Чикуэ Золонговна каждое утро ходит к одинокой старушке-соседке Кэку: никого у неё нет, ни детей, ни близких родственников; сколько ей лет, сама не знает, отвечает: «Много!»
Приболела она, ещё кое-как может выползти на крылечко своего хлипкого домишки, а чтоб сходить за хлебом или за водой к колодцу – и речи нет: слаба, любое движение даётся ей с трудом. Хорошо, Чикуэ Золонговна ещё в силе, приглядывает за вековухой, помогает ей по хозяйству.
Но недавно что-то с Кэку случилось. Выберется она на крылечко, пожмурится на утреннее солнышко, чихнёт да и примется теребить свой ветхий халат: намнёт-намнёт подол, ухватит скрюченными пальцами самый низ и оторвёт узкую полоску ткани. Эту ленточку старуха раздирает на ещё меньшие клочочки, выбирает из них цветные нити и подкидывает вверх: если дует ветер, они попадают в его струю и плывут подобно осенним паутинкам над соседскими дворами, цепляются за ветви деревьев и повисают на проводах.
Старушка, полузакрыв глаза, покачивается и что-то шепчет себе под нос. Сколько Чикуэ Золонговна ни прислушивалась, так ни слова и не поняла, разве что разобрала одно – «чока».
– Буйкин-атарди62 , – решила Чикуэ Золонговна. Кэку, наверное, казалось: на этом свете осталось лишь её тело, ещё живое и не желающее умирать, а душа уже вылетела из него и превратилась в птенца-чока.
Так со старыми людьми иногда случается: будто бы ещё тут, в нашем мире, живут, но уже и в другом присутствуют. Их называют ойбонгойни, что означает: младенцем стать.
Чикуэ Золонговна жалела Кэку. Весёлая, вечно вся в хлопотах и заботах, приветливая и радушная, соседка была ей всё равно что родня: в горе не бросит, в беде поддержит, радость разделит, и никогда они не считались, кто для кого больше сделал. А теперь она буйкин-атарди…
Во дворе Кэку у самой калитки росла ива. Когда-то давным-давно соседка уронила тут прутик, а он возьми да укоренись, и в рост пошёл, да так быстро! Кэку не стала выдирать его из земли. Так и получилось: у кого-то черёмухи, амурская сирень да дикие яблоньки у калиток, как стражи, стоят, а у Кэку – обыкновенная фотоха63 , правда, раскидистая, пушистая, и листья у неё красивые – мелкие, покрытые с изнанки серебристым пушком: подует ветер, качнет дерево, оно и заиграет-запереливается легким металлическим холодком. Под такой ивой хорошо в жаркий полдень сидеть: в тени прохладно, и оводы с мошкой не донимают – почему-то облетают стороной.
Наверное, фотоха была морсо64 Кэку. Правда, морсо это всегда невидимое дерево, появляющееся с рождением человека и падающее от дряхлости с его смертью. Оно растёт где-то рядом, переплетаясь ветвями с морсо других людей, особенно тех, кого мы любим, и в этом лесу деревьев-душ светло, радостно и спокойно. А над ним, как над подростом, возвышается вечное омиа-мони – небесное древо жизни, уходящее вершиной в бесконечное пространство.
Кэку, поди-ка, уже представляет себя почкой на ветви омиа-мони. Ей тесно в желто-коричневой полураскрывшейся оболочке почки, и она рвётся из неё, потому что поскорее желает стать чока. Но на самом-то деле старуха раздирает подол своего халата, и узкие ленточка ткани падают на землю как отщелучившиеся чешуйки…
Чикуэ Золонговна знала, что и ей самой придёт время снова вернуться на омиа-мони, но она не хотела быть при этом ойбонгойли. Хорошо, если бы вход в другой мир открылся для неё сразу, чтобы долго не мучиться и никого не изводить своей беспомощностью.
Собирая утреннее угощение для Кэку, Чикуэ Золонговна то и дело глядела в окно: не вышла ли соседка на крылечко? Но старушки пока видно не было. В её дворе гуляли три пёстрые курицы и большой огненно-красный петух – вся живность, которую она ещё позволяла себе держать. Петя почему-то покинул пеструшек и с недовольным видом топтался у крыльца; время от времени хлопая крыльями, он громко кукарекал и тряс головой. Обычно петух вёл себя так, если у Кэку в доме был кто-то посторонний: кочет не переносил чужих людей, и старательно дожидался удобного момента, чтобы исподтишка клюнуть чужака в ногу.
И точно, отворилась дверь и на крыльце показалась почтальонша Шура. Чикуэ Золонговна, увидев её, вспомнила: сегодня же тот день, когда Кэку приносят пенсию. Она давно ждала этих денег. Зачем-то они ей нужны были, хотя, в общем-то, старушке на хлеб хватало, да и соседи жалели её – кто рыбки подбросит, кто пирожками угостит или картошки принесёт.
