Михаил Алексеевич не понимал, почему Надежда медлит с ответом. Честь по чести сделал женщине предложение, пусть даже и по телефону, а она молчит, вернее – не молчит: болтает о всяких пустяках, со смехом рассказывает какие-то дурацкие анекдоты, делится новостями (а какие уж там у них, в этом дурацком кафе, новости? кто с кем, кто что сказал, упился ли сегодня кто-то из посетителей и т. д. и т. п.). А о своей реакции на его предложение руки и сердца – ни словечка! Ну, и как это понимать?

Всё-таки он был, что называется, солидным мужчиной: военный пенсионер – вышел в отставку, когда исполнилось сорок три года; можно сказать, в цветущем возрасте стал пенсионером, сил ещё полно – на штабной-то работе это не на «точках» где-нибудь на Северах служить. Михаила Алексеевича взяли в одну фирму начальником службы безопасности. Тут он быстро научил охранников ходить по струнке, держать форс: на форсе ни одной пылинки, брюки отутюжены, рубашечки – белоснежные, и воротнички накрахмалены. Минута опоздания на службу – минус один процент от премии, а на работу надо было являться не точь в точь, а минимум за пятнадцать минут, и никакой Трудовой кодекс Михаилу Алексеевичу был не указ. Отставника за его педантичность и скрупулёзность не то чтобы уважали, а боялись: только взглянет – уже навытяжку стоят.

Этому качеству – есть начальство глазами – Михаил Алексеевич выучился у своих старших по званию офицеров. Начальник его отдела, к примеру, мог целый день сидеть за девственно чистым столом и хлопать линейкой по столешнице. Но как только к нему кто-нибудь входил, он принимал серьёзно-озабоченный вид и хватался за телефонную трубку. Причём, делал вид, что только что закончил важный разговор. И попробуй только младший по званию не вытянись перед ним как положено и не доложи о своём прибытии по всей форме! Тут же следовал такой разнос, что мало не покажется.

Дисциплина должна быть во всём, считал Михаил Алексеевич. От того, что эти демократы всю страну разбаловали, – никакого толка. Вот если бы навести порядок, прекратить всякое инакомыслие, возвести в ранг закона исполнительскую дисциплину, придумать гражданские уставы по типу военных – тогда, смотришь, и толка больше было бы: сказано – сделано, «выполняй – так точно!», и никаких «отмазок», а то научились обсуждать-рассуждать, никаго тебе режима и распорядка!

Кто первый раз слышал эти рассуждения Михаила Алексеевича, тот думал: шутит, мол, юмор у господина такой. А юмора-то и не было. Юмора он не понимал. Как только по телевизору начинались развлекательные передачи, он морщился и щелкал пультом: «С жиру бесятся, лясы попусту точат!»

Надежда тоже поначалу думала, что Михаил Алексеевич шутит. Ей даже понравилось, что в постели он затевал странные игры, похожие на военные учения: дан приказ – значит, делай именно так, а не так, как сама хочешь. Сказано «на живот» – значит, на живот, и не смей шевелиться, пока соответствующая команда не последует.

И не сказать, чтобы Михаил Алексеевич был плох как мужчина, но думал он прежде всего о самом себе, а что чувствовала Надежда – это его мало касалось. Была они нижней по званию во всех смыслах. Женщин Михаил Алексеевич вообще считал ниже мужчин, и, следовательно, они должны были знать своё место. Вернее, несколько мест: кухня, ванная, где стояла стиральная машина, спальня и иногда – зала (так он называл большую комнату), тут женщине надлежало блистать перед гостями в роли хозяйки дома, и чтоб выглядела она не хуже других жён. Потому как, считал Михаил Алексеевич, жена – вроде визитной карточки мужа: красивая, молодая, ухоженная, хорошо одетая, при макияже, она произведёт больше впечатления, и все подумают: если такая роскошная женщина живёт с Михаилом Алексеевичем, то и в нём самом что-то, видно, есть.

Надежде, однако, не хотелось быть роскошной. Вернее, хотелось, но чтобы это было само собой, а не потому, что кому-то для чего-то нужно. И ещё ей хотелось любви, а не занятий любовью. Она считала, что заниматься любовью – это всё равно, что заниматься жизнью. Ну, почему же, почему постоянно слышишь «заниматься любовью», а не «любить»?

Михаил Алексеевич, увы, как раз относился к тому типу мужчин, которые предпочитают заниматься любовью.

Он же, со своей стороны, искренне не мог понять, чего ещё нужно этой женщине? Старается, вроде, по полной программе, не слабак какой-нибудь, и другие женщины не жаловались ни на его «орудие», ни на умение им пользоваться, а Надежда, чувствовал он, оставалась недовольной.

Это его не то чтобы особенно волновало или заставляло усомниться в своих чисто физических качествах – он решил, что Надежда холодная женщина, а может, просто у неё давно никого не было. Хотя, с другой стороны, как рассуждал Михаил Алексеевич, в этом последнем случае она должна была взрываться, быстро достигать того, что именуют оргазмом, а в просторечии – кончать. Он так её и спрашивал: «Ты кончила?» Надежда жутко смущалась, закрывала ладонями разгоряченное лицо и уклончиво отвечала: «Разве ты не понял?»

И это злило Михаила Алексеевича.

– Вроде, не еврейка, а ведёшь себя по-еврейски, – сердился он. – Это они вопросом на вопрос отвечают.

Он почему-то терпеть не мог евреев, считая их причиной всех бед. И самые любимые книжки у него были что-то типа «Протоколов сионских мудрецов». Он их и Надежде подсовывал, только она их не читала. Скучно! Если умный человек смог сколотить приличное состояние, то какая разница, еврей он или русский? Всё одно, не глуп и разворотлив. Вместо того, чтоб осуждать, лучше самим что-нибудь делать – смотришь, тоже жизнь наладится. А то взяли моду, чуть что – иноверцы виноваты! Вон, к примеру, появились на рынке китайцы: привезли с собой станки, на которых дубликаты ключей делают, на машинках молнии даже в самые толстые дубленки вшивают, сапожничают, и ведь недорого за свои услуги берут. Но нет, тут же нашлись люди, которые заорали: «Заполонили китаёзы город! Ишь, как расплодились. Русским самим негде работать, а они тут порасселись, как у себя дома». И что интересно, порой это какая-нибудь бабка говорит, которой китаец только что её драные сапоги починил!

Но, впрочем, чему удивляться? Те же самые бабки несколько лет назад на «ура» приняли известие об антиалкогольном законодательстве, строем вступали в общество борьбы за трезвость «пропесочивали» на собраниях коллег, позволяющих себе слабость принимать на грудь. Но когда спиртное стало дефицитом, они и талончиками на водку не стеснялись приторговывать, и выносили поллитровки на продажу из-под полы к вокзалам и другим оживленным местам города. С одной стороны, боролись, милые, против пьянства, а с другой… Эх, мать моя, Россия!

Надежда попыталась, было, поговорить об этом с Михаилом Алексеевичем, но тот отмахивался:

– Ты – женщина, у тебя мозг по-другому устроен, всё не так понимаешь!

