Поблескивающая свежей оливково-зеленой краской машина подъехала к общежитию ближе к обеду.

— Похоже, у полковника утром было много дел, — подумал Юра, с трудом расчищая себе местечко сзади. Все пространство между тянущимися вдоль бортов лавками было заставлено тяжеленными зелеными ящиками и завалено глухо звучащими металлом тюками.

— Устроился? — спросил Евгений Владимирович, и, не дожидаясь ответа, скомандовал водителю:

— Поехали.

Как только машина выбралась на относительно ровную дорогу, Юра поудобнее пристроился у борта, и задремал.

Ему приснилась немыслимо-красивая, всех оттенков зелени молодая листва в свете фонарей, любоваться которой его вчера научила Наташа.

— Посмотри на фонарь сквозь листву, — говорила девушка, чьи глаза в зависимости от освещения меняли цвет, становились то серыми, то бледно зелеными, то начинали отблескивать бледной голубизной холодной воды. — И ты увидишь, что ни у одного художника, даже самого лучшего, не найдется красок, что бы перенести на холст чудо!

Взявшись за руки, как дошколята на прогулке, они гуляли по замершему в ночи парку, пока не ушел последний трамвай. Говорили обо всем на свете, радуясь, как легко приходит понимание. Удивлялись, с каким жадным, заинтересованным вниманием их слушают. О чем, вы спросите? Неважно, отвечу я, в пересказе такие разговоры никогда не бывают интересны.

Потом в голову Светличного ударило озорное желание проверить известную всему городу примету. Он стал на край поросшей мхом чаши старинного фонтана, и, тщательно прицелившись, кинул монетку, стараясь попасть точно в пасть бронзовой жабы, из которой била тугая струя воды.

Монета отлетела прямо в руки Наташе, а Юра, не сумев удержаться на скользком краешке, с грохотом и брызгами свалился в высеченную еще при царях чашу фонтана. Потом он отжимал одежду, спрятавшись за зеленой изгородью аккуратно подстриженных кустов и пытался починить рваную рубаху при помощи английской булавки и пары скрепок, случайно завалявшихся в карманах.

Стало холодно, и они, снова взявшись за руки, побежали к выходу из парка, где их и встретил Иван Сергеевич.

В общежитие Юра вернулся как раз к тому времени, когда его обитатели дружно собирались на учебу.

Теперь, сидя на задней лавке подпрыгивающего на неровностях автомобиля, он с наслаждением перебирал чудесные мгновения прошедшей ночи. Ровно до того момента, как раздумавший дремать Евгений Владимирович задал вопрос:

— А ты, Светличный, для какой цели в теории упругости копался?

— Чтобы убедиться, — не вдаваясь в подробности, и не открывая глаз, ответил Юра. Ему в тот момент очень хотелось вновь увидеть радостно-удивленное лицо Наташи, в руку которой, вертясь, опускается отброшенная струей воды монетка.

— В чем? — не отставал полковник.

— В том, что большинство авторов толстых и умных книг — просто-напросто лукавят, пряча свое незнание за многостраничными заумностями. Для солидности, приправленными высшей математикой.

— А вот это уже интересно, — задумчиво протянул полковник. — Когда ты разговаривал с профессором Новицким, я другое думал.

— Человеку было приятно, когда я разговаривал с ним о любимой им дисциплине. А мне что? — пожал плечами подросток. — Мне несложно. Как-то по случаю прочитал, вот и запомнилось. Но на самом деле, всей этой математике я не верю.

— Как, совсем?! — удивился Евгений Владимирович.

— Наверное, я неправильно сказал, — сразу став не по годам серьезным, медленно подбирая слова, начал объяснять Светличный. — Точнее, не так. Попробую пояснить. Теорию, конечно, знать надо, и знать хорошо. Но исключительно для общего развития и грубого, прикидочного расчета, который можно произвести за несколько минут при помощи логарифмической линейки.

— Почему ты так решил?

— Потому как дальше начинается полная ерунда.

— Обоснуй.

— Вот смотрите, если бы я продемонстрировал комиссии два тома расчетов жесткости станка, это произвело бы крайне благоприятное впечатление, — со смешком начал Юра.

— Наверное, — согласился полковник.

— И не беда, если бы точность совпадения расчета с опытными данными составила бы двадцать-тридцать процентов. Плюс-минус лапоть, как любит выражаться Иван Сергеевич.

— Примерно так.

— Зачем тогда лишние умствования? Прикинув жесткость станка по простейшим формулам, я получил примерно те же результаты. С той же ошибкой.

— Ну, там сложная система, — начал объяснять Евгений Владимирович. — Ее бы лучше численно, методом конечных элементов…

— И год биться с расчетной моделью, чтобы убедиться в том, что результат тот же? — скептически улыбнулся Юра.

— Ну, как тебе сказать. Вот, например ствол. Деталь ответственная, высоконагруженная, требует скрупулезного учета мельчайших особенностей конструкции.

— Да бросьте, — без всякого уважения к авторитету и погонам перебил подросток. — Насколько я знаю, существует пять методов расчета ствола, так?

— Четыре, — поправил Евгений Владимирович.

— Пятым я считаю формулу rp/2t, — так считали котлы и резервуары еще в девятнадцатом веке, — пояснил Юра. — Там ошибиться можно вдвое, но при трехкратном запасе прочности — метод работает.

— Согласен. Продолжай, — заинтересовался полковник.

— В общем, умники еще не определились, почему все-таки разрушается металл. И в зависимости от того, каким предположением им предпочтительнее руководствоваться, возникают методы расчета Рэнкина — это по нормальным напряжениям, Сен-Венана — это по наибольшей нормальной деформации, Кулона — по касательным напряжениям, и Губера — по формообразованию.

— Последняя считается самой точной, — заметил полковник.

— Да что толку-то? — возразил Светличный. — Почему-то все они предполагают, что нагрузка носит статический характер. Но ведь это не так, правда? Кроме того, на стволе, о котором мы сейчас рассуждаем, есть переходы, резьба, проточки. Бывает, делают продольные долы для лучшего охлаждения. Но нигде — заметьте! Нигде нет методики расчета того же ствола с учетом влияния местных концентраторов напряжений.

Единственное, что я нашел, это формулу Инглиса, статью Кирша 1898 года о распределении напряжений в пластине с круглым отверстием и статью Колосова на ту же тему 1910 года. С той лишь разницей, что у Колосова отверстие было эллиптическим.

Да даже если бы метод и был! Все равно, металл от партии к партии может быть различен, его могут по разному проковать, по разному термообработать. Не проще ли прикинуть, что там по простейшей формуле, а потом убедиться в достоверности расчета экспериментально. Ствол — отстрелять так, чтобы не пострадать самому. Жесткость — проверить нагружением.

— Это примерно как ты засунул в шпиндель станка пруток, установил индикаторную стойку и от всей души потянул? — скептически поинтересовался Евгений Владимирович. — Видел бы ты их лица…

— Да какая разница? Видел, не видел. Главное в том, что пружинный динамометр и индикаторная стойка оказались достовернее заумных расчетов. И товарищ Новицкий вынужден был это признать!

— Парень, вот смотрю я на тебя, и диву даюсь, — ответил полковник. — К подобным выводам обычно приходят старые, битые жизнью инженеры с огромным практическим опытом, видевшие, как отказываются нормально работать безукоризненно просчитанные конструкции. Но ты-то как такое осознал?!

— Это не я, — мучительно покраснел подросток. — Я, фактически, только озвучил. А подсказал — Иван Сергеевич. Он всю жизнь с металлом работает.

