Поздней осенью двухтысячного года для всех, кто имел неосторожность принять ансамбль под руководством Сергея Шнурова близко к сердцу, настали окаянные дни. В ту пору «Ленинград» находился в самом бесстыдном, изнаночном расцвете, точнее сказать, разгаре. Каждый концерт игрался как последний, даже если таких концертов было по три в день. Из Москвы группа не вылезала. Альбом «Дачники» заполонил собой все. Его слушали с каким-то самозабвенным остервенением. Если «Мат без электричества» все же воспринимали с некоторой долей удивления, а порой даже известного неверия собственным ушам, то «Дачников» жутко, жадно жрали — как незаслуженный, но долгожданный паек. С выходом «Дачников» стало окончательно ясно — то, что еще пол года назад можно было списать на внезапное воспаление какого-нибудь специфически восприимчивого нерва, перешло в хроническое заболевание всего организма. У меня сейчас такое чувство, что в ту зиму я не слушал вообще никакой музыки, кроме альбома «Дачники», — это при том, что в мои непосредственные обязанности входило более или менее регулярное рецензирование пластинок. (На «Дачников» мною тоже был сочинен пространный отзыв под названием «Летите, грусти и печали, к ебени матери в пизду!». Впрочем, в опубликовавшей его газете «Ведомости» заголовок был слегка купирован.)
Той зимой пили сильно, но как-то отрадно. Алкоголь сопутствовал «Ленинграду» на правах околоплодной жидкости — в некоторый момент стало неясно, что, собственно говоря, первично: желание открыть бутылку или желание поставить кассету, где тут причина, где следствие. Ни одна пьянка не обходилась без прослушивания «Дачников», ни одно прослушивание «Дачников» не обходилось… ну понятно. Все мы, ровесники Шнура и по вполне естественному совместительству его адепты, словно бы учредили себе дополнительный год молодости — подобно тому, как весь окружающий мир зачем-то вторично пустился праздновать миллениум. Повторная и притворная молодость всегда протекает острее положенной. Перевод стрелок с 2000-го на 2001-й тоже был веселее прошлогоднего — если в торжественном преддверии смены девяток на нули еще сохранялись пресные надежды на апокалипсис (проблема 2000 и все такое), то в повторном праздновании не оставалось уже ровным счетом ничего помимо безудержного скотства.
При всей апологии пьянства и блядства «Ленинград» едва ли искалечил кому-нибудь жизнь или свел с ума (хотя в отечестве всегда были группы, вполне способные на такое). В этой музыке была искренняя агрессия, но без подлинного злонравия. Это, кстати, хорошо чувствовали женщины — рык, брань и азарт «Ленинграда» их скорее забавляли (не смущал даже мизогинический выпад «Побрей пизду»). Это было одним из достоинств «Ленинграда» — он не затягивал в так называемые «бездны», не шел наперекор, не играл в постороннего. «Ленинград» был прост, как мычание, зато обходился без поверхностных трюков по глубинным поводам. Каждое утро я вставлял в плеер кассету с аляповатой надписью «Дачники» (точнее говоря, она оставалась там с вечера) и шел на работу. Мне сейчас сложно судить о качестве той работы, но все-таки я на нее ежедневно являлся. Если начать утро, например, с Северного с его плывущим расхолаживающим звуком, то день скорее всего окажется потерян для общества. «Ленинград» же не был деструктивен, он не создавал неразрешимых противоречий с реальностью. Невинное, в сущности, развлечение, поданное в форме абсолютного, нечеловеческого экстаза, — вот, чем он являлся на самом-то деле. Ничего подобного здесь раньше не было. Пресловутый русский рок принадлежал к тому сорту музыки, которая почему-то всегда норовит явиться на помощь в трудную минуту. Но вот чтобы прийти на помощь в легкую минуту — этой идеи здесь доселе не возникало. Собственно, весь смысл русского рока был еще в начале девяностых невзначай, но с потрохами сдан Федором Чистяковым. Чистяков прекрасно проговорился в программной песне «Этот руский рок-н-ролл»: «Будем КАК БЫ веселиться». Вот именно. Веселье имело право на существование только в форме истерики. Чистякову туманно вторил «АукцЫон»: «Может, ты заметил — у меня веселье?» На этом маниакально-депрессивном фоне «Ленинград» явил окончательную беспричинную раскавыченную радость. Шнур на пластинках орал, стонал, ахал, визжал, порой даже включал дурачка, который ищет глупее себя, однако он никогда не истерил. Разумеется, будучи русским пьющим человеком с растроенной гитарой в руках, он тоже иногда вскрывал разнообразную подноготную. Но он придумал, что это подноготная должна быть смешной.
«Дачники» появились аккуратно к зиме. Темнело рано, дни становились короткими, как песни Шнурова. И каждый вечер начиналось одно и то же: «Поедем на дачу! Поедем на дачу!» Идиотская сезонная блажь замурзанного горожанина в шнуровском исполнении звучала как мольба о Земле обетованной и одновременно как диковатый намек на то, что вся Россия — наша дача. «Дачники» были отчаянно зимней музыкой. Все на этой пластинке напоминало о минусовой температуре: хоккейная команда, помянутая во второй же песне; сумеречное откровение «у нас в отношениях серьезный мороз»; наконец, ментовская реплика «руки из карманов!». Почему руки в карманах? Потому что перчаток нет, скорее всего. Даже украденная у Skatalites ямайская обработка бондовской темы звучала словно бы с паром изо рта.
Если «Мат без электричества» начинался расфокусированным каверзным писком духовых, то «Дачники» запрягали грубо, густо и грозно — по принципу «к греху поближе». Голос Шнура стал плотнее и решительнее, он пел не то чтобы со знанием дела, но уж с сознанием своей правоты как минимум. В выражениях он не стеснялся, более того, часто именно «выражения» выходили на первый план в обход собственно текстов песен. Например, посреди откровенно слабой песни «Блюз» Шнуров вдруг заявлял: «Вот так вот без выебонов мы делаем охуенную музыку!» Этот прием действовал безотказно. Шнуров повторит его бессчетное количество раз: все эти «Попизди мне еще под окнами, гитарист хуев!», «Не забудь полить помидоры!», «Хуярь по струнам, пока пальцы не отсохли!» и прочие восклицательные ремарки составляют золотой фонд «ленинградской» звукописи.
Гитарные партии на альбоме исполнил Пузо, более того — он их сам и сочинил. В паре вещей — «Терминатор» и «Агент 007» — стучал Ринго из «С.П.О.Р.Т.» и «Волков-трио», почему-то не указанный в кредитах пластинки.
Оформление пластинки было традиционно уебищным. Красно-белая мазня «Мата» сменилась на желто-черную. На вкладке к «Дачникам» музыканты сфотографировались снизу кружком, обнявшись — похожая фотография была на одной из пластинок Kinks (впрочем, о столь изощренном плагиате участники «Ленинграда» явно не подозревали). А вот чего не было уже ни на одной из пластинок Kinks, так это разворота, где все музыканты стояли со спущенными трусами. На «Дачниках» такой как раз был.
Если «Мат без электричества» был просто любимой кассетой-игрушкой, которую теоретически можно было выкинуть в окошко и начать жизнь с чистого, хотя и изрядно мятого листа, да и вообще Шнурова можно было счесть студийной мистификацией, успокоить себя окрыляющей сентенцией «чумазый играть не может», то теперь от «Ленинграда» нельзя было отмахнуться — с каждым концертом ансамбль въедался в городской пейзаж, как чернила в кожу. Я ходил чуть не на все представления «Ленинграда», и я был не один такой. В этих оголтелых зацикленных визитах чувствовалась своего рода новая культура. Что-то вроде благоприобретенной привычки разговаривать с барменом. В любом случае в этом было что-то не вполне здешнее.
Зачем вообще собираются рок-группы? Очевидно, затем, чтобы однажды вечером произвести впечатление лучшей группы на Земле. Не великой, не успешной, не гениальной и даже не той, что когда-нибудь войдет в энциклопедию, а именно что лучшей на Земле.
У «Ленинграда» такие безоговорочные моменты были. Если честно, их было даже не сосчитать. Концерты «Ленинграда» отличались такой зашкаливающей атавистической живостью, о которой в то время уже и думать забыли. Шнур чудил и одновременно творил чудеса. Концерты тогда, как правило, начинались с песни «Группа крови на рукаве», так что Шнуров на правах басиста в первые же секунды задавал ритм всего концерта. Тогда он еще мог не прятаться в гримерках (да и не везде они, к слову, были), служебными входами не пользовался, стоял, я помню, в общей очереди в клуб «Бега» на собственный концерт. Правда, в какой-то момент ходить на «Ленинград» в «Китайский летчик», «Проект ОГИ» и уж тем более в клуб «Бега» стало бессмысленно, поскольку они уже были не в состоянии вместить и трети желающих. Поэтому все внимание было сконцентрировано на трех очагах напряженности — «Tabula Rasa», первая «Точка» (в то время она еще находилась в ангаре на улице 1905 года) и ДК МАИ. Это были большие, неудобно (за исключением «Точки») расположенные, неуютные залы.
Человек, угодивший на любое мероприятие с участием «Ленинграда», увидел бы в зале подвижное, гомонящее, скользкое от пота и пива, непристойно и тупо счастливое стадо людей, а на сцене — какой-то свихнувшийся комбайн по перегонке сексуальных и алкоголических переживаний в единственно верную музыку. Фестивальные истории и большие сценические площадки им никогда не шли, «Ленинград» был плохо представим без тесноты и давки — как на сцене, так и в зале. Только в этой атмосфере плотского прессинга и термической обработки человек получал от «Ленинграда» настоящее наслаждение. Память о тех концертах — удел не слуха, но осязания: жар, теснота, скрежет пластмассовых стаканчиков под ногой, теплое, как слеза, пиво, горячая, как кровь, водка. Дошло до того, что я стал таскать с собой на концерты пишущий плеер. Это имело прямой смысл — почти на каждом представлении игралась какая-нибудь новая вещь, по традиции раз в начале, раз в конце. Запись почему-то всегда выходила удивительно чистой.
Любой концерт того сезона мог быть описан строкой Леонида Губанова «…пахнет музыкой и матом». Концерты устраивались по малейшему поводу: фестивали, дни рождения, какие-то спонтанные сходки. Термин «корпоративка» тогда только утрясался, однако реалия сама по себе уже существовала. Например, «Ленинград» усиленно поигрывал на шабашах чичваркинской «Евросети». Впрочем, было бы странно, если бы контора, вышедшая на российский рынок с лозунгом «Евросеть — цены просто охуеть», вздумала развлекать своих работников иной музыкой. Вообще, бизнес-стратегия «Евросети» чем-то напоминала шнуровскую: минимум затрат (пресловутая реклама про «охуеть» обошлась компании тысяч в десять) при максимуме огласки.
«Ленинград» обладал странным свойством: он вообще не надоедал, как не надоедает, скажем, выпивать. В этом смысле он был не вполне музыкой, скорее отдельной жизненной практикой. «Ленинград» принадлежал не вечности, но круглосуточности. Символ вечности, попроси Шнурова нарисовать его, выглядел бы, наверное, как светящаяся зимней ночью вывеска продуктового ларька «24 часа». Как споет Шнуров спустя много лет на альбоме «Аврора» — «Никогда не поздно, а всегда пора».
Когда играл «Ленинград», внутри можно было застукать кого угодно — от отставных наркобаронов до сентиментальных обозревательниц московской моды. На одном из выступлений толпа невзначай прижала меня к писателю Сорокину. Знакомы мы не были. Шнур в эту минуту горланил с подмостков новую песню «Резиновый мужик», в которой были слова: «…и не сводит по утрам силиконовые яйца». Заслышав такое, Сорокин задумчиво пробормотал: «А ведь и правда, они по утрам кажутся силиконовыми… Да-да, именно так… А вы не находите?» — неожиданно обратился он ко мне. Я не нашелся что ответить и под шумок следующей песни (кажется, это был «Новый год») растворился в теплой толпе беснующихся.
Концерты группы «Ленинград» были переполнены тем, что Фрэнсис Скотт Фитцджеральд называл «могучим непотребством». Оно жило и переливалось во всем: в том, как Шнуров смотрел исподлобья, как выстраивались в свою традиционно косую линейку трубачи, как сверкал глазами тромбонист Квасо в майке, на которой гигантскими белыми буквами было выложено «ХУЙ НА ВСЕ», как мотал головой Севыч, будто пытаясь стряхнуть с себя морок звучащего, а на самом деле — еще глубже в него ввинчиваясь. Как говорил Куравлев в фильме «Дамы приглашают кавалеров», а вы заметили, что оркестр пьяный?
