Я всё сидел у стойки, попивая да поджидая, пока появятся Тина с Жанин, изображающие ежедневную хренотень, но те всё не выходили. Сначала возник женоподобный чувак с вьющимися волосами и отбарабанил на фоно, потом спела какая-то новая мочалка, Валенсия. Ни хрена особенного, но уж получше старушек Тины да Жанин — во всяком случае хоть песни хорошие выбрала. Фоно там прям около стойки, и вообще, посему старушка Валенсия стояла почти рядом со мной. Я вроде как строил ей глазки, та делала вид, якобы даже не замечает. Наверно, не стал бы так себя вести, но уже чертовски развезло. Закончив, она быстренько умотала в подсобку; даже не успел пригласить её на рюмочку. Пришлось позвать распорядителя. Велел ему спросить у старушки Валенсии, не желает ли та посидеть со мной выпить. Он пообещал, но просьбу, небось, так и не передал. Люди в ни жисть никому ни фига не передают.

Ё-моё, сидел в проклятом кабаке чуть не до часу ночи. Заторчал точно скотина. Смотрел — и то с трудом. Зато адски старался не наделать шуму, иль ещё чего. Не хотел, дабы меня заметили, всё такое, или начали спрашивать про возраст. Но ё-моё, уже ни хрена перед собой не видел. А после того как вдрызг нажрюкался, снова затеял дурацкое выступленье с раной в пузе. Во всём кабаке у меня у одного в кишках засела пуля. Всю дорогу прикладывал руку к животу под пиджаком — лишь бы не залить кровью пол, и вообще. Вдруг кто-нибудь вычислит, дескать у сукина сына рана? Потому её скрывал. Под конец втемяшилось позвонить старушке Джейн, узнать, приехала ль уже домой. В общем, расплатился, всё такое, отчалил от стойки да прямиком к будкам. А сам всё держу руку под полой, чтоб кровища не капала. Ё-моё, во налакался!

Захожу в будку, но настроенье звонить старушке Джейн пропало. Наверно, слишком уж закосел. Ну тогда взял и звякнул старушке Салли Хейз.

Пришлось раз двадцать накручивать, пока попал куда надо. Ё-моё, во рожа слепая.

— Привет, — сказал, услыхав в чёртовой трубке голос. Даже не сказал, а вроде как выкрикнул. Вот пьянь сизая.

— Кто говорит? — очень холодно спросила женщина.

— Эт’я. Холдн Колфлд. Позыте, пжалста, Салли.

— Салли спит. Это её бабушка. Почему вы звоните в такое время, Холден? Вы знаете, который час?

— Да. Хочу погврить с Салли. Очень важно. Дайте-ка мне’ё.

— Салли спит, молодой человек. Позвоните завтра. Спокойной ночи.

— Разбудите’ё! Разбудите’ё там. Вот умница.

Возник другой голос:

— Слушаю, Холден, — ага, старушка Салли. — Чё те взбрело?

— Салли? Э’ты?

— Да. Не кричи. Ты пьяный?

— Ну. Слушай. Да слушай же. Приду в с’чельник. Лады? Наряжу те чёрт’ву ёлку. Лады? Д’г’ворились, а, Салли?

— Да. Ты пьяный. Ложись спать. Ты где? С кем?

— Салли? Я приду наряжу те’ёлку, лады? А, лады?

— Да. Иди ложись спать. Ты где? С кем?

— Ни с кем. Я, ещё раз я, и обратно я. — Ё-моё, как же нажрался! Даже всё ещё придерживал живот. — Мя достали. Шайка подбила. Понима’шь? Салли, ты понима’шь?

— Плохо слышно. Иди ложись спать. Мне тоже пора. Позвони завтра.

— Эй, Салли! Ты хошь, даб нар’дил те’ёлку? Хошь? А?

— Хочу. Спокойной ночи. Иди домой и ложись спать, — положила трубку.

— Спокой’ночи. Спокой’ночи, крошк’Салли. Д’р’гая любим’я Салли, — говорю — ну, представляете, сколь развезло! — и тоже нажал на рычаг.

А сам думаю: наверно, как раз пришла домой с вечеринки. Представил её вместе с Лантами, всё такое, да с тем козлом из Андовера. Все они плавают в чёртовом чайнике, городят друг другу заумную хренотень, прям эдакие обаятельные, выпендрёжные. Господи, зачем ей позвонил? Как нажрусь — ни хрена не соображаю.

В проклятой будке проторчал довольно долго. Постоянно вроде как цепляясь за переговорное устройство, дабы не отрубиться. Честно говоря, чувствовал себя не особо замечательно. Но в конце концов вышел и, еле переставляя ноги, побрёл в уборную. Наполнив раковину холодной водой, сунул туда голову, прям до ушей. Сушить не стал, и вообще. Пусть, думаю, просто стечёт, стерва. После подошёл к окну и сел на трубу отопленья. Жутко тёпленькая, уютненькая, посидеть на ней одно удовольствие — а сам дрожу, словно цуцик. Чуднó всё-таки: стоит ужраться — адский колотун пробирает.

