Несколько слов я хотел бы сказать о руководителях ВСЕХБ, занимавших второстепенные роли. Сергей Трофимович Тимченко (1902–1971) — член ВСЕХБ, занимал должность заместителя председателя ВСЕХБ. Происходил из православной семьи из местечка Лоховицы Полтавской губернии. Нес пасторское служение в Полтавской общине, потом в городе Ромны Сумской области, в Артемовске, Алма–Ате. В 1952 году он с семьей перебрался в Москву. Был неплохим проповедником и служил этим даром в Московской церкви с 1963 года. Но я запомнил его по «освоению третьего и четвертого этажей». По профессии он был инженером–строителем. Центральная баптистская церковь довольно долгое время искала возможность приобрести жилые квартиры в соседнем подъезде церковного здания в Маловузовском переулке. Постепенно мы заняли первый этаж, потом — второй. Мы выкупали эти квартиры, предварительно договаривались с жильцами об условиях выкупа. В 1969, когда я приехал в Москву, в том подъезде еще жили люди. Сперва приходилось получать разрешение в Совете по делам религий. Получив его, уже надо было договариваться с жителями. При мне уже был освобожден третий этаж и делался ремонт: сносились перегородки, обшивались деревом стены. На третьем этаже появился зал в том виде, в каком оно сохранился и сегодня. Появились кабинеты. Один из них принадлежал Вениамину Леонтьевичу Федичкину. В одном из кабинетов потом находились Заочные Библейские курсы (ЗБК). Там же сидел «молодой» Мицкевич — Вальтер Артурович, отец Петра Мицкевича. Там же находился кабинет руководителя хора Ткаченко. После освоения третьего этажа наступила очередь четвертого — несколько ступенек вверх, пространство чердака. Церковь в то время насчитывала до пяти тысяч прихожан, и ей нужны были новые площади. Служения проходили во вторник, в четверг, в субботу, в воскресенье. До сих пор по субботам в этом помещении собирается церковь адвентистов, состоящая практически полностью из бывших баптистов. У меня была знакомая старушка, жившая на Пушкинской. Я в молодости часто ее посещал. Она рассказывала, как пришла в собрание по ошибке в среду. Села, смотрит вокруг — незнакомые лица. Старушки ей улыбаются: «Что, день перепутала?» «Да», — говорит моя старушка. «Ладно, оставайся, — говорят ей. — Все равно все одно и то же». Особых различий в проповеди не было. Тогда разные общины жили мирно. В последнее время только появились друг к другу имущественные претензии. В те времена, помню, у них был неплохой хор, по субботам иногда мы видели их руководство. В целом, о тех временах остались добрые впечатления, о вполне мирном существовании. По численности адвентистов было значительно меньше. Когда‑то у них был свой союз. Но из‑за непрекращающихся контактов с иностранцами и постоянных жалоб на притеснения этот союз в конце концов был разогнан. Осталась только Центральная церковь адвентистов седьмого дня, которая существовала все годы и была неформальным центром адвентизма в Советском союзе. О других адвентистских церквях мы тогда ничего не знали. Как бы то ни было, но им тоже отдали несколько комнат на третьем этаже.
Вернемся к фигуре Тимченко. Он назначил своего старого знакомого, ныне покойного, тоже строителя, — Черных Ивана Федоровича — руководить этой работой. Иван Федорович собрал нас, молодежь. По вечерам мы приходили туда и делали какую‑то черновую работу. Иван Федорович получал в кассе деньги, покупал нам бутерброды. Никаких других вариантов участия в жизни церкви у нас не было.
Хотелось бы также вспомнить Артура Иосифовича Мицкевича (1901–1988), дедушку Петра Мицкевича. Он работал заместителем генерального секретаря ВСЕХБ и его казначеем. Родом он был из города Ковно (Каунас) в Литве, семья была баптистской. В юном возрасте обратился ко Христу, крещение по вере принял в 1918 году. Был председателем вятского отдела ВСЕХБ, старшим пресвитером по Нижегородской, Вятской, Пермской областям и Удмуртской АССР. Был осужден на три года в 1934 году и провел в тюрьме три года. В 1942 году опять был осужден — на 10 лет, был отправлен в Барнаул. В 1966 году был переведен в Москву в качестве заместителя генерального секретаря ВСЕХБ. С 1974 года трудился казначеем ВСЕХБ. Участвовал в организации Заочных Библейских курсов. Избирался в исполком Всемирного союза баптистов. Он был неплохим проповедником, его можно было послушать. Как к казначею, к нему в кабинет стояли очереди. Он выдавал деньги за сделанные работы, а также у него была возможность выделить для покупки Библию или песенник. Для этого писалось заявление, и он его визировал.
Он взял на работу «молодого» Мицкевича — Вальтера. Я помню его начинающим служителем. Он, кажется, работал в отделе писем. Письма приходили со всего СССР. Не знаю, какого они были содержания, но работал с ними целый отдел. Вскоре он уехал на учебу в семинарию. Отъезд на учебу заграницу для молодежи церкви означал, что человек — соглашатель и неблагонадежен. Потом он вернулся и продолжил работу в Союзе баптистов. Он был старшим пресвитером ряда областей. Честно говоря, в чем состояла его работа было не очень понятно. Его семья, жена, сын Петя, дочь Марина жили в Салтыковке, чуть ли не на одной улице с Жидковым. В сознании рядовых членов церкви это был удел небожителей — жить в Салтыковке, в своем доме. С семьей Вальтера Артуровича мы познакомились ближе на различных мероприятиях. Сам «молодой» Мицкевич прошел определенный путь служения в Союзе баптистов. Не могу сказать ничего предосудительного о его служении, нас всегда связывали добрые отношения. Его дети влились в группу, которой руководил я. Ко мне они относились хорошо. Помню, во время первого уголовного дела, которое против меня возбудили: за спевку, на улице Широкой, Вальтер Мицкевич ходил в прокуратуру и там сказал какие‑то добрые слова обо мне. Следователь учел их, то, что церковь зарегистрирована, то, что официально издается журнал «Братский вестник», а значит разрешено воспитание молодого поколения верующих. Дело было закрыто.
Следующий раз я столкнулся с Вальтером Мицкевичем в начале 1986 года. Меня, заключенного, перевели в Тамбовскую область. Там я мог выходить из так называемой спецкомендатуры на волю и посещать церковь евангельских христиан–баптистов в городе Моршанске. Старшим пресвитером Тамбовской области как раз и был Вальтер Артурович Мицкевич. Он управлял делами своей области из Москвы. Власти, конечно, тщательно контролировали мои церковные посещения и участие в собраниях. Из‑за ряда неприятностей, вызванными моей активностью, меня перевели из Моршанска в город Уварово, где, кроме престарелой сестры во Христе, баптистской общины не было. В Моршанске около года жила и училась в школе некоторое время Аня, моя третья дочь. Но властям это не нравилось. Меня перевели, а дочь осталась. Прошли годы, мне однажды позвонил Вальтер Артурович и попросил о встрече. Он во время разговора извинился за свое поведение, пока я находился в Моршанске. Я не сразу понял, о чем шла речь. Тем не менее я с благодарностью воспринял этот жест. Мы до сих пор иногда видимся, он встречает меня улыбкой.
Артур Иосифович тоже питал ко мне добрые чувства. Я несколько раз бывал у них дома. Я бы не сказал, что он активно защищал молодежь. Правда, отличие от других руководителей ВСЕХБ состояло в том, что вся династия была верующей. Я ничего не знаю о семье Сергея Трофимовича Тимченко.