В течение концерта Шнуров был очень разным внешне. У него была какая-то удивительная плавающая фактура: в рамках одной-единственной песни он умел как минимум трижды преобразиться. В куплете он мог казаться шкодливым шкетом, которому не каждый день хватает на пиво, в припеве — циничным рассудочным ухарем из тех, что «могут себе позволить», а в коде — законченной рок-звездой. Лицевые мускулы служили ему дополнительным музыкальным инструментом. Впрочем, на пике игры исчезали и шкет, и ухарь, и рок-звезда, а подвижное лицо Шнура стягивалось в безмятежную маску непритворного угара. Губы застывали в форме продолговатого «О», похожего на нули нового миллениума. Он частенько заявлялся на сцену с выбитыми зубами или с лицом, хранящем следы свежих рукоприкладств, однажды играл на басу двумя пальцами из-под гипса. (На какой-то сноубордической вечеринке в «Б2» он вышел с синяком и без переднего зуба, и припев в «Диком мужчине» тогда звучал так: «Яйца, фингал, перегар и щербина». Уходя, гаркнул: «Встретимся на катке». Шнуров почему-то недолюбливал сноубордистов.) Вообще, тому, чем занимался «Ленинград», идеально, стопроцентно соответствовал башлачевский куплет «Шуты, фигляры и пророки сегодня носят „фендера“, чтобы воспеть в тяжелом роке интриги скотного двора». И «фендер» (у меня дома до сих пор валяется обломок шнуровского «стратокастера»), и тяжелый рок уже были налицо. Тогда же, кстати, выяснилось, что Шнуров — очень недурной концертный гитарист. (Шнуров научился играть на гитаре в шестом классе — первой разученной песней стала кинчевская «Время менять имена». До того он изучал скрипку.) В 2000 году он как раз сочинил пару резких гитарных вещей в духе своих любимых AC/DC — «Резинового мужика» и «Новый год». В процессе их исполнения он забирался на плечи к Пузо и выдавал очень лихие соло.
Он вечно забегал вперед, исполняя песни не то что неотрепетированные, а даже толком не сочиненные. В расточительности концертного драйва он не знал равных. Подобно тому как пьяный обычно платит в такси дважды — садясь и вылазя, — Шнуров не жалел эмоций и выражений, к тому же эти выражения сразу становились нарицательными. Вообще, на каждом концерте возникало ощущение, что у тебя на глазах только что расколотили вдребезги об пол огромную, не один год собиравшуюся копилку. Но на следующем же концерте возникала новая копилка, чтобы снова стать фейерверком черепков и звонких монет.
Шнуров ловко набивал себе несомненно пацанскую, но не всегда соответствующую истине цену, почти как Высоцкий со своей великоотечественной и тюремной антропологией. Все эти его фразочки: «…твою жопу при людях хватаю своей волосатой рукой», «Утром я захожу в гараж и на свой мотоцикл гляжу», «А я с баяном, а вот он я» — были не более чем остроумными автонаветами — руки у Шнурова нисколько не волосатые, внутривенных наркотиков он сторонился, а мотоцикл не водил отродясь. «Ленинград» можно было поймать на слове, но заниматься этим совершенно не хотелось. К тому же на каком-то московском сольнике, представляя песню «Мой мотоцикл», Шнур честно признался, что образ мотоцикла служит для него метафорой собственного хуя. А рекламируя раз грядущие концерты The Tiger Lillies (чьих гастролей тут он, конечно, не ожидал), С.В.Ш. во всеуслышание посовестился: «Ну, мы там спиздили у них пару песен». (Кстати о мотоцикле: был у него одно время «навороченный» трехколесный велосипед. Просуществовал недолго. Однажды с похмелья Шнуров подарил его какому-то человеку — просто чтобы какой-то человек отстал.) В общем, он понимал все правильно — рок-н-ролл был для него искусством вранья по мелочам, однако по принципиальным вопросам он не лукавил. Его взгляд на окружающую рок-музыку чем-то напоминал отношение Ван Гога к профессиональным живописцам, которые, будучи виртуозами частного порядка, убирали из картин самое главное.
Шнуров уже тогда умел неплохо пасти народы. У него была хорошая боксерская реакция в обращении с залом (а также с собственным ансамблем): кому дерзил, кому потворствовал. Мог сунуть кому-то без заминки в рожу, мог, напротив, вытащить кого-нибудь на сцену и на пару минут премировать микрофоном, мог поинтересоваться: «Ну че ты мне фак показываешь, я тоже так умею». Умел пожаловаться звукорежиссеру: «Я, конечно, понимаю, что мы из провинции, но вообще-то… монитор под перкуссию включите». Шнуров контролировал ситуацию, растворяясь в ней, — такой у него был стиль управления. Все было очень четко и по делу. Он никогда не переигрывал в плане конферанса. Кем-кем, а тамадой он точно не был.
(Год спустя Шнуров получит за свою концертную отвагу награду от «Нашего Радио» с идиотским названием Poboroll. Премия была моментально переименована в Proeball, поскольку она потерялась практически на месте вручения. Вручал ее Троицкий.)
В тот период были сочинены и обкатаны все принципиальные песни-отмашки с грядущего альбома «Пираты XXI века»: истошная серенада «Без тебя пиздец», исповедальная считалка «Пидарасы», развратный регги «Бляди» и, наконец, коронный финт для первой леди «WWW». Последний поначалу состоял из двух куплетов и исполнялся в очень среднем по сравнению с альбомной версией темпе. В самом начале Шнур походя командовал: «Ну, давай, заводи нашу, Андромедыч!» — и Андромедыч принимался пыхтеть помятой тубой, неспешно разворачивая ожидаемую феерию. Зал выл.
Постепенно выяснилось, что хваткое обаяние Шнурова вкупе с неосознанными замашками Ленни Брюса вполне позволяет ему обходиться вообще без музыки. Например, однажды в «Табуле Расе» он физически не сумел пропеть ни одного куплета, потому что несколько часов назад напрочь сорвал голос на каком-то фестивале. Вместо него драл глотку Пузо и голосила Колибаба, а Шнур валялся на сцене, участвовал в подтанцовках ну и всячески, по собственной любимой присказке, «торговал еблом». Даже и от такой версии «Ленинграда» все пребывали в восторге. В подобной стратегии был определенный рассчет. С одной стороны, Шнуров являл чудеса демократии, охотно предоставляя вверенный ему микрофон то собственным музыкантам, то чужим людям из зала; подобными радушными выходками он как бы иллюстрировал популярный в середине девяностых лотреамоновский слоган «Поэзия — дело всех». С другой стороны, самим фактом своего отсутствия на сцене он отчетливо давал понять, кто тут главный и чье, вообще говоря, дело поэзия. Без Шнурова группа разваливалась на глазах. Для того чтобы окончательно расписаться под словами «Государство — это я», Шнурову нужно было сделать единственный шаг — выступить в одиночку. Так он и поступил. На первом же сольнике выяснилось, что все эти песни-перлы с минимумом слов и максимумом апломба без видимого труда выживают под одну только электрическую гитару. Параллельно Шнуров запустил еще один проект под названием 3D или «Три дебила». Репертуар «Дебилов» был в целом послабее, чем у «Ленинграда», — лучшей вещью была «Делаем хип-хоп». Песенка «Подмосковные вечера» вошла в саундтрек к фильму «Гололед», а композиция «В клубе модном» — в сериал «НЛС».
Кстати о «клубе модном». Практически одновременно с нашествием «Ленинграда» в Москве народилось чудесное заведение, где элементарные приличия требовали заливать двадцать четыре часа в сутки. Юдолью бытового, но с артистическим оттенком алкоголизма и досужей болтовни на повышенных тонах стал Чистопрудный «Проект ОГИ» — подходящее место для «не слишком привередливых данников случая и бутылки», как называл такой тип человечества Фолкнер. Сейчас трудно объяснить кому-то (и в первую очередь самому себе), с какой стати мрачный богемный каземат со скверной едой (флагманом меню служила макабрическая «свинина по-тирольски»), вокзальными туалетами и почтенной книжной лавкой воспринимался чуть не как Studio 54. Это не было ни тусовкой, ни братством — на языке почему-то вертелось застарелое слово «жилтоварищество». Поскольку Шнуров и его гурьба тоже, в сущности, являлись не слишком привередливыми данниками случая и бутылки, то застать их после концерта было легче всего как раз в «ОГИ». (Ну, или уже на облюбованных квартирах. Саксофонист Ромеро придумал для решения квартирного вопроса специальное выражение — «забуриться и осесть».) Что ж, в конце концов, какое диско, такая, в общем-то, и Studio 54. По мощам и елей.
Осенью 2000-го под непосредственным влиянием «Ленинграда», а также бдений в пресловутом «ОГИ» в Сети возник диковатый ресурс. Он располагался по адресу www.opekun.narod.ru. Название было навеяно заслуженно забытой кинокомедией с Вициным и Збруевым 1972 года выпуска, на изучение которой нас натолкнул Гарик Осипов. «Опекун» по сути был гостевой книгой компанейского идиотства. Здесь фиксировалось то, на что провоцировало людей ежедневное прослушивание группы «Ленинград». В частности, тут было размещено стихотворение Андрея Карагодина «Мы живем, под хуями не чуя пизды», вывешивались подробные отчеты о текущих концертах понятно какого коллектива (типа: вчера в «Табуле Расе» Пузо в процессе концерта надел себе на голову барабан, ура!) и еще масса занимательного бреда, в частности сообщение о том, что секс-символом «Ленинграда» назначается Андромедыч, как обладатель самых больших яиц. Сам Шнуров ничего сюда, разумеется, не писал, однако же его программный текст «О! Е! Двадцать первый век!» висел на титульной странице вместе с парадной фотографией Александра Збруева. В какой-то момент концентрация похабщины превысила все санитарные нормы, и сайт был элементарно запрещен — учредитель злосчастного «Опекуна» А. А. Зимин получил по этому поводу официальное уведомление от администрации narod.ru. Саму группу «Ленинград» в то время запрещать пока не планировали.
Илья Бортнюк
Презентация «Дачников» была во Дворце молодежи. Я делал первый большой концерт «Ленинграда» и очень боялся, потому что сначала билеты вообще не продавались. Но в результате все раскупили, и успех был дикий. После этого концерта Шнур поднял плату за выступление. Вплоть до этого момента у них гонорар был примерно полторы тысячи.
Положение в корне изменилось. Из клубной группы они стали звездами. Их стали печатать во всех журналах.
Сергей Шнуров
Я смотрю наши видеозаписи и вообще не понимаю, как можно столько играть так… Качалово страшное. Вообще, зверьки какие-то… нельзя к такому людей приучать. Пора и честь знать.
Митя Мельников
Тогда реальный джаз какой-то был. Уже в конце разлады начались, чисто человеческие какие-то, Шнур со своей кучкой друзей с одной стороны, все остальные немножко с другой стороны. Продолжали общаться, но группы уже не было. А когда группа была, репетировать особо никому и не надо было. Разучивать так, чтобы звучало как на диске, — кому это, на хуй, надо?
Илья Бортнюк
Поскольку на пластинке печатались тексты песен, то мне нужно было всю эту матерщину проверить на предмет банальной корректуры. И я звонил разным преподавателям русского языка, чтобы проконсультироваться у них насчет правописания особенно изощренных выражений.
Ира Седова
Я проиграла спор века. В конце двухтысячного года я поспорила со Шнуровым и Андромедычем. Тогда только-только вышел альбом «Дачники». Мне казалось, что все это настолько круто, что круче быть уже не может. И что дальше будет либо застой, либо какой-то откат назад. И что больше «Ленинград» вообще ничего не сделает. Спустя пару лет Сережа мне это с удовольствием припомнил. Никакого, сказал, у тебя, Седова, музыкального чутья нет. И сокрушался, что поспорили не на деньги.
Сергей Шнуров
«Дачники» хуже «Мата». Их можно было лучше записать, на мой взгляд. Но они все равно выстрелили.
Алина Крупнова
Настоящий живой концерт — большая редкость, а у Шнурова был целый блок подобных концертов. Я к тому времени совершенно расслабилась на тему того, что когда-нибудь увижу тут настоящие концерты. Дело в том, что сразу после школы я оказалась в Америке, где незамедлительно попала на Ramones, на Dead Kennedys, на Beastie Boys и вообще повидала целую кучу всего. Мне казалось, что очень сложно повторить подобный эффект. Тем не менее он случился.
И когда мы приезжали с «Ленинградом» в ту же «Точку» или в какой-нибудь жуткий клуб на «Профсоюзной», было ощущение абсолютных бременских музыкантов. Мы вам привезли праздник — потом соберем его и увезем. Но эти два часа вы будете помнить еще долго. Административные тетки в клубах все время ворчали, что не все музыканты приехали или забыли какие-то инструменты, Шнура какого-то нет, а кто-то пьяный. Но было при этом видно, что сетуют они тоже для порядку, потому что даже этих теток прет со страшной силой, потому что сейчас всем будет хорошо. Я неоднократно видела административно-хозяйственных тетенек, которые ругались на «Вопли Видоплясова», на «АукцЫон» — они ругались абсолютно искренне, потому что не знали, будет ли после всей этой административной нахлобучки настоящий кайф в зале или нет. А с «Ленинградом» у них сомнений не было.
