Серенькое осеннее утро, чуть украшенное редкими проблесками пробивающихся через рваные кучевые облака лучами солнца. Лужицы на тротуаре и мокрые желтые листья, прилипшие к стенду с фотографиями передовиков производства. Одиннадцатая проходная.
— Первый раз? — спросил пожилой вахтер, тщательно сличая фотографию в пропуске с оригиналом.
— Да.
— Тогда тебе прямо по дорожке и направо, к пятому цеху, — возвращая пропуск, доброжелательно объяснил дедушка.
В пятом цеху оказалась еще одна проходная, и так далее. Добравшись до своего участка, Юра посмотрел на подаренные отцом часы и понял, что чуть не опоздал — пешая прогулка по заводу заняла без малого, пятнадцать минут.
— Здравствуйте, Иван Сергеевич! — радостно приветствовал Светличный своего наставника минутой позже.
— Здравствуй, Юра! — огоньком в ночи вспыхнула ответная улыбка. — Мы уж тебя тут заждались. Уезжал на пару недель, а приехал к середине сентября!
Обведя рукой просторное высокое помещение, залитое светом несмотря на пасмурный денек, Иван Сергеевич добавил:
— Принимай свой участок, мастер!
Никто и никогда до этого Светличного мастером не называл. Звали Юрой, Юрочкой, просто по фамилии… По-разному звали. Но мастером — никогда.
Постаравшись скрыть растерянность, Юра поспешил к установленным в цехе станкам.
— С людей начинай, мастер, — догнал его голос Ивана Сергеевича. — Главное в любом деле — люди, Юра. Все остальное — приложится.
— Иван Сергеевич! — взмолился Юра, с ужасом глядя на выходящих из раздевалки людей. — Может, вы… Я ж втрое моложе любого из них!
— Николай Петрович сказал, справишься. Значит, так тому и быть, — спокойно ответил Иван Сергеевич. — Людей для экспериментального участка выбирали грамотных, спокойных, непьющих. У каждого — не менее, чем пятый разряд. За исключением, Клавдии Ивановны, конечно. Для кладовщика и уборщицы это необязательно.
Юра затравленно смотрел на обступивших его мужиков.
— Не тушуйся, мастер! — с улыбкой произнес, по виду, самый старший из рабочих. Начни с журналов инструктажа, с людьми познакомься. На планерку к директору сходи, разберись, что от нас требуется.
— А дальше? — уже начиная отходить от шока, спросил Юра, обращаясь, главным образом, к Ивану Сергеевичу.
— Сам увидишь.
Надежда отсидеться на директорской планерке в дальнем уголке, растаяла еще в коридоре:
— Это ты, значит и есть, тот самый Светличный? — бесцеремонно дернул Юру за рукав мрачного вида грузный дядька.
— Ну, я Светличный, — огрызнулся Юра, движением плеча освобождая одежду.
— А я, значит Коваль, — пророкотал дядька, буквально нависая над Светличным.
— И что?
— Да вот, на директорские планерки меня не приглашают, но хотелось первым посмотреть на мастера, в пользу которого директор изъял у меня два новеньких, в упаковке, швейцарских станка! — собеседник явно был настроен агрессивно.
— Я пока не в курсе, — честно ответил Светличный. — Первый день на работе.
Затевать скандал на ровном месте совершенно не хотелось. А вот уточнить ситуацию было явно не лишним. И еще: чертами лица, и особенно, скошенным подбородком, дядька здорово напоминал одного активиста из родной школы. Да и фамилия была та же…
— Так что за станки-то? — переспросил Светличный.
— Не знает он, — мрачно пробурчал дядька, выдохнув так, что до Юры донесся запах, о котором принято говорить: «после вчерашнего». — Эх, хотел бы я знать, чьих ты, парень. И кто тебя, щенка малолетнего, на участок поставил?!
Ответ, скорее всего, был не нужен. Коваль просто выговаривался, исходя раздражением, как исходит паром поставленный на огонь чайник.
На планерке беды продолжились. Председатель профкома выступил с категорическим заявлением о недопустимости назначения несовершеннолетних на руководящие должности. И его, надо сказать, многие поддержали.
Конец прениям положил директор завода.
— Причины назначения техника Светличного мастером экспериментального участка просты. Он способен делать дело.
В ответ последовало недовольное ворчание собравшихся. Постучав, привлекая внимание, шариковой ручкой по графину, Николай Петрович продолжил:
— Юрию Ивановичу в качестве отчислений за изобретения и рационализаторские предложения причитается за последние полгода больше, чем любой из вас зарабатывает за пятилетку. Понятно?
Представьте экономический эффект, получаемый заводом. Представили?
Собравшиеся глухо молчали, наскоро прикидывая, сколько они могли бы заработать за пять лет, и как здорово можно было бы распорядиться такими деньгами, попади они им в руки.
Директор, тем временем, говорил:
— Молодость — недостаток проходящий. Со временем. Но я готов пойти вам навстречу и отменить приказ о назначении, если кто-либо из сидящих здесь способен гарантировать мне лучшие результаты.
Начальники цехов и подразделений окончательно замолчали. Подставляться по-глупому желающих не было. И они услышали:
— Теперь, никого, надеюсь, не удивляет, что участку мастера Светличного выделено лучшее из имеющегося? Заодно, должен предупредить: вновь создаваемый участок — режимный, потому лишних вопросов о его деятельности быть не должно. Задачи данному конкретному мастеру ставлю лично или, в мое отсутствие, главный инженер завода.
После окончания планерки, Николай Петрович вручил Юре пару машинописных листов с планами работ, и скупо обронил:
— Ничего Юра. Представить тебя людям нужно было обязательно. И это даже хорошо, что бучу они сегодня попробовали поднять. Так даже лучше. Главное, помни: я в тебя верю и в обиду не дам.
— Спасибо, Николай Петрович, — ответил Светличный. А на выходе из кабинета, обернулся в дверях и добавил:
— Отработаю.
Остаток дня прошел более или менее нормально. При удивительно благожелательном отношении подчиненных к молодому мастеру, удалось быстро разобраться с объемом обязательной ежедневной писанины, принять склад и полюбоваться новыми станками.
Среди них выделялось два швейцарских широкоуниверсальных фрезерных станка Aciera. И новенький, с иголочки Deckel FP2 c полным набором приспособлений и инструмента, под которые производитель выделил отдельный шкаф с заботливо продуманным расположением отделений. Чего там только не было: скоростные головки, долбежное приспособление, делительные устройства и много такого, назначения чему Юра сразу угадать не смог.
За стоящими на безукоризненно выверенных фундаментах станками чувствовалась многовековая история развития сверхточной обработки металла, как за аристократом — череда поколений прославленных предков.
— Нравится? — не удержался от вопроса Иван Сергеевич.
— Конечно! — расплылся в улыбке Юра.
— А ведь то, что мы сделали — немногим хуже. Точнее, функционально — ничем.
— Хуже, — не согласился Юра. — На этих работать можно на порядок быстрее. Все для человека сделано. С налету такое придумать невозможно. Долго надо опыт собирать. Думать много. Нет у нас таких станков.
— И никогда не будет, — продолжил мысль Иван Сергеевич. Поймав недоумевающий взгляд Светличного, он пояснил: — Не глупее мы, не думай. Просто нам обыкновенно некогда такими вещами заниматься. Мы ж не живем, а по большей части стараемся выжить.
— И то сказать, поколения не проходит, чтобы война какая не случилась, — грустно вздохнул наставник.
Юра не стал возражать. Ему уже было известно, что учитель успел хлебнуть горького. Начав с Империалистической, Иван Сергеевич не пропустил ни одной крупной заварушки. Каждый раз, впрочем, умудряясь возвратиться домой. В отличии от Юриного деда и братьев отца, которым не повезло. И действительно, где тут времени набраться на создание шедевров машиностроения?
Домой, в общежитие техникума, Юра возвращался, основательно задержавшись на работе. Голова была занята размышлениями о новых станках и удивительном горном народце, который уже несколько столетий имеет возможность без суеты заниматься созданием шедевров в металле.
И надо же было случиться такой незадаче, что проходя мимо пивнушки, издавна облюбованной идущими со смены, он не поздоровался с некстати вышедшим из питейного заведения Ковалем, а тот не нашел ничего умнее, как схватить Юру за шиворот, проорав при этом:
— Умный что ли?!
Что собирался еще сказать или сделать отец бывшего однокашника, в дальнейшем так и осталось неизвестным. Память самого Коваля, впрочем, тоже сохранила немногое.
Вспомнилось лишь, что в долю секунды улица провернулась, оставив на сетчатке размытое изображение полотнищ света. Затем дорога грохнула в затылок, и на глаза опустилась пелена.