Может, она бы и перестала с ним встречаться, но её пугала одна только мысль о возможности навсегда остаться одной. Михаил Алексеевич, конечно, в чём-то упёртый человек, и у него свои тараканы в голове, но при всём том – надёжный, крепкий мужик, именно: мужик, без всяких там интеллигентских заморочек и рефлексий. И намерения у него самые серьёзные. А то, что с ним бывает скучно, – так это, как говорится, стерпится – слюбится.

А вот Андрей…. Надежда всякий раз, как думала о нём, ощущала какую-то сладкую истому, охватывающую её тело чуть ли не до дрожи в коленках. Банально, конечно, но зато точно: одно только его имя напоминало ей о том, что всё-таки есть мужчина, с которым она чувствовала себя самой собой. Но Андрей никаких обязательств ей не давал и, похоже, вовсе её не любил. В его возрасте, как думала Надежда, все молодые люди озабочены лишь одним: кому бы вставить, и желательно без всяких фигли-мигли, просто – секс, и ничего больше.

Как-то, услышав от неё это суждение, Андрей расхохотался и спросил её: «Ты что, делишь человека на „верх“ и „низ“? Человек – не скульптура, когда можно отдельно сделать, например, торс, бюст или вообще – только его гениталии. Интеллект и физиология – единое целое, как мне каже-е-ется», – он шутливо растянул это слово, имитируя какого-то сатирика. Надежда попыталась вспомнить, какого именно, но так и не вспомнила. Её поразила ясность и точность мысли Андрея. И он совсем уж удивил её, когда спросил: «Вот, говорят: миром правят голод и любовь. А скажи, что останется, если у человека забрать любовь?»

«Тоска», – хотела ответить Надежда, но промолчала. Андрей, однако, и не настаивал на ответе. Он лишь выдохнул из себя фразу: «Человек должен мыслить и страдать…»

К чему он это сказал, Надежда так и не уяснила, но всё-таки изощрилась и уголками губ выразила грустное понимание, будто и вправду что-то осмыслила. Хотя ей очень хотелось возразить против «страдать». Ну их к чёрту все эти страдания! Настрадалась уже… Так хочется тихого, мирного счастья, и чтоб никаких житейских бурь. Уж она бы так любила, так любила, холила-лелеяла, пылинки сдувала со своего единственного мужчины! А тому, кого она видела в этой роли, видишь ли, страдания подавай. Иначе скучно ему, что ли?

Сравнивая Андрея и Михаила Алексеевича, она порой чувствовала себя распоследней поганкой. Это надо же, сразу с двумя мужчинами крутит романы! Как такое можно назвать? Мать, царствие ей небесное, так бы и сказала: «Профурсетка ты, Надя, а по-русски – блядь!»

Однако блядью она себя не считала. Жизнь приучила её ничего не усложнять, и потому она считала: чем проще, тем понятнее. Ну, случилось так, что судьба подарила сразу двух мужчин. Так ведь, с одной стороны, радоваться надо: у кого-то и одного нет! А с другой стороны, они разные, и получается: её жизнь как бы расширяется – две истории, два параллельных мира (слава богу, что не пересекаются!), два чувства…

«Ну, насчёт чувств ты, милая, подзагнула, – обрывала себя Надежда. – И параллельные миры – тоже красивая выдумка. Оправдываешь ты себя, Наденька. Потому что на самом деле ты боишься недополучить от жизни то, что должна получить женщина, – но и тут она снова обрывала саму себя, не желая додумывать мысль до конца. – А может, всё гораздо проще, а? Михаил Алексеевич – для надёжности, а вот Андрей – для души… Хм! Ой ли? Для телесных-то радостей Андрюша, пожалуй, получше… С другой стороны, когда я с ним, то и не думаю об этом вовсе. А думаю ли вообще? Господи! Я только одно и твержу сама себе: какая я счастливая, что он у меня есть, и не верю своему счастью. Конечно, я ему не пара. Старше, с ребёнком… Об этом ли он мечтает? Ты даже не знаешь, что у него на уме. Такой странный порой бывает… Его и не поймёшь. Вот Миша, тот весь на ладони: прост и ясен, что думает, то и говорит. Андрей другой… В последнее время он вообще какой-то…»

Она задумалась, чтобы определить – какой, и не смогла этого сделать. Чувствовала: что-то в Андрее изменилось, причём, довольно серьёзно, но внешне он оставался таким, каким был, разве что чуть резче и нетерпеливее: прежде мог промолчать, не высказывать к чему-то своего отношения, а сейчас – надо же, даже дал понять: не рассчитывай, мол, на меня серьёзно; зовёт мужик замуж – иди, будь счастлива!

«Надоела я ему, что ли? – Надежда взяла со стола зеркальце, оглядела себя. – Вроде ничего ещё я бабёнка, и морщинок новых нет, и цвет лица вполне нормальный без всяких красок, и зубки – беленькие… А ему всё – не так! Или грешу на него зря, а? Сама в чём-то виновата, вот только знать бы, в чём… И что я ему такого сделала?»

Если бы Надежда была чуть пообразованнее, то, наверное, вспомнила бы знаменитое цветаевское стихотворение про плач женщин всех времён: «Мой милый, что тебе я сделала?» Но, увы, ни Цветаевой, ни Ахматовой она не читала. Впрочем, вообще довольно равнодушно относилась к поэзии, считая её интеллигентскими штучками.

А ещё, сравнивая двух своих мужчин, она вдруг подумала об одной очень интересной вещи. По тому, как мужчина ест, можно почти сразу понять, каким он будет в постели. Если уписывает еду за обе щеки, быстро и жадно, то и в койке так же себя поведёт: сплошная буря и натиск, но пять минут – и готово. А вот тот, кто, как Андрей, разборчив в блюдах, умеет смаковать их, оценивать вкус, аромат, цвет, кто не спешит заглотать как можно больше вкуснятины, а пробует её маленькими кусочками да ещё при этом экспериментирует с разными соусами и приправами, вот тот и в интимных делах – тоже гурман.

Михаил Алексеевич, привыкнув к холостяцкой жизни, особо не утруждал себя готовкой: отобьёт кусок мяса – и на сковородку, курицу сварит: из бульона суп приготовит, а окорочки – на второе; если не поленится, то картошки начистит – вот и гарнир к курятинке. Всё просто, сытно, без затей.

Андрей, напротив, любил экспериментировать. Надежда, думая о нём, не знала, что в этот самый момент он как раз варил в белом вине смесь из рубленой ветчины, тертого сыра чеддер, перца, корицы, гвоздики, имбиря и мускатного ореха. Время от времени помешивая эту кашицу, с кончика ножа он посыпал её шафраном – варево побулькивало, окрашиваясь в мягкий жёлтый цвет.

Кастрюлю окутывало облачко пряного аромата. Волна за волной, он распространялся по всей кухне, выплывал в коридор, просачивался даже на лестничную площадку. Проходившие мимо двери соседи с наслаждением принюхивались к необычным запахам.

Андрей готовил жёлтые колбаски по старинному рецепту. Когда жидкость выварилась, он выложил густое варево на блюдо. Зачерпывая её ложкой, наполнил смесью хорошо промытые свиные кишки. Их, кстати, ещё надо было умудриться раздобыть: на городском рынке с некоторых пор они стали дефицитом – кишки оптом закупали дорогие рестораны, специализирующиеся на оригинальной кухне. Но у Андрея был знакомый мясник, который и снабжал его чёрт знает чем, – это с точки зрения обыкновенных обывателей, потому что они и вообразить себе не могли, как, допустим, можно есть бычьи яички. Между тем, разрезанные вдоль и нашпигованные фаршем с приправой, затем обжаренные и пропаренные в духовке, они являли собой чудесное и редкое блюдо.

Но Андрей готовил столь экзотические блюда редко, и то, если у него было на это настроение. А вот колбасы он любил. Привыкнув к магазинной их разновидности, немногие знают: колбасы можно делать из чего угодно, существуют сотни их рецептов. Император Гелиобал, к примеру, любил колбаски из крабов, устриц, креветок и омаров – считалось, что эти ингредиенты восстанавливают мужскую силу. А уж после оргий, которые он устраивал, это ещё как было актуально! Англичане, напротив, избегали столь экстравагантной еды, им больше нравилась, допустим, колбаска из пудинга, обжаренная в яйце и хлебных крошках.

Вообще же, колбасы – это поэтика кулинаров. Мадам Поль Скаррон, впоследствии маркиза Ментенон Франсуаза д Обинье, известная больше как фаворитка и вторая жена Людовика Х1У, на склоне лет писала: «Я редко завтракаю и ем на завтрак только хлеб с маслом. Я не употребляю ни шоколада, ни кофе, ни чая, поскольку не в состоянии вынести эти заграничные наркотики, – и далее:… Ничто не в силах восстановить здоровье моего желудка, кроме ветчины и колбас». Они обладают поистине целебными свойствами, если приготовлены не на потоке, а любовно, с соблюдением всех правил, хорошо сдобрены приправами и подаются с пылу-жару. Невозможно представить настоящую мортаделлу, сделанную из смеси свинины, телятины, ливера, соевой муки, крахмала и искусственных красителей. Но ведь делают, и, не стесняясь, пишут: «Мортаделла». А в Болонье, где её придумали, хорошую мортаделлу готовят из сочной свинины, и никакой, конечно, сои, поскольку сою в Европу завезли гораздо позднее, чем кулинары сочинили один из самых восхитительных сортов колбас!

Надежда пробовала колбасы, приготовленные Андреем, и должна была признаться: никогда не знала истинного вкуса этого, казалось бы, вполне доступного и широко распространённого продукта.

Она считала, что Андрей любит готовить дома. И ошибалась. Ему вполне хватало работы, на которой он полностью выкладывался. А дома Андрей либо что-то стряпал на скорую руку, либо довольствовался обычными продуктами из гастронома – так сказать, оправдывал поговорку про сапожника без сапог. Но иногда, когда его охватывала косматость настроений, было скучно и грустно, или он чувствовал какое-то лёгкое недомогание, – Андрей принимался методично чистить и нарезать овощи, с особым старанием отбивал кусок мяса, стараясь добиться нужной его кондиции, что-то вымачивал или выдерживал в маринадах и соусах, каждый из которых непременно готовил сам, не полагаясь на качество фабричных приправ.

Полностью погружаясь в процесс приготовления какого-то блюда, пусть даже и самого простого, он отходил от дневных волнений, сами собой пропадали мысли о неприятном, наступало спокойствие и умиротворение. Для Андрея это было что-то вроде сеанса психотерапии, хотя об этом он как-то и не думал.

Впрочем, после того, как ему то ли примерещилось, то ли он на самом деле побывал в каком-то странном мире, у Андрея появилось желание сходить к врачу. Ощущать внутри себя какое-то постороннее тело, слышать голос женщины-духа, перемежать явь и виденья, путешествовать в запредельное – разве это нормально?

Но как только он начинал думать о визите к врачу, Ниохта, до того не дававшая о себе знать, насмешливо тянула:

– Ну-ну– уууу… Иди-иди, дорогой! Пусть на тебе клеймо психа поставят.

– И пусть! – сердился он. – Зато, может, вылечат.

– Это не болезнь, милый, – шептала аоми. – Это состояние твоего духа. Ты должен радоваться, что стал избранником…

– Ой, полные штаны радости! – грубо отрезал Андрей. – Шла бы ты куда подальше.

– Не-а, – по-детски непосредственно отвечала аоми, и ему даже казалось: сейчас она высовывала длинный острый язычок и дразнилась им: бе-бе-бе-бе!

– Никуда я не пойду! – продолжала Ниохта. – Ты сам не понимаешь, какое тебе счастье привалило.

– Вот и приваливала бы какому-нибудь нанайцу, – грубил Андрей. – Чего ты ко мне прицепилась-то?

– Дурачок, – смеялась Ниохта. – Никак не можешь понять: шаман – избранник, и разницы нет, какой он национальности.

– Всё равно я от тебя избавлюсь! – отвечал Андрей, чувствуя собственное бессилие.

В ответ он слышал тихий серебряный хохоток. К тому же, аоми цепкой лапкой сжимала ему сердце и, дурачась, покалывала чем-то тонким и острым. Он холодел, морщился и просил:

– Не надо. Пожалуйста!

Аоми, довольная произведённым эффектом, затихала. У него создалось впечатление: она – большая соня, и готова, как сытая кошка, дремать целыми сутками. Но Ниохта непременно давала о себе знать, когда чуяла запах еды. Похоже, она питалась её ароматами: благоухание хорошего жаркого приводило аоми в трепет, а зеленый чай с жасмином, напротив, вызывал тихое умиротворение – она нежилась, добрела, наполняя Андрея теплом.

Жёлтые колбаски, видимо, пришлись ей по вкусу. Андрей почувствовал, как аоми встрепенулась и часто-часто задышала, будто только что пробежала кросс.

– Что-то новенькое, – сказала она. – Такое ты ещё не готовил.

– Что-то старенькое, – усмехнулся он. – Рецепту уже много-много лет.

– Пахнет вкусно, – заметила Ниохта. – Хорошая, наверное, еда?

Андрей в это время укладывал колбаски в горячий соус, чтобы они побыстрее им пропитались.

– А что, попробовать хочешь? – спросил он.

Аоми всегда ждала приглашения отведать то или иное блюдо. Наверное, в этом был какой-то тайный ритуальный смысл: если она дух, то ей полагалось подносить дары. Видимо, она не могла снизойти до того, чтобы самой взять то, что ей очень хотелось. Обязательно – приглашение!

– Да, я не против, – призналась аоми, – тем более, что твои гости могут всё съесть и ничего мне не оставить.

– Какие гости? – удивился Андрей. Он никого не ждал.

– А те, которые сейчас к тебе придут, – уточнила Ниохта. – Мужчина и женщина. Ты их знаешь.

– Сейчас придут? – Андрей растерянно оглядел кухню. – У меня тут такой бардак, всё разбросано, чужие люди могут подумать: неряха, мол, и всё такое. Можно, впрочем, притвориться, что меня нет дома.

– Не советую, – хмыкнула аоми. – Во-первых, из твоей квартиры на весь подъезд пахнет свежеприготовленной пищей – значит, ты дома. А во-вторых, эта парочка может усесться у дверей и ждать тебя, сколько потребуется.

– Да кто же это?

– А сейчас и узнаешь…

В ту же секунду в дверь позвонили и Андрей, раздосадовано вытирая руки прямо о фартук, чего он себе вообще-то никогда не позволял, пошёл в прихожую. В глазок он сначала увидел букет ярких цветов, который чуть сдвинулся и оказался украшением на соломенной шляпке. Шляпка почти наполовину закрывала лицо своей обладательницы, но по ярко накрашенным губам Андрей узнал: это – Марго. За её спиной разглядел он разглядел силуэт какого-то мужчины.

Делать нечего, он открыл дверь, поскольку догадывался: эта экстравагантная дама, несомненно, своего добьётся.

– Здрасьте! –Марго жизнерадостно впорхнула в прихожую. – Уж вы нас, Андрей, извините: незваный гость – хуже татарина, всё понимаем, всё! Но что делать? Приходится быть незваными-нежданными? Ах, какой очаровательный у вас амбрэ стоит. Благоухание! Нечто экзотическое готовите? Ой, нет-нет, на обед мы не напрашиваемся! Правда, Сергей Васильевич?

В дверь робко протиснулся Сергей Васильевич и, переминаясь с ноги на ногу, неловко пожал плечами, всем своим видом показывая: он ни в чём не виноват – это Марго его притащила, он за компанию с ней, извините-простите.

Марго же трещала без умолку, при этом она непринужденно сбросила с ног туфли, мимоходом элегантно поправила шляпку перед зеркалом, послала сама себе нежный воздушный поцелуй и решительно направилась в сторону поразившего её аромата. При этом её ноздри трепетали, вбирая в себя пряный дух жёлтых колбасок.

– Мы к вам на минуточку, – щебетала Марго. – Извините, что тревожим вас в законный выходной. В кафе сказали: ваша смена завтра. А у нас такое дело, такое дело…

Сергей Васильевич степенно кашлянул и перебил Марго:

– Дело, в общем, такое: помогите нам попасть в пещеру.

Андрей, ошеломлённый вторжением Марго, вообще растерялся:

– Какая пещера? И при чём тут я?

Марго, между тем, вновь защебетала:

– Ах, я такая-растакая! – она хохотнула. – Без приглашения хозяина – сразу на кухню. Но так интересно, так уж любопытно: что это тут у вас готовится? Ох, какие симпатичные колбасочки, и сочные на вид, и душистые… Я потрясена! А пещера – это пещера возле Сакачи-Аляна. Мы там вчера были, но ничего не поняли. А вы как готовите это блюдо? Возни с ним, наверное, много? Но зато, ах-ах, так экзотично! А пещера и вправду – сплошная загадка. Но для меня загадка, что это за приправа такая, острая и нежная одновременно? У неё такой возбуждающий аромат… А в пещере – темно, слизь какая-то на камнях, бррр. И никакого входа!

– Да что же это такое? – вскричал Андрей и потряс головой, потрясенный бурным словоизвержением Марго. – Вы можете толком объяснить, что происходит?

Сергей Васильевич укоризненно покачал головой, решительно отодвинул Марго и предстал перед Андреем. Он не так часто позволял себе столь неделикатные действия по отношению к даме и потому чувствовал себя неловко. Чтобы скрыть смущение, Сергей Васильевич панибратски подмигнул Андрею:

– Помните, я сразу почувствовал: у вас особая энергетика. А тут выясняется, что вам известна тайна входа в тоннель. Как только я вас увидел в тот день на площади, так понял: у вас необычные способности, и не ошибся…

От того, что он повёл себя слишком по-свойски и прямолинейно, Сергей Васильевич почувствовал ещё большую неловкость, но, решив, что прелюдия затянулась, решительно заявил:

– Нам стало известно, что вы – проводник, обладатель поистине бесценного дара. В пещере, о которой речь, существует потайной вход в тоннель, – он понизил голос, будто говорил об архиважном секрете. – Тоннель соединяет два мира – наш и иной, я не знаю ему точного названия. У меня свой интерес узнать о нём как можно больше, у Марго – свой. Только вы, молодой человек, можете нам помочь.

«Глупцы! – услышал Андрей голос Ниохты внутри себя. – Они ищут то, не знают что – как в русских народных сказках. Верят в какие-то другие измерения, параллельные миры и прочие выдумки. Мир – это просто мир: и ваш, и наш, и всех других существ, видимых и не видимых, – это единая сфера обитания. Незрячий никогда не увидит её. Они ищут вход не там. Хотя, – она хмыкнула и почему-то развеселилась, – он может быть, конечно, и там, где они думают. А искать его не стоит. Он всегда открыт. Просто нужно знать, как в него войти. Скажи им, что каждый должен найти этот путь сам. Если, конечно, хочет найти, а не только мечтает… Ох уж, эти мне мечтатели!».

Прямолинейность Сергея Васильевича была столь же некорректна, сколь и невинна. Ему надоело ходить вокруг да около, тем более – напару с Марго: за то время, что они провели вместе, Уфименко буквально ошалел – и от её словоохотливости, и от непредсказуемости, и эдакой бесшабашности, которая сначала воспринималась как шарм, но, скорее, это было то, что молодежь определяет весёлым словцом – «безбашенная».

Назвав Сергея Васильевича и Марго мечтателями, аоми презрительно фыркнула и замолчала. Так она делала всякий раз, когда не хотела больше ни во что вмешиваться – поступай, мол, как хочешь сам. А он не знал, что делать. Эта парочка хотела от него невозможного: он тоже хотел бы владеть тайнами сакачи-алянской пещеры. Если они, конечно, вообще существуют, а не являются выдумкой досужего ума. И Сергей Васильевич, и Марго производили впечатление людей, у которых полным-полно свободного времени, и потому его не жалко тратить на различные иллюзии. Но при всём том они были недалеки от истины: мир ещё не весь открыт.

– Не совру, если скажу: потаённый секрет пещеры мне неизвестен, – сказал Андрей. – Лучше бы вам поговорить с местными жителями. Может, старики что-то знают. Есть там одна бабка. У неё чудное имя…

– Чикуэ её зовут, – кивнула Марго, и посмотрела на Андрея так, как будто знала о нём больше, чем имела право сказать. – Она и подсказала, что вы нам можете помочь. Случайно ли, неслучайно ли, но у вас в руках оказался пояс сильного шамана.

– Так что с того? – Андрей пожал плечами. – Теперь он не более, чем… ээээ… игрушка. Висит на стенке как украшение.

Ни в чём признаваться он не хотел.