Денис Рубин
Шнуров ушел с «Модерна» за два месяца до закрытия радиостанции. Это был 2001 год. Козырев звал его на работу, но он уже не пошел. Когда «Наше Радио» пришло к власти на «Модерне», в течение суток нон-стоп звучал альбом «Дачники». С бипами, конечно. Для Козырева это был некий ход. И после этого сразу стало немодно ходить на «Ленинград». Слишком общее место. Мне кажется, что бренд Шнур стал продвигаться именно после этого — как противовес, как бы вот есть «Ленинград», на который уже ходит всякая гопота и который поневоле нравится всем вокруг, и есть Шнуров, который снимает фильмы про войну, пишет колонку в Rolling Stone ну и так далее.
Михаил Рябчиков
В «ОГИ» было несколько очень странных спонтанных концертов «Ленинграда». По его вине, в частности, случился единственный в «ОГИ» концерт под фанеру — видимо, для Сереги это тоже был прецедент. Он пришел в клуб, а был совсем тихий вечер, народу мало. Заявляет: «А мы только что со студии, шикарный альбом записали. Давай поставим!» Это были «Дачники». Потом подумал немного и говорит: «А давай-ка лучше мы под него сыграем». В итоге ставим диск, включаем один микрофон. Была еще гитара, но ее даже не подключали.
Андрей Денисов
Рябчиков-то сначала не очень обрадовался. Но я ему говорю: «Миха, ты чего, это ж круто — первое фанерное выступление в „ОГИ“! Историческое событие!»
Тут подходят ребята, видят мое такое поведение и начинают мне всяко улыбаться, жать руку и дальше давить на Рябу.
Короче, он говорит: «Ну ладно, фиг с вами».
Ребята пошли ставить дисочек, а я Рябчикова спрашиваю: а это, кстати, кто вообще?
Это, видимо, был гвоздь вечера, потому что Рябчикову и в голову не пришло, что мне может быть незнакома группа «Ленинград». А там, значит, был Шнур, какой-то очень большой человек и третий — поменьше, в очках, очень интеллигентного вида и с духовым инструментом на руках.
Короче, они пели с час какие-то песни под диск, бухали, ясное дело, а кончилось все адским исполнением песни (уже, кажется, без фанеры, а на подручных инструментах) «Ты искала меня ночами темными».
Через месяц у них был официальный концерт в «ОГИ», я в коридоре стоял с Борисовым и Кабановым. Они совершенно охуели, когда Шнур, не глядя на них, подошел ко мне и поздоровался за руку.
С тех пор мы не встречались.
Денис Рубин
После «Дачников» Серега понял, что он сделал бомбу, с которой можно работать на несколько ином уровне. До «Дачников» он зарабатывал нерегулярно, все это были клубные концерты. Теперь стало понятно, что это могут быть очень значительные деньги.
Шнур всегда себя изначально отделял от этой истории. Да, это хороший проект, ему это, естественно, нравилось, но он всегда себя отделял от него очень грамотно. А потом все, народная популярность, и он долгое время был круто заложником этой истории. Он сам понимал, что все, машина пошла и ничего уже не сделать. И потом — опять же, молодец — он стал вырываться из этой истории, делать какие-то неожиданные ходы. Стал говорить: все, я завязываю с музыкой, покупаю себе автозаправки и видеосалоны. Потом он грамотно осознал, что есть телевидение и кино, которыми тоже можно пользоваться.
Иван Дыховичный
Мы снимали с его участием сериал «Деньги», сделали 36 серий, очень все было неуспешно. Я по сюжету играл роль шнуровского отца. Но Сергей меня здорово поддержал в этой истории. Ничего он специально для фильма не написал, зато идеально вошла вещь «Мани на кармане».
Борис Хлебников
Шнуров — это просто мой культурный герой. Когда мы с Попогребским затевали «Коктебель», я абсолютно заболел «Ленинградом», и мне дико хотелось его каким угодно образом впихнуть в проект. И мы придумали такую историю: он нам сделает песню под такого пьяного Высоцкого, чтобы кто-то ее исполнил на набережной в кафе, а потом она же прозвучит уже в исполнении Шнурова на финальных титрах. Он прислал нам песню через две недели. Но на финал это не легло. А в фильме ее поет реальный певец из Коктебеля. У меня всегда было это тупое желание — просто поработать со Шнуровым. И второй раз подряд у меня это не получается, потому что он не вставляется в мои истории. Его эмоциональный градус намного сильнее моего, и он, при всей прекрасности того, что он предлагает, начинает разрушать то, что мной придумано.
Андрей «Андромедыч» Антоненко
В 2000 году после выхода «Дачников» я закончил работу на пивзаводе «Балтика» и с тех пор живу только музыкой. Больше никогда нигде не работал.
Алексей «Микшер» Калинин
Я уехал месяцев на восемь-девять в Колумбию. К моему возвращению состав опять поменялся, и записывалась пластинка «Дачники». Мне туда было не воткнуться, потому что, во-первых, уже был барабанщик Митя, вдобавок материала я не знал, ну и вообще как-то сбоку припека оказался. При этом меня никто не выгонял. И я стал пробовать новый инструмент. Взял цимбалы у Паши Литвинова, приехал на концерт в клуб «Мама» и отлично его сыграл. Ну и я понял, что теперь мне надо заниматься перкуссией, потому что Митю было двигать просто-напросто некуда, к тому же он нормально ровненько стучал, не создавал в группе никаких проблем, у него был хороший легкий грув. Я стал опять ездить с ними в Москву, и тогда это уже было все достаточно серьезно. Никто не думал, что Серега развернет это так.
Андрей «Андромедыч» Антоненко
Проект «Три дебила» появился так. Я работал на «Балтике» водителем-погрузчиком и как-то неудачно во что-то въехал, что-то там снес, и мне грозил перевод и понижение. Не увольнение, но все же. А там вообще обстановка очень нервозная. И после двух лет работы я просто снял перчатки и ушел. Пришел к Сереге, говорю: вот такая хуйня приключилась. Он говорит: «Сейчас чего-нибудь придумаем». А тогда были песни, которые не вошли никуда, еще периода «Пули». На пластинке «Made ин жопа» они как раз присутствуют. Ну, мы сели и часа за четыре придумали всю эту историю. Пришли на студию, начали записывать. Сначала Серега хотел сделать что-то в духе Аркадия Северного с контрабасом, но когда попробовали тубу, аккордеон, барабаны, гитару — золотой состав «Трех дебилов», — поняли, это ровно то, что надо. Кстати, вообще, по-моему, нигде в мире не использовался такой состав. Один из первых концертов произошел в «Молоке», там драйв был такой, что штаны, блядь, заворачиваются. С «Тремя дебилами» мы бомбили как раз по Москве в летний сезон, который вроде как непроходной. Для меня это было, кроме всего прочего, изрядное пополнение семейного бюджета, потому что половину выручки я забирал — на себя и на бабу свою. Квасо с Сашко очень на меня за это косились.
Митя Мельников
Проект «Три дебила» преследовал две цели: отсечь невменяемых чуваков, которые на трубах играли, ну и чтоб остальным больше досталось. Я тоже поучаствовал, но концертов было не так уж и много. Самые охуительные деньги — 200 долларов — я заработал на вечеринке у чувака из «Белого орла». Алина Крупнова решила сосватать им «Три дебила». Потом все заглохло — неинтересно стало, да и драйва такого уже не было.
Андрей «Андромедыч» Антоненко
Все должно было быть очень просто. Первое время Серега постоянно бил меня по рукам, потому что аккордеон все-таки предполагает какие-то сольные партии, мельтешения, импровизации. Он требовал: не надо этого!
Сергей Шнуров
В двадцатом веке эксперименты со звуком закончились. Все равно Штокхаузена или Айвза уже никто не перепишет. Сейчас нужно делать то, что висит дома. Если дома ты можешь послушать это в определенном настроении, под что-то, тогда да. А если ты экспериментируешь, просто потому что ты такой великий, тогда на хуй. На хуй в двадцатый век.
Светлана «Колибаба» Шестерикова
В конце концов Шнур предложил мне поиграть в «Трех дебилах». Говорит: Светка, бери баян, приезжай, все, репа. Митька, Андромедыч, Шнур и я. Репетиции такие — поиграли минут двадцать, Шнур говорит: а ну все, нормально. Как он все в принципе и делает.
Первый концерт был в «Манхэттене» в Питере. Я играла на аккордеоне и пела «Терминатора». Ну, я была звездой, расписывалась у всех в паспорте. Андромедыч дико ревновал к поклонникам, чуть не до драки. Серега сказал мне потом, что он этот проект сделал специально под нас с Андромедычем, чтоб мы могли заработать как-то. На эти деньги мы записали мой первый альбом. Он мог бы нанять хорошего аккордеониста, я та еще исполнительница, в общем-то.
Сергей Шнуров
Я тогда слушал пластинку The Ventures «Made In Japan». Поэтому назвал свой альбом «Made ин жопа». Там, кстати, если прислушаться, до хуя серфа. Впрочем, искать различие в серф-музыке — это все равно что дегустировать водку. Нереальная фигня. Как бы водка, она хороша во всех разливах. Какую-то пить приятно, какую-то не очень, но стремимся мы в конечном итоге к одному — слушать серф! Без конца слушать серф.
Светлана «Колибаба» Шестерикова
Однажды умудрились прилететь «Тремя дебилами» в Калининград без Шнура. Помню, вышли на сцену, сказали: ну извините, Сережа вот не прилетел. Что-то начали сочинять там про ментов на ходу. Причем мы на обратном пути вообще чуть не разбились — летели с Митей и с Андромедычем, и шасси не опускалось. И град жуткий, ох, я все молитвы вспомнила.
Сергей Шнуров
Я в то время купил себе Danelectro незадорого. Хорошо помню, как я его разбил: был концерт на закрытии Варшавского вокзала. Осень, холодно, вся хуйня. Наш басист Макс Колотушка наебенился до такой степени, что даже в тональность не мог попадать. Я кинул гитару об асфальт, забрал у Макса бас и стал сам играть. А Максу сказал: уйди на хуй, чтоб я тебя не видел.
Артемий Троицкий
Живьем я «Ленинград» увидел впервые во время какой-то акции на полуразрушенном Варшавском вокзале, очень был милый концерт. Меня это все позабавило.
Андрей «Андромедыч» Антоненко
Когда приезжали в Москву, то сразу с поезда отправлялись к Паше Павлику и немедленно садились пить. Часов в одиннадцать обычно начинали.
Паша Павлик
Пузо иногда сдавал свой барабан на хранение в универсам напротив моего дома.
Митя Мельников
Начиная с лета 2000-го новые песни мы не репетировали вообще. Все песни разучивались на саундчеке. И после «Ленинграда» я как-то очень напрягся — хотелось, в принципе, и дальше на барабанах играть. И тут-то я и понял, в чем смысл «Ленинграда». Потому что все остальные группы делают совершенно по-другому — несколько раз в неделю собираются, по шесть часов играют ну и все такое. Заниматься этим совершенно не хотелось.
Евгения Федоровская
Самый первый раз я услышала и увидела группу «Ленинград» в клубе «Край». Дело было где-то осенью 2000 года. Это было прекрасно, ключевой песней, неоднократно спетой, была, конечно, песня про день рождения.
Прошло еще несколько месяцев, «Ленинград» твердо занял место любимой группы, постоянно звучащей.
Потом наступила зима, и как-то раз Лиза Ефимова и Катя Манукова с горящими глазами сообщили, что «наконец-то» познакомились с кем-то из чудесного питерского коллектива. И что мне тоже надо срочно записываться в «группиз». Ну, идея мне очень понравилась. Вскоре был концерт в «Китайском летчике», народу была толпа, люди, что называется, висели на люстрах (вряд ли там есть люстры… значит, на потолочных балках), и на сцене тоже было тесновато. Так было весело. После концерта наметилось нечто вроде after-party. Поехали ко мне, влезли чуть ли не ввосьмером в мою старую белую восьмерку, да еще и припечатали это контрабасом, так что машина железным брюхом скреблась по заледеневшему асфальту. Но доехали. Я как раз начала жить одна в тот момент, на Бауманской, рядом с Елоховкой.
Выяснилось, что прекрасные персонажи из прекрасной группы живут обычно у своих друзей, когда приезжают на концерты в Москву, — как и все нормальные люди. У меня было мало места, но человека четыре остались: Севыч, Ромеро, барабанщик в очках и директор Денис. Ну и потом еще несколько раз, у них как раз были довольно часто концерты в Москве, раза два в месяц, наверно, — тоже оставались. В разном составе, который регулярно дополнялся уже московскими друзьями и «группиз». Было прекрасное время. Смутно помню детали, все же проходило в плотном алкогольном чаду.
Было всякое. Было очень весело. Ну и не без романтики, конечно. Помню, как мы с Севычем подолгу сидели на кухне, до утра обсуждая свои душевные терзания. Севыч прекрасный парень, тончайшей души человек, и такой легкий при этом, остроумный. Еще помню, что целовалась с кем-то из музыкантов на морозе.
