Обратно в гостиницу топал пешком. Сорок один распрекрасный перекрёсточек. Не скажу, мол потянуло прогуляться, всё такое. Просто не хотел влазить в очередную тачку, потом из неё вылазить. Иногда устаёшь ездить на рыдванах — точно так же, как на подъёмниках. Вдруг чувствуешь — надо пройтись. Причём расстоянье или высота неважны. В детстве я очень часто поднимался домой пешком. Двадцать четыре лестничных пролёта.

Даже не заметно, дескать прошёл снег. На землю почти не лёг. Но подморозило здорово. Пришлось, достав из кармана, надеть красную охотничью кепку — и по фигу, как выгляжу. Даже наушники опустил. А ещё сильно мёрзли руки. Вот бы знать, кто у меня спёр в Пенси перчатки. Я б ни фига особого не сделал, даже кабы выяснил. Кишка тонка. Норовлю того не показывать, но… Например, узнай в Пенси, кто прикарманил перчатки, наверно, пришёл бы к ворюге в комнату и сказал:

— Ну. Как насчёт вернуть перчаточки, а?

Тут тать несчастный, наверно, сказал бы эдаким невинным голосом:

— Чё за перчаточки?

Тогда я, наверно, открыл бы шкаф и где-нибудь перчатки нашёл. Скажем, запрятанными в поганые мокроступы иль ещё куда. Вынул бы, показал чуваку и спросил:

— Я так понимаю, ядрёна вошь, твои перчатки?

Тогда сволочь, наверно, посмотрит якобы очень удивлённо:

— Впервые в жизни вижу. Раз твои — забирай. На хрена они мне?

Ну а я, наверно, просто постою там минут пять. В руке перчатки, всё такое. Тут надо бы врезать чуваку по зубам — размозжить челюсть к чёртовой матери. Но только я струшу. Буду просто стоять и пытаться выглядеть крутым. Пожалуй, вместо удара в челюсть прошиплю чего-нибудь очень резкое-злобное, дабы его достать. Но залупись я, он, наверно, встанет, подойдёт и скажет:

— Послушай, Колфилд. Уж не хочешь ли назвать меня вором?

Тогда, вместо «Да, ядрёна вошь — гнусная вороватая падла!», наверно, всего лишь скажу:

— Знаю только, что нашёл чёртовы перчатки в твоих поганых мокроступах.

Тут уж чувак поймёт наверняка: метелить не намерены. И скажет:

— Слушай. Давай разберёмся до конца. Считаешь меня жуликом?

А я, наверно, скажу:

— Никто никого жуликом не считает. Знаю только, что нашёл чёртовы перчатки в твоих поганых мокроступах.

И вот так запросто продолжалось бы часами. В конце концов отвалил бы из комнаты, даже не врезав ему как следует. Наверно, зашёл бы в умывалку, покурил тайком, балдея от собственного вида в зеркале: во крутой!

Словом, всю дорогу до гостиницы думал про всякое эдакое. Не особо приятно сознавать себя трусом. Скорей всего, не столь уж я дикий трус. Не знаю. Пожалуй, лишь частично трушу, а вообще-то из тех, кому по фигу — ну, потерял перчатки да потерял. Беда в чём: чего-нибудь потеряю — а до фени. Мама от меня маленького просто с ума сходила. Некоторые чуваки целые дни тратят в поисках потерянного. У меня же вроде б и нету ни хрена такого, дабы сильно огорчиться, коль потеряю. Похоже, именно потому-то отчасти трус. Говорю, конечно, не в оправданье. Какие уж тут оправданья? Человеку ни в коем случае нельзя трусить. Предположим, надо врезать чуваку по зубам, к тому же вроде настроенье подходящее — дык бей, и всё. А у меня на фиг не получается. Скорее уж вытолкну чувака из окна или отрублю ему башку топором, нежели в челюсть ударю. Ненавижу кулачные разборки. Дело не в том, дескать меня тоже зацепят — хотя, естественно, радости тут мало. Страшней всего в драке — лицо чувака. Вот засада: не выношу смотреть чуваку в лицо. Неплохо б обоим на глаза надевать повязки иль ещё чего. Необычная разновидность трусости, ежели вдуматься, — но всё-таки трусость. Не стану ж самого себя-то обманывать!

