Короче, доел завтрак. Времени всего лишь около полудня, а со старушкой Салли забил стрелку на два, посему двинул в длинную прогулку. Постоянно возвращаясь мысленно к двум отшельницам. Вспоминал потрёпанную соломенную корзину, с которой они в свободное от уроков время собирают пожертвованья. Попытался представить, как мама, или там тётушка, или тронутая мамаша Салли Хейз стоят перед промтоварной лавкой и собирают зелёные для бедняков в потрёпанную соломенную корзину. Даже вообразить трудно. Ну, родительницу ещё куда ни шло, но остальных двух… Вообще-то тётка у меня довольно милосердная — в Красном Кресте вкалывает, всё такое, — но очень хорошо прикинута, со всеми примочками. Чуть только занята чем-нибудь благотворительным, завсегда шмотьё на ней будьте-нате, губы намазаны, всё такое. Даже помыслить нельзя, как творила бы милосердье, раз при том заставили б надеть чёрную одежду да не раскрашивать губищи. Или возьмём Саллину мамашу. Господи Иисусе! Та дала б согласье собирать бабки в корзину, только кабы каждый жертвующий целовал её в задницу. А ежели просто клали бы капусту и уходили, ни фига не говоря, не обращая на неё вниманья, часу б не продержалась. Ей бы надоело. Сбагрила б корзинку да двинула обедать в какое-либо роскошное заведенье. Именно оттого-то мне отшельницы понравились. Сразу видно: уж им-то всяческая пышность по фигу. Но стоило подумать, мол они сроду не обедают в роскошных заведеньях, и всё такое, прям огорчился. Понимаю, не велика важность — а всё равно грустно.

В общем, побрёл на хрен к Бродуэю, просто так, тыщу лет туда не заглядывал. А ещё хотел найти работающую по воскресеньям лавочку с долгоиграющими пластинками да купить Фиби «Крошку Шёрли Бинз». Её крайне трудно достать. Это песенка о девчушке, не выходящей из дому, ибо у ней выпали два передних зуба и она стесняется. А услыхал песенку в Пенси, у парня из нашей общаги. Норовил даже пластинку у него купить — ведь старушка Фиби от неё просто отпала б, — но тот упёрся, не продал. Запись очень старая, но чумовая, лет двадцать назад сделанная темнокожей Эстелл Флетчер. Она спела вещь джазово, даже вроде как бардачно, вот и получилось совсем не сюсяво. Исполни белая певица, всё звучало б адски чистенько да гладенько. А старушка Флетчер дело знает туго, посему вышла одна из лучших записей, какие мне попадались. Короче, подумал: купив пластиночку в какой-нибудь лавке, открытой в выходные, махну поближе к дому. Сегодня воскресенье, а по выходным Фиби частенько катается в коньках на колёсиках по Саду. Я знаю, где её там искать.

По сравненью с предыдущим днём потеплело, но солнце всё ещё не прорезалось — в общем, погода для гулянья не ахти. Однако порадовало кой-чего другое. Прямо передо мной шла семья — видать, только-только из храма — отец, мать и парнишка лет шести. Вроде не из богатых. На папаше жемчужно-серая шляпа — бедняки часто носят подобные, желая щегольнуть. Они с женой просто шагают, разговаривают, не обращая на мальчишку никакого вниманья. Зато парень клёвый. Топает не по пешеходной дорожке, а по мостовой, но, правда, с краешку. Изо всех сил норовит идти прямо-прямо, дети постоянно так делают. И всё время чего-то напевает да бормочет. Я подошёл поближе, прислушался. Он пел известную песенку:

Хрипловатым эдаким голоском. И по фигу ему всё на свете, сразу видно. Мимо с рёвом несутся тачки, визжат покрышки, родители не обращают вниманья, а тот идёт себе рядом с поребриком да напевает:

Даже настроенье поднялось. Вся тоска куда-то исчезла.

На Бродуэе — сплошная толпа и давка. Воскресенье, всего около двенадцати часов, а такая толкучка. Стадо спешит на дневные просмотры — в «Лепоту» или «Астор», в «Странд» или «Капитолий» — короче, в какие-нибудь прибабахнутые кинозалы. Поголовно разодеты в пух и прах — как же, ведь выходной! — тьфу, чёрт, аж противно. Но хуже всего, что им взаправду охота поглядеть ленту. Просто глаза б на них не смотрели. Я ещё понимаю, в кино идут от нефига делать, но коли столь жутко хотят, даже шаг прибавляют, лишь бы побыстрей туда попасть — ну просто чёртова тоска зелёная. Особенно обалдеваю при виде тыщ людей в страшенных длиннющих очередях, до перекрёстка да аж за угол. Стоят, с ломовым упорством ожидая свободных мест, и вообще. Ё-моё, всё никак не удавалось свалить с проклятого Бродуэя. Но мне повезло. В первой же лавке звукозаписей, куда зашёл, напал на «Крошку Шёрли Бинз». С меня содрали пятёрку, её ведь адски трудно достать, но мне по фигу. Ё-моё, во счастье привалило! Прям не терпелось поскорей попасть в Сад, найти Фиби да отдать пластиночку ей.

Выхожу из лавки, а рядом какая-то забегаловка, я туда заглянул. Дай, думаю, звякну старушке Джейн — вдруг уже приехала домой на Рождество? Залез в будку и позвонил. Как назло подошла мамаша. Пришлось повесить трубку. Не хотел с ней долго разговаривать, и всё такое. Вообще трепаться с матерями девчонок по проводам — удовольствие ниже среднего. Но уж по крайней мере стоило узнать, приехала ли Джейн. Язык бы не отсох. Но правда — жутко не хотелось! Вот уж действительно: для подобной хреноты нужно особое настроенье.

Мне ещё надлежало добыть чёртовы билеты на какую-нибудь постановку; потому, купив газету, посмотрел, где чего идёт. Поскольку воскресенье, давали всего три представления. В общем, пошёл приобрёл два билета в нижний ярус на «Я знаю свою любовь». В пользу какого-то лицедея, всё такое. Мне-то, честно говоря, по фигу, зато знал: старушка Салли, сущая королева выпендрёжа, обоссытся от восторга, едва скажу, куда идём, ибо там играли сами супруги Лант, и т. д. Ей по нраву эдакие с понтом изощрённые-строгие действа, всё такое. Где играют Ланты, и вообще. А мне как раз не по нраву. А уж совсем начистоту, вообще не особо прикалываюсь ко всяким там зрелищам. Постановки лучше лент, конечно, — но чтоб кипятком… в потолок?.. Во-первых, не терплю лицедеев. Вечно переигрывают. А сами считают, якобы нет. Кой-какие хорошие исполнители ещё слегка похожи на настоящих людей, и то смотришь на них без особого удовольствия. Но даже не ровён час кто-то из них впрямь неплох, сразу видно: знает себе цену, тем самым весь балдёж обламывая. Взять хоть, к примеру, г-на Лоренса Оливира. Я видел его в «Хамлете». В прошлом году Д.Б. водил нас с Фиби. Сначала попотчевал обедом, а после повёл. Д.Б. ленту уже смотрел, и за едой столь заразительно рассказывал, прям адски не терпелось самому всё поглядеть. Но не ахти как впечатлило. Просто не въезжаю, чего уж эдакого расчудесного в Лоренсе Оливире, — вот и всё. Да, голосина чумовой, вообще мужик чертовски красивый, приятно наблюдать, как он ходит, или там участвует в поединке, всё такое, но малый напрочь не похож на Хамлета, описанного Д.Б. Скорей на вальяжного полковника, а не на задумчивого пришибленного чувачка. В целой ленте лучше всего получилось то место, где уезжает брат старушки Офелии — ну, у которого с Хамлетом в самом конце поединок, — и отец даёт ему кучу советов. Дык вот: папаша всё напутствует, тот норовит выказать к отцовской болтовне вниманье, а старушка Офелия вроде как мельтешит вокруг братца — то кинжал у него из ножен вынет, то передразнит, то ещё чего. Короче, клёво! Я просто торчал. Но подобную хренотень увидишь не часто. А Фиби легло на душу лишь, как Хамлет потрепал по башке пса. Ей показалось, вышло по делу да смешно — и я согласен. Надо бы действо прочесть. Беда в чём: подобную хрень всегда лучше читать самому. А пока играют лицедеи, я почти не слушаю. Всё беспокоюсь: вот-вот слажают.

Купив билеты на представленье с Лантами, сразу взял тачку да поехал в Сад. Лучше б, конечно, сесть в подземку, и вообще, потому как бабок уже оставалось маловато, но хотел побыстрей свалить с проклятого Бродуэя.

