XXVI

17 октября 1943 года. Москва, кабинет Головина.

Коля уже устал удивляться перипетиям своей биографии. Сначала он был обыкновенным деревенским пастухом, потом — рядовым красноармейцем, курсантом военного училища, офицером связи, агентом-нелегалом, резидентом. Очень короткое время, всего несколько минут он считался майором государственной безопасности, был заключенным, штрафником, кавалером Британской империи и теперь, по воле Головина, снова стал капитаном Генерального штаба. Свое обещание разобраться с Колей, данное в присутствии Гольдберга и англичан, генерал отложил на целых три недели, а на это время поселил Колю на даче в Подмосковье.

Москву еще не открыли для возвращения беженцев, в городе было не так многолюдно, как в мирное время. В Подмосковье сейчас проживали большей частью те гражданские лица, которые осенью сорок первого не неслись сломя голову куда глаза глядят, а неторопливо и чинно, не забывая всех нужных в хозяйстве мелочей, переезжали на свои загородные дачи, в которых благополучно обретались вот уже третий год. На работу они ездили в пригородных электричках, благополучно минуя военные патрули. Многие обзавелись домашней скотиной и птицей и теперь жили в относительном достатке.

Головин поселил Колю у пожилой женщины, коренной москвички, как она сама себя называла. Поначалу эта дама встретила Колю без особого восторга и поселила его только по настоятельной просьбе генерала, но когда вечером водитель Головина привез Колин офицерский паек, хозяйка смягчилась и стала смотреть на квартиранта почти как на родного. Коля щедрой рукой отдал ей весь паек с условием, что он будет столоваться постоянно. Хозяйка на это условие немедленно согласилась и тут же припрятала мясные консервы, сахар и масло в надежное место.

Утром следующего дня все тот же водитель привез Коле форму и ордена. Когда Коля вышел из своей комнаты в немного великоватом кителе с капитанскими звездами и тремя орденами на груди, сердце коренной москвички было растоплено окончательно, и она стала ухаживать за гостем как за сыном.

Женщина держала козу и каждый день поила Колю козьим молоком. Через три недели сытной кормежки и полного безделья форма перестала быть ему великоватой. Свежее молоко, офицерский паек, нормальная человеческая еда хоть кому пойдут на пользу. Все это привело к тому, что заостренное лицо Коли стало округляться, а кожа на животе натягиваться. Когда Головин послал за ним, то Коля был уже вполне похож на благополучного штабного капитана.

Сейчас он сидел в кабинете Головина и третий час во всех подробностях рассказывал своему начальнику обо всем том, что с ним произошло, начиная с двадцать седьмого мая, с момента перехода линии фронта. Слушая Колин рассказ, Головин иногда вставал с места, принимался ходить по кабинету, а затем снова усаживался. Было видно, что генерал не только сопереживает рассказчику, но попутно делает выводы и сочиняет новые оперативные ходы.

— Ну ладно, — резюмировал он, когда Коля наконец закончил на том месте, где майор Даян в присутствии Головина вручал ему английский орден. — Все хорошо, что хорошо кончается. Черт с ними с документами Штейна-Рикарда. В конце концов, они оказались на нашей стороне, с ними давно уже работают наши ученые из ведомства Берии. Рукомойников, конечно, негодяй и разбойник, но надо отдать ему должное, работать он умеет, — генерал посмотрел на Колю и снова поднялся из-за стола. — Как тебе новый китель? Не жмет?

— Непривычно, товарищ генерал. Да и погоны эти еще…

— Ну, положим, тебе недолго в таком красивом кителе щеголять. Для тебя уже есть задание.

— Разрешите, Филипп Ильич?

— Разрешаю.

— Я вам не успел рассказать, что Олег Николаевич Штейн никакой не предатель.

— Я знаю это. Скажу тебе больше. Дело в отношении его пересмотрено по вновь открывшимся обстоятельствам, Олег Николаевич полностью реабилитирован, ему присвоено звание полковника. Он снова в игре.

— Спасибо, Филипп Ильич.

Головин усмехнулся.

— Мне-то за что? Это Олегу Николаевичу самого себя благодарить нужно. Это он все рассчитал на шесть ходов вперед. Уловил?

— А Гольдберг? Вы его наказали за меня?

