Сквозь занавески пробивался свет из нашей комнаты; вижу — он в кровати. И на все сто уверен: не спит.

— Акли? Бодрствуешь?

— Ну.

Вообще-то темновато; наступив на чей-то ботинок, я чуть к чёрту не загремел. Акли приподнялся в постели, опёршись на руку. Вся рожа намазана какой-то белой дрянью от прыщей. В темноте смахивает на привиденье.

— А чё вообще на фиг делаешь-то? — спрашиваю.

— В каком смысле чё на фиг делаю? Пытался уснуть, а вы подняли шум, как эти. Из-за чего на фиг драка-то?

— Где тут свет? — никак не найду выключатель. Шарю по всей стене.

— Свет-то зачем?… Прям около руки.

Наконец я нащупал и повернул выключатель. Акли поднял руку к глазам, дабы не слепило.

— Боже мой! — говорит. — Где йто ты на хрен?

Имея в виду кровь, всё такое.

— Чуток побуцкались с чёртовым Страдлейтером.

Я сел на пол. У них в комнате сроду нет кресел. Чёрт знает, куда их девают.

— Слушай, — говорю. — Сгоняем в канасту?

Он любит поиграть в картишки.

— У тебя ещё кровь идёт, вот чёрт. Приложил бы чего.

— Сама перестанет. Слушай. Давай перекинемся в канасту, а?

— Какая к чёртовой матери канаста! Знаешь, сколько время? Хоть примерно?

— Ещё не поздно. Часов один’цать-полдвенадцатого.

— Не поздно! О Господи, мне ж на обедню рано утром. А вы начинаете орать да драться среди чёртовой… Слушай, из-за чего драка-то?

— Долго рассказывать. Не хочу тебя утомлять, Акли. Чувствуешь о себе заботу?

Отродясь не обсуждал с ним личные дела. Хотя бы потому, что он ещё тупее Страдлейтера. По сравненью с Акли Страдлейтер прям адски одарённый чувак.

— Слушай, — говорю. — Посплю сегодня на кровати Эла, лады? Он ведь вернётся только завтра вечером?

Я и сам прекрасно знал — Эл почти на каждые выходные ездит домой.

— Я-то почём знаю, во сколько вернётся.

Ё-моё, ненавижу такие феньки:

— В каком смысле я-то почём знаю? Он ведь всегда возвращается в воскресенье вечером, правильно?

— Ну правильно, но как же я, Господи, разрешу спать на его чёртовой кровати-то?

Во даёт! Всё ещё сидя на полу, я протянул руку и похлопал недоумка по плечу.

— Ты королевич, Акли-молокосос. Сам-то хоть понимаешь?

— Не, я те точно говорю… не имею ж я права кому ни попадя разрешать спать на…

— Самый настоящий королевич. Детка, ты прекрасно воспитан и образован. — Точь-в-точь про него сказано. — Слушай, у тебя случайно покурить нету?.. Скажи «нет», а то я тапочки отброшу.

— А вот и нету. Слушай, из-за чего на фиг драка-то?

Я не ответил. Просто встал с полу, подошёл к окну, посмотрел на улицу. Жуткая тоска вдруг взяла. Прям взаправду помереть захотелось.

— Из-за чего на фиг драка-то? — в сотый раз спрашивает Акли. Во зануда!

— Из-за тебя.

— Из-за меня, Господи Боже мой?

— Ага. Я защищал твою чёртову честь. Страдлейтер сказал, якобы у тебя гнилое нутро. Не выслушивать же спокойно эдакие поливы.

Тот завёлся с пол-оборота.

— Как-как сказал? Врёшь! Как он сказал?

Я говорю, мол просто пошутил. Потом лёг на кровать Эла. Ё-моё, как же всё обрыдло. Тоска зелёная.

— Ну и вонючая комната, — говорю. — Даже здесь несёт носками. Ты их хоть изредка в прачечную отдаёшь?

— Не по нраву — сам знаешь, чего волен сделать, — сказал Акли. Мудёр. — Как нащёт выключить чёртов свет?

Но я пока не стал. Просто, лёжа на кровати Эла, думал о Джейн, и вообще. Воображу её со Страдлейтером в тачке толстожопого Эда Бэнки — прям чердак едет от бешенства. Стоит лишь представить — хоть из окна выпрыгивай. Вы ведь не знаете Страдлейтера. А я знаю. Большинство чуваков в Пенси, да вон тот же Акли, только треплются, дескать всю дорогу спят с девчонками, а старичок Страдлейтер на самом делеих потягивает. Я знаю по крайней мере двух тёлок, которых он отодрал. Честно.

— Акли-молокосос, расскажи про свою восхитительную жизнь.

— Как нащёт выключить чёртов свет? Мне утром к обедне.

Я встал и выключил, доставил человеку удовольствие. Потом снова лёг.

— Ты чё, намерен спать на кровати Эла? — ё-моё, клёвый хозяин, правда?

— Пожалуй. А то и нет. Не напрягайся.

— Да я не напрягаюсь. Просто мне на хрен не по фигу, если вдруг возникнет Эл и увидит какого-то чувака…

— Охолони. Не намерен я здесь спать. Не стану ж злоупотреблять твоим охренительным гостеприимством.

Через две минуты он уже храпел, как чебурахнутый. А я всё лежал в темноте, пытаясь не думать о старушке Джейн, Страдлейтере, проклятой тачке Эда Бэнки. Но переключиться ни фига не выходило. Зараза, я ведь знаю, как Страдлейтер умеет подкатить. Потому ещё паршивей становилось. Мы с ним как-то пригласили двух чертовок в тарантас Эда Бэнки, Страдлейтер с подружкой расположился на заднем сиденье, я — на переднем. Подход у чувака просто ломовой. Перво-наперво начал её охмурять — да столь вкрадчиво, душевно, словно он не только красавчик, а ещё чувачок обаятельный, душевный. Я слушал, слушал да чуть не блеванул. Его девица всё повторяла: «Не надо… пожалуйста. Прошу тебя, не надо. Ну, пожалуйста». Но старина Страдлейтер всё продолжал полоскать ей мόзги честным, точно у Эйбрахама Линкона, голосом, и в конце концов на заднем сиденье стало обалденно тихо. Даже прям неловко, честное слово. Думаю, в тот вечер он её не трахнул, но запросто сумел бы. Запросто.

Пока я лежал, норовя ни о чём не думать, слышу — падла Страдлейтер вернулся из умывалки в комнату. Даже расслышал, как прячет вонючие умывальные принадлежности, да всё такое, открывает окно. Свежий воздух ему подавай! Затем, чуть позже, выключил свет. Даже не посмотрел, куда пропал я.

Тишина на улице прям давила. Даже тачки все притаились. Обалденная тоска да погань — хоть Акли буди.

— Эй, Акли, — позвал я шёпотом, дабы Страдлейтер не услыхал через занавески от душа.

Но не слыхал и Акли.

— Эй, Акли!

Нет, не слышит. Дрыхнет без задних ног.

— Эй, Акли!

Наконец-то услыхал.

— Какого чёрта? Я уже сплю, Господи.

— Слушай. Как обычно постригают в отшельники? — Мне вдруг пришла мысль податься в обитель. — Обязательно надо придерживаться соборности, всего такого?

— Конечно, надо. Ты, урод, — ты чё, разбудил, чтоб задавать дурацкие воп…

— Ладно, спи. Всё равно в обитель не пойду. С моим везеньем скорее всего попаду в такой, где все затворники — грешники… Или тупорылые ублюдки… Или просто ублюдки.

Не успел договорить, Акли аж подскочил:

— Слушай. Про меня пожалуйста — говори чё угодно, и вообще, но раз начинаешь прикалываться над моей, чёрт побери, верой…

— Охолони. Никто над твоей чёрт-побери-верой не прикалывается.

Встав, я пошёл к двери. Не хотел больше торчать среди сплошных болванов. По пути всё-таки остановился, взял Акли за руку, крепко пожал, ну с понтом. Он выдернул:

— Ты чё?

— Ничё. Просто желаю побл’дарить — ты ведь зверски обалденный королевич, вот и всё, — сказал очень искренне. — Козырный ты парень, Акли-молокосос. Сам-то хоть понимаешь?

— Прикольщик. Смотри, в один прекрасный день кто-нибудь врежет те…

Я даже слушать не стал. Вышел в проход и захлопнул дверь.

Там висела гнетущая тишина, ибо кто спал, кто гулял, кто уехал на выходные домой. Около комнаты Лихи с Хоффманом валялась пустая коробка из-под зубной пасты, я допинал её до самой лестницы. Сперва думаю, дай пойду посмотрю, чем занят старичок Мэл Броссар. Но резко перерешил. Неожиданно пришло в голову свалить к чёртовой матери из Пенси — прям щас, чего тянуть-то? В смысле, не ждать до среды, и вообще. Сил нет тут маячить. Жуткая грусть-тоска! Словом, решил снять комнату в какой-нибудь новойоркской гостинице — мало ли дешёвых гостиниц? — и до среды там отлежаться. А в среду домой — бодрый-отдохнувший. По моим расчётам письмо папаши Тёрмера, дескать меня выперли, родители пожалуй вряд ли получат раньше вторника или среды. Вот и нечего рвать домой, прежде чем они его получат да хорошенько переварят. Неохота присутствовать при самом получении. Мама обычно становится какой-то раздражительной. Потом, прокрутив со всех сторон, остывает. Мне самому тоже надо чуток отойти. А то прям на взводе. Правда.

Короче, сказано — сделано. Пошёл обратно в комнату, включив свет, начал собирать шмотьё, всё такое. В основном-то вещи уже уложены. Козёл Страдлейтер даже не проснулся. Я закурил, одевшись, набил оба чемодана. Раз, два — и готово. Лёгкий всё-таки на подъём.

Одно лишь слегка огорчило: надлежало запихнуть в чемодан совершенно новые коньки, присланные мамой буквально на днях. Как тут не расстроиться? Мама идёт в спортивную лавку, задаёт продавцу тыщу дурацких вопросов — а меня снова под зад коленкой. Бр-р-р! Коньки-то, конечно, купила не те — я хотел беговые, а она взяла хоккейные — но всё равно весёлого мало. Причём чуть ли не каждый раз. Мне делают подарок, а выходит сплошная тоскища.

Собрав баулы, посчитал бабки. Точно не помню, сколько натикало, но прилично. Как раз за неделю до того немного деньжат прислала бабушка. Вот эдакая вот у меня щедрая бабуля. Чердачок у ней уже адски подтекает от старости — короче, шлёт мне зелёненькие на день рожденья раза по четыре в год. Но хоть денег оказалось порядочно, я подумал: лишние отнюдь не повредят. На всякий пожарный. В общем, пошёл разбудил Фредерика Вудраффа — ну чувака, которому одолжил пишущую машинку. Сколько, спрашиваю, за неё дашь. Он из богатеньких. Не знаю, говорит. Не больно-то, говорит, нужна. Но в конце концов купил. Стоит она зелёных девяносто, а чувак отстегнул двадцать. Всё бубнил, дескать разбудил его.

После того как окончательно всё запихнул и уже подошёл к лестнице с чемоданами, оглянулся последний раз посмотреть на наш вонючий проход. И прям слёзы навернулись. Чёрт его разберёт, почему. Надел красную охотничью кепку, повернул козырёк назад — мне так больше по вкусу — да заорал адски дурным голосом:

— Спите спокойно, дорогие подонищи!

Клянусь, всех разбудил. И отвалил к чёртовой матери. Какой-то мудель разбросал по ступенькам ореховую скорлупу — я чуть себе плоскую голову не размозжил вдребезги.