(1940–1948)

 

ПОДРОСТКИ

(The young folks)

Ближе к одиннадцати, удостоверившись, что вечеринка удалась — даже сам Джек Делрой ей улыбнулся, — Люсиль Хендерсон заставила себя посмотреть в ту сторону, где в большом красном кресле с восьми часов вечера сидела Эдна Филлипс — курила сигареты, громким голосом через всю комнату здоровалась со знакомыми и сохраняла самое оживленное выражение на лице и во взгляде, который никто из мальчиков и не думал ловить. Да, она все там же. Люсиль Хендерсон вздохнула, насколько позволяло тугое платье, нахмурила свои почти невидимые брови и оглядела всю шумную компанию, которую она пригласила пить отцовское виски. Потом, прошуршав подолом, решительно подошла к Уильяму Джеймсону-младшему, который кусал ногти и не сводил глаз со светловолосой девочки, сидевшей на полу в окружении трех студентов.

— Эй, — сказала Люсиль Хендерсон, схватив Уильяма Джеймсона-младшего за локоть. — Пошли. Я хочу тебя кое с кем познакомить.

— С кем это?

— С одной очень интересной девушкой.

Джеймсон потащился вслед за ней через всю комнату, на ходу догрызая ноготь на большом пальце.

— Эдна, детка, — сказала Люсиль Хендерсон, — я бы хотела, чтобы ты поближе познакомилась с Биллом Джеймсоном. Билл — Эдна Филлипс. Или вы, голубчики, уже знакомы?

— Нет, — ответила Эдна, окинув взглядом большой нос, оттопыренные губы и узкие плечи Джеймсона. — Рада с вами познакомиться, — сказала она ему.

— Очень приятно, — буркнул Джеймсон, мысленно сопоставляя внешние данные Эдны и маленькой блондинки.

— Билл — приятель Джека Делроя, — сообщила Люсиль.

— Да я не так-то чтоб очень с ним знаком, — сказал Джеймсон.

— Ну, я пошла. Пока, дети!

— Все носишься, хозяйка? — крикнула ей вдогонку Эдна, а затем пригласила: — Присядьте, пожалуйста.

— Д-да, это самое, — протянул Джеймсон, присаживаясь. — Я и так уже, вроде весь вечер сижу.

— Я не знала, что вы приятель Джека Делроя, — сказала Эдна. — Он замечательная личность, верно ведь?

— Ага, ничего вроде. Вообще-то я не так чтоб очень с ним знаком. Я не из их компании.

— Вот как? А я думала, Лу сказала, что вы его приятель.

— Ну да. Только я не так-то с ним знаком. Мне вообще-то пора домой. Мне к понедельнику сочинение задали. Я даже думал, что совсем не приду на этой неделе.

— О, но вечеринка только расцветает, — сказала Эдна. — Бутон ночи.

— Че-чего?

— Бутон ночи. Я хочу сказать еще рано.

— Ага, сказал Джеймсон. — Только я даже думал, что совсем не приду на этой неделе.

— Но ведь правда еще рано!

— Ага, я знаю. Но только…

— А кстати, какая у вас тема?

Внезапно с того конца комнаты донесся звонкий заливистый смех маленькой блондинки, который с готовностью подхватили трое студентов.

— Какая у вас тема? — повторила Эдна.

— Д-да, это самое. В общем, про собор один. Ну, про описание одного собора в Европе.

— А вы-то что должны с ним делать?

— Д-да, это самое. Анализировать вроде. У меня записано.

Маленькая блондинка и ее кавалеры снова разразились громким хохотом.

— Анализировать? Значит, вы его видели?

— Кого? — спросил Джеймсон.

— Собор этот.

— Я-то? Не-а.

— Но как же вы можете анализировать, если никогда его не видели?

— Д-да, это самое, ведь не я же. Ну, один тип описал собор. А я должен анализировать, вроде по его описанию.

— А-а-а. Понятно. Ужасно трудно, должно быть.

— Чего?

— Я говорю, это должно быть ужасно трудно. Уж я-то знаю. Мне самой немало пришлось биться над такими материями.

— Угу.

— А какая же гадина это написала? — спросила Эдна.

Со стороны маленькой блондинки — новый взрыв веселья.

— Чего?

— Я говорю, кто автор этого вашего описания?

— Этот, как его, Джон Рескин.

— Ух ты! — сказала Эдна. — Ну, парень, и влопался ты!

— Чего?

— Влопался, говорю. По-моему, это очень трудная тема.

— А-а, ну да.

Эдна сказала:

— кого, это вы разглядываете? Я здесь почти всех ребят знаю.

— кто? Я? Никого. Я, может, пойду поищу чего-нибудь выпить?

— Надо же! Вы буквально выразили то, что я как раз хотела сказать.

Они поднялись одновременно. Эдна оказалась повыше, а Джеймсон пониже.

— По-моему, какая-то выпивка есть на террасе, — сказала Эдна. — Что-то там, во всяком случае, должно быть. Можно пойти взглянуть. Заодно глотнуть свежего воздуха.

— Ладно, — сказал Джеймсон.

Они двинулись на террасу. Эдна шла на полусогнутых ногах, будто бы стряхивая на ходу пепел, который должен был за три часа накопиться у нее в подоле. Джеймсон тащился следом, озираясь назад и грызя ноготь на указательном пальце левой руки.

Для того, чтобы читать, шить или решать кроссворды, на террасе Хендерсонов было, пожалуй, темновато. Бесшумно открыв двери, Эдна сразу же услышала, что с дальнего конца террасы, слева от нее, из темного угла раздаются приглушенные голоса. Но она прошла прямо к белому парапету, тяжело облокотилась, вздохнула полной грудью, а затем обернулась и посмотрела, где Джеймсон.

— Там, вроде, кто-то разговаривает, — сказал Джеймсон, становясь рядом.

— Тс-с-с! Ну, разве не божественная ночь? Вот вздохните полной грудью.

— Ага. А где же это самое, виски?

— Сейчас, — сказала Эдна. — Вы только вздохните. Один раз.

— Ага, я уже вздохнул. Может, вон там оно? — Он отступил в темноту, где стоял столик. Эдна повернулась и смотрела, как он берет и снова ставит бутылки. Ей был виден только его силуэт.

— Ничего не осталось! — Крикнул ей Джеймсон.

— Тс-с-с! Тише! Подите сюда на минутку.

Он возвратился к ней.

— Ну, чего? — спросил он.

— Поглядите на небо, — сказала Эдна.

— Ага. Там в углу вроде кто-то разговаривает, вам не слышно?

— Прекрасно слышно, ребенок вы эдакий.

— Как это — ребенок?

— Иногда, — сказала Эдна, — людям нужно, чтобы их предоставили самим себе.

— А-а. Ну да. Я понял.

— Да тише! Если бы это вам помешали, приятно бы вам было?

— А-а, ну да.

— Я бы, мне кажется, убила бы того человека. А вы?

— Д-да, это самое, н-не знаю. Наверно.

— А вы чем обычно занимаетесь, когда приезжаете по субботам домой?

— Я-то? Н-не знаю…

— Наверное, предаетесь излишествам юности?

— Чего? — спросил Джеймсон.

— Ну, носитесь, резвитесь — студенческая жизнь.

— Не-а. Ну, то есть, это самое, я не знаю. Не особенно.

— Между прочим, интересно, — сказала Эдна вдруг. — Вы очень напоминаете мне одного человека, с которым я была близка прошлым летом. То есть, с виду, конечно. И сложением Барри был почти совершенно как вы. Жилистый такой.

— Да-а?

— Умгу. Он был художник. О господи!

— Вы чего?

— Ничего. Просто я никогда не забуду, как он тогда непременно хотел написать мой портрет. Он всегда говорил мне — и совершенно серьезно, заметьте: «Эдди, ты некрасива, если судить по обычным меркам, но в твоем лице есть что-то, что мне хочется уловить». И он говорил это совершенно серьезно, уверяю вас. Увы. Я позировала ему только однажды.

— А-а, — сказал Джеймсон. — Знаете что? Я могу сходить принести пару стаканов из комнат.

— Нет, — сказала Эдна. — Давайте просто выкурим по сигарете. Здесь так великолепно. Влюбленный шепот и все такое. Верно ведь?

— У меня вроде нет при себе сигарет. Они там в комнатах остались.

— Не беспокойтесь, — сказала Эдна. — У меня есть с собой сигареты.