Тем временем, машина свернула на неприметную лесную дорогу, в незапамятные времена уложенную брусчаткой, и, пропетляв километра полтора под смыкающимися над головой кронами, остановилась перед КПП.

Неделей позже.

— Как там наш стажер? — спросил тихо вошедший в мастерскую Евгений Владимирович.

— Да уж всяко лучше, чем были практиканты из Военмеха, товарищ полковник, — повернувшись от верстака, кратко ответил мастер. — Водку не пьет, распорядок соблюдает, в Еленовку на танцы не бегает. Что еще-то?

— Это ты, Палыч, про дисциплину говоришь. А по сути?

— Нормальный парень. Больше ничего сказать не могу. Может, и гений он, как ты говоришь, но как по мне — просто спокойный, старательный хлопец. Льюис вот починил.

— Который?

— Да тот, что киношники угробили.

— Интересно получается, ты не смог, а пацан починил. Как так?

— А может, он и вправду гений? — огрызнулся мастер. — Куда уж нам!

— Да не обижайся! Расскажи лучше, в чем дело было.

— Да просто все оказалось. Там, если помните, выкрошились зубы на шестеренке. Мы заказали новую. Они снова выкрошились. Тогда мы заказали еще одну, попрочнее. И полетела рейка. Ну и бросили — то одно, то другое, не до этой древней железяки стало. Стажер глянул и сказал, что дело в профиле.

— Каком профиле?

— Да зуба! — раздраженно пояснил Палыч. — Мы не учли, что в те времена профиль делали преимущественно по эпициклоиде, а не по инволюте, ну и заказали на завод шестеренку, не оговорив, какую нам надо. Они и сделали стандартную.

— Дальше понятно, — задумчиво сказал Евгений Владимирович. — В зацепление такая пара станет, но работать будет недолго. А он, значит, сделал.

— Сделал, — подтвердил мастер. — Вот прямо на этом токарном станочке и сделал. И рейку новую, и шестеренку. Да лихо-то как! Даже без делительной головки обошелся. Вот, смотрите.

Рядом со станком, на верстаке, лежало приспособление, сделанное из стандартных фрезерных тисочков, угловой стойки, пары бронзовых втулок и валика, на верхнем конце которого был аккуратно прижат болтом стальной диск с наклеенным на него куском ватмана, аккуратно поделенным на сегменты.

— Видите? — проследил мастер направление взгляда. — На переднюю бабку парень поставил обыкновенную магнитную стойку с зажатым в нее гвоздем, и аккуратно поворачивал диск до совпадения с риской. Затем зажимал диск, и обрабатывал очередной зуб. Здорово, правда?

— Здорово! — согласился полковник.

— А вот и нет! — обиделся Палыч. — Второй год прошу: выделите на мастерскую делительную головку! Теперь уже перед молодежью стыдно, что как чего сделать, так изобретать велосипед надо. Или идти на завод, да кланяться там.

— Ладно, найдем тебе делитель. Хотя, зачем он тебе — ума не приложу. Раз в пятилетку, пригодится, и то вряд ли.

— И модульных фрез комплект, а то, стыдно сказать, парень все профильными резцами делал, которые сам же и заточил!

— И фрезы будут….

— Я вам, товарищ полковник, давно говорю, что мастерская, по существу, не укомплектована, — затянул свою извечную жалобу мастер.

В это же время, Светличный, под руководством старшины-сверхсрочника Джупины занимался важным и ответственным делом — снимал с оружия старую смазку, разбирал, протирал керосином, внимательно осматривал в поисках малейших следов ржавчины. Если таковой не находилось, смазка наносилась вновь, и очередной образец возвращался на свое место. В стандартный зеленый ящик, один из тысяч, лежащих на стеллажах.

Хитрый старшина таким образом решал сразу две задачи. Во-первых, стажер практически изучал устройство образцов, а во-вторых, избавлял от нудной и неблагодарной работы.

Если учесть, что за долгие годы существования, полигон стал обладателем огромной коллекции оружия, за некоторые образцы из которой современные коллекционеры не пожалели бы никаких денег, то польза от внешне бессмысленного занятия получалась неоспоримой. Да и то сказать, бывает так, что и под слоем нанесенной «на горячую» пушечной смазки, иногда появляется ржавчина.

Огорчало Виктора Ивановича только одно: периодически стажер надолго замирал над очередной кучкой разложенных на тряпке деталей. Иногда удивленно охал, крутил железки в руках. И тогда вернуть парня к работе получалось далеко не сразу. Сначала приходилось отвечать на вопросы. И хуже всего было то, что ответы старшина-сверхсрочник зачастую не знал, хотя до сегодняшнего дня и думал, что знает о собранном на складе оружии все, что имеет смысл знать.

— Что это, Виктор Иванович? — в очередной раз заинтересовался Юра.

— Уродец, — кратко высказал свое отношение старшина. — Сделали их всего пару штук.

— УЗИ напоминает.

— Так это его прямой предок. Точнее, один из, — поправился Виктор Иванович. Набегающий на ствол затвор, магазин в рукоятке — все при всем. И недостатки те же.

— А что, были и другие? — заинтересовался любопытный стажер.

— Подумать надо, — буркнул старшина, хотя, думать ему как раз и не хотелось. Рабочий день подходил к концу, следовало заняться уборкой рабочего места.

Но, совершенно неожиданно для себя, Виктор Иванович встал, безошибочно нашел нужную полку, с кряхтением снял верхний ящик, и вытащил из нижнего еще два образца.

— Сиди тут до ночи с твоим любопытством, — проворчал он, передавая стажеру два небольших автомата.

— Это разработки товарищей Рукавишникова и Пушкина. Второй и вовсе дрянь. Видишь, весь затвор в трещинах.

— Вижу, — ответил Юра, внимательно осматривая оружие.

— Из него всего-навсего 47 раз успели выстрелить, — добавил старшина. — Ох, и натерпелся я тогда страху, малый.

— Понятное дело, — согласился Светличный. — А ну как в лоб прилетит?

— То-то и оно, парень, — наставительно поднял указательный палец старшина. — Писали тут разные, что евреи хороший автомат придумали. А если задуматься, то получается, что не придумали, а удачно содрали. И вовсе не так уж он и хорош, — у чехов намного лучше вышло.

Немного помолчав, сверхсрочник добавил:

— А может, и сами придумали. Исключить того нельзя. Сам знаешь, одни и те же мысли, если им срок пришел, во многие головы лезут.

Юра молча кивнул. А Виктор Иванович снова пошел к стеллажам, чтобы через пару минут принести очередной образец.

— Изучай.

— Пострелять бы из них, — мечтательно улыбнулся Юра.

— А это уж как товарищ полковник решит, — напомнил о существовании начальства Виктор Иванович.

Обеспокоенный долгим отсутствием всегда пунктуального старшины, Палыч зашел в хранилище уже в сумерках.

— Ты что это, а Витя? — недоуменно спросил он. — Караул вот-вот придет объект под охрану принимать, а вы тут, я смотрю…

— Да мы тут трохи увлеклись, смущенно объяснил старшина, накрывая тряпкой разобранную винтовку CEAM образца 1950 года. Ту самую, под патрон.3 °Carbine, оказавшуюся в дальнейшем предком FN FAL, одной из лучших в мире штурмовых винтовок.

Работа не шла. Руки, и то тяжело было поднять — казалось, что они налиты свинцом. Оставалось лишь сесть на стул, и прикрыть ноющие от напряжения глаза.