Алексей Зимин
Я не очень помню, в какой момент мы близко сошлись со Шнуровым. Знакомились мы несколько раз, но продолжения не возникало. Помню только, как мы уже сидим в «ОГИ». Я допрашиваю Шнурова на предмет его жизненных ценностей, в частности, интересуюсь, любит ли он Егора Летова.
Шнуров отпивает из кружки с пивом: «Он же не баба, чтобы его любить».
Андрей «Андромедыч» Антоненко
Играли концерт в ДК МАИ. Как-то в перерывах между стопками Веич, который у нас главный скалолаз, предложил мне в самом начале концерта спуститься с потолка по канату. Точнее, сперва он предложил Севычу. Севыч сначала загорелся, потом посмотрел на высоту, сказал, ну его на хуй. Пришлось мне. Самое страшное — отпустить эту балку и повиснуть. Дальше уже все равно.
Митя Мельников
В Риге на концерте Ромеро играет, и тут у него потихоньку начинают сползать штаны, чего он не замечает. Они сползают до пола, он стоит в одних трусах, играет на саксофоне, потом решает сменить позу, в результате запутывается в штанах и падает прямо на мои барабаны.
Александр «Пузо» Попов
С дудками всегда были большие проблемы — у нас все, в общем-то, пьют в коллективе, и довольно много, но почему-то так получалось, что проблемы возникали только с ними. Я когда-то вел счет, но потом сбился, сколько раз я выкупал Ромеро из ментовки. Идешь ты, скажем, по перрону, а перрон длинный на Московском вокзале, ментов там много, и он умудрялся мимо первых как-то пройти, вторых тоже миновать, а вот при виде третьих он уже начинал ссать в щель между вагоном и платформой или ронял туда какую-нибудь бабу, привезенную с собой. У него за такие дела, естественно, отнимали паспорт, и мне приходилось бежать и этот паспорт за энную сумму вынимать.
Всеволод «Севыч» Антонов
Народная популярность «Ленинграда» случилась, конечно, не без московского пиара, не без той же «Афиши». Вообще, без одобрения московской тусовки ничего бы не вышло. Просто питерский слой — ну что? Все варилось в себе, популярность была, но она напоминала замкнутый круг. Взять тот же альбом «Пуля» — ну да, его слушали в Питере вообще все. Просто все. Это был локальный культ. А что такое «Пуля»? Это был плохо записанный альбом. Меня пробил не альбом, а ситуация как таковая — все в городе слушают один альбом, и всем он нравится. Потом вышел «Мат без электричества», который уже расставил все по своим местам. И одновременно с ним появилась мощнейшая московская поддержка, когда все стали про это писать, когда мы все в результате подружились. Без этой поддержки не было бы такого эффекта. Когда мы стали играть в Москве, «Ленинград» автоматически стал российской историей. Я же помню ситуацию в Питере — не такие уж и забитые там были залы. Не сравнить с массовой московской истерией. Все эти очереди, они как раз и начались в 2000 году. Это прежде всего концертная история. Сперва пошло поветрие, что на это надо смотреть, а потом уже все стали слушать альбомы. У Сереги был прекрасно выраженный лирический герой, который пришелся всем по душе. При этом никакой конъюнктуры, это были как будто мысли вслух. Просто время еще было такое — годом бы раньше или годом позже, и история была бы невозможна. А вообще это был реальный праздник, после которого все выходили абсолютно счастливые и беззаботные, выходили и шли дальше пьянствовать, и даже матом не было сил ругаться, потому что все истории они оставили на концерте.
Глеб Владиславлев
Фестиваль «Крылья». После концерта пошли раскуриться. Тушино, жарища, летное поле, вообще ничего вокруг. Видим какие-то бетонные блоки, идем туда. Там стоит человек пятьдесят омоновцев. Ну, делать нечего, слово за слово, хуем по столу, и вдруг они нам предлагают: может, покурим? Мы говорим: у нас свое есть. Ну и начинается полная вакханалия. Подходит какой-то мент, ему говорят: стой. Он останавливается. Ему говорят: пошел на хуй. Он разворачивается и уходит. Потом все легли спать. Потом поехали на вокзал. Серега толком не проспался, сидит пьяный, накуренный. А у него свитер такой зеленый, военный, с нашивками. А он пока с омоновцами курил, они ему сказали: Серега, ты такой классный, давай мы тебе звездочек дадим! Они ему наковыряли с погон звездочек, и он их нацепил на плечи. Едем мимо «Беговой», он просыпается на переднем сиденье, и начинается настоящая истерика в стиле Ромеро: бля, я хочу чебуреков! Хочу чебуреков, и все, пиздец. И пока я успеваю что-либо сообразить, он открывает окно и начинает дико всем прохожим орать: «Я генерал ОМОНа, меня похитили, везут в Чечню, купите мне чебуреков, иначе я, блядь, пол-Москвы на уши поставлю!»
Митя Мельников
Поехали в American Bar&Grill на байкерскую вечеринку. Там на подиуме стоял красивый дорогущий мотоцикл, Рома с Васей немедленно полезли на него фотографироваться, разумеется, тут же его уронили. Потом мы отыграли полчаса и свернули какой-то мегадорогой комбик — кто-то на него завалился и вместе с ним упал. Веич потом отбивался от устроителей, которые выставили счет на тысячу, что ли, долларов или даже несколько.
Вера Рейнхат
Ночевали однажды у кого-то в Москве Сева, Ромеро и Сашко. Сначала, естественно, освежались, потом Ромеро захотелось любви, и он позвонил своей московской подружке. Сашко тоже захотелось любви, но подружки у него не было. А Севычу захотелось спать, куда он и отправился. Через некоторое время Сева встал (по нужде). Проходя мимо кухни, где продолжали освежаться Сашко и Ромеро, он услышал их план, как поделить девушку. План был таков: когда она приедет, Сашко спрячется, а потом в разгар любовного акта этой девушки и Ромеро Сашко к ним присоединится. Несмотря на то, что оба уже с трудом изъяснялись, план все же вызвал некоторые нарекания — девушка могла не согласиться на такую экзотику. Чтобы она не взбрыкнула, Ромеро заготовил такую фразу: «Таня, не пугайся, это мой друг Сашко!» Девушка, кстати, так и не приехала.
Глеб Владиславлев
Был концерт в «Цепеллине». Непосредственно перед выступлением Шнур в поезде устроил на ровном месте пиздиловку с Митей Мельниковым в духе «Бойцовского клуба». Давай я тебе въебу, а давай ты мне въебешь — ну и понеслось. Приехали в Москву все избитые как черти.
Илья Ценципер
Нам хотелось поставить Шнура на обложку «Афиши», но не было никакого повода. Тогда мы придумали, что у нас будет такая вещь, как человек года. Я помню, что он пришел на эту съемку после какого-то ужасного вечера, с фингалом под глазом. Обложка хорошо продавалась, хотя Шнура в лицо, по-моему, мало кто тогда еще знал.
Дмитрий Ткачев
Зимой двухтысячного, когда вышли «Дачники» и всем уже стало понятно, что «Ленинград» — это не one hit wonder, но пили в большинстве приличных домов еще под «Мат без электричества», вот как раз тогда журнал «МК-Бульвар» делал тематический номер про ненормативную лексику. Там было интервью Сорокина и чуть ли не Сикстинская мадонна с младенцем, который показывал читателям средний палец. Что там было еще — не помню, но за день до сдачи номера в «МК-Бульваре» вспомнили про «Ленинград». А «Ленинград» как раз играл в ДК МАИ, и туда срочно отправили корреспондента Ковлейского и фотографа Авраменко, с которыми мы сидели над «Белым аистом» в редакционном баре. Еще с нами выпивал адвокат Крылов, поэтому, наверное, мы и поехали вчетвером. Дальше воспоминания будут фрагментарны. Кто-то бегал за кулисы договариваться — скорее всего, Авраменко как самый трезвый. Остальные долго ждали результатов в буфете, причем адвокат отлучился в туалет и вернулся очень довольный, потому что встретил там кого-то из группы, подошел к нему и сказал, что всех музыкантов надо убивать. На месте Шнурова я бы тоже не стал приглашать такую прессу за кулисы. Он вышел к нам на лестницу, где курила вполне индифферентная публика; никто его, по-моему, не узнавал и автограф не выпрашивал. Собственно интервью заняло минут 15; адвокат от себя успел задать целых три членораздельных вопроса (почему всех музыкантов надо убивать? есть ли у вас совесть? занимаетесь ли вы онанизмом?). О чем Ковлейский говорил со Шнуром — разрази меня гром, не помню. Зато помню его расклешенные джинсы и свитер: вещи неприлично новые, ни разу не стиранные и купленные как будто накануне. И то, и другое — Levis, очень модные по тем временам. Сергей Владимирович безропотно вытерпел эти 15 минут и даже, кажется, весьма находчиво парировал ту чушь, которую мы городили, — его стоицизм меня восхищает. Мне перед ним неловко до сих пор. Я-то в журнале «МК-Бульвар» на тот момент даже не работал, увязался за собутыльниками от нечего делать, но свой вопрос тоже задал. На вкладыше кассеты «Дачников», если помните, музыканты стоят кружком, спустив штаны. Так вот, мне стало вдруг интересно, кто есть кто на этой фотографии. Это и был единственный вопрос, на который Шнур тогда отказался отвечать.
Борис Симонов
Был концерт Гарика Осипова в «ОГИ». Народу немного, но золотые перья были в ассортименте. Гарик отпел, все стихло, сидим, пьем. И вдруг началась какая-то кутерьма на сцене. Кто-то начинает грязно материться в микрофон. Я подумал, что это официанты тоже возбудились от пения Гарика и решили показать свою самодеятельность. Они принялись орать: «Вот такая хуйня, вот такая хуйня». Песен пять они таким образом довольно нагло отбарабанили. Истерия за столами была просто неописуемая. Я даже хотел сходить на кухню выяснить, почему это у вас обслуга так хамит людям. Но рядом сидели знакомые евреи, они мне объяснили, что это группа «Ленинград». С тех пор я ее ненавижу.
Алексей Казаков
В гримерке «Табулы Расы» идет антракт, ну и все как-то очень энергично накачиваются. И вдруг на меня с пьяным мутным взглядом оптинского старца идет Пузо и совершенно без всякой рациональной мотивации хватает за руку и со всей дури кусает меня за палец, так что слезы из глаз брызнули. Я все-таки успел ебнуть разок оптинского старца, но почти сразу об этом начал жалеть. Потому как явно Пузо в своем бескомпромиссном алкоголизме дошел уже до таких степеней просветления, что явно в этом укусе было что-то мистическое. Ноготь почернел, и месяца три я носил его такой страшной пузовской стигматой. Месяца через полтора она уже стала почти реликвией, и некоторые даже просили показать укушенный ноготь. Через три месяца он благополучно слез.
Андрей «Андромедыч» Антоненко
Пузо в те времена выработал шикарный номер — в конце представления клал барабан на сцену, туда выливали все, что было под рукой: пиво, воду, вино, даже водку… хотя нет, водку жалко было. И он садился на сцену и колотил в этот водяной барабан, как в клипах восьмидесятых годов.
Сергей Шнуров
Я пробовал играть концерты по трезвости, но могу сказать, что в этом не было ничего интересного. Когда ты трезвый, внимание у тебя скачет по мелочам. А когда пьяный, ты видишь картину в общем.
В рок-группе может быть лидер, может быть ведущий музыкант, а бывает тотемное существо (как, например, Без в Happy Mondays). В группе «Ленинград» таких тотемных существ было два: одного называли Пузо, другого Севыч. Оба они служили своего рода наружной рекламой «Ленинграда». У первого в группе было вполне боевое гитарное, вокальное и организационное прошлое, однако в историю музыки он все-таки войдет как человек с большим барабаном. В компетенцию второго изначально входили лишь маракасы, бубен и губная гармошка (на моей памяти она была задействована только однажды — на премьере песни «Бляди» в ДК МАИ). Вклад странной парочки в собственно музыку, в общем, приближался к нулю. При этом всем было совершенно очевидно, что без этих двоих искомой музыки, возможно, не было бы вовсе. Пузо, Александр Адольфович Попов, архитектор, велосипедист, адепт Галича и The Doors, гроза французской полиции (однажды в парижском аэропорту его приняли за неумеренно громкое прослушивание группы «НОМ» с ноутбука на плече); обладатель экстрапрозвища Центнер и практически неотражаемого удара левой, умел, согласно легенде, пить во сне — по команде Шнура «Пузо, полтос!» он, не просыпаясь, выпивал и опять затихал. Еще он умел петь и делал это, надо сказать, уникально. Вокал его представлял собой нечто среднее между классическим Романом Неумоевым и ранней Диамандой Галас. На концертах за ним были закреплены следующие композиции: «Жопа», «Кокаин — хорошо, ну а водка лучше» (коронный его номер), «Страдаю», «Зенит» и «На Витебском вокзале». Все эти вещи он пел отменно.
