20
— Что? Что случилось?
— У нас появился малыш, Гарри. Теперь у тебя есть младший братик — Мама села ко мне на кровать.
— Но как?.. Откуда?
— Ты уже знаешь, как это бывает.
— Знаю, просто…
Я сел. Голова раскалывалась.
— Я… даже не догадывался.
— Мы не хотели тебя беспокоить.
— А папа знает?
— Конечно, знает. — Мама разглядывала свои ногти. — Он очень рад.
Тогда почему не приехал?
— А как же живот?
— Живот?
— Почему у тебя не было живота?
— Гарри, с третьим ребенком так бывает. Иногда вообще ничего не заметно.
— Правда?
Мама положила руку на живот.
— Вот ты и не заметил.
— Но, мам, я все равно не понимаю, как…
— Гарри! — сказала мама таким тоном, что я сразу понял, что лезу не в свое дело. — Гарри, иногда что-то хорошее помогает нам пережить плохое. Пожалуйста, не порть нам эту радость.
Мало им было потерять Дэниэла, что ли?
Я пытался придумать что-нибудь хорошее. Черт, да что у меня с головой? Трещит — сил нет!
— У тебя была беременность, мам?
Ее темные брови сошлись в одну линию.
— Ну да, конечно. По-другому не бывает.
— Почему ты меня не разбудила? Я бы говорил тебе «тужься» или еще чем помог.
Кажется, она вздохнула с облегчением.
— Спасибо, Гарри, но я ведь не новичок. Сама справилась.
Нет. Не складывается. Как такое может быть? Наверное, она все придумала. И тут я услышал плач. В доме действительно был ребенок.
Мама выскочила из комнаты, чтобы успокоить его.
Через несколько секунд мама вернулась с ребенком на руках.
Настоящим, живым ребенком.
Нет, не может этого быть. Все это неправда.
— Ах ты, моя радость, — прошептала ему мама. — Прелесть ты моя.
Она улыбнулась, как раньше. Так улыбалась моя прежняя счастливая мама.
Этого не может быть. Это неправда. Но по крайней мере сейчас я могу хоть что-то сделать.
— Ах ты, мой сладкий.
Я могу поверить.
Ради мамы.
Поверить. Просто поверить. Не так уж она много и просит за то, что я потерял Дэниэла.
Облака разбежались, и веселые желтые лучи залили комнату.
Поверить — это ведь не очень трудно. Верил же я в то, что однажды изобрету способ выращивать новые руки и ноги взамен тех, которые люди теряют, например, в авариях. Или в то, что побью мировой рекорд по бегу. Я верил, что сначала побью рекорд, а потом займусь изобретением. Я почти верил, что некоторые люди одной лишь силой мысли могут перенестись из одного места в другое. Трудно было только поверить, что Дэна больше нет, что мы потеряли его навсегда.
Но ведь тут совсем другое.
— Мам, — сказал я, — можно мне его подержать?
Все изменилось.
Ребенок просыпается и ест, и снова засыпает, и вновь просыпается. В нашей жизни вновь появился ритм.
Я называю его Малышом. Он утыкается носом мне в живот. Мне нравится держать его на руках и кормить из бутылочки. Я бы и пеленки ему менял, честное слово, если бы это не было так противно. Но мама говорит, что и сама с этим справится.
Мама поет.
Вы бы знали, как он громко отрыгивает после еды.
Если мне что и снится, то с утра я ничего не помню. Никаких машин. Никаких тряских дорог. Никаких грязных лопат. Моя кровать по утрам всегда сухая. Меня больше не мучает желание что-то сделать. У меня теперь есть занятие. Верить.
Мы не выходим из дома. Если кто-нибудь стучится к нам в дверь, мы, затаив дыхание, ждем, пока они не уйдут. Звонит телефон — мы не берем трубку.
А какие у него ресницы! Не прямые, как у меня, а такие длиннющие завитки.
Бывает, я слышу, как бурчит у него в животе, и чувствую, как промокает подгузник.
Он улыбается мне.
Он улыбается.
Мне.
День за днем я выстраиваю толстую стену из правдивых историй, крепко-накрепко скрепляю их цементом, лишь бы не пропустить сомнения внутрь, лишь бы оградить маму и Малыша.
Помню, прошлым летом мама Отиса рассказывала нам с Дэном про ту чудную семейку.
Мама Отиса как раз готовила курицу-гриль. А мы, развалившись на стульях, слюни глотали. Курица шипела и плевалась. И всякие там приправы здорово пахли.
— А он, значит, и говорит: «Чтой-то колбаски к чаю больно охота».
А женушка в ответ: «Бу-бу-бу». Мол, обойдешься.
А он ей: «Да чего там, я и сам могу принесть».
Открывает холодильник.
«Эт-та чего ж тут такое? — муженек-то, значит, орет. — Эт-та ж цельная СВИНАЯ НОГА! Да ты, никак, сдурела? У меня, чай, нет мешка с золотом. Ох, поди ж ты! Да эт-та ж мой СЫНКА!»