А в Саду жуткая гнусь! Не сказать слишком холодно, хотя солнце до сих пор не вылезло. Просто впечатленье, точно там ни фига нету, кроме собачьего дерьма, смачных плевков да выброшенных стариками сигарных бычков. У скамеек всех вид — ну, вроде как сядешь, а они сырые. Тоска. Идёшь, идёшь — да вдруг ни с того ни с сего покрываешься гусиной кожей. И совсем не похоже на приближенье Рождества. Словно вообще ни хрена не приближается. Но я всё равно держал путь к главной дорожке, Фиби обычно ходит именно туда. Любит поездить около летних подмостков. Чуднó всё-таки. В детстве мне нравилось то же самое место.

Пришлёпал — а её нигде не видать. Несколько малышей катается, всё такое, два паренька играют в мячик. А Фиби нетути. Зато заметил девочку примерно её возраста. Сидит одна на скамейке, конёк затягивает. Вдруг, думаю, знакома с Фиби, скажет, где её поискать. Подошёл, сел рядом, спрашиваю:

— Ты случайно не знаешь Фиби Колфилд?

— Каво? — А на самой джины и чуть не двадцать фуфаек. Наверняка связала мать, поскольку все состоят из каких-то чёртовых кусочков.

— Фиби Колфилд. С Семьдесят первой улицы. Ходит в четвёртый кл…

— Вы знакомы с Фиби?

— Ага, брат. Не знаешь, где она?

— Она учится у госпожи Каллон, да?

— Понятья не имею. Вероятно.

— Тогда на’ерн’на выставке. Мы ходили в прошлую субботу.

— На какой выставке?

Она вроде как пожала плечиками:

— Не знаю. На выставке.

— Понятно. Там, где холсты, или где индейцы?

— Где индейцы.

— Большое спасибо.

Я встал и пошёл. Но вдруг вспомнил: сегодня воскресенье.

— Сегодня ж, — говорю, — воскресенье.

Она на меня посмотрела:

— Ах да! Значит — не на выставке.

Конёк у девочки никак к чёрту не затягивался. А она без перчаток, всё такое, аж руки покраснели от холода. Ну я и помог. Ё-моё, тыщу лет не держал в руках ключ для затяжки колёсиков. Но мне он как родной. Хоть через пятьдесят лет в кромешной тьме дайте ключ — сразу распознаю. Короче, затянул ей конёк, она поблагодарила, и вообще. Очень хорошая, воспитанная девчушка. Господи, вот же здорово: поможешь затянуть конёк, то ль ещё чего — а ребятёнок вежливый-вежливый. Большинство детей именно такие. Правда. Я предложил угостить её горячим шоколадом иль ещё чем, но она сказала нет, спасибо. Надо, говорит, встретиться с подружкой. У детей вечно назначена встреча с дружком или подружкой. Умора.

Хотя воскресенье, и Фиби не пошла туда с однокашниками, да всё такое, даже несмотря на сырость с гнусною погодой, я почапал через весь Сад к Выставке естественной природы. Сразу ясно, какую выставку имела в виду девчушка с коньками. Сам прекрасно помню наши туда походы. Ведь Фиби получает образованье в том же заведении, где в детстве натаскивали меня. Мы всю дорогу ходили на выставку. Учителка, г-жа Эйглтингер, таскала нас чуть не каждую чёртову субботу. То посмотреть на животных, то — на всякую хренотень, давным-давно сделанную индейцами: глиняные горшки, соломенные корзинки, всё такое прочее. Как вспомню — сразу настроенье подымается. Даже сейчас. Поглазеем на всяческую индейскую мутоту — и обычно идём в большое такое помещенье на просмотр ленты. Про Колумба. Вечно показывали про открытье Америки, про то, с каким адским напрягом Колумб уговорил Фердинанда с Изабеллой одолжить ему бабок на покупку парусников, да как у него забунтовали моряки, и т. д. Старина Колумб нам, само собой, по фигу, зато карманы у всех лопались от конфет, жвачки, всякой хреноты, а в комнате столь хорошо пахло. Запах, точно на улице идёт дождь — даже коли никакого дождя в помине нету, — а ты сидишь в самом удобном-сухом-уютном помещеньи на всей земле. Нравилось мне на чёртовой выставке. Помню, дабы попасть в ту комнату, надо пройти через индейский раздел. Прям длинная-предлинная комната, а разговаривать разрешено только шёпотом. Впереди вышагивает училка, за ней — мы. Идём в два ряда, то бишь по двое. Я почти всегда оказывался вместе с девчонкой по имени Гёртруд Левин. Она всю дорогу хотела держать меня за руку, а ладошка у ней вечно какая-то липкая или потная, и вообще. Пол там каменный; если в руке стеклянные шарики да их уронить, то скачут по всей комнате, словно сумасшедшие, да с таким охренительным грохотом; училка строй остановит, вернётся и поглядит, чего там, чёрт побери, произошло. Но сроду не сердилась, ну г-жа Эйглтингер. Сначала проходишь мимо длиннющего — чуть не с три чёртовых «Кадиллака» — ратного челна, а в нём десятка два индейцев: кто гребёт, кто просто стоит с воинственным видом, у всех на лицах боевая раскраска. На корме один особенно страшный чувак в личине. Колдун. Я жутко трусил, но всё равно он мне нравился. Или вот, проходя мимо, заденешь весло иль ещё чего, а служитель обязательно скажет: «Дети, руками не трогайте», но говорит всегда по-доброму, не вроде мента чёртова, и вообще. А дальше огромная стеклянная выгородка, внутри индейцы трут палочки с намереньем добыть огонь да индианка, ткущая одеяло. Вроде как наклонилась, видны её сиськи, и вообще. Мы все украдкой на них косимся, даже девчонки: они ведь сами ещё сикильдявки, грудь не больше нашей. Ну, а прямо перед входом в кинокомнату, у самых дверей, проходишь мимо эскимоса. Сидит около лунки во льду озера с удочкой, две-три рыбины уже лежат рядом. Ё-моё, на выставке полным-полно стеклянных ящиков. На верхних уровнях даже ещё больше: с оленями, пьющими воду из пруда, с птицами, летящими зимовать в южные края. Спереди на проволочках развешены чучела, сзади пернатые просто нарисованы на стенке, но очень похоже, словно вся стая взаправду мчит на юг; а стоит, наклонив голову, поглядеть на них как бы кверх ногами, прям точно ещё сильней туда спешат. Но самое замечательное — всё на выставке всегда остаётся на отведённом месте. Даже не пошевелится. Приходи хоть сто тыщ раз, а эскимос поймает лишь двух рыбин, птицы всё так же будут лететь на юг, олени с кружевными рожками да красивыми тонкими ногами — пить воду из пруда, а индианка с заголённой грудью ткать то же самое одеяло. Все всё те же. Поменяешься только ты. Дело не в возрасте, и вообще. Нет, совсем не в том. Просто станешь другим, вот я о чём. В какой-то раз на тебе надета куртка. Или товарища по строю подкосила краснуха, и тебе дадут другого. Или учеников приведёт не г-жа Эйглтингер, а кто-то вместо неё. Или ты слышал, как родители обалденно перегрызлись в ванной комнате. Или перед самым входом тебе попала на глаза лужа с радужными бензиновыми переливами. В смысле, в чём-то окажешься другим — нет, не выйдет объяснить, чего имею в виду. Но даже кабы получилось, не уверен, мол захотел бы.

По дороге достав из кармана, я надел охотничью кепку. Знакомых один чёрт никого не встречу, а погода жутко промозглая. Всё шёл, шёл, думал о старушке Фиби, де вроде меня ходит по субботам на выставку, видит ту же самую хренотень, да насколько всякий раз она другая, покуда там всё разглядывает. Не скажу, мол от тогдашних мыслей дико давила тоска, но и на чёртовом седьмом небе себя не чувствовал. Кой-чему надо оставаться таким, как оно содеялось. Нужно б иметь способ запихнуть его в огромный стеклянный ящик и просто оставить в покое. Ни в жисть не сладить, понятное дело, а очень жаль. В общем, шёл да всё думал, думал…

Проходя детскую площадку, встал посмотреть на двух карапузов, качавшихся на доске. Один чуток поупитанней; я положил руку на тот конец, где сидел другой, худенький — как бы уравнять вес. Но им не больно-то понравилось; короче, я отчалил.

Тут произошло нечто весьма чуднóе. У самой выставки вдруг понял: не пойду внутрь даже за тыщу тыщ. Просто меня туда не тянет — а ведь топал сюда через весь сраный Сад, предвкушал особое удовольствие, всё такое. Кабы по выставке ходила Фиби, пожалуй, зашёл бы, но её там нету. В общем, взял перед выставкой тачку да покатил в «Билтмор». И ехать-то особо не хотелось. Но ведь забил чёртову стрелку с Салли.