— Твоего друга Гольдберга я хотел перетянуть к себе, но Рокоссовский дал мне по рукам и оставил подполковника при себе. Он, наверное, уже следующую роту принял. Победу генералом встретит. В самом деле — хороший офицер. Храбрый. Черняховский его за тот ваш бой к «Отечественной войне» первой степени представил. Но и твое геройское поведение во время боя не оставлено без внимания.

Генерал походил по кабинету и снова сел. Он как-то загадочно посмотрел на Колю, открыл ящик стола и достал оттуда лист бумаги и два погона.

— Поздравляю тебя, Николай Федорович. — Головин подвинул бумагу и погоны к Коле. — Неделю назад тебе присвоено очередное звание «майор». Неужто я хуже Рукомойникова? Пока ты отдыхал за городом, я, чтоб ты не чувствовал себя ущербным из-за того, что не пошел служить в госбезопасность, на тебя представление подал. Поздравляю.

Коля взял со стола погоны, ознакомился с выпиской из приказа, поднялся с места и встал по стойке смирно.

— Товарищ генерал. Капитан Осипов, — четко отрапортовал он. — Представляюсь по случаю получения очередного звания «майор».

— Молодец, — одобрил Головин. — Давай-ка я помогу тебе переменить погоны. Звезды твои после войны обмоем. А теперь слушай внимательно, — генерал открыл сейф и вытащил из него три пухлых папки. — Любуйся, — предложил он Коле. — Твой новый «клиент».

Коля раскрыл верхнюю папку и на внутренней стороне обложки увидел большую фотографию старого человека в чужой военной форме.

— Узнаешь? — спросил Головин.

— Маннергейм? — уточнил Коля.

— Точно так, маршал Маннергейм, — Головин ткнул ногтем указательного пальца Маннергейму в подбородок. — Фактический и неограниченный правитель «дружественной» Финляндии. Карл. Густав. Эмиль. В этих папках все, что удалось о нем найти в наших архивах. Изучай. Маннергейм будет твоим следующим заданием.

— Мне его нужно будет того?.. Как мы со Штейном Синяева уработали?

Головин с удивлением посмотрел на вновь испеченного майора:

— Откуда в тебе такая кровожадность? И думать не смей! Маннергейм — дедушка перспективный. Очень перспективный. Могу поспорить, что в скором времени он сделается большим другом Советского Союза. По-русски он, кстати, чешет как мы с тобой. Бывший офицер царской армии. Уловил?

— Не может быть!

— Может. В жизни и не такое бывает. А теперь слушай очень внимательно. Верховный заинтересован в том, чтобы Финляндия вышла из войны. Сделать это может только один человек — маршал Маннергейм. Твоя задача — подобраться к маршалу, войти в доверие и при удобном случае передать мирную инициативу советского правительства. У нас, разумеется, хватит военной мощи для того, чтобы разбить финнов наголову, но при этом мы положим до миллиона наших солдат. Театр военных действий в Карелии и Финляндии сложный. Большая часть фронта проходит за Полярным кругом, поэтому наступательные действия будут сопряжены с большими потерями. А солдаты нам понадобятся для того, чтобы взять Берлин, да и народное хозяйство после нашей победы восстанавливать кому-то придется. Есть решение предложить сепаратный мир. Маннергейм его должен принять, потому что не может не понимать, что после того, как мы войдем в Хельсинки, у СССР станет на одну союзную республику больше. Маннергейм желает сохранения финского суверенитета больше, чем ненавидит Советский Союз. Обычные дипломатические пути для переговоров не годятся. В финском правительстве и военном аппарате много немецких комиссаров. Наверняка маршал под плотным контролем Канариса и Шелленберга. Если раньше времени вскроется, что он получил официальное предложение начать с нами мирные переговоры, то его могут просто убрать, чтобы исключить неожиданности. Кто придет к власти после него? Тот, кого приведут фашисты. А фашисты могут привести к власти только фанатика, который ненавидит Советский Союз и предан Гитлеру. Если в этом деле допустить малейшую неосторожность, которая вызовет настороженность немцев по отношению к маршалу, то эта неосторожность обойдется нам в миллион жизней и тысячи единиц техники. Уловил?

— Филипп Ильич, а как же я подберусь к Маннергейму? Не могу же я к нему прийти и наняться в прислугу.