Мама Отиса говорила и вытирала слезы. Не то плакала, не то смеялась, не то от дыма щипало глаза.
— Ну и давай он, значит, в сынка-то жизнь вдыхать. Прямо там, на холодильной полке! Ничего, ожил парень. Теперь уж будь здоров как вымахал, в школу ходит. В арифметике, правда, не силен. Ну? Кому курочки?
В жизни часто все происходит не так, как должно. Мне даже кажется, что чудить как раз нормально.
Вот как мама Кэла, например, в тот день, когда отец Кэла сбежал в Брайтон с какой-то другой теткой. Мать Кэла тогда позвала нас к себе посмотреть на свою маленькую дочурку, которая только что родилась.
— Прекрасно выглядишь, сильной, здоровой, — сказала мама, когда мать Кэла, ее звали Фелисия, открыла нам дверь.
На самом деле она была как ходячая смерть, а джемпер весь в рвоте.
Она провела нас на второй этаж, в комнату, где пахло сигаретами и какашками.
Я толкнул Дэна в бок, чтобы он тоже заметил огромные трусы, с пятнами крови, которые она развесила на дверце шкафа. Наверное, это был тот самый шкаф, который мать Кэла купила в «Элефант Антик» и из-за которого его отец совсем взбесился и умотал из дома. Уж не знаю, при чем тут шкаф, только так Кэл говорил.
На столе стояла плетеная корзина. В одном ее углу лежал страхолюдный младенец, а в другом — плюшевый кенгуру кверху задницей, как будто хотел сказать, что глаза б его не смотрели на эту уродину.
Я не рассмеялся: незадолго до этого мама серьезно, как со взрослым, поговорила со мной про тактичное поведение.
«Мне вас так жаль, тетя Фелисия», — хотел сказать я, но передумал. Не знал, тактично это будет или нет.
Мама сказала только:
— О.
И все.
Вдалеке простучал колесами поезд.
Мать Кэла кашлянула. Наверное, ждала, чтобы кто-нибудь сказал что-нибудь хорошее о ее ребенке.
Дэн тем временем прошлепал к корзине и дернул за лапу кенгуру. Хотел вытащить игрушку.
Мама наконец придумала, что сказать.
— Персефона, значит? Звучное имя.
— Да. Это единственное, в чем мы сошлись. Сначала подумывали о Пенелопе, но Пенни, по-моему, очень грубо.
— Понятно, — отозвалась мама.
Ее кузину, ту самую, которая попала под грузовик, звали Пенни.
— А Персефона так и будет — Персефона. Это имя не испортишь.
Ха. Не хотел бы я быть на ее месте, если она пойдет в нашу школу. Ее же заплюют, я вам точно говорю.
Дэн добился своего — вытащил кенгуру. Потом перевернул его, усадил как положено, вверх головой, рядом с ребенком и сказал:
— Вот так, обезьянка.
Фелисия поджала губы. Я изо всех сил сдерживал смех, но все равно фыркнул, и сопля выдулась.
— Ой-ой, опять пыльца. У него аллергия! — сказала мама и посмотрела на меня с таким видом, что я понял: разборки не избежать. Это помогло мне собраться. — Ему необходимо срочно принять лекарство. Не надо, Фелисия, не провожай, мы сами.
Мама Кэла попрощалась с нами, стоя на лестнице, похлопала себя по отвисшему животу:
— Представляешь, у меня такое чувство, что там еще один.
Лично я запросто представил.
(Между прочим, обезьянка — мы зовем ее Крошкой Пи — оказалась совсем не уродиной, когда чуть-чуть подросла.)
А Иисус? Во всем мире люди восхищаются человеком, чья мама вообще пальцем о палец не ударила, чтобы его сделать.
Но все-таки…
Иногда мне кажется, что мебель наезжает на меня, будто ей колеса приделали. Стены сдвигаются. Потолок скользит вниз, как в комиксах про Бэтмена. Мама все равно часто сидит на кухне с закрытыми глазами, только теперь она еще и раскачивается, сцепив руки и царапая себя обкусанными ногтями. Вкусности, которые она готовит, застревают у меня в горле. Мне здесь душно. Мне нужно наконец выйти из дома и вздохнуть как следует.
21
Мисс Супер замолчала, посмотрела на меня, потом еще раз, прямо всего с ног до головы оглядела.
— Гарри, у меня на столе небольшой подарок для тебя. Поздравляем с возвращением, — сказала она и продолжила читать.
Мисс Супер расхаживала по классу, уткнувшись в книжку, и читала нам вслух. Любой другой давно споткнулся бы и нос расквасил, а она спокойно перешагивала через расставленные в проходе сумки и пакеты, как будто в ее скрипучих коленках были спрятаны маленькие радарчики.
На ее столе стояла тарелка оливок, масляных, темно-черных, с коричневым отливом, точь-в-точь как ее глаза. Я взял одну штучку. Это был мой первый рождественский подарок. Или второй, если считать серебряные шарики, присланные Брендой Бизли, но они не в счет. Я уселся за свою парту. Мальчишки поздоровались со мной кивками и сразу опустили головы.
Я взял оливку в рот, покрутил на языке, выплюнул на ладонь косточку, прожевал и проглотил сладко-соленую мякоть, облизал пальцы. Жаль, не взял штук десять. Мне жутко хотелось есть.
— Ты как, Пиклз? — прошептал Свинка.
— В порядке!
Свинка таращился на меня во все глаза. Точно такой же взгляд был и у мистера Дональда, когда я налетел на него в воротах. Он еще сказал: «Ага, Пиклз! Ты-то мне и нужен. Я хотел…» Не знаю, что он дальше говорил, потому что я рванул от него к школе.
Наверное, мое волнение было все-таки заметно. Я знал, что меня не ждет ничего хорошего, когда мама поймет, что меня нет дома. Я постарался взять себя в руки и стал слушать рассказ, который читала мисс Супер. О мальчике, который в первый раз пришел в школу.
— Тебя почему не было, Пиклз? — прошептал Свинка.
Только бы не проболтаться о ребенке.
— Гарри, ты где пропадал?
Мисс Супер в другом конце класса (уж не знаю, как она услышала, у нее, наверное, к каждой парте жучки прицеплены) повернулась к нам и смерила Свинку недовольным взглядом: мол, учти, я тебя предупредила. Потом опять посмотрела на меня так странно, вроде я свитер напялил наизнанку или у меня ширинка расстегнута. Я проверил на всякий случай. Нет, все в порядке.
«Сестры помогли мальчику одеться, укутали потеплее, сунули ему в карман печеную картошку».
Дэн любил печеную картошку. В комнате вдруг потемнело, потом снова стало светло. У меня вспотели руки. Внизу живота стало так больно и тяжело, вроде меня сейчас пронесет.
«Горячая картошка жгла мальчику ногу».
Питер и Терри за соседней партой играли в морской бой, а когда думали, что я не замечу, тоже покосились на меня, как на придурка. Я и нос проверил — вдруг сопли висят?
Потолок разломился и начал падать. Ребята ничего не замечали и вели себя как всегда: черкали каракули, глазели в окно, швырялись записками.
«Кто-то украл у мальчика картошку».
Это неправильно.
Ребята продолжали валять дурака, вроде и не замечали, что воздуха в классе становилось все меньше и меньше.
Неправильно, что мама называет нашего Малыша Дэн-Дэн. Неправильно, что мы о нем никому не рассказываем. Неправильно, что мама то плачет, то смеется, то снова плачет. Ну знаете, вроде как вот сейчас она любит Малыша — и смеется. А в следующую минуту у нее такой вид, как будто она его знать не знает, и вообще зачем он здесь? Все это неправильно — но все-таки лучше, чем раньше.
Свет в комнате вспыхивал и гас, вспыхивал и гас. Глобус сорвался с потолка и заскакал по партам, но никто не увидел.
«На школьном дворе к мальчику подошла толстая кудрявая девочка. В руке у него была палка, и он ударил девчонку палкой по голове».
Я закашлялся.
— Ты нездоров, Гарри? — спросила мисс Супер.
Я сказал, что у меня першит в горле.
Ничего подобного.
Я стал тем мальчиком из голландской сказки, который заткнул плотину пальцем. И не только мальчиком, но и плотиной тоже. И в любой момент из меня могло хлынуть целое море слез и затопить весь мир.
Мальчик, который ударил девочку по голове, сказал, что рука полицейского на твоем плече — это всегда неожиданность. Мисс Супер посмотрела на меня. Похоже на знак какой-то. Могла ведь любой рассказ выбрать, а выбрала именно этот. Я заерзал на стуле. У меня во рту пересохло. Наверное, у бабушки тоже все в голове перемешалось, когда она сошла с ума.
В дверь постучали. Я изо всех сил стиснул попу.
— Можно вас на минуточку, мисс Баличано? — громко прошептала Сексотка, школьная секретарша, приоткрыв дверь. Таким шепотом можно было бы объявлять тревогу при пожаре, если бы мистер Дональд потерял свой мегафон.
Сексотка то и дело повторяла мое имя и сверкала на меня глазами. Ребята все как один уставились на меня.
— Гарри, тебя хочет видеть мистер Дональд, — улыбнулась мисс Супер. — Пройди с мисс Финкенштейн.
— Сохраняй спокойствие, — посоветовал Биффо.
Я и сохранял.
Я точно знал, что сейчас случится.
Я начал собирать вещи.
— Не стоит, Гарри: они тебе не понадобятся, — сказала мисс Супер.
И правда. Там, куда меня заберут, учебники мне будут ни к чему.
У двери я в последний раз окинул глазами комнату. Придет ли кто-нибудь навестить меня? Брайан Смит уставился на меня как панда. У него такой взгляд стал после операции на глазах.
Питер и Терри как ни в чем не бывало играли в морской бой. Свинка улыбнулся мне, бодренько поднял два больших пальца.
— Быстрее, пожалуйста.
Сексотка зацокала каблучками по коридору. Ее серая юбка и шерстяной жакет маячили передо мной, будто показывали, какая меня ждет жизнь.
Прозвенел звонок на перемену.
Там, куда меня заберут, будет еще много звонков.
Куда меня отправят? На каменоломню? Хорошо бы. Мне станет легче, если меня накажут за то, что не уследил за Дэниэлом.
За дверями классов заскрипели стулья, ребята выбирались из-за парт.
Может, там и в футбол играть будут. Может, перемена места и работа на свежем воздухе пойдут мне на пользу и я снова смогу играть.
Двери распахнулись, малышня с криками высыпала в коридор.
Они меня сразу заберут? Эх, сегодня в школе на обед куриные котлеты.
Стены сдвинулись, темнота сгустилась. Почему-то я решил, что должен проверить, как там мама и Малыш. В последний раз перед тем, как меня посадят в тюрьму.
— Хочу в туалет, мисс.
— Иди, вот дверь.
— Там не работает, я сбегаю на первый этаж.
Я проскочил мимо сортира, вылетел за ворота школы, помчался по дороге. От холода мурашки побежали по телу, я оставил курточку в раздевалке. Дорога заледенела, ноги у меня разъезжались. Плевать. Я бежал, бежал, бежал и слышал лишь, как сзади зовет меня Сексотка.
22
В стене оказалась дыра, которой раньше не было. А я и не знал, что стенка в кухне внутри пустая.
Я уронил портфель на пол, потрогал край дырки. Откуда взялась дыра? Кто-то кулаком пробил? Или каблуком. Или молотком.
Под ногами что-то хрустнуло.
Я огляделся.
Стулья перевернуты. Повсюду разбитая посуда. Осколки стекла. Сахар. Мука. Хлопья. Какая-то скрученная железяка. От кофемолки, наверное.
Вроде какой-то ненормальный совсем чокнулся и разгромил нашу кухню.
До меня очень быстро дошло. Это ОН. Решил забрать тех, кто еще остался в семье. Чтобы полный набор был.
В комнате разрывался Малыш. Я понял, что он очень давно кричит.
23
Малыш сидел на кровати. И кричал. Его лицо — один огромный рот. На висках как веревки вздулись и дрожали вены. А вдруг у него голова взорвется?
— Тихо, Малыш, тихо. Сейчас мама придет. Я позову.
Я скатился вниз по ступеням, влетел в мамину комнату.
— Мам, проснись! Малыш плачет.
Я потряс ее за плечо. Ее рука свалилась с груди на кровать. Пальцы были все в порезах — наверное, она пыталась убраться на кухне.
— Мам, ну проснись! Пожалуйста!
От крика Малыша даже потолок дрожал.
Я рванул обратно, упал рядом с Малышом, задержал дыхание, протянул руку, погладил его щеку и постарался сказать как можно спокойнее:
— Ну-ну, тихо, тихо. Все хорошо.
Я поднял его, прижал к себе.
— Ну-ну, Малыш, все хорошо, успокойся.
Теперь он орал мне прямо в ухо.
Я встал и попытался его укачать.
Но он только разозлился.
Какой же он тяжелый.
— Ну все, хватит!
Куда там.
Я сел.
Иногда необходимо быть с ними упрямым и твердым. Необходимо поставить свои условия.
— Ну-ка, Малыш, слушай, что скажет Гарри.
Он орал так громко, что у меня в глазах потемнело.
— ПРЕКРАТИ СЕЙЧАС ЖЕ, Малыш!
Он перестал.
На минутку. А потом заревел с новой силой.
Я потряс его.
Совсем немножко. Не сильно. Только чтобы он перестал.
А он все равно кричал и кричал. У меня все тело стало как стиснутый кулак.
Я боялся. Нет, не ЕГО. Не того, который забрал Дэна и пришел за нами. Я боялся себя. Боялся того, что я могу сделать.
— Сохраняй спокойствие, — сказал Биффо.
Ему легко говорить.
— Сделай несколько вдохов-выдохов. Подумай. У него может пучить живот. А если не живот пучит — значит, ему одиноко. А если не одиноко, то… сам понимаешь. Горячий шоколад.
Я принял два решения.
Во-первых, трясти я его больше не буду.
Во-вторых, ни за какие сокровища я не стану менять обкаканный подгузник.
— Я здесь, Малыш. Гарри с тобой. Все хорошо. Теперь уже все хорошо.
Крики капельку утихли.
Тельце у меня в руках расслабилось.
А потом он ка-ак заехал ногой мне между ног! Да как заверещал! У меня даже зубы заныли.
— Насчет «одиноко» он точно был не прав, да, Малыш?
Я даже ни капельки его не потряс.
Из-под подушки торчала бутылочка. Я вытащил ее, поднес соску ко рту Малыша, загорелся надеждой и сунул соску в рот полностью.
Пухлый кулак выбил бутылочку из моей руки, а потом заехал мне в глаз. Я скрипнул зубами.
— Ты отлично справляешься. Теперь мы точно знаем, что он не голоден. Выбирай. Живот пучит? Или… ну, этот самый. Горячий шоколад.
Я поднялся и положил Малыша к себе на плечо. Похлопал по спинке.
— Ну давай, отрыгни.
Вместо отрыжки — опять дикий визг. У меня ухо загорелось от его крика, а в голове все застыло и засверкало льдинками.
Я и тогда его не затряс.
Я положил его на кровать, а сам выпрямился и прижался лицом к стене. Приятно. Прохладно. Надо подумать.
Две мысли сразу впрыгнули в голову.
В старину вроде бы, если женщины закатывали истерики, мужчины шлепали их, чтобы успокоить.
Шум можно заглушить подушками.
Ладно. На одну минутку. Только чтобы передохнуть. Я не хотел ему навредить. А что еще я мог сделать? Мама никак не просыпалась, а я кто? Всего лишь мальчик.
— Ничего, дружище, ты справишься. Действуй.
Биффо говорил, как в рекламе по телику.
Я посмотрел на малыша. На нем была какая-то желтая штуковина без всяких застежек. Наверняка ее прямо на Малыше зашили. Мне ни за что в жизни не стащить.
— А ты его потрогай, дружок, ощупай. Кнопочки где-нибудь наверняка есть.
Малышу очень не понравилось ощупываться. От крика у него из носа выдулись пузыри, а у меня в ушах зазвякало, как в тот раз, когда один из братцев Макнелли саданул меня по голове.
— Ищи, дружок, ищи.
Я и искал. Ощупал всю спину, а кнопки нашел на самой попе.
Потом стащил эту желтую штуку с Малыша. Вернее, счистил, как кожуру с банана. И увидел подгузник.
Пока я обдумывал дальнейшие действия, Малыш умолк.
Чистые подгузники и всякие салфетки были сложены у клетки хомячка.
Слух постепенно возвращался.
— Ы-ы-ы-ггг, — сказал Малыш.
Мне не понравился этот звук. Как бы он не проглотил язык.
Я нагнулся к нему.
Он впился мне в глаза жутко острыми ногтями, издал очередной вопль. Полуслепой, я отпрыгнул назад и стиснул кулак. Но быстренько разжал.
— Спокойно, дружок. Успокойся и досчитай до десяти. Думай, что делать с подгузниками.
Я успел досчитать до девяти, когда меня посетила гениальная идея: подгузники — это те же трусы. Что я, трусы снять не смогу?
Я попытался стянуть их.
Ничего не вышло.
Спереди на трусах Малыша два розово-лиловых медвежонка играли на барабанах и смеялись, вроде здорово подшутили надо мной.
Я разглядел их как следует и заметил липучки. Расстегнул. Трусы раскрылись.
Противно, наверное, будет до смерти. Надо посчитать, как при взлете ракеты. Десять, девять…
Три…
— Держу пари, не так уж это и ужасно.
Два.
Я отпрянул.
Один.
Стянул подгузник.
Пуск!
Извержение! На покрывало хлынула желто-зеленая гадость. Я чуть не задохнулся. Салфетки, скорее! Я повернулся к клетке с хомячком.
Я не смотрел на Малыша какую-то секунду, но он успел набрать полные кулаки этой желто-зеленой гадости. Я начал вытирать все салфетками, и тут, вот ужас-то, Малыш выплюнул попой еще кучу желтой каши.
— Спокойно, дружок, могло быть и хуже.
Малыш пописал прямо на меня. Поцарапанные глаза обожгло прямо как настоящим огнем, но я даже внимания не обратил. Какое это имеет значение, когда тут такое. Настоящая беда. Там… под животом… дырка. Вместо члена у Малыша — дырка.
Не удивительно, что он так кричал.
Я напряг мозги. Что произошло? Все понятно. Тот человек ворвался в наш дом, разгромил кухню, оглушил маму и скрылся с членом Малыша.
Я разревелся. Так разревелся, что перед глазами все поплыло. Я вытер Малыша, надел новый подгузник. Липучку застегнуть не смог, поэтому достал из ящика Дэна трусы, натянул сверху. В них Малыш был похож на Супермена.
Я попытался вытереть его руки, но на них было слишком много всяких малюсеньких морщинок. Я вытащил из-под него покрывало, пошвырял все грязные вещи, вытер об него руки, свернул и бросил на пол.
Какая теперь разница. Подумаешь, покрывало. У Малыша член пропал.
Я поднял бутылочку, нашел халатик Дэна, завернул в него Малыша, опустился на кровать и прижал его к себе.
Я не обращал внимания ни на крик, ни на вонь. Мне даже на коленках его качать было совсем не тяжело. Бедный, бедный Малыш, теперь понятно, почему он так злился.
— Все будет хорошо, — повторял я и сам успокаивался.
Плач стал тише. Малыш засопел тихонько. Будто песню запел себе под нос. Я тоже замурчал какую-то мелодию, пытаясь попасть в его ритм. Он попил немного из бутылочки, размяк и отяжелел в моих руках. Голова его покачивалась на моем плече. Он выплюнул соску изо рта, отрыгнул. Я положил его на кровать. Малыш заворочался. Я погладил его по груди, сказал:
— Все хорошо, Малыш. Все хорошо. Спи.
И он заснул.
Мама лежала так же, как я ее оставил. Я дотронулся до ее руки. Холодная как лед и неподвижная. Моя, наоборот, была горячей и дрожала. Ее кожа была совсем серая. А губы синими. Но меня даже не это испугало, а холод. Мама была очень холодной. Как дедушка, когда лежал в гробу.
Я видел все как в кино. Как будто висел в углу, под потолком. Мальчишка в школьной форме стоял, уставившись на маму. Ему страшно. Он боится даже подумать о том, что его мама… что она… Он должен что-то сделать. Немедленно. Но что? Он вспомнил рисунки в учебнике, на которых делали искусственное дыхание в рот. Он тогда еще смеялся над ними с друзьями.
Он переступил с ноги на ногу, сунул руки в карманы, вытащил их, сцепил руки за спиной, расцепил, протянул одну руку, дотронулся до того места у мамы, где должно быть ее сердце. Только он не знал, как должно стучать сердце. Тогда он приложил ладонь к своей груди. Колотится. Бухает как молоток. Под свитером, в кармане рубашки, он нащупал острый край открытки Отиса и Джоан.
24
На лестнице внизу — мужские голоса:
— Осторожно, разворот. Не стукни об угол.
— Наклони.
Скрежет, как будто двигают пианино.
— Прелестный ребенок. А что случилось-то, не в курсе, приятель?
Он еще спрашивает. У меня бы спросил.
— Отис…
У меня пальцы дрожали, я даже не мог протянуть руку, чтобы показать ему…
— Отис… тот человек… он отрезал Малышу пенис.
Ну вот. Сказал вслух. Теперь все точно не как в кино. Все взаправду. Страшно.
Отис опустился на колени перед кроватью, где лежал мой братик. Распахнул халат Дэна.
— Я не смог закрыть липучки.
— Хорошо придумал с трусами, молодец.
Отис осторожно стянул с Малыша трусы, передал их мне.
Малыш даже не проснулся.
Я стиснул кулаки, собираясь с духом. Сейчас Отис увидит… Что с ним будет?!
На лестнице зашаркали. Я уцепился за руку Отиса.
— Все в порядке, Гарри. Это моя знакомая. — Он повернулся к двери и шепнул: — Подожди немного.
— Надо поговорить, — ответил женский голос. Сильно испуганный.
— Прошу прощения, Гарри, я скоро, — сказал мне Отис, как взрослому.
Отис на цыпочках вышел из комнаты. Я посмотрел на Малыша. Он чмокал губами, как будто сосал грудь.
Женский голос прошипел:
— Так не положено, Отис.
— При чем тут положено — не положено, Карен? Мой мальчик в беде.
— Я обязана сообщить начальству.
— Обязана — сообщай.
Я вытянул шею и увидел в проеме двери кого-то незнакомого. Полицейская форма, наручники и все такое. Только это была женщина. Блондинка. Очень красивая.
— Отис, это не… Из-за этого…
— Ты не получишь очередное звание?
— Так нечестно.
— А что тут вообще честно? Дай мне пять минут, Карен. Пожалуйста. Неужели это так много? Обещаю, больше я тебя ни о чем не попрошу.
Вздох. Шарканье ног. Шаги вниз по лестнице.
Отис вернулся, сел рядом со мной и медленно, осторожно потянул на себя подгузник.
Бедный, бедный Малыш.
Отис даже не вздрогнул.
— Скажи мне, что ты видишь, мой мальчик?
— Рану.
— Кровь есть?
— Нет.
— Все раны кровоточат, дружище. А это не рана.
Он вновь надел подгузник, застегнул липучки, протянул руку за трусами. И это все?!
Я и не подумал отдать ему трусы.
— Его нет… — прохрипел я. — Член пропал…
— А ты его видел? Ты когда-нибудь видел его член, дружище?
Вы видели спокойного человека? Очень, очень спокойного? Теперь умножьте спокойствие того человека на два. Так вот, Отис был еще в сто… нет, в двести раз спокойнее.
— Мама не пускала меня в ванную, когда купала его, — услышал я свой голос.
Голос говорил сам по себе. А я вернулся в тот день, когда Отис помогал нам печь праздничный торт для Джоан. Дэн смазывал маслом противни. Я просеивал муку, смешивал с сахаром, вбивал яйца. Я все самое важное делал и почти ничего не пролил. Когда мы достали торт из духовки, Отис покрыл его сахарной глазурью и выдавил из мешочка кудрявые розовые буквы. Это он так кремом написал поздравление.
— Значит, ты ни разу не видел его члена?
Я не заметил, когда Отис забрал у меня трусы, но теперь он уже просовывал ножки Малыша в отверстия. Руки у Отиса громадные, а ножки такие махонькие.
— Но, Отис! Он же МАЛЬЧИК.
Отис поднес палец к губам, мол, тише, не разбуди его. Приподнял Малыша, подтянул трусы.
— Откуда ты знаешь, что он мальчик?
Я услышал внизу мужские голоса, рев моторов, вой сирен. Они бы не включили сирены, если бы кто-нибудь уже умер. Правда ведь?!
Глубоко-глубоко внутри моей головы раздался шум и треск. Так бывает, когда стена рушится под напором.
— Ну-ка, присядь. — Отис похлопал по кровати.
Мы сели спинами к Малышу.
— Гарри, — сказал Отис и посмотрел мне в глаза. — Гарри, я должен тебе кое-что сказать. Это трудно принять, но ты сможешь. Ты сильный. Готов, дружище?
Я не был сильным. Я не был готов.
Снова женский голос из-за двери:
— Отис, я позвонила. С минуты на минуту будут здесь. Я не могу…
— А мне больше минуты и не нужно, — ответил Отис, не сводя с меня глаз. — Гарри, у мамы не было малыша.
Он умолк, чтобы я сам все понял.
Я быстро понял:
— Ладно. Пусть Малыш — не мальчик. Пусть.
— Гарри, дело в том, что у мамы вообще не было ребенка.
— Девочка — не так уж и плохо. Девчонки тоже клевые бывают.
— Гарри, пойми, у мамы не было ребенка. Это не ее ребенок.
Я так старался поверить. А это все вранье? Значит, нам конец. Теперь уже точно.
— Это Ребенок Совсем Другой Женщины, — сказал Отис так, вроде разговаривал с иностранцем.
Цемент треснул, камни посыпались.
— Ты врешь, Отис!
— Нет, Гарри, не вру.
Я видел, как побелели мои кулаки. Косточки даже посинели. Я не мог поднять глаза на Отиса.
— У мамы не было ребенка. Она взяла его у другой женщины. Она очень сильно заболела и взяла чужого ребенка.
Слезинки покатились по моим щекам. Я смотрел, как они шлепаются на пол.
Стена рухнула.
— Почему ты называешь его Малыш?
— Ему же нужно имя. Он уже большой.
— Это ты верно подметил, Гарри. Ребенок большой, потому что не только что родился. Девочке уже месяцев шесть.
— Отис, пожалуйста, — сказала женщина из-за двери.
Отис посмотрел вниз, на свои ногти. Как всегда, безупречно чистые. Опять поднял на меня глаза:
— О чем ты думаешь?
— Малыш умеет сидеть.
— Правильно. А мы с тобой знаем, что новорожденные не умеют сидеть. Подумай об этом, дружище.
К крыльцу подъехала машина, хлопнули двери. Та женщина-полицейский снова взбежала по лестнице и громко зашептала:
— Все, Отис, время вышло.
Отис опять рассматривал свои ногти, будто оглох. Женщина повздыхала, поохала и побежала вниз.
— Что ты еще подметил?
Мама никогда не кормила его грудью. Не позволяла мне видеть его раздетым. Живота у нее не было. Да много всего.
У меня слезы потекли и в носу защипало.
— Хочу к папе.
— Мы с ним позже встретимся, Гарри. Сейчас он у мамы в больнице.
Отис протянул мне свой платок, я вытер глаза и высморкался. Отис смотрел на меня так, будто прикидывал мой вес. В дверь позвонили, и, наверное, женщина-полицейский открыла. На кухне заговорили несколько человек, и женщина опять прибежала к нам.
— Отис, скорей! Отис!!
— С мамой все будет в порядке, ведь правда, Отис?
Отис отвел глаза, посмотрел на ночной столик Дэниэла.
— Врачи сделают все возможное, Гарри.
Я еще раз высморкался.
— Папа быстро туда добрался.
— Больница недалеко от Паддингтона.
— Ты ошибся, Отис. Папа в Ньюкасле жил.
Отис уставился на пустую клетку хомячка. На лестнице затопали.
— Он какое-то время жил в другом месте, мой мальчик.
— Но…
— Отис, я не могу больше тянуть, — сказала женщина.
Отис посмотрел на меня. Его карие глаза были грустными и добрыми.
Я всхлипнул.
— Кругом одни тайны!
— Ты прав, Гарри. Но это не наш малыш. — Теперь и Отис заплакал. — Он чужой.
Я заревел как слон, спрятав лицо в платок. Отис похлопал меня по ноге, шумно выдохнул и сказал:
— За девочкой приехали, Гарри. Ждут внизу.
Женщина за дверью вздохнула так, что чуть крышу не снесла.
— Но нам-то не вернули Дэниэла.
— Не вернули, ты прав, Гарри. Злые люди. И это плохо, очень плохо.
— Правда? Тогда ладно.
Отис обнял меня.
— Но мы ведь с тобой хорошие люди. Я и ты, дружище. Мы же хорошие люди.
25
— Ненавижу эту машину! — рявкнул Отис.