Чем больше думал о перчатках да трусости, тем становилось тоскливее. Посему решил — дай зайду куда-нибудь выпить. У Эрни ведь заказал всего три рюмашки, да и то последнюю не допил. Чего-чего, а кирять умею. Покуда в настроеньи, способен закладывать ночь напролёт — причём безо всяких последствий. Однажды в Хутоне мы с парнем купили пузырь вискаря и в субботу вечером всосали его в часовне, где никто не застукает. Тот нажрался, а мне хоть бы хны. Просто стал спокойным, бесстрастным. Перед сном блеванул, но вообще-то даже не тянуло. Заставил себя.

Короче, на подходе к гостинице чуть не завернул в какую-то гнилую забегаловку, но оттуда как раз вывалились два пьяных вдребодан чувака и спросили дорогу к подземке. Пока объяснял, один из них, похожий на кубинца, всё дышал в морду перегарищем. Кончилось тем, что в проклятый кабачок так и не попёр. Просто вернулся в гостиницу.

В прихожей шаром покати. Запах точно от пятидесяти тыщ забычкованных сигар. Честно. Спать совсем неохота, но самочувствие прям вшивое. Настроенье — хуже некуда. Хоть ложись да помирай.

И тут на ровном месте вляпался в жуткую переделку.

Началось-то с чего: вхожу в подъёмник, а чувак, нажимающий кнопки, говорит:

— Хошь развлечься, паря? Или уж поздно для тя?

— В каком смысле? — спрашиваю, поскольку не понял, куда он клонит, и вообще.

— Девчушку не желаешь?

— Я? — ответ, конечно, дурацкий, но когда резко подходят да задают подобный вопросик, становится страшно неловко.

— Сколько те лет, начальник?

— А чё? Двадцать два.

— М-да. Ну т’как? Хошь или не хошь? За одну палку пятёрка. На всю ночь — пятнашка. — Он посмотрел на часы. — До двенадцати дня. Пятёрку за один раз или пятнашку до полудня.

— Хорошо, — говорю. Вообще-то такое против моих правил, но больно уж паршивое настроенье накатило — не соображал ни хрена. Именно отсюда все неприятности. Ежели чего-либо на мóзги давит, даже думать сил нет.

— Хорошо чево? Один разок или до двенадцати? Мне надо знать.

— Один раз.

— Лады. Ты в какой комнате?

Я крутнул красную висюльку на ключе:

— Двенадцать-двадцать два.

А сам уже вроде как пожалел, дескать всё закрутилось. Но — слишком поздно.

— Лады. Через четверть часика присылаю девчушку.

И открыл дверцы. Я вышел.

— Эй, а она хорошенькая? Мне не нужна какая-нибудь старая мымра.

— Вовсе не мымра. Не волнуйся, начальник.

— А кому платить?

— Ей. Поехали, начальник.

И захлопнул дверцы прямо перед носом.

