Коль вы живёте не в Новом Йорке, расскажу про кабачок на 54-й улице. Он расположен в эдакой роскошной, пожалуй, гостинице «Ситон». Раньше я частенько туда наведывался, а щас не хожу. Постепенно бросил. Заведенье якобы для избранных, всё такое; уж балаболов там — точно сельдей в бочке. Ещё у них две девочки-француженки, Тина и Жанин, поющие под фоно — раза по три за вечер выходят. Одна играет — да столь вшиво! — другая поёт; большинство песенок — или похабон, или по-французски. Поющая, старушка Жанин, перед тем как начать, вечно шепчет в чёртов микрофон:

— Аа сичаас мы эспоолним наше виидение песенки «Вули ву фррансэ». Эт’ ррассказ о маленкой фррансузской девошке, которр’ прриезжаает в болшой горрод — ну, врроде Новы’Йоррк’ — и влублаеца в мааленкий малчик из Бррууклин. Мы хочшем, штоб она вам понрраавица.

Затем, после всех пришёптываний и адских ужимок исполняет жеманную песенку, напополам по-английски да по-французски, а выпендрёжный кабак поголовно тащится от восторга. Посидишь там подольше, послушаешь, как балаболы хлопают, всё такое — цельный свет возненавидишь. Клянусь. Халдей за стойкой тоже изрядная гнида. Сплошной понт. Даже на тебя не взглянет — разве только ты важная шишка, или знаменитость, иль ещё кто. А уж коли на самом деле зайдут тузы или звёзды какие, вообще становится тошнотворным. Подходит с эдакой широченной-обаятельной улыбкою, словно сведёшь с ним знакомство — а он, чертяка, свой в доску:

— Ну-с! — говорит. — Как там у нас в Коннектикуте? — или — Как там у нас во Флóриде?

Жуткое заведенье, кроме шуток. Постепенно совсем перестал туда заглядывать.

Короче, пришёл чуток рановато. Сел у стойки — народу уже прилично набилось — и до появленья старины Луса успел заглотить две рюмочки виски с содовой. Заказывая, вставал — пусть видят, какой длинный, и вообще не думают, якобы молокосос чёртов. Потом понаблюдал, кто как отвязывается. Чувак рядом со мной конопатил на фиг мóзги тёлке. Всё наворачивал, какие у той изысканные руки. Обалдеть можно! У другого конца стойки толпились голубые. По внешнему виду не скажешь — в смысле, волосы не слишком длинные, всё такое — да один чёрт сразу ясно: маньки. Наконец, подгрёб старина Лус.

Эх, старичок Лус… Во чувачило! В Хутоне я считался его подопечным. Но вся опека заключалась в чём: собрав поздно вечером у себя в комнате кодлу чуваков, обсуждать половуху да всякое эдакое. В плотских забавах здорово фурычит, особенно в извращеньях и т. д. Вечно понарасскажет тыщу случаев про чувачков-говнючков, трахающихся с овцами, или про чуваков, у которых под подкладку шляпы зашиты женские трусы, про всякое-такое-прочее. Про голубых, розовых. Старина Лус наперечёт знает всех козлов и коблов в Соединённых американских государствах. Достаточно кого-нибудь назвать — любого! — старичок Лус тут же скажет, голубой тот или нет. Порой не верилось, дескать кто-то меньшевик аль меньшевичка, всё такое — ну, кинозвёзды там, или вроде того. Господи, ведь часть тех, кого он считал глиномесами, женаты. Мы всё переспрашивали:

— Дык говоришь, Джо Блоу голубой? Джо Блоу? Мордоворот, вечно играющий грабителей да пастухов?

— Однозначно, — отвечал Лус. Обожает это словечко. Неважно, говорит, женат чувак или нет. Половина, говорит, семейных в мире — двустволки, а сами даже не подозревают. Возьмёшь, говорит, да чуть ли не за одну ночь превратишься в голубого, ежели наличествует предрасположенность, всё такое. В общем, у нас от адского страха волосы дыбом вставали. Я всё ждал, дескать превращусь в петуха, иль ещё кого. Самое смешное — по-моему, старина Лус сам вроде как голубой — ну, в определённом смысле. Например, вечно приговаривал: «Размерчик устраивает?». Или топаешь по проходу — а он сзади подкрадётся да ткнёт пальцем между половинок, прям адски напугает. Идучи на толчок, чёртову дверь вечно оставлял открытой; чистишь зубы, иль ещё чего, а он с тобой разговаривает. Подобная хренотень вроде как с голубизной. Честно. Я почему старину Луса подозреваю: мне уже попадались настоящие петюнчики — в учебных заведеньях там, и вообще, — у них эдакие феньки проскальзывают постоянно. Зато тыква у парня здорово соображает. Правда.