Причём делать ну просто нефига. Сижу на трубе, считаю белые клеточки на полу. Но стал промокать. Вода чуть не вёдрами стекает за шиворот, на воротник, по галстуку, всё такое, но мне вообще-то до фени. Слишком нажратый, чтоб обращать вниманье на подобную мутоту. Потом, довольно скоро, вошёл расчесать золотистые кудри чувак, подыгрывавший на фоно старушке Валенсии — ну, кучерявый, смахивающий на бабу. Пока причёсывал волосы, мы вроде как поговорили, только сволочь оказалась не слишком-то на хер дружелюбно настроена.

— Эй! Вот пойдёте обратно в кабачок — ведь встретите красотку Валенсию? — спрашиваю.

— Сие в высшей степени вероятно, — острит ещё, подлец. Ублюдки мне попадаются все как один остроумные.

— Послушайте. Отвесьте ей поклон. Спросите, передал ли чёртов халдей мою просьбу, лады?

— Топал бы лучше домой, дружище! Между нами — сколько тебе лет?

— Восемьдесят шесть. Слушай. Отвесь ей поклон. Лады?

— Топал бы лучше домой, дружище!

— Только не я. Ё-моё, клёво лабаешь на чёртовом фоно. — Дай, думаю, польщу. По правде-то, играет просто вшиво. — Тя надо устроить на вещанье, — говорю. — Столь красивый парень. Весь в чёртовых золотистых кудряшках. Те посредник не нужон?

— Ступай домой, дружище, как паинька. Топ-топ. Да придави подушечку.

— Нету никакого дома. Кроме шуток — те нужен посредник?

Даже не ответил. Вышел на хрен, с концами. Просто завершил бошку причёсывать-прихорашивать, да всё такое — вот и свалил. Прям вроде Страдлейтера. Все красавчики одинаковые. Завершат причёсываться — и класть им на тебя.

После того как слез, наконец, с трубы да двинул в раздевалку, аж слёзы подступили, и вообще. Почему нюни распустил — сам не знаю. Наверно, от адской тоски с одиночеством… У вешалки никак не слажу найти чёртову бирку. Но служительница попалась очень любезная. Выдала куртку безо всяких. Да «Крошку Шёрли Бинз» — я ведь всё ещё таскал её с собой, и вообще. Протянул ей доллар за чуткость — не берёт. Всё твердит: иди домой ложись баиньки. Тогда вроде бы попытался назначить ей свиданье после работы, но она ни в какую. В матери, говорит, тебе подхожу, и т. д. Пришлось, показав седину, сказать, мол мне сорок два года — само собой, просто прикалывался. Она всё правильно поняла. Потом показал чёртову красную охотничью кепку; ей понравилась. Даже заставила надеть перед уходом — ведь волосы так и не просохли. Клёвая чертовка.

На улице я уже пережора не чувствовал; правда опять адски похолодало, и зубы столь зверски расстучались, прям без остановки. Короче, пройдя к улице Мадисона, решил подождать автобус — денег-то почти совсем нету, надо бы поприжаться с тачками, и вообще. Но залазить в чёртов скотовоз жутко не хотелось. К тому ж понятья не имел, куда ехать. Короче, потопал в Сад. Дай, думаю, пролезу к пруду да посмотрю, чем, чёрт побери, заняты утки. Вообще — там они или нет. Ведь так и не выяснил. До Сада оттуда недалеко, спешить особо некуда — даже не знал ещё, где заночую, — словом, почапал. А сам совсем не уставший, и вообще. Тоскища только адская.

На входе в Сад вдруг произошло ужасное. Уронил пластинку старушки Фиби, разлетелась чуть не на пятьдесят кусочков. Лежала в большой обёртке, всё такое, а один хрен вдребезги. Чёрт, я чуть не взвыл от огорченья, но ни фига не поделаешь — взял да переложил осколки из свёртка в карман куртки. Хоть никуда не годятся, но не выбрасывать же просто так. И побрёл в глубь Сада. Ё-моё, сплошная темнотища, хоть глаз выколи.

Я с рожденья живу в Новом Йорке, Главный сад знаю, словно свои пять пальцев: в детстве всю дорогу там катался и в коньках на колёсиках, и на велике. Но той ночью стоило обалденного труда найти пруд. Точно помню, где расположен — у Южного входа, всё такое, — а никак не разыщу. Наверно, торчал сильнее, чем казалось. Иду, иду, а становится темней и темней, жутче да жутче. За всё время не встретил ни одного человека. Ну и слава Богу! Небось на тыщу шагов бы отскочил, кабы кого увидел. Наконец пруд нашёлся. В общем, он кое-где замёрз, кое-где нет, но никаких уток не наблюдалось. Обогнул всё проклятое озерцо, однажды чуть к чёрту вводу не упал, но ни одной утки не разглядел. В случае, думаю, они вообще тут, то наверно спят, всё такое, около воды — ну, в траве там, иль ещё в чём. Вот едва в воду и не свалился. Но ни фига их не засёк.

В конце концов сел на скамейку, где не столь адская темнота. Ё-моё, сам всё ещё бешено дрожу, а волосы на затылке ниже кепки вроде как обросли сосульками. Даже забеспокоился. Наверно, думаю, подхвачу воспаленье лёгких да помру. Представил полчище тупых рож, пришедших на похороны, и вообще. Дедушку из Детройта, который вечно выкрикивает названья улиц, пока едешь с ним в чёртовом автобусе, тётушек — коих не меньше пятидесяти — с кодлой вшивых двоюродных братцев-сестриц. Во шайка соберётся! Элли умер — все прикатили, вся проклятая придурочная шобла. Одна бестолковая тётка, у ней ещё изо рта воняет, всё твердила, как умиротворённо мальчик лежит. Д.Б. рассказывал. Я-то туда не попал. Застрял в больнице. Меня ведь отвезли лечить размолоченную руку, всё такое… В общем, волновался, мол из-за чёртовых ледышек в волосах подхвачу воспаленье лёгких и тапочки отброшу. Предков адски жаль. Особенно маму, ведь ещё не отмякла после смерти Элли. Мысленно представил, как растеряется, куда девать все мои шмотки, соревновательные причиндалы и т. д. Хорошо хоть наверняка не позволит прийти на проклятые похороны старушке Фиби — сестрёнка ведь совсем ещё маленькая. Только и радости-то. После вообразил всю шайку-лейку, запихивающую меня в распроклятую могилу, или куда там ещё, на надгробной плите написано имя, всё такое. А вокруг — мертвецы. Ё-моё, чуть подохнешь — все ради тебя готовы в лепёшку расшибиться. Но я, чёрт побери, надеюсь: едва впрямь помру, хоть у кого-то хватит мозгов просто утопить меня в реке, иль ещё где. Чего угодно — только не засовывайте в проклятую могилу. Потом ведь начнут приходить по воскресеньям, класть тебе на пузо охапки цветов, всё такое прочее. Ну кому после смерти нужны цветы? Да никому, вот кому.

В хорошую погоду родители довольно часто носят цветы на могилу старины Элли. Я тоже раза два-три с ними сходил, а потом перестал. Во-первых, совсем не доставляет удовольствия видеть его на полоумном кладбище. В окруженьи покойников, надгробий, всего такого. Пока светит солнце, ещё терпимо, но мы дважды — дважды — только туда придём, начинается дождь. Ужас. Капли падают на вшивую могильную плиту, на траву, выросшую у него на животе. И вообще кругом хлещет дождина. Все посетители кладбища точно угорелые рвут к тачкам. У меня чуть крыша не съехала: всем дозволено вскочить в таратайки, включить приёмники, всё такое, да поехать ужинать в каком-нибудь уютном местечке — всем, кроме Элли. Просто невыносимо. Я понимаю: на кладбище лишь тело, всё такое, а душа на Небесах, и т. д., и т. п., но один хрен невмоготу. Нефига ему там лежать — вот мой сказ. Вы ведь его не знали. А кабы знали — поняли б, о чём толкую. Пока светит солнце, ещё не столь плохо, да только оно само решает, выйти или скользнуть за тучи.

Через какое-то время, просто дабы отвлечься от воспаленья лёгких, всякого такого, я достал и пересчитал в тусклых отблесках светильника бабки. Осталось всего три бумажки по одному доллару да пяток разных денежек. Ё-моё, после отвала из Пенси — целое состоянье потратил. В общем, подойдя к пруду, вроде как запустил всю мелочишку, чтоб прыгала по незамёрзшей воде. Не знаю зачем — просто от делать нефига. Наверно решил, дескать мозги переключатся с воспаленья лёгких и смерти. Но ни шиша.

Как, думаю, воспримет Фиби, коль подхватив воспаленье лёгких, откину копыта. Мысли, конечно, детские, а чёрта с два их спровадишь. Ежели в ящик сыграю, хреново воспримет. Она ко мне очень хорошо относится. В смысле, по душе я ей. Честно… Короче, подобные раздумины из башки не лезли, посему решил я, проникнув домой, с ней повидаться — на случай вдруг помру, всё такое. Ключ от двери с собой, и вообще. Тихонечко, думаю, зашнырну в квартиру да вроде как чуток поболтаю с Фиби. Опасался только двери в передней. Скрипит сволочь. Здание ведь довольно старое, а управдом лентяй и обормот — потому-то всё скрипит-хрустит. В общем, трусил, мол предки услышат, как крадусь. Но всё равно решил попытаться.

Словом, свалив к чёрту из Сада, потопал домой. Всю дорогу шёл пешком. Там не очень далеко, да я совсем и не устал, к тому же балдёж весь испарился. Правда, холод донимал… И вокруг — никого.