Выше, в легенде о происхождении Цыси, уже говорилось, что вначале Орхидея играла во дворце очень незначительную роль и была «осчастливлена» Сяньфэном почти случайно, когда ночью подавала ему чай. Поскольку в этой легенде Цыси предстает буддийским перерождением старой лисицы, читатель может усомниться и в реальности остальных деталей, но их повторяет и автор гораздо более достоверного источника — «Подробного обозрения неофициальных историй династии Цин». По-настоящему же красочную картину первого года жизни Цыси при дворе (1853–1854) дает Сюй Сяотянь, описывая местечко Тень платанов в летнем императорском парке, где поселили Орхидею:

«Обычно здесь жили только четыре служанки, присматривавшие за домом и убиравшие его, но сейчас к ним добавили двух наложниц. Второй была Ласточка, девушка из большой и состоятельной семьи, для которой чинная придворная жизнь казалась невероятно тоскливой, а хорошая еда и одежда не составляли ничего удивительного. Вспоминая своих родителей, многочисленных братьев и сестер, она плакала с утра до вечера. А Орхидея, вволю настрадавшаяся, чувствовала себя в парке как нельзя лучше и радовалась каждому новому платью или вкусному кушанью. К тому же здесь  у нее были служанки! С ее веселым, непосредственным характером она быстро превратила платановую рощу в место беготни и смеха и почти забыла о матери, сестре и брате.

Но девушке нравилась и изысканная уединенность этой рощи, где платановые листья, закрывшие полнеба, бросали малахитово-зеленую тень на стены дома. Попросив принести ей альбомы со знаменитыми рисунками и прописями, Орхидея увлеченно занялась живописью и каллиграфией, к которым она имела склонность с самого детства. Овладев красивой скорописью, девушка начала писать на оконной бумаге стихи и рядом с ними изображать орхидеи. Вскоре она разрисовала все окна, а во дворе посадила „орхидеи четырех сезонов“, чтобы окружающие могли постоянно вдыхать аромат цветка, название которого было ее именем...

Вы думаете, Орхидея украшала свое жилище только ради забавы? Нет, она делала это с далеко идущими намерениями, понимая, что летом в таком тенистом месте вполне может появиться император. Более того, она стремилась ускорить этот счастливый миг — при помощи тех денег, которые Управление двора ежемесячно выдавало наложницам. Орхидея с самого начала не тратила их, а откладывала и, скопив лянов двести-триста, дарила евнухам. Те, ублаготворенные столь щедрыми дарами, все время ждали, что девушка о чем-нибудь попросит их, но она ничего не просила, и тогда евнухи по собственному почину стали докладывать ей о каждом шаге императора. Орхидея слушала их как ни в чем не бывало.

Тем временем весна кончилась, погода становилась жарче. После обеда император Сяньфэн ежедневно садился в легкий паланкин, который несли восемь евнухов, и ехал отдыхать в Павильон воды, деревьев и чистого цветения. От спального дворца к этому павильону вели две дороги: одна шла через Горный кабинет, где встречают прекрасное; другая — через Тень платанов. До сих пор евнухи всегда пользовались первой дорогой, потому что она была ровнее и короче, но Орхидея, узнав об этом, подкупила главноуправляющего и попросила его отныне носить императора по второй дороге, вдоль невысокой стены, которой была огорожена платановая роща.

Когда паланкин Сяньфэна поравнялся с рощей, на него пахнуло свежим ветерком, принесшим мелодичные звуки песни. И то и другое заинтересовало императора, изнывавшего от жары. Он молча указал на стену, и главноуправляющий тут же велел евнухам нести паланкин в Тень платанов.

За воротами Сяньфэн действительно обнаружил прохладную тень, густой аромат цветов, поднимавшийся с обеих сторон дорожки, и воскликнул:

— О, какое прекрасное место!

Ласточка и служанки, увидев священный паланкин, поспешно выбежали из дома и встали на колени посреди двора. Но невидимая певица не умолкала. Заинтригованный Сяньфэн решил сам найти ее и, велев остальным не произносить ни звука, вошел в дом. Там никого не оказалось, однако стихи на окнах и картины с изящной подписью „Маленькая Орхидея“ привлекли его внимание. Следя за голосом, который волновал его все больше и больше, император вышел в задний дворик и тут, на берегу пруда, увидел искусственный холм, поросший бирюзовым бамбуком, под которым сидела девушка в маньчжурском наряде: красном халате, зеленых штанах и расшитых туфлях, надетых на белые чулки. Она сидела почти спиной к Сяньфэну, медленно обмахиваясь белоснежным веером из гусиных перьев, а в ее черные, словно крылья цикады, волосы, собранные над точеной шеей, был воткнут большой красный цветок. Край ее розового личика то и дело покачивался в такт песне, тонкая талия изгибалась, как ива...

Император, уже несколько пресытившийся изнеженными китайскими красавицами, с удовольствием смотрел на эту маньчжурку, в которой нежность как бы дополнялась крепостью, здоровьем. К сожалению, он не видел ее лица. Сяньфэн уже думал кашлянуть, чтобы незнакомка обернулась, но тут она запела особенно красиво, и ему не захотелось прерывать ее. Тихо стоя на ступенях, выходивших во дворик, и опершись о перила, он слушал искусно сложенный куплет, в каждой строке которого менялись всего один-два иероглифа:

— Отличная песня! — не удержавшись, воскликнул Сяньфэн.

Девушка испуганно обернулась и увидела, что перед ней не кто иной, как Десятитысячелетний господин, о котором она ежедневно думала.

— Ваша рабыня Орхидея! — отрекомендовалась она, поспешно встав на колени. — Я счастлива лицезреть перед собой земного будду и пожелать ему десять тысяч лет жизни, десять миллионов лет!

Ее голос был так нежен, что Сяньфэну показалось, будто с ним разговаривает феникс, а не женщина. Он велел ей поднять голову и увидел изогнутые брови, ясные глаза, розовые щеки, похожие на персики, и смеющиеся вишневые губы. Пораженный, он подумал: „Я знал многих женщин, но еще никогда не встречал таких свежих и волнующих. Если до сих пор я считал, что среди маньчжурок нет настоящих красавиц, то теперь отказываюсь от этой мысли!“ Сделав знак Орхидее, он вошел в дом и уселся на одну из постелей...

Орхидея поднесла Сяньфэну освежающий мятный напиток. Отпивая маленькими глотками, император внимательно смотрел на девушку, которая явно не ожидала его визита и не успела переодеться. Правда, на розовой шее у нее была золотая цепочка, но халат запахивался не очень плотно и из-под него на самой груди выглядывала бирюзовая нижняя рубашка. Осушив кубок, Сяньфэн протянул его девушке. Та почтительно взяла его своими тонкими, словно выточенными из белой яшмы, пальцами, ногти которых были покрыты красным соком бальзамины, как вдруг император схватил ее за руку. Великолепный нефритовый кубок со звоном разбился. Однако Орхидея, не смевшая поднять головы, была не столько напугана или раздражена, сколько обрадована. Император подтянул ее к постели, усадил рядом с собой и, поглаживая ей руку, стал спрашивать, как ее зовут, сколько ей лет, из какой она семьи, когда попала во дворец. Девушка послушно отвечала. Сяньфэн придвинулся еще ближе и что-то прошептал ей на ухо. Покраснев, она усмехнулась, вышла в передний двор и позвала двух главных евнухов — Цуй Чанли и Ань Дэхая. Когда они предстали перед императором, он сказал им:

— Повелеваю вам отправиться в Павильон воды, деревьев и чистого цветения, чтобы меня там не ждали. Пусть все делают что хотят, а я сегодня буду отдыхать в Тени платанов.

Евнухи отлично поняли его и, прикрыв двери, тихо удалились. Орхидея провела с императором весь день. Наконец оба они, довольные, вышли подышать свежим воздухом. Евнухи принесли своему властелину паланкин, Орхидея почтительно встала перед ним на колени, но едва император выехал за ворота, как служанки и оставшиеся евнухи бросились поздравлять ее. Девушке было стыдно и в то же время приятно: она чувствовала, что теперь повелитель ее не забудет, а может быть, позовет и этой ночью. Вернувшись в комнаты, она начала тщательно причесываться, наряжаться, умащивать себя благовониями. Обычно летом она купалась после обеда, но сегодня из-за неожиданного визита не успела этого сделать — лишь обтерлась цветочной росой, напудрилась, позволила служанкам воткнуть себе в волосы магнолию и стала ждать...

И она не ошиблась: после ужина в ее дом вошел главный евнух Палаты важных дел с зеленой табличкой в руках:

— Приказ драгоценному человеку Орхидее! — воскликнул он.

Из этих слов Орхидея поняла, что император уже даровал ей титул драгоценного человека, и несказанно обрадовалась. Опустившись на колени, она приняла табличку; служанки отвели ее в спальню, раздели и, согласно обычаю, снова умастили благовониями. Когда эта процедура была закончена, одна из служанок вызвала посланца, он закутал Орхидею в специальную накидку, посадил девушку к себе на плечи и, придерживая ее за ноги, понес в спальный дворец императора. Часа через два после этого он вновь принес ее в Тень платанов, но с очень редким для Сяньфэна повелением: следующей ночью ждать нового вызова. Служанки и евнухи поняли, что она понравилась его величеству и, как знать, может еще родит наследника и станет императрицей. Все начали заискивать перед ней, а Ласточку даже переселили в другое место, чтобы она не мешала Орхидее.

С тех пор Сяньфэн зачастил в Тень платанов и каждый день слушал пение своего драгоценного человека, которая знала множество разных мелодий. Сегодня она угощала монарха веселой песенкой, завтра — столичной оперой, послезавтра — арией из музыкальной куньшаньской драмы. Любвеобильный Сын Неба очень привязался к Орхидее и даже ночевал в Тени платанов, не возвращаясь в спальный дворец. Китайских красавиц он быстро забыл, а Орхидея, чтобы окончательно отвлечь императора от них, с серьезным видом напоминала ему о делах правления. Сяньфэну оставалось только послушно вызывать к себе членов Государственного совета».

В этом отрывке тоже не все может показаться правдоподобным: например то, что евнух несет наложницу на плечах, а не в паланкине. Но исторические источники подтверждают, что именно так и полагалось делать, причем наложница должна была раздеться догола, чтобы не пронести с собой оружия. Этот обычай родился после того, как то ли в эпоху Мин (1368–1644), то ли в начале Цин одного императора пытались убить. К тому же неумолимые китайские церемонии требовали завертывать голую наложницу в накидку из пуха цапли. Почему обязательно цапли — неизвестно. Может быть потому, что цапля хорошо ловит змей и символизировала в Китае защиту от всякого коварства?

К решающему моменту император уже должен был лежать в постели, так что наложница, когда ее развертывали, проскальзывала к нему прямо под одеяло. Главноуправляющий Палаты важных дел (да, эта палата с забавными для нас функциями называлась именно так!) и евнух, принесший наложницу, ждали в соседней комнате. Если наложница задерживалась у императора слишком долго, главноуправляющий кричал: «Время пришло!» (то, что на Западе любой счел бы неслыханным, в Китае воспринималось как естественное, ибо там даже монарх был опутан церемониями) — и так до трех раз, пока государь не откликался. Тогда евнухи входили, снова завертывали наложницу в пуховое покрывало и уносили. Но до этого главноуправляющий становился перед императором на колени и спрашивал: «Оставить или нет?». Если следовал ответ: «Не оставлять», то главноуправляющий нажимал на живот женщины таким образом, что все «драконово семя» выходило. А если император говорил: «Оставить», то евнух записывал в специальной книге: «В такой-то месяц, такого-то числа, в такой-то час император осчастливил такую-то наложницу», чтобы потом было доказательство, если она забеременеет. Но в летних дворцах — в отличие от зимних, городских — китайские монархи не очень строго придерживались этих правил, установленных предками для «ограничения разврата».

Как видим, Сюй Сяотянь довольно точно передает детали маньчжурской придворной жизни, поэтому имеет смысл предоставить ему слово еще раз, для повествования о расправе Орхидеи над своими соперницами:

«Осенью, боясь, что в Тени платанов слишком холодно, император переселил свою любимицу в место под названием Здесь всегда весна. Сопровождали ее уже больше ста евнухов и служанок, хотя титул драгоценный человек был для этого недостаточно высок. Она продолжала завидовать китайским красавицам, которыми совсем недавно увлекался монарх, и решила отомстить им... Собственно, решение это созрело гораздо раньше, когда Орхидея еще только попала в Парк радости и света, но тогда она не обладала достаточной силой. А теперь император во всем слушался фаворитку и ее смелость росла вместе с ее правами.

Китаянки Пионовая весна и Абрикосовая весна, долго не видя паланкина своего повелителя, очень удивлялись, пока не разузнали, что он увлекся грубой маньчжуркой. Этого они никак не могли понять. А служанки и евнухи, чувствуя, что китайские красавицы утрачивают свое влияние, тотчас переметнулись к драгоценному человеку. Тут они во всех подробностях рассказали, как нечестивицы соблазняли его величество, как он по простоте душевной отвечал на их бесстыдные ужимки, и в Орхидее еще сильнее взыграла ревность.

Как раз в это время в ее сад пришла молодая китаянка, тоже осчастливленная императором, но впоследствии брошенная им. Она хотела узнать, где ее властелин, не думает ли он вернуться к ней, и тихонько спрашивала об этом в кустах одного евнуха. Орхидея, сидевшая у окна, заметила их. В ее глазах десятисаженным пламенем вспыхнул гнев; она сделала знак слугам, схватила „заговорщиков“ и учинила им жестокий допрос. В особую ярость ее привели белая кожа девушки, черные брови, крохотные ножки, обутые в красные расшитые туфли...

— У, подлая! — закричала Орхидея. — Разрядилась как лиса-оборотень, снюхалась с евнухом и выуживаешь у него сведения о его величестве?! Может, еще отрицать это будешь? Раздеть ее!

Несколько служанок подбежали к китаянке и сорвали с нее кто халат, кто юбку, так что через секунду все увидели высокую грудь и белые бедра девушки.

— Связать! — продолжала Орхидея.

Слуги связали китаянку нос к носу с евнухом и по приказу фаворитки начали бить их бамбуковой лучиной — бить жестоко, с оттяжками, после каждой из которых на теле показывалась кровь. Девушка кричала и плакала, но на двухсотом или трехсотом ударе замолкла, потеряв сознание. Тогда служанки достали из колодца воды и облили несчастных. Девушка снова застонала. Орхидея велела развязать ее, снять с нее туфли вместе с бинтами и, подгоняя бамбуковой лучиной, заставила ее ходить босыми изуродованными ногами. Каждый шаг стоил девушке нестерпимых мучений, однако Орхидея сочла, что жертва ходит слишком медленно, и велела протащить ее бегом по дорожке, посыпанной острым щебнем. Девушка истошно кричала, а потом не выдержала, повалилась на щебень коленями и снова потеряла сознание.

Все вокруг было залито кровью. Брезгливо померившись, Орхидея велела утопить жертву в пруду, и с тех пор едва ли не каждый раз, когда император отсутствовал, она ловила очередную китаянку, пытала ее, а затем топила. Некоторые девушки, боясь пыток, подкупали евнухов и бежали из дворца; другие вешались или сами топились. Словом, очаровательный Парк радости и света превратился в кромешный ад, где стенали духи и завывали черти».

Далее романист описывает, как император узнал о зверствах Орхидеи и даже хотел казнить ее, но она ловко оправдалась перед монархом. И хотя этот эпизод вроде бы не имеет прямых документальных подтверждений, я все-таки помещаю его для историков (не говоря уж о других читателях), потому что не раз убеждался в большой достоверности книги Сюй Сяотяня.

Цитируемый роман, по существу, не противоречит историческим данным: с помощью авторского воображения, вполне естественного и даже необходимого для художественной литературы, он лишь дополняет реальные факты, добавляет к ним новые яркие подробности, помогающие почти осязаемо ощутить атмосферу жизни не только в маньчжурской империи, но и в Китае последующих времен,