– Вы лукавите, – ласково улыбнулась Марго и в её зрачках блеснули жёлтые искорки. – Этот пояс даёт силу, и вы знаете, что это за сила, не так ли?

– Не так, – Андрей постарался улыбнуться тоже ласково, но и пренебрежительно одновременно. При этом опять-таки не соврал: он на самом деле не знал всех возможностей шаманского пояса.

Сергей Васильевич давно догадался, что Андрей обескуражен их вторжением к нему, и с ним не стоит говорить в столь категоричной форме: в конце концов, он им ничем не обязан. Захочет – скажет. Но при условии, что почувствует к ним доверие.

Андрей пытался – именно: пытался – выглядеть ничего не понимающим, но при этом постоянно отводил глаза в сторону и старался не смотреть на собеседника прямо. Сразу понятно: что-то скрывает, не хочет говорить откровенно.

А ещё Сергей Васильевич отметил лёгкие круги под глазами Андрея, бледный цвет кожи и то, как он нервно покусывал нижнюю губу. Скорее всего, парню нездоровилось. Сам Уфименко в таком состоянии не был расположен к долгим разговорам, капризничал, как малый ребёнок, и сам не знал, чего хотел, вернее, знал: чтобы его оставили в покое. Потому Сергей Васильевич решил, что лучше, как говорится, не бежать впереди собственного визга – надо постепенно разговорить Андрея, вывести его на откровенность.

Жёлтые колбаски, между тем, давно пропитались соусом, ещё немного – и совсем остынут, а холодные они не такие вкусные. Андрей не любил снова разогревать только что приготовленное блюдо – как ему казалось, оно теряло свою первоначальную свежесть. Впрочем, на колбасы это правило не распространялось. Однако с пылу-жару они всё-таки были вкуснее.

По своей деликатности Андрей не мог предложить незваным гостям покинуть дом, хотя, казалось бы, дал им понять: разговаривать не о чем. С другой стороны, его мучило любопытство: зачем эта парочка разыскала какую-то таинственную пещеру под Сакачи-Аляном и с чего это вдруг старуха Чикуэ вспомнила о нём? Значит, волей-неволей надо пригласить их к столу: сам он давно уже хотел есть, да и аоми, испытывая голод, время от времени напоминала о себе пощипываниями и похлопываниями. Вообще, колбасок он наготовил с таким расчетом, чтобы их ему хватило ещё дня на два, но ничего не поделаешь – придётся делиться.

– Вы, наверно, проголодались? – спросил Андрей. – Я как раз обедать собирался…

– Нет, что вы, что вы! – зачирикала Марго, конфузливо поджимая губки. – Ну совершенно ничего не хотим, разве что кусочек… Ах-ах, такой аромат! Мы не напрашиваемся, боже помилуй! И совсем не голодны. Разве что так, для приличия, чтоб вас не обидеть… Лично мне совсем немножко надо – я, как птичка, клюнула разок-другой, и сыта.

Однако колбаски она склевала только так, и всё – играючи, шутя, беспрестанно болтая о том – о сём. Сергей Васильевич в еде был степенен, и разговоры тоже вёл степенные.

– Недавно читал одну книжку, – рассказывал он, – и в ней утверждается, что астрономы вышли на след параллельных миров. Дело в том, что профессор Джозеф Силка из Оксфорда доказал: наша Вселенная имеет шесть пространственных измерений.

– Ой, тоже мне открытие! – встряла Марго. – Да сегодня только домохозяйки верят в то, что пространство имеет три измерения, как тому их в школе учили.

– Домохозяйки верят в три измерения, потому что они даны нам в ощущениях, – заметил Сергей Васильевич и, кашлянув, продолжал: Сам факт существования, так сказать, дополнительных измерений выводится из странного поведения темной материи.

– Ой-ой-ой! – хихикнула Марго. – Все говорят о темной материи, но на самом деле её никто не видел.

– Тем не менее, частицы неизвестной природы открыты учеными, – не обращая внимания на скепсис Марго, продолжал Сергей Васильевич. – Из этих частиц на 25 процентов состоит наша Вселенная. Ещё на 70 процентов она состоит из так называемой темной энергии с положительной плотностью и отрицательным давлением. Только лишь от трех до пяти процентов Вселенной – это материя, состоящая из протонов, электронов, нейтронов.

– О, это наша, родная материя! – радостно отозвалась Марго. – Мы – исключение из общего космического правила: всё из какой-то там темноты, а мы – особенные: три, ну, может, пять процентов всего! Уникальные, неповторимые, единственные в своём роде…

Андрей, поддерживая разговор, тоже говорил о книге, в которой описывалось зарождение жизни, – и ему теперь казалось: миллионы лет назад что-то случилось во мраке вечно тёмной Вселенной, может, ей стало скучно однообразие – и она, забавляясь, что-то такое перемешала, взбулькала, встряхнула и, попробовав на вкус, сморщилась и выплюнула этот коктейль, а он никуда не исчез. И даже, как на дрожжах, принялся стремительно расти.

– Эх! – сказала Марго, печально покачав головой. – Мы и о себе-то ничего не знаем, а уж о Вселенной и подавно. Всякие гипотезы, похожие на сказки, придумываем, и даже восхищаемся: вот, мол, какие умные-разумные…

– Да чего там восхищаться? – неожиданно рассмеялся Сергей Васильевич. – Если мир имеет шесть пространственных, а то и больше измерений, то человек похож на тень, которая никогда не видит своего хозяина.

– Хм! – хмыкнула Марго подцепила очередную желтую колбаску. – Вы считаете, что и у человека есть хозяин, для которого человек – тень?

И тут Андрей почувствовал, как аоми прямо-таки подпрыгнула в нём и, давясь от смеха, шепнула:

– Эта дамочка и понятия не имеет, что у каждого человека есть панян. Нанайцы так называют душу. Панян, как и сам человек, может жить сам по себе: ходит, спит, охотится, навещает знакомых и друзей своего хозяина, бывает в тех местах, которые он любит. Панян – тень человека, и она его видит. А иначе как бы панян помогал своему хозяину, если бы не зрел его?

Она снова вздрогнула от приступа смеха, и, послушав пространный монолог Марго, суть которого сводилась к тому, что сущности, живущие в разных измерениях, не могут воспринимать друг друга, развеселилась ещё больше:

– Ой, держите меня! Сейчас лопну от смеха…

Аоми теперь напоминала беззаботную хохотушку, которая рада позубоскалить над чем угодно, лишь бы повеселиться. Андрея удивляли эти внезапные её перемены, но, впрочем, он уже начал к ним привыкать.

– Скажи же ей, скажи: панян может стать коцали! – заявила она. – Пусть эта дамочка знает: коцали – это духи, мешающие охотнику или рыбаку. Они представляют собой паняны родственников человека, его знакомых или товарищей. Если знакомый охотника не хочет, чтобы тот добыл зверя, то его панян превращается в коцали и следует тенью за охотником: отпугивает от него лесную живность, переворачивает капканы, всячески вредит. Но бывает и так, что любимая жена, желая мужу удачи, невольно вредит: её коцали излишне суетлив, бестолково носится з встречными зверями, пытаясь загнать их на тропик охотника, а они лишь пугаются и разбегаются. Потому когда промысловик находится в тайге, его домочадцам запрещается думать о нём, а ещё нельзя скандалить и ругаться. Потому что гул домашних неурядиц попадают в ловушки таёжника, звери слышат его и ни за что не подойдут к западне или капкану.