— Это ничего, — тронул Юру за рукав Палыч. — Это всегда так бывает. Ты сейчас не сиди долго, мышцы застынут, и будет совсем паршиво. Лучше прогуляйся. Неспешно так, по краешку леса. Или к роднику, вон, сходи. Как болеть перестанет, возвращайся.

— Спасибо, Михал Палыч, — с трудом вставая, поблагодарил подросток. Пойду, пройдусь, пожалуй.

В спину неуверенно спускающемуся со ступенек мастерской Юре донеслось:

— И это, не обращай внимания на ругань Виктора Ивановича. С теми, кто ему неприятен, он безукоризненно вежлив. — Да понял я, — болезненно скривившись, ответил Светличный, и медленно побрел к роднику. Палыч, действительно, оказался прав. От неспешной прогулки закостеневшие мышцы понемногу разогрелись, и стало не так больно. Точнее, боль-то осталась, но теперь, когда она почти отступила, Юра воспринимал ее отстраненно. Будто болело не у него, а у хорошего знакомого. — Да, вот тебе и пострелял, — думал Светличный, неторопливо передвигая ноги по пружинящему многолетнему ковру палой хвои. Прогулка начала доставлять удовольствие, и потому мысли стали несколько более позитивными. — Оказывается, я и не понимал, что такое оружие и как им следует пользоваться! Хорошо, что нашелся добрый человек, объяснил… Добрый человек в этот момент чувствовал себя немногим лучше. Впрочем, Виктор Иванович лучше многих знал, что после такой нагрузки лучше не ложиться сразу, потому совместил прогулку с походом в магазин. Приятное, так сказать, с полезным. Доставая пару дежурных стаканов, Палыч не преминул поинтересоваться: — Ты чего, аспид, за парня так взялся-то? — Если правда то, что товарищ полковник про него сказал, то он оружие понимать должен, а не так: три пробных, пять зачетных. — По силуэтам он стреляет неплохо, ты на парня не наговаривай! — возразил Палыч, аккуратно нарезая салатик. — А я и не наговариваю, — возразил старшина, разливая по первой. — Но тут такое дело, Палыч. Не будет сюда никто возить человека, который на спорт работать будет. Правильно я мыслю? — Возражать не решусь. — Тогда получается, что рефлекс на стрельбу ему враг рода человеческого ставил, потому как спортивные замашки — смерть в реальном деле! Стоит он, как пень в лесу — устойчиво, но неподвижно, все стойку блюдет. Оружие держит неправильно. Спусковой крючок, и то последней подушечкой обрабатывает. А надо — суставом? Понимаешь?!

— Тонкости это, — пожал плечами мастер. — Может даже и такое быть, что никому не нужные тонкости. Как по мне, оружие парень понимает.

— Механику он понимает, а не оружие! — выдохнул лучший стрелок Полигона. — Механику, понимаешь? Железку, то есть. Тут ты, Палыч, прав. Наган он мне так настроил, что и слов нет! Даже гильзы стреляные, считай, сами выпадают, будто не в тридцать четвертом, а в пятом годе на императорском заводе оружие сделано. Механик Юра от бога, золотые у него ручки.

— А я что говорю? — флегматично подтвердил Палыч, разливая по второй. — А от нагана твоего любимого только рамка с номером и осталась. Все остальное — новое. Хотя нет, спусковой крючок он тоже не трогал, разве что доработал по мелочи. Так что не было настройки, переделка была.

— Не суть, — отмахнулся Виктор Иванович. — Ты представь, что будет, если такой механик еще и душу оружия поймет?

В этот момент взгляды старого мастера и стрелка от Бога встретились. И они, словно смутившись замерших на языке слов, заговорили о пустяках.

…Потихоньку ковыляя мимо полянки, облюбованной старшиной в качестве места проведения занятий за то, что упиралась она аккурат в склон холма, и солдатики, тренируясь, успели выкопать там много разного, Юра покосился на втоптанную в землю траву.

— На первый взгляд, как стадо слонов гуляло, — подумал он. — А ведь это все моими боками заглажено!

Глядя на изрытый пулями склон, украшенный валяющимися чурками, Светличный на мгновение испытал странное ощущение причастности к знанию, доступному далеко не всем.

— Человек, умеющий стрелять, — сказал перед очередной тренировкой Виктор Иванович, — есть боевая единица сам по себе. По большей части, в современном бою бесполезная.

После этих слов, наставник надолго замолк.

— Почему бесполезная, товарищ старшина? — спросил тогда Юра.

— А ты спроси об этом русскую Стрелковую Гвардию и Красных Жилетов герцога Веллингтона, — безразлично, как о давно отболевшем, ответил Джупина. — Процентов шестьдесят-восемьдесят потерь это результат бомбежек и артиллерийских обстрелов, понимаешь? Уже в Первую Мировую так было.

Взять тех же Красных Жилетов… Здорово ребята стреляли! Немцы одно время даже думали, что на участке, где они стояли, сплошь пулеметчики засели, настолько потери выросли. Дальше понятно?

— Подтащили минометы, наверное, — предположил Юра.

— Если бы…, — вздохнул Виктор Иванович. — Боши решили не мелочиться, и обработали передний край десятидюймовыми гаубицами. Тут английской стрелковой гвардии и пришел конец. Что было потом, как думаешь?

— Не знаю.

— Потом умные головы подсчитали, что подготовить стрелка — это долго и дорого. Потратить на обучение порядка двадцати тысяч патронов и получить бойца, которого, по статистике, убьет первый же артобстрел? Дорого.

Согласно законов статистики, проще эти пули выпустить в строну противника, и кого-то они обязательно найдут! Проще дать в руки наскоро обученного солдата автоматическое оружие — так оказывается, намного выгоднее.

В итоге, качество подготовки солдата не столь уж важно, цели поражаются просто в силу законов теории вероятности, а чтобы просто контролировать территории, сойдет и солдат после учебки. Кто переживет год и более, сам чему-то научится, ну а кто нет — значит, и не судьба.

— По вашим словам выходит, что военные палят в белый свет, как в копейку! — обиделся за родную армию Юра.

— Суди сам. При анализе результатов стрельбы драгун, сделанном в 1846 году, один генерал писал, что точный выстрел — едва ли не один на десяток, потому де, вся эта пальба имеет лишь психологическое значение. В русско-японскую войну, полк в условиях позиционной войны, за месяц тратил до пяти миллионов патронов, убивая и раня при этом до двухсот солдат противника. Имеем расход патронов 25000 штук на пораженную цель.

— При массе винтовочной пули в девять с половиной граммов, на одного раннего или убитого получается почти 238 килограмм — втрое или даже вчетверо больше, чем тот солдат весит! — быстро подсчитал Юра.

— В Первую Мировую тенденция сохранилось, но в силу большей насыщенности переднего края целями, расход патронов на одного пораженного колебался от десяти до пятидесяти тысяч штук, почти до полутоны металла на цель.

— А в Отечественную?

— Вырос до ста тысяч патронов, то есть, практически до тонны. И это с учетом того, что шестьдесят процентов потерь обе стороны списывали на работу артиллерии и налеты бомбардировщиков, — вздохнул Виктор Иванович.

— А теперь?

— Ну, мы-то сейчас не воюем, а вот по результатам действий в Индокитае, западные источники сообщают уже не о количестве патронов, а просто о массе стрелковых боеприпасов на одну цель. И получается у них от полутора до четырех тонн.

— Пушечное мясо, палящее примерно в тут сторону, — огорченно подытожил Юра.