В себя Коваль пришел уже лежа на спине. Очень болела малая берцовая кость на правой ноге и вытянутая вверх рука. С внешней стороны запястья, между безымянным и средним пальцами устойчиво утвердилась подушечка большого пальца нового мастера, а остальные четыре плотно держали кисть со стороны большого пальца.
Локтевая кость и кисть руки Коваля составили как бы катеты прямоугольного треугольника, а большой палец Юры безжалостно давил по гипотенузе. Было понятно, что стоит чуть прижать, и кисть руки будет сломана, словно тонкая сухая веточка.
Шевельнуться было положительно невозможно. Даже желания такого не возникало. Кроме зажатой, как в тиски правой руки, на нежелательность шевелений красноречиво намекал ботинок, словно бы чудом остановленный в миллиметрах от хрупких хрящей гортани.
— Вам кто дал право руки распускать? — бесстрастно поинтересовался молодой человек, слегка прижав кисть Коваля.
Таким, вежливо — безразличным голосом обычно просят незнакомых людей о мелкой услуге в общественном транспорте. За проезд, к примеру, передать.
От резкой боли к горлу подступила тошнота, перед глазами закружились искорки и отблески света.
— Мальчишку совершенно не волнуют последствия, — внезапно осознал бедолага. — Не волнуется, голос не дрожит. Уверен в себе, и судя по всему, опасен как …
Подходящих сравнений в голову не пришло. Взрослому, пожившему и многое видевшему человеку, стало страшно.
— Извини, — хрипло прозвучало в вечерних сумерках.
— Извините, Юрий Иванович, — почти сразу же поправился Коваль.
— Извинения приняты, — улыбнулся уголками губ Светличный. — И вы меня извините! Я, кажется, был чрезмерно резок. Однако, ночевать вам сегодня придется в милиции. Вот и они, кстати…
— Он что, отсюда вообще не уходит? — спросил Ивана Сергеевича один из рабочих как-то утром, обнаружив, что все станочные тиски на участке сняты.
— Иногда, наверное, уходит, — с ясно слышимым в голосе сомнением ответил Сергеевич. — Пару раз в неделю точно. Но вчера, видать, был не тот случай.
Тем временем, обнаружив на рабочих местах разгром, станочники слегка раздраженно начали интересоваться:
— И как это понимать, Юрий Иванович?
В ответ на недовольный ропот пришедших на смену, Юра устало, но уверенно заявил:
— Тиски надо менять. Все.
— А что не так с тисками? — с интересом спросил Иван Сергеевич.
Светличный на глазах подчиненных установил в тиски деталь и провел по ней индикатором. Стоявшие ближе убедились: да, непорядок. Стоило мастеру чуть сильнее прижать деталь, и показания индикатора поплыли. Стрелка прибора показала отклонение сначала на две, потом на три, и остановилась на шести сотых миллиметра.
— И это — самые лучшие в цехе тиски! — с огорчением прокомментировал мастер. — Остальные хуже. На некоторых отклонение от параллельности доходит до десятки.
Не подходит нам такое. Брак погоним. Я проверял. Зажимаешь деталь, и подвижная губка обязательно или подвернется или приподнимется.
— Ты себе представляешь, сколько это работы и каков будет скандал? Если ты прав, это же и по всему заводу так! Может, проще подкладки подтянуть, как это всегда делалось? — поинтересовался учитель.
— Не получится. Малейший люфт, и губку поднимет вверх. А без люфта, сам понимаешь, не обойдется. Получается, конструкция изначально неправильна. В наших тисках параллельные плоскости не профрезеруешь даже теоретически.
— А как надо?
— Надо так, чтобы усилие прижима заодно прижимало и губку к базовой поверхности. Тогда мы на какую-то точность обработки надеяться сможем. Согласитесь, Иван Сергеевич, весь этот колхоз, когда надо постоянно проверять, не провернуло ли зажатую деталь, нам ни к чему. Получается, что усилие прижима должно идти не вдоль базовой плоскости, а под углом к ней. Отрыв губки вверх должен быть невозможен конструктивно, независимо от люфтов и износа пары винт-гайка.
— И что делать будем? — недоуменно поинтересовались собравшиеся. — Других тисков в общем-то, и не бывает. Во всяком случае, мы ни разу не видели.