Головин посмотрел на Колю как снисходительный учитель на неспособного ученика.

— Николай Федорович, — Головин похлопал его по плечу. — А когда ты три года назад в командировку в Швецию ехал, держал ли в голове четкий и ясный план того, как и из каких именно источников будешь добывать сведения по руде? Молчишь? — генерал снова стал ходить по кабинету. — Тут, в моем кабинете, легко сидеть и планировать. Все получается просто и ясно. Только в реальной жизни ничего не запланируешь. Можно уверенно и твердо договориться о личной встрече с самим Маннергеймом, а за пять минут до означенного времени у него, допустим, сдохнет любимая собака или обострится гастрит. И тогда все твердые договоренности полетят к чертовой матери. Уловил?

— Так точно, Филипп Ильич.

— Наша работа чем хороша, Николай Федорович? Тем, что предполагает импровизацию по ходу пьесы. Кто лучший импровизатор, у кого лучше работает голова и фантазия — тот и победил. Тому и орден. Уловил?

— Давно уловил, — улыбнулся Коля, ненароком коснувшись рукой своих советских орденов и английского креста.

— Ну, вот и чудесно.

Головин подошел к стене в том месте, где за зеленой шторой была вывешена карта советско-германского фронта.

— Иди сюда. Смотри. Запоминай.

Коля подошел и уставился на карту.

Головин взял указку и начал показывать, сопровождая свой показ комментариями:

— Смотри, запоминай и делай выводы. Вот немецкая армия «Норвегия», вот финские части, вот аэродромы, которые нам очень пригодились бы. Если бы наши самолеты имели возможность взлетать с финских аэродромов, то наша авиация взяла бы под контроль большую часть Балтийского моря до Восточной Пруссии и Польши. А вот базы снабжения. Если Финляндия выйдет из войны, то после демилитаризации эти базы станут ей не нужны. Зато они очень пригодятся нам, когда финские товарищи передадут их в наше распоряжение. Вот концентрационные лагеря. Самый большой и самый старый — в Петрозаводске. Действует с осени сорок первого года. После заключения мира стороны обычно возвращают захваченных пленных, значит, финны нам вернут солдат, которыми можно укомплектовать несколько дивизий. Уловил?

— Так точно, Филипп Ильич.

Коля сосредоточенно смотрел на карту, старясь запомнить номера частей и географические названия пунктов их дислокации.

Возле карты они простояли минут сорок. Головин молчал, давая возможность своему подчиненному запомнить максимум информации.

— Значит, так, — подвел он потом итог беседы. — Две недели тебе на подготовку. Легенда остается прежней — финский иммигрант Тиму Неминен. Документы на него у тебя подлинные. Штейн сообщил, что сведет тебя с человеком, который аккуратно и тактично подведет тебя к маршалу Маннергейму. И как это у него, чертяки, получается: таких полезных людей раскапывать? Учись, сынок. Штейн будет ждать тебя в Осло каждую среду и субботу в восемнадцать часов на улице Карл-Йохансгате в табачной лавочке Вигеланда. Карл-Йохансгате — не Ленинградский проспект, она покороче будет. Поэтому не потеряетесь. Добираться будешь через Иран, Турцию, Болгарию… В общем, это моя забота — доставить тебя в Норвегию живого и невредимого. Уловил?

— Так точно, Филипп Ильич.

— А теперь снова посмотри на карту.

Коля подошел к карте. На ней синим и красным карандашом были нанесены номера частей и соединений по обе стороны линии фронта, которая делила материк на две неравные половины.

— Видишь? Я говорю, видишь, кто против нас воюет на стороне немцев? Венгры, румыны, итальянцы, чехословаки, поляки и прочая шушера. Твоя задача — сделать так, чтобы против нас не воевали финны. Уловил?

— Есть сделать так, чтобы не воевали финны.

— Помни, Коля, — Головин тоже подошел к карте и похлопал ладонью по Финляндии. — Тут твоя Великая Отечественная война. Если с твоей помощью мы выведем Финляндию из войны… — генерал стал по очереди тыкать в страны на карте. — Италия, Венгрия, Румыния, Чехословакия — черт с ними! Пусть воюют. Пусть воюют и дальше, