Спал не особо долго — проснулся вроде бы часов около десяти. Выкурил сигарету, и сразу жрать захотел. Последний раз-то жевал в Аджерзе — ну, те две булочки с рубленым мясом да расплавленным сыром — когда с Броссаром и Акли ездили в кино. Во время летит. Словно пятьдесят лет прошло. Рядом стоит переговорное устройство; я уже начал звонить вниз, дабы прислали какой-нибудь завтрак, но вроде как побоялся: вдруг притащит старина Морис. А коли думаете, до смерти желал ещё одной с ним встречи, то у вас не все дома. Посему чуток полежал, выкурил ещё одну. После думаю: позвоню-ка старушке Джейн, небось уже приехала домой-то, и вообще. Но чё-то настроенье не покатило.

Зато взял да звякнул старушке Салли Хейз. Она учится в заведении Мэри Вудрафф и наверняка уже дома, поскольку недели две назад от неё пришло письмо. Не сказать, мол по ней сохну, просто мы знакомы уже тыщу лет. Раньше мне по дурости казалось, она в общем-то толковая. Понимаете, довольно много знает о постановках-действах-писателях, всякой мутоте. А в случае человек до фига знает про подобную муру, надо какое-то время кумекать, тупой он или не совсем. Дык вот: со старушкой Салли я несколько лет кумекал. Пожалуй, гораздо б раньше её раскусил, кабы мы поменьше к чёрту целовались. Я вечно попадаю впросак, ибо думаю: раз лобызаюсь, значит чертовочка умненькая. Ведь никакой на хрен связи-то нету, а всё никак себя не перестрою.

Короче, позвонил. Сначала подошла служанка. Потом отец. Затем она сама.

— Салли?

— Да… а кто это?

Вот выпендрёжка, я ведь уже отцу сказал «а кто это».

— Холден Колфилд. Как делишки?

— Холден! У меня всё прекрасно. А у тебя?

— Блеск. Слушай. Как вообще дела-то? В смысле, учёба?

— Прекрасно. В смысле… ну, сам понимаешь.

— Отлично. Ладно, слушай. Я чего думаю — ты сегодня свободна? Воскресенье, конечно. Но по выходным всегда дают два-три дневных представленья. В честь каких-нибудь там лицедеев, всё такое. Не желаешь сходить?

— С удовольствием. Дивно.

Дивно. Самое для меня ненавистное словечко. Столь показушное. На миг даже захотел сказать, мол насчёт представленья пошутил. Но ещё немного поболтали. Верней, поболтала она. Мне и слова не удалось вставить. Сначала рассказала о каком-то чуваке из Харварда — небось первогодке, но она, само собой, не уточнила, — смертельно по ней сохшему. День и ночь звонит. День и ночь — умора! После поведала про другого чувака, слушателя военного вуза, тот тоже из-за неё готов глотку перерезать. Велика важность! В общем, я назначил встречу под часами в гостинице «Билтмор» в два, да велел не опаздывать, потому как представленье, скорей всего, начнётся в полтретьего. А она вечно опаздывает. И повесил трубку. Ё-моё, во зануда — но красивая.

Договорясь о свиданьи со старушкой Салли, вылез из кровати, оделся, сложил чемодан. Перед уходом глянул в окно: как там поживают дорогие извращенцы. Но шторы у всех задёрнуты. Утром они сама скромность. Съехал на подъёмнике, расплатился за гостиницу. Юного Мориса нигде не видно. Само собой, я не собирался бегать его искать, козла вонючего.