При встрече он сроду не здоровается, и вообще. Сев, сразу сказал, дескать забежал буквально на мгновенье. Мол свидание назначено. Заказывая можжевёловку с вермутом, велел халдею вермута налить побольше да не класть маслину.

— А я тут присмотрел голубенького, — говорю. — У того конца стойки. Сразу не смотри. Нарошно для тебя берёг.

— Смеяться можно? — спрашивает. — Всё тот же старина Колфилд. Взрослеть-то собираешься?

Ему со мной страшно скучно. Правда. Зато меня он развлекает. С таковскими чуваками вообще-то жутко забавно.

— Как твоя половая жизнь? — любопытствую. Он прям взбрыкивает, чуть только спросят о подобной хреноте.

— Охолони, — говорит. — Сядь поудобней, успокойся Бога ради.

— Да я без того спокоен. Как вуз? На душу лёг?

— Однозначно лёг. Кабы не лёг, я б туда даже не пошёл, — вообще-то он сам иногда довольно занудный.

— Какой у тебя основной предмет? Половые извращенья? — я просто подтрунивал.

— Ты чё — шутить учишься?

— Да нет. Просто так. Понимаете ли, уважаемый Лус. Вас ведь Господь умишком не обделил. Нужен ваш просвещённый совет. Я попал в чумов…

Он аж взвыл:

— Слушай, Колфилд. Раз хочешь посидеть, тихо-мирно выпить, тихо-мирно побеседо…

— Ладно, ладно. Спокуха.

Его вроде б не тянуло обсуждать со мной всякие глубокомысленности. С толковыми чуваками вообще засада: пока сами не захотят, ни о чём важном разговаривать не станут. Короче, надобно трепаться просто за жисть.

— Кроме шуток, как твои половые успехи? — спрашиваю. — Всё ещё потягиваешь ту тёлочку, кою пас в Хутоне? Ну, с чумовыми…

— Бог с тобой! Естественно, нет!

— Вот те на! Куды ж она девалась?

— Ни малейшего понятья не имею. Наверно, блудит где-нибудь на просторах Нового Хэмпшира, раз тебе любопытно.

— Нехршо-о. Ежели она считалась вполне порядочной, дабы то и дело допускать вас до своих прелестей, зачем уж так уж о ней…

— О Господи! Колфилд теперь беседует лишь в подобном духе? Хотел бы сразу выяснить.

— Да нет, — говорю. — Но всё равно нехорошо. Раз уж она числилась достаточно пристойной-благовоспитанной, дабы допус…

— Мы чего, так и станем развивать сию гнусненькую мыслишку?

Я промолчал. Вроде как струсил, мол не заткнусь — а он встанет да уйдёт. Короче, просто заказал ещё рюмку виски. Вдруг захотелось нажраться до поросячьего визга.

— А на какое мыло сменил шило сейчас? — спрашиваю. — Не в лом сказать?

— Ты её не знаешь.

— Понятно, но всё-таки. Вдруг знаю?

— Живёт в Гринич-Виллидж. Ваятельница. Коль уж тебе так приспичило.

— Правда? Кроме шуток? Сколько ей лет?

— Господи, неужто я спрашивал?

— Ну примерно.

— Я бы сказал, под сорок.

— Под сорок?Иди ты! Ну и как? Ты чё, балдеешь от старушек? — он впрямь неплохо рубит в половухе, и вообще — потому спросил-то. У меня подобных знакомых раз, два, и обчёлся. Невинность потерял вообще в четырнадцать лет. Честно.

— Мне по нраву люди зрелые, коль скоро ты имеешь в виду оное. Однозначно.

— Правда? А почему? Кроме шуток, они чё — лучше в постели, всё такое?

— Слушай. Давай сразу договоримся. На махровые колфилдовские вопросы сегодня отвечать отказываюсь. Взрослеть, чёрт тебя побери, намерен?

Я немного помолчал. Чуть-чуть выждал. Старина Лус опять заказал можжевёловку, веля налить в неё ещё больше вермута.

— Слушай. А давно с ней встречаешься — ну, с ваятельницей? — спрашиваю. Меня впрямь жутко разобрало. — Знал её ещё в Хутоне?

— Нет. Она в страну-то приехала всего несколько месяцев назад.

— Ну да? Откуда?

— Волею случая из Шанхая.

— Иди ты! Китаянка, Бог мой?

— Естественно.

— Вот те на! Дык тебе нравится? Ну, что китаянка?

— Естественно.

— А почему? Охота понять. Честно — очень любопытно.

— Просто считаю восточное мироощущенье убедительней западного. Раз уж так настаиваешь.

— Правда? А чё ты называешь «мироощущеньем»? В смысле, трахалки, всё такое? В смысле, в Китае лучше трахаются? Чё вообще имеешь в виду-то?

— Господи, не обязательно в Китае. Я сказал на Востоке. Мы чего, так и станем продолжать сей бестолковый разговор?