— О том, как делать правильные тиски, было известно еще лет сто назад. Конструкция называется «Screwless vice», — ответил Светличный. — Основное у нас имеется. Чтобы доработать корпус тисков и подвижную губку, потребуется день. Эскизы, как это сделать, на рабочих местах.
Служебную записку об оплате работ написал, так что в заработке никто не потеряет, товарищи.
Так как, возражения будут?
— Ну, ты нас, мастер, совсем-то уж за рвачей не держи, — обиженно высказались рабочие. — Сами видим, что так лучше будет.
Неделей позже, не без скандала, ворча и отругиваясь, но при этом прекрасно понимая, что так будет лучше, за ревизию всех зажимных приспособлений принялись инструментальный и механический цеха, а директор завода, как бы между прочим, спросил:
— Кто-то еще не понял, почему именно Светличный назначен мастером экспериментального участка?
А к участку прикрепили инженера заводского КБ. Пожилой казанский татарин Владимир Даюнович Шугаибов начал знакомство с долгого и внимательного рассмотрения чертежей, после чего тяжело вздохнул и выдал уже слышанные Юрой пару недель назад замечания.
— И конечно, технолога сюда приличного надо, потому как конструкции-то продуманы грамотно, правильно. Но как ты их делать предполагаешь — это кошмар, ужас, наводнение, пожар и погром в… приличном доме! — закончил Владимир Даюнович.
Юра молча слушал, всем свои видом показывая, что с заблуждениями расставаться не намерен.
— Ну как бы тебе объяснить? — еще раз вздохнул Шугаибов. Потом его взгляд упал на простенькое приспособление для маркировки центров. Конструктор улыбнулся, взял похожую на колокольчик железку и спросил:
— Точил в центрах и пользовался поводками?
— Да, — ответил Юра.
— А зря. Можно было проще. Смотри, нам необходимо обеспечить концентричность колокола и отверстия для бойка, при помощи которого мы наносим метку на деталь. Так?
Светличный кивнул, пока не понимая, к чему клонит пожилой татарин.
— Предположим, мы будем пользоваться так тобой нелюбимым самоцентрирующимся патроном. Зажимаем пруток. Протачиваем, если смотреть от задней бабки, наружную часть рукоятки, конус и сверлим отверстие, после чего отрезаем и переворачиваем деталь для обработки внутренней части колокола.
— И получаем, что отверстие и внутренняя часть конуса несоосны. С гарантией, — буркнул Юра.
— Правильно мыслишь! — восхитился конструктор. — Но не додумываешь. Поясню: представь, что у нас разбитый патрон. И после расточки оказалось, что отверстие и внутренний конус несоосны аж на десятку! Но ось вращения-то никуда не делась, и если мы возьмем расточной резец и аккуратно снимем с отверстия под боек пару десяток, чтобы, так сказать, с гарантией, то получится…
— Все правильно выйдет. Наружные поверхности нам без разницы, а отверстие и внутренний конус будут идеально соосны, — хмуро согласился Юра. Только что, почувствовал он, буквально несколькими словами, на простейшем примере его ткнули носом в нежелание или неумение думать.
Изнутри вырвалось:
— Если уж я на простой детали я такую глупость учудил, то что ж делать-то?
— Да все то же, что и раньше, — уверенно сказал Владимир Даюнович. — Не переживай, все у тебя получится. Просто однажды ты обнаружил, что стандартный токарный патрон никогда не зажимает деталь идеально. А обнаружив, расстроился и из чисто юношеского максимализма решил никогда не пользоваться не обеспечивающим точность приспособлением. И не озаботился вопросом, почему им продолжают пользоваться другие.
Запомни, что механообрабока — это искусство возможного, не хуже политики. Во всяком случае, хороший конструктор думает как шахматист, ходов на десять вперед. И самое интересное — это придумать, как на не слишком точном оборудовании сделать по-настоящему высокоточное изделие.
А в конце смены, Даюнович, что-то неразборчиво пробормотав, аккуратно сложил Юрины чертежи и унес с собой, чтобы окончательно разобраться с ними дома. Те, кто знал Шугаибова давно, были бы немало удивлены такому повороту событий, поскольку знали, что дом и работу Владимир Даюнович разделял четко.
…По слякотному и грязному ноябрьскому снежку к общежитию индустриального техникума, не торопясь, шел молодой человек в коротковатом ему пальтишке с высоко поднятым воротником и намотанном чуть не под глаза шарфом.