— Да, — спокойно подтвердил Виктор Иванович. — В основном, так. Расход боеприпасов резко падает лишь в случаях, когда ведутся локальные войны с большим количеством жертв среди мирного населения. Отсюда можно сделать два вывода в части, нас касающейся:

1. Третьей Мировой, в том смысле, как ее понимает большинство, не будет — слишком затратно и малоэффективно.

2. Новые образцы стрелкового оружия военным давно уже не нужны.

— Это как?

— А так, — спокойно, будто поп в сотый раз читающий за упокой, подтвердил старшина. — Оружие уже давненько способно дать больше, чем может использовать его хозяин. Винтовка, к примеру, уверенно поражает цели с семисот метров, автомат — с четырехсот. Но что мы видим? Большинство боестолкновений происходит на дистанциях, не превышающих ста восьмидесяти метров. В городе или на пересеченной местности с затрудненным обзором, дистанция боя уменьшается до пятидесяти метров и менее.

Да и потом, опыт последних «национально-освободительных» войн наглядно показал, что частенько якобы давно устаревшее оружие оказывается на практике куда как эффективней современных образцов. Один из примеров — хладнокровный расстрел повстанцами на Филиппинах правительственного антипартизанского подразделения с новейшими штурмовыми винтовками из обыкновенных BAR M1918. Прямо сквозь стену дома, которую, кстати, новейшее оружие не брало. А старенький Браунинг — дырявил аж со свистом!

— Значит, никому не нужно, — почти до слез огорчился Светличный. — Значит, зря, значит…

И Юра чуть не расплакался прямо на глазах у наставника.

— А вот этого я не говорил! — ответил Виктор Иванович, и неожиданно для себя растрепал волосы на поникшей от огорчения голове подростка.

— Стажер Светличный!

— Я!

— Слушай вводную: сегодня нам помогают, поэтому силуэтов будет много. Они будут появляться на разных расстояних и в непредсказуемом темпе. И еще сюрпризы будут.

Сообщив о сюрпризах, старшина, спросил:

— Как действовать, помнишь?

— Помню. Первый выстрел — по силуэту. Место попадания неважно — добираю цель вторым, если она одна. После выстрела меняю положение. Есть возможность — шаг в сторону. Стрелял стоя — стану на колено. Стрелял с колена — лягу, а лучше перекачусь. с учетом возможного движения ствола противника.

Вы это сто раз уже это спрашивали, Виктор Иванович!

— И еще не раз спрошу! Последнее: забудь о стрелковых стойках. Их нет. Замер — тебя уже убили. Понятно?

— Так точно.

— На огневой рубеж шагом … арш! — скомандовал старшина.

Минутой позже на полянке воцарился учебно-тренировочный кошмар. Тренировкой это назвать было сложно. Сюрпризов, и впрямь, оказалось много. Под ногами, оглушая стрелка грохотом и вспышками магния, начали срабатывать взрывпакеты. Как от нитки, выдергиваемой при перемещении, так и просто злодейски вброшенные твердой рукой учителя.

В довершении всех бед, у старшины в руках оказалась воистину кошмарная стрелялка, явно сделанная на основе ракетницы. И пусть эта штука и заряжалась всего-навсего сырой картошкой, Юра уже после первого попадания понял, что синяков сегодня останется много — старшина, в отличие от него самого, казалось, вовсе не умел промахиваться.

Сами понимаете, после такого парню было что вспомнить, и о чем подумать.

— Но в брошенный пятак я все-таки попал, — с законным чувством удовлетворения решил Юра на обратном пути. И тем на некоторое время утешился.

…Тем временем, в мастерской привычно убирались следы легкого дружеского ужина. Да и что там пить было — так, чекушка на двоих. Для разговора, да и то мало.

— Я завтра к начальнику все-таки схожу! Надо будет, и рапорт напишу о том, что техник Светличный на Полигоне лишним человеком не будет, — горячился старшина Джупина. — Ты видел, Палыч, что он из обыкновенного винтовочного патрона сделал, а?

— И видел, и слышал, Витя. Товарищ полковник меня вызывал.

— Зачем? Так, начальник баллистической лаборатории решил воспользоваться ситуацией, и подал заявку на авторское свидетельство.

— Решил, значит, парня обокрасть?

— По ходу дела так. Уж больно вкусно результаты отстрела выглядели. Вот майор и не удержался.

— А ты там зачем? Евгений Владимирович и так прекрасно знал, чьих рук дело этот патрон.

— А майор Стариков взял, да и вписал его в соавторы. Решил, что так проще будет. А про Светличного решил забыть. Вот и позвал меня начальник, чтобы я, значит, принародно рассказал, как дело было. Я и рассказал.

— И что теперь?

— От руководства лабораторией майора отстранили, дальше — как вышестоящее командование решит. То ли погоны с гада драть, то ли неполное служебное объявлять. Но здесь он служить не будет, потому как формулировка в приказе об отстранении страшная: по причине утраты доверия. Думаю, далеко болезного законопатят.

— Похоже на то, — согласился старшина. — Теперь надо мне внимательно смотреть, чтобы парню, часом голову не отбили. Майора командир-то убрал, а вот прихлебателей его — вряд ли. Да и Стариков еще неделю-другую по городку болтаться будет. Пока приказ придет…

— Уже, — улыбнулся Михаил Павлович, показав взглядом на подсобку. Кровать и вещи, что в общежитии были, еще в обед принесли. Сам же товарищ полковник и распорядился.

— Душевно, — не найдя иных слов сказал старшина. — Но вот не могу я понять того, чтобы из-за обыкновенной латунной трубочки такие страсти разыгрались.

— Не в трубке дело, — задумчиво сказал мастер. — Дело в том, куда и как она вставлена, понимаешь? Доработка копеечная, а эффект получился такой, что мама не горюй. При той же навеске пороха начальная скорость возрастает на двадцать процентов, а крешеры свидетельствуют, что максимальное давление упало. Примерно на те же двадцать процентов. Но после такого переснаряженния у обыкновенной мосинки начальная скорость растет до километра в секунду, а заряд приходится даже процентов на 5 уменьшать.

— А если увеличить? — заинтересовался старшина. — Что таблицы стрельб летят к чертям — это ерунда, новые составить недолго. Но ты представь, насколько более настильной становится траектория! Это ж песня! Именины сердца! Прямым выстрелом! Из под любого пня гада выковырнуть на сто метров дальше, чем он рассчитывает! Что ж ты молчал, Палыч?

— Потому и молчал, что проверить все надо было досконально. Теперь по первому твоему вопросу: навеску увеличить не получается. Сдирает пулю с нарезов, и хоть ты что делай! Только мельхиор держит, да кто ж теперь оболочки из него делать будет?

— Жаль, — огорчился старшина.

— Погоди жалеть, у парня в голове что-то интересное крутится. И срок командировки ему продлили. Так что, если не угробишь мальчишку своими тренировками, может, чего и увидим.

— И все-таки не верится, Палыч, что трубка в гильзе такой эффект дает. Может растолкуешь, а то даже как-то стыдно не понимать того, до чего мальчишка додумался. Только попроще, сам знаешь, баллистика да математика мне так и не дались.

— Если объяснять просто, то надо начинать с того, что происходит в патроне после срабатывания капсюля.

— Чего тут сложного? В гильзу врывается форс пламени, и привет, пуля полетела.

— Не спеши. Если уж решил разобраться, то давай разбираться!

— Нас учили, что луч огня, испускаемый капсюлем, поджигает порох.

— Правильно, в принципе. Вопрос только в том, как именно это происходит.

— Опять же, учили. Считается, что пороховые зерна вспыхивают все сразу и горят параллельными слоями. Это я помню.

— На самом деле, это всего лишь допущение, принятое для удобства расчета. В реальности, огонь распространяется от зоны, где он соприкоснулся с порохом. То есть, от донышка гильзы.

— И что в этом плохого?

— Да все плохо. Как только достигается давление форсирования, пуля ввинчивается в нарезы и начинает свой путь по стволу.

— Так. Но пока непонятно.

— Сейчас поймешь! По мере того, как она удаляется от исходной точки, пространство, в котором происходит горение, растет. Недогоревшие порошинки летят по стволу ближе к донышку пули. Чем больше расстояние, которое они пролетят, тем меньше шансов, что порох сгорит полностью. Нет, теоретически, по умному расчету, он таки должен сгореть. Но на практике такого не бывает. Если пересчитать и сравнить полученную дульную энергию, то выяснится, что в виде кинетической энергии мы получили только 33 процента того, что содержится в пороховом заряде. От пяти до двадцати процентов уходит на нагрев стенок ствола и гильзы. Остальное… Ну, тут много вариантов, но потери на неполное сгорание всяко не меньше пятнадцати-двадцати процентов. Понял?

— Понял, конечно! При выстреле в упор четко видно следы от недогоревшего пороха, так что как тут не понять?

— Теперь представь, что произошло, когда Юра вставил трубочку в гильзу. Воспламенение начинается сразу у донышка пули. В трубочке есть поперечное отверстие, так что огонь распространяется не только вперед, но и в стороны. Шар огня возникает сразу под донышком пули, вдавливая оставшийся заряд назад.

— Етишкин корень! — не смог сдержать восхищения Виктор Иванович! — Совсем по другому, получается, порох сгорит!

— Да, — подтвердил Михал Палыч, широко улыбаясь. — Совсем по-другому! Во-первых, сгорание будет более полным. Во-вторых, точка, где достигается максимальное давление, сместиться дальше по стволу. В третьих, максимальное давление будет ниже. Отсюда сразу просматривается несколько возможностей.

— Дай угадаю! — обрадовался старшина, — во-первых, заряд можно сделать слоеным. Сверху — что-то горящее помедленнее, чтобы пуля в нарезы плавно вошла, ниже — мельче, чтобы при более коротком стволе успевало сгореть. И пожалуйте — при более коротком стволе — та же начальная скорость!

— Баллистики уже сосчитали. Мало не вдвое ствол можно укоротить! Только профиль у него уже иной будет. Там, где мы его делали толстым, он тоньше станет, зато дальше по стволу толщина стенок увеличится. Не скажу, что сбылась вековая мечта баллистиков о порохе с прогрессивной характеристикой горения в стрелковом оружии, но приближение весьма существенное, потому как намного большая часть ствола будет работать при высоком давлении. Вырастает площадь кривой в координатах p-v. Работа, которую можно снять с единицы длины ствола — тоже. Баллистический и пьезометрический коэффициенты здорово вырастут.

Что это значит? Это значит, что нам становятся доступно оружие, о котором мы и мечтать раньше не могли. Либо легкое и компактное, либо с такими начальными скоростями, что аж голова от перспектив кругом идет! Но работы предстоит — край непочатый!

— Неважно, — отмахнулся Джупина. — Это что же получилось то? Спецбоеприпас на ровном месте? Да, не зря парень книжки умные с собой возит! И не думал даже что такое возможно, докторам с кандидатами на ровном месте сопли утереть!

— Спецбоеприпас, да. Это ты правильный вывод сделал! — подтвердил Палыч. — Но только это ведь не конец истории! Если уж мы изменили патрон, то не грех изменить и ствол, и калибр. Да и гильзу переобжать как нам надо — дело нехитрое и что интересно, вполне возможное.

— Возможное, не спорю, — согласился Виктор Иванович. И разговор на некоторое время прервался. Каждый думал о своем.

Молчать было легко. Так бывает частенько, у давно и хорошо знакомых людей, понимающих друг друга с полуслова или и вовсе без слов.

Виктор Иванович закурил, и, как всегда в минуты размышлений, принялся отправлять к потолку аккуратные кольца дыма. Михал Палыч слегка прикрыл глаза, вспоминая вроде бы и недавнее, но немыслимо далекое время.

Завод «Аресенал». Полигон под Киевом, насквозь продуваемый жарким степным ветром, несущим запах полыни. Сухие хлопки выстрелов, доносящиеся с огневого рубежа. И бесстрастные цифры результатов замера скорости пули: 1300, 1350, 1380, 1400 метров в секунду.

Странный немец, пытающийся втолковать тогда еще не Михаилу Павловичу, а просто Мише, какой именно он видит свою Винтовку.

Вспоминая Генриха, Палыч невольно поморщился.

— Глупость на глупости, — подумал он. — Боже правый, что же мы тогда творили? И дело сделать не удалось, и хорошего человека в итоге потеряли.

Почему я тогда вообще позволил ему уехать, почему не добился, чтобы над Винтовкой работали нормальные, квалифицированные рабочие, а не тот сброд, что нам подсунули на заводе? Боялся поссориться с начальством? И что в итоге?

Последнее время Юра стал все чаще и чаще напоминать Палычу старинного друга. Точно так же упрям, точно так же аккуратен до педантизма и въедлив при обсуждении мельчайших подробностей.

Вчера мастер заметил на столе у подростка «Внутреннюю баллистику» Кранца и увесистый даже на взгляд томик Корнера. После того, что было сделано с гильзой, предсказать дальнейший ход мыслей Светличного было несложно.

Сразу начало покалывать в правом подреберье. Вывод был очевиден: Юра вплотную подошел к простым решениям, о которые сломало зубы уже как минимум, два поколения оружейников.

В том числе и он, Миша Мейер. И начальник полигона. И даже сам Василий Гаврилович. Гениальные решения, подкрепленные великолепной в своей простоте математикой, сталкиваясь с реалиями производства, вырождались в полное уродство вроде насадок Янасека, и поделать с этим ровным счетом ничего было нельзя.

— Юра об этом знает, — подумал Палыч. — И все-таки настолько самоуверен, что надеется решить. Или просто уверен?

Судя по тому, с каким вниманием парень изучал хрестоматийную книгу «Study of the phenomena of the hypervelocity impact» и подобные ей, решение было.

Старшина подобными вопросами просто не задавался. Опыта общения, аналогичного тому, который был у Палыча, Виктор Иванович не имел. Потому, улучив момент, он просто спросил Юру:

— Ты не слишком увлекся мощными патронами? Знаешь, сколько вполне приличных конструкций было забраковано из-за их избыточного веса?

И получил ответ:

— Если говорить о чистой энергетике, мы остаемся в рамках стандартного винтовочного заряда — до 4 граммов пороха. Скорость мы повышаем за счет имеющихся внутренних резервов: конструкции патрона и ствола. Металлоемкость даже снизится, так как ствол станет значительно короче за счет растянутого пика давления и более равномерного его падения. Иначе говоря, форма ствола будет значительно ближе к цилиндру, чем это было раньше.

— А узел запирания?

— Решение найдено еще до Октябрьской революции. Англичанами. Был у них, Виктор Иванович, такой интересный полковник…

— Ты по сути говори.

— По сути, так: рабочая пружина потащит затвор назад только тогда, когда давление в стволе упадет, до того момента энергию пороховых газов, отводимых прямо от патронника, мы накапливаем.

— Не понял, — озадаченно сказал Виктор Иванович. — Давай-ка подробнее, парень!

— Если подробнее, то будет так: рабочую пружину тянет рамка, связанная с газовым поршнем, заодно отдавая часть энергии газовому тормозу. Уменьшая отдачу, газовый тормоз при необходимости и должной настройке, способен прижимать сошки винтовки к земле. Заметим, затвор расцепится со ствольной коробкой только тогда, когда давление будет полностью сброшено.

— Почему?

— Рамка войдет в зацепление с затвором, только оказавшись в крайнем заднем положении. Понимаете, Виктор Иванович, до этого момента затвор будет неподвижен. Его удерживает давление газа через две сжатые пружины, возвратную и рабочую.

— Понятно. При равном давлении в стволе и рабочем цилиндре, площадь рабочего цилиндра намного выше, чем у ствола, соответственно, усилие удержания в любом случае превысит усилие отрыва.

В результате, мощность боеприпаса для нас почти некритична. На стволе нет узла отбора газов, способного вызвать нежелательные колебания. Импульс отдачи становится как бы размазанным по времени.

Конкретных схем запирания при таком подходе возможно придумать с десяток. Наиболее очевидное решение — использовать либо конструкцию с поворотным затвором, либо запирание роликами. Или даже одним роликом с гребенкой.

— Часы с кукушкой получаются. Но вроде, все правильно. А чем платим за плавную отдачу и полную некритичность к боеприпасу?

— Скорострельностью. По расчету получается не более 400 выстрелов в минуту, — пожав плечами, ответил Юра. — Но я так думаю, что для винтовки, хоть снайперской, хоть штурмовой, этого вполне достаточно. Зато оптику стряхивать не будет, сошки можно делать совсем легкими. Но это небольшая плата за вдвое увеличенную дульную энергию и удобство стрельбы.

— Лихо закручено! — заметил тогда старшина. Меняй стволы и получай что только душеньке угодно. Поставил короткий, и получил штурмовую винтовку. Длинный — снайперскую.

— Так и есть, — подтвердил Светличный.

Потом старшина вспомнил. Было на складе что-то весьма похожее. Но только похожее. Называлось оно винтовкой Farquhar-Hill, по именам двух почтенных джентльменов из Бирмингема. Оснащалась вполне достойным двадцатизарядным магазином. Но, в связи с окончание Первой Мировой, на вооружение ее так и не поставили, хотя оружие проявило себя как исключительно надежное.

— Вот, значит, откуда у вдохновения ноги растут! С родного склада, однако — с некоторой гордостью думал старшина, сидя рядом со старым другом.

Пуская к потолку кольца дыма, он думал, что винтовка должна получиться великолепной. С исключительно мягкой отдачей.

— Она даже гильзы здорово разбрасывать не будет, — пришел к закономерному выводу Виктор Иванович, и не сразу заметил, что последнюю фразу он произнес вслух.

— Верю. Только ты через левой плечо сплюнь — не сглазить бы! — немедленно отреагировал Палыч. — Хотя, уверенность в способностях парня у меня уже есть.

— Это да…. Что есть, то есть.

— Помнишь, кстати, старую хохму с нарезной гильзой?

— Вроде, у Бутурлина в «Стрельбе пулей описывалась». Лучше, конечно, чем «парадокс», но, по большому счету, сомнительное решение. Наверное, оно интересно было разве что в середине девятнадцатого века, да и то…

— А вот представь себе, сделал я такую гильзу. И Юрины трубочки в них вставил. Не одну, штук пять. Племяннику. Отстреляли, все честь по чести.

— Ну и как?

— Вот как раз тут и сработал фокус с обратным горением заряда и двухслойным заряжанием порохами с разной крупностью. Пик давления, как и следовало ожидать, растянуло вдоль ствола. И при том, что выше критического для охотничьего оружия давления в 450 кг/см2 мы не поднялись, свинцовой пулей с заранее отлитой на ней спиралью, стало возможно свалить кабана метров с двухсот. Из обыкновенного дробовика. Охотнички радостно хлопают в ладоши и заказывают у умельцев на механическом хитрые гильзы и пулелейки.

Мелочь, конечно, но уж если народ оценил, можно и за добрую примету счесть.

— А надолго той гильзы хватает?

— Очень надолго. Она же толстостенная. Одну раз двадцать уже перезарядили. Изменений никаких. Так что, думаю, надолго.

— Уезжаешь, значит?

— Завтра вечером, Михал Палыч, — вздохнул Юра. — Ствол я здесь сделать не смогу — нечем. Да и товарищ Коняхин, говорят, сильно недоволен моим затянувшимся отсутствием.

— Совет на прощание примешь?

— Конечно.

— Тогда, поехали, — вздохнул Михал Палыч, показывая Юре взглядом на старенький мотоцикл с коляской. — Тут недалеко, на станцию.

— А что, — скептически прищурился Юра, — за советами теперь на станцию принято ездить?

— Не ерничай, — посоветовал Палыч. — С человеком тебя познакомить хочу. У нас когда-то работал. Пока здоровье позволяло.

— Извините, Михал Палыч, — смутился Светличный. — Не хотел я ничего обидного говорить!

Пятнадцать минут по не обозначенной ни на одной карте грунтовой дороге, и вот он, утопающий в зелени крошечный поселок, выросший при станции и депо.

С этого момента ехать стали совсем медленно. Пропустили гордо шествующие колонны гусей. Успели затормозить в миллиметре от ринувшейся под колеса рябой курицы с манерами камикадзе. Уступили проезжую часть трактору с копной сена, готовой в любой момент обрушиться на зазевавшегося прохожего — так много умудрились нагрузить на древнюю машину косцы.

Наконец, остановились у нужного дома. Палыч пару раз нажал на кнопку звонка, слегка наклонил голову, прислушиваясь к зазвучавшему где-то внутри, и сказал:

— Теперь подождать надо. Константин медленно ходит.

После чего присел на лавочку и спокойно закурил.

Минут через пять, показавшихся Юре невыносимо долгими, к калитке подошел хозяин дома. Чуть ниже среднего роста, почти квадратный, широкоплечий мужик едва ковылял, тяжело опираясь на палку. Одна из штанин у него была чуть не вдвое шире другой.

Впрочем, слегка комичное впечатление от тяжелой, ковыляющей походки у Юры тут же пропало. Оказалось, что для этого было достаточно лишь встретиться с цепким и по-особому бесстрастным взглядом блекло-голубых глаз хозяина дома. Такие бывают лишь у людей, не раз и даже не два заглядывавших в лицо смерти, и готовых как принять, так и подарить ее.

Перехватив Юрин сочувствующий взгляд, Константин, словно нехотя обронил:

— Осколок. Бывает и хуже. Какая-никакая нога, но есть. Мише спасибо, вытащил!

Палыч откровенно смутился и проворчал:

— Да хорош тебе! Каждый раз одно и то же вспоминаешь! Как будто не ты меня на горбу с нейтралки вытаскивал!

Еще несколько минут невыносимо медленного движения до мастерской.

Почти стандартный набор станков и приспособлений для человека, занимающегося точной механикой. По большей части, изготовленных самостоятельно.

В изобилии стоящие на полках механизмы наглядно подтверждали род занятий хозяина. Чего там только не было! Макеты котлов, различного типа зубчатые передачи, механизмы преобразования движения, и так далее. Лучшим экспонатом коллекции, безусловно, была великолепно исполненная модель газовой турбины.

