгоняя воспоминания.

Министерский кабинет. Привычное кресло. Мягкий торшерный свет.

Настроение было прескверным. Сверху пришло распоряжение организовать тендер на новый гимн Российской Федерации. И теперь Леснер сидел и думал, как бы все это устроить без раздувания штата и без лишней головной боли. Опытные авторы, разумеется, ничего за бесплатно писать не будут, потому как знают, что в любом тендере участвовать бесполезно, если нет гарантии от организаторов, что ты его выиграешь. А объявлять полномасштабный конкурс ради того, чтобы скомпилировать идеи какого-нибудь талантливого лоха из провинции – это значит разбирать тысячи писем… Стоп! Конкурс можно и объявить, писем-то читать не обязательно…

– Это я! – Поднял трубку, соединяясь с секретарем. – Насчет гимна… Скажи этим… пусть объявят конкурс, но не впрямую, а так, дескать, что вот, продолжается поиск текста и музыки для нового гимна. Ну и к гражданам обращение в несколько слов: мол, если ты дурак и тебе делать нечего, то прими участие… Да нет же! Последнюю фразу не в буквальном смысле! Ты там что, перегрелся, что ли?

Леснер положил трубку. Так. Можно считать, что тендер объявлен. По формальной части никто не придерется. Но основной проблемы это не снимало. Постучал пальцами по столу. Гимн-то на выходе все равно должен быть… Нет, конечно, его напишут в любом случае. Тем более что имя предполагаемого победителя тендера в определенных кругах было известно. Тот что-нибудь да напишет… Скорее всего, это будут те же яйца, только в профиль… Но, может быть, подкатил тот самый случай, когда стоит проявить инициативу? Все-таки гимн… Леснер задумался, не замечая, что сам насвистывает некую мелодию.

Почти у каждого человека есть своя мелодия. Не обязательно им выдуманная, но услышанная однажды и запечатленная в подсознании. Человек, не встретивший свою мелодию, скорее всего, остается человеком несчастливым. Не признаваясь самому себе, он до конца жизни будет ее искать или попытается сочинить. Некоторые стали композиторами как раз оттого, что не услышали своей мелодии и отправились за ней в изнурительный поиск. Отдавали десятилетия учебе и бдениям у пюпитра, надеясь, что космос подскажет ее, единственную, то самое сочетание звуков, которое шифрует человека для вечности. Если угодно – еще одно определение души.

Иной создатель заканчивал жизнь несчастным, даже если ему рукоплескал весь мир. Его мелодии гармонировали с внутренним миром слушателей, но своей он так и не встретил. Осталось слабое утешение для гения – аплодисменты, уважение и цветы. Великий Чайковский умер, находясь в поиске, но его «Щелкунчик» наполнил творческой энергией Ирвина Шоу. Шостакович при жизни не обрел спокойствия, так и не услышав мелодии для сердца, но его Седьмая симфония воспитала целое поколение писателей и художников… До сих пор никто не спрашивал Владимира Шаинского, а написал ли он мелодию, о которой мечтал всю жизнь? Но тем не менее его широко известная «Мы начинаем КВН» стала для Михаила Леснера тем самым космическим шифром…

Вот и сейчас, полуприкрыв глаза, Леснер услышал звучание своих внутренних струн. Звучание, которое помогало жить и работать:

– Мы начинаем КВН, – тихо запел министр информации. – Для чего? Для чего? Чтоб не осталось в стороне никого, никого…

Вдруг… Словно свет включили под одеялом! Или нет… Пушки загрохотали в безлюдной аравийской пустыне, разом оборвав песнь одинокого всадника! Леснер вскочил. Протер глаза, предчувствуя удачу. Да тут каждая строчка подходит! Каждое слово! Каждое слово отражает гимновую суть! Ну-ка…

Это и есть гимн! Ну, конечно! Это и есть гимн Российской Федерации! Само слово «КВН» убрать, а так хоть сейчас неси на утверждение. И самое главное, догадался об этом кто? Не абы кто, а Михаил Юрьевич Леснер! Именно! Сбылась давнишняя мечта – утереть нос всем художникам, которые внутренней свободой заставили Михаила и других администраторов почувствовать собственную неполноценность. Одно-единственное попадание в жизни, как у Эйнштейна – и никто не зачеркнет твоего имени, выбитого на главной отечественной мраморной плите! Кинофильмов полно, романов еще больше, авангардистов, мечтающих переплюнуть «Черный квадрат» Малевича, хоть пруд пруди, а гимн – он один! Леснер посмотрел на часы и вспомнил, что примерно с час его должен ожидать в приемной Александр Буревич, который еще вчера выпрашивал аудиенцию.

– Буревича ко мне! – Леснер скомандовал секретарю и от волнения заходил взад-вперед по кабинету.

Буревич не заставил себя долго ждать. Сидел он, правда, не в приемной, а пятью этажами ниже, в министерском буфете, где наворачивал торт с клубничным сиропом.

Однако после вызова ступенчатая лестница подняла наверх стодвадцатикилограммовое тело гораздо быстрее, чем это сделал бы скоростной лифт.

– Бронза! – Леснер хлопнул его по животу. – Пляши, Александр Витальевич! Я гимн России придумал. Пляши!

– Я не сомневался, Михаил Юрьевич!

– Да ты не взаправду пляши, дурак! – рассмеялся Леснер. – Остановись! Я в переносном смысле сказал: «пляши»… А теперь скажи, в чем ты не сомневался?

– В вашей это… ну как ее… в этой самой… что всем известно… в вашей, если точнее выразиться… когда другие тужатся, тужатся… а вы единовременно – раз! И в десятку!

– Засранец ты все-таки, Буревич, – задумался Леснер. – При мне делает вид, что и двух слов не умеет связать. Думаешь, я не знаю, как ты трындеть умеешь? Умеешь, да еще как! А раз умеешь, то трынди… Или, может, волнуешься?

– Есть немного, – опустил голову Буревич.

– Ну, иди сюда, не волнуйся. – Леснер достал из шкафа тонкие резиновые перчатки, надел их и указал Буревичу на кресло для посетителей. – Садись!

Буревич сел. Леснер пристроился рядом и стал бренчать пальцами по его губам, иногда прихлопывая по щеке, когда подсказывало чувство ритма: