Если смотреть издали на длинный и узкий Чайкин остров, то кажется, что это огромная широкоголовая рыба. Море вдаётся в широкую часть острова небольшим заливом. У залива под крутой горой греется на солнышке рыбачья деревня. В те дни, о которых пойдёт рассказ, в деревеньке этой было всего только восемь домишек, построенных из отшлифованного каринтийского камня. У пристани, сложенной из каменных плит, прятались от бурь и непогоды восемь рыбачьих парусников и несколько лодчонок. Все парусники были выкрашены в разные цвета: зелёный, красный, жёлтый, синий, оранжевый, белый; носы их были богато украшены резьбой.
На горе стояла церквушка с низенькой колокольней, на которой раскачивался один-единственный колокол. Несколько могильных холмиков возвышалось над рыжеватой землёй. С горы открывался вид на соседние острова, на беспредельную даль моря.
На южном склоне горы, где бури и ветры оставили на камнях немного земли, жёны рыбаков посадили виноград; они окапывали его, подвязывали лозы, чтобы ветер не срывал их с кольев. По краям виноградника цвёл миндаль, а чуть ниже раскинули свои кривые ветви оливы. Здесь любили играть ребятишки. Девочки нанизывали на нитку шапки примул, и венки из этих весенних цветов украшали шеи овец, пасшихся на лужайке. Мальчики метали камни в старую дырявую сковороду, подвешенную к дереву.
Солнце медленно опускалось в море. Когда его раскалённый шар коснулся водной глади, всё море словно вспыхнуло ярким пламенем и красноватый отблеск лёг на окрестные острова. Умолкли кричавшие над заливом чайки; попрятались щебетавшие на деревьях птицы. Но вот солнце исчезло в море. Вода погасла, вечерний мрак поднялся из морских глубин и окутал скалы, парусники, домики, виноградник и оливковые деревья.
Женщины в винограднике закончили работу, вскинули на плечи мотыги и с песнями спустились в деревню. Вслед за ними перебрались поближе к дому и ребята. Рыбаки собрались у причала и, покуривая крепкий домашний табак, толковали об улове, о сетях, о своих невзгодах.
Но вот ветерок донёс запах сварившейся мамалыги. Мужчины поднялись и пошли к хижинам. И ребята тут как тут — к столу их не нужно приглашать дважды! А звёзды уж загорелись на небе, тёплая весенняя ночь окутала остров.
На самой вершине горы, за церковью, сиротливо стоит рыбачий домишко. Узкие, вырубленные прямо в скале ступеньки, отточенные морской водой, ведут вниз, к песчаной отмели. Говорят, это самый старый дом в здешних местах. Первых обитателей его не помнят даже старожилы.
В этом-то полуразвалившемся домике и живёт Иво, двенадцатилетний паренёк, — герой нашей повести. Мать Иво умерла вскоре после его рождения, отец пропал без вести.
Давным-давно, ещё в молодые годы, отец Иво уехал за океан и долго жил в Бразилии. Потом плавал матросом на кораблях, бороздивших моря и океаны, и вдруг нежданно-негаданно возвратился на родину, да не один, а с красивой темноволосой женщиной, слишком хрупкой для того, чтобы жить в этих суровых краях. Он купил себе домишко и стал рыбачить как все. Он много пережил и повидал на своём веку и мог порассказать рыбакам немало интересного.
— Если так ловить будем, — не раз говорил он им, — никогда нам нищеты не одолеть.
— А как же ещё ловить? — возражали ему рыбаки. — И отцы и деды наши так рыбачили!
Они, и правда, были почти что нищими, но им и в голову не приходило, что можно жить по-другому.
Но Бразилец— так называли теперь рыбаки отца Иво — не сдавался.
— Гляньте-ка, — толковал он им, — вон качаются ваши старые посудины: «Святая Барбара», «Святой Юст», «Морская звезда», «Морская ласточка»… Восемь жалких скорлупок, восемь хозяев, каждый сам по себе! И сети у всех дырявые… По снастям и улов: сегодня пусто, завтра — кот наплакал, а густо — никогда! Ваши жёны от нужды и горя зачахли, словно ветки сломанной ивы, ваши дети никогда не едят вволю…
Рыбаки слушали его недоверчиво, но украдкой косились на свои лодки, поглядывали на своих жён, босоногих ребятишек и словно видели их впервые… Юст, самый старый и самый опытный из рыбаков, фырчал, словно сердитый морж:
— Ишь, какой умный! Мы и сами не вчера родились, знаем, какие нам лодки нужны и какие сети. Да одному разве сдюжить! Вот если бы всем вместе…
— Вот-вот! — перебил его Бразилец. — Дело говоришь! Всем вместе! Сообща! Давайте сложимся и купим моторное судно, чтобы можно было выходить далеко в открытое море. Рыбы там видимо-невидимо… Станем забрасывать двухсотметровую сеть… Вот это будет улов так улов! Вместе будем трудиться — вместе и доходом пользоваться. К хорошей жизни одна дорога — общий труд.
Рыбаков расшевелили его слова. Потолковали они, потолковали, но так и разбрелись по домам, ничего не решив. Всю долгую зиму раздумывали, взвешивали да прикидывали, а весной наскребли денег и отрядили Бразильца в город — купить подходящее судно.
Целых две недели торчали рыбаки на пристани. С утра до вечера, щурясь от палящего солнца, вглядывались они в морскую даль. Но Бразильца всё не было. Явился он только к концу третьей недели. Полные нетерпеливого ожидания, рыбаки обступили его, — и вдруг он повалился им в ноги:
— Казните меня… Я один во всём виноват!.. Пропали деньги!..
С яростью бросились на него обманутые рыбаки. Гневно обрушили они свои тяжёлые кулаки на Бразильца, — ведь некоторые из них в надежде на будущее продали своё единственное судёнышко. Теперь им вовек не выбиться из нужды…
На подмогу рыбакам сбежались женщины. Только вмешательство старого Юста спасло Бразильца от жестокой расправы. Но с острова его прогнали. Избитый и опозоренный, ушёл он из посёлка куда глаза глядят. С тех пор никто из рыбаков никогда его больше не видел.
Жена его вскоре умерла, и Иво остался совсем один. Гнев людской со временем улёгся, но всё же, хотя мальчик и не был ни в чём виноват, рыбаки его недолюбливали. И, если бы не сердобольные женщины и не старый Юст, Иво погиб бы, как погибает в лесу беспомощный детёныш, у которого охотники убили мать.
Так он и рос, словно отверженный, в своей покосившейся лачуге у самого моря. Как умел, добывал себе пропитание: ловил у берега рыбу, пас чужих овец, собирал маслины и виноград. Зимой добрые люди давали ему кое-какую залатанную одежонку. А когда на дворе ревела буря и мороз пробирал до костей, старый Юст, одряхлевший и седой как лунь, уводил его из нетопленной лачуги к себе в дом.
Старый Юст не помнил обид. И, когда рыбаки поминали Бразильца недобрым словом, он говорил им:
— Задумал-то он хорошо! Да беда с человеком случилась… А дума была у него золотая!
Ребятишки в рыбацком посёлке жили дружно. Иво ходил вместе с ними в школу; она была в двух часах ходьбы, по ту сторону крутой горы. Возвращаясь из школы, ребята подкарауливали и убивали змей и скорпионов, взбирались на скалы, обшаривали кусты — словом, вели себя так же, как все дети в мире. Только в буран и непогоду оставались они дома. Но тогда даже взрослые боялись высунуть нос на улицу.
Рос Иво, словно дикое деревце. От матери, так рано его покинувшей, он унаследовал смуглое лицо с широкой белозубой улыбкой и голубые с живыми искорками глаза; его длинные чёрные кудри не знали гребня.
Часто стоял он на отмели с удочкой в руке, сосредоточенно глядя в воду, и, когда замечал рыбу, подплывающую к берегу, чтобы подкормиться в водорослях, молниеносно забрасывал удочку. Всю эту часть побережья он знал как свои пять пальцев. Он знал подводные пещеры, где водилось множество съедобных ракушек, и отмели, у которых всегда неподвижно стояли стаи рыб. Ему были известны места, где водились креветки и крабы; он изучил повадки чаек, которые гнездились в расщелинах прибрежных скал.
Иногда, весной, им овладевало какое-то странное беспокойство. В такие дни он сторонился людей; в одиночестве бродил по прибрежным пещерам или сидел под цветущим миндалём у могилы матери, разглядывая соседние острова и размышляя о Колумбе, о пиратах, о слышанных сказках…
Его манили морские просторы, широкий мир, синие дали. Ему казалось, что там, за той чертой, где сливаются небо и море, совсем иная жизнь, полная великих событий и увлекательных приключений. Посёлок внизу у залива казался ему тесным гнездом, — разве расправишь здесь крылья? Другие ребята с отцами и братьями ходили на старых лодках в море, у всех были родные, только у него никого не было. Как-то он излил свою тоску Юсту, но старик, любивший и жалевший мальчика, сказал ему:
— Не забивай себе голову всякими пустяками! Придёт время, станешь рыбаком, как все на этом острове: и мы, и наши деды, и все, кто придёт в мир после нас. И на острове можно прожить долгую жизнь, если море раньше времени не проглотит. Твоя правда, тяжко нам приходится, а всё же можно кое-как протянуть. Вот мне семьдесят лет — чего только я не повидал на своём веку!
Смутно было на душе у Иво, но он внимательно слушал Юста и старался верить ему: ведь старик один во всей деревне не презирал его отца.
Дома сохранилось несколько отцовских книг — описание путешествий и географические карты. Иногда Иво садился с книгой возле своей лачуги и подолгу разглядывал картинки: природу, жителей неведомых стран. А море лежало внизу такое манящее и такое спокойное, что хотелось ступить на него и идти, идти… И он пускался в воображаемое путешествие с отцом, о котором ему рассказывал старый Юст. Иво мысленно искал отца во всех уголках света. Жив он или уже умер?
Темнело, на небе одна за другой зажигались звёзды. Казалось, они поднимались из морской пучины и держали путь в небесную высь. Волны мягко плескались о берег. Иво в темноте нащупывал кровать, ложился и засыпал с мыслями об отце. Ветер играл поломанной ставней, раскачивая её и ударяя ею о стену.