Если бы рядом оказался милиционер, он обязательно остановил бы заметно нервничающего прохожего, сторонящегося ярких пятен света от редких фонарей, останавливающегося, будто в раздумье, у проходных дворов и внимательно осматривающего подворотни. Желание стать незаметным, слиться с забрызганной грязью мостовой, раствориться в вечерних сумерках, было буквально написано на слегка ссутулившейся фигуре.
А остановив, обнаружил бы у позднего прохожего, прятавшего безвольный скошенный подбородок в пушистом шарфе, обрезок трубы и дрянную финку, сделанную из напильника на точиле. Но, к великому сожалению, милиционера рядом не оказалось. Их вообще частенько не оказывается именно там, где нужно. От пивной, где стражи порядка выслеживают потерявших чувство меры работяг, было больше квартала.
Обнаружив на улице местечко, где ширина прохода по тротуару резко уменьшалась из-за оставленной то ли электриками, то ли связистами здоровенной деревянной катушки, прохожий остановился.
Положил на колесо сбитой из серых досок катушки глухо стукнувший сверток, порылся в карманах и достал мятую пачку «Прибоя». Чиркнул спичкой. Пряча в ладонях огонек, прикурил. Вдохнул горьковатый дымок и посмотрел на часы. Теперь надо было немного подождать.
Хороший конструктор — явление редкое, встречается куда как реже, чем гроссмейстер, хотя требования к профессиональной памяти — сходные. В голове у конструктора — сотни вариантов опробованных ранее решений, свойства применяемых материалов, режимы термообработки, свариваемость и еще десятка три безусловно важных факторов, и это, не считая развитого многолетними тренировками пространственного воображения.
Шугаибов с легкостью удерживал перед мысленным взором, как минимум, полсотни деталей, воссоздавая их вид из мешанины линий на чертеже и безошибочно определяя положение в любой фазе работы механизма. Картина, представшая перед его воображением, радикально отличалась от той, которую способен увидеть просто грамотный человек, читающий чертеж. Владимир Даюнович был именно Конструктором.
Чертежи, хотя нет, скорее эскизы Светличного, заинтересовали его именно тем, что в них прослеживалась та самая, встречающаяся один на миллион, способность всего лишь несколькими скупыми, серыми линиями показать никогда до того не существовавшую идею.
Парень рисовал от руки, не пользуясь ни циркулем, ни линейкой, ни транспортиром. Но, еще на заводе приложив линейку к одной из линий, Владимир Даюнович с удивлением обнаружил, что масштаб выдержан с точностью до миллиметра. После этого его уже не удивляли идеально прорисованные окружности, скругления и лекальные кривые. Удивляло другое: на эскизах практически не было следов ластика. Обычное дело, если чертеж скопирован с оригинала через подсвеченное снизу стекло. Но в данном случае? Нет, это было положительно невозможно.
Безукоризненно, с соблюдением всех норм ГОСТ, выполненные на листах дешевенькой серой рисовальной бумаги эскизы нельзя было назвать чертежами лишь по той причине, что на листах отсутствовала рамка и заполненный штамп. Место штампа чаще всего занимали примечания о материале, количестве и требованиях к точности обработки. Автор экономил место, и тратить его на всякие глупости вроде рамочек явно был не намерен. Тела вращения изображались в разрезе и только на половину сечения, ровно до штрих-пунктирной линии. Лаконизм, доведенный до предела.
Полное отсутствие исправлений намекало: представленные в альбоме конструкции копировались с кем-то уже выверенных чертежей. Либо были продуманы в мельчайших подробностях задолго до того, как карандаш первый раз коснулся бумаги. Оба варианта доверия не внушали.
— Где-то срисовать подробные чертежи целого семейства ручного оружия? Нереально. Продумать линейку механизмов и перенести ее на бумагу без единой помарки или исправления? В пятнадцать с небольшим?! Еще большая фантастика, — недовольно фыркнул конструктор.
Лежащей на столе папке из грязно серого картона было все равно, сумеет ли конструктор Шугаибов разгадать содержащуюся в ней загадку. Владимиру Даюновичу — нет.
Еще на работе, он пытался спаривать листы в поисках типичных для молодых инженеров ошибок, но таковых не оказалось.
Не слишком толстая папка содержала в себе два альбома и десяток скрепленных ниткой листов миллиметровки. Первая была заполнена эскизами деталей пистолета. Бегло просмотрев ее еще раз, Даюнович пошел на кухню заваривать чай. Сразу в термос, поскольку понял, что разобраться с логикой создателя маленьких рисованных шедевров будет делом не столько сложным, сколько длительным.