Заметив заинтересованность Юры, хозяин пояснил:

— Это для политехнического, по хоздоговору. Я там лаборантом числюсь, за то делаю им наглядные пособия. И к пенсии копеечка, и не скучно мне на старости лет. Вот это, к примеру…

— Мальтийский крест, — уверенно определил механизм Юра. — Это — шарнирный четырехзвенник, будто с иллюстрации к учебнику Артоболевского, это…

— Вижу, вижу, знаешь — добродушно улыбнулся хозяин. — Я, собственно, и не сомневался в этом, поскольку эскизы твои мне Миша показывал. О них-то я и хотел поговорить.

— А что в них не так? — заволновался Юра.

— Да правильные они, — успокоил молодого человека Константин Петрович. — Можно даже сказать, слишком правильные! И выполнены на очень приличном для молодого конструктора уровне. Единственное, что ты не учел, так это того, кто это все делать будет.

— Для начала, я сам!

— И все будет работать нормально. Зато потом, когда опытную партию передадут для изготовления в Ижевск или Тулу, ты получишь такое, что слезами три раза обольешься!

Спрашивать, почему такое случится, Юра не стал. Он внимательно смотрел на Константина Петровича, понимая, что сейчас услышит что-то действительно интересное.

— Смотри: мы с тобой способны работать вот с таким уровнем точности, — выговорив эту фразу, мастер достал из верхнего ящика верстака тщательно отделанную лакированную коробочку, украшенную полированной латунной табличкой с надписью: подшипник Диодора.

Вынул два цилиндрических предмета. Аккуратно повернул против часовой стрелки маховичок на меньшем, после чего вставил его в большой цилиндр примерно наполовину. Вновь провернул маховичок. Но на этот раз уже по часовой стрелки.

И слегка улыбнувшись, обратился к Юре:

— Палыч этот фокус уже знает. Теперь твоя очередь. Попробуй задвинуть или вытащить поршень.

Упрямая железка оказалось будто приваренной, не желая смещаться ни на миллиметр. Единственное, что она была готова делать, это крутиться. Вращение происходило без видимых потерь и явно могло длиться часами.

— Кем был этот Диодор?

— В первую очередь, конечно механиком — пожал плечами Константин Петрович.

— А еще кем? — Юре отчаянно хотелось подробностей.

— Современником Архимеда. Скульптором, литейщиком, ювелиром и уличным бойцом похлеще Челлини. Гулякой и пьяницей, проигравшим свой дом в кости. Несостоятельным должником, проданным в рабство подальше от Афин, в Карфаген. Беглым рабом и пиратом… В общем, хлопец чудил как мог. Но руки и него и впрямь, были золотыми — изготовить прообраз динамической пневмоопоры мог только гений. А уж если учесть, в каких условиях это было сделано, то и сомнений не остается: точно, гений.

— Получается, человечество могло иметь станки на пневмо и гидроопорах еще до нашей эры? — потрясенно спросил Юра.

— И вечные, не требующие кремней зажигалки тоже. В войну, понимаешь, спички как-то сразу кончаются, да и кремешки становятся дефицитом, — грустно улыбнулся хозяин дома. — Ты, что, и впрямь полагаешь, что высокоточное оборудование недоступно для простых смертных? Так только они его делают, парень!

Константин Петрович вновь потянул верхний ящик стола на себя, и вытащил оттуда пару отблескивающих ярким, насыщенным желтым блеском латунных цилиндров.

С усилием вдавил меньший в «стакан». Резко дернул назад и показал буквально остолбеневшему Светличному тлеющий фитиль, закрепленный на меньшем цилиндре, меланхолично заметив:

— Тут и точность может быть на порядок меньше — лишь бы нагреть сжимаемый воздух. Дикари такое из стеблей бамбука делали. А просвещенные мы — пренебрегли…

Впрочем, это меня занесло. На чем, мы, кстати остановились, Юра?

— На том, что мои чертежи не годятся для производства, — машинально ответил Светличный, уже начав прикидывать конструкцию нового, идеально подходящего для изготовления задуманного им ствола, станка.

— Он будет работать на гидродинамических опорах, — решил Юра. — Молодец дядька, такие подсказки дорогого стоят!

Мысль немедленно подтвердилась.

— Правильно думаешь, — безошибочно угадал ход мыслей молодого человека Константин Петрович. Все станки в моей мастерской работают на вечных подшипниках. Трения металла о металл там нет. Точность — на порядок выше, чем положено для станков класса «П». Но дай ты их в руки вчерашнему выпускнику ремеслухи, которому аттестат за десять классов нарисовали из милости, и станкам можно читать отходную.

Так и с тобой. Имея немыслимо высокую для своего возраста квалификацию инструментальщика, ты почему-то осмелился думать, что все остальные — таковы же. А они в слове из трех букв, бывает, четырежды ошибаются!

Тяжело вздохнув, Константин Петрович озвучил окончательные выводы:

— Чертежи предполагают исполнителя со знаниями, приличествующими инженеру. Заковыристая оснастка. Жесткие допуски. В общем, не взлетит!

— Да нет там ничего сложного! — попытался возразить Светличный.

— Спорить не буду, — покладисто согласился Константин Петрович. — Однако, спросить тебя можно?

— Конечно!

— Вопрос будет простым. Почему, приводя деталь к размеру, ты не пользуешься сменными твердосплавными вставками?

— Ими только обдирать можно, да и то, больше тепла получаешь, чем стружки. К тому же, керамику невозможно заточить до остроты хорошего быстрореза, а в состоянии поставки она почти тупая.

— Тебе действительно надо посмотреть, что и как делается на заводах. Резцы там точат централизованно, понятно?

— Понятно, — внезапно начав понимать, к чему ведет собеседник, согласился Юра.

— Продолжу. Мне Миша о твоих привычках готовить инструмент рассказал многое. Одобряю, чего уж там!

Но на производстве никому даже в кошмарном сне не придет в голову полировать режущие кромки резца или борштанги. И даже если бы пришло — то все равно, нечем. Заточники — это отдельный участок. А в цехе — лишь громадное моторизованное точило с криво насаженным побитым камнем. Хорошо, если с удобным подручником. Про отсос абразива из зоны обработки умолчу. Много таким наполируешь?

Далее: за итоговое качество заточники ответственности не несут. Потому, как правило, делают как проще, на грани допустимого. Для тебя, к примеру, заточка сверл на 4–6 фасеток или Split Point — стандарт по умолчанию. Для них — изощренное издевательство начальства!

Люди план гонят, понимаешь?!

— Понимаю, — очередной раз согласился Юра, чувствуя, как краска начинает заливать лицо.

— Далее. О том, как ты на раздолбанном трофейном Лорхе умудряешься ловить полсотки, мне рассказали.

— Да чего там сложного? — недоуменно спросил Юра. — Убрал люфты, разрезал гайки, выставил постоянный натяг, отъюстировал шпиндель. Нормальный станок, кстати.

— Ага, нормальный, — саркастически заметил Палыч. — Теперь. После того, как ты пару суток вокруг него гопки плясал. Направляющие дух святой шабрил? Второй винт архангел Гавриил прикрутил?

— Да нет. Я сделал. И не особо много там работы было — немцы умеют вещи делать. Любому советскому бы предпочел. А к чему вы это?

— К тому, что на производстве работают тем, что дали. Наладкой занимаются отдельные люди, которых еще дозваться надо. И конструкций, автоматически выбирающих люфт ходовых винтов, они придумывать не будут.

— Еще вопрос, — продолжил Константин Петрович. — Вот ты, к примеру, умудряешься безошибочно выбирать последние пару соток. А ведь там же подача микроскопическая должна быть, меньше деления на лимбе. Как?

— Подключаю червячную передачу. На Лорхе теперь тоже можно — ему я второй ходовой винт поставил. Для точных конусов и прецизионных подач.