У гостиницы взял тачку, но не имел ни малейшего представленья, куда ехать. Некуда. Ещё только воскресенье, а домой нельзя до среды — ну самое раннее до вторника. И уж вовсе не желал переться в другую гостиницу, дабы там вообще мозги вышибли. Словом, велел водителю ехать на Главный вокзал. Тот ведь в двух шагах от «Билтмора», где условились о встрече с Салли, посему решил оставить чемоданы в ячейке, к которой дают ключ, да позавтракать. Честно говоря, проголодался. Вытащив в тачке бумажник, вроде как пересчитал бабки. Не помню точно, сколько оставалось, но в целом негусто. За какие-то две паршивые недели потратил кучу бабок. Правда. В душе я адский транжир. А чего не трачу — теряю. В ресторанах да ночных кабаках через раз вроде даже забываю взять сдачу, всё такое. Предки просто из себя выходят. И нельзя их за то винить. Но вообще-то папаша у меня богатенький. Не знаю, сколько заколачивает — он со мной эдакую хреноту не обсуждает — но думаю, немало. Папуля работает советником по правовым вопросам в паевом обществе. Подобные ребятки круто загребают. Присутствует ещё один признак его обеспеченности: всю дорогу вкладывает бабло в бродуэйские представленья. Но те вечно проваливаются, посему чуть только он по новой встревает, мама просто с ума сходит. Она вообще после смерти Элли не особо хорошо себя чувствует. Дёрганая какая-то. Да тут ещё меня трам-тарарам опять на хер выперли…

Короче, на вокзале поставил чемоданы в бронированную ячейку, зашёл в закусочную и подзаправился. Апельсиновый сок, яичница с окороком, поджаренный хлеб, кофе — завтрак для меня довольно обильный. Обычно ограничиваюсь апельсиновым соком. Малоежка. Честно. Потому столь адски тощий. Вообще-то надо бы есть побольше мучного, всяческой другой муры, дабы набрать вес, всё такое, но в меня не лезет. В случае куда захожу, просто беру, как правило, хлеб со швейцарским сыром да молочный напиток. Не столь уж много, зато в молоке куча витаминов. X. В. Колфилд. Холден Витаминыч Колфилд.

Сижу жую яичницу; тут входят две отшельницы — с чемоданами, всё такое — и садятся за мой столик. Наверно, едут в другую пустынь, иль ещё какое заведенье, и ждут поезд. Причём вроде как не знают, куда к чёрту приладить поклажу; а я им помог. Дешёвенькие такие чемоданы — никакая там не настоящая кожа, и вообще. Я понимаю, подобное значенья не имеет, но не терплю, ежели у кого-то недорогие чемоданы. Звучит дико, но способен возненавидеть людей за один только внешний вид, коль у них дешёвые чемоданы. Однажды приключился случай. В Элктоновых Холмах мы какое-то время жили с Диком Слаглом, чемоданчики у него вшивенькие. Он держал их под кроватью, а не на подставке, лишь бы никто не увидал евойные развалюхи рядом с моими. Мне таковское адски охренительно давило на мόзги, я всё хотел собственные баулы выкинуть к чертям собачьим или даже поменяться с ним. Мои-то куплены в роскошной лавке, настоящая воловья кожа, все навороты. Небось и стоили высоко. Но вот в чём прикол. Чего произошло-то. Я в конце концов взял да тоже сунул чемоданы под кровать. Убрал с подставки, дабы у старины Слагла не развилось ощущенье неполноценности. Угадайте, чего сделал он. На следующий же день вынул мои чемоданы из-под кровати и поставил обратно на подставку. Я долго ломал голову, почему. Потом выяснил: пусть люди думают, якобы чемоданы его. Правда. Очень чудной чувак, по крайней мере в ряде черт. Например, вечно городил про мои чемоданы какую-то ерунду. Всё бубнил, дескать слишком новые да мещанские. Ему жутко нравилось чёртово словечко. Небось вычитал или услыхал где. Все мои вещи — адски мещанские. Даже ручка, и та мещанская. Сам постоянно одалживал её пописать, но один чёрт: мещанская. Мы прожили вместе всего месяца два. А потом оба попросили нас расселить. Прикол в чём: после я вроде даже по нему скучал, поскольку он охренительно умел подмечать смешное, и порой мы от души веселились. Не удивлюсь, если ему тоже меня не хватало. Сперва он просто прикалывался, называя мои шмотки мещанскими, а мне как бы по фигу — честно говоря, правда смешно. Потом, через некоторое время, стало ясно: уже не шутит. А вообще-то впрямь трудно жить с человеком в одной комнате, раз твои чемоданы гораздо лучше евойных — у тебя действительно хорошие, а у него так себе. Ты думаешь: умный парень, клёво подмечает смешное, ну и по фиг ему, чьи чемоданы лучше. Как бы не так. Не по фиг. Я с тупорылым дуремаром Страдлейтером-то уживался отчасти почему: по крайней мере его чемоданы не хуже моих.

