Короче, уже слишком поздно, наёмную тачку не вызовешь, всё такое — в общем, пошёл я к поезду пешком. Там недалеко, но адски похолодало, по снегу идти трудновато, к тому ж чемоданы в ноги колошматят. А дышалось легко, и вообще. Единственно — из-за холода саднило нос и под верхней губой, куда заехал Страдлейтер. Губа попала между зубами да кулаком, вот и побаливает. Зато ушам — приятственно, тепло. У прикупленной кепки такие наушники, я их взял да опустил — и наплевать, как выгляжу. Один хрен никто не видит. Все дрыхнут.

На вокзале повезло: поезда ждал не больше десяти минут. Тем временем умылся снегом. Лицо-то ещё в крови.

Люблю ездить на поездах, особенно ночью: горит свет, окна прямо чёрные, а по проходу шастают чуваки, продающие кофе, бутерброды, ежемесячники. Я обычно покупаю хлеб с ветчиной да пяток изданий. Ночью в поезде даже не в облом прочесть какой-нибудь мудацкий щелкопёрский рассказ, не блеванув. Ну, вы понимаете. Рассказ, где полным-полно залупонистых чуваков со скошенными подбородками по имени Дейвид и не меньше выпендрёжных чувих по имени Линда или Маршия, то и дело раскуривающих трубки всем проклятым Дейвидам. Ночью в поезде я обычно способен одолеть один из таких дурацких рассказов. Но на сей раз не стал. Не хотелось. Просто сидел, ни хрена не делая. Снял только охотничью кепку да сунул в карман.

Вдруг в Трентоне входит дама, садится рядом со мной. Почти все места свободны — время-то позднее, и вообще. Но она села ко мне, а не в пустой отсек, ибо тащила огромную сумку, а я сидел на передней лавочке. Сумку оставила прям посреди прохода, где на неё недолго налететь проводнику и всем остальным. У дамы приколоты орхидеи, словно она возвращается со званого ужина, иль ещё откуда. Пожалуй, лет сорок-сорок пять, но выглядит очень привлекательно. От женщин я обалдеваю. Правда. Не в том смысле, дескать задвинут на половухе или вроде того — хотя довольно заводной. Просто они мне по душе, вот я о чём. Вечно ставят громадные сумки посреди прохода.

Короче, сидим мы; вдруг она говорит:

— Простите, у вас ведь наклейка Пенси? — А сама подняла взгляд к чемоданам на верхней полке.

— Да. — Точно. На одном из них впрямь чёртова наклейка. Пошлятина, конечно, я понимаю.

— О, дык вы из Пенси? — Голос приятный. Жутко милый телефонный голос. Ей бы неплохо носить с собой чёртову переговорную трубку.

— Да.

— О, как славно! Тогда вы, вероятно, знаете моего сына. Эрнест Морроу. Учится в Пенси.

— Да, знаю. Мы однокашники.

Вне всяких сомнений её сынуля — самый выдающийся придурок изо всех учеников Пенси за все гнусные времена. Каждый раз после душа бродит по проходу и хлопает мокрым полотенцем всем по заднице. Ну, вы понимаете: тот ещё чувак.

— О, как прекрасно! — сказала дама. Безо всякого выделыванья. Просто приятным голосом, всё такое. — Обязательно скажу Эрнесту про нашу встречу. Позвольте узнать ваше имя, дорогуша?

— Рудольф Шмидт. — Не собираюсь я выворачивать перед ней нутрянку. А Рудольф Шмидт — дворник в нашей общаге.

— Вам нравится Пенси? — спрашивает.

— Пенси? Да так. Не рай, конечно, но и не хуже большинства учебных заведений. Кой-какие преподаватели вполне добросовестные.

— Эрнест его просто обожает.

— Я знаю. — И решил немножечко мóзги ей пополоскать. — Он очень хорошо приспосабливает себя к обстановке. Честно. В смысле, взаправду умеет приладиться.

— Вы считаете? — судя по голосу, само на фиг вниманье.

— Эрнест? Несомненно. — Смотрю — снимает перчатки. Ё-моё, все пальцы увешаны драгоценностями.

— Ноготь выходя из такси сломала.

Смотрит, слегка улыбаясь. Улыбка прям обалденная. Правда — очень приятная. Многие вообще не умеют улыбаться, или так оскалят зубищи…

— Мы, родители Эрнеста, порой за него переживаем. Иногда, по нашему мненью, ему не хватает общительности.

— В смысле?

— Понимаете, он очень чувствительный. К тому же, честно говоря, всегда трудно сходился с другими мальчиками. Вероятно, всё воспринимает чересчур ответственно для своего возраста.

Чувствительный! Во залепила! Чувак Морроу столь же чувствителен, сколь чёртово сиденье от толчка.

Я внимательно на неё посмотрел. На полную тупицу не похожа. По виду вроде бы прекрасно на хер понимает, какого ублюдка произвела на свет. Но ведь не всегда определишь — в смысле, мать есть мать. Матери все слегка ку-ку. А вообще-то мамаша Морроу мне понравилась. Ништяк тётка.

— Хотите закурить? — предлагаю.

Она поглядела по сторонам:

— Рудольф, вроде бы здесь не курят. — Рудольф. Умора.

— Фигня. Подымим, пока не начнут возникать.

Она взяла сигарету, я поднёс огонёк.

Замечательно выглядит со штакетиной. Затягивается, и вообще, но не жадно, как большинство баб в её возрасте. Само обаянье. По-настоящему притягательная женщина, коль уж совсем откровенно.

Внимательно на меня посмотрев, вдруг говорит:

— Скорее всего, я ошибаюсь, дорогуша, но кажется у вас из носа идёт кровь.

Я кивнул и вытащил платок:

— Снежком попали. Обледенелым таким.

Пожалуй, стоило ей рассказать, чего произошло на самом деле, но слишком долго объяснять подробности. Вообще-то она мне понравилась. Даже вроде как пожалел, что назвался Рудольфом Шмидтом.

— Старина Эрни, — говорю. — В Пенси он один из самых известных ребят. Вы знали?

— Нет, не знала.

Я кивнул:

— У нас заняло довольно много времени, дабы по-настоящему его раскусить. Он чудной парень. Необычный чувак, во многих отношеньях — понимаете, о чём я? Ну, как мы с ним познакомились. Первый раз его увидев, думаю: чё напыжился? Да, прям так подумал. Но он совсем другой. Просто у него своеобразные взгляды, посему нужно известное время, ну в них въехать.

Мамаша ни фига не сказала, но ё-моё, вы б на неё посмотрели. Пригвоздил её к лавочке. Возьмите любую мать — всю жизнь готова слушать, какой у неё крутой отпрыск.

Тут меня впрямь понесло по кочкам.

— Про выборы он рассказывал? — спрашиваю. — Ну, про выборы старосты?

Та помотала головой. Кранты, довёл до умопомраченья, честное слово. До сумеречной потери сознания.

— В общем, мы хотели выбрать чувачка Эрни старостой. В смысле, все бы голосовали за него. В смысле, справился бы только он. — Ё-моё, круто замешиваю! — Но выбрали другого парня, Харри Фенсера. По простой и единственной причине: Эрни не позволил себя выдвинуть. Он ведь чертовски застенчивый, скромный, всё такое. Он отказался…Ё-моё, вот уж кто взаправду застенчивый. Вам надо насильно его перековать. — Перевожу взгляд на неё. — Он про этот случай рассказывал?

— Нет, не рассказывал.

Я кивнул:

— Узнаю Эрни. В жисть не расскажет. У него один-единственный недостаток: слишком застенчив, скромен. Честно — вам надо иногда заставлять его проще смотреть на вещи.

Тут к г-же Морроу подошёл проводник проверить проездной, а мне выпал случай прекратить трёп. Но я за свою болтовню рад. Взять чувака вроде Морроу, вечно лупящего полотенцем по задницам — к тому ж по-настоящему норовящего сделать больно, — эдакий будет гадёнышем не только в детстве. Всю жизнь останется гадом. Но готов спорить на чё угодно: после всего мною наплетённого г-жа Морроу станет о нём думать как об очень застенчивом, скромном пареньке, кто не позволил выдвинуть себя в старосты. Запросто эдак подумает. Кто знает? Матери легко попадают на крючок.

— Разрешите угостить вас коктейлем, — предложил я. Самому тоже неплохо б заглотить какой-нибудь. — В ресторане. Пойдёмте?

— Дорогуша, а вам разрешают заказывать крепкие напитки? — спрашивает. Безо всяких намёков. Слишком уж очаровательна, и всё такое, дабы подкалывать.

— Как вам сказать, вообще-то нет, но обычно дают, я ведь высокого роста. А ещё у меня полно седых волос. — Повернув голову, показываю седину. Она прям обалдела. — Пойдёмте вместе, чё тут такого? — С удовольствием с ней посидел бы.

— Честно говоря, не очень хочется. Огромное спасибо за приглашенье, дорогуша. И вообще ресторан, наверно, закрыт. Уже достаточно поздно, вы ведь знаете.

Точно. Я ж совсем забыл про время.

Тут она на меня смотрит и задаёт вопрос, которого я опасался:

— Эрнест написал, дескать приедет домой в среду, мол рождественские каникулы начнутся в среду. Надеюсь, вы едете домой не из-за внезапной болезни кого-то из близких?

Впрямь обеспокоена. Спрашивает совсем не из любопытства, сразу видно.

— Нет, дома все здоровы. Сам из-за себя еду. Мне предстоит ложиться под нож.

— Ой, пожалуйста, простите! — так искренне заизвинялась, я аж сразу пожалел о сказанном, но слишком поздно.

— Ничего опасного. Просто крошечная опухоль в мозгу.

— Боже мой! — г-жа Морроу поднесла руку ко рту, и вообще.

— Всё обойдётся, и вообще! Она почти на поверхности. Совсем крошечная. Вырежут в два счёта.

Тут я вынул из кармана и стал изучать расписание. Просто лишь бы прекратить врать. Стоит начать — при желаньи способен заливать часами. Кроме шуток. Часами.

После мы уж почти не разговаривали. Г-жа Морроу читала ежемесячник «Дух времени», я смотрел в окно. Сошла она в Ньюарке. Пожелала весьма удачного удаленья опухоли, и вообще. Всё называла Рудольфом. Потом пригласила погостить летом у Эрни в Глостере, государство Массачусетс. Дом, говорит, прямо на побережье, теннисная площадка, всё такое, но я поблагодарил и сказал, дескать еду с бабушкой в Южную Америку. То бишь уж совсем откровенная брехня, потому как бабуля даже из дома-топочти не выходит, разве лишь иногда на чёртовы утренние представленья, раз в год по обещанию. Но к сукину сыну Морроу ни за какие коврижки не поеду. Вот больше некуда — а всё равно не поеду.