Обозрение «Обнаженная» пользовалось огромным успехом. В первой картине появлялось 30 девиц, украшенных только голубыми лентами. Освещенные прожекторами, они выделывали всевозможные па под звуки оркестра. Во второй картине те же девицы, но уже с розовыми лентами, маршировали в разных направлениях. В третьей опять эти же девицы, на этот раз с лиловыми лентами, дефилировали с корзинками в руках мимо крикливой торговки… Всего было 15 картин, следовательно, 15 перемен лент и 15 песенок. Публика валила валом.

— Пишите как можно больше глупостей, — советовал всегда авторам директор «Артистического мюзик-холла». — Публика, как вы знаете, не любит ломать себе голову; к тому же, большинство наших посетителей иностранцы — все равно им непонятен текст. Кричащие декорации, отсутствующие костюмы, цирковой и уличный жаргон, побольше грубого юмора и сальностей, две или три выигрышных роли, куплеты на злобу дня, и готово. За успех ручаюсь.

И действительно, обозрение давало полные сборы и шло уже в 200-й раз. Директор потирал руки, авторы его, успевшие настряпать 12 подобных обозрений, смотрели свысока на драматургов, мечтавших о поэзии и вдохновении.

* * *

В этот вечер публика зрительного зала была настроена исключительно восторженно. Три тысячи рук дружно аплодировали перед началом, посередине и в конце каждой картины. Воодушевление зрителей передалось и на сцену. Все шло великолепно, как вдруг директору дали знать, что Каботина еще не приехала.

Каботина была заключительным гвоздем спектакля: она появлялась в 15 картине, а сейчас шла уже 14-я. Директор кинулся в кабинет и протелефонировал:

— Алло! Мадемуазель Каботина больна?

— Нет, сударь, — ответил женский голос. — С кем я говорю?

— С директором мюзик-холла.

— А я горничная мадемуазель. Мадемуазель уехала в свое время в театр.

— Чтоб ее черт побрал! — зарычал директор. — Куда же она девалась? Уже половина двенадцатого.

— Право, не знаю, г. директор. Я удивлена не меньше вас.

Директор повесил трубку и поспешно направился на сцену, где кончали приготовления к 15-й картине. 30 девиц становились по местам. Все они были вооружены деревянными ножами в виде алебард, которыми они должны были разрезать огромный пирог из папье-маше, откуда каждый вечер выпархивала Каботина в костюме Евы и восклицала: «Ну, малютки, если вы не любите жаворонков, вам можно будет дать касторки». Эффект получался сногсшибательный; вся зала начинала кричать, вопить, топать ногами, и среди этого шума выдавались отдельные восклицания: «Ах, какая непринужденность! Какие глаза! Какая фигура! Она застраховала свои ножки в 5 миллионов. По 2 1/2 миллиона каждая. О-го-го!»

Вслед за тем эти 5-миллионные ножки начинали танцевать вокруг пирога, а 30 девиц, выстроившись в глубине сцены, отбивали такт.

— Что я буду делать? — бормотал директор. На лбу у него выступил пот.

Одна из 30 девиц подошла к нему и сказала:

— А разве я не гожусь для этой роли? У меня тоже есть ноги, хотя они и не застрахованы.

— Ты права, Сюзан, — встрепенулся после непродолжительного размышления директор. — Эти дураки не разберут, они увидят только тело…

— Ах, нет, — с гримаской ответила фигурантка, — они должны не только видеть, но и знать. Я уже давно мечтаю выдвинуться. Сюзан не хуже Каботины. Публика в этом удостоверится.

— Я анонсирую о замене в последний момент, — уступил директор. — Может быть, это и не так уж плохо: публика любит неожиданности. Ну, а Каботине теперь несдобровать… Иди, Сюзан, переоденься, или лучше сказать, пойди совсем разденься.

Через две минуты Сюзан уселась внутри пирога, и занавес взвился. Оркестр заиграл шимми; вошли два людоеда, обнюхали пирог и закричали: «Здесь пахнет свежим мясом».

В зале раздался обычный смех. Уже поднялись ножи… Как вдруг на сцену вышла Каботина в меховой шубке и шапочке.

— Стойте! — закричала она.

Музыка смолкла, музыканты подняли головы, а 29 женщин, позабыв заученный урок, опустили свои ножи… Каботина сбросила шубку, а под шубкой не было больше ничего. Голая Каботина обратилась к публике:

— Господа, я опоздала, прошу принять мои извинения, хотя я и не виновата. По дороге сюда мой автомобиль потерпел крушение. Крушение подстроил шофер, который был подкуплен князем Волкани, собиравшимся меня похитить. Я не люблю князя, сумела его как следует отшить, а шофера выгнала. Вот и все! — И, обращаясь к женщинам, толпившимся на сцене, она добавила: — А теперь, девицы, если вы не любите жаворонков, вам можно будет дать касторки… Начинайте, маэстро.

Директор мюзик-холла и авторы этого пошлейшего обозрения никогда еще не присутствовали при таком триумфе, какой пал сегодня на долю Каботины.

Сидя в своей засаде, Сюзан все слышала и плакала от злости: 5-миллионные ножки Каботины опять помешали ей встать на путь к известности. Занавес поднимался десять раз, и каждый раз зал разражался бешеными аплодисментами.

Толстый директор чуть не задохся от радости, авторы чувствовали себя на небесах.

* * *

Возвращаясь в свою уборную, Каботина наткнулась на Трепидекса, своего друга сердца.

— История с Волкани шутка, не правда ли? — спросил он.

— Истинная правда, мой мальчик. Пойдем куда- нибудь поужинать, но только где полюднее. Мне нужны шум и движение.

Одевшись, Каботина взяла под руку Трепидекса и вышла вместе с ним на улицу. Публика медленно расходилась, автомобили гудели, вызывая своих владельцев.

— Я заехал сюда на минутку, — произнес Трепидекс, — чтобы предупредить тебя, что я в ближайшие дни буду страшно занят и не смогу с тобой встретиться. Так, например, сегодня ночью…

— Даже ночью?

— Именно. В час я должен быть в клубе по важному делу…

Каботина нахмурила брови и устремила на Трепидекса недоверчивый взгляд.

— Ты не веришь? — спросил он. — Ну так поедем со мной, и ты убедишься; только я смогу проводить тебя домой не ранее, как завтра утром; ты страшно устанешь…

— Это неважно. К тому же, я не желаю еще раз встречаться с князем. Этот дурак объявил, что не считает себя побежденным и будет караулить меня у дома, не боясь скандала. Надеюсь, что ты его образумишь?

Они подошли к автомобилю Трепидекса.

— Садись, — кинул Трепидекс.

Они уселись — он у руля, она налево от него…

Резкий толчок, поворот, быстрая езда по пустынным улицам, новый поворот и остановка у кафе «Венера». Когда они вошли в тамбур ночного ресторана, на них пахнуло духами, тушеным мясом, тонкими винами и крепким табаком. Хозяин засуетился:

— Сюда, сюда, господа, вот свободный маленький столик.

Но издали им уже делали знаки друзья, среди которых находились Петара, авиатор, известный рекордист, Форсинг, прославленный боксер. Каботина согласилась подсесть к ним и все принялись за еду под звуки джаз-банда.

Среди столов кружились пары; группа подвыпивших мужчин старалась перекричать оркестр; лакеи «Венеры» приплясывали между танцующими, стараясь пронести благополучно подносы, заставленные блюдами и бутылками. Мало-помалу этот водоворот захватывал и наиболее спокойных. Вставали с полным ртом, дожевывая куски во время танца, смеялись над своим безумием, но уносились в исступленной сарабанде, отражавшейся в висевших кругом зеркалах.

— Не выпить ли нам пуншу? — предложил Петара.

— Нет, старина, некогда, — ответил Трепидекс, посмотрев на часы, — мне нужно в клуб.

— Ах, черт побери, я забыл, ведь и мне тоже, — вспомнил авиатор.

— И мне, — присоединился Форсинг. — Где будет заседание?

«Клуб неистовых» отличался от прочих клубов тем, что его заседания не происходили более трех раз в одном и том же месте. Президенту был предоставлен свободный выбор места; заседания бывали и днем и ночью. Секретарь рассылал приглашения членам по телеграфу, но так как Форсинг и Петара не были дома уже два дня, Трепидекс им сообщил:

— Набережная Озарбр, через 20 минут, на яхте графини Гандур.

Была ли графиня Гандур действительно графиней — никто доподлинно не знал. Ей было не то 40, не то все шестьдесят лет; она была либо француженка, либо испанка, а может быть и американка. Она была чертовски богата, писала стихи, хорошо ездила верхом, сама управляла автомобилем, говорила речи на разных светских торжествах, присутствовала на дебатах в парламенте и в академиях, на скачках, на национальных и интернациональных спортивных празднествах, принимала участие в литературных жюри. Владела яхтой, которая или стояла на якоре на реке или же бороздила воды дальних стран, о чем подробно сообщали ежедневные газеты и еженедельники.

— Через 20 минут? — спросил Форсинг. — Надо спешить.

Уплатив по счету, приятели выбрались из ресторана и расселись по автомобилям. Трепидекс открывал шествие или, вернее, бег, Петара следовал за ним на расстоянии 30 метров, за ними Форсинг. Моторы гудели, как шмели. На повороте Трепидекс увидел двух блузников, служащих Электрической Компании, возвращавшихся с утреннего обхода. Они резко отскочили в сторону и разразились ругательствами. Форсинг на это презрительно рассмеялся. Спустя минуту спортсмены были уже на берегу реки. Освещенные иллюминаторы яхты казались яркими лунами среди ночного мрака. У входа на мостик, где копошились какие-то тени, горел фонарь.

Каботина, в голове которой слегка шумело от выпитого шампанского, смеялась, показывая свои белоснежные зубы и пожимала крепко руки графини Гандур, показывавшей им свой плавучий домик. В квадратном салоне, освобожденном от столов и цветов, собрались наиболее «неистовые» члены «Клуба неистовых». Президента встретили овациями. Когда Каботина и графиня уселись, Трепидекс объявил заседание открытым.

— Прежде чем перейти к порядку дня, — провозгласил он, — мы должны почтить вставанием память наших доблестных товарищей и друзей — Карла Карбю и Мориса Гальваноза, трагически погибших третьего дня. Чтобы поддержать свою репутацию неистовых — прозвище, которым мы все гордимся, — они неслись со скоростью 130 клм., не обращая внимания ни на подъем, ни на спуски, ни на повороты, и были раздавлены экспрессом у местечка Тру-Сюр-Мар. Подвиг их не требует комментариев; я ограничусь только выражением восхищения ими и сожалением об их утрате. Боже вас упаси, однако, сказать — «Да почиют они с миром», потому что наш идеал в том, чтобы даже за гробом обрести не покой, а молниеносное движение, вихрь. Пусть же души наших товарищей, безвременно отнятых у нас злой судьбой, непрестанно носятся вокруг нас. Если неистовство и ведет нас иногда к гибели, зато оно дает нам возможность украшать жизнь.

Раздались аплодисменты. Трепидекс, гордый своим успехом, предоставил слово секретарю, выступившему с докладом по вопросу об устройстве «Недели безумств».

— Сообщение о наших грандиозных празднествах встречено во всем мире с неописуемым энтузиазмом, — сказал он. — Со всех концов света спортсмены письмами, телеграммами и радиограммами выражают свое согласие принять участие в празднествах. Мы получили так много откликов, что я ограничусь лишь кратким перечислением. Если есть неистовые в нашем государстве, то их немало и по ту сторону границы, — и секретарь потряс кипой писем и телеграмм; и посыпались имена отдельных членов, названия клубов, обществ Европы, Америки, Индии, Китая и Австралии, целый калейдоскоп людей — пожирателей пространства. Предлагали пароходы и поезда; вызывались устроить арены, стадионы, подвижные дортуары, подводные и воздушные рестораны и т. п. Первоначальная программа, таким образом, получала свое полное завершение. Так как каждый день недели должен был праздноваться в различных городах, расстояние между которыми было не менее 600 километров, можно было себе вообразить, сколько понадобится перевозочных средств для того, чтобы перемещать зрителей и артистов из одного города в другой, какую массу труда и энергии придется на это затратить.

Присутствующие, захваченные проектом, вставали один за другим, высказывая свои соображения, которые Трепидекс записывал, чтобы обсудить их потом с Брассер-д'Аффером. Так продолжалось три часа, после чего собрание занялось вопросом о замещении вакансий, освободившихся за смертью Карбю и Гальваноза. Было предложено 3 кандидата. Первого звали Тротинэн. Он был невысокого роста, с брюшком, небольшой лысиной, в золотых очках. Взойдя на кафедру, покинутую секретарем, он начал гнусавым голосом:

— Господа, я буду краток, но точен. Я не богат: всего три миллиона; определенной профессии не имею; путешествую по жарким странам зимой, по холодным — летом.

Мне известны все пляжи, все бальнеологические курорты, отели, где можно хорошо поесть, подвалы с хорошими винами, интересные казино. Я всходил на все горы, доступные для туристов, избороздил все судоходные реки; я горжусь тем, что в течение 15 лет я не провел в одном месте более двух недель; я знаю наизусть целые страницы железнодорожных указателей, лично видел все достопримечательности, перечисленные в трех томах Бедекера. В общем, я никогда не совершил ничего полезного: я еду, возвращаюсь, совершаю круговые поездки, поднимаюсь и опускаюсь по лестницам, сплю в спальных вагонах, читаю только в залах ожидания, одним словом, представляю собою тип истинного непоседы и буду метаться до тех пор, пока мне это официально не запретят.

Это выступление вызвало одобрение. Тротинэна сменил Министрабль — второй кандидат.

— Большинство из вас, господа, знает меня по имени, — улыбнулся оратор. — Я — политик, этим все сказано. Как и мой достопочтенный собрат, которого вы только что слышали, я уверен в своей бесполезности; как и он, я не имею ни минуты покоя. Не протестуйте, г. Тротинэн: я еду, возвращаюсь, совершаю круговые поездки, поднимаюсь и спускаюсь по лестницам, сплю и ем в вагоне, читаю в залах ожидания. Кроме того, я говорю. Подумайте, господа, сколько мне нужно потратить энергии, чтобы, несмотря на усталость от постоянного передвижения, говорить перед толпой о том, что я плохо знаю, а иногда, увы, и совершенно не знаю. Я жонглирую словами, пускаю слушателям пыль в глаза, возбуждаю их страсти и умею внушить им, что я обладаю секретом всеобщего благополучия. Я присутствую везде, где нужно поддержать выборы, прочесть доклад, вести пропаганду, основать какое-нибудь общество, отпраздновать какую-нибудь годовщину, открыть памятник, произнести надгробную речь, тост, подать благой совет. За мной числятся более 800 речей, четыре дуэли на пистолетах, три на рапирах, одна на шпагах; я участвовал в свержении нескольких министерств и, если благодаря моим речам я приду к власти, будьте уверены, что покоя я и тогда не найду. Господа, я надеюсь, что вы правильно оцените мои качества «неистового», и прошу принять меня в число ваших членов.

По тем рукоплесканиям, которыми присутствующие проводили его от кафедры до кресла, г. Министрабль понял, что дело выиграно.

Наступила тишина. Взоры всех искали третьего кандидата. К всеобщему удивлению, Трепидекс попросил слова:

— Г. Жавиль извиняется перед вами за свое отсутствие. Он питает глубокое уважение к членам клуба, но его многочисленные занятия…

— Жавиль… строитель? — прервала графиня Гандур.

— Он самый.

Поднялся ропот:

— Жавиль-фабрикант? Фабриканты не могут быть неистовыми…

— Господа, — отозвался с места авиатор Петара. — Жавиль владеет не только заводами и фабриками, у него есть еще и каменноугольные копи. Он мог бы спокойно спать в своей постели, удовлетворяясь доходами со своих огромных предприятий. Но он делает не так: он превратил автомобиль в рабочий кабинет и спальню. Он всегда мечется и суетится. Чем же объясняется активность этого крупного промышленника, как не врожденной любовью к сутолоке, хлопотам? Он должен быть нашим.

— Я скажу больше, дорогой Петара, — добавил Трепидекс: — кандидат, которого я защищаю, не довольствуется тем, что сам работает без устали и физически и умственно, он требует того же и от своего персонала: девять часов ежедневного интенсивного труда — вот норма для его служащих.

Приступили к голосованию. Оно было бурным, чему немало способствовало большое количество выпитых ликеров. Жавиль был выбран единогласно, равно как и Министрабль. Тротинэн отнесся к своему провалу стоически.

— Утешением мне послужит быстрая езда в автомобиле и в курьерском поезде, — вздохнул он. — Я отправляюсь на вокзал.

* * *

Рассвело. Когда первые лучи солнца позолотили верхушки домов по ту сторону реки, члены клуба простились с графиней Гандур и разошлись в разные стороны; Каботина и Трепидекс снова уселись в мотор.

— Почему ты едешь вдоль набережной? — спросила она удивленно, — разве ты не отвезешь меня домой?

— Нет, мой друг, ведь я же тебя об этом предупреждал… Мы едем к Жавилю. Он меня ждет; я должен лично сообщить ему о результатах голосования.

— Я ему скажу, как горячо ты защищал его кандидатуру.

— Буду благодарен… Тебе не холодно?

— Немного…

И Каботина, запахнув плотнее свою шубку, прижалась к Трепидексу. Автомобиль быстро несся, но должен был то и дело убавлять ход, чтобы не наскочить на грузовики, везущие рабочих на заводы. Деловой город просыпался: люди толпились на тротуарах, спускались в метро, торопились в свои мастерские. Автомобили грохотали по мостовой, поезда — под землей; это была ежедневная мобилизация людей, обращенных в машины, призванных обслуживать стальные чудовища.

— Неказист народ по утрам, — заметила Каботина.

— И к тому же занимает много места, — проворчал Трепидекс. — Нет возможности пробиться сквозь такую толпу.

Между тем их автомобиль добрался до отдаленного поселка, застроенного черными зданиями с высокими трубами. Едкий дым выходил из труб, и стук кузнечного молота смешивался с гудением мотора. Трепидекс уменьшил скорость, сделал крутой поворот и, въехав в монументальные ворота, остановил мотор около крыльца. Он слез первый, за ним Каботина. Секунд через 10 отворилась дверь, они вошли и, пройдя несколько шагов по коридору, очутились в конторе. Там их встретил, улыбаясь, человек среднего роста.

— Дорогой Жавиль, — обратился к нему Трепидекс, — сегодня вечером вы получите членский билет. Вы избраны единогласно.

— Благодаря такому адвокату, как г. Трепидекс, — вставила Каботина.

— Премного вам обязан, — ответил промышленник, незаметно подмигнув глазом, что должно было означать: — Мой друг, что я обещал, то исполню, если только получу заказ на работы по проведению «Недели безумств».

Трепидекс сохранял скромный вид, но во взоре его можно было прочесть: «Не беспокойтесь, я все устрою».

В эту минуту раздался резкий отрывистый звонок, и на щите, укрепленном на стене, зажглись 3 электрические лампочки — красная, зеленая и голубая. Каботина полюбопытствовала узнать, в чем дело.

— Это значит, — объяснил Жавиль, — что 2, 3 и 5 смены окончили свою работу. Они обработали полагающуюся им тонну стали в назначенный срок. Вы еще не видали моих мастерских, сударыня?

— Блестящее оборудование, — сказал Трепидекс, — самые усовершенствованные методы, самая высокая производительность.

— У меня превосходные инженеры, — похвастал Жавиль.

— Один из них проводит вас, если вы желаете; извините, что я не сопровождаю вас лично, но в 11 часов меня ждут на чугунолитейном заводе в трехстах километрах отсюда…

Каботина и ее друг пожелали счастливого пути Жавилю и направились за главным инженером Криптоном, явившимся на зов патрона. Худой и сгорбленный, Криптон казался старше своих лет; он носил очки, у него был острый нос, тонкие губы, глаза с отблеском стали и резкий голос. Каботина попробовала было состроить ему глазки, но Криптон на это не поддался: он питал страсть только к формулам и вычислениям.

— Первейшей нашей задачей является проблема понижения себестоимости, — произнес он в виде предисловия, — поэтому я прилагаю все усилия к тому, чтобы ничто не пропадало даром. С хронометром в руках нам удалось с точностью вычислить, сколько требуется секунд для нормального человека на то, чтобы поднести железную плиту весом 5 кило к балансиру, чтобы ввинтить 12-миллиметровую гайку, выкрасить ступицу, вбить четыре гвоздя в сосновую крышку и т. п. Наши рабочие, разбитые на смены, получают через каждые 8, 10, 12 минут, смотря по специальности, определенное количество работы, всегда одно и то же, так что, употребляя только необходимые жесты, с определенной скоростью, в определенном порядке, они дают наибольшую производительность и получают за это соответствующее вознаграждение. Таким образом, слабые, ленивые, небрежные автоматически исключаются.

Криптон говорил на ходу, едва повернув голову к своим слушателям. Он отворил дверь, и они очутились перед железной решеткой, сквозь которую увидели гигантский зал, где люди и машины, смешавшись воедино, лихорадочно работали. Потому ли, что люди молчали, а машины стучали, но последние скорее напоминали живых существ, чем первые.

Их шум и грохот загипнотизировали Каботину, и она только спустя некоторое время удостоила взглядом человеческие автоматы, заметив, не без досады, что они почти не обращали на нее внимания. Приставленные к машинам люди были поглощены своей работой, зная, что малейший неправильный жест замедлит на одну десятую минуты окончание данного им задания и это замедление поставит в критическое положение всю смену, когда прозвонит предупредительный звонок, за 30 секунд до истечения положенного срока. Они не вертели жернова, как древние рабы: жернова прогресса вертелись сами вокруг них, они же должны были только снабжать их всем необходимым.

Криптон вдался в технические подробности, но Трепидекс дремал, а Каботина не слушала. Страшно усталые, оглушенные всем этим гамом, чувствуя головокружение среди нескончаемого беснования маховиков, кранов и молотов, Трепидекс и Каботина пожалели, что не отклонили приглашения Жавиля. Едва отвечая инженеру, они при первой же возможности распрощались с ним и вздохнули свободно только в моторе, который помчал их к центру города.

* * *

— Ты передавишь этих двуногих животных, мой милый, если будешь так нестись, — заметила Каботина, — побереги свои силы для князя Волкани. Может быть, мы застанем его на страже у моего отеля.

Волкани, однако, не оказалось. Трепидекс проводил свою подругу до вестибюля, пожал ей на прощание руку и двинулся обратно, но она его удержала.

— Побудь со мной немного. Нам не удалось поболтать со вчерашнего вечера. Ах, какой ты непоседа.

— Король непосед, мой друг, — улыбнулся Трепидекс, — ты еще не знаешь.

Она прервала его:

— Знаю. Графиня Гандур рассказала мне обо всем сегодня ночью на яхте, пока вы голосовали. Но его величеству королю «Недели безумств» нужна королева, не так ли?

Каботина вопросительно взглянула на Трепидекса; тот скорчил кислое лицо.

— Ах, — пробормотал он, — как они мне надоели.

— Кто?

— Члены нашего клуба. Ты думаешь, что это меня забавляет?

— Из нас выйдет великолепная королевская чета, мой друг.

Трепидекс покачал головой.

— Почему нет? — спросила Каботина.

Трепидекс пожал плечами.

— Вот увидишь, — сказала молодая женщина.

— Нет, не увижу. У меня уже есть королева. Я должен был пригласить…

Каботина побледнела.

— Не сердись… Выслушай меня…

— И ты осмелился сделать это? — взвизгнула Каботина.

— Да, ведь, это было необходимо. Слушай… это так просто… ты же не ребенок. Ты знаешь, каковы мои расходы… Одним словом, как и всем, мне нужны деньги. Мои доходы улетучились; капитал последовал за ними. Я ненавижу арифметику, и мне неприятно говорить с тобой на эту тему, но ты понимаешь, не будет денег, не будет ни авто, ни драгоценностей, ни отеля, ни туалетов, словом — ничего. Какое тебе дело до того, что я собираюсь жениться на богатой наследнице?

— Решительно никакого, — отрезала Каботина. — Любовь — ерунда, но мы говорили о «Неделе безумств».

— «Неделя безумств» служит приманкой, — сознался Трепидекс. — Ты умна, ты понимаешь, в чем дело, я говорю открыто, я женюсь столько же ради тебя, сколько и ради себя; я чертовски честен.

— Черт побери! — воскликнула Каботина.

— Сознайся, что я поступаю хорошо?

— Как ее зовут?

— Гамина Брассер-д’Аффер.

— А… а…

— Ты видишь, она совершенно безобидна.

— Иди к ней и скажи, что вышло недоразумение, что так как «Клуб неистовых» выбрал меня в королевы в твое отсутствие, ты не можешь отменить этого, но ты можешь предложить ей быть фрейлиной.

— Невозможно, — запротестовал Трепидекс.

— Тогда напиши ей.

— Легко сказать…

— И ты думаешь, — произнесла Каботина тоном, не предвещавшим ничего хорошего, — что я позволю тебе обокрасть меня?

— Обокрасть?…

— Да, обокрасть. «Неделя безумств» — это театр, а я актриса. Это реклама, а мне как раз и нужна она. Каждая печатная строка обо мне, каждая помещенная в газете фотография увеличат мою ценность; нельзя пренебрегать ни интервью, ни сплетнями, ни разговорами, чтобы привлечь внимание публики. Читая ежедневно чье-нибудь имя, одно и то же, всякий начинает невольно думать о нем; имя становится известным, равно как и обладатель или обладательница его. Не так-то легко завоевать положение. Три года тому назад я симулировала самоубийство; в прошлом году я застраховала свои ноги; в начале зимы все газеты писали, что я потеряла свои жемчуга; я записалась первой в списке щедрых жертвователей пострадавшим от недавнего землетрясения; я заменила свою собачонку львенком; я носила шляпы с ремнем под подбородком; я разводила горошек в своем салоне, наконец, я взяла тебя в любовники… Да, да, мой друг, ты так же входишь в мою программу, как и я в твою; за мной ухаживали люди побогаче тебя, все это знают и говорят; я создала тебе известное положение в свете, ты обязан мне своим президентством в Клубе; без меня тебя бы, может быть, и не избрали королем «Недели». И в благодарность за все ты поворачиваешься ко мне спиной и отталкиваешь меня в ту самую минуту, когда я собиралась пожать плоды своей изобретательности. По твоей вине я лишусь всемирной известности, упущу случай, который может не повториться. Ну, нет!

Каботина скрестила на груди руки; глаза ее метали молнии. Трепидекс искал слов, чтобы ее успокоить.

— Ну, полно, — робко начал он, — ты и так знаменита, твой талант…

Она рассмеялась.

— Мой талант. Нет. Мое тело. Я говорю откровенно. Я не артистка. Я сознательно выбрала себе псевдоним — Каботина, актерка. У меня нет таланта, но есть красивое тело и ум. Ты говорил о своих делах, теперь я говорю о своих. Тем хуже для тебя, если ты не понимаешь, что в случае отказа я буду бороться. Женись на Гамине, это твое дело, но я хочу быть королевой и буду… Я буду ею потому, что ты побоишься скандала. Я готова к борьбе; я не побоюсь пойти к Брассер-д’Афферу и отделать и его и его девицу. Куда они суются? Пусть убираются с моей дороги… Даю тебе срок до завтрашнего вечера, чтобы все исправить. Ступай!

Трепидекс колебался.

— Ты шутишь? — бормотал он.

— Ступай! — повторила Каботина.

И так как ноги его не слушались, она взяла его за плечи и вытолкала за дверь.