Еще хотелось бы вспомнить о Леониде Федоровиче Ткаченко, регенте хора Московской церкви. Его отец Ф. Г. Ткаченко трудился в 20–е годы XX века еще в доме молитвы на Сретенке в Москве. Леонид Федорович Ткаченко переехал в Москву из Одессы в 1955 году. В 1986 году с его участием вышел альбом с записями ведущих хоров церквей евангельских христиан–баптистов. В альбом вошли две пластинки с произведениями классической духовной музыки и современных композиторов на русском, украинском, латышском и эстонском языках.
Он жил в другой части Москвы — по киевскому направлению. Я бывал у него дома несколько раз. В жизни церкви он занимал весьма заметное место. Кроме того, он входил в число четырех человек, отчисленных из английской семинарии. Решение об их учебе принималось на уровне Совета по делам религии. В группу вошли Вениамин Леонтьевич Федичкин, и еще двое братьев. Не помню точно их имен. Отец нашей христианской писательница Галины Красненковой. И еще четвертый. Но по возвращении были приняты меры. Были наказания. Правда, были и голоса в защиту. Был в то время в нашем братстве такой человек — Брайцев. Он сказал: «Ну что вы, братья, в Евангелии же есть притча про не плодную смоковницу. Ее надо обвести ручьем, обложить навозом.. Тогда можно говорить о плоде.». На что один из четырех отчисленных ответил: «Не знаю, как там с плодами, но навозом вы меня обложили здорово…». Эта фраза стала чем‑то вроде афоризма. Красненков после всех этих событий вышел из церкви, и так в нее уже не вернулся. Я просил его дочь, Галину, написать об этом. Она начала писать, но, насколько я знаю, не закончила. Как бы то ни было, но это событие еще долго жило в умах тех, кто не доверял руководству Московской церкви и ВСЕХБ. Ткаченко попал в число тех, кому мы не очень доверяли, наши интересы он никогда не отстаивал. Будучи председателем церковного совета, он часто попрекал молодежь и даже преследовал. Но был Ткаченко человеком талантливым, одаренным хорошим голосом. С этим именем связан был еще один длительный конфликт. Его мы так и называли — «дело Ткаченко». Солистка хора созналась, что он ею увлекался. Мы написали заявление руководству церкви и потребовали его отлучения. Была создана комиссия, ее возглавлял, по–моему, Чернопятов, пресвитер по Тульской области. Мы его недолюбливали. Его проповеди были слишком вкрадчивы. Он почитал начальство сверх всякой меры. Чернопятов возглавил эту комиссию, чтобы обелить Ткаченко. Его поставили на замечание на один год, и на это время отстранили от служения. Был громкий скандал. Думаю, многие хористы до сего дня ненавидят меня за то, что я тогда выступил против их регента. «С кем не бывает», — говорили многие из них. Это нас повергало в шок. Дело Ткаченко оставило след: он в прежней силе уже не восстановился. Его защищал и Жидков. Мы спрашивали его об этом. Почему он так поступал. Он отвечал словами Священного Писания: «Друг любит во всякое время». Для меня этот ответ стал образцом искренности и правильного отношения к дружбе. Василий Прокопьевич Федичкин, отец Саши Федичкина, тоже был членом этой комиссии. Они все прослушали ленту с признательными показаниями. Ее добыл Александр Батылин, знаменитый персонаж, о котором тоже надо будет сказать в отдельном рассказе. Помню, что Ткаченко доучивался в гамбургской семинарии. Часто приезжал в СССР с какой‑то женщиной, сотрудницей этой семинарии. Она играла но рояле, а Ткаченко пел на немецком. Посторонним были непонятны эти отношения. О жене Ткаченко особых воспоминаний не осталось. Дети у них, кажется, были. Но были ли они верующими, я сказать не могу. Мои воспоминания некоторые историки могут принять в штыки, но на то они и воспоминания. Если были слухи о чем‑то, я так и говорю.