В комнате я смочил волосы водой, а причёсываться при такой короткой стрижке один чёрт бесполезно. Потом проверил, не пахнет ли изо рта после стольких сигарет и выпитого у Эрни виски. Нужно, приставив ладонь к подбородку, выдохнуть в направленьи носопырки. Вроде воняло не сильно, но я всё-таки пошёл почистил зубы. Потом надел чистую рубашку. Причём ведь понимаю: перед шлюхой щёголя давать нефига, и вообще, но надо ж чем-то время убить. А сам слегка мандражирую. Хоть начал потихоньку заводиться, и так далее, но лёгкий колотун всё равно пробирает. Коль уж совсем честно, то я девственник. Правда. Выпадало несколько случаев стать настоящим мужчиной, всё такое, но я их не использовал. Вечно чего-то мешает. Например, если ты у девчонки дома, то в самый неподходящий миг приходят предки — или боишься, дескать вот-вот придут. А коли дело происходит на заднем сиденье тачки, то спереди обязательно чья-либо подружка, которой страшно любопытно, чего происходит во всей чёртовой тачке. В смысле, какая-то мочалка всю дорогу вертится на переднем сиденье, дабы не пропустить самое на фиг захватывающее. Короче, вечно чего-нибудь мешает. Но несколько раз уже почти вплотную приблизился к этому самому… Один случай особенно запомнил… Но как-то всё пошло наперекосяк — уж даже не помню, почему. Вообще-то херовина в чём: обычно доходишь до самого главного, а девчонка — в смысле, просто девчонка, никакая не потаскуха — всё просит тебя прекратить. И я, дурак, слушаюсь. Большинство чуваков ни фига не прекратят. А мне ни хрена не удаётся с собой поделать. Ни в жисть ведь не поймёшь, вправду ль она хочет, дабы ты прекратил. Или ей просто адски страшно. Или нарочно просит остановиться, а раз всё-таки настоял, то виноват ты, не она. Словом, я прекращаю. Беда в чём: вдруг ощущаешь к ней жалость. В смысле, большинство девчонок — самые настоящие бестолковки, и вообще. Полижешься с ней малёк — и собственными глазами видишь, как у неё мозги утекают. Сами посмотрите на девчонку, чуть только та хорошенько завелась — мозгов там в помине нету. В общем, не знаю. Меня просят прекратить — я прекращаю. Проводишь её домой, подумаешь: «На кой хрен остановился?» — а в следующий раз опять то же самое.

Короче, снова надел свежую рубашку, а сам мыслю: впереди оченно неплохая возможность. Раз она шлюха, всё такое, почему б на ней не подучиться — на случай рано или поздно вступлю в брак, и вообще. Иногда про подобную хрень подумываю. В Хутоне как-то попалась книженция, а в ней прям жутко опытный, обходительный чувак, повёрнутый на половухе. Даже имя помню — г-н Бланшар. Книга паршивая, но чувачок вообще-то здоровский. Жил в большом замке на Ривьере, ну в Европе, и всё свободное время избивал дубинкой женщин. Тощий, как щепка, однако бабы от него торчали. В одном месте он там сравнивает женское тело со скрипкой, всё такое; нужен, говорит, чумовой исполнитель, дабы правильно на нём играть. Книга, понятное дело, дико пошлая, но из башки всё не йдёт та хренотень про скрипку. Вот, в общем-то, и хотел вроде как поупражняться — на случай в один прекрасный день женюсь. Ё-моё, Колфилд с Волшебною Скрипкой. Пошлость, конечно. Но не слишком откровенная. Не возражал бы получше в эдаких делах фурычить. По правде говоря, покуда развлекаюсь с какой-нибудь метёлкой, то вечно, чёрт побери, настоящая засада найти то, чего ищу — ну, вы понимаете, Господи Боже мой, о чём речь. Взять хотя б девчонку, о ком рассказывал, дескать лопухнулся и не трахнул. Я чуть не целый час потратил, пока снял с неё проклятый лифчик. И вот наконец-то сдюжил, а она уже готова глаза мне выцарапать.

Короче, всё брожу по комнате, жду появленья обещанной девицы. Да всё надеюсь, мол хорошенькая. Но вообще-то вроде даже по фигу. Просто хотел как бы уж с этим разделаться. Наконец в дверь постучали. Пошёл открывать, а под ногами оказался чемодан, я через него полетел, чуть коленку не расшиб. Вот чёрт, вечно выберу самое подходящее время для полёта через чемодан, и вообще.

Открываю дверь, там стоит шлюха. В пальто со стоячим воротничком, без шляпы. Волосы светлые, но сразу видно: крашеные. И совсем не старая мымра.

— Здравствуйте, — говорю. Ё-моё — обходительный, чёрт.

— Морис сказал про тебя? — спрашивает. Вроде б настроена не слишком на хрен дружелюбно.

— Парень с подъёмника?

— Ну.

— Про меня. Заходите, пожалуйста. — А самому становится всё больше и больше не в жилу. Правда.

Она вошла; сразу сняв пальто, бросила на кровать. Осталась в зелёном платье. Потом, присев как бы бочком на кресло у письменного стола, начала качать ногой вверх-вниз. Положила ногу на ногу и ну раскачивать. Слишком дёрганая для шлюхи. Правда. Наверно, потому как адски молоденькая. Примерно моего возраста. Я сел в кресло рядом с ней, предлагаю закурить.

— Не балуюсь, — говорит. Тоненьким жалобно-плаксивым голоском. Еле слышным. Причём не благодарит, после того как чего-нибудь предлагаешь. Даже в голову эдакое не приходит.

— Разрешите представиться: Джим Шишак.

— У тя часы наличествуют? — само собой, имя ей на хер по барабану. — Эй, а сколько те лет, а?

— Мне? Двадцать два.

— Фигушки.

Во прикольно сказанула. Прям по-детски. Вроде бы потаскуха должна сказать «чёрта с два» или «не трепись», а не «фигушки».

— А вам сколько? — спрашиваю.

— Сколько есть — все мои, — говорит. О-очень остроумно! — Дык наличествуют часы-то? — снова спросила; тут же встав, стащила через голову платье.

Мне стало прям не по себе. В смысле, столь неожиданно разделась, и вообще. Понятное дело: когда вот так вот встают да снимают через голову платье, надо возбуждаться, но я почему-то не того. Чувствовал чё угодно, только не вожделенье. Обалденная тоскища напала — не до трахалок.

— Ну’д’к наличествуют у тя часы-то?

— Не-а. Нету, — говорю. Ё-моё, жутко стало не по себе. — А вас как зовут?

На ней осталась только бледно-красная сорочка. Прям аж неловко. Честное слово.

— Санни, — говорит. — Ну, поехали.

— Не желаете немного поговорить? — спрашиваю. Детский сад, конечно, но больно уж чуднóе накатило настроенье. — Вы очень спешите?

Она посмотрела как на пыльным мешком из-за угла ударенного:

— О чём же на фиг хошь говорить?

— Не знаю. Так просто. Подумал — вдруг вы хотели б немного поболтать.

Она снова села на кресло возле стола. Но сразу ясно: напряглась. И опять закачала ногой — ё-моё, вот дёрганая чертовка.

— Не желаете сигаретку? — спрашиваю. Совсем забыл, она ж не курит.

— Я не курю… Слушай, собрался говорить — дык давай. У мя делов по горло.

А мне в башку не лезет, о чём бы. Подумал спросить, как стала шлюхой, всё такое, но не решился. Небось всё равно б не рассказала.

— Вы ведь не из Нового Йорка? — спрашиваю в конце концов. Больше ни шиша не посетило.

— Из Холливуда.

Поднялась, подошла к кровати, взяла платье.

— У тя плечики наличествуют? А то помну. Только из чистки.

— Ещё бы, — сразу сказал я. Приятно встать да заняться делом. Отнёс платье в шкаф, повесил. Вот чёрт! Почему-то стало вроде как грустно. Представилось: идёт она в лавку покупать платье, а никто не догадывается, мол пришла блядюшка, всё такое. Продавец вообще, наверно, подумал, обычная девчонка. В общем, стало адски грустно — сам точно не скажу почему.

Опять сев, я попытался продолжить завядший разговор. Вообще-то собеседница из неё та ещё.

— Вы работаете каждую ночь? — Едва произнёс, понял, сколь жутко звучит.

— Ну.

И прошлась по комнате. Взяла со стола перечень кушаний, стала читать.

