Веня шёл недолго, километра три-четыре.

Чащовка скоро кончилась, сменявшись молодым березняком и низким кустарником, почти не тронутым рукой осени, и Веня вышел к посёлку, который разбросал свои низкие домики в неширокой долине.

Курносый мальчишка, стрелявший из рогатки по одинокой вороне, проводил его до правления совхоза. У мальчишки были русые брови, их не было заметно на загорелом лице, и обкусанные ногти. Он был в синем лыжном костюме, от которого пахло нафталином.

— Как у вас директор? Ничего мужик? — спросил Веня, вытирая грязные резиновые сапоги о влажную тряпку на пороге правления.

— Ну, — ответил курносый мальчишка.

Веня узнал всё, что хотел. Он улыбнулся и вошёл в рубленый дом.

В избе было жарко, густо накурено. Туда-сюда бесцеремонно ходили люди. Спорили. Смеялись. Кричали друг на друга и все вместе на кого-нибудь одного. Другие подписывали и сдавали разные бумаги. Хлопали двери. Щёлкал арифмометр. Говорил репродуктор, но Веня догадался и выключил его. Однако тише не стало.

Веня прислушался к разноголосому шуму, но ничего не понял. На свободном стуле дремала пушистая кошка. Она, видно, давно привыкла к такому шуму и смирилась со своей судьбой.

Калашников ещё немного постоял у дверей, разглядывая народ, который толкался, просил семян, торговался, требовал нарядов, и громко сказал, обращаясь ко всем вообще и к каждому в частности:

— Здравствуйте.

Но никто не обратил внимания на его приветствие, людям было не до него. Лишь молодая черноволосая женщина в пёстром платке с красными розами задержала свой взгляд на Вене, но и она тут же забыла о нём и принялась кого-то ругать. Это у неё получалось довольно здорово.

Директора совхоза Веня определил сразу и безошибочно. Это был молодой парень лет двадцати пяти в мохнатом малахае на голове. У него были большие красные уши, словно директора за эти уши таскали всё утро, зелёные озабоченные глаза и чёрные усы. Усы были редкие, как у китайца, какие-то необычные, даже смешные и делали директора почему-то похожим на кролика.

Он стоял за столом, который был завален сводками, отчётами, графиками и прочими бумагами, и кричал на бородатого длинноногого мужчину, который крепко держался обеими руками за стол, будто боялся упасть на пол:

— Нет у меня машин! Нет! Это твоя башка понять может или нет? — И при этом редкие усы директора двигались, как у кролика, который жевал ботву от моркови.

Но бородатый мужчина упрямо отвечал:

— Да мне на полдня, на полдня… На пол же дня.

— Я не автобаза! — гремел директор совхоза, но никто в избе даже не повернулся на этот крик, верно, тоже давно привыкли к нему. — Ты знаешь, сколько у меня деревень? Так я тебе скажу — восемь! А у меня машина есть, печки-лавочки? Я в каждую деревню гоняю на велосипеде.

— На полдня, — машинально, без всякой надежды в голосе повторил длинноногий мужик.

— Сдай Али-Бабе заявку, через день-второй получишь, — ответил парень в малахае.

Этой фразой разговор был окончен. Длинноногий понял это, отпустил стол и ушёл.

Веня снял с плеча трубу, согнал пушистую кошку со свободного стула и уложил своё хозяйство на стул.

— Пионерский привет! — весело сказал он, подходя к столу директора, который уже обложился сводками.

— Здорово.

— Ты здесь за министра? — спросил Калашников.

— Ну.

Парень в малахае кивнул. Его зелёные озабоченные глаза не выразили особого восторга и радости. Это было плохо. Но в них не было и огорчения и безразличия. Это было хорошо.

Машины у него есть, готов поспорить на ведро пива, подумал Веня. Но он жмот, как и каждый директор, и если я буду у него просить и клянчить, то никакой машины мне не видать.

К молодому парню в малахае подошла черноволосая женщина, та самая, на плечах у которой был пёстрый платок с красными розами. Она торопливо заговорила:

— Иваныч, мы без машины не можем. Ты же сам сказал, чтобы с силосом покончили до пятницы. Давай машину.

У директора вытянулось лицо. Он вздохнул и выругался:

— Печки-лавочки! Ну что вы ко мне с машинами всё утро пристаёте?

— Ты не кричи, ты давай машину, — напирала на Иваныча молодая женщина. Это была боевая баба, которая своего не упустит.

— Машин сегодня не будет, — строго сказал директор. — Все на стройке.

— Но ты же мне вчера обещал, — тихо сказала женщина. Она вовремя поняла, что напролом у неё ничего здесь не выйдет, и быстро сменила тактику. — Я никаких заявок не подавала.

Директор искоса посмотрел на неё, торопливо написал что-то на листке календаря, оторвал его и протянул женщине.

— Отдай Али-Бабе, — сказал он.

Женщина тут же исчезла, а парень повернул голову к Вене:

— Что тебе?

— Человека ищу, — сказал Калашников.

— Какого?

— Который выдал бы мне литер, — усмехнулся Веня и сел на стул напротив молодого директора.

— Что за литер? — Иваныч нахмурился и поднял на Веню глаза, и Веня заметил, что зелёные глаза директора были в коричневых крапинках.

— На бесплатный проезд в город. Туда и обратно. Только и всего, — объяснил спокойно Калашников.

— Этот номер не пройдёт, — сухо сказал Иваныч и покачал головой. — Ничем не могу помочь. И, как говорится, до скорого свидания.

Он снял с головы малахай. Директор был брит наголо, и по его отполированной лысине можно было кататься на коньках.

Веня молча выслушал отказ. Кивнул и поднялся со стула.

— Ты откуда? — хмуро спросил Иваныч, заметив на стуле Венину трубу.

— Из газеты. Из области, — не моргнув глазом, солгал Веня. — Две недели назад меня отправили в командировку на Лисью гору к верхолазам. Хорошие ребята. Статью готовлю. Ну а время у меня ещё осталось, я решил по области прогуляться. А вчера командировка кончилась, — продолжал бессовестно врать Веня, чувствуя, что медленно начинает краснеть. — Вот мои кости и застряли на дороге.

Он где-то читал, что врать — это не так страшно и трудно. Гораздо труднее запоминать, что ты врёшь, чтобы потом не врать во второй раз. И Веня старательно придерживался этого правила. Он вспомнил Яшу Риловского и пожалел, что у него нет очков. В очках бы он был больше похож на журналиста.

— Вот так, директор, — уверенно сказал Веня. — Помогай прессе. Она в долгу не останется. И не будь жмотом и скрягой.

Калашников ожидал увидеть на лице Иваныча растерянность или немую откровенную любезность. Но импровизированный фокус сорвался сразу же: бритый наголо директор радушно улыбнулся и протянул Вене обе руки.

— Что же ты сразу не сказал, печки-лавочки? — с лёгким упрёком заговорил Иваныч. — Ты очень кстати появился в наших пенатах. Материальчик есть для фельетона, кое-кому по мозгам нужно ударить. Совхоз задыхается, а кое-кто поплёвывает на это с высокой колокольни. Как твоя фамилия?

Веня никак не ожидал такого поворота дела, который принимал невыгодный для него размах. Здесь можно было так завраться, что потом не расхлебаешь эту состряпанную кашу. Лучше было сразу рассказать всё, как есть, и дело с концом.

Он с огорчением полез в карман за паспортом.

— Не надо мне никаких бумажек, — широко улыбнулся Иваныч и надел малахай на голову. — Я не печатям верю, а человеку. Этот принцип ввожу в жизнь у себя в совхозе.

— Калашников, — уныло ответил Веня.

— Калашников? — повторил задумчиво Иваныч. Он сморщил лоб, напрягая свою память. — Калашников… А как же! Читал, читал. Твой последний подвал недели две назад в областной газете. Не помню уже название. А, вспомнил. «Восстание фактов» — так? Точно! — Он хлопнул рукой по столу и, не слушая Веню, открывшего рот, продолжал: — Хорошо пишешь, печки-лавочки, броско и доходчиво! Прочистил их с песочком. Время нынче такое — без критики ни шагу. Ну а кое-что приврал, а?

— Приврал, — охотно согласился Веня.

— Меня же не проведёшь, печки-лавочки, — шумно засмеялся Иваныч. — У меня нюх. Я заочник Московского университета на факе журналистов. Понимаю, что к чему. Этой весной последнюю сессию поеду сдавать, — с гордостью похвастался Иваныч.

— Коллеги, выходит, мы с тобой, — мрачно сказал Веня.

Ему было совестно, и стыдно, и неудобно, и всё такое на свете. Он сразу понял, что надуть и обмануть такого человека, как Иваныч, — это элементарное свинство. Венька был явно не в своей тарелке, и ему захотелось провалиться сквозь землю, чтобы больше не врать. Но машина? Ему же надо в город приехать пораньше.

— Ясное дело, коллеги, — кивнул Иваныч и пристально посмотрел Вене в глаза.

— Что у тебя за материал? — спросил Веня. Он искренне думал, что сможет чем-нибудь помочь Иванычу.

— Скандал поднимать надо.

— Скандал?

— Точно.

— Это можно, — кивнул Калашников. — Если есть причины, то можно и революцию поднимать.

— Причины? — Молодой директор оживился. Он наклонился ближе к Вене и заговорил, двигая редкими усами: — У нас, печки-лавочки, на каждый месяц есть план по завозу картофеля в город. Но в картофеле, как обычно, до десяти — пятнадцати процентов нестандартной продукции. Это нормой предусмотрено. В городе картофель засыпают в хранилище. Но через месяц его надо перебирать, потому что он нестандартный и торговать им нельзя. Соображаешь? Тогда вызывают в город наших рабочих, картошка-то ведь наша, печки-лавочки, и они перебирают и увозят обратно испорченные клубни. И что получается? Только мой крошечный совхоз использует в год для этого пять тысяч рейсов. Да плюс рабочая сила. А по всей области сколько? А по всей стране? Соображаешь, печки-лавочки? Миллионы денег бросаются в мусорный ящик просто так, за здорово живёшь!

Веня с интересом слушал Иваныча. Он понимал его взволнованность, и поэтому ему было ещё более стыдно и неловко. Он с умным видом чертил на чистом листе бумаги какие-то закорючки, а когда директор закончил, ответил:

— Паршиво получается.

— Преступление! — с жаром воскликнул Иваныч. — Кое-кто по уши засел в бюрократизме.

Иваныч снова снял с головы свой лохматый малахай и погладил ладонью вспотевшую лысину.

Скандальный фельетон до зарезу нужен.

Он достал из-под папок несколько листов бумаги, мелко исписанных красными чернилами, и протянул их Вене?

— Я тут кое-что нацарапал. Посмотри, может, подойдёт?

Калашников просмотрел его записи, а Иваныч взял в руки лист бумаги, который Веня исписал разными каракулями, и спросил:

— Стенографией владеешь?

Веня сморщился, словно у него болели зубы, и тихо сказал:

— Учусь… Твой материал — клад для газеты.

— Ну? — наклонил голову Иваныч.

Веня вчетверо сложил статью, положил её в карман и, грустно вздохнув, ответил:

— Постараюсь, Иваныч, проколотить твою статейку в редакции. Ручаться не могу. Но всё, что можно, сделаю.

— Ничего получилось? — с любопытством спросил директор.

— Кое-что подправить нужно, конечно. Но это мелочи.

— Если что такое, ты соавтора привлеки. Главное, чтобы напечатать.

— Я думаю, что всё будет хорошо. На обратном пути мы с тобой потолкуем.

— Почему на обратном? — не понял Иваныч.

— Тогда и узнаешь, директор, — Веня уклонился от откровенного разговора, откладывая его до возвращения. — Как будем с транспортом?

— Что-нибудь придумаем, — ответил Иваныч.

Он вытащил из стола колокольчик и зазвонил.

Среди гама и шума, который стоял в правления, звон колокольчика терялся, на него никто не обращал внимания, потому что каждый был занят своим делом. Но тот, для кого этот звон предназначался, услышал его, и молодой парнишка, верно только что вылупившийся из средней школы, появился перед Иванычем.

— Звали? — спросил он.

— Звал. Что у нас, Али-Баба, есть из четвероногих?

— Ничего.

— Пораскинь мозгами. Вот журналиста в город срочно нужно отправить.

Мальчишка с интересом посмотрел на Веню. Калашников покраснел и сделал вид, что поправляет брюки, которые выбились из-за голенища сапога.

— По вашей записке я отдал последнюю машину Борзых, — виновато ответил Али-Баба. — К вечеру что-нибудь будет.

— Сколько я раз тебе говорил, — вздохнул Иваныч, — не верь ты никаким моим запискам. Ты у меня министр транспорта.

— Только к вечеру, — снова повторил Али-Баба. Он почесал кулаком покрасневший нос и смутился, как будто он был во всём виноват.

— Какой вечер, — с обидой бросил Веня, не поднимая головы. — У меня ни метра времени. К вечеру мне надо быть в горкоме, как из пушки. А в городе у меня сорок дел, и все надо переделать к вечеру.

Мальчишка, которого звали Али-Баба, задумался, посмотрел в окно, за которым виднелся совхоз и голая берёза у самого окна правления, и нерешительно сказал:

— Трелёвочный трактор есть. Виктор за запчастями собирался в город.

— За запчастями, — повторил Иваныч и кивнул головой. — Иди.

Потом он подписал какие-то бумаги и сложил их в стопку, как тарелки после завтрака, внимательно посмотрел на Веню и спросил:

— Трактор водить можешь?

— Третий год на востоке, — отозвался с гордостью Веня и встал со стула.

Этим было сказано всё. Больше не требовалось никаких доказательств. Слова прозвучали солидно и веско, как пароль в резиденцию японского императора.

— Только вот что я должен тебе сказать, — вздохнул Иваныч. — Если кто-нибудь узнает об этом, у меня будет прямая дорога в суд. Понимаешь?

Веня кивнул головой.

— Послушай, Калашников, а может быть, ты привезёшь нам запчасти? Всё-таки мало-мальский повод. А то ведь и оправдания перед прокурором никакого не будет.

— Привезу, — твёрдо ответил Веня. — Давайте доверенность. Вот мой паспорт.

— И Витька мне позарез эти два дня нужен, — задумчиво сказал Иваныч. Он взял в руки Венин паспорт и добавил: — Сколько возьмёшь за доставку?

— Ты хоть и директор, но дурак! — вспыхнул Калашников.

— Добро, печки-лавочки, — согласился молодой Иваныч и протянул Вене свою широкую ладонь.

Рука его была сухая и прохладная. Веня ответил крепким рукопожатием, и ему снова стало стыдно и неприятно за всё своё враньё. Он твёрдо решил, принеся душевную клятву перед своей совестью, что в городе, чего бы ему это ни стоило, проколотит в редакции областной газеты фельетон Иваныча о картошке. Статья ведь дельная, чего и говорить. Не зря директор шестой год недосыпает и корпит над учебниками.

Скоро доверенность была готова. Иваныч пошёл проводить Веню и по дороге затащил его к себе домой. Он дал ему в дорогу кусок холодной медвежатины и половину буханки ржаного хлеба.

— Не нужно, — смутился Веня и отказался.

— Бери-бери. В дороге пригодится, — ответил Иваныч и засунул пакет к Вене в рюкзак. Потом он достал из нового тяжёлого шкафа бутылку водки и предложил: — Махнём по одной?

— За знакомство, что ли? — спросил Калашников.

— Ну.

— В следующий раз.

— Ну как знаешь, — Иваныч убрал бутылку обратно.

Потом он подошёл к магнитофону, который стоял на письменном столе у окна, и снял с него крышку. Магнитофон был немецкий, новый и красивый. Первоклассный.

Иваныч повернулся к Вене и сказал:

— Послушай.

Веня ожидал услышать музыку, какую угодно, и удивился, когда тихий ровный голос, чуть заикаясь и растягивая слова, начал читать стихи. Иваныч постучал рукой себя в грудь: мол, сам читаю, и шёпотом добавил:

— Берггольц.

Калашников кивнул ему. В комнате пахло вареньем и пылью. Ровно звучал голос Иваныча с плёнки:

Когда Веня уходил от Иваныча, он сказал ему:

— Ты знаешь, директор, я тебя надул. Ты можешь взять трактор обратно. Я репортёр на общественных началах.

— Знаю, — сказал Иваныч. — На обратном пути потолкуем.

И Веня заметил, что в зелёных глазах молодого директора гордо поблёскивают крапинки, словно в глыбе кварца, разбитого молотком, переливаются крупинки золота.

— Спустя десять минут Веня усаживался на трактор. Иваныч задержал на нём свой взгляд и строго сказал:

— Ты смотри в Синюю Топь не съезжай. В объезд надо.

— Почему? — на всякий случай спросил Веня.

— Круто очень. Трактор сломаешь. — Иваныч снова внимательно посмотрел на Веню и добавил: — Пытался тут у нас один чудак в прошлом году. Только ни его, ни трактора больше не нашли.

— А объезд долго?

— Как обычно, часа три с гаком. Ты не спеши. Успеешь. Счастливого пути.

— Спасибо. — Веня включил мотор. Потом он высунулся из кабины и, улыбаясь, спросил: — Иваныч, у тебя мечта есть?

— А у кого её нет? — удивился молодой директор.

— А такая, особенная, на сто тысяч? — не унимался Веня.

— Виноград бы у нас тут вывести, — тихо сказал Иваныч.

Калашников помолчал. Потом широко улыбнулся.

— У меня скоро отпуск. Я поеду в Москву и помогу тебе завести блат в Академии наук. Я читал в «Известиях», что там тоже такой чудак виноградарь есть.

— Есть, — подтвердил Иваныч, — у нас с ним переписка тянется восьмой месяц… Давай сматывай удочки. Дел у меня много. Только в Синюю Топь не съезжай. Совхоз у нас ещё новый. Недавно объединились. Трелёвочный трактор у нас пока один. Обещают прислать ещё, а когда пришлют? Обещать-то все умеют. А мы без него как без рук. Понимаешь?

Веня молча согласился.

— Ну бывай, Веня, — Иваныч махнул рукой и, повернувшись, пошёл по улице совхоза.

Веня смотрел вслед уходящему директору, который шагал широко и свободно, как хозяин земли. Потом Калашников тронул трактор с места.

И потянулась таёжная дорога далеко в тайгу.

Она по-заячьи петляла, пряталась, терялась где-то за поворотами и снова выскакивала из-за деревьев, прямых, могучих и высоких.

Тарахтел двигатель машины. Рядом с Веней на мягком дерматиновом сиденье покачивалась его труба.

Веня ехал уже долго и от нечего делать, от однообразия дороги нашёл себе забавное занятие: то он представлял себе Льва Толстого, и Толстой диктовал Вене свой новый роман, и Веня не соглашался с ним и спорил, а Лев Николаевич не сердился, он гладил бороду и кивал головой, соглашаясь с Веней, но всё равно продолжал диктовать по-своему, и несколько машинисток быстро и молча печатали новый роман; то Веня рисовал себе старшего прораба Руслана и вёл с ним неторопливую беседу.

Руслана он представлял себе высоким, чисто выбритым, симпатичным мужчиной, шея огромная, грудь колесом, ну прямо Геркулес в образе цивилизованного прораба.

ВЕНЯ. Послушай, Руслан, тебе нравится почта?

РУСЛАН. Я люблю почту. И зря ты туда шляешься, друг. Бесперспективно. Поверь слову строителя.

ВЕНЯ. Но я первый раз в жизни влюбился. У тебя есть совесть?

РУСЛАН. Я влюблялся много раз, а вот полюбил в первый. И нечего об этом говорить. У вас в колонне хватает девчонок. И, кроме того, я прошёл конкурс.

ВЕНЯ. Но я упрямый, Руслан, упрямый как чёрт. Я самый упрямый чёрт в СССР.

РУСЛАН. С чертями у меня разговор короткий: на порог — и будь здоров.

Беседа с Русланом не получалась, и Веня расстроился. Он вспомнил Иваныча.

Отличный малый этот Иваныч, подумал Веня. Везёт мне всю жизнь на хороших людей. Удивительная эта шутка, которую люди называют жизнью. Одни люди крутятся от жизни, а другие крутят её, как им нравится. Лучше, конечно, принадлежать к последним. Будет у Иваныча виноград, готов поспорить с Академией наук. Здесь, в Сибири, виноград, честное слово, до зарезу нужен.

Веня прищурился и посмотрел на солнце. Солнечный диск был заброшен высоко над тайгой. Было часов одиннадцать утра.

Неожиданно трактор выехал из-за поворота и подъехал к обрыву. Дорога круто поворачивала направо.

Впереди была Синяя Топь.