После Ткаченко эстафету на посту председателя церковного совета принял Виталий Куликов. Он был мудрее, чем Ткаченко, вел себя с молодежью. Я его запомнил как человека длинного комплимента. Он при встрече говорил длинные витиеватые комплимента. Я их терпеть не мог, они мне казались неискренними. Он вел себя по–новому: был мастером компромисса, предпочитал договариваться. Он был правой рукой Бычкова. Его кабинет был напротив кабинета Бычкова, и своего рода сторожевым постом. Он занимался исключительно «Братским вестником». В то время он не был еще известным проповедником. Он преподавал на Библейских курсах. Я не могу ничего сказать о его заступничестве за молодежь. Он был все равно по другую сторону баррикад. Позже он работал ректором Семинарии евангельских христиан. На этом поприще они опять служили вместе с Бычковым. Я был у него несколько раз дома. Дети у него были, но тоже, кажется, неверующие. В. Г. Куликов — последний председатель церковного совета, исполоргана ВСЕХБ, который к радости многих почил наконец в бозе.
Следует вспомнить и о других знаменитостях того времени. Помню одного дьякона Московской церкви — Василия Савельева. Он был последовательным борцом с молодежью, которое, с его точки зрения, конечно, вредила нормальной жизни церкви. Ни одну его высоко пафосную проповедь я не запомнил по содержанию. Он запомнился еще и тем, что всегда старался нас прогнать с молитвы после служения. Молодежь после собрания обычно забивалась на какой‑нибудь балкон и сразу после собрания начиналась длинная — на час–полтора — молитва. Горячая, искренняя. Многие руководители церкви ничего с этим сделать не могли: не станешь же тянуть за руку молящегося. Оглядываясь назад, я понимаю, что молитва становилась инструментом противления против руководителей, что, наверное, само по себе предосудительно. Мы становились на колени — чтобы труднее было нас стащить с балкона. Потоптавшись вокруг нас, дьяконы и другие люди, следящие за порядком в церкви, уходили. Но однажды Петя Синица, про которого я уже рассказывал, сцепился с Савельевым. Их поединок закончился тем, что они оба кубарем скатились по балконной лестнице — по–моему, до первого поворота. Был скандал. Петра Синицу хотели за этот конфликт отлучить. Только это вспоминается мне в связи с Савельевым. Хотя говорят, что в прошлом он был знаменит.
Запомнился мне Владимир Федорович Брайцев. Он тоже был активным и верным «служакой». Правда, после перестройки он сильно изменился. Был служителем в некоторых подмосковных церквях. Иногда в разговоре они любил рассказать о наших добрых взаимоотношениях. Чего никогда не было. По свидетельству одной сестры, именно он якобы отбирал у Карева конспекты проповедей, когда тот спускался с кафедры в Московской церкви. Он был завхозом в Московской церкви. О нем ходили разные толки, в основном отрицательные.
Я уже упоминал Вениамина Леонтьевича Федичкина. Он изменился к молодежи после того, как Евгений Гончаренко женился на его дочери. Его дети были членами молодежной группы. Он заигрывал с Советом по делам религии. Ответственным чиновникам этого органа очень нравилось, когда число церквей за год уменьшалось и это отражали отчеты. И вот дошло до момента, когда по логике сокращения в областях церквей уже вроде бы быть не должно, а они были. Разгорелся скандал. Данные о сокращении подавали уполномоченные по областям. Вениамин Леонтьевич отвечал за несколько областей. Получилось, что он в угоду власти сократил на бумаге слишком много церквей. Пересокращался! Но это все на уровне слушков. Хотя непосредственно не касалось молодежного служения. Но мы его считали человеком по ту сторону баррикад.