— А днём чего делаете?

Плечами пожала. Вообще-то довольно худенькая.

— Сплю. На показы хожу. — Положив разблюдовку, глянула на меня. — Ну, поехали. Не всю же…

— Слушайте, я сегодня не очень хорошо себя чувствую. Вечер выдался трудноватый. Господом Богом клянусь. Я заплачу, всё такое, но вы ведь не особо возражаете, коль мы не станем этим заниматься? Ведь не особо возражаете?

Беда в чём: уже ни черта не хотелось. Настроенье жутко паршивое — ну не до трахалок, как на духу говорю. Она тоскищу нагнала. Зелёное платье, висевшее в шкафу, всё остальное. К тому же, вроде бы мне вообще в лом этим заниматься с девицей, целыми днями просиживающей на дурацких кинопоказах. Честно — в лом.

Тут она подходит с подозрительным таким выраженьем лица, словно якобы мне не верит:

— Чё за дела?

— Обыкновенные дела. — Ё-моё, тут уж задёргался я. — Просто мне только-только сделали иссеченье.

— Иди ты? Чё резали?

— Ну, как бишь его… клавикорд.

— Иди ты? Где ж сия хреновина расположена?

— Клавикорд-то? Ну, вообще-то в позвоночном столбе. В смысле, в самой середине позвоночника.

— Иди ты? Круто. — И села мне на колени. — А ты прикольщик.

Я уже её побаивался — посему продолжал врать напропалую.

— Ещё восстанавливаю силы.

— Ты похож на чувака из кино. Ну знаешь. Как же его? Ну знаешь, о ком я. Блин, как же его кличут-то?

— Не знаю, — говорю. Даже не намерена вставать с моих коленей.

— Да знаешь. Он ещё играет в ленте с Мел-вином Дагласом. Он ещё евойный младший братишка. Ну который ещё падает с лодки. Ну знаешь, о ком я.

— Нет, не знаю. Норовлю ходить на показы как можно реже.

Тут она изменилась прямо на глазах. Взгляд вдруг стал нахальным, и вообще.

— Давайте завязывать. Говорю же: не в настроеньи. Только из-под ножа.

Но она продолжает сидеть на коленях, всё такое, и глядит с охренительным презреньем.

— Слушай, ты. Я уже спала, вдруг придурок Морис будит. Думаешь, мне…

— Говорю же: за приход заплачу, и вообще. Кроме шуток. Бабок куча. Просто сейчас ещё лишь восстанавливаюсь после весьма тяжёлой…

— Какого ж чёрта тогда сказал недоделанному Морису, мол хочешь девочку? Раз те к чёрту только-только разрезали твой чёртов… как его там. А?

— Думал, самочувствие будет гораздо лучше. Немного погорячился в предположениях. Честно. Извините. Привстаньте на мгновенье — достану бумажник. Кроме шуток.

Девица злая, как чёрт, но с колен встала. Я подошёл к тумбочке, взял бумажник, достаю пятидолларовую бумажку, протягиваю:

— Большое спасибо. Премного благодарен.

— Здесь пять. А стоимость десять.

Ведёт себя всё нахальней. Я и боялся, что начнёт какую-нибудь хренотень. Честное слово, прям предполагал.

— Морис сказал пять. До полудня — пятнадцать, за один раз — всего пять.

— За один — десять.

— Он сказал пять. Я извиняюсь — на самом деле извиняюсь — но больше не отстегну.

Опять пожав плечами, сухо так говорит:

— Подашь платье? Или тебя слишком напряжёт?

Да, коварная девочка. При столь сопливом голоске — аж страшновато. Кабы большая взрослая блядь с толстенным слоем замазки на роже да всем прочим — вполовину б эдакой жути не нагнала.

Ну достал платье. Она надела, всё такое, потом взяла с кровати пальто:

— Пока, сюсик.

— Пока.

Даже её не поблагодарил, и вообще. Причём очень тому рад.