Петя, завидев Шуру, подбоченился и, наклонив голову, громко забормотал свои петушиные угрозы. Почтальонша прижала к животу сумку и, не решаясь сойти вниз, замахала на него. Позвать на помощь хозяйку она, видно, стеснялась.
– Ну, погоди-ко! – сказала Чикуэ Золонговна. – Ишь, какой храбрец! Со слабой женщиной драться…
Она выскочила на улицу, проворно вбежала во двор соседки и шуранула Петю подхваченной по пути хворостиной. Тот недовольно кукарекнул, куры поддержали своего султана истошным кудахтаньем. Но Чикуэ Золонговна прикрикнула: «Кыш!» – и куриное семейство метнулось к сараюшке.
– Ой, спасибо-то вам какое! – обрадовалась Шура. – Страсть, как пугаюсь этого забияку. Прошлый раз так хватил за колено – синяк неделю не сходил, – и без всякого перехода затараторила: Хорошо, что вы к бабке Кэку пришли. Она, как деньги получила, куда-то засобиралась, едва шевелится, болеет ведь, а слушать ничего не хочет: пойду, мол, идти мне надо, не скажу, куда, какое кому дело. Уж вы бы с ней поговорили, что ли. Она вас слушается, – и вдруг ахнула, хлопнула себя по лбу. – Ай! Болтаю-болтаю, совсем забыла… А ну, пляшите!
– С чего это?
– Вам сразу два письма. Одно, смотрите, какое важное: казенное, из музея никак – особый штамп, адрес на компьютере напечатан… А это – обычное, но марки красивые, никогда таких не видела. И где люди их покупают? Ну, что ж вы не пляшете-то?
Чикуэ Золонговна знала, что Шура от неё не отстанет – традиция в селе такая: пришла весточка – пляши. Пришлось притопнуть и прихлопнуть для вида.
– Вот, получите! – Шура протянула конверты и напомнила: – А вам пенсия по графику через два дня. Ждите. Побежала я дальше…
Чикуэ Золонговна сначала вскрыла казенное письмо. Точно: из краеведческого музея! Эдуард Игоревич сообщал, что открывается новая экспозиция – шаманская, и в ней будут представлены уникальные экспонаты. Он просил мастерицу приехать в город дня за два до открытия: только она сможет обновить тамбурный шов на одном старинном халате; кого ни просили – не получается. Проживание в гостинице, обеды-ужины музей оплачивает, работу – тоже.
– Ишь, как заманивает: «гарантируем оплату реставрационной работы», – хмыкнула Чикуэ Золонговна. – Как будто меня только деньги интересуют! А, может, не надо мне никаких денег. Может, я для души всё это сделаю…
Она поворчала, недовольная официальным тоном письма, но всё-таки была польщена: не забывают о ней в городе Ха, чуть что – зовут старушку на помощь. Надо, ох, надо молодых учить искусству нанайской вышивки и шитья! Уйдут старые мастера, кто девчонкам покажет хитроумные приемы, натаскает по особенностям кроя, покажет, как краски из трав, кореньев и плодов готовить.
Второе письмо было от Марго. Чикуэ Золонговна даже удивилась: надо же, вспомнила, нашла время, чтобы поблагодарить за прошлый приём, так и написала: «приём», как будто она, обыкновенная пожилая нанайка, какая-нибудь важная птица, вроде принцессы или кого там ещё, – изволит принимать визитёров. Ну, Марго слова в простоте ни скажет, ни напишет – обязательно ей надо что-нибудь эдакое вывернуть. Она и про Сергея Васильевича в послании поминала: дескать, господин Уфименко тоже велел кланяться госпоже Киле, помнит и любит её. Правда, любит не так, как Марго, которой он, оказывается, предложил руку и сердце. Между прочим, Андрей тоже скоро перестанет холостяковать: женится на Насте, свадьба через две недели. Недавно Марго его видела: счастливый, доволен вкусной и здоровой жизнью, нет-нет, вы не подумайте, что он миллионером стал – просто он находит удовольствие в самом существовании, которое прекрасно само по себе, и дал же Бог человеку такую благодать – просыпаться и засыпать с мыслью, что он счастлив.
А ещё Марго писала, что Сергей Васильевич нашёл-таки те подземные ходы, в существование которых никто не верил. Возможно, это будет самое замечательное открытие века: Уфименко уверен, что под землёй сохранились какие-то древние формы жизни, даже подумать страшно, какие именно, это фантастика! Правда, для амурских шаманов тайны никогда не существовало: они знали дорогу в другие миры, водились с сущностями, которых называли духами, но на самом деле это, конечно, не духи, а нечто иное. Может, все наши мысли и чувства никуда не пропадают, а превращаются в что-то иное, живущее рядом с нами? Или это то, что мы называем душами? Сергей Васильевич пока и сам не знает ответов, но она, Марго, уверена: Земля – это не просто космическое тело, как тому учили в школе, это, может быть, живой организм, который хранит энергию всех существ, когда-либо живших на планете.