Получалось, коцали и видели, и слышали человека. Но и человек тоже порой их видел, как видит собственную тень. Чаще, однако, он лишь чувствовал их невидимое присутствие, и тогда, чтобы справиться с этими врединами, охотник делал из веточки хвои или пучка сухой травы колечко, иногда просто перевязывал солому лыком так, чтобы получались условные фигурки собаки, совы или какого-нибудь другого животного. После этого он будто бы невзначай открывал дверь зимовья, изображал на лице удивление: «А-та-та! Эй, найсал исихачи биэсину! Гудиэлэ, дёнгомариа дичичитэниэ…»

Он приглашал невидимых гостей в зимовье, угощал их чаем, разговаривал с ними о житье-бытье, всячески демонстрировал своё дружелюбие, не забывая, однако, время от времени произносить «цовал-л-л» 40 . Но в виду он имел не добродушный гомон собеседников, а совсем другое: указывал гостям на приготовленное колечко или фигурки животных – прыгайте, мол, в них, в их обличье вам будет удобнее беседовать со мной. Он даже мог предложить колечку покурить: протягивал ему самокрутку или ставил перед ним трубку. А когда, по его мнению, коцали расслаблялся и уже не думал об опасности, охотник хватал прут и начинал лупить колечко, бранил его и кричал: «Пуйк! Пуйк!»41 .

Андрея рассмешило это «пуйк-пуйк», и он невольно улыбнулся. Марго перестала щебетать и, пожав плечами, с обидой нахмурилась:

– Что я такого смешного сказала?

– Да нет, ничего, – Андрей поспешно принял серьёзный вид. – Это я о своём подумал. К вам не относится.

– А вот я категорически не согласен с вами, уважаемая, – сказал Сергей Васильевич. – Все, наверное, слышали о племени майя, вернее называть их не племенем, а народом. Поразительная цивилизация, удивительная культура, сплошные загадки! Вы знаете, что от майя сохранилась легенда о том, что они пришли на Землю из четвёртого измерения?

– Нет, – признался Андрей. – Хотя об этом загадочном народе разве кое-что читал, но такой легенды в книгах ни разу не встречал. Жалко, что цивилизацию майя уничтожили конкистадоры.

– А вы уверены, что уничтожили? – усмехнулся Сергей Васильевич. – Майя знали о времени так много, что, видимо, умели пользоваться этим свойством материи. Они пришли на Землю известной им дорогой, по ней же и ушли обратно.

– Хотите уязвить меня? Ну-ну! – Марго закурила и, сделав губки бантиком, выпустила изящное колечко дыма. – Типа: люди другого измерения были физически вполне реальны, даже оставили нам памятники своей культуры и всякое такое…

– Ну, и это тоже, – уклончиво ответил Сергей Васильевич. – Мне не даёт покоя больше другой вопрос: для чего в земном шаре существуют мощные тоннели и кто их прокладывал?

– А вы уверены, что они не плод вашего воображения? – лукаво улыбнулась Марго.

Она поняла хитроумную уловку Сергея Васильевича: заговорив о загадочных тоннелях в недрах Земли, он обязательно напомнит о существовании подземелья под городом Ха и его окрестностях. И правда, Уфименко вдохновенно повествовал о том, что можно прочитать в многочисленных книжках из серии «Таинственное и неведомое»: под землёй действительно встречаются загадочные многокилометровые ходы, будто специально кем-то проделанные – какими-то гигантами, наверное. Некоторые исследователи, не сдерживая полёт фантазии, предполагают самые невероятные вещи. Например, и до нас существовала высокоразвитая цивилизация, которая изобрела оружие невиданной силы. От него и пострадала. В огне сгорели цветущие города, погибли памятники и библиотеки – огненный смерч прокатился по всей планете, уничтожая всё живое. Немногие уцелевшие спаслись под землёй.

– Вы книжки-то Мулдашева читали? – спросил Сергей Васильевич.

Марго закатила глаза, скривила губы и фыркнула:

– Да ну его! Этот профессор совсем с ума сошёл: считает, что в пещерах Тибета сохранились атланты, пребывают там в состоянии сомати42  и когда-нибудь очнутся от глубокого сна. Видеть их могут только особые люди, – она искоса глянула на Андрея, и Сергей Васильевич догадался: Марго специально говорит скептически, чтобы задеть парня. Возможно, она предполагала: Андрей – тоже особый человек, и, может, ему что-то известно о загадках подземелий.

Особые люди, которых на Тибете уважают и считают посвященными в древние тайны, могут входить в пещеры, где спят человекоподобные гиганты. Ни одному обычному смертному никогда не удастся даже взглянуть на них: подземелья окружены энергетической защитой, а может, тут и вправду стоит, как гласят легенды, многотысячное воинство духов – они напускают на пришельца морок, вызывают сильнейшие головные боли, повреждают его рассудок и, если он не остановится, лишают его жизни. Костями храбрецов, искавших истину, усеяны подступы к тем пещерам. И не смотря на это, новые поколения безумцев устремляются в горы Тибета, похожие на рукотворные пирамиды, и читают мантры, и пытаются постичь темный смысл хрупких, готовых рассыпаться манускриптов, и ничто не способно их испугать – они, подобно первопроходцам, готовы неустанно идти вперёд, и терпеливо сносить все лишения, только бы войти в пределы незнаемого прежде мира.

А то, что знают особые люди, – это, возможно, и не знание даже. Что, допустим, ведает о человеке муравей, ползающий по его телу? Да ничего! Но тем не менее – ползает, и тем не менее знает: человек – это гигант, способный, даже не заметив, раздавить его – могущественное сверхсущество, атлант, бог! Вот и тибетские особые люди, получившие доступ в тайные пещеры, не те ли самые муравьи? От муравьёв, кстати, бывает польза: например, муравьиная кислота. И от особых людей тем, кто находится в сомати, тоже есть, наверное, какая-то польза. Зачем-то же их допускают в подземелья почивающих в анабиозе гигантов.

Андрей слушал Сергея Васильевича и Марго, но ничем не выражал своего отношения ни к якобы спящим в пещерах атлантам, ни к сомати, ни к иным мирам. Ему было смешно слушать рассуждения Уфименко, но возражать он не стал. А зачем? Что он сам-то знает о реальности, открывшейся ему в конце тоннеля? Да ничего! Как муравей…

– Как муравей, – вслух повторил Андрей.

– Не как муравей! – одернул его внутренний голос. – Ты – избранный!

– Что? – переспросил Сергей Васильевич. – Какой муравей?

– Тот самый, что ползает по телу человека, – смутился Андрей. – Понравился образ. Неужели все мы – такие муравьи?