Локтем он упирался в дверцу машины, а коленями подпирал руль. Он жутко злился, потому что продал свою «альфу». И все равно это не решало его проблем. Если бы я был полисменом, я бы оштрафовал Отиса за то, что уселся в малюсенький «ниссан» Джоан. Машина совсем не подходила огромному Отису. Мы еще и Холланд-парк не проехали, а она уже трещала.
— Ты так и не рассказал мне о той своей миссии.
По обледенелому тротуару шла низенькая нянька-азиатка с очень грустным лицом. Она толкала коляску с белым ребенком. А ребенок был настоящий гигант.
Мама мне как-то рассказывала, что эти азиатки бросают своих детей в каком-то их Ваккату.
— Гарри, я с тобой разговариваю. Расскажи мне про ту миссию, — грохнул Отис своим «пожарным» голосом.
Я ведь поклялся. Под страхом смерти. А в этом Ваккату, наверное, хорошо. Тепло.
— Гарри!
Да какая теперь разница. Пусть сверхсекретные агенты придут и убьют меня, если им так хочется. Плевать. Только чтобы не мучиться.
Я рассказал Отису все: про сарайчик, про нож, про бензин, про карнавал. Все.
Отис припарковался у больницы.
— Гарри, ты с ума сошел!
По его щекам сбежали две слезинки. Я загадал — какая упадет раньше. Поставил на левую, но тут правая начала набирать скорость.
— Боже!
Левая, наверное, к финишу бы нагнала, только Отис стер их обе со щек.
— Первое. Нет никаких — слышишь, Гарри? — никаких причин думать, что шофер причастен к исчезновению Дэниэла.
— Полицейские так думали.
— Нет, Гарри, нет. Полицейские расспрашивали тебя о нем. Точно так же могли расспрашивать о папе, или обо мне, или о любом другом человеке. Вопросы вину не доказывают.
Отис здорово разволновался.
— Я и сам теперь понимаю. Просто…
— Второе, Гарри. Второе…
В уголках его губ собралась пена.
— Итак, второе. Мы представления не имеем, кого ты хотел убить. Чуть не убил, черт возьми.
Он расходился все больше и больше. Может, он выпил слишком много кофе. Отис всегда говорил, что кофе влияет на настроение.
— Я не…
— И четвертое, Гарри, четвертое… Вспомни, мы договорились…
От брызгал слюной. И совсем забыл про «третье».
— …договорились, что мы с тобой хорошие ребята. Мы не поджигатели. Это так, на всякий случай, если ты забыл. Я тушу огонь. Ты только представь себе, что бы было, если бы ты поджег садовника в сарае.
Я представил.
— А что, если он не виноват?
— Но, Отис, у нас была куча доказате…
— Да даже если бы он был виновен, Гарри… Боже, боже!
— Тогда бы все было нормально.
— Ничего бы не было нормально! — взвизгнул Отис, и голос у него опять сорвался.
— Да? А то, что он украл Дэниэла, это нормально?
— Гарри, послушай меня. Ты понятия не имеешь, похитил он Дэниэла или нет. Все, что ты знаешь, это то, что он похож на шофера автобуса, которого допрашивала полиция.
— Но если бы я узнал наверняка, что он забрал Дэниэла, — тогда это было бы нормально?
Отис так разозлился, что у него даже лицо распухло. Я думал, он сейчас заорет на меня, ударит. Но он вцепился руками в руль, а когда заговорил, мне пришлось затаить дыхание, чтобы услышать:
— Если бы мы точно, абсолютно точно знали, что это он причинил зло Дэниэлу, тогда ты, Гарри, мальчик мой, должен был бы стать в очередь. Это дело для мужчины, Гарри, не для маленького мальчика. Если бы мы были уверены, я бы знал, что делать.
Отис мог бы его убить, точно. У него бы это лучше получилось.
— Но даже тогда, даже тогда, Гарри, это было бы неправильно.
— Но почему?
— Потому что. Просто запомни, и все.
У него губы задрожали. Он поднес руки к лицу, откинул голову назад, зарычал.
Потом он вроде как успокоился.
— Если бы ты поджег сарай, кто-нибудь мог бы вызвать пожарных. Могли бы послать меня. Я мог бы пострадать.
Да, об этом я не подумал.
Мы смотрели через окно на пустой больничный двор.
— Ну, мы приехали, — наконец проговорил Отис.
— Папа здесь?
— Он жил здесь, в квартире над больницей.
— Я ничего не знал про квартиру в больнице.
— Обычно там живут приезжие врачи.
— И сейчас у него там тоже какой-нибудь приезжий врач?
Отис все смотрел в перед, за стекло.
— Насколько я знаю, он живет там один.
— Папа не должен был уезжать из дома.
Отис промолчал.
— Отис, черт побери!
— Что за выражения, Гарри.
— Я не собираюсь туда подниматься.
— А тебе и не надо, дружище, — ответил Отис.
Он включил мотор, и мы поехали к ним, к Отису и Джоан. Всю дорогу он вел машину так, будто и вправду ненавидел «ниссан».