Короче, обе отшельницы сели рядом со мной, и мы вроде как разговорились. Ближняя поставила на колени соломенную корзинку, с какими обычно в сочельник затворницы да тётки из Воинства Спасенья собирают бабки. Ну стоя возле перекрёстков, особенно на Пятой улице, перед большими промтоварными лавками, и т. д. Словом, сидевшая рядом уронила корзинку на пол, а я нагнулся да поднял. Не благотворительные ли деньги, спрашиваю, собирает, и всё такое. А она говорит нет. Просто, говорит, в чемодан не влезла, посему вынуждена таскать отдельно. А сама довольно приятно улыбается. Носяра эдакий огромный, очки в железной как бы оправе, не слишком-то привлекательные, зато лицо охренительно доброе.

— Думал, вы деньги собираете, — говорю. — Я сдюжил бы чуток пожертвовать. А вы, начав сами собирать, за меня внесёте.

— О, вы весьма добросердечны, — говорит. Вторая, её подруга, тоже на меня глаза поднимает. Она пила кофе, читая чёрненькую книжечку. Вроде Писания, но чересчур тонюсенькую. А вообще-то наподобие Писания. На завтрак обе взяли только по ломтику поджаренного хлеба да кофе. Вот чёрт! Не выношу сидеть уплетать яичницу с окороком иль ещё чем, пока другие — лишь кофе с поджаренным хлебом.

Отшельницы позволили пожертвовать десятку. Всё спрашивали, уверен ли я, дескать не в напряг, всё такое. У меня, говорю, бабок пруд пруди, но они вроде бы не поверили. В конце концов-то всё-таки взяли. Причём долго благодарили, прям в краску вогнали. Я перевёл разговор на общие вопросы, спросил, куда, мол, путь держите. Оказалось, школьные учителки, только-только приехали из Чикаго, теперь собираются преподавать в какой-то женской обители на 168-й улице, не то на 186-й — в общем, у чёрта на куличках. Соседка — ну, в железных очках — сказала, дескать преподаёт английскую словесность, а подруга — наследие да американское государственное устройство. Тут мне, ублюдку проклятому, стало любопытно: о чём соседка, преподающая словесность, думает, читая кой-какие книги к занятьям, — ведь затворница ж, и вообще. Даже не обязательно книженции, где полно половухи, а просто про любовь, всё такое. Взять к примеру Юстасию Вай из «Возвращенья на родину» Томаса Харди. Юстасия хоть не слишком похотлива, и вообще, но сам собой возникает вопрос: о чём ненароком думает пустынница, читая про старушку Вай? Естественно, ни фига такого я спрашивать не стал. Сказал только, дескать мой любимый предмет — английская словесность.

— Правда? Приятно слышать! — сказала очкастая. — А какие книги вы читали в прошедшем полугодии? Мне весьма занятно. — Честно вам говорю, столь приятная.

— Ну, в основном древние: «Беовулфа», про старину Грендела, «Повелитель Рандал, мой сын», всё такое. Но по домашнему чтению порой приходилось кой-чего прочесть дополнительно. Я читал «Возвращенье на родину» Томаса Харди, потом «Ромео и Джульетту», ещё «Юлия…»

— О, «Ромео и Джульетта»! Восхитительно! Вам ведь понравилось? — вещает совсем не как затворница.

— Да. Понравилось. Даже очень. Отдельные части, правда, не особо, но в целом довольно увлекательно.

— А чего вам там пришлось не по сердцу? Не припомните?

Честно говоря, вроде как неудобняк, понимаете, разбирать с ней «Ромео и Джульетту». В смысле, некоторые места там довольно сладострастные, а она отшельница, всё такое. Но попросила ведь — в общем, чуток пообсуждал.

— Ну, не скажу, якобы торчу от самих Ромео с Джульеттой, — говорю. — В смысле, они мне по душе, но… не знаю. Подчас от них жуткая досада берёт. В смысле, я гораздо больше огорчился, когда укокошили старину Меркуцио, чем после того как Ромео с Джульеттой. Понимаете, Ромео мне уже вконец разонравился, едва Меркуцио заколол этот… ну, двоюродный брат Джульетты… как же его?

— Тибальт.