Всеволод Михайлович Антонов никаких песен не пел, за исключением финального куплета песни «Все это рейв»: «Ну а мы, ну а мы пидарасы, наркоманы, фашисты, шпана, как один социально опасны, и по каждому плачет тюрьма». С годами Севыч дошел в исполнении этой сентенции до абсолютного совершенства. Он вносил в нее то галичевские (опять-таки) нотки, то какую-то аховую цыганщину — я подозреваю, что сам Константин Кинчев исполнял это свое сочинение несколько реже, чем Севыч. Он вообще гениально интонировал. С его тембром и навыком петь «Сокольнички» ему просто необходимо записать сольный альбом — такая попытка уже была, но не слишком удачная. Шнуров ее не одобрил. (Впрочем, я бы на месте Севыча просто собрал все концертные исполнения куплета про пидарасов-фашистов-шпану да и шлепнул бы их на компакт-диск.)
Севыч прыгал в зал, имел ремень с удивительной пряжкой в виде букв S,E,X, рассказывал со сцены анекдоты, подпевал, где нужно, и вообще служил бессменным обладателем приза зрительских симпатий. Слушать его речи — это мало с чем сравнимое удовольствие. Однажды мы сидели с Севычем, и он одновременно называл словом «мама» меня, стоящую на столе бутылку водки, проходящую мимо официантку, а также разговаривающую с ним по телефону девушку. При всем разгуле омонимии ясность произнесенного оставалась кристальной. Севыч меломан — едва ли не единственный в «Ленинграде». По крайней мере, только с ним я мог обсудить что-то типа дабстепа, неофолка и прочей ерунды, на которую мы с ним оба с удовольствием велись, а прочая группа скорее посмеивалась. Севыч в некотором смысле нерв «Ленинграда» — у него у самого нервы ни к черту, и любые вкусовые промахи коллектива он чувствует лучше всех. На сцене он был похож на Леннона — с годами, правда, это сходство все более утрачивалось и постепенно сошло на нет. К 2007 году Севыча принимали уже в лучшем случае за Шемякина.
И Севыч, и Пузо бесчинствовали на концертах за десятерых, но негодником № 1 был, разумеется, Ромеро. Это был настоящий Левиафан «Ленинграда». Несравненный хтонический символ коллектива и неплохой на самом деле саксофонист. Четыре года спустя Шнуров, видимо заскучав по былой хтони, попробовал сделать нечто подобное из Стаса Барецкого. Однако Барецкий все-таки делает шоу вполне сознательно. Ромеро же никакого шоу не конструировал. Он сам по себе был шоу. Обитатель поселка Морозовка, ражий татуированный детина, похожий на боцмана-корсара, в свободное от «Ленинграда» время обучал детей игре на баяне и сочинял собственные песни («Называй меня просто Эминем», «Мумия принца» etc). Даже Шнуров, традиционно кичившийся своей способностью все и всегда в группе контролировать, однажды признался мне, что ему частенько бывало не по себе, когда рядом на сцене сопел в свой саксофон этот «монстр рока» (шнуровское выражение). Впоследствии, расплевавшись с группой, Ромеро унес с собой эту частичку черного бреда, которая была на самом деле исключительно важна для «Ленинграда», поскольку она создавала своеобразный противовес проникающему шнуровскому обаянию. С уходом Ромеро «Ленинград», несомненно, стал слаженнее и содержательнее, но он лишился объема. От группы исходило настоящее еретическое величие в тот момент, когда Ромеро переставал играть, вытягивался в струнку и вскидывал вверх правую руку в престранном приветствии несуществующей армии, потом снова хватался руками и губами за свой саксофон, издалека напоминающий кипятильник, от чьих звуков температура в зале сразу повышалась вдвое. Как-то раз мой приятель дизайнер попросил меня свести его с кем-нибудь из группы «Ленинград», причем желательно с Ромеро. В тот же вечер в «Китайском летчике» я подвел его к объекту. На поспешные излияния вполне искренних восторгов Ромеро отреагировал коротким: «Пошел на хуй, ублюдок». Приятель мой ужасно расстроился. «Ну как же так, — растерянно бормотал он, — я же ваш поклонник». Ромеро добродушно пояснил: «Рожа мне твоя не нравится».
Настроение у Ромеро менялось стремительно — я хорошо помню, как на одном из концертов в ДК МАИ Ромеро сперва с наслаждением демонстрировал публике член, а потом, резко изменившись в лице, он решительно застегнул штаны и столь же решительно пнул в харю какого-то несчастного, имевшего неосторожность подойти вплотную к сцене. Учитывая комплекцию Ромеро, человеку не поздоровилось. Извиняло разбушевавшегося саксофониста только то, что удар был нанесен в процессе исполнения песни «Танцы танцевать», в которой по сценарию значились слова «а я ему двинул ногой по роже». Шнуров как мог укоризненно посмотрел на Ромеро, покрутил пальцем у виска, но концерт прерывать не стал.
Однажды на каком-то концерте соседкой «Ленинграда» по гримерке оказалась Ирина Салтыкова. Мы сидели там с Ромеро и Квасо и пили водку, ожидая выступления. Вошла запыхавшаяся, отпевшая Салтыкова — ей нужно было переодеться. Салтыкова посмотрела на нас сперва вопросительно, но через секунду во взоре ее возникло абсолютное, дистиллированное безразличие — с тех же успехом она могла бы переодеваться при домашних животных. Не отворачиваясь, она стала решительно стаскивать с себя платье. Надо сказать, что увлеченные напитком Ромеро и Квасо действительно не обратили на полуголую шансонетку ни малейшего внимания.
Неприятности от близости «Ленинграда» если и случались, то исключительно комического свойства. Зимой 2000 года я затеял лечение зубов. Мне поставили несколько временных пломб и велели явиться через неделю, только ни в коем случае все это время не пить. Я честно последовал совету, но ровно в назначенный день случился концерт в ДК МАИ, куда я и отправился вместо врача. С тех пор я больше ни разу не опускался в стоматологическое кресло, зубы благополучно разрушились, и всякий раз, когда обломки начинают ныть, я утешаю себя воспоминаниями о той буйной зиме. Я думаю про занесенную грязным снегом дорогу в ДК МАИ, про водку на заднем сиденье такси и про Ромеро, который сидит рядом и, к ужасу таксиста, выкрикивает на разные лады странное слово: «Абэб! Абэб! Абэб!»
Когда группа молода, забавно наблюдать за тем, как она встревает в самые неожиданные контексты. Например, какая может быть связь между группой «Ленинград» и Осипом Мандельштамом? Между тем она есть — когда Вдовин заболел и отказывался ехать в Москву, занимавшийся ими тогда Дмитрий Ицкович советовался по поводу Игоря с Юрием Фрейдиным, который в свое время был лечащим врачом Надежды Яковлевны Мандельштам. Какая связь между группой «Ленинград» и журналом Vogue? Имеется, увы, и такая.
В октябре 2001 года я собирался пойти поработать литературным редактором «Вога». После целого ряда переговоров у меня была назначена финальная встреча с Аленой Долецкой, во время которой мы окончательно должны были обо всем договориться. Но накануне был концерт, и часть ансамбля отправилась ночевать ко мне на «Аэропорт». Поехали Севыч и басист по прозвищу Макс Колотушка. Когда утром я очнулся и посмотрел на часы, они показывали половину одиннадцатого. Встреча с Долецкой была назначена на десять в «Марриотте» на Петровке. Я набрал номер, с ужасом извинился. Алена без особого энтузиазма в голосе велела все же приходить — правда, на сей раз не в гостиницу, а в редакцию. Когда она отчеканила последнюю примирительную фразу, с кухни раздался страшный грохот — это Макс Колотушка, уснувший прямо на стуле, полетел-таки на пол. Падение Колотушки разбудило Севыча, мы уселись втроем на кухне и стали совещаться, что же мне, собственно, теперь делать. Пока совещались, выпили еще бутылку, и я поехал в Vogue — но не один. Для храбрости я прихватил с собой Макса Колотушку, а для глупости зачем-то напялил на себя его жуткую грязно-бурую косуху, в которой только в издания группы Conde Nast и устраиваться. Басиста мне пришлось вести под руку, поскольку он: а) ничего не видел без очков, которые разбились при падении, б) уже опять нарезался. По дороге мы взяли пива, а также букет лилий и в таком виде предстали на пороге издательства Conde Nast. В здание Колотушку не пустили. Дальше я пошел один — в этой куртке и с этими лилиями, и, может быть, даже с бутылкой пива. И хотя никто, собственно, не требовал от меня объяснений, я зачем-то начал рассказывать и про концерт, и про ночные посиделки, и про разбитые очки. Алена неожиданно обрадовалась: «Ой, „Ленинград“! Я их обожаю. Но у меня нет, к сожалению, их записей. Вы не знаете, где можно их достать?» Это Алена сказала зря, потому что дальше я уже пустился во все тяжкие. «А знаете, — неожиданно сказал я, — они сейчас написали шикарную новую песню. Называется „Где же вы, бляди, выручайте дядю“. Они, представьте, буквально вчера ее сочинили!» Алена сочувственно улыбнулась. Я не унимался: «Да я вам все запишу! Я вам все это запишу на кассету».
Наконец я вышел из здания. Макс Колотушка сочувственно смотрел на меня невидящими глазами.
В Vogue меня, разумеется, не взяли. Кассету, впрочем, я тоже не записал.
Всеволод «Севыч» Антонов
У меня была майка с надписью «Казацкая рада», водка такая. Когда мы были совсем пьяные, мне Серега говорил: Ну что, казацкая рада? А я отвечал: «Рада! Еще как рада».
Денис Рубин
Шнуров с Севычем сдружились на «Модерне», в 2000-м. Он сначала вообще не играл в группе, но стал с ними ездить. Было у меня ощущение, что Шнур подстраховывался. Ему необходим был человек, который мог бы разделить с ним какую-то ответственность — не музыкальную. Нужен был человек, который может говорить, давать интервью, нужен был собеседник, собутыльник, наконец. Потому что Андромедыч, он интроверт, серый кардинал. А это шут не в обидном слове. Допельгангер.
Всеволод «Севыч» Антонов
«Модерн» была одна из первых радиостанций в Петербурге. Это была дико интересная авторская ебаническая радиостанция, где можно было крутить любую музыку. Того, что сейчас называется плейлист, по сути, не было — на стенке висело воззвание типа: ребята, вы в эфире должны поставить хотя бы по разу вот этих исполнителей, потому что мы их раскручиваем. Таких исполнителей было максимум четыре. За четыре часа можно было, в общем-то, поставить песни. Сейчас такая штука была бы дико востребована. Серега работал там по рекламным делам. Мы познакомились странным образом. Кто-то вызвал меня на футбол, мы там встретились с Серегой, играли в одной команде. Серега тогда был дизайнером радиостанции. Ну, соответственно, стали здороваться, поняли постепенно, что мы дико два пиздатых чувака.
А я тогда жил достаточно странной жизнью, с женщиной с ребенком. Мы жили на Пискаревке, что называется в жопито. Весь этот рок-н-ролл и прочий клуб «TaMtAm» на пару лет из моей жизни исчезли. Серега тогда жил со Светиком, и они устраивали дома что-то типа видеосалона, звали меня дикое количество раз, но я ни разу не приехал.
Андрей «Андромедыч» Антоненко
Севыч поначалу играл на басу. Но продолжалось это очень недолго. Был, в частности, концерту гостиницы «Прибалтийская» на фестивале серферов под названием «Свежий ветер». Пузо там пел по локоть в краске, потому что у него родился ребенок, надо было делать ремонт, Севыч играл на басу в жутком парике. Наш друг Демыч там тоже присутствовал в платье, в котором Серега обычно выступал, ну чтобы создать видимость присутствия лидера. Демыч играл на маленьком горне. Там еще играли Колибаба и Васо, который не успел на поезд в Москву, потому что у его папы был день рождения и он там наебенился. Ну и Микшер, который только-только приехал из Колумбии, и Дракула, так что состав был очень сильный. А мы в это время со Шнуровым и прочими играли в Москве в каком-то клубе на Спартаковской площади.
Всеволод «Севыч» Антонов
Когда начались эти истории с Вдовиным, Серега собирался играть на гитаре и петь, и сказал, мне нужен бас-гитарист, ну и я, поскольку играл какое-то время на бас-гитаре в разных коллективах. Был концерт в Горбушке, и я там в какой-то момент должен был играть на бас-гитаре вместо Сереги, потому что на гитаре играл Дэн Калашник. Это было в 2000 году. Мы что-то там порепетировали, ну и в результате, видимо, я из-за своих двух лет в заточении уже достаточно хуево играл, не помню, но мы остановились на этих погремушках в итоге. Никто не озвучивал, что я говно. Но, возможно, по ощущениям я был говно. Короче, после этой Горбушки я стал погремушить и клоунить.
Денис Рубин
Когда люди спрашивали, а почему же Севыч больше не играет на басу, Шнуров отвечал: басом трясти неудобно.