Она щелкнула замком своей нарядной сумочки, вынула оттуда черный изукрашенный блестками портсигар, открыла и предложила Джеймсону одну из трех оставшихся там сигарет. Сигарету Джеймсон взял и снова заметил, сто ему вообще-то уже пора, ведь он уже говорил ей об этом сочинении к понедельнику. Наконец он нашарил коробок и чиркнул спичкой.

— О, — произнесла Эдна, раскуривая сигарету. — Тут уже скоро все начнут расходиться. А вы, между прочим, заметили Дорис Легет?

— Это которая?

— Ну, такая коротышечка, довольно белокурая. Еще за ней ухаживал раньше Пит Айлзнер. Да вы, конечно, видели ее. Она там на полу, по своему обыкновению, уселась и смеется во всю глотку.

— А-а, эта? Знакомая ваша? — сказал Джеймсон.

— Ну, до некоторой степени, — ответила Эдна. — Особенно мы сней никогда не дружили. В основном я ее знаю со слов Пита Фйлзнера, он мне о ней рассказывал.

— Кто?

— Да Пит Айлзнер. Неужели вы не знаете Питера? Отличный парень. Он раньше немного ухаживал за Дорис Легет. И на мой взгляд, она поступила с ним не слишком порядочно. Просто по-свински, я так считаю.

— А что? — спросил Джеймсон.

— Ах, оставим это. Я знаете как: никогда не стану подписывать свое имя, если у меня нет полной уверенности. Нет уж, хватит с меня. Только я не думаю, чтобы Питер врал мне. Уж кому-кому, но не мне.

— Она ничего, — сказал Джеймсон. — Дорис Лигет?

— Легет. Д-да, Дорис, вероятно, привлекательна на мужской взгляд. Но мне лично она нравилась больше — то есть, с виду, понятно, — когда у нее волосы были естественного цвета. Крашенные волосы — во всяком случае, на мой вкус, — выглядят искусственно, если, скажем, взглянуть при свете. Не знаю, конечно. Может быть, я ошибаюсь. Все красятся. Господи! Как подумаю, отец просто убил бы меня, если бы я явилась домой с подкрашенными, ну хоть бы даже самую малость подсветленными волосами. Он ужасно старомодный. По совести, не думаю, чтобы я стала краситься, если уж говорить всерьез. Но знаете, как бывает. Иной раз сделаешь такую глупость, что Господи! И не только отец. Я думаю, Барри тоже убил бы меня за это.

— Это кто? — спросил Джеймсон.

— Барри. Молодой человек, о котором я вам рассказывала.

— Он здесь сегодня?

— Барри? Господи, конечно нет! Могу себе представить Барри на такой вечеринке!

— Учится в колледже?

— Барри? Учился. В Принстоне. Если не ошибаюсь, он окончил в тридцать четвертом. Точно не знаю. В сущности, мы не встречались с прошлого лета. Не разговаривали, по крайней мере. Конечно, вечеринки всякие, никуда не денешься. Но я всегда успевала поглядеть в другую сторону, когда он смотрел на меня. Или просто убегала, например, в уборную.

— А я думал, он вам нравится, этот парень, — сказал Джеймсон.

— Умгу. До известного предела.

— Чего?

— Не важно. Я предпочитаю не говорить об этом. Просто он слишком многого от меня требовал, вот и все.

— А-а, — сказал Джеймсон.

— Я не чистоплюйка. Впрочем, не знаю. Может быть, я как раз чистоплюйка. Во всяком случае, у меня есть какие-то правила. И я на свой, пусть скромный, лад и придерживаюсь. Как могу, конечно.

— Знаете что? — сказал Джеймсон. — Эти перила, они какие-то шатучие…

— Конечно, я понимаю, когда молодой человек встречается с вами целое лето, тратит деньги, которые вовсе не должен тратить, на билеты в театры, на ночные кафе и всякое такое, конечно, я понимаю его чувства. Он считает, что вы ему обязаны. Но я просто не так устроена. Для меня все может быть только по-настоящему. А уж потом… Настоящая любовь…

— Ага. Знаете, мне, это самое, пора. Сочинение к понедельнику… Ей-богу, давно бы уже надо было смотаться. Я, пожалуй, пойду выпью чего-нибудь, и домой.

— Да, — сказала Эдна. — Идите.

— А вы не пойдете?

— Чуть погодя. Идите вперед.

— Ага, ладно. Пока, — сказал Джеймсон.

Эдна облокотилась о перила другой рукой и закурила последнюю сигарету из своего портсигара. В комнатах кто-то вдруг включил радио или просто повернул на полную громкость. Сипловатый женский голос опять выводил популярный припевчик из этого нового обозрения — его даже мальчишки-рассыльные теперь насвистывают.

Никакие двери так не грохочут, как решетчатые.

— Эдна! — на террасе появилась Люсиль Хендерсон.

— А, это ты, — сказала Эдна. — Привет, Гарри.

— Взаимно.

— Билл в гостиной, — сказала Люсиль Хендерсон. — Будь добр, Гарри, принеси мне что-нибудь выпить.

— Есть.

— Что произошло? — поинтересовалась Люсиль. — У тебя с Биллом не пошло дело на лад? Кто это там, Фрэнсис и Эдди?

— Не знаю. Ему надо было уходить. У него большое задание на понедельник.

— Ну, сейчас он сидит там на полу с Дотти Легет. Делрой сует ей за шиворот орехи. Так и есть: это Фрэнсис и Эдди.

— Твой малютка Билл хорош гусь.

— Да? То есть как это?

Эдна растянула рот и стряхнула пепел с сигареты.

— Ну, как бы сказать? Довольно темпераментный.

— Это Билл Джеймсон темпераментный?

— Ну во всяком случае, я осталась жива, — сказала Эдна. — Только, пожалуйста, в другой раз держи его от меня подальше.

— Хм. Вот век живи, — сказала Люсиль Хендерсон. — Куда запропастился этот придурок Гарри? Ну, пока, Эд.

Эдна, докурив сигарету, тоже пошла в дом. Она быстро и решительно прошла через гостиную и поднялась по лестнице в ту половину квартиры, которую мать Люсиль Хендерсон считала нужным оградить от молодых гостей с горящими сигаретами и мокрыми стаканами в руках. Она пробыла там минут двадцать. Спустившись, она снова прошла в гостиную. Уильям Джеймсон-младший, держа в правой руке стакан, а пальцы левой — у рта, сидел на полу, отделенный несколькими спинами от маленькой блондинки. Эдна опустилась в большое кресло — оно так и стояло незанятое. Она щелкнула замком своей вечерней сумочки и, открыв черный, в блестках портсигарчик, выбрала одну из десятка лежавших в нем сигарет.

— Эй! — крикнула она, постукивая мундштуком сигареты о подлокотник большоко красного кресла. — Эй, Лу! Бобби! Нельзя ли сменить пластинку? Под эту невозможно танцевать!

 

ПОВИДАЙСЯ С ЭДДИ

(Go See Eddie)

Пока Элен принимала ванну, у нее прибирали в спальне, поэтому, когда она выходила из ванной комнаты, на туалетном столике уже не было ни ночного крема, ни испачканных бумажных салфеток. В зеркале отражались покрывало без единой морщинки и цветастые диванные подушки. Если день был солнечный, как сегодня, в горячих желтых лучах особенно красиво смотрелись блеклые обои, выбранные в буклете дизайнера.

Она расчесывала свои густые рыжие волосы, когда вошла горничная Элси.

— Мистер Бобби, мэм, — сказала Элси.

— Бобби? — переспросила Элен. — Я думала, он в Чикаго. Подай мне халат, Элси, и приведи его.

Прикрыв полой ярко-синего халата длинные голые ноги, Элен вновь занялась волосами. Высокий светловолосый мужчина в строгом двубортном пальто влетел в комнату, коснулся указательным пальцем ее затылка, не раздумывая, бросился к шезлонгу, стоявшему у противоположной стены, и вытянулся в нем, не снимая пальто. Элен наблюдала за ним в зеркале.

— Привет, — сказала она. — Его только что почистили. Я думала, ты в Чикаго.

— Приехал вечером, — зевнул Бобби. — Господи, как же я устал.

— Удачно съездил? — спросила Элен. — Там какая-то девица поет, кажется?

— Угу, — подтвердил Бобби.

— Ну и как?

— Зажата. Голоса нет.

Элен отложила расческу, встала и пересела в персикового цвета кресло у ног Бобби. Из кармана халата она достала пилку и принялась за свои длинные розовые ногти.

— Еще что? — продолжала она допытываться.

— Да почти ничего, — ответил Бобби.

Он, кряхтя, приподнялся, вытащил из кармана пальто сигареты, потом сунул их обратно, встал, снял пальто и бросил его на кровать, распугав солнечные лучи. Элен не отрывалась от своих ногтей. Бобби снова сел на краешек шезлонга, закурил сигарету и подался вперед. Солнце освещало их обоих, упиваясь ее молочно-белой кожей и равнодушно выставляя напоказ его перхоть и мешки под глазами.

— Не хочешь поработать? — спросил Бобби.

— Поработать? — Она не подняла головы. — Где поработать?

— Эдди Джексон начинает репетиции нового шоу. Я его встретил вчера. Видела бы ты, как он поседел. Я спросил, не найдется ли у него местечка для моей сестры. Он сказал, может быть. И я сказал, может быть, разыщу тебя.

— Хорошо, что ты сказал «может быть», — посмотрев на него, проговорила Элен.

— Что за местечко? Третье слева или еще хуже?

— Не знаю. Все же это лучше, чем ничего, а?

Элен продолжая заниматься ногтями, не отвечала.

— Почему ты не хочешь?

— Я не сказала, что не хочу.

— Тогда почему бы тебе не повидаться с Джексоном?

— Не хочу больше кордебалета. К тому же терпеть не могу Эдди Джексона.

— А-а-а, протянул Бобби. Он встал и подошел к двери. — Элси, позвал он. — Принесите мне кофе!

И опять сел.

— Я хочу, чтобы ты повидалась с ним. Черт, оставь ногти в покое хотя бы на минуту.

Она продолжала работать пилкой.

— Я хочу, чтобы ты повидалась с ним сегодня, слышишь?

— Я не собираюсь видаться с ним ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, — заявила Элен, скрестив ноги. — Что это ты вдруг решил приказывать?

Бобби кулаком выбил пилку у нее из рук. Элен не взглянула на него и не подняла пилочку с ковра. Она встала, подошла к туалетному столику и вновь принялась расчесывать густые рыжие волосы. Бобби немедленно оказался у нее за спиной и в зеркале нашел ее взгляд.

— Я хочу, чтобы ты сегодня повидалась с Эдди. Слышишь, Элен?

Элен продолжала расчесывать волосы.

— И что ты мне сделаешь, если я не повидаюсь, грубиян?

Он поймал ее на слове.

— Ты, правда, хочешь, чтобы я сказал? Ты, правда, хочешь, чтобы я сказал, что я сделаю, если ты с ним не повидаешься?

— Да, я хочу, чтобы ты сказал, что ты сделаешь, если я с ним не повидаюсь, — передразнила его Элен.

— Не смей паясничать, а то я попорчу твою шикарную мордашку. Лучше помоги мне, — пригрозил Бобби. — Я хочу, чтобы ты повидалась с ним. Я хочу, чтобы ты повидалась с Эдди, и я хочу, чтобы ты согласилась на его проклятую работу.

— А я хочу знать, что ты сделаешь, если я не повидаюсь с ним? — спокойно спросила Элен.

— Я тебе скажу, что я сделаю. — Бобби следил в зеркале за выражением ее глаз. — Я позвоню жене твоего грязного дружка и все ей расскажу.

Элен расхохоталась.

— Давай! — крикнула она. — Давай прямо сейчас, дурак! Она и без тебя все знает.

— Знает? Неужели?

— Знает, знает! И не называй Фила грязным! Ты ему завидуешь!

— Грязнуля. Грязный обманщик, — заявил Бобби. — Дешевка. Вот кто твой дружок.

— Приятно тебя слушать.

— Ты когда-нибудь видела его жену? — спросил Бобби.

— Я-видела-его-жену. А что?

— Ты видела ее лицо?

— А что такого замечательного в ее лице?

— Ничего такого замечательного! У нее нет твоего шикарного личика. У нее просто милое лицо. Почему бы тебе, черт подери, не оставить ее увальня в покое?

— Не твое дело! — отрезала Элен.

Правой рукой он схватил ее за плечо, и, взвизгнув от боли, она из своего неудобного положения, сколько было силы, ударила по ней расческой. У него перехватило дыхание, и он торопливо повернулся спиной к Элен и к вошедшей с кофе Элси. Горничная поставила поднос рядом с креслом, в котором Элен недавно приводила в порядок ногти, и выскользнула из комнаты.

Бобби сел, взял чашку левой рукой и сделал глоток черного кофе. Элен за туалетным столиком начала укладывать волосы в прическу. Обычно она носила тяжелый старомодный пучок.

Он выпил свой кофе задолго до того, как она воткнула последнюю шпильку. Стянув халат на груди, она подошла к нему и хотела сесть рядом, но покачнулась и шлепнулась на пол возле его ног, положила руку ему на лодыжку, погладила и сказала изменившимся голосом:

— Прости меня, Бобби, но, милый, ты вывел меня из себя. Рука очень болит?

— Плевать я хотел на руку, — проговорил он, не вынимая руки из кармана.

— Бобби, я люблю Фила. Честное слово. Я не хочу, чтобы ты думал, будто у меня с ним интрижка. Не думай так, ладно? Я хочу сказать, не думай, будто я с ним флиртую, чтобы кому-то нагадить.

Бобби не отвечал.

— Боб, честное слово. Ты не знаешь Фила. Он замечательный.

— Бобби повернулся к ней.

— У тебя все чертовски замечательные. Ведь ты знаешь и других замечательных парней, правда? Например, одного из Кливленда. Как его, черт возьми, зовут? Ботвелл. Гарри Ботвелл. А как насчет блондинчика, который пел у Билла Кассиди? Два самых чертовски замечательных парня из тех, кого ты знаешь. — Он помолчал, глядя в окно. — Ради бога, Элен.

— Боб, — сказала Элен, — тебе ведь не надо говорить, сколько мне лет. Я была чертовски молода. Теперь это настоящее. Боб. Честно. Я уверена. У меня еще никогда так не было. Боб, ты же в глубине души не веришь, что я с Филом ради его денег.

Боб наморщил лоб и, вытянув в ниточку губы, повернулся к ней.

— Знаешь, что я слышал в Чикаго? — спросил он.

— Что, Боб?

кончиками пальцев она нежно гладила его лодыжку.

— Я слышал, как разговаривали два парня. Ты их не знаешь. Они говорили о тебе. О тебе и о том парне, который, как конь, о Хэнсоне Карпентере. Ну и перемыли они вам косточки! — Он помолчал. — С ним тоже, да, Элен?

— Гнусная ложь, Боб, — прошептала Элен. — Боб, я не настолько знаю Хэнсона Карпентера, чтобы даже здороваться с ним.

— Может быть! Правда, приятно брату выслушивать такое? Да все в городе ржут надо мной, стоит мне завернуть за угол!

— Бобби. Ты очень ошибаешься, если веришь в эту грязную ложь. Зачем тебе вообще их слушать? Ты же лучше их. Не надо обращать внимание на их дерьмовые выдумки.

— Я не сказал, что верю. Я сказал, что слышал, как они разговаривали. Отвратительно, правда?

— Ну, все совсем не так, — возразила Элен. — Брось мне сигарету, а?

Он бросил ей на колени пачку сигарет, потом спички. Она закурила, вдохнула дым и кончиками пальцев сняла с языка табачную крошку.

— Ты была такой потрясающей девчонкой, — отрывисто произнес Бобби.

— Да? А теперь я больше не потрясающая? — по-детски пришепетывая, спросила Элен.

Он промолчал.

— Элен, послушай, что я тебе скажу. Я тут, до Чикаго, пригласил жену Фила на ленч.

— Да?

— Она потрясающая девчонка. Класс.

— Класс, говоришь? — переспросила Элен.

— Да. Послушай. Повидайся сегодня с Эдди. От этого никому плохо не будет. Повидайся с ним.

Элен курила.

— Я ненавижу Эдди Джексона. Он всегда лапает.

— Послушай, — сказал Бобби, вставая. — Когда тебе хочется, ты умеешь напустить на себя холод. — Он наклонился над ней. — Мне пора. Я еще не был в конторе.

Элен тоже встала и не отрывала от него глаз, пока он надевал пальто.

— Повидайся с Эдди, — напомнил Бобби, натягивая кожаные перчатки. — Ты слышишь? — Он застегнул пальто. — Я тебе позвоню.

— Он мне позвонит, — проворчала Элен. — Когда? Четвертого июля?

— Нет. Раньше. У меня чертовски много дел. Где моя шляпа? Ах, да я пришел без шляпы.

Она проводила его до двери и подождала, пока он не уехал на лифте. Потом закрыла дверь, вернулась в спальню, подошла к телефону и торопливо, но аккуратно набрала номер.

— Добрый день, — проговорила она в трубку. — Позовите, пожалуйста, мистера Стоуна. Говорит мисс Мейсон. — Через несколько секунд она услышала мужской голос. — Фил? Послушай, Фил. У меня только что был мой брат Бобби. Знаешь, зачем он приходил? Твоя любезная женушка с вассаровским личиком рассказала ему о тебе и обо мне. Да! Послушай, Фил. Послушай меня. Мне это не нравится. И мне все равно, имеешь ты к этому отношение или нет. Мне не нравится. И мне все равно. Нет, не могу. Я уже договорилась и вечером не могу. Позвони завтра. Мне очень неприятно. Я же сказала, Фил, позвони завтра. Нет. Я сказала, нет. До свидания, Фил.

Она положила трубку, скрестила ноги и задумчиво прикусила большой палец. Потом повернулась к двери и громко крикнула:

— Элси!

Элси шмыгнула в комнату.

— Убери чашку мистера Бобби.

Когда Элси вышла, Элен набрала еще один номер.

— Хэнсон? — спросила она. — Это я. Мы. Нас. Ты подлец.

 

ВИНОВАТ, ИСПРАВЛЮСЬ

(The hang of it)

Наша страна лишилась едва ли не самого многообещающего игрока в китайский бильярд, когда моего сына Гарри призвали в армию. Как его отец, я, конечно же, сознаю, что Гарри не вчера родился, но, стоит мне взглянуть на мальчика, и я готов дать голову на отсечение, что это случилось в начале прошлой недели. Короче, армия заполучила еще одного Бобби Петита.

Когда-то, в 1917, Бобби Петит здорово смахивал на нынешнего Гарри. Петит был тощий мальчишка родом из Кросби в Вермонте — это тоже в Соединенных Штатах. Некоторые парни из его роты даже считали, что вермонтский кленовый сироп еще не обсох у него на губах.

За обучение новобранцев в той роте, в 1917, отвечал сержант Гроган. Ребята в лагере стоили разнообразнейшие догадки насчет происхождения сержанта — догадки настолько умные, точные и приличные, что, думаю, не стоит повторять.

Итак, в первый день армейской службы Петита сержант обучал взвод приемам строевой подготовки с оружием. Петиту был известен свой собственный, хитроумный способ обращения с винтовкой. Когда сержант скомандовал: «Оружие на правое плечо!», Бобби Петит поднял оружие к левому плечу. Когда сержант приказал: «На грудь!», Петит послушно взял оружие «на караул».

Это был верный способ привлечь внимание сержанта, и он подошел к Петиту, улыбаясь.

— Эй, тупица, — приветствовал Петита сержант, — что с тобой?

Петит рассмеялся.

— Я иногда путаюсь, — коротко объяснил он.

— Как тебя зовут, детка? — спросил сержант.

— Бобби. Бобби Петит.

— Ну что ж, Бобби Петит, — сказал сержант, — я буду звать тебя просто Бобби. Я к мужикам всегда обращаюсь по имени. А они меня зовут мамашей. Как у себя дома.

— О! — ответил Петит.

Так и пошло. У всякого взрывателя два конца — один для поджигания, а другой набит тротилом.

— Слушай, Петит! — гаркнул сержант. — Мы с тобой не в пятом классе обучаемся! Ты должен знать, что левое плечо у тебя одно и что оружие «на грудь» не то же самое, что «на караул». Что это с тобой? У тебя мозгов нет?

— Виноват, исправлюсь! — пообещал Петит.

На следующий день мы натягивали палатки и складывали вещмешки. Когда сержант подошел проверить, оказалось, что Петит вообще не потрудился загнать колышки в землю. Придравшись к эдакой мелочи, сержант одним махом снес маленький полотняный домик Бобби Петита.

— Петит, — прошипел сержант. — Ты… точно… самый… тупой… самый глупый и неловкий парень из всех, кого я знаю. Ты спятил, Петит? У тебя что, мозгов нет?

Петит пообещал:

— Виноват, исправлюсь!

Потом все сложили вещмешки. Петит сложил свой, как ветеран — ну прямо один из «Парней в голубом». Сержант подошел проверить. Был у него славный обычай — зайти сзади и, лихо размахнувшись, как дубинкой, вмазать рукой по естественному противовесу, который имеется ниже спины у сына любой матери.

Он заинтересовался мешком Петита. Подробности я опущу. Скажу только, что все разлетелось по сторонам, кроме последних пяти сегментов позвоночника Бобби. Звук был отвратительный. Сержант нагнулся, чтобы посмотреть на своего подопечного, вернее, на то, что от него осталось.

— Да, Петит. Много я встречал идиотов в своей жизни, — поделился сержант. — Много. Но тебя, Петит, ни с кем не сравнишь. Потому что ты — самый большой идиот!

Петит стоял перед ним на трех конечностях.

— Виноват, исправлюсь! — ухитрился пообещать он.

В первый день на стрельбище шесть человек стреляли одновременно по шести мишеням из положения лежа. Сержант прохаживался туда-сюда, проверяя готовность к стрельбе.

— Эй, Петит, каким глазом ты смотришь в прицел?

— Не знаю, — сказал Петит, — кажется левым.

— Смотри правым! — взревел сержант. — Петит, ты отнимаешь у меня двадцать лет жизни. Что с тобой? У тебя нет мозгов?

Но это еще что! После того как ребята выстрелили и мишени придвинули, всех ожидал веселый сюрприз. Петит всадил все пули в мишень соседа справа.

Сержанта чуть удар не хватил.

— Петит, — сказал он, — тебе не место в армии, где служат люди. У тебя шесть ног. У тебя шесть рук. У остальных только по две!

— Виноват, исправлюсь! — сказал Петит.

— Чтобы я этого больше не слышал! Или я тебя убью. Я тебя правда убью, Петит! Потому что я ненавижу тебя, Петит. Слышишь? Ненавижу!

— Серьезно? — спросил Петит. — Не шутите?

— Не шучу, братец, сказал сержант.

— Вот увидите, я исправлюсь, — пообещал Петит. — Обязательно. Я не шучу. Честно. Мне нравится в армии. Я еще стану полковником, не меньше. Не шучу.

Разумеется, я не рассказал моей жене, что наш сын Гарри похож на Боба Петита, каким тот был в 1917. Но он здорово похож. Дело в том, что у мальчика нелады с сержантом в Форт-Ирокезе. Если верить моей жене, Форт-Ирокез пригрел на своей груди одного из самых упрямых и злых старших сержантов в стране. Вовсе не обязательно, твердит моя жена, жестоко обращаться с мальчиками. Нет, Гарри не жалуется. Ему нравится в армии, но он не может угодить этому зверю, старшему сержанту. У него еще не все получается, но он обязательно исправиться.

А командир этого полка? От него толку — ноль, думает моя жена. Расхаживает с важным видом и ничего больше. Полковник должен помогать мальчикам, следить, чтоб злой старший сержант не издевался над ними, не подавлял силу воли. Полковник, думает моя жена, обязан не только ходить туда-сюда.

Так вот, в воскресенье, несколько недель тому назад, у ребят из Форт-Ирокеза был первый весенний смотр. Мы с женой стояли на трибуне, и, увидев, как шагает наш Гарри, моя жена вскрикнула так, что с меня чуть не слетела фуражка.

— Он идет не в ногу, — заметил я.

— Ой, ну не надо… — сказала жена.

— Но он идет не в ногу, — повторил я.

— Ах, какое преступление! Ах, давайте его убьем за это. Посмотри! Он уже идет в ногу. Он сбился всего на минуту.

Потом, когда заиграли национальный гимн и мальчики взяли винтовки «на караул», один уронил винтовку. Оружие всегда громко брякает, ударяясь о плац.

— Это Гарри, сказал я.

— Такое может случиться с каждым, огрызнулась жена. — Потише, пожалуйста.

Смотр закончился, солдат распустили, и старший сержант Гроган подошел поздороваться.

— Добрый день, миссис Петит.

— Добрый день, — ответила моя жена очень холодно.

— Думаете, у нашего мальчика есть будущее, сержант?

Сержант улыбнулся и покачал головой.

— Исключено, — сказал он. — Совершенно исключено, полковник.