Пока стоящий на плите чайник готовился засвистеть, конструктор сел за стол, сосредоточился, и вспомнил самые первые листы.
Первое, что бросалось в глаза — система, спроектированная Светличным, была мультикалиберной, то есть после мгновенной замены основных деталей, была способна стрелять как минимум, четырьмя типами патронов. Второе — она была создана под явным влиянием идеи Браунинга максимально уменьшить подброс ствола. Сразу бросилась в глаза возвратная пружина, во всех вариантах конструкции поднятая над стволом. Помимо прочего, это позволяло более свободно использовать насадки для бесшумной и беспламенной стрельбы, которые при такой компоновке оружия не перекрывали прицельную линию.
Вернувшись к рабочему столу, он налил в чашку немного чаю и вновь принялся изучать первый альбом. На первый взгляд, ничего особенного там не было.
Модульное решение ударно-спускового механизма и размещение его на отдельной колодке? Ничего нового. Такое было. И у французов сразу после Первой Мировой, и у того же Токарева. Однако, сразу бросалось в глаза, что для двух самых малых калибров — 5,6 и 6,35 мм был предусмотрен режим стрельбы короткими, по три патрона очередями и, боже правый! механизм замедления темпа стрельбы.
Минимум фрезеровки, использование стандартных прокатных профилей и штамповки? Тоже было. После Второй Мировой такое техническое решение стало как бы не стандартом для автоматического оружия. Для пистолетов подобное применялось значительно реже.
Хотя бы потому, что отсутствие фрезерованной рамки принято было воспринимать как признак откровенно недоброкачественного изделия, оружия нищих. В последний год перед поражением немцы изготовили несколько образцов такого оружия с откровенно убогими механизмами и внешним видом, буквально кричащим о том, что это — эрзац.
Сравнив эскизы с теми образцами Folkspistolen о которых он помнил, Шугаибов с удивлением обнаружил, что спроектированное Светличным оружие не имеет ничего общего с одноразовыми поделками. И при должном качестве изготовления смотреться будет неплохо. Просто автор конструкции искренне не желал отправлять в стружку более половины массы заготовки, как это всегда происходит при изготовлении пистолетов и револьверов.
Даже после подробного анализа, явных ошибок в чертежах найти не удалось. Возражения могли вызвать разве что полное отсутствие предохранительных механизмов, но их с успехом заменил полувзвод.
— Спорное, конечно, решение, — подумал Шугаибов. — Но, в конце-то концов, так делалось Кольтом, Браунингом и Токаревым. И никто не жаловался. Сорвать механизм с полувзвода, действительно, практически невозможно. Придурку же без пользы и десять предохранителей.
В чертежах присутствовали и другие спорные моменты. Вот, хотя бы и разборный кожух-затвор. Технологично до предела, ствол использованный в качестве передней направляющей, фрезерованные пазы сзади. С одной стороны, такое решение гарантировало легкий переход с калибра на калибр. С другой — фиксация сменных вкладышей болтами и разборка оружия при помощи отвертки никак не вписывалась в советские традиции проектирования. Так же, как и увеличение количества деталей вместо изготовления меньшего их числа, но более сложной формы. Отремонтировать подобное будет несложно даже в полевых условиях. И столь же просто будет и скопировать… в любом сарае.
— Скромненько, но со вкусом, — решил Владимир Даюнович. Выглядит, конечно, неказисто, но и не сказать что плохо. Сказать, что это штампованно-сварное семейство — оружие последнего шанса — язык не повернется. И уж тем более, его нельзя «кошмаром сантехника», как отзывались о том же «Sten» или оружием нищих.
— А впрочем, — слегка растянул уголки рта конструктор, подтягивая поближе второй альбом. — Наши уж если гуляют, то ни с чем не считаются…. Другое интересно. Кто ты такой, парень? Можно прочитать кучу книжек, но от этого не станешь конструктором, так же, как прочитав пару кодексов, неправильно называть себя юристом.
— Кто ты, парень? — повторил ведущий специалист заводского КБ, всматриваясь в эскизы, молчаливо свидетельствующие о громадном опыте своего создателя. Опыте, который невозможно приобрести в лекционных аудиториях и учебных классах. Опыте, добыть который можно лишь десятилетиями упорной работы, да и то, не у каждого получится.