Алексей Казаков
Я был на свадьбе Севыча. Больше всего меня поразило то, что в какой-то момент все вдруг резко засобирались — оказывается, вечером еще нужно играть концерт. А все уже пьяные, Андромедыч даже заблевал свой свадебный костюм. Тем не менее сыграли — на каком-то лютом байк-шоу. Когда обратно все грузились в автобус, туда же попытались проникнуть незнакомые пьяные байкеры довольно грозного вида. Урезонить их было довольно трудно. Тогда Севыч встал на проходе и довольно бесстрашно начал им бить сверху вниз по морде. Просто стоял и бил. А они падали.
Ира Седова
Саундчек в «Китайском летчике» назначен на пять. Никого нет. И в шесть никого нет, и в восемь. В десять часов в клуб заходит одинокий Сергей Владимирович и, покачиваясь, волочит по полу за оторванную лямку кофр с гитарой. Потом остальные подтягиваются. Я говорю: ребята надо уже начинать концерт. В какой-то момент смотрю, а их даже на улице нет. Оказывается, они спрятались под козырек с другой стороны лестницы и там продолжали пить.
Вера Рейнхат
Как-то Ромеро решил забрать одну московскую девушку в Питер. Оба были невменяемые. Он ее устроил на багажной полке, а сам поплелся курить. Какая-то добрая душа (из группы) пожалела девушку, разбудила ее и повела обратно из вагона. Надо заметить, что в Питере у девушки было незавидное будущее — Ромеро на тот момент был женат и вдобавок обитал в поселке Морозовка. Так вот, выводят эту красу неземную из вагона, а она проваливается в щель между поездом и платформой. Раздается звук «клац!» (по словам очевидцев), и девица стукается челюстью о платформу. Подробностей дальнейших я не знаю. Но девушка осталась жива.
Алина Крупнова
Оголтелое пьянство ребят в какой-то момент поощрялось как эстетика. И кого несло туда, того в результате и снесло.
Митя Мельников
Приехали как-то играть в «ОГИ», а за день до того был концерт, после которого Рому увезли поклонники куда-то к себе в гости бухать. И на прощание ему зачем-то подарили банку меда. Он ее сунул в карман и поехал в «ОГИ», а по дороге, естественно, наебнулся. И вот картина: он ходит по «ОГИ» невменяемый, как медведь, переваливаясь с ноги на ногу, засовывает руку в карман, достает оттуда шматок меда вперемешку со стеклами, начинает его есть, периодически сплевывая осколки. Потом мед ему надоел, и он просто кидался им — об пол, об стены.
Ира Седова
Я случайно, спьяну, уехала с ними в Питер. Шнуров сунул мне в сумочку дико огромную котлету денег за концерт — сам он ее боялся потерять. Приехали в Питер, пили мартини во дворике квартиры на Достоевского, которую они с Андромедычем снимали. Кухня, линолеум, постоянно проливается мартини, и пол весь липкий. И я отдаю ему эти деньги, чтобы не забыть, он их роняет, они рассыпаются, и я никогда не забуду этот липкий пол с наклеенными тысячными купюрами. Ясный белый день, часа два. Жуть.
Митя Мельников
Часов в двенадцать все собирались в «Грибыче», репетиции были более-менее серьезные, хотя бы раз в неделю. Ну, понятно, что утром в воскресенье пиздец как тяжело играть, особенно после вечера в субботу. Шнуров все песни придумывал по пути на репетицию — по крайней мере, в 2000 году так было. И то, что было записано на «Дачниках», — это именно так и было. Типа, ехал на репетицию в такси, придумал песню. Репетировали ровно час. Потом все уставали резко и шли продолжать бухать. Там рядом была очень вкусная шаверма на Лиговском. А потом вообще перестали репетировать.
Всеволод «Севыч» Антонов
Не было же ни продюсера, ни даже толком директора. Все это был не шоу-бизнес, а своя отдельная история. Сейчас история, подобная тому «Ленинграду», невозможна.
Глеб Владиславлев
В 99 году женился Привалов, Серега решил сыграть концерт, чтобы собрать бабла ему на свадьбу. Но концерт было организовывать особенно негде, потому что «Бедных людей» закрыли, и я поехал в «Свалку». А у них был уже скандал со «Свалкой», как-то они там обосрались очень сильно. И никто уж концерта там не хотел.
Сергей Шнуров
Скандала никакого не было. Я вышел на сцену, сказал: умеешь играть — играй. Потом сказал: а если есть чего пить — наливай. И стал бухать со зрителями. А потом добавил: а деньги вам вернут в кассе. Но ни одного возвращенного билета не было. Алина Крупнова тогда нами занималась, она, я помню, передала для нас вот такую котлету денег через человека по прозвищу Обобо.
Сергей «Обобо» Бакалов
Алина посмотрела на все это и сказала: «Так, надо съебывать, пока пизды не дали». И дала мне деньги. Я несу их в гримерку, а там происходит адское братание с каким-то человеком. Человек среди прочего говорит Шнурову: «Я хирург, и у меня ощущение от концертов „Ленинграда“ такое же, как когда я делаю операцию и держу сердце чувака у себя в руках. Такой же адреналин!» Все натуральной стоят в ахуе, Сережа пьяный в дымину, а этот хирург вдруг заявляет: «Давай майками меняться».
Сергей Шнуров
Мы сидели дома у Паши Павлика, а все туда приходили и приносили бутылки. Под конец приехал Глебыч, привез литр, и с этого литра, собственно, все и закончилось. Была зима, я вышел из дома в одном халате, гитару решил не брать, стал ловить такси, но Севыч меня убедил в таком виде все-таки не ехать. Концерт был выдающийся. Я, правда, ничего не помню. Помню только, как уговаривал Глебыча взять меня на руки, вынести на сцену и спросить: Ленина видели? И бросить в зал. Но он не вписался. Хотя был примерно в таком же состоянии, что и я.
Всеволод «Севыч» Антонов
А народу было просто битком. Правда, в «Свалке» немного нужно народу, чтобы было битком. Но тысяча человек там была.
Сергей «Обобо» Бакалов
Тогда был совершенно петросяновский вечер, потому что Серега очень много говорил, а тексты, аккорды — все забывал, ничего спеть толком не мог. И народ в какой-то момент просто взмолился: «Сережа, хватит пиздеть, давай уже спой хоть что-нибудь». Такого я больше нигде не встречал.
Сергей Шнуров
«Свалка» место мрачное, но концерты там были отличные. Я там с Сукачевым играл. Я тогда только приехал из Италии, у меня была розовая футболка с надписью Rafaello и двумя ангелочками. И сдуру прыгнул в толпу. Футболки не стало.
Глеб Владиславлев
Устраиваем в итоге концерт в «Свалке», Серега торжественно объявляет, что все деньги от данного мероприятия пойдут Привалову на свадьбу, а по деньгам это была двушка. Веселый был концерт. У духовиков уже началась эта стадия отмораживания, звездная болезнь, а я вроде как выполнял функции директора.
Непосредственно перед концертом Ромеро валялся на сцене, и ему в рот лили водку. Охрана, завидев это, выволокла его на улицу и начала мутузить ногами. Я выхожу, говорю: вы чего делаете, ублюдки? Это ж артист!
Алина Крупнова
Первый олигархический выход из-за печки был смешной. «Альфа-банк» и лично Фридман захотели послушать. Естественно, ни на какой концерт он идти не хотел. И они сняли — в дневное время причем — коммерческий клуб на улице Коммунистическая на Таганке. Такой идиотский ресторан образца 91 года. Все белое, сидят люди за столом, с работы вырвались — послушать песни с хуями. Им самим было неловко — вдруг кто-то пройдет мимо и увидит, на что они тут собрались. Но там было море коньяка, в общем, все потом подружились. Там еще присутствовал фридмановский друг Вова Жечков, тоже в меру олигарх, у которого была группа «Белый орел». И Сережа в какой-то момент чудесным ресторанным жестом пригласил Жечкова с ним спеть. Короче, Шнур завершил картинку на пять с плюсом, молодец. Я аплодировала. Жечков расплылся, Фридман тоже был счастлив.
Андрей «Андромедыч» Антоненко
В клубе «Факультет» Серега первый раз в жизни выступал соло. Ему нужно было понять, что он в состоянии сделать сам. Потом уже сыграли концерт вдвоем в «Летчике» — я дудел на улитке, а Серега рубил на гитаре.
Митя Мельников
Как-то в «Точке» в процессе исполнения песни «Шоу-бизнес» Васо упал со сцены вместе с тромбоном, который согнулся пополам.
Александр «Сашко» Привалов
Отправились на какие-то затяжные гастроли — Киев, Сочи, Минск. И Ромеро превратился уже просто в зверя. Он купил в Киеве галоши с мехом, немецкую военную шапку, а из какого-то бара утащил огромную коктейльную палочку с крестиком на конце. И на границе в купе заходят пограничники — документы, все такое. А Ромеро уже в полном неадеквате, ни с кем не хочет говорить. Пограничники его обступают, тогда он достает эту коктейльную палочку и начинает их крестить.
Всеволод «Севыч» Антонов
Однажды мы ехали из Киева в Сочи тридцать восемь часов. О таком хронометраже мы сначала не подозревали. Проводница сообщила, что мы приезжаем в пять утра. В какой-то момент Ромеро поинтересовался, когда таможня. Она говорит — в десять. Мы спрашиваем, как же в десять, если мы в пять утра приезжаем. Вы приезжаете в пять утра следующего дня, пояснила проводница. Это был ад. Вагона-ресторана в поезде не было, только буфет, куда Ромеро ползал, хватаясь за полки, поскольку ходить он уже не мог. Мы тоже не могли. На остановках проводница бегала нам за водкой, потому что у нас не было сил, и потом продавала нам ее втридорога в буфете. Зато по приезде в Сочи нас ждал рай в виде гостиницы «Рэдиссон». Мы плавали в бассейне с бутылками водки, запивали эту водку водой из бассейна, а Квасо блевал в сточное отверстие, проталкивая пальцем застревающую рвоту.
Алина Крупнова
Самое же главное в «Ленинграде» что? То, что «смех и радость мы приносим людям». А с остальным разберемся. Мы со Светкой Колибабой всегда на концертах выползали плясать, а Шнуров кричал со сцены на весь зал: «Это для вас они принцессы, а для нас они бляди!»
Всеволод «Севыч» Антонов
Песня «Бляди» сочинилась у Паши Павлика на кухне. Серега сидел, тренькал на гитаре, сказал: смотри, какая песня, а у Паши Павлика валялась губная гармошка, и я в трусах и в майке начал ему подыгрывать. В тот же вечер мы поехали на концерт в ДК МАИ, и там же это все было исполнено.
Ира Седова
На концерте в «Точке» Шнур при мне чуть не час братался с каким-то совершенно левым охранником. В конце разговора Шнур спрашивает: «Тебя как зовут, Леша? А меня Сергей». Я все думаю: вот зачем ему это надо? Он же легко может дать в морду человеку из первого ряда, который ему не понравился, а может вполне искренне обещать стотысячному охраннику из стотысячного города, что он с ним обязательно еще выпьет.
Сергей Шнуров
Однажды Квасо должен был сыграть какое-то соло в песне, я уж не помню в какой. Он спрашивает: что сыграть? Я говорю: Квасо, представь, ты выпил литр водки, поспал три часа и тебе нужно играть. Понял ноты? И Квасо ноты понял.
Александр «Пузо» Попов
В мире существует некоторое количество по-настоящему пиздатых песен. Приблизительно половину из них написал Сережа.
Митя Мельников
Ехали в Москву. Ромеро еще в поезде запихал свои носки в саксофон. И забыл про них. А когда приехали играть, это было на «Крыльях», долго удивлялся, почему звукач не дает ему звука в мониторы.
Алина Крупнова
Было какое-то количество песен, которые не прижились. Они сочинялись чуть ли не в гримерке, вообще из воздуха — это было абсолютно прекрасное ощущение. Шнур играл их на двух-трех концертах, а потом забывал.
Митя Мельников
Еще в Питере перед самым нашим отъездом в Америку был концерт для чувака, который ходил на охоту и завалил там медведя. В ресторанчике где-то на Петроградке. Мы отыграли, поели, выпили, собрались уже уходить. Вдруг подходит устроитель, говорит: парни, мой большой друг, важный человек, опаздывает. Давайте еще раз сыграете. Те же деньги. Пока мы его ждали, нас всех очень плотно накурили. А Шнур не курил, он выпивал. И мы начинаем играть — и у всех получается натуральный регги, потому что все песни в два раза медленнее. Ну, там, «Дача», «Агент 007»… Шнур, конечно, подохуел. Но вроде всем понравилось. Был, кстати, редкий для тех времен момент, когда абсолютно все врубались, что им делать, и никто не играл лишнего.
Алексей «Микшер» Калинин
Лучший концерт «Ленинграда» я сыграл именно со старым составом. Была какая-то корпоративка в боулинге на Петроградской, буквально для тридцати-сорока человек. Мы сыграли для них, они попросили сыграть еще, сказали: по сто долларов каждому. Потом еще и еще. Люди не могли угомониться, говорят: скажите, что вам нужно, ганджубас или что угодно, все привезут, только сыграйте еще. И вот это сверхпоследнее отделение, которое мы играли, там все песни были исполнены в совершенно другом стиле. Например, песня изначально сочинялась как ча-ча-ча, а здесь звучала в каком-то блатняке или в роке. Все части были переставлены, при этом все друг друга отлично понимали, как хорошая футбольная команда.
