Шёл и шёл ленивый осенний дождь.

Крупные капли дождя неохотно пузырили воду в лужах. Мутным потоком вода сбегала в ручьи. Сквозь кроны сосен проникал слабый лунный свет.

Была полночь.

Веня в плаще с капюшоном шёл через тайгу и играл на губной гармошке. Потом ему играть надоело, и он шёл молча, изредка поправляя то трубу на одном плече, то рюкзак на другом.

Веня вышел на большую поляну и посмотрел на небо. Дождь кончался. Ноябрьская луна была в своей первой четверти — ночи наступили длинные. Лунный свет освещал почерневшую от времени и непогоды охотничью заимку.

Таких старых, но крепких заимок много разбросано по тайге. Кто их строил, никто не знает, и каждой избушке полсотни лет, если не больше. В таких заимках можно укрыться от летней жары и осенней непогоды, скоротать ночь, а иной раз — это, конечно, на любителя — и провести весь отпуск. А такие любители встречаются — сбежать из города, месячишко побродить с ружьём по тайге. Красота!

Веня улыбнулся и поднялся на крыльцо избушки. Дверь с тихим и коротким скрипом закрылась за ним.

В первой комнате на полу лежала карта с бесконечным множеством всяких отметок, на ней два карандаша. В углу на тонком проводе коробились два подсыхающих плаща.

Веня прошёл дальше.

В другой комнате у окна стояли двое. Обнявшись, они смотрели в окно. Могли ли они услышать, как вошёл Веня?

На столе горели две короткие толстые свечки и стояли пустые консервные банки, а на полу у стола валялась походная палатка и разложенные вещевые мешки.

Скорее всего, эта пара, глядевшая на луну, проводила здесь свой медовый месяц, решил Веня. Чудачества разные бывают. А такое чудачество на всю жизнь запомнится. Это не Сочи и не Гурзуф, не дом отдыха на Селигере и не поездка в Финляндию. Кто проведёт свой медовый месяц в тайге, разводиться не станет. Это доказано практикой.

— Добрый вечер, работяги! — весело сказал Веня и снял трубу. — Примите на постой духовного сына Лаперуза.

Двое вздрогнули и оглянулись.

Маленькая стройная девушка нерешительно кивнула головой, а высокий чернобородый парень почесал в задумчивости бороду: мол, откуда ты, дьявол, свалился среди ночи на нашу шею, и вдруг заорал:

— Венька! Чёрт!

Калашников тоже узнал бородатого Женьку и засмеялся. Они не обнялись, возможно, постеснялись девушки, а может, и не считали друг друга друзьями, просто хлопнули и потрясли ручищами. Каждый из них счёл нужным ткнуть другого в бок.

— Ну отмахал!

— Вот подумал бы!

— Похудел ты, что ли? — спросил Веня. Он осмотрел Женьку с ног до головы и кивнул головой: — Похудел.

Потом они сидели вдвоём над картой и ужинали.

Веня проголодался и, держа в руках банку тушёнки, ел из неё перочинным ножом.

Бородатый больше изучал карту, чем ел. Он не был голоден.

— Через пару дней мне надо быть в городе как из пушки. Вот так! — И Веня провёл перочинным ножом по горлу.

— Ну?

— Точно. В партию принимают.

— Что? — весело спросил Женя, оторвавшись от карты, и захохотал, как молодой жеребёнок. Борода его затряслась. — Ну и отмочил ты, чёрт. Ненормальный ты, ей-богу. И ты топаешь по тайге?

— Хватит гудеть, как паровоз. Свечи потушишь, — сказал сердито Веня. Он поставил банку с тушёнкой. Есть ему расхотелось.

— Но как ты попал сюда?

Калашников хмуро отозвался:

— Я заблудился по пути на узловую. И понесло меня в другую сторону. На губной гармошке, правда, играть научился. — Веня вздохнул и добавил: — В среду мне нужно быть в городе.

— В среду? — удивился бородатый.

— В среду, — повторил Веня.

— Что ты, Венька! — испуганно сказал Женя, часто мигая длинными ресницами и разводя руками. — Дня три надо. Это точно. Ты знаешь, Лена! — вдруг несдержанно закричал он. — Мы ведь с Венькой вместе поступали в институт. Я у него сочинение о Пушкине списывал.

Веня взял в руки карту, на которой было проставлено много отметок разными карандашами, и поправил:

— О Некрасове.

— Да это всё равно теперь, — отмахнулся Женя и прошёлся по комнате. Он остановился между тенями, которые падали от стола, и сказал: — Дело не в этом. Я вот поступил, а он нет. — Бородатый обращался к Лёне, которая была в соседней комнате. — Чудовищная несправедливость, скажи?

Женя не соврал.

Три года назад они вместе сдавали экзамены в Московский геологический институт, который около Манежа. Тогда дядя Саша убедил его сдавать экзамены.

И Веня сдавал. Сдавал неплохо.

По списку они с Женей были рядом, поэтому часто сталкивались и один вечер провели вместе в кафе.

Но потом случилось несчастье с дядей Сашей, и всё пошло кувырком — было совсем не до экзаменов.

А у Женьки всё было хорошо. У него всегда всё было хорошо. Он был заметен среди абитуриентов своей уверенностью. Его звали по имени, тогда как всех остальных по фамилиям.

Женя работал в институте лаборантом. Все студенты и преподаватели знали его, и он знал всех. Когда они сидели с бородатым в кафе, Женя признался Вене, что это самый верный и беспроигрышный способ поступления в институт. Что ни говори, а свой он для них человек. Своего скорее примут. Может, он был и прав. Каждый рассуждает по-своему.

Девчонки, по-видимому, считали его красивым. В таких вот ребят они влюбляются с первого взгляда и грезят о них по ночам.

Говорят, что пьяному море по колено. Веня никогда не видел Женю пьяным, но то, что море-то было ему по колено, не вызывало у него сомнений, и в душе Веня считал бородатого фамильным отпрыском Василия Тёркина.

В дверях комнаты появилась маленькая Лена! Она была стройная и такая лёгкая, что казалось, дунь на неё посильнее — и она улетит. В руках у неё был плащ.

— Может, это и к лучшему, — сказала она, роясь в вещевом мешке. — Где записная книжка?

— Не помню, — ответил Женя, и, когда Лена вышла, он подошёл к Вене и кивнул на дверь: — Как она тебе?

Калашников ничего не ответил.

— Ты можешь за ней приударить, если хочешь. Я не возражаю. Только у тебя ничего не получится. Мы с ней здесь на преддипломной практике и ещё не освоились. Нам надо обязательно пройти всю будущую трассу, облазить каждый кустик, чтобы отметить на карте, где лучше строить дорогу, куда возить опоры и ставить лежнёвку.

— Кто будет тянуть трассу? — спросил Веня.

— Тридцатая колонна, — сказал Женя.

Тридцатая колонна была их соперником. Но у них там было много друзей. А Гуревич когда-то работал главным инженером в тридцатой колонне.

Веня молчал и смотрел на карту. Он ушёл далеко от узловой. Он находился теперь между городом и станцией. В какую сторону ему идти — налево или направо, в город или на узловую?

— Да, давненько мы не виделись. Три года. Я почему-то помню тебя каким-то другим, — неторопливо сказал Женя, начиная ходить по комнате. — Ты изменился.

— Я тоже так думаю, — согласился Веня.

За окном забарабанил дождь.

— Ты не находишь, что у меня борода, как у Бунина?

— Он брил бороду, — ответил Веня, не отрываясь от карты. Лучше, если он пойдёт в город. Зачем ему идти на узловую? Он заедет туда на обратном пути.

— Разве? А мне говорили, что я похож на него.

— Похож, — согласился Веня, но только потому, чтобы бородатый замолчал. Потом он поднял глаза на Женю и зачем-то тихо спросил: — А ты не боишься?

— Чего? — не понял Женька. Вид у него был совсем не робкого мальчика.

У Вени больше не было сомнений в том, что нужно проучить бородатого. Он и три года назад был немного хамовато-наглым типом. И Веня сказал:

— Я говорю о Лене.

У Женьки в глазах блеснул огонёк. Он усмехнулся и ответил:

— Попробуй. — Потом он замолчал, прошёлся по комнате туда и обратно и добавил: — Может, поспорим?

— Зачем? — удивился Веня.

Ему очень хотелось поспорить. Страшно хотелось! Женька — неплохой парень, но наглости у него хватает на троих. Такие люди не стоят в очереди за билетами и всегда проходят в порядке исключения, поэтому время от времени их надо ставить на своё место, если вы не хотите, чтобы они вам совсем сели на шею. Но первый раз за три года Веня отказался поспорить.

В комнату вошла Лена, и бородатый поспешно заговорил:

— С первыми морозами здесь начнутся работы, и мы очень спешим.

— Но я один не найду дороги, — задумчиво сказал Веня и внимательно посмотрел в глаза девушке. — У меня нет особого желания заблудиться во второй раз.

Глаза их встретились. В синих девичьих глазах Веня нашёл поддержку. Иногда так бывает — посмотрели, поговорили о погоде, а на самом деле совсем о другом. Но Лена сразу отвела глаза в сторону и пожала плечами.

— Женя у нас за старшего, — сказала она и с нежностью посмотрела на товарища.

— При чём здесь я? — не без гордости возразил бородатый. — Всем надо думать, Лена. И всем вместе решать.

— А чего тут решать? — неожиданно спросила Лена. — Чего думать? Мы не в совнархозе. Надо собрать вещи и трогаться. Срежем углы трассы и пройдём чащовкой. Тогда он успеет.

Значит, глаза его не обманули. Глаза никогда не обманывают. Их только понимать надо.

— Куда трогаться? — искренне удивился Женя и недовольно посмотрел на Лену. — Котелок у тебя варит? Трогаться… Ночь, хоть глаза выколи.

Он достал из кармана маленькую жёлтую расчёску и кивнул на окно.

— Не видите, что ли? Глядите, дождь шпарит. Наводнение, как в Японии.

Веня прислушался к шуму за окном и ответил:

— Разве это дождь? Это жена Нептуна хочет с нами познакомиться.

— Какой тут к чёрту Нептун? — возмутился Женька, расчёсывая бороду. — Когда башка трещит, как сломанный керогаз. Спать надо. Спать.

Веня молчал: понимал, что надо напирать на бородатого, иначе он опоздает в город. Но напирать тоже с умом надо. Он встал и улыбнулся:

— В Америке, в штате Огайо, построили памятник неизвестному автору — изобретателю кровати. В отпуск тебе надо отправиться туда с визитом и возложить венок на тот памятник.

— Да? — живо удивился Женька и с интересом посмотрел на Веню.

Лена встала и сказала:

— Пора, Женя. Пойдём.

Бородатый тяжело вздохнул и потушил одну свечку.

В дорогу собрались быстро, по-солдатски.

Ещё шёл дождь, когда они вышли на гнилой порог заимки. Таёжная тёмная ночь нарушалась лишь шумом дождя и скрипом стволов. Луны не было видно за тучами.

— Ну что ж, дети, — грустно сказал Женя, — пошли.

Он первым шагнул под дождь, набросив на голову капюшон, и с сожалением обернулся на покосившуюся дверь заимки. В его руках вспыхнул острый луч фонарика. Чуть помедлив, вслед за ним тронулись маленькая Лена и Калашников. Девушка тоже надела капюшон, а Веня шёл с непокрытой головой. Он любил дождь.

А разве можно не любить дождь? После дождя бывает радуга над землёй, которая висит, как подкова счастья; дождь умывает, причёсывает, прихорашивает и если кого и обижает, то совсем случайно; в дождь и думается, и работается лучше, и любится горячей.

Пройдя несколько шагов, чернобородый обернулся и недовольно сказал сердитым голосом:

— Капюшон натяни, дурак. Живо простудишься. Это тебе не Москва и форс давить не перед кем.

Веня удивился. Вряд ли Женька заботится о его здоровье. Хотя кто знает?

— Ладно, ладно, — сказал он и улыбнулся. — Ты по-прежнему любишь командовать, артист. Тогда тебе нужно срочно жениться. Жена тебя быстро отучит от этой моды.

— Ну, ну, — мрачно отозвался Женя.

Лена с удивлением оглянулась на Веню и крикнула в спину Евгению:

— Не сердись, Женя. Он наденет капюшон. — И девушка строго добавила: — Наденьте.

Делать было нечего, нужно было подчиняться большинству, и Веня сказал:

— Я сделаю вам обоим приятное.

— А мне как-то всё равно, — нахмурился Женя и махнул равнодушно рукой. — Спирт уже кончился, от гриппа лечиться будет нечем.

И он размашистым шагом двинулся по лужам.

За всю ночь больше не было сказано ни слова.

Светало. Кончился дождь. Был шестой час утра — в ноябре светает поздно, и они всё шли по дремучей тайге.

Женька ушёл далеко вперёд, его фигура иногда сливалась с деревьями.

Лена не выдержала и крикнула ему вслед:

— Женя! Обожди!

Этот крик почему-то развеселил Веню. Он посмотрел на девушку, улыбнулся и спросил:

— Разве тебе страшно со мной?

— Нет… почему? — смутилась Лена. Она хотела что-то сказать, но промолчала и быстрее пошла по следам, оставленным бородатым.

Когда они подошли к Женьке, он сидел на корявом комле поваленного дерева и с подозрением смотрел на них.

— Быстрее шевелиться надо, — хмуро сказал он.

А Лена тихо сказала:

— Куда нам торопиться? Мы успеем.

Бородатый не ответил. Он молча поднялся, поправил на плечах широкие лямки засаленного рюкзака и посмотрел Лене в глаза.

— Мы вчера целовались с тобой полдня, — он почему-то сделал акцент на слово «целовались», — вместо того, чтобы вот эдак вышагивать. Я, кажется, не торопил тебя. И вообще никто не спешит, кроме него. С чего ты взяла?

Веня сделал вид, что он ничего не понял. Он поднял голову к небу и поправил на плече трубу, которая становилась всё тяжелее.

Исколошматила всю спину, подумал Веня. Ничего не скажешь, удружил Костя Луньков. Нет уж, теперь я от него не отстану, пока не будет эстрадного джаза. Теперь я сам вытряхну из него всю душу.

Ранний рассвет спешил разогнать темноту.

— Смотрите, уже светает. Давай-ка, Женя, посмотрим, куда вы меня завели? — сказал Веня.

Бородатый достал карту и снова уселся на комель поваленного старого кедра. Разложил на коленях планшет и склонился с Леной над картой.

А Веня смотрел по сторонам на поваленные лесорубами деревья. Они прошли здесь первые, сделав широкую просеку для будущей трассы. Веня беззлобно сказал:

— Вот люди… Сколько леса угробили без толку. Будь здоров, поработали летом, чтобы, не дай бог, не застала их эта грязь и распутица. Им бы баррикады строить, а не лес валить, — и Веня пошевелил резиновыми сапогами в грязи.

Вокруг торчали как попало деревья, образующие непроходимый бурелом, словно здесь неосторожно прогулялся великан — намял, напортил и смотал удочки.

— Тебе-то что? Ты знай топай в город, — сказал ему Женя. Он достал из кармана карандаш и повернулся к Лене: — Вот этот угол срежем и этот.

— Скандал поднимать надо, — твёрдо сказал Веня. — Какой это участок?

— А я откуда знаю? — пожал плечами бородатый. Он спрятал в планшет карту и поднялся с комля. — У меня, между прочим, других забот по горло.

Потом Женя сунул планшет в рюкзак и пошёл вперёд.

А Лена молча подняла глаза на Веню и долго смотрела на него из-под мокрого капюшона.

— Это восьмой квадрат, — сказала она.

Веня покачал головой, улыбнулся толстыми губами и ответил:

— Капюшон бы твой помыть, Лена… Он испачкан.

— Странно, — вздохнула Лена, — могут ли люди читать по лицам, которые им не знакомы, то, что им хочется?

— Если хочется, то могут.

— Ну скоро вы там… черти! — долетел до них недовольный голос бородатого.

— Пошли, — позвал Лену Калашников. — Когда мы остаёмся вдвоём, он начинает нервничать.

— Ну и пусть! — с вызовом сказала девушка. Но в этом вызове была только обида и ничего больше.

Веня давно всё понял и поэтому сказал:

— Не годится подрывать авторитет командира.

Девушка поняла эти слова по-своему. Она наклонила голову, сбросила с неё капюшон и пошла по лужам. Веня поправил рюкзак и пошёл следом за ней.

Он медленно шёл и смотрел, как её резиновые сапожки месили таёжную грязь. Он не любил ходить по лужам, да и сапог у него один промокал. Но Веня забыл об этом. Он внимательно наблюдал, как её сапожки всё глубже и глубже уходили в мутную грязь болота, оставляя маленькие луночки, которые быстро наполнялись мутной водой. И Веня старался ступать ногами в эти луночки из-под её сапог, и в них чавкала сырая болотная грязь.

Он вспомнил какой-то фильм. Веня не помнил ни его названия, ни актёров, ни самого фильма. Вспомнилась лишь сцена в лесу, когда двое других вот так же шли по лужам, а потом долго стояли под высокой берёзой. Стояли и молчали. Молчали и смотрели друг на друга.

«Не смей меня целовать! — сказала она ему. — Только попробуй!»

И тогда он её поцеловал. Только у той, кажется, были веснушки на щеках.

А с листьев, как чистые капли росы, падали крупные бусинки дождя.

Дождь давно кончился. Поднялось тёплое солнце, согревая тайгу, и сразу же заискрились под солнцем иголки сосен и листья усталых берёз.

У бородатого оторвалась лямка на рюкзаке. Он отстал и, привязав её мягкой проволокой, теперь шагал самый последний. Он шёл и злился. Злился потому, что впереди Веня с Леной смеялись.

У нас много работы, думал Женя, и шляться вот так по тайге глупо. Но не бросишь же Веньку Калашникова на дороге.

Он не выдержал, остановился и закричал:

— Эй! Лена! Что это? Куда нас дьявол занёс? Тут и утонуть можно.

— Это болото, — не оборачиваясь, крикнула Лена.

Она не обернулась — это возмутило бородатого. Вчера целовались всю ночь, а сегодня и оглянуться не хочет. Чёрт-те что!

— Может, обойдём? — предложил он тогда.

— Переберёмся, — обернулся к нему Веня и улыбнулся. — Мы же ученики Суворова. А это маленькое болото. Всего три километра по карте.

И они снова пошли вперёд. И Женьке было видно, как Лена сняла свой рюкзак и отдала его Вене.

Бородатый вздохнул и опустил голову. Как он сам раньше не догадался? Но этот пижон хорош. Ерунда какая-то получается.

Женька снова разозлился и решил, что не скажет им ни слова до самого вечера.

И он выполнил своё слово.

А вечером у поваленной сосны Женька сбросил палатку с плеч и сказал:

— Хватит на сегодня. Мы не лошади.

— Ну, если ты приказываешь, — ответил Веня, разводя руками. Он снял рюкзаки и трубу и с облегчением вздохнул.

— Приказываешь! — сморщился и передразнил его бородатый. — Этим путешествием ты загонишь меня в гроб.

— Тебя загонишь… — с сомнением отозвался Веня и повесил трубу на сук толстого кедра.

Подошла Лена. Она молча уселась на поваленное дерево и закрыла глаза.

Эти дороги не для неё, подумал Веня. Упрямства у неё много, а силы как у воробья. Но практика перед дипломом у неё будет хорошая. Интересно, какая у меня будет дипломная практика?

Веня разжёг костёр. Это у него получилось не сразу. Мокрые сучья, пропитанные влагой, долго не хотели разгораться, и едкий дым тянулся по слабому ветру добрых полчаса.

У костра Веня стал сушить мокрые портянки и плащ. Портянки были бурые от грязи, в чёрных и фиолетовых пятнах, и от них пахло резиной.

Свет от костра падал на лицо Жени, и Калашников, глядя на красивое лицо бородатого, невольно поймал себя на мысли, что Женька с виду парень что надо.

В это время бородатый сморщился и, кивая на грязные портянки, а потом на Лену, тихо и не очень уверенно, что раньше за ним не наблюдалось, сказал:

— Ты бы постеснялся, что ли… Всю сознательную жизнь провёл в столице и ничему не научился.

Лена продолжала сидеть, закрыв глаза. Она очень устала и теперь дремала, не в силах подняться, посушить одежду и обувь. Ей было не до портянок.

А Женька принципиально ушёл за палатку и там сушил своё намокшее барахло.

— Цивилизованные предрассудки, доставшиеся тебе от бабушки, — недовольно проворчал Веня, переворачивая над огнём портянки. — Капризничать будешь дома.

— Совесть иметь надо, — отозвался из-за палатки Женя.

— Вот именно — совесть, — ответил Веня и надел сухие портянки. От них холодным пальцам стало тепло и приятно.

Калашников подошёл к задремавшей Лене и снял с неё сапоги. Впереди целая ночь, и выспаться она ещё успеет. Первым делом надо привести себя в порядок.

Лена открыла синие глаза и удивлённо смотрела на Веню. И, глядя в эти глаза, будто синие подснежники, Веня ещё раз убедился, что Лена едва держится на ногах.

Он достал из своего рюкзака здоровенные грубые носки, которые подарила ему на память Аня-радистка, бросил ей на колени и спросил:

— Очень устала?

— Немного.

— Ничего, это пройдёт. Всё дело в привычке.

— Я уже привыкаю, Веня, — слабо улыбнулась девушка. Она посмотрела на него и добавила: — Ты не похож на лесного бродягу, как мы.

— А должно быть наоборот, — ответил Веня. — Хотя всё это чепуха. Ты в чудеса веришь?

Лена молча кивнула головой, соглашаясь. Она бы сейчас во всём согласилась с ним.

— Сегодня вечером ты увидишь чудо, — улыбнулся Веня. — Ты скажи, где у тебя консервы. Я заболтаю такую похлёбку, что вы умрёте от зависти. А на второе будут фисташки, сжаренные по моему собственному рецепту.

Поели они на славу. Венины солёные прожаренные фисташки, которыми когда-то были набиты карманы его плаща, пришлись Лене по вкусу. Женька отказался от своей порции. Ну что же, им больше досталось.

Потом они помыли котелки и ложки.

Лена осталась сидеть у костра. Ночь обещала быть прохладной, и она не спешила уйти от тепла.

А Веня забрался в тесную палатку и увидел бородатого Женьку, развалившегося, усталого, сонного.

— Подвинься, — сказал Веня и опустился на колени.

— Я в середине, — тихо ответил бородатый, не открывая век.

— Вот ещё новости, — тихо прошептал Веня. Ему не хотелось, чтобы Лена слышала их разговор. — А ну двигай на фланг. Ишь ты — посередине. Тебе и помёрзнуть можно. Она будет спать посередине. Или тебе как-то всё равно?

Женька неловко засмеялся и сказал, отодвигаясь в угол:

— Пожалуйста. И пошутить, что ли, нельзя?

Голос у бородатого был виноватый, и Веня ничего ему не ответил. Что ему ответишь? Что его шутки как кнут у пастуха? Сам во всём разберётся, не маленький.

Ночью Веня спал плохо. Он замёрз и ворочался с боку на бок. Просыпаясь, он слышал, как дышит Лена, которой было тепло посередине, как шумит за палаткой осенняя тайга, как ворочается Женька и что-то бормочет во сне, как потрескивают сучья в костре, и Вене казалось, что этот костёр разговаривает с бородатым.

А утром они снова шли по тайге.

Идти было трудней, чем вчера. Они попали в болото, и ноги засасывала почти до колен. И опять пошёл дождь.

Женя уверенно шёл впереди.

Он проснулся бодрым и всё время насвистывал «Бабушка, научи танцевать чарльстон». Женька кое-что придумал, не зря он всю ночь разговаривал с костром. Но бородатый никому не сказал, что он придумал.

Он бойко перескакивал с кочки на кочку, но ноги его всё равно проваливались в жидкую болотную грязь. Иногда на пути оказывались длинные поваленные сосны, и он шёл по стволам деревьев. Это у него получалось легко, красиво и ловко.

Стволы были мокрые, и резиновые сапоги скользили по ним в разные стороны, как по замшелым морским валунам, покрытым зелёным мокрым мхом. Лена несколько раз чуть не упала.

После вчерашнего дождя покорно сникли листья грустных берёз. Берёзы не шумели, когда прошёл дождь, они молчали и думали, наверное, о том, что скоро ударят первые заморозки, что солнце будет теперь холодное, а дни совсем короткие.

Веня плохо выспался и скоро устал. Ноги были тяжёлыми, рюкзак оттягивал плечи, а трубу, которая настойчиво колотила его по спине, хотелось выбросить.

Ничего, успокаивал себя Веня. Ничего страшного. Но если после таких пыток Костя Луньков не организует эстрадный оркестр, пусть уматывается работать в обком комсомола! Я ему так и скажу.

Лена догнала бородатого и пошла с ним рядом. Молчали они недолго.

— Скоро кончится это болото? — спросила Лена.

— А что? — зло усмехнулся Женька.

Он теребил бороду с прилипшей к ней хвоей. Он был доволен. Страшно доволен — всё шло по его задуманному плану. Ещё через несколько часов он их загонит в доску, как лошадей. Тогда у них не будет сил флиртовать и трепаться о высоких материях. Он их проучит.

— Мне кажется, что он устал. Ты бы взял у него эту дурацкую трубу, — попросила Лена, глядя себе под ноги.

Женька нахмурился. Он не умел далеко смотреть и не знал сибирской житейской мудрости — пусть будет плохо тому, кто подумает плохо.

— Ничего, пусть привыкает, — сказал он и с радостью соврал: — Ещё сорок километров, и тридцать из них по болоту.

Лена молча шла рядом.

И Женя с пылом заговорил, выдрав наконец из своей бороды таёжную хвою, опутанную паутиной:

— Навязался этот чёрт на нашу голову! Корчит здесь из себя… А кому нужно всё это? Все эти фокусы и жареные фисташки? Скажи? Здесь ноги нужны хорошие! Дорога людям нужна!

Лена остановилась, чтобы дождаться Веню, и ничего не сказала бородатому.

Женька оглянулся на неё, грубо выругался про себя и снова быстро зашагал вперёд. Он их сегодня измотает. Только зачем он соврал ей? Ведь они скоро будут на месте и разойдутся своими дорогами. Венька же не лезет к ней целоваться и ведёт себя довольно трезво.

Лена дождалась Веню, и они пошли рядом на некотором расстоянии, чтобы не забрызгать друг друга болотной грязью, чавкающей и летевшей из-под ног.

— Ты давно не был дома? — спросила его девушка.

— Мой дом теперь здесь. Смотри, разве плохой дом? — И Веня оглянулся но сторонам.

Мелкий дождь прошёл, и снова проглядывало из-за верхушек деревьев солнце, и берёзы возбуждённо зашумели своими пятиалтынными листьями.

— Разве тебя не тянет в Москву?

— Пожалуй, по праздникам, — усмехнулся Веня, незаметно вытирая лоб от пота и протягивая к девушке руку. — Давай твой рюкзак.

— Вот ещё. Мне привыкать надо. Ты совсем не хочешь в Москву?

Лена смотрела на Веню. Ей было интересно, поэтому она и привязалась к нему с этой Москвой.

— Больше, разумеется, чем в Рио-де-Жанейро. Но жить я хочу в другом городе.

— Каком?

— Своём собственном.

— Не понимаю, — пожала плечами Лена.

— Я и сам плохо понимаю, — улыбнулся Веня. — Это совсем новый город, и в нём скоро на главной улице будут расти розы. Как ты считаешь, красиво?

— Конечно, только их можно и дома разводить.

— Солнце же для всех светит. И радуга для всех, — задумчиво ответил Веня.

Несколько шагов они прошли молча. Под их резиновыми сапогами хлюпала болотная вода.

— Ты устал? — спросила Лена.

— Нет. С чего мне уставать? — Веня снова незаметно вытер потный горячий лоб. — На мне воду возить можно, всё нипочём.

А Лена думала совсем о другом. Она повернула голову к Вене и неожиданно сказала:

— В Сибири не могут расти розы. Они тепло любят.

— Тепла им здесь хватит. Тепло ведь разное бывает, — сказал Веня. Он вспомнил девчонку с веснушками. Любит ли она этого прораба Руслана?

Они остановились у странной высокой сосны, у которой было три ствола. Неизвестно, что случилось когда-то с этой красивой и сильной сосной, раскинувшей в разные стороны три могучих отростка. Может быть, сосна три раза выходила замуж? Каждый ствол был не похож друг на друга, по-своему стройный, крепкий, здоровый. Отростки тянулись к свету, они пробивали себе дорогу наверх, и там высоко под солнцем им было тесно среди пушистых крон и неба.

Веня подошёл к девушке, снял с неё рюкзак и забросил на своё плечо.

— Зачем? — тихо спросила девушка. Её синие глаза снова спросили его «зачем?», но, кроме вопроса, в них не было больше ничего.

Веня пожал плечами — сразу не нашёлся что ответить. Он посмотрел в её синие глаза, словно синие подснежники, и серьёзно сказал:

— Пусть Женька ревнует.

Лена молчала и смотрела на странную сосну. О чём она думала перед этой сосной?

— Это ему на пользу, — успокоил её Веня и твёрдо повторил: — На пользу. От этого ещё никто не умирал.

Лена подошла к сосне, положила руку на один из её стволов и предложила:

— Давайте здесь пообедаем.

Между стволами, которым было тесно и которые рвались к небу, можно было смастерить удобный обеденный стол. Поэтому Веня кивнул девушке, соглашаясь с ней, и закричал на всю тайгу:

— Женька! Обед!

Веня соорудил стол и разжёг костёр.

Они сидели молча вокруг сосны, напоминающей вазу, и обедали. Бородатый обиженно молчал, безразлично копался раскладной вилкой в тушёнке. Он придерживался своего плана действий.

Лена быстро поела и начала ставить на карте отметки.

Веня смотрел через её плечо на карту и думал о бородатом Женьке.

— Нам придётся вернуться, Женя, — сказала Лена и вздохнула? — Ведь этот участок нам надо пройти заново.

— Вернёмся. Делов-то куча. Только вот проводим этого друга.

Веня не обиделся. Он улыбнулся и спросил бородатого:

— Ты какие больше любишь ножки от курицы — правые или левые?

— Мне всё равно, — хмуро отозвался Женя.

— А мне нет, — Веня поднялся и облокотился на один из трёх стволов. — Поскольку петухи и курицы спят на правой ноге, значит, левая нога у них вкуснее и мягче. Закон природы. Соображать надо.

Лена улыбнулась, а бородатый продолжал лениво и молча копаться в тушёнке. Все эти остроты были ему до лампочки — по своему железному плану он не должен был улыбаться, а смеяться он будет последним.

А Веня тогда неожиданно сказал:

— Знаешь, Лена… я могу тебя полюбить.

Наступило неловкое молчание.

Женька разом был выбит из седла — он с мрачным видом бросил тушёнку вместе с вилкой, потом хрипло засмеялся и поднялся на ноги.

Лена удивлённо повернулась к Вене и своими синими-синими глазами смотрела на него. И в этих широко раскрытых глазах Веня не увидел моря, в котором можно было искупаться. А разве он хотел этого?

Женька перестал смеяться и испуганно спросил:

— Как?

— Не знаю, — пожал плечами Веня и вздохнул. — Я никогда никого не любил. Захочу — полюблю. И всё. Всё очень просто в жизни. Мы сами всё усложняем.

— Но я? — с удивлением спросил бородатый.

Дело принимало серьёзный оборот. Искренность бородатого не вызывала у Вени никаких сомнений. Но надо было держать марку до конца, и Веня сделал вид, что не понял товарища.

— А при чём здесь ты? Я же не тебя буду любить.

— Но Лена?

— А что Лена?

— Она… — Женька ничего не мог сказать, словно у него отнялся язык или он проглотил его вместе с тушёнкой.

— Она будет теперь знать всё. Раньше мне казалось, что об этом стыдно говорить при посторонних. — Веня скромно улыбнулся. Ему показалось, что нужна была именно такая улыбка. — Ошибся вот.

Лена по-прежнему ничего не понимала и странно глядела на Калашникова синими, широко открытыми глазами. Ей не обязательно было понимать.

— Это кто посторонний? Я? — возмутился Женя. — Я посторонний?

— Не кричи, — успокоил его Веня. — Если ты в тайге, то и орать можешь, что ли, во всю глотку?

— Ничего себе игрушки — я посторонний, — удивился бородатый и снова закричал: — Лена, почему ты молчишь?

— А почему ты кричишь? — осадил бородатого Веня. — Я же не кричу. А я тоже умею кричать. Когда я на свадьбе у Лёшки Пахомова кричал «горько», я испортил всю охоту в тайге. Охотники подали на меня в товарищеский суд и только за отсутствием вещественных доказательств меня отпустили на поруки.

— Лена, — тихо сказал Женя.

Перед Калашниковым стоял уже другой человек. Такой не сядет никогда вам на шею. А Лена покраснела от смущения: она всё поняла.

— Бросьте, ребята. Нам пора идти, — торопливо сказала девушка и поднялась.

Женька отобрал у неё рюкзак, но ничего не сказал, и Лена, не оглядываясь, ушла вперёд.

— Ты любишь её? — спросил у Евгения Веня, стараясь казаться удивлённым.

Бородатый посмотрел вслед уходящей Лене и повернул к товарищу возмущённое лицо:

— У тебя что, глаз нет?

— В том-то и дело, что есть, — сухо ответил довольный Веня.

Он надел на плечо трубу и взял рюкзак, а Женя встал перед ним и со злостью заговорил:

— Заруби у себя на носу, что роман с ней у тебя не получится. Понял? Бросай свои фокусы. Только через мой труп. И давай сюда твою идиотскую трубу! — Женя сорвал с плеча Калашникова инструмент и добавил: — Ящик мозолей, наверное, натёр, упрямый чёрт.

Веня, прощаясь, посмотрел на странную сосну с тремя могучими стволами и сказал бородатому:

— Я знал одного хорошего старика, у которого был ящик мозолей. Он работал носильщиком… Тронулись, что ли, Женя.

Они шли втроём через чащовку, рассказывая по очереди всякие небылицы. Все забыли о послеобеденном разговоре, и каждому было легко и свободно. Болото скоро кончилось.

Женя травил студенческие анекдоты, и они заливались весёлым смехом. Когда они устали смеяться и у них заболели животы от смеха, они втроём присели передохнуть.

Женя открыл было рот, но Веня тихо сказал:

— Молчи, — и показал рукой в сторону.

Из-за деревьев гордо и медленно вышел рогатый олень. Он был совсем рядом с ними. Его крепкое бронзовое тело лоснилось под лучами солнца. Олень повертел большой тяжёлой головой, принюхиваясь, потом нагнулся, потянувшись толстыми губами к луже, и напился воды. И так же медленно и гордо ушёл за деревья.

А вечером у костра Веня вспоминал этого гордого оленя. Он играл на губной гармошке, а Лена слушала и смотрела на огонь.

— Когда долго смотришь на костёр, — сказала она, обнимая руками колени, согнутые у самого её подбородка, — можно придумать свою сказку и увидеть её в костре. Правда, Веня?

— Правда.

Можно увидеть и услышать всё, что хочешь, думал Веня. Нужно только очень хотеть. И думать о ней нужно. И чего бы там ни говорили учёные о телепатии, она всё равно существует. Сидишь вот так где-нибудь у костра у чёрта на куличках и думаешь.

«Салют, Валюня!»

А она думает, отвечая:

«Здравствуй. Устал? Соскучился?»

«Да нет, — думаешь, — не устал. Соскучился только».

«Я тоже».

«А почему ты такая красивая?»

«Так я же на почте работаю».

«А старший прораб Руслан тебе нравится?»

«Нет, — думает она для тебя. — Ты же знаешь об этом».

«Как у тебя с планом?»

«Всё хорошо. Продала десять тысяч марок и приняла восемьсот телеграмм».

Нет, что-то не так. К чему тогда марки и телеграммы? Почты, как и телефоны, будут на замках. Люди будут просто думать. А как же быть с теми, кто подслушивает чужие мысли? Сидит какой-нибудь делец при науке и записывает мысли своего коллеги. Не годится. Или те мысли, которые потеряются, или те, которые не найдут адреса. Для этого будет нужна почта, для координации мыслей.

Веня снова заиграл на губной гармошке, очень довольный тем, что нашёл для почты работу этак-так через полсотни лет.

К ним подошёл бородатый и устало спросил:

— Дети, вы куда дели мою карту?

— Она в журнале. Ты её сам туда положил, — ответила Лена. Она сидела в прежней позе, обняв руками колени, и смотрела на огонь.

— Пошли спать. Хватит грезить о любви, — сказал Женя.

— Мы звёзд ждём, — Веня оторвался от гармошки и поднял глаза на Евгения. — Можешь составить компанию, если хочешь пойти по звёзды.

— С лукошком? — серьёзно спросил Женя.

— Форма одежды по выбору, — сказал Веня и снова заиграл на гармошке.

— Ты не хочешь кушать? — спросила бородатого Лена.

— Спасибо, я сыт. Я думаю, что здесь где-то рядом есть совхоз или колхоз. Точно, помню, — отозвался Женя и присел к огню.

Он взял Ленину руку и спросил её:

— Хочешь, погадаю?

Веня незаметно поднялся и ушёл в палатку.

Он зажёг фонарик и сразу увидел карту, которую искал Женя. Она лежала на одеяле, и он, верно, долго изучал её. Он же за старшего у них.

Костёр был совсем рядом с палаткой, и к Вене доносился тихий шёпот.

— Я люблю тебя, Ленка. Слышишь? Давно… когда мы ещё с тобой бегали в школу. Помнишь, я закрывал тебя на ключ, чтобы ты опоздала в школу, и ждал тебя за дверью, ждал, когда ты начнёшь стучаться. А ты убегала на уроки через окно. И потом. Всегда.

— Тише, — ответил голос девушки, — Веня услышит.

— Пусть слышит. Он и так знает всё. Я люблю тебя.

Стало тихо. Только шелестели листья деревьев.

— Почему ты молчишь? — спросил голос Жени.

— Я слушаю тебя. Ты никогда мне об этом не говорил. Только, мне кажется, об этом не нужно кричать и громко говорить.

— Я могу говорить громко. Я хочу кричать, — упрямо ответил Женя. — Я имею на это право.

— Когда получается плохая кинокартина, её рекламируют, как могут. Я против афиш.

— Лучшая реклама фильма — дети до шестнадцати лет не допускаются, — медленно ответил бородатый. — А мы с тобой уже вышли из этого возраста. И ты знаешь, Лена, ещё вчера я чувствовал себя чем-то вроде пластинки, да, да, на которой записана только одна песня. А вот сегодня эта пластинка разбилась. И мне как-то легко. У меня теперь много песен. И все эти песни про тебя.

Стало тихо. Сквозь палатку было видно неясное пятно, костра. О полог палатки уныло бился слабый ветер.

— Пойдём походим? — спросил голос Жени.

— Пойдём, — согласилась Лена.

Венька улыбнулся и с головой накрылся тонким одеялом. От него пахло сухарями.

Всё идёт совсем хорошо, подумал Веня. И Женька, честное слово, славный малый, когда он не корчит из себя Иисуса Христа.

Неожиданно ему почудилось, что над тайгой закричали дикие лебеди. Веньке даже показалось, что он услышал взмах крыльев. И лебединый крик звенел, как далёкий звон колоколов. Веня привстал и прислушался. Было тихо, только шелестели листья.

Гулко упала на палатку шишка. Выходит, ему действительно почудилось.

Спал Веня крепко и спокойно, и сны к нему не являлись. Утром он проснулся позже всех.

Он немного понежился под тонким одеялом и, вылезая наружу, сказал:

— Я проспал. Не сердитесь, таёжные люди.

Небо было совсем не осенним, не ноябрьским. Оно проступало сквозь верхушки сосен и кедров неровными голубыми квадратами. В одном из таких квадратов Веня заметил тонкую белую полоску, оставленную реактивным самолётом.

Ни Жени, ни Лены он не увидел.

Костёр догорал, а их нигде не было видно.

Веня присел у потухающего огня и стал слушать мелодичный звон капель, опадающих с деревьев. Ночью, верно, тоже прошёл короткий дождь. Некоторые капли падали в тлеющий костёр и, негромко вскрикнув, испарялись.

Веня вздохнул и посмотрел на появившегося из палатки второго Калашникова. Парень завязывал на белой сорочке чёрный галстук и смотрел на Веню.

— Они ушли? — спросил Веня.

— Конечно, ушли, — заговорил второй Веня, надевая пиджак. — Я видел собственными глазами. И рюкзаки прихватили с собой. Тоже мне москвичи. Я так и решил ночью, что они убегут от тебя, когда этот бородатый тип всю ночь болтал фонариком.

— Но Лена? — удивился Веня.

— Все люди — эгоисты. И влюблённые тоже и даже больше, чем все остальные, — вздохнул второй Калашников. — Собирайся.

— Куда? — тихо спросил Веня.

Но ему больше никто не ответил. Веня оглянулся кругом (приснилось, что ли, или показалось?) и поднялся. Прислушался. Было тихо. То здесь, то там раздавался печальный звон капель.

Веня ушёл в палатку и начал укладываться в дорогу. Он старательно уложил свой рюкзак и в раздумье съел несколько ванильных сухарей.

Он начал вылезать из палатки. Откинув полог, прямо перед собой увидел маленькие сапожки, по которым сбегала таёжная грязь. Держа в руках рюкзак, Веня выпрямился.

— Уже встал? — ласково спросила девушка и улыбнулась усталой доброй улыбкой.

Веня просто кивнул ей и ответил:

— А я думаю, где это вы гуляете?

— Мы в деревню ходили. С самого рассвета её искали.

Веня внимательно посмотрел на Лену, в её синие глаза, не глаза, а синие подснежники, и спросил:

— У тебя подозрительные глаза. С чего бы это?

Лена обняла Веню и ответила:

— Это бывает только два раза в жизни.

Веня с удивлением смотрел на девушку.

— Это как раз второй случай, — громко сказал бородатый Женя, приближаясь к палатке. Он, верно, слышал конец их разговора. Евгений шёл к ним с рюкзаками в обеих руках и широко улыбался.

— Хватит при мне обниматься, — сказал он, когда подошёл к палатке и положил рюкзаки на землю. — Постесняйтесь, честное слово, дети, и побойтесь бога. — Женя посмотрел на Веню. — Нашли мы всё-таки твой проклятый совхоз. Он совсем рядом. Можешь топать. Там дадут тебе машину, и считай, что ты уже в городе. Сегодня среда.

— Среда? — переспросил Веня.

— Среда, — улыбнулся Бородатый. — То, что и требовалось доказать. А насчёт скандала, помнишь, мы говорили, я устрою. Пусть займутся лесом, в самом деле. Дело не только в восьмом квадрате. Пора менять старые порядки.

Веня вытащил из рюкзака флягу со спиртом и протянул её бородатому.

— Держи. У тебя, ты говорил, спирт кончился. А мне он всё равно теперь не нужен. Лечитесь от гриппа и вспоминайте врача.

Женя трогательно улыбнулся, раньше он не умел так улыбаться, и тихо сказал Вене:

— Это очень кстати, отец. Мы с Леной расписались в сельсовете.

— Ночью очередь, что ли, занимали? — нахмурился Веня.

— Нет, — улыбнулся Женя, — в семь часов утра, как только открылся сельсовет. Принимаем цветы и поздравления.

— Никаких поздравлений! — сухо и резко ответил Веня.

Он сердито, скорее даже обиженно, смерил их взглядом, забросил за плечи рюкзак и молча снял с соснового сука трубу.

— Ишь чего захотели — поздравления! Вы меня взяли свидетелем? А? Я ни разу в жизни не видел, как узакониваются на земле браки. Этого я вам никогда не прощу, пока вы не напишете мне объяснительную записку в письменном виде. Мой адрес нацарапан на фляге со спиртом. Можете целоваться. Я побежал.

Потом Веня ткнул каждого из них в бок и синеглазую Лену тоже, пусть привыкает к таёжным ласкам, молча улыбнулся и пошёл в тайгу.

А двое, крепко обнявшись, провожали его взглядом. Они ничего не сказали ему, всё и так было ясно каждому из них, но что-то им всё-таки хотелось ему сказать. А слов — их так много, хороших тёплых русских слов, которые теперь изучает весь мир, — не находилось.

Веня был уже далеко. Его смешная фигура едва виднелась за деревьями, и труба блестела под солнцем, когда бородатый не выдержал, сложил руки рупором и закричал:

— Венька-а-а! Пух и перо тебе-е-е!

Калашников порывисто обернулся и помахал им рукой. Разве мог он промолчать, оставляя их вдвоём? И его звонкий задорный голос, удаляясь, полетел над тайгой:

— Таёжного-о мёда-а-а!

Через минуту он исчез за стволами сосен, которые теснились и подступали к палатке со всех сторон.

Было девять часов утра. Двое остались совсем одни.

Впереди у них был длинный путь по тайге и её болотам, очень много работы и брачная ночь под тихий шёпот столетних кедров. Но долго ещё они будут вспоминать упрямого и доброго Веньку, который открыл календарь их таёжного медового месяца.