– Избранник духа – не муравей! – прикрикнул внутренний голос. – Помолчал бы ты, а? Не соображаешь, что ли: им нужно убедиться, что ты знаешь нечто, – Аями шепотом выделила последнее слово. – Пока им не стоит открываться. Каждый должен пройти свой путь к незнаемому…

Марго, между тем, пустилась в рассуждения. Она не верила ни в каких гигантов, ни в сомати-пещеры, хотя допускала мысль: может быть, нескольким поколениям людей пришлось жить в тоннелях. Постепенно лишь в преданиях остались воспоминания о коврах-самолётах, яблочке на тарелочке, которая, как телевизор, показывала «картинки», сапогах-скороходах (а может, это какие-то неизвестные нам индивидуальные средства передвижения?), шапке-невидимке и прочих изобретениях, бывших повседневной реальностью. Наверное, люди в самом деле когда-то видели Змеев Горынычей и сказочных драконов – это, скорее всего, были птеродактили. Реальность, смешавшись с фантазией потомков, создала фантастические образы, только и всего.

– Забыв обо всём, что было, человек снова робко вышел на поверхность планеты, и начал всё сначала, – вдохновенно поблескивая глазами, вещал Сергей Васильевич. – Но там, в подземельях, всё-таки кто-то остался. Может, это уже и не люди…

– А кто? – наивно спросила Марго и снова покосилась на Андрея.

– Не знаю, – пожал плечами Уфименко и тоже искоса глянул на Андрея.

И тут Ниохта ухватила Андрея холодными лапками, шепнула:

– Ох, какие упорные! Так и хотят выведать твою тайну.

– Вижу.

– Они не посвящённые, им незачем знать то, что знаешь ты. Помни об этом!

– Но, может, у них не досужее любопытство. Что, если им нужна моя помощь?

– Определённо, им требуется помощь. Особенно этой дамочке. Но шаман ей не поможет, пусть к психиатру идёт.

– А я что? Уже шаман? Ну, ты даешь!

– Скоро станешь им, – пообещала аоми. – Если меня слушаться будешь. А так, получается: я тебе навязываюсь…

– А разве нет?

– Молчи!

Наблюдательная Марго заметила заминку Андрея, и, конечно, дала ему об этом понять:

– Вы как будто с кем-то постоянно переговариваетесь. Или это мне только кажется?

Андрей хотел ответить в том смысле, что если кажется, то надо креститься. Но от такой неделикатности его спас звонок в дверь. Он с облегчением подскочил, извинился и пошел открывать.

Это была Настя.

Сияющая, весёлая, нарядная, она вошла в прихожую – и сразу всё вокруг преобразилось: стало будто бы светлее, чище и радостнее. Кто бы мог подумать, что совсем недавно Андрей видел её в образе омерзительной лярвы? И вот из этих милых, чуть приоткрытых губ, которыми она прикоснулась к его щеке, высовывался гадкий смердящий язык, усыпанный шипами?

Вспомнив видение, Андрей невольно отпрянул от Насти. Она почувствовала себя уязвлённой: столько не виделись – и вот, как-то странно себя ведёт. К тому же, Настя обнаружила на полу изящные дамские туфельки.

– У тебя гостья? – спросила она. – Я не вовремя?

– Зашли знакомые по делу…

– Красивые туфельки! – Настя закусила нижнюю губу. – Она тоже интересная?

– О чём ты подумала?

– Догадайся с одного раза!

Но заниматься мобильным гаданием Андрею не пришлось. Из кухни вышел Сергей Васильевич, смущённо кашлянул:

– Здравствуйте. Я со своей знакомой зашёл к Андрею на минутку – получилось больше.

Он явно выручал Андрея.

– Ой, – оживилась Настя. – А я-то думала, что…, – и, смутившись, прервалась, бросила быстрый взгляд на Андрея и ещё больше смутилась. – Я без предупреждения. Андрей… Наверно, надо было позвонить? Вдруг я вам помешала…

Но тут явилась Марго и, сдвинув шляпку на затылок, отчего сразу приобрела залихватский вид, всплеснула руками:

– Ничего подобного! Это мы тут, честно говоря, подзадержались. Ваш Андрюша – интересный собеседник, – она льстиво улыбнулась Андрею. И тот смешался: он ведь больше молчал, чем говорил. А Марго, не обращая на это внимания, продолжала самозабвенно чирикать:

– А как готовит, боже мой! Пальчики оближешь! Андрюша, обязательно дайте мне рецепт жёлтых колбасок, буду своих гостей удивлять. Ах-ах! Что за прелесть эти колбаски!

Настя не любила колбасу. Андрей знал: у неё была какая-то особая диета – для того, чтобы вес держать. Она не любила про это говорить, но иногда вздыхала: надоело, мол, на овощах и фруктовых соках сидеть. Андрей жалел её: даже ради красивой фигуры не стоит ограничиваться – на свете существует так много разных блюд, и не сосчитать: каждое – особенное, и стоит попробовать всё, что только можно; человек порой и не подозревает, что всю жизнь ел не то, что хотел, и совершенно напрасно ограничивал себя кашками или протертым пюре из овощей.

– Охотно верю, – Настя деликатно улыбнулась Марго. – Как-нибудь попробую. Просто мне больше нравятся овощи, – она не стала распространяться о своей диете более подробно. Есть такие вещи, о которых женщины говорят неохотно, особенно в присутствии любимых мужчин: секрет их красоты сильной половине знать необязательно.

– Одно другому не мешает, – Марго изрекла это как непреложную истину. Обычно подобные банальности говорят, когда уже не знают, о чём беседовать, – вроде диалога о погоде.

Явление Насти оказалось совсем некстати: Марго считала, что ещё совсем-совсем немного – и Андрей всё-таки проговорится. Старуха Чикуэ ведь уверяла: шаманский пояс, попавший ему, даёт силу. Что это за сила, бабка объяснять не стала, но намекнула: покойный шаман был сильным – много знал, духи его уважали, помогали видеть сквозь землю и открывали вход туда, куда обычным людям путь заказан. Он считался избранником духов, которых добрыми не назовёшь, как, впрочем, и злыми – тоже. Духи – это духи, их сущность непостижима, но чаще всего они кажутся злыми, да так оно и есть: напускают хвори, всячески вредят, мешают охоте и рыбалке, испытывают силу и выносливость человека; с ними надо держать ухо востро, постоянно задабривать подношениями, не сердить их, но, случается, и острастка требуется – отругать келе, прогнать разбушевавшегося сеона, закрыть от духов дом оберегами и талисманами, а то и вовсе заманить какую-нибудь анчутку внутрь специально выструганной деревянной фигурки: дух окажется в заточении, и ничего худого не сделает.

Правда, без шамана всё равно с ним не справиться. Чикуэ рассказывала: лишь шаман знает, как правильно говорить со зловредными духами и как их урезонить, – все их тайны ему открывались через личного сеона. Этот дух вселялся в тело избранника, который был вынужден терпеть его присутствие, кормить, холить и лелеять – и за это сеон помогал человеку лечить других людей, предсказывать будущее, понимать язык птиц и зверей, общаться с душами умерших и даже путешествовать во времени и пространстве.

Последнее особенно взволновало Марго. Если шаману дозволяется проникать во время и пространство, то он может очутиться в незапамятной тьме и, может, лично взглянуть на ту нанайскую женщину Мамелжи, которая пальцем выдавила на расплавленных камнях свои рисунки. Что же она хотела передать идущим ей вослед? От этих писаниц исходит нечто особенное – воздух как бы струится и колеблется подобно июльскому мареву, и от камней будто бы исходит тихий древний свет. В рисунках – история хала Мамеджи или всего народа? А может, это своеобразная каменная книга, в которой записаны знания древних об этом мире, его богах и демонах? Много разных вопросов крутилось в голове Марго, но больше всего ей хотелось узнать правду о трёх солнцах.

Старуха Чикуэ что-то об этом знала, но на все вопросы отвечала уклончиво:

– Смотри на камни – и они откроются тебе. Спрашивай их – они ответят тебе. Камни не молчат. Их нужно уметь слушать…

– Я стараюсь, – робко улыбнулась Марго. – Но камни не слышу. И вижу только пиктограммы, а их смысл скрыт от меня.

– Ум затмевает взор, – задумчиво произнесла старуха и покачала головой. – В этом всё дело.

Она повертела чертёж, который ей дал Сергей Васильевич, провела темным ногтем большого пальца по линии, прочерченной маленьким дебилом, и вдруг спросила:

– А где ребёнок?

Уфименко понял, что Чикуэ спрашивает о малыше. Никто его не хватился, и он с Марго ума не мог приложить, куда девать этого дадакающего, отрешённого от мира карапуза. Его просветленный лик, безмятежные глаза и равнодушие к окружающему наводили на мысль: ребёнок психически явно нездоров. Один-единственный раз в его действиях появилось нечто осмысленное, когда малютка схватил фломастер и решительно провёл линию к пещере. Причём, не просто линию! Он поставил точку, покрутил кончик фломастера, увеличивая её, и радостно изрек:

– Да!

Поскольку оставить его было не на кого, Сергей Васильевич и Марго решили взять малыша с собой в Сакачи-Алян. А уж по возвращении можно будет обратиться в приют для беспризорных или какой-нибудь детдом, а то и в милицию – пусть либо родителей ищут, либо берут на воспитание.

В автобусе карапуз спокойно дремал рядом с Марго. Убаюканная равномерным движением, она тоже заснула, а когда открыла глаза, обнаружила: ребёнка нет. Марго подумала, что своевольничал и пересел на одно из свободных мест, но и там его не обнаружила. Сергей Васильевич тоже дремал, и куда пропал дадалка, не знал.

Обескураженная Марго решилась спросить пассажиров, не видели ли они чего: может, малыш вышел на какой-то остановке?

– А его дед-нанаец забрал, – откликнулся водитель. – Смотрю: на повороте голосует, а кругом – лес, ближайшее село километрах в пяти. Какой, думаю, чёрт занёс сюда старика. А он остановил автобус, и ваш ребёнок сам к нему пошёл – радостный такой, смеется и без конца: «Да-да, да-да, да-да…» Ну, думаю, видно, дед его. Мальчонка-то, кстати, явно нанайчонок. А что, это не его дед был?

Марго сочла благоразумным пробормотать нечто нечленораздельное и сделать вид, что всё в порядке, хотя у самой кошки на душе скребли: да что же это за ребёнок такой? Внезапно появился – внезапно исчез. И если даже предположить: его специально поджидал какой-то родственник, то откуда ж этому старику было известно, что малыша повезут в Сакачи-Алян именно сегодня и непременно на этом рейсе? Загадка!

– Успокойтесь, – шепнул ей Сергей Васильевич. – Всё нормально. Мне сразу показалось: это не совсем обычный ребёнок. Его послало нам само провидение.

– Ой-ой-ой, – Марго сморщилась, – не смешите меня: провидение, – она передразнила его. – И вы верите в эти сказки?

– Я верю в то, что жизнь иногда удивительнее самой разволшебной выдумки, – ответил Сергей Васильевич.

Но откуда же, откуда и старуха Чикуэ знала о том таинственном малыше? Марго уже не сомневалась, что с ним связана какая-то тайна.

– А мне сон был: ребёнок едет к нам, – ответила Чикуэ на безмолвный вопрос Марго, чем ещё больше удивила её. – Этот ребёнок знает больше, чем самые мудрые взрослые. Он смотрит сердцем.

Старуха что-то сказала ещё по-нанайски, но переводить не стала, лишь собрала гармошкой морщины вокруг рта и со счастливой улыбкой выдохнула:

– Бо-Эндули!

А что это такое, Марго было неведомо.

Если бы она догадалась передать разговор с Чикуэ Андрею, и упомянула бы это слово, то, возможно, он бы не удержался и сообщил, что тоже видел отрешённого малыша-крепыша. Но не тут, а Где-То Там, чему названия пока не знает, а, может, и знает, но всё равно не скажет.

Настя, между тем, чувствовала себя довольно стеснённо: как-т так получилось, что разговор шёл в прихожей, Андрей переминался с ноги на ногу, Сергей Васильевич конфузился, а Марго без умолку болтала обо всём на свете, явно стараясь вызвать к себе если не уважение, то симпатию подруги Андрея. Она давно уяснила одну простую истину: хочешь, чтобы мужчина тобой заинтересовался, стань лучшей подругой его подруги. Интерес, правда, у неё был совсем иного свойства, но он тоже подпадал под это правило.

Настю, однако, раздражала назойливость Марго, и, к тому же, она хотела остаться с Андреем наедине. Очень по нему соскучилась!

Сергей Васильевич оказался деликатнее Марго. Он решительно присел на пуфик и, обуваясь, сообщил:

– Нам пора. У нас ещё кое-какие дела есть.

– Какие? – вскинулась Марго. – Кажется, у нас одно дело было. Мы не случайно к Андрюше зашли…

– Маргарита, выйдем – и я вам напомню, какие дела, – пробурчал Сергей Васильевич, злясь и на Марго, и на непослушный ботинок, который никак не хотел надеваться на ногу. А спросить, есть ли в этом доме обувной рожок, он стеснялся. И так хозяину доставили массу беспокойств.

Делать нечего, Марго изящно впрыгнула в свои туфельки, поцокала каблучками, подхватила свой ридикюль и с сожалением глянула Насте в глаза:

– Ах, мы с вами так мало пообщались, но, надеюсь, ещё увидимся!

– Надеюсь, – подтвердила Настя, а сама подумала: «Вот ещё!»

Как только за гостями захлопнулась дверь, она обняла Андрея и спросила:

– Ты соскучился?

– Да.

– Сильно-сильно?

– Да.

– Зая, а я-то уж, котик, как соскучилась!

Ну, как вы думаете, что ещё может выдумать влюблённая девушка? Правильно: много чего! Котик и зайчик в одном лице – это было только началом…