— Точно. Тибальт, — вечно имя чувака из башки выскакивает. — А всё из-за Ромео. В смысле, мне больше всех в действе лёг на душу старина Меркуцио. Не знаю. Всякие там Монтекки-Капулетти, они ничего — особенно Джульетта — но Меркуцио, тот… да трудно объяснить. Понимаете, у меня просто крыша съезжает, раз кого-нибудь убили за чужие грехи — тем более жуткого остряка, выдумщика, всё такое. А Ромео с Джульеттой… по крайней мере, те хоть сами виноваты.

— В каком заведении вы учитесь? — спрашивает. Небось, расхотела про Ромео с Джульеттой.

В Пенси, говорю. Она про него слыхала. Весьма благопристойное, считает, учебное заведенье. Я спорить не стал. Тут вторая, преподающая наследие да государственное устройство, сказала, им пора бежать. Я взял ихний счёт, но они заплатить не позволили. Очкастая заставила вернуть.

— Вы и без того проявили великую щедрость, — говорит. — Вы весьма добросердечный юноша. — Всё-таки очень приятная. Чем-то похожа на мамашу Эрнста Морроу — ну ту, из поезда. Особенно пока улыбается. — Столь славно с вами побеседовали.

Я, говорю, тоже получил огромное удовольствие. Чё думал, то и сказал. Но по-моему, ещё больше приторчал бы от разговора, кабы всю дорогу не опасался: вдруг черницы начнут выяснять, не католик ли я. Католики вечно норовят выспросить про твою веру. Я знаю, со мной такое часто случается. Отчасти тому виной ирландская фамилия, ведь большинство выходцев с Зелёного острова — соборного вероисповеданья. Между прочим, отец к нимпринадлежал, раньше. Но бросил энто дело после того, как вступил в брак с мамой. Правда католики всегда начинают выяснять про веру, даже ещё не зная, как тебя кличут. В Хутоне у меня образовался один знакомый парнишка-католик, Луи Шани. Первый, с кем я там свёл знакомство. В день заезда сидели рядом перед чёртовой приёмной врача, поджидая осмотра, да вроде как разговорились про теннис. Он неплохо разбирается, как и я. Сказал, мол каждое лето ездит на первенство страны в Лесистые Холмы; я говорю, тоже езжу — короче, потрепались чуток о знаменитых игроках. Для пацана его возраста здорово фурычит в теннисе. Честно. А через какое-то время, прям посреди нашего чёртова трёпа вдруг ни с того ни с сего спрашивает:

— Случайно не заметил, где тут в городе католический храм?

И по тому, как спросил, сразу видно: парень норовит выяснить, соборного я вероисповеданья или нет. Честно вам говорю. Просто хочет знать — безо всяких предубеждений, и вообще. Ему в жилу болтать о теннисе, всё такое, но чувствую, он получил бы ещё больше удовольствия, окажись я единоверцем, и вообще. У меня от подобной хреноты скворечник едет. Не скажу, якобы наш разговор это загубило, иль ещё чего — вовсе нет — но уж наверняка, чёрт побери, ни к чему хорошему не привело. Вот почему я рад, что отшельницы не спросили про католичество. Кабы полюбопытствовали, то разговора б не испортили, но всё, наверно, пошло бы по-другому. Я католиков не обвиняю. Честно. Глядишь, сам стал бы таким же, содейся одним из них. Тут наподобие чемоданов, про которые я говорил, — ну, вроде того. Хочу только сказать: пользы приятному разговору эдакое ни фига не приносит. Вот и всё.

Отшельницы встали, собрались уходить, и тут я ужасно глупо лопухнулся. Как раз закурил, а едва встал пожелать доброго пути, случайно выпустил дым им в лицо. Не хотел вовсе, но так получилось. Ну, стал просить прощенья, точно сумасшедший, а они отнеслись очень вежливо, с пониманием, но всё равно страшно неловко вышло.

После их ухода я пожалел, дескать дал на благотворительность только десятку. Но мы ведь договорились со старушкой Салли Хейз о встрече и походе на какое-нибудь представленье, посему оставил немного бабок на билеты да остальную мутоту. Но всё равно жаль. Чёртовы деньги! Вечно кончаются — и ни хрена не поделаешь.