– Значит, опять хотят приехать искать вход, – решила Чикуэ Золонговна. – Ну, никак он не даёт им покоя! Вот, пишет: «Надеюсь, скоро увидимся».
Дверь за её спиной тихонечко скрипнула. Чикуэ Золонговна обернулась: на пороге стояла Кэку, опираясь о косяк.
– Куда это ты направилась? – спросила Чикуэ Золонговна, заметив на Кэку фиолетовую кофту и почти новую черную юбку, которую соседка надевала только на выход.
– Э! И не спрашивай! – Кэку слабо улыбнулась. – Нашло на меня что-то: изорвала свой халат. Наверное, хотела чока стать, – она смущенно опустила глаза. – А тут просыпаюсь, открываю глаза: солнце светит, воздух так и играет-переливается, укропом с огорода пахнет – видно, ночью гроза была, а я и не слышала. Смотрю: красиво-то как! И дышится вроде легче. А халат у меня никакой. Какая же я нанайка без настоящего халата? Надо пойти купить сатина, сшить обнову…
– Ишь, чего удумала: пойти! – покачала головой Чикуэ Золонговна. – Никуда ты не пойдешь. Иди ложись, отдыхай. Если хочешь, я сама схожу в сельпо, куплю материал, потом помогу халат тебе сшить…
– Не такая я уж и беспомощная, – не сдавалась Кэку. – Ещё недавно желала, чтобы вход открылся, в буни хотела. Но мне сон приснился: будто села я в оморочку, плыла-плыла по Амуру, потом какой-то человек, не вижу я его, говорит: «Переходи на Гассинское озеро, тебе к реке Пихца попасть надо…»
– Так и сказал? – забеспокоилась Чикуэ Золонговна. – Да полно тебе! Ты, наверно, ослышалась. Рано тебе Пихцу во сне видеть…
Кэку тихонько засмеялась, будто тростник зашелестел под порывом ветра, слегка махнула рукой и, уронив взгляд вниз, неожиданно твёрдо сказала:
– Кто по Пихце во сне плывёт, тому из этого мира в другой переходить надо. Я не хуже тебя это знаю. Но послушай, что дальше было. Поплыла я по Пихце, вода – ласковая, на солнце серебрится, из неё сазаны выпрыгивают, так и просятся сами мне в руки, никакой удочки не надо. Только и глядеть на них не хочется, тоскливо мне. Вдруг гляжу: летит огненный шар, от него искры во все стороны брызжут…
– Голоа! – воскликнула Чикуэ Золонговна. – Тавасо! Только большой шаман может быть голоа!
– Вода забурлила, будто кипяток, – продолжала рассказывать Кэку. – Я испугалась, кричать хотела, раскрываю рот – только хриплю, да что же это такое? Вдруг, гляжу, реки нет, оморочки нет, сижу я у какого-то камня. Большой камень, мхом весь зарос, а внизу дырка в нём проделана. Не иначе, думаю, дёкасо это. Из дырки махонький человек вышел, такой маленький, меньше куклы, но на моих глазах растёт, растёт – и вот уже старик стоит, смотрит строго, говорит: «Иди домой! Зачем сюда явилась? Возвращайся туда, откуда пришла!» Сказал – и пропал, а камень наклонился и дырку закрыл, я, может, и протиснулась бы в неё, очень меня тянуло в дёкасо, будто магнитом, но отверстия-то не стало. Поняла: рано мне уходить, ещё не всё сделала тут…
– Как же! – ободрила её Чикуэ Золонговна. – Скоро картошку копать надо, морковь дёргать, рыбу на зиму солить. Конечно, не всё ещё сделала. И халат свой новый ещё не расшила. Работы много у тебя, Кэку.
– Много, – кивнула Кэку и задумчиво спросила. – Откуда тот огненный шар взялся? Нет у нас больше шаманов.
– Последний шаман есть всегда, – не согласилась Чикуэ Золонговна. – Ты один раз комоко была, а он всегда комоко. Кто-то должен связывать наш мир с невидимыми мирами. Пусть этот человек не считает себя шаманом, но он всё равно умеет открывать вход. А если умеет открывать вход, то помогает людям, он и сам не знает, что помогает, так получается. Комоко спит, думает: видит сон, а это не сон, это правда. Он знает не зная, и делает не делая.