Денис Рубин
«Фантом-FM» была очень крутая история. Четыре месяца выходили на официальной волне, потом просто купили частоту. Это был 2001 год, «Ленинград» был уже на волне. Днем было «Ностальжи», ночью «Фантом».
Играла самая неформатная музыка, начиная от попсовых групп типа Morcheeba и заканчивая Sonic Youth. Всю ночь это звучало, там работали «Deadушки», там работали Кощей с Парыгиным, а у Севыча со Шнуровым была программа, они сами попросились, называлась она «Говорит и показывает Шнуров», раз в неделю по средам. У них была открытая студия на Невском, огромное окно, куча народу. Они выступали за бутылку водки, за пакет сока и дорогу домой. Программа шла два часа, за это время они напивались и обсуждали ту или иную проблему. Например, первая программа была посвящена тому, пидарас ли Киркоров. В какой-то момент они стали так сильно материться, что я их вынужден был попросить этого не делать. Они, надо сказать, очень ответственно к этому подошли и, даже будучи пьяными, изо всех сил старались держать себя в рамках. Но кончилось все равно печально. На одной из программ Севыч замечает Шнурову: вот у тебя программа называется «Говорит и показывает Шнуров», а ты только говоришь и ничего не показываешь. Тут Шнуров снимает штаны и достает член. Невский, белые ночи, куча народу — программу закрыли после этого.
Сергей Шнуров
Мы открыли новую историю. Нам, единожды осмыслив это, просто нужно организовать партию и отстаивать наши свободы — те, что мы завоевали. Мы — как варвары, мы ворвались в это пространство культурное, разбомбили все, что только можно, и до сих пор не понимаем, а что мы, собственно, захватили. Мы стоим на руинах этого города, а со всех сторон начинают римские войска опомнившиеся подступать. А что нам отстаивать? Фиг его знает. Ясно, что в этой суматохе мы захватили какую-то хуйню.
Гарик Осипов
Запорожье — город будущего. В будущем люди откажутся от шнуров, штекеров и скандалов, сохранив самое прекрасное — памятники цыганской аристократии и тишину… Поэтому впервые группу «Ленинград» мне поставили в Москве. Это сделал Мумия — тогдашний диктор одного радио ФМ. И я видел, как ему это нравится: «Яйца, табак, перегар и щетина». По голосу певца мне представился предсмертный Высоцкий в роли Дон Хуана, задабривающий целую вечеринку каменных гостей-рогоносцев. А еще — отпаривающие местечковую мозоль тетеньки, передвинувшие материнство ради карьеры… Разумеется, кого-то он должен раздражать, но они не пикнут.
Потом в клубе «Край» было мероприятие в поддержку лимоновцев, но я туда не попал. Слышал впоследствии ропот: «Нарыгано…», «Педаль спиздили…». Интеллигентный человек Анатолий Тишин посочувствовал: «Жаль, что вас не было… Медная группа у ребят хорошая… Сыгранность». И я снова видел, что не «медная группа» и не «сыгранность», а явление это в целом нравится ему — чисто русскому человеку — до ужаса. Я вообразил группу медных всадников, рекламирующих конскую колбасу…
«Слушай, нравишься ты ей», мысленно процитировал я «Ошибку резидента», когда мы познакомились со Шнуровым на юбилее «Афиши». Сдержанность человека, подчинившего голосом смену веков, гармонировала с подкрашенной водкой в стакане. Гусарит он явно не с кем попало и явно в другом месте. До этого (или после) мы еще пересекались с ним в «ОГИ» — Костя Беляев тогда не дал ему свою гитару. Был день рождения Гертруды Стайн… То есть был накрыт долгий ящик, и за моей спиной кто-то плясал на его крышке. Я так и не обернулся. Моей пьяной голове было и без картинки понятно, в чью эпоху Беляев гитару брать не разрешил… Но возраст, полубезумие и бессовестный садизм ни за что не дадут мне побыть современником этой, всегда неприятной, но ошеломляющей, современности.
Будущее наступит, когда все мы станем лишними, а пока — можно и не оборачиваться… Знаете, как иногда говорят: «Фильм я не видел, но читал книгу» (причем иногда оно и вправду так и было). Мало ли чьи концерты пропускали наши более аскетичные предки! Поэтому, когда автор попросил меня что-нибудь припомнить или придумать про группу «Ленинград», я сразу (не откладывая, пока карьера устаканится) родил: «…и другие приключения Шнурика», но воздержался. И почувствовал себя лишним человеком, механически разделявшим радость восторженной Мумии — отца трех детей и личного друга Васко Росси.
Всеволод «Севыч» Антонов
С другими музыкантами мы особенно не контактировали. Горынычу это все нравилось, по-моему, вполне искренне. Ну, Скляр сначала бранился, но с тем же Скляром мы потом бухали, и он выражал какие-то свои респекты.
Денис Рубин
Был период, когда лимоновцы стали дружить с «Ленинградом» — правда, это все-таки была больше инициатива лимоновцев. Но Шнур тоже высказывался за НБП — мол, свободу Лимонову и все в таком духе.
Алина Крупнова
Гарик Сукачев сначала тоже ругался на «Ленинград». Во всяком случае, при мне он это делал неоднократно. Но довольно быстро его перещелкнуло. Он понял, что Шнурова уже не отменить. Шнуров уже есть, и он будет, и лучше его признать своим учеником, чем случайно он окажется тебя главней. Потому что Сукачев человек умный.
Иван Дыховичный
Я хотел, чтобы Сережа написал песню в фильм «Копейка». Мы встретились, поговорили, а через два дня он попросил меня приехать на концерт в Тушино. Я приехал, из толпы вышел Сережа с огромным пластиковым стаканом пива. Мы сели в мою спортивную машину, которая не очень для питья предназначена, и он поставил мне «Копейку». Вполне судьбоносная вещь, я считаю.
А потом я попросил его сыграть в этой картине, так же легко он приехал, сел в окне и исполнил один из самых трудных, кстати, эпизодов, поскольку он фантасмагорический и его очень трудно оправдать. Он его сыграл, вышел из кадра, никто ему ничего не говорил, но из глубины этой комнаты еще очень долго раздавался его монолог — такой, блядь, что Станиславский отдыхает. Чудесно вошел в образ.
В те годы Шнур любил петь довольно занудную песню про карманы и марихуану со словами «у меня есть все». Совершенно справедливое признание — «Ленинград» был моден, популярен, а главное — пока еще неизведан и не затерт до дыр. В этих условиях Шнурову не хватало одной вещи. Ему был необходим — чисто стратегически, для охмурения остатков аудитории — несмешной душеспасительный хит о жизни и смерти, но без мата. Всего один, но такой, где общая одурь доходит до фактической святости. Шнур его написал. Песня называлась «Мне бы в небо». Она проняла решительно всех. Даже писатель Харуки Мураками упоминал ее в своих дневниках. Даже несгибаемый московский поэт Боря Усов, лидер самой несговорчивой русской рок-группы «Соломенные еноты», пеняя мне на пристрастие к «Ленинграду», признавал, что одна хорошая песня у них все же имеется. Когда на Алтае в горах разбилась группа сноубордистов, на их каменной могиле был высечен текст «Мне бы в небо».
Я отлично помню, как Шнуров спел ее в первый раз. Это было все в том же ДК МАИ. В перерыве между отделениями весь исполнительский кагал удалился в гримерку пить водку, за исключением Шнура, который остался и спел под электрогитару две песни — «Нас, наркоманов, никто не любит» и «Мне бы в небо». Шнур орал их так, что я думал, потолок Дома культуры, с которого совсем недавно с небольшим риском для жизни спустился по канату Андромедыч, все же в конце концов рухнет. Может быть, это было вообще самое сильное концертное выступление Шнурова, которое я наблюдал, — с двумя этими заблудшими одичалыми песенками.
Потом писали, что «Мне бы в небо» якобы скалькирована с «In The Death Саг», хотя проигрышем она скорее напоминала «While My Guitar Gently Weeps».
Официальная студийная версия «Мне бы в небо» была обнародована весной 2002 года на альбоме «Пираты XXI века». Однако по рукам песня пошла значительно раньше — кто-то стащил со студии недоделанную запись, в результате чего был издан пиратский диск под недурным названием «Я бухаю, но могу ускориться».
Андрей «Андромедыч» Антоненко
С этой спизженной записью «Мне бы в небо» никакого секрета нет. У нас на руках был нарезанный вариант или даже вообще кассета. Ну а поскольку все бухали и слушали его постоянно и где придется, особенно Серега, видимо, подрезал кто-то. Элементарно.
Илья Бортнюк
Клип «Мне бы в небо» мы придумали, посмотрев ролик какого-то блюзового гитариста, не помню, как его зовут. Бюджет клипа составлял 4000 долларов — со всеми делами, с арендой, с постпродакшн. С большим трудом его поставили на MTV, хотя там тоже были клятвы программных директоров, что такого они никогда не пропустят. И этот клип в течение года держался на первом-втором местах.
Собственно, с этого видео и началась обширная народная любовь.
Анна Черниговская
Клип «Мне бы в небо» снимался в бильярдной клуба «Манхэттен», до этого он назывался клубом «Котел». И на момент съемки клипа эта бильярдная принадлежала человеку по имени Сергей Семкин, который по иронии судьбы был тем самым компьютерным спекулянтом, на чьих компьютерах Сергей Шнуров дебютировал как дизайнер доисторических альбомов группы «Аквариум».
Алина Крупнова
Я вообще с трудом верю, что Сережа нажрется, не проснется и не приедет туда, куда действительно нужно. Я никогда не наблюдала в нем неконтролируемых проявлений. Только один раз на моей памяти он очень сильно перенервничал — на эфире с Василием Уткиным. Вот там он абсолютно искренне зассал. Это было безумно трогательно, я впервые увидела в нем совершенно детскую, чистую эмоцию. Все-таки он вынужден был перед всей страной расписаться за то, что происходит, — видимо, он был еще не очень к этому готов.
Василий Уткин
Когда начиналась вся эта история с программой «Земля—Воздух», меня, как ведущего, спросили, кого я, собственно, хочу увидеть в этой программе. Я сказал: конечно, «Ленинград». Мне ответили, что «Ленинград» пригласить невозможно, потому что они не умеют себя вести. Я сказал, что сам выясню по своим каналам, так ли это. И тут выяснилось, что мой приятель Зимин Шнура знает и что он, типа, тонкий и интересный человек. Я спросил: нельзя ли в некоторых песнях для телеэфира пару слов заменить? На что Зимин сказал, что Шнуров на это никогда в жизни не пойдет. Я тогда немножко удивился, но потом понял, что так действительно все теряется. И вдруг совершенно неожиданно мне сказали, что «Ленинград» в принципе готов. К тому же Лена Карпова, музыкальный редактор, насчитала к тому моменту в творчестве «Ленинграда» уже семь безматерных песен. Одна из них, к слову, была какая-то квелая. И вдруг все это стало возможно, я даже не помню никаких процедур согласования. Видимо, тогда уже всем стало понятно, что границы шокирующего раздвинуты, тогда уже вовсю шло «За стеклом», где к тому времени уже, кажется, ебались. Процедура приглашения происходила без меня, сложностей не было, если не считать того, что Шнуру никто не мог дозвониться перед эфиром. Все волновались, что программа сорвется. Звонили по всем мыслимым каналам, никому не могли дозвониться. Шнуров появился где-то за час до передачи, что, в общем, совершенно нормально. Было видно, что ему очень тяжело. Так что они потом прямо на сцене раскурились. Шнур вел себя очень адекватно. Я выяснил, что он в юности весьма и весьма интересовался футболом, поговорили об этом. Разговор, впрочем, тогда его не слишком порадовал, поскольку говорили мы о «Зените», а тогда это была совершенно беспросветная история.
Прозвучал сигнал всем идти гримироваться. Он говорит: какой гримироваться, ты что, с ума сошел? И они опять стали выпивать. Я ему сказал, что, может быть, не стоит, все-таки полтора часа в эфире предстоит провести. Шнур тогда сказал, что, мол, это именно столько, сколько ему хватит на полтора часа эфира. А потом он неожиданно начал раздеваться. И остался голый до пояса с цепочкой с крестом. Я его спросил: ты что, так собираешься выступать? Он радостно ответил: конечно! Я говорю: ну а микрофон-то тебе в таком случае куда цеплять? Тогда гарнитуров было очень мало, а может, вообще не было. А вот, говорит, к кресту и цепляй.
В таком виде он и возник на сцене.