Мы не говорили о Михаиле Яковлевиче — «молодом» Жидкове. Он нес служение пресвитера Центральной московской церкви. По должности он всегда соприкасался с нами. Жидков замечал молодых, в том числе и меня. Он помог мне финансово накануне свадьбы. Он пожертвовал 350 рублей. Но постепенно молодежь отдалялась от него. Давления Совета по делам религии возрастало. Жидков старался наладить отношения с непокорными молодежными лидерами: со мной, с Епишиными. Пригласил нас к себе домой. Нас принимала его жена, Лидия Ильинична, ныне здравствующая. Михаил Яковлевич все равно оставался для нас представителем власти, желающий урезонить и успокоить молодежь своей церкви. Он закончил учебу в Англии и отличался особым методом проповеди что многим молодым людям нравилось. Но общение с ним давалось непросто. Мы наступали, отстаивали свои права: в частности, об избрании дополнительных дьяконов. В мое время в церкви был пресвитер и всего три дьякона. Для такой большой церкви — 5 тысяч членов — этого было мало. Этот аргумент никто не мог оспорить. Власти дали в итоге согласие на избрание дополнительных дьяконов. Появился сначала один, потом второй, а потом — как прорвало. Договорились избрать целую группу дьяконов — чуть ли не двенадцать человек. Мы протолкнули свои кандидатуры: Алексея Кузнецова, Ивана Кораблева, Алексея Громова. Руководство церкви предложило своих шесть кандидатур, которые нас однозначно не устраивали. Но мы пошли на этот компромисс, так как избранный дьякон становился членом руководства. За всех проголосовали единогласно. После собрания ко мне подошел Жидков и говорит: «Все замечательно, но как‑то скучно». До этого у нас были жаркие баталии и обсуждения.
Помню первое членское собрание. После служения я вышел под кафедру и сказал: «Братья и сестры, сейчас будет членское собрание». Старушки и другие члены церкви послушно садятся. Михаил Яковлевич опять выбегает на кафедру и говорит: «Нет–нет, братья–сестры, собрание закончено. Расходитесь».
Я выскакиваю под кафедру: «Нет–нет, сейчас будет членское собрание. Кто хочет, тот пусть останется». Народ в основном остался. Ко мне спустился Михаил Яковлевич и мы, как могли, обсудили повестку дня. Так путем открытого неповиновения мы пробивали свои права. После этого членские собрания стали проводиться регулярно, и на них решались самые важные вопросы.
После приезда Евгения Гончаренко в церкви был образован третий молодежный хор. Два уже было. Первым руководил Ткаченко, вторым хором руководил Валерий Никифорович Крошкин, он оставил добрую память о себе в Московской церкви. Он занимался ремонтом органа, звуковым сопровождением в церкви. У него был свой кабинет, полный аппаратуры. Мы иногда к нему приходили во время служения. Отношениями с ним молодежь дорожила. Я сам играл во втором хоре на кларнете и пел. Самая активная молодежь потом перешла в третий хор. Гончаренко поставил условие: его хористы подчиняются только ему как регенту и никакому другому музыкальному служителю. Третий хор, чисто молодежный, просуществовал довольно долго. Пел он нечасто, в основном по праздникам. Но был очень популярен. Это и заслуга Жидкова в том числе.
Мы старались найти слабые стороны и в нем, чтобы поставить другого, более лояльного молодежи, пастора церкви. Многие знали, что Жидков грешил привязанностью к алкоголю. На людях он никогда это не проявлял. В Салтыковке, где он жил, люди знали про этот грех. Позже, когда он уже перестал был пастором, верующие предали его публичному осуждению. Наши усилия все‑таки привели к его отставке. Перед самой Перестройкой мы смогли заменить его на Логвиненко. Но, как я уже говорил, новый пастор сумел свести на нет всякую молодежную активность. Жидков говорил нам, что мы еще увидим нового пастора на деле. И он оказался прав. При всех плюсах и минусах его время, в которое Жидков был пастором, вспоминается как очень интересное. Позже Жидков руководил распределением гуманитарной помощи.
Незадолго до смерти мы с Епишиным посетили его дома. Вспомнили прошлое, выразили сожаление о том, что наши отношения были не столь дружескими, как хотелось бы.