– Всё так! – подтвердила Кэку. – Я, как проснулась, лучше себя почувствовала. Хорошо, что пенсию сегодня выдали. Можно ткань на халат купить. Ты мне поможешь орнаментом его расшить?
– Конечно, – обнадёжила её Чикуэ Золонговна. – Самыми лучшими узорами твой халат украсим, Кэку. Не волнуйся!
Соседка умиротворенно вздохнула и ушла к себе в дом. А Чикуэ Золонговна в тот же день узнала: в пещере, которую считают священной, случился обвал. Большой камень, сорвавшийся с сопки, перекрыл вход в неё. Люди говорили, что из города должна приехать какая-то экспедиция ученых, которая попытается всё восстановить. В Сакачи-Аляне вроде бы постановили построить какой-то этнографический комплекс, и пещера будет в него входить.
А ткань для халата Кэку бабушка Чикуэ привезла из города Ха. Она всё-таки помогла Эдуарду Игоревичу, и на открытии экспозиции ей вручили от музея почётную грамоту – красивую, в деревянной рамке; можно повесить на стенку как картину.
Чикуэ Золонговна заходила в гости к Андрею с Настей, гостинцы для них привезла – соленую черемшу, вяленую кету, пакетик сушеных ягод черёмухи. Поговорили о том – о сём. Андрей между прочим сказал: ему частенько снится Сакачи-Алян; наверное, соскучился по настоящей природе – чтобы был берег реки, чистый песок, свежий воздух, зеленые деревья, никогда не угоравшие, как городские, от выхлопных газов автомобилей. И какие-то люди всё время снятся – и знакомые, и вовсе ему неизвестные: приходится им помогать, утешать, смеяться и плакать вместе с ними. Иногда, просыпаясь, он чувствует себя страшно уставшим, будто прошёл пешком несколько десятков километров или какую-то тяжёлую работу сделал. Но встанет с постели, разомнётся, выпьет чая и, глядишь, всё проходит. А тут недавно Настя его озадачила. «Ты, – говорит, – так смеялся во сне! Я даже проснулась. Поняла: тебе снится что-то очень весёлое. Хоть раз возьми меня в свой сон. Обещаю: во всём тебя слушаться в нём буду, помощницей стану…»
– Комоко, – сказала Чикуэ Золонговна.
– Что? – переспросил Андрей.
Чикуэ Золонговна смутилась. Она совсем не хотела произнести это слово вслух. Но как же получилось, что сказала? Трудно объяснить, что оно значит.
– Не обращай внимания, – сказала она. – Это я хотела спросить: и что же ты ответил Насте?
При этом она лукаво подмигнула сидевшей рядом с ними Насте, а та ответила за Андрея:
– Он сказал: «Ладно, детка, я возьму тебя в свой сон!» Но только знаете, что он ещё заявил? Чтоб я ничего не боялась. Мол, мир гораздо удивительнее, чем мы его себе представляем. А я в этом была всегда убеждена.
Чикуэ Золонговна подумала, что Настя пока ещё ничего не знает, всё у неё впереди. А ещё подумала: хорошо, что эта девушка любит Андрея, а он любит её. У них обязательно всё получится, потому что они нужны друг другу. Но, подумав так, она почему-то одёрнула саму себя: «Ох, какая я старая и скучная! Даже мысли у меня самые обычные, ничего нового в них нет. Наверное, я забыла, что такое любовь…»
Она вздохнула. А Настя сочувственно улыбнулась:
– Соскучились, наверное, по дому?
– Да, – сказала Чикуэ Золонговна. – Как бы хорошо человек ни путешествовал, ему всегда хочется вернуться туда, где он живёт. К тому же, меня старуха Кэку ждёт. Я ей обещала помочь халат сшить.
Когда она ехала обратно в Сакачи-Алян, снова случилось необычное происшествие. На дорогу вышел малыш в белых одеждах. Он улыбался и что-то лопотал себе под нос. Водитель чертыхнулся и затормозил автобус: «Что за наваждение! Этот пацан тут прописался, что ли? Который раз вижу его тут. И, главное, непонятно, откуда берётся и куда пропадает: вот он был – и нету…»
Чикуэ Золонговна знала, кем был малыш. Она закрыла глаза, благоговейно сложила ладошки вместе и прочитала про себя древнюю благодарственную молитву. Если ребёнок не покинул этот мир, значит с Землёй всё пока в порядке. Значит, на ней есть любовь. И есть последний шаман, который, может быть, и не хочет называться так, но который знает: от того, как он живёт, о чём думает и мечтает, зависит, что будет с планетой и всеми её мирами.
А, может быть, подумала Чикуэ Золонговна, в этом смысле каждый человек может быть шаманом – избранником духов?
Она открыла глаза, поглядела в окно. Там, где только что стоял малыш, ветер лениво гонял по асфальту желтый березовый лист.