На обыкновенном станке…, — Светличный на секунду задумался. — Думаю, за счет поперечной подачи можно. Ставим угол в одну десятую радиана, это чуть меньше шести градусов — получаем одну десятую деления подачи на деление лимба.

— Токаря, в среднем, тригонометрией не пользуются, Юра. И про радианы они давно забыли, — с усмешкой прокомментировал Палыч.

— Констатируем, — начал подводить итоги Константин Петрович. — Использование стандартного трехкулачкового патрона чертежи не предусматривают вообще. Налицо куча мудрых приспособлений, рассчитанных на работника, как минимум, шестого разряда. Аналогичная ситуация с фрезерными работами. Тебя, Юра, заводские технологи просто побьют, понимаешь?

— Даже не хочу пытаться! — огрызнулся Светличный. — Я трехкулачковым патроном не пользуюсь вообще — точности у улитки нет. А оснастка — это такая штука, с которой проще, чем без нее. И зачастую сделать ее не так и долго! По фрезеру аналогично. Базироваться лучше не на болтающиеся губки тисков, а на стол. Цель та же — точность обработки.

Переполненного укоризной взгляда нового знакомого оказалось достаточно, чтобы от стыда загорелись уши и щеки раскраснелись, будто в мороз. Вывод напрашивался неприятный. С минуту подумав, Светличный все-таки решил уточнить:

— Выходит, система построена так, что грамотный рабочий скорее исключение, чем правило?

— Конечно! Причем со времен, когда на первых мануфактурах придумали разделение труда, — подтвердил Константин Петрович. — Высококвалифицированный рабочий капризен, много мнит о себе, заменить его сложно и не всегда возможно. Потому проще иметь массу обезьянок, натасканных выполнять несколько простейших операций и относительно узкую прослойку рабочей аристократии.

Злого умысла тут нет. К примеру, по-настоящему хорошего токаря учить надо много лет. Зато натаскать на пару операций при налаженном станке и наличии подготовленного инструмента — за полдня можно.

Все, от директора завода до цехового местера, знают: продукция нужна была еще вчера! В крайнем случае, завтра. Послезавтра уже будет поздно, потомку как последуют оргвыводы.

Следовательно, любая нестандартная работа для заводских технологов — жуткая головная боль. Представь, сколько всего надо подготовить и скольким баранам втолковать, как, что и в какой последовательности. Потом придется справиться с последствиями неминуемых попыток работяг упростить себе работу. И только пережив весь этот бардак, может быть…

Что у тебя — сам видишь. Каждая вторая операция требует извернуться. Любой переход — нестандартный. Понятное дело, так ты добиваешься максимально возможного. Но пойми, лучшее — враг хорошего, причем заклятый враг!

— Теперь дошло, — смущенно признался Юра. — Мне и впрямь на завод надо.

Вздохнув, Константин Петрович внимательно посмотрел на основательно покрасневшего Юру, и неожиданно закончил:

— Преждевременно я этот разговор затеял. Давайте, ребята, чаем вас угощу.

Чай пили молча. Юра с любопытством косил глаза на хозяйское оборудование, потом не выдержал и спросил:

— Неужто миниатюрный зубонарезной станочек?

— Почти, — улыбнулся хозяин мастерской, — хотя и задумывалось это как наглядное пособие для студентов механического факультета. Чтобы, они, значит, воочию увидели, как правильно нарезаются шестерни. Но, не сошлись в цене. А я ведь эту штуку без малого полгода ваял. Стало обидно, и оставил себе.

— И как выяснилось впоследствии, не прогадал! — заметил Михал Палыч.

— Это точно, — согласился хозяин. — Не прогадал. Оказалось, что вокруг масса людей и производств, которым требуются небольшие, но точно сделанные шестерни, червячные передачи, косозубые скоростные редукторы. Неплохая прибавка к пенсии…

А тебя, Юра, почему это устройство так заинтересовало?

— Мне Евгений Владимирович на прощание дал покопаться в интересном экспонате — пистолете Леркера и Куппини.

— Это, чтобы тебе яснее было, Костя, такая себе малокалиберная игрушка, — тут же пояснил Палыч. — Сделали их всего сто пятьдесят штук. Потом производство прекратили, а проданное у владельцев постарались изъять. Так что, редкость Юра ковырял.

— В чем редкостность-то?

— Пистолет с магазином на 25 патронов калибра 6,25 задумывался как оружие самообороны. Но вот беда, оказался слишком уж эффективен, потому как стрелял в супостата очередями. Чаще всего одной, длинной очередью. Что закономерно приводило к смерти нападающего. Сам понимаешь, в руки неподготовленного человека лучше всего давать что-то автоматическое, что Леркер и сделал.

— А причем тут мой станочек, на котором я шестерни и рейки режу?

— Идея у Леркера и Куппини хороша! — вступил в разговор Светличный. — А станок тут при том, что механику того пистолета надо всего лишь немного доработать — поставить отсечку патронов на пять. Или на три, еще не знаю. И получится почти идеальное оружие для городского партизана. Или самообороны. В общем, станочек ваш для доработки той механики идеален, поскольку ничего стандартного там не предвидится. Чертежами, кстати, не поделитесь?

— Так нет чертежей, — задумчиво ответил Константин Петрович. — Эскизы бери. Их — целая папка.

— Спасибо, — обрадовался Юра. — Вы не представляете, Константин Петрович, как я вам благодарен. Это ж полгода жизни — такое придумать, не меньше!

— Придумать не штука, все давно придумано. Лично я в качестве образца брал Jacobs hobbing machine. И немного от себя добавил. Так что, не с нуля. А делал долго, потому как чувствовал себя плохо — к непогоде у меня всегда больную ногу дергает. А позапрошлая зима вся такая и была. То пурга, то метель, а то и вообще, буран.

Резко раскрытое по теплому времени окно. Порыв летнего ветра оказавшийся неожиданно холодным, заставил всех повернуть головы в сторону окна. На горизонте темной горой вспухала грозовая туча.

Подумав о том, что возвращаться придется под дождем в открытой коляске мотоцикла, Юра зябко поежился. Не сговариваясь, гости начали дружно прощаться.

Хозяин бросил взгляд на часы, и Юра неожиданно услышал:

— А теперь, на прощание, так сказать, прими совет.

— Уже принял, спасибо, вы многое подсказали.

Константин Петрович досадливо отмахнулся:

— То не совет был, а так, мысли по поводу. Считай, знакомились.

Не говоря ни слова, лишь выражением лица и позой Юра изобразил предельное внимание.

— Постарайся разобраться в себе, парень. Скорее всего, ты не оружейник — я за жизнь их много видел. Ты механик, инструментальщик, да кто угодно, но тяга эта к стреляющему железу у тебя чисто по молодости лет проявляется. Любой инструментальщик может делать оружие. Так, Палыч?

— Так, — неожиданно серьезно подтвердил оружейный мастер. — Больше скажу: не любой оружейник себе инструмент способен сделать. Обратное верно чаще: оружие способен делать любой сколь-нибудь приличный инструментальщик.

— В общем, хочешь верь мне, хочешь нет, но в себе разобраться попытайся. Тут такое дело Юра, успех в этом узком стреляющем мирке достается исключительно заранее назначенным товарищам. Шишки и ранние инфаркты — тоже.

Тебя пока ведут по жизни за ручку, и это здорово — есть хорошие шансы многое узнать и увидеть. Одно плохо — конечных целей своих поводырей ты знать не можешь.

В общем, при малейшей возможности постарайся взять свою судьбу в свои руки. Пока поздно не стало…