Началось с того, что Шнур сразу же сцепился с Ксенией Стриж. Причем по какому-то абсолютно своему, шнуровскому поводу. Она ему сказала что-то ехидное, он ей сказал что-то по поводу ее внешности, пошло-поехало. В итоге, когда пошла рекламная пауза, я закричал: как мне вести передачу, если вы ругаетесь? Все, забыли, проехали. И тогда повисла пауза. Шнур как-то хулигански огляделся, подмигнул своим музыкантам и вдруг зарядил «Дачу». Просто для собравшихся в студии людей. Я на мониторе видел всех экспертов, у них были абсолютно счастливые лица в тот момент. Троицкий светился, Аксюта мерцал, даже Ксения Стриж разулыбалась.
Сама передача по нынешним меркам была абсолютно банальная. Шнуру задали все те вопросы, которые сейчас ему задавать уже совершенно бессмысленно. Ну, безусловно, речь шла о мате.
Кончилось все тем, что Шнуру стало элементарно плохо. Не знаю, что он там пил и курил, но только он в какой-то момент сел на пол, закурил, сидел как-то боком. Я сначала подумал, что это притворство, но после эфира он мне сказал, что его действительно повело. И в какой-то момент на первый план вышел этот толстый парень с большим барабаном, Пузо. Он начал отвечать в таком духе, что, мол, вы образумьтесь немножечко, что за дурацкие вопросы вы задаете, в самом деле. Дискуссия о мате закончилась тем, что я попросил Шнура спеть песню, которую он мог бы исполнить своему сыну. И он спел песню «Мне бы в небо». Тогда я ее услышал в первый раз, и для меня это был абсолютный шок. Присутствие «Ленинграда», кстати, никак не сказалось на рейтинге программы. И с тех пор я не верю ни в какие рейтинги.
Алексей Зимин
Эфир состоялся. Уткин был обаятелен. Публика перевозбуждена. Оппоненты Шнурова несли феерическую чушь. Все компоненты хорошего шоу были налицо. Кроме главного героя. Шнурову было невыносимо скучно. К тому же он был еще с чудовищного бодуна, да еще и обкурившись какой-то дури. Тем не менее он мужественно держался в рамках приличий, пел только цензурные песни и вполне куртуазно, хоть и без фантазии, хамил.
Программа катилась к финалу. Шнуров заиграл последнюю песню. И в какой-то момент из динамиков явственно раздалось слово «хуй». Звукорежиссеры спохватились и увели звук, но слово успело прозвучать. Передача закончилась.
У Уткина был торжествующе-бледный вид человека, который только что купил на аукционе Вермеера и принимает поздравления, сознавая при этом, что ему сейчас придется очень дорого за этого Вермеера заплатить.
Шнуров же, наоборот, сиял как начищенный пятак.
Ночью мне позвонил Вася и сообщил, что телевизионное начальство эфирный конфуз совершенно не смутил. Более того — оно пришло от него в восторг.
Скоро Шнурова стали показывать по ЦТ едва ли не чаще президента Путина.
Пластинки стали продаваться астрономическими тиражами. Концерты из клубов переехали на стадионы. На фестивале «Нашествие» вместе с «Ленинградом» слово «хуй» скандировали больше ста тысяч человек.
Той осенью Шнуров первый раз опробовал то, что впоследствии принесет ему по-настоящему большие деньги, а именно — использовал звонок мобильного телефона в качестве музыкального инструмента. «Ленинград» тогда участвовал в диске-трибьюте «Гражданской обороны». Версия «Ленинграда» была, в целом, так себе — веселил разве что звук мобильного, а также сам выбор песни — из всего более чем обширного наследия «Гражданской обороны» Шнуров умудрился выбрать песню, сочиненную не Егором. Это был неумоевский «Красный смех», спетый Летовым на «Прыг-скоке» и впоследствии из альбомной версии исключенный.
В декабре 2001 года газета «Ведомости» признала Шнурова человеком года (в рамках полосы «Культура»). По этому поводу я написал приблизительно следующее.
«На его выступлениях сливались в едином экстазе клерки, сноубордисты, модные книгоиздатели, бойцы из спальных районов и самые тепличные гуманитарии. Его с одинаковым рвением воспевали Playboy и газета „Завтра“. Чем взял 27-летний питерский ухарь, ни одной удачной строчки из которого невозможно по моральным соображениям процитировать в прессе? Какими такими идеями? Все довольно просто. Сергей Шнуров взял не идеей, но ее отсутствием. Русский рок, всегда существовавший в режиме text only, заслужил наконец право на независимость от идей и текстов. Право на чистый угар. В старом, данном году этак в 86-м, интервью Борис Гребенщиков жаловался: я, дескать, мог бы, как Мик Джаггер, петь тексты типа „бейби, бейби, вставь мне в жопу огурец!“; но в России ситуация иная, и нужно выпевать несколько иные слова, преисполненные несколько большего смысла. Шнур, что называется, взорвал эту ситуацию. Он стал делать рок-н-ролл в чистом виде, музыку без лишних слов и нот — собственного, чему завидовал БГ. Музыка „Ленинграда“ — это чистая анима, которая одновременно может казаться и разрушительной, и созидательной. Когда за музыкантом не стоит никакой идеи, ему остается оперировать какими-то очень вещественными доказательствами: остроумие, обаяние, небывалый драйв, отличная мелодия, крепкое словцо. Вещами, осязаемыми физически, как уханье большого барабана или кряканье духовых.
Шнур подарил русскому року зоологическую буквальность — то, чего в этом роке никогда не было. Он поет: „Я сделан из мяса“. С таких позиций здесь в массе своей никто и никогда не делал рок-музыки — вспомните всех местных героев и их многочисленные самоидентификации шизоидно-метафорического свойства: „я — церковь без крестов“, „я — серый голубь“, „я — нэпман“, „я — змея“, „я — боль яблока“ и т. п. Вообще, весь нехитрый смысл „Ленинграда“ (а по большому счету и всего рок-н-ролла как жанра в его первородном виде) укладывается в старую строчку „Зоопарка“: „Всех еще тошнит, а я УЖЕ опохмелился“. Рок-н-ролл в версии Шнура — это чистое ликование, шальное, шалое счастье. „Ленинград“ — это рок-н-ролл, взятый по единственно верному признаку — половому. Голый человек на голой земле — и его желание пожить, отхлебнуть и поучаствовать в судьбе той или иной особы. Вот, собственно, и все. Шнуров как бы вернул рок-н-роллу его исконный смысл».
Сергей Шнуров
Вот есть поколение Икс. Есть дженерейшен Пи. А вот мы — поколение ПОХ. Потому что нам все по хую. Всю хуйню придумали мы. Это мы придумали бандитизм. Это мы начинали стрелять друг в друга, половина нас уже в могилах лежит. Мы развили всю эту наркоманскую тему. Дефолт? Это мы придумали. Рейв? Кто придумал рейв? Поколение ПОХ! Поколение Икс — это младший сержантский состав рейверов, а офицеры это мы. Все, кто там борьбой в школе занимался, бригады собирал — это дженерейшен Пи. А поколение ПОХ придумало настоящий бандитизм. Мы поняли, что мышцы — это полная хуйня, когда есть пистолет. А кто экономику всю разворовал? Нет, начинали, конечно, дженерейшен Пи. Но эти начинали с микросхем снимать золото. А когда пришли мы, мы начали воровать составы. Интернет кто придумал? А кто рок-н-ролл загубил вот в этом его неимоверном пафосе? Тоже мы. Рейвом его заткнули так, что… У нас завоеваний до фига, нам есть чем гордиться.
Алина Крупнова
Вообще, моральный облик Сергея Шнурова, если говорить про баб, наркотики, рок-н-ролл, практически безупречен. И даже все эти брошенные женщины, я думаю, благодарны Сереже за исключительный период жизни.
Вообще, обличительных наездов на него попросту не может быть. Потому что я затрудняюсь представить себе, кто эти наезжающие люди. Я видела много недовольных «Ленинградом», но никакой внятной отповеди так и не услышала. Я долго пыталась понять, что же именно кроется за фразой «Шнуров совсем охуел». Потом поняла, что ничего. Во-первых, он очень финансово порядочный человек. Я это наверняка знаю, поскольку сталкивалась с ним на уровне сумм далеко не тех, что сейчас, — он очень порядочный. Если люди, положим, говорили, что он им платит мало, то это «мало» — ровно столько, сколько он им декларировал и на сколько они согласились. Никогда он никого не обманывал, правда. Все недовольства — оттого, что он людей зазомбировал и люди согласились. А там сколько хочешь жалуйся, ты сам на это пошел. Он всегда помнил про мой процент от концерта — он помнил, не я. Это большая редкость. Особенно если учитывать то, в каком угаре все эти концерты игрались. Такого, что «я забыл» или «сама, дура, не напомнила», — не бывало.
Илья Бортнюк
Я ездил с ним в Нью-Йорк в октябре 2001 года. Это были первые серьезные гастроли «Ленинграда». Квасо отказали в визе по непонятным причинам, и Антоненыч играл партию тромбона. Я бы не сказал, что это сильно сказалось на качестве концерта. Позвал их такой человек Дэвид Гросс. Клуб человек на пятьсот был полный. На концерт пришел Женя из Gogol Bordello.
Битлы устраивали дикий трэш. Ромеро сразу по приезде купил себе ковбойскую шляпу. После концерта нас пригласили на какую-то вечеринку, Ромеро напился и стал с кем-то из гостей драться, причем реально драться. Потом то ли его кто-то вырубил, то ли он сам на что-то налетел, но только он упал на пол и лежит, не встает. Хозяин в ужасе, не понимает, чего делать, может, полицию вызывать, а Шнур и Пузо его успокаивают, говорят, что это нормально, это еще лайт-вариант, сейчас он полежит, придет в себя. Ромеро действительно полежал, встал, опять выпил, ну и все по следующему кругу. Стоит еще учесть, что никто из них вообще практически не говорил по-английски. Зато концерты были очень хорошие.
Митя Мельников
Нас позвали в последних числах декабря в ресторан «Прага». Новогодняя вечеринка «Нашего Радио» для всех типа суперрокмузыкантов. Приехали, там столы, фазаны какие-то, официанты в белых перчатках. Кто выступал, не помню, сам нажрался. Ромеро начал кидаться птицей. Официанты подбежали, отобрали ее. А мы присели с Дэном Калашником на диванчик, вдруг смотрим — появляется Рома, на ходу расстегивая ширинку, ни хуя не понимая, что происходит. Подходит к занавеске, пытается там спрятаться — официанты просекли, начали его оттуда выволакивать, тащат, а он ссыт по ходу на все вокруг, на стол, на Васю, который спит тут же на диванчике. Тут уже мы с Дэном подключаемся, ну потому что уже реальный пиздец творится. Кто-то бутылки пиздит со столов. Кое-как мы оттуда снимаемся, едем в эту ебаную «Табулу Расу». А там сцена двухъярусная, и мы наверху обычно ставили духовую секцию. Рома пошел в туалет, там заснул и в концерте вообще не участвовал. А Антоненыч тоже нажрался, залез на второй ярус зачем-то, хотя по идее внизу должен был стоять. И оттуда сверху он блеванул прямо на то место, где сидел я и стоял Микшер со своими колумбийскими перкуссиями. Там еще кабели были какие-то проложены. Ну, короче, он прямо на них блеванул. Мы пришли, а уже ничего не сделаешь — концерт начинается. И Микшер весь концерт простоял на этих кабелях и скользил всю дорогу на этой блевотине. Между второй и третьей песней возникла пауза, Антоненыч спустился сверху и начал играть на своих клавишах. А у него клавиши были такие, за сто долларов, «Ямаха». И он спьяну нажал эту кнопку demo, ну и получалось так: Шнур в паузах объявляет, допустим, песню «Ковбой», а там, как обычно на этих дешевых клавишах, начинается какая-то нелепая веселая музыка. Все орут: «Антоненыч! выключи на хуй!» А он смотрит и ни хуя не понимает — глаза при этом добрые, светлые.
Сергей «Обобо» Бакалов
Тогда все нажрались страшно. Сашко играл то на трубе, то на саксофоне — он стоял с двумя дудками наперевес. Андромедыч спал на клавишах, а сзади Веич держал его за джинсы, чтобы он не упал.
Алексей «Микшер» Калинин
Разнузданнейший дали концерт после этой вечеринки «Нашего Радио». Был полный беспредел, музыки ноль, не игралось вообще ничего. Я, в принципе, хорошо к музыке отношусь, и меня это бесило по большому счету.
Александр «Пузо» Попов
Я однажды повторил подвиг Ромеро и тоже проспал концерт. В каком-то баре в Шереметьево мы играли.
Андрей «Андромедыч» Антоненко
У меня после этой вечеринки «Нашего Радио» в сноубордических штанах скопился целый бар — золотая, серебряная текила, виски какой-то — нам же еще на концерт надо было ехать. Мы выходим из «Праги», и вдруг Веич мне говорит: смотри, Пугачева. Меня нахлобучивает выпитое, и я иду знакомиться. Это, разумеется, не Пугачева, а какой-то трансвестит. В общем, на «Нашем Радио» еще полгода в красках рассказывали истории про группу «Ленинград». Ромеро после этого случая стал притчей во языцех.
Роман «Ромеро» Фокин
В группе «Ленинград» главным был я.