17
Я рванул на кухню взять что-нибудь поесть в школу. Мама едва не выронила из рук глянцевый журнал.
— Извини, мам, не хотел тебя напугать.
— Напугать? Меня? Нет, я просто хочу что-нибудь найти для Джоан.
Она просматривала детские странички. Я же видел.
— Не думаю, что Джоан это подойдет.
— Да, пожалуй, это не ее стиль. Ты прав, Гарри. Я пошлю ей что-нибудь другое.
Мама захлопнула каталог, опустила на него ладони и замерла с закрытыми глазами. В последнее время она часто так делала.
Помню, однажды Дэниэл увидел такой же вот детский каталог и спросил:
— А детей можно заказать по почте?
— Конечно, — сказала мама и подмигнула мне, как взрослому. — Представляешь, Дэн-Дэн, как трудно было почтальону засунуть тебя, такого большого, в крошечную прорезь в почтовом ящике?
В холодильнике я нашел лишь открытый скисший йогурт. Соком там и не пахло.
— А зачем ей вообще что-нибудь посылать?
— Что? А. Ей будет приятно.
— Я имел в виду — зачем посылать, если ты сама можешь ей отнести.
— Ну да, ну да. — Мама опустила глаза.
На полочке, где раньше лежали всякие сладости для меня, я наткнулся рукой на острый край коробочки. Тонкой и длинной. Сверху надпись: «Тест на беременность». Внутри — два серебристых пакетика. Я закрыл глаза, медленно, по слогам, повторил «бе-ре-мен-ность» — и стал шарить на полочке Дэна. Ничего, кроме пыли и коробки сардин.
Я уж и не помню, когда в последний раз видел Отиса и Джоан. Много недель назад. Они так и не появлялись с тех пор. После скандала, устроенного мамой. Это было в середине лета. А сейчас уже сентябрь. Умница, мам. Справилась на ура.
Ух ты! Варенье из голубики. Сделаю бутерброды с вареньем, точно.
— Футбол! — вдруг вскрикнула мама.
Я открыл хлебницу. Пусто. Только крошки и половинка старого-престарого печенья.
— Что, мам?
— Сегодня. Последний урок. Футбол в парке?
— Да.
— Я приду.
— А папа тоже?
Идиотский вопрос. И так ясно. Знаете таких мужчин, которые замыкаются в себе, не говорят с тобой, не смотрят на тебя, не называют тебя сынком, или своим любимым мальчиком, или хотя бы просто Гарри. Они обычно бывают или серийными убийцами, или вражескими шпионами.
Так вот, папа стал похож на них.
— Нет, я одна.
— Ты замерзнешь в парке.
— Сегодня тепло.
— Будет уже темно.
— Вот и прекрасно.
Казалось, в последние дни папа появлялся дома только для того, чтобы боксировать и ругаться с мамой.
О чем они спорили вчера? Ах да.
— Я тоже могу, мне всего лишь тридцать девять.
— Мы только народ насмешим, Пэт.
Потом папа пробормотал что-то вроде «Пэт, Пэт». Или «Нет, нет». Или «Нет, Пэт». А потом громким и четким голосом, каким объявляют остановки в метро, произнес:
— Пэт. Прошу. Не надо. Меня. Отталкивать.
— Но ты же не выходишь на улицу, мам, — сказал я.
— Вот и выйду наконец. Жизнь продолжается, Гарри.
Она опять закрыла глаза и замерла.
Я взял банан. Он был весь черный, но все же лучше, чем заплесневелый йогурт.
Мой вам совет: если с вами или с вашим братом что-нибудь случится, что-нибудь по-настоящему серьезное, настолько серьезное, что в школе все будут говорить только о вас, держитесь подальше от туалета.
Лучше вообще туда не заходить.
— Оставьте его в покое, — сказал Терри, распахнув дверь с такой силой, что она шваркнула о стену.
Точно. Уж и в туалете посидеть спокойно не дадут.
Я поджал ноги так, чтобы их не было видно из-под двери, и сунул журнал с комиксами под мышку.
— Что? — переспросил Свинка.
Вжикнули две молнии.
— Время, — повторил Терри, — чтобы у него крыша на место встала.
Оба одновременно пустили струю.
— А что ты про это начал говорить? — спросил Свинка.
Питер — выходит, их даже трое — подал голос:
— Думаю, Терри хочет сказать, что мы должны быть повнимательнее к нему. У него еще не прошел шок после всего того, что случилось.
— А, понял, надо пригласить его в гости, — перебил Свинка.
— Ага, — согласился Пит. — Пусть твоя мама напоит его своим чаем и…
— Вы меня не поняли. — Снова Терри.
— Вот не повезло так не повезло, — сказал Свинка.
— Да, бедный парень, — поддержал Питер.
— Я не про него, а про вас. Я выше всех попал. А вы промазали. Питер, в принципе, тоже ничего, но вот ты, Терри…
— Мы, кажется, не соревновались, — прошипел Терри, застегивая молнию. — И вообще, нечего менять тему. Мы говорили о…
— Да понял я, понял. Пригласим его домой, напоим чаем с тортом, ну и все такое. И все-таки я выиграл, ребята.
— Ты что, оглох? — разозлился Терри. — Ему нужно время. Время и покой. Нужно дать ему возможность успокоиться. Прийти в себя. А то сейчас у него явно не все дома.
— Да ты что, Терри? Ты что говоришь-то? — удивился Свинка.
— Разговорчики, — огрызнулся Терри. — Помалкивай, Свинка, а не то следующим, кто вылетит из банды, будешь ты.
— Но…
— Никаких «но», Свинка. Солдаты не знают слова «но».
Я слышал шум текущей воды и всплески. Кажется, Свинка мыл руки. Наверное, нарочно старался шуметь побольше, чтобы показать, как сильно он рассержен.
А Питер? Что скажет Питер? Все-таки он мой лучший друг. А лучших друзей не бросают из-за того, что у них крыша съехала.
— Уже урок начинается, — только и сказал Питер.
И они ушли.
А я напряг живот. Хватит торчать в сортире. Надо взять себя в руки. И вообще, все, что мне нужно, — лишь немного времени.
Вошли еще какие-то ребята, двое из них были из старших классов. Не помню, как их зовут.
— Мама говорит, их никогда не находят.
— Угу.
Они расстегнули молнии. Я опустил ноги, открыл журнал и сделал одно важнейшее открытие, которое, возможно, перевернет всю медицинскую науку.
Зажурчала одна струя, потом другая.
Учитель в комиксах решил наплевать на учеников. Пусть хоть на головах ходят.
— Чаще всего их находят мертвыми.
Пацаны в комиксах хулиганили как могли: швырялись фруктами в классную доску, врубали плееры на полную мощь, жевали булочки и всякое такое.
— Растерзанными.
— Точно.
Потом учитель… что же там сделал учитель… ну, в общем…
— Ага, на них обычно живого места не остается. Так-то вот.
— Фу. Жуть.
Застегнули брюки, пошли к выходу.
— Еще бы не жуть.
Дурацкие комиксы.
А мое открытие может здорово пригодиться медикам. Ты либо какаешь, либо плачешь. Нельзя делать и то и другое одновременно.
Одна загорелая рука с жесткими волосками легла на мой стол, другая обняла спинку моего стула. От них шло тепло.
— Я горжусь тобой, Гарри Пиклз.
— Это значит… вроде как окончательность?
— Что, Гарри? Извини, я не поняла.
— Бренность.
Я решил, что она гордится мной, потому что я знаю такое слово, я сам нашел его в этой огромной энциклопедии. Если за переменку выучить какое-нибудь новое слово, то мисс Супер дает очки, а когда набирается достаточно очков, она разрешает съесть в столовке пиццу с соком. Ура! Может, мне сегодня повезет.
— Тут написано, что, лишь потеряв что-нибудь важное, люди понимают бренность жизни.
Она надела очки, прочитала то место, которое я ей показал.
— Да, действительно.
— Это про маму.
— Понятно. Она, наверное, часто плачет?
— Да, очень. А папа нет.
— А ты, Гарри?
— Я?! Нет. Мальчикам нельзя плакать.
— Я знаю немало мальчиков, которые плачут, да и мужчин тоже.
Я поднял голову — посмотреть, не врет ли она. Я-то думал, что мисс Супер все свое свободное время проверяет тетрадки да бродит по музеям. А у нее, оказывается, есть знакомые мужчины, которые еще и плачут.
— Иногда необходимо мужество, чтобы поплакать.
— Я не плачу. — Я опустил глаза в словарь.
— И все-таки, я думаю, плачут только смелые мужчины.
Я вспомнил, как Отис разрыдался на свадьбе во время клятвы.
— Ну, я плачу иногда, редко.
— Это хорошо.
— Когда сплю.
Кажется, она собралась уходить.
Мне так хотелось, чтобы она постояла со мной еще немного.
Хорошо быть наедине с мисс Супер. Ее можно спросить обо всем, обо всем. Можно спросить: «Мои друзья не подходят ко мне, потому что Дэниэл пропал или потому что я сам изменился? А если я изменился, то когда я стану таким, как прежде? Смогу ли я когда-нибудь ходить по школе и думать о чем-нибудь обычном? Например, о черных кудрях Май Сисей. Или о том, что нам дадут на завтрак в школе. Или о том, что Кайли — круглая дура. Или я теперь всегда и везде — в туалете, у фонтана, у Доски почета — буду думать лишь о том, что Дэниэла здесь больше нет?»
Ни за что на свете я не спрошу всего этого, но ведь мог бы, если бы очень надо было, и это приятно.
Она пошла к своему столу.
— Я только хотел спросить, зачем нужен тест на бренность? Что он может измерять?
— Тест на бренность?
— Да.
— Хм.
Она помолчала, а у меня, как назло, в животе громко заурчало.
— Ты, наверное, перепутал, Гарри. Есть тест на беременность, но это совсем другое.
— Можно я в словаре посмотрю?
— Конечно, можно.
Она села за свой стол. Я подошел к ней. Нашел это слово сразу же.
— Вот здесь написано, что это оплодотворение яйцеклетки, — сказал я. — Но что это значит?
— Вспомни уроки по природоведению, которые были у нас в прошлом году.
Вспомнил. Ну и что?
— Помнишь, мы проходили оплодотворение яйцеклеток у самок млекопитающих?
Я покраснел.
— Так вот это что такое.
— Да, — сказала она.
Ну и осел же я.
— Двадцать отжиманий, — крикнул мистер Дональд.
Все мы опустились на мокрую траву. Мистер Дональд вышагивал перед нами, как сержант перед шеренгой солдат.
Свинка, который держал меня за ноги, прошептал:
— И это вы называете отжиматься?
— И это вы называете отжиматься? — крикнул мистер Дональд. — Ну-ка, начали сначала.
— Не ленитесь, ребятки, — выдохнул Свинка. Теперь была его очередь.
— Не ленитесь, ребятки! — проорал мистер Дональд.
Он всегда кричал, как на плацу, потому что если бы в молодости он не разбил колено, то сейчас был бы, наверное, полковником в отставке. А мы бы бегали, как толпа идиотов, вместо того чтобы отжиматься, давать кросс и вообще разминаться перед футболом.
— Энергичнее, энергичнее, это вам не школа благородных девиц, — прошептал Свинка.
— Эй, Эванс, проснись, — выкрикнул мистер Дональд.
— Два попадания из трех. Неплохо, а, Пиклз?
— Пятьдесят на пятьдесят, — сказал я.
Свинка был просто классным парнем до тех пор, пока не наступило время бежать парами. Как только мы побежали, он запел:
— А Гарри — вонючка, а Гарри — вонючка. У него рубашка воняет.
Биффо уже говорил мне о моей рубашке. Я сыт по горло его придирками.
Мы пробежали круг и остановились, пыхтя и кашляя.
Капитанами мистер Дональд назначил Питера и Терри, потому что они лучше всех проявили себя, когда мы рассчитывались на первый-второй. Свинка вновь затянул песню про мою вонючую рубашку. За что и получил. Я его лягнул хорошенько.
— Слушай, ты, Пиклз, где твое чувство юмора?! — возмутился Свинка.
Наверное, он и сам все понял, потому что пробормотал:
— Извини, Пиклз.
И отошел, оставив меня одного. Уж лучше бы он стоял рядом и распевал свою чертову песню про мою вонючую рубашку.
Питер и Терри начали набирать команды.
Я не надеялся, что Терри выберет меня, но на Питера я рассчитывал.
Питер выбрал Джейсона Смита и Адриана Махуни. Терри позвал близнецов Макнелли. Ну, теперь уж скоро. В конце концов, я тоже считаюсь высшей лигой. После близнецов и меня выберут. Пяткой я ковырялся в земле, раскапывая дырку, случайно задел вторую ногу. Больно.
Питер выбрал Брайана Смита, у того нога была все еще перевязана, повредил на олимпиаде. Но ничего, его можно поставить в ворота. Следующий — Скарфи Мерфи. Какой от него толк? Потом, вы представьте только, он позвал Джошуа Бернштейна. Ничего себе.
Терри глянул на меня.
Я ткнул себе в грудь и кивнул.
Кто? Я?
Он покачал головой и указал рукой мне за спину.
Нет, он.
Кто? Свинка? Не может быть.
Терри выбрал Свинку, а не меня.
Да, Дэниэл пропал, но почему они все решили, что я больше не попаду ногой по мячу?
— Гарри Пиклз, ты что, оглох?
— Да, мистер Дональд. То есть нет, сэр.
Пацаны расхохотались, но быстро умолкли.
Что?! Вот это круто! Питер выбрал меня!
Я подошел к нему.
— Спасибо, Пит.
Он посмотрел на меня как на дебила.
— Можно я буду нападающим?
— Я подумаю, — ответил Пит, но по лицу его было видно, что думать он не собирается. — Вообще-то нам не помешают быстрые люди в защите.
Что ж, и на том спасибо.
— Питер Пачеко, ты команду набираешь или шашни крутишь? — крикнул мистер Дональд.
Питер вспыхнул, да так, что даже ноги побагровели. Ничего, я за него поквитаюсь. Мысленно я продумывал стратегию матча. Я буду как Дэвид Бэкхем, Питер Оуэн.
Мы победим. Мы самые лучшие.
Мяч у нас. Питер бьет по воротам. Бум. Мяч задевает планку, отлетает, Адриан головой посылает его назад, прямо в руки вратарю. Ничего, мы справимся. Нам бы только немного удачи. Санни бьет по мячу, и тот летит на нашу половину.
Я захватываю мяч, обвожу близнецов Макнелли, бегу к центру поля.
Крик Пита сзади:
— Пасуй мне, пасуй!
Санни выскакивает из ворот.
— Пасуй мне, — кричит Питер.
Я вспоминаю Дэвида Бэкхема. Вспоминаю, как он послал эффектный крученый мяч примерно с этого места на поле. Помнится, мяч пролетел над головой вратаря прямо в сетку.
— Гарри, пасуй!
Бэкхем же сделал, так неужели я не смогу?
— Гарри, дебил! Мазила хренов!
Да, не смогу.
Высокая подача в наши ворота. Мяч летит прямо на меня. Я стою у ворот перед вратарем. Я могу отбить его грудью. Я справлюсь. Отобью. Уведу угрозу от ворот.
— Гарри, не упусти! — кричит Питер.
А что, если?.. Да, отобью головой, будет здорово.
Ай, как больно.
Мяч лупит меня по макушке, отлетает.
Я волчком кручусь на месте. Терри завладевает мячом. Бежит к воротам. Брайан широко расставляет руки. Терри бьет.
Бум!
Брайан отбивает мяч. Больной ногой. Мяч рикошетит к Терри.
Бум!
Шмяк. Брайан отбивает мяч лбом.
— Молодец, Брайан! — кричу я.
Брайан оборачивается и смотрит на меня с ненавистью.
Мяч возвращается к Терри. Тот бьет и победно машет над головой руками.
— Успокойся, — кричит мистер Дональд. — Это не Кубок мира.
А то, что говорит мне Брайан, я лучше не буду передавать.
— Извини, Пит, — говорю я, когда игра окончена. — Не знаю, что на меня нашло.
Мы проиграли со счетом 3:0. Во всех трех голах виноват я.
— Ладно, все в порядке.
Но мышцы на лице Пита, которые напрягаются, когда он сердится, говорят, что все совсем не в порядке.
— Мой тебе совет, Пиклз. Никогда не извиняйся. Ничего не объясняй.
Терри пробегает мимо нас.
— Так завтра у меня?
Это он мне? Вот здорово!
— Конечно, Терри, я приду, — кричит Пит в ответ.
Значит, не мне.
Свинка, проходя мимо:
— Эй, Терри, я немного опоздаю.
Дальше я не расслышал.
— Гарри. — Теперь Терри окликнул меня.
— Ну?
— Это не твоя мама там стоит?
Он тычет пальцем на бомжиху у изгороди летнего кафе.
Точно, мама. Она открыла газету и спряталась за ней.
— Нет, мама сейчас в Ирландии.
— Понятно, — отвечает Терри. — Пока!
Питер оборачивается и смотрит на меня, но, похоже, мое вранье он не раскусил.
— Пока, — говорит он и бежит догонять мальчишек.
Выходит, в эту субботу Терри, и Пит, и даже Свинка заберутся на наше дерево и закричат «Эге-ге-гей»? А может, и много суббот до этого они уже так делали? Кого я обманываю? Какая там высшая лига? Я даже не кандидат на вылет в низшей категории. Я опустился ниже некуда. Я стал ничтожеством. Абсолютным ничтожеством.
Я смотрел им вслед. Терри увидел на дорожке камушек, поддал его ногой, изображая свой победный гол, задрал на голову футболку, замолотил по воздуху кулаками. Вся компания — Терри, Пит и даже Свинка — выбежала за ворота. Я досчитал до ста, на всякий случай — вдруг кто-нибудь из них вернется?
Мистер Дональд положил руку мне на плечо:
— Ничего, Пиклз.
Я мог бы сказать ему, что мы всё про него знаем. Его уволили из-за того, что он разбил колено? Ерунда. Адриан слышал от отца, а потом рассказал нам, что мистер Дональд повредил колено, не выполняя задание, а поскользнувшись на льду. Да и случилось это уже после того, как его уволили.
— Гарри, от твоей рубашки немного пахнет, — сказала мама громче, чем сама, наверное, хотела. — Иди-ка сюда, садись. Я взяла кое-что вкусненькое. Вот. Твое любимое.
Горячий шоколад. Без пенки. И сливовый пирог. Все, что любит Дэниэл.
— Классно, спасибо, мам.
— Скоро все изменится, — сказала она.
Она накрасила ногти, свои замечательные ногти. Теперь они были обкусанными, неровными и вдобавок ярко-красными. Она вымыла волосы. Сеченые кончики стали видны еще сильнее. Надела платье, которое когда-то носила, красивое платье. Только теперь оно на ней сильно болталось. Раньше, встречая меня из школы, она всегда принаряжалась. Но сейчас от этих ее стараний у меня только горло сжималось.
— Как прошла игра?
Я жевал пирог Дэниэла.
— Три — ноль.
— Молодец.
За ее спиной двое мужчин играли в шахматы, на доске уже почти не осталось фигур. Оба они были наполовину лысые, а волосы на затылке у обоих были собраны в длинные хвосты. Наверное, бывшие хиппи. Наверняка братья. Тот, который помоложе, передвинул ладью, поднял голову и улыбнулся, словно сделал что-то гениальное.
Мужчина постарше сказал:
— Неплохо, очень неплохо. — Как будто ему все равно, кто из них выиграет. Затем протянул руку и потрепал брата по щеке.
Я занялся шоколадом. Он успел остыть.
— Все теперь будет по-другому, — сказала мама.
Тот, который выиграл, достал пачку сигарет, угостил брата, вытащил одну для себя. Они нагнулись друг к другу. Радостный проигравший чиркнул спичкой. Братья ладонями загородили пламя, прикурили оба, откинулись назад, закрыли глаза, затянулись, а потом выдохнули одновременно.
К нам подошла женщина с ребенком в неуклюжей старомодной коляске, пробормотала что-то.
— Да, конечно, с удовольствием, — сказала мама. — Нет-нет, что вы. Буду счастлива.
Женщина побежала внутрь кафе. Или иностранка, или пьяница, иначе бы не оставила своего ребенка с сумасшедшей женщиной и вонючим мальчишкой.
— Вообще-то мы проиграли, мам, — сказал я.
— Молодец, хорошо, — сказала мама, не сводя глаз с ребенка.
— Два гола нам забили точно из-за меня.
— Такими темпами ты и кубок завоюешь.
Ребенок зашевелился, покрутил головой, пролепетал что-то и наконец захныкал.
— Думаю, я потерял форму, мам.
Мама встала, что-то там расстегнула на коляске — разве они не должны запираться на замок? — и взяла ребенка на руки.
— Мам, — сказал я, — может, не надо… — Дальше я не знал, как сказать.
Да она и не слушала. Она укачивала ребенка.
— Ишь ты, какой красавец, — бормотала она, — ах ты, мой сладенький.
Она прижалась носом к щеке ребенка и шептала, шептала. Казалось, она снова стала прежней мамой, счастливой мамой. У меня в глазах защипало.
За изгородью, той самой изгородью, где когда-то застрял Дэн, какая-то женщина с велосипедом говорила полицейскому:
— Ну пожалуйста, я ведь его только за руль вела.
— Я вас видел, — отрезал полицейский. — Я видел вас в седле, мэм. Вы ехали. Это вам не шуточки.
— Ma, гляди, полисмен!
— Ах ты, мое золотко, — говорила мама ребенку.
Мне не хватало воздуха, даже голова закружилась.
Братья собрали фигуры, стряхнули с доски табак.
Женщина вернулась к нам, мама передала ей ребенка. Они завели обычный женский разговор. Я откинулся на спинку своего стула и попытался отдышаться.
Полицейский записал имя той женщины, с велосипедом. Улыбка сразу сошла с ее лица.
Мама закрыла глаза и замерла.
Игроки, лавируя между столиками, направились к выходу. Проигравший открыл калитку, ткнул брата в бок, что-то сказал ему. Оба они рассмеялись. А я сидел и гадал, колотил ли когда-нибудь старший из них младшего головой об стенку ванной? Ну, когда они были маленькими?
18
Я открыл дверь и увидел Дэниэла.
— Сласти или страсти?! — крикнул он.
Дэниэл. В своей старой маске Человека-паука. Взял и вынырнул неизвестно откуда!
Я открыл рот, но не мог произнести ни слова. Сердце бешено колотилось.
Он попятился.
— Сласти или страсти?
Какой это Дэниэл? Ни капельки не похож.
Я захлопнул дверь.
Ну и дурак же я. Да у половины малышей такие маски.
Из груди сам собой вырвался вой дикого зверя, угодившего лапой в капкан.
В дверь застучали.
Приятный звук. Я и сам добавил, со своей стороны двери. Так быстрее уйдет эта боль. Боль, от которой я не могу больше дышать, ходить в туалет, думать. Боль, которая проела в моем сердце огромную дыру. И эту дыру может заполнить только Дэниэл, если вернется.
Мы не отмечали Хэллоуин в этом году. Не гуляли по улицам. Не любовались фейерверком.
— Все будет по-другому, — бесконечно твердила мама.
Только вот все оставалось как прежде. Мы были все так же несчастны.
Я старел, будто вместо месяцев проходили годы.
Оказалось, что раньше все было не так уж плохо. Зато теперь… хуже не бывает.
Все лето изображал из себя суперагента.
Идиот. Беззаботный идиот.
Теперь-то я знал. Я ни на что не гожусь. Я ничего не могу.
В декабре умерла папина мама.
Вот тогда все действительно изменилось.
Последний раз я видел ее тем жарким летом, когда Дэн был еще совсем малышом, а дедушка уже умер. Мы целый день туда добирались. Вечность торчали в пробке. Мы с Дэном корчили рожи злющим водителям, которые повыскакивали из машин и изнывали от жары.
— А, Сидней, крошка! — Стоило мне войти, как бабушка набросилась на меня и засюсюкала, брызгая слюнями. — Ты всегда был таким красавчиком.
Она стиснула мое лицо холодными костлявыми пальцами. Я еле увернулся от ее поцелуев.
— Я Гарри!
Сиднеем звали дедушку.
Бабушка притянула меня назад.
— Ты тоже красавчик, Гарри.
Она опять принялась меня обцеловывать. А я все никак не мог понять, что за коричневые пятна у нее на коже.
Неужели грязь?
Как только мне удалось вырваться, я побежал в ванную, чтобы умыться. В кувшинчике на полочке возле раковины тоскливо поникли маргаритки. Шесть штук. Воняло хлоркой, вроде тут недавно чистили, но все равно было жутко грязно. Я вытерся туалетной бумагой — от полотенец несло черт знает чем.
В гостиной стояло пекло, как в Марокко. Дэниэл ерзал и плакал за столом. Под спину ему подсунули целую гору подушек. Мама оттянула ворот его свитера и дула ему на грудь.
— Ему слишком жарко.
Бабушка притащила еще подушек. Дэн закашлялся.
— Ну, Дедра, так лучше?
— Пэт, — поправила мама.
— Нет? На тебя не угодишь, милочка, как я погляжу.
— Нет, нет, спасибо. Вы меня не поняли, я просто сказала, что меня зовут Пет.
— Я еще не вышла из ума, Дедра, что бы вы там ни думали. Смотрите!
Бабушка отступила назад, подняла руки вверх, резко их опустила и коснулась пола. Лицо у нее побагровело. Так, с опущенной головой, она проговорила:
— Между прочим, у меня все зубы свои.
«Да помоги же ты мне!» — прокричали мамины глаза молчаливому беспомощному папе, грустно стоящему в другом углу комнаты.
Папа стер пот с лица.
— Мам, давай выключим камин.
Огонь в газовом камине разошелся вовсю. А на улице бегали мальчишки в плавках и поливали друг друга из пластмассовых ведер.
Бабушка выпрямилась, одернула жакетик, сказала:
— Ну, знаешь, Доминик, меня, конечно, по-разному обзывали, но так…
— Камин, мам! Я говорю, давай выключим камин! — крикнул папа.
— Ах, камин? Так бы сразу и сказал. Нет, милый, я не позволю вам экономить. Что Дедра обо мне подумает?
— Пэт, — прокричал папа.
— Что нет, милый? — крикнула бабушка в ответ.
— Пэт, мама, Пэт! Ничего плохого Пэт не подумает. Ты путаешь ее с Дедрой, женой Кевина.
— Какого Кевина, сынок?
— Кузена Кевина.
— Ах, вот как. Жена этого Кевина постоянно называет меня лгуньей.
— Мама, никто не говорит, что ты лгунья.
— Кевин мог бы выбрать жену и получше.
— О-о, мама! Какой роскошный стол! — сказал отец.
Бабушка расцвела, глядя на свои грязные побитые тарелки с листьями салата и еще чем-то грязно-розовым с такой гордостью, вроде и вправду закатила для нас целый пир.
— Знаю, вы не очень-то любите мясо, поэтому я приготовила для вас кое-что особенное. Садитесь. Угощайтесь. Не ждите меня.
И она прошаркала к двери.
— Налегайте на язычки, в Гринэме только они нас и спасали, — крикнула она из кухни.
Как только она ушла, папа выключил камин и подергал по очереди за ручки всех окон, как будто собрался дать отсюда деру.
— Закрашены намертво.
— Язык — это что?
Ответила мама:
— Попробуй, сам поймешь.
Дэн попробовал, ему понравилось.
Папа вытащил из кармана пакет и стал запихивать туда языки.
— Никуда не годится, верно, дорогая?
Мама в ответ только растянула губы в улыбке.
Ясно, они не об этих языках говорили. Бабушка чем-то громыхнула на кухне.
Я приподнял листок салата, чтобы посмотреть, нет ли внизу улиток.
— Ты не обязан это есть, Гарри. Я тебя выручу, — сказал папа.
Он был такой грустный, что я откусил кусочек. Оказалось, не так уж и плохо. Бабушка свернула листья салата в такие маленькие конвертики, с сахарным песком внутри.
— Дэн-Дэн, отдай это папе.
Дэн сжал язык обеими руками, подумал немного, протянул отцу, но только тот хотел забрать, Дэн отдернул руку. Папа треснулся рукой об стол.
— Черт! Дэниэл, прошу тебя, отдай.
Дэн рассмеялся и разжал пальцы. Папа выхватил язык, выронил его, и он оставил на его рубашке масляный след. Папа выругался. Дэн заколотил по столу кулаками и завыл:
— Дай, дай.
Папа успел засунуть пакет с языками маме в сумку как раз в тот момент, когда из кухни появилась гордая бабушка с эмалированным подносом в руках. На подносе была целая гора… о нет… фу-у-у.
— Твое любимое, Доминик!
После этого ее отправили в дом для престарелых.
— Ты помнишь бабушку, Гарри?
Я сидел на кровати рядом с разложенным черным костюмом папы, специальным костюмом для похорон, и пытался придумать что-нибудь утешительное. Даже папина одежда и та выглядела усталой и издерганной.
Помолчав немного, я наконец сказал:
— Она была совсем старенькая и сгорбленная.
Папа взъерошил рукой свои волосы. Они сильно поредели за последнее время и поседели на висках. Теперь даже можно было разглядеть, какой формы у него череп.
— Видел бы ты ее в молодости. Это ужасно, что дедушка умер первым. Он был ее опорой всегда и во всем.
Папа пересчитал носки. Он выглядел больным и похудевшим. Казалось, он на свои похороны собирается. Он насчитал пять пар носков и добавил еще одну.
— Ты ведь вернешься домой к Рождеству? Да, пап?
Он отложил три темных галстука, потом опять взял один, обмотал вокруг руки и затянул так, что вены надулись. Вроде проверял, есть ли в его венах кровь или нет.
— Гарри, я должен был раньше сказать. Видишь ли… Возможно, я там задержусь.
— У нее что, так много вещей, которые надо продать?
— Нет, дело не в этом. — Он затянул галстук еще туже. Больно ведь! — Понимаешь ли, я думаю, нам с твоей мамой нужно немного отдохнуть друг от друга.
— Можно я тогда поживу у Отиса и Джоан?
— Нам надо пожить отдельно, подумать.
— А-а-а…
Знаю я, что такое это их «пожить отдельно». Со Свинкой случилось то же самое. Сначала они решают отдохнуть немного друг от друга, пожить отдельно, подумать, потом подают заявление о разводе. Ты и опомниться не успеешь, а твой отец живет в Белгаме, а какой-нибудь чужой дядька, с бородой и очками, тискает твою мать и заставляет тебя давиться манной кашей по утрам.
Папа сложил трусы, носки, галстуки, три костюма и много рубашек в огромный чемодан на колесах, Дэниэл однажды катался на нем в аэропорте. Ехал, как король, всем махал и гордо улыбался.
— Но как же Рождество, пап? Ты ж его не пропустишь? Вернешься?
Отец пихнул в чемодан пару джинсов, заглянул мне в глаза и сказал:
— Что бы ни случилось, Гарри, помни одно: я тебя никогда не брошу.
Ясно. Значит, решил бросить.
19
Я вытащил рождественскую открытку с заснеженными горами. Одни горы — ни людей тебе, ни животных. На обороте что-то такое про опухоли.
А внутри надпись:
«Мысленно мы с вами в это трудное время. Семья Дадли».
Ни слова о Панси, Стиве или малыше Грэге. Неужели так положено — держать в секрете, что в других семьях все дети живы-здоровы и каждую ночь спят в своих кроватях?
— Мам, а где конфеты?
Дуглас Дадли был какой-то шишкой на кондитерской фабрике, мог таскать домой сколько захочет. Поэтому от Дадли мы всегда получали гору конфет.
Мама перегнулась через стол, почти дотянулась до моей руки.
В дверь позвонили, мама побежала открывать, и я услышал, как она рассмеялась. В последнее время она опять стала смеяться. Потом она вихрем умчалась наверх, так что я даже не успел толком разглядеть коробку у нее в руках. Интересно, могут в такой коробке поместиться ролики, о которых я так старательно намекал маме?
Я подарю ей кельтский крест — мозаику из яичных скорлупок. Сам сделал. Из сорока шести кусочков. Каждый кусочек я трижды покрывал лаком. Серебряные, золотые и бронзовые кусочки я приклеил на лист картона, а сзади приделал булавочку. Конечно, крестик вышел немаленький, но все же мама сможет носить его как брошь, если захочет.
Я ничего не купил, потому что в этом году мы договорились не украшать дом и вообще особенно не праздновать. Но потом она буквально завалила комнату Дэна кучей всяких непонятных коробочек. Так что, может, и стоило что-нибудь ей купить, раз уж она ради меня так беспокоится.
Она вернулась запыхавшаяся и счастливая и снова занялась конвертами.
— Мам, а как же конфеты, где они?
— Ты уже слишком большой для конфет, Гарри.
Ничего себе. Надо отослать им открытку обратно и снизу приписать: «Гарри все еще жив, знаете ли. И все еще любит шоколадные конфеты и шоколадки».
— На, поиграй с этим, если хочешь, — сказала мама, пододвигая ко мне черную коробочку, здорово смахивающую на маленький гроб.
Я открыл ее. Внутри лежали два серебряных шарика. Такие не съешь.
— Это от кого?
— От Бренды Бизли. Мы с ней в роддоме познакомились. Родили в один день. Давно ее уже не видела. — Она бросила мне открытку. — Ты только посмотри. Игрушки и щенок. Наверное, специально выбирала для столь трагичного случая.
Я развернул открытку Бренды. Внутри было лишь два слова: «Как вы?» Слово «как» было подчеркнуто. С тех пор как пропал Дэниэл, люди всегда так спрашивали, нажимая на слово «как».
— А что это за шарики?
— Для медитации. — Мама глубоко вздохнула и передернула плечами. — Считается, что это успокаивает.
Я покрутил их в руке. Они были холодными и позванивали. Придумала тоже подарок, эта Бренда Бизли. Старик Джефри и тот умнее. Бита у него, конечно, паршивая, зато он без конца сует ириски в почтовый ящик.
Мама заглянула в следующую открытку.
— Какие люди. Гордон из «Гардиан». «Когда будешь готова, свяжись со мной. Гордон». Готова к чему, Гордон? Вот что мне очень хотелось бы знать.
Я заметил конверт, на котором почерком Джоан было написано: «Для Гарри Пиклза». Я схватил конверт и спрятал под столом, у себя на коленях.
— Нет, вообрази, Гарри! Они приглашают меня на новогоднюю вечеринку. Бокал шипучки — это как раз то, что мне сейчас нужно. Что за странные люди!
Она послала кому-то невидимому воздушный поцелуй, забрызгав меня кофе из своей чашки.
Я незаметно открыл конверт. Внутри была записка от Джоан и Отиса: «С праздником. Мы тебя очень любим. Целуем». И еще открытка, которую они сами сделали. Внизу надпись: «Отис. Невыполнимых миссий не бывает». А сверху — фотография Отиса в пожарной форме. Чуть выше они сделали в открытке дырочку и продели в нее шнурок, будто решили, что я буду носить ее на шее. С обратной стороны были написаны домашний и рабочий телефоны Отиса и Джоан.
— Представляю себе этот прелестный вечерок, — не унималась мама. — Как поживаете? Слышали, у меня сын пропал. Ясное дело, слышали. Сами ведь читателей развлекали статейками на эту тему. — Еще пара воздушных поцелуев. — Надо бы как-нибудь встретиться, поболтать за чашечкой чая.
Она хлопнула свою чашку об стол.
— Силы небесные! Нет, ты слышишь, Гарри? Силы небесные!
Сейчас она скажет, что ей тридцать девять.
— А из «Мейл» ни строчки, — сказала она. — Скоты бездушные.
Я решил не рассказывать об открытке Джоан и Отиса.
— Поймал! — донесся радостный визг с улицы, когда я открыл окно, чтобы в комнате не так воняло мочой.
— Счастливого Рождества, Гарри, — сказал Биффо.
— Тебе тоже, и отвали, — ответил я.
Я раздвинул шторы и увидел, как Кэл носится за отцом вокруг белых от инея кустов. Было так холодно, что у обоих пар изо рта шел.
Кэл прицелился, выстрелил. Лазерный автомат на Рождество получил, точно. Почти как настоящий.
Пуф.
— Попал!
Отец схватился за живот, согнулся и упал замертво.
В обычные дни папашу Кэла не было видно. Зато на Рождество он заявлялся с кучей самых классных подарков. Сейчас на нем была уродливая дутая куртка, в которых даже самые тощие выглядят толстяками, а сверху бронежилет. Их вместе с автоматами продают, чтобы знать, попал ты или нет.
Не надо мне лазерного автомата. Мне бы и роликов хватило. Да еще радости бы немного. Но это я бы и сам себе подарил. В Рождество ведь даже солдаты покидают свои окопы и танцуют с врагами. Это называется перемирие.
Я спустился по лестнице вниз и услышал, как мама в спальне разговаривает по телефону.
— Ах, Доминик. Ты знаешь, с ним так трудно.
О ком это она, интересно.
Я поискал в гостиной. Нигде ни следа подарков. Мама умеет прятать. Обшарил кухню. Потом кладовку. Вернулся наверх, чтобы заглянуть в комнату Дэна. Запретил себе представлять, как Дэн сидит в засаде в углу лестничной площадки. No pasaran.
Дверь в комнату Дэна была заперта.
Мама опять на телефоне.
— Конечно, мы семья, конечно… Вечером с пяти до восьми. Все поняла…. Больница Венди Севидж, третий этаж. Ясно. М-м-м. А в День банков? Ох, бедняжка.
Я вернулся на кухню, поел хлопьев.
Под кроватью! Подарок под кроватью! Точно. Как я сразу об этом не подумал? Я поскакал наверх. На улице верещали Бен и Себастьян. Что с них взять. Мелкота семилетняя.
Под кроватью!
Пыль.
Мама положила трубку. Я схватил брошку, помчался вниз.
— С Рождеством, мам!
— Ох, Гарри, какое Рождество? — Похоже, она не шутила.
— Сегодня же Рождество, — сказал я.
Она поджала губы. Она так всегда делала, когда работала над статьей, а мы ей мешали.
Я спрятал брошь за спину.
— По-моему, мы с тобой договорились, Гарри, что сегодня самый обычный день.
Мы оба молчали. Стало так тихо, что казалось, будто Себастьян и Бен смеются прямо здесь, в нашей комнате.
Самый обычный день? Разве это обычно, притворяться, будто бы Рождества и нет совсем? Даже Бернштейны зажгли гирлянды.
— Гарри, не надо так.
— Не надо как? — Я еще вообще ничего не сказал.
— Гарри, подожди.
Я не слышал, что она потом говорила. Влетел в свою комнату, захлопнул дверь прямо у нее перед носом.
Это нечестно, неправильно. Я стащил одеяло. Швырнул на пол. Запустил подушкой в дверь.
НЕЧЕСТНО!
Иногда надо собраться, поднять голову повыше. Надо жить. Я же живу, хожу в школу, пишу контрольные, веду себя, как нормальный человек. Так почему она не может?
Я хотел разодрать простыню на куски — не вышло.
Она украла у меня Рождество! Это нечестно.
Я ударил по стене ногой. Больно.
Я оглянулся. Хотелось рвать, ломать, крушить. А папа… Папа тоже хорош. Взял и наплевал на Рождество. Что это за похороны такие, что длятся вечность?
Я сорвал с приготовленного подарка бумагу, которую сам расписал, растерзал, выбросил в окно. Сотни крошечных кусочков разрисованной вручную бумаги снежинками закружились в воздухе, усыпали Бена и Себастьяна.
Себастьян сказал:
— Я сделаю машину времени и отколочу тебя раньше, чем ты родишься.
— Имей в виду, я все слышу, — сказала их мама.
ВСЕМ ПЛЕВАТЬ!
Я неправильно посчитал. Их было сорок девять, этих маленьких кусочков моей самодельной мозаики. Ручкой я отковырял все по очереди.
НЕЧЕСТНО. Жизнь там, за окном, продолжается, а здесь… НЕЧЕСТНО.
Что это?
Сквозь слезы я увидел, как за окном пронесся Кэл.
Что это у него?
Блестящие новенькие ролики.
А еще черные налокотники, наколенники и шлем.
Нет!
Нет!
Нет!
НЕЧЕСТНО.
— Гарри! Прости меня, — умоляла мама за дверью. — Я все исправлю. Ты только подожди еще немного. Все изменится.
Так я тебе и поверил.
— Йо-хо-хо! — кричал Кэлем.
Неужели обязательно так орать? Хоть бы он упал и проломил себе башку.
Я слышал, как мама побрела в свою комнату.
Кэл завертелся на месте, подпрыгнув, полетел.
Вот урод! Хоть бы свалился.
Кэл замахал руками, как ветряная мельница. Одна нога поднялась вверх, сам он как-то согнулся, наклонился и начал падать.
Шмяк! Лицом об асфальт. Сначала лицом, а потом и всем телом. Последними хряснули ролики.
Хрясь, хрясь. Все. Лежит, не двигается.
Земля под ним окрасилась в красный цвет. Какое-то время, должно быть секунды четыре, ничего не происходило.
А потом… я и представить себе не мог, что мать Кэла может так быстро бегать. Она опустилась на землю рядом с сыном. Босая, на таком-то морозе. Отец Кэла подлетел следом, все еще в своей дурацкой дутой куртке. Мать Кэла подняла глаза — на меня или на его отца, не знаю.
Губы ее прошептали: «Теперь ты доволен?»
Казалось, все, кроме Кэла, выдыхали пар.
Прошло много дней, прежде чем я узнал, что Кэл не умер. Но тогда у меня уже были новые проблемы.
— Выпей сока, — попросила мама тридцать первого декабря. — Специально для тебя приготовила.
Сок был немного горький, но я все равно его выпил. Жалко все-таки, старалась.
Она забрала стакан и прижала меня к себе.
— Гарри, прости. — Мама вся сияла. Сегодня она накрасилась и надела черный костюм, красивый такой, и ей даже впору.
На ней был чистый черный костюм. Она даже накрасилась.
— Прости меня, сынок. Я испортила тебе Рождество.
Она села на кровать, взяла мои руки в свои. Ладони у нее были влажными.
— Поверь, скоро все станет лучше. Я обещаю тебе. Очень скоро.
Она поцеловала меня в волосы.
— Пожелай мне удачи. — Она не сказала в чем.
— Удачи, мам.
Она вновь обняла меня.
— Сегодня ты будешь крепко спать, — сказала мама.
Странно. Обычно она просто говорит «спокойной ночи».
Мы, наверное, ехали по замерзшему перепаханному полю. Так сильно трясло машину.
Я с силой выдохнул, сбросив с лица карты. Одной рукой я уперся в потолок, другой в пол, чтобы меня не швыряло, как Дэниэла.
Бум. Дэн взлетел вверх и опять ударился головой. Разбил лицо в кровь, бедняжка.
Лопата упала. Теперь она уже не блестела, как прежде, она была вся в грязи.
Мотор загудел с натугой. Похоже, шофер никак не мог выровнять руль.
Я думал. Я вправду думал. У меня получалось. Страх и еще какое-то ужасное чувство чуточку отступили. То чувство, что я должен что-то делать. Может быть, я и смогу что-то сделать. По крайней мере, стоит попытаться.
Бум! Зашуршали черные мешки для мусора, разлетелись в стороны. Из двери дохнуло ледяным ветром. Открыл! Пока только щелочка, но я ее подтолкну.
Бум! Дэниэл повалился на меня. Я схватил его за руку.
Хрясь, хрясь, хрясь по двери ногой.
Еще разок — и откроется.
Я распахнул глаза. Проснулся.
Мама. Как в тумане. То появляется, то исчезает. Пальцы Дэна выскользнули из моей руки.
Я попытался поднять голову. Внутри перекатывались холодные звенящие металлические шарики. В окно струился солнечный свет. Но ведь только что была ночь. Надо мной стояла мама. Губы ее шевелились. Глаза светились радостью.
— Сынок, — сказала она. — У нас потрясающая новость.