— Слушай, я не прикалываюсь. Кроме шуток. Почему на Востоке лучше-то?

— Бог мой, там круто всё намешано, — сказал старина Лус. — Просто они рассматривают половые отношенья не только как плотский, но и как духовный опыт. Но ежели ты меня считаешь…

— И я! Я тоже их рассматриваю не только, как ты говоришь-то… плотским, а духовным опытом, и вообще. Нет, правда! Но в зависимости от того, с кем я, чёрт возьми, ими занимаюсь. Предположим, с кем-то, кого даже…

— Господи, не так громко, Колфилд. Не в состояньи говорить потише — давай бросим весь…

— Ладно, ладно, ты слушай, — распалясь, впрямь вещал чересчур громко. Со мной случается, стоит лишь войти в раж. — Ведь именно про то речь. Ясное дело: считают, мол надлежит существовать и плотскому, и духовному, и художественному, и вообще. Но я в смысле, нельзя ж трахать всех направо-налево — ну, любую метёлку, с кем целуешься, и вообще — да чтоб всё попадало в масть. Верно?

— Давай прекратим обсужденье, — сказал старина Лус. — Не возражаешь?

— Ладно, но послушай. Взять хоть тебя с китайской чертовкой. Чё между вами такого уж хорошего-то?

— Хватит, говорят же.

Слишком полез к нему в душу. Понимаю, конечно. Но в Лусе меня вечно такие феньки обламывали. Ещё в Хутоне заставлял других рассказывать жутко личную хреноту, а начнёшь ему задавать вопросы о нём самом — сразу напрягается. Башковитые чуваки вообще не любят умственных разговоров, коль их затеяли не они. Раз сами заткнулись, то всю дорогу хотят заткнуть и тебя; возвращаются в свою комнату они — ты тоже изволь идти к себе. В Хутоне старина Лус не терпел — правда-правда, точно знаю — ежели, после половых наставлений нашей шобле у него, мы шли куда-нибудь поболтать между собой. В смысле, я с другими ребятами. В чьей-то ещё комнате. Старина Лус просто рвал и метал от злости. Вечно считал: проповедь закончена — все обязаны разойтись по стойлам да заткнуть хлебало. Боялся, вдруг скажут чего поумней, нежели он. Забавный чувак, честное слово.

— Пожалуй, поеду в Китай, — говорю. — А то больно уж вшивая у меня половая жизнь.

— Естественно. У тебя незрелый ум.

— Точно. Нет, правда. Я знаю. Понимаешь, в чём дело? С тёлкой, которая не очень по сердцу, никак не выходит почувствовать настоящего полового возбужденья — настоящего, понимаешь? В смысле, ей надо обалденно мне нравиться. А чуть не обалденно — всё проклятое желанье исчезает, и вообще. Ё-моё, как же это уродует половую жизнь, просто жуткий облом. Дрянная у меня половая жизнь.

— Естественно, Господи. Я ведь в прошлый раз сказал, чего тебе нужно.

— В смысле, изучить вытесненное в подсознанье, всё такое? — Он вправду советовал. Его отец копается в подсознании, понимаете?

— Сам к чёрту решай. Не моё собачье дело, как ты проживёшь жизнь.

Я чуток помолчал. Думал.

— Предположим, пойду к твоему отцу на проверку. Чё он мне сделает? В смысле, как со мной поступит-то?

— Никак на хрен не поступит. Просто поговорит с тобой, а ты — с ним, Господи. Всего лишь поможет тебе осознать склад твоего ума.

— Не понял?

— Ну, склад ума. Твой мозг работает по… Слушай. Не намерен я излагать начала психоанализа. Любопытно — позвони ему, договорись о встрече. Нет — дык нет. Мне совершеннейшим образом по фигу, честное слово.

Я положил ладонь ему на плечо. Ё-моё, занятный всё-таки чувачок.

— Друг ты мой хитрожопый, — говорю. — Врубаешься?

Посмотрев на наручные часы, Лус встал:

— Пора рвать когти. Хорошо посидели.

Подозвал халдея и велел притаранить счёт.

— Эй, — спрашиваю, пока он не смылся. — А твоё подсознанье отец проверял?

— Моё? Тебе-то зачем?

— Да просто так… Ну скажи — проверял?

— Ну, не совсем. Помог мне внести определённую правку, однако в полной проверке необходимости не ощущалось. Тебе-то зачем?

— Да низачем. Просто любопытно.

— Ладно, отдыхай, — а сам уже встал, отсчитывая чаевые, всё такое.

— Выпей ещё рюмочку, — говорю. — Пожалуйста… Адски жуткая тоскища. Кроме шуток.

Не-а, говорит, недосуг. Уже, мол, опаздывает. И отвалил.

Старина Лус… Занудный, конечно, зараза, но словарный запасец мощный. В Хутоне среди учеников знал больше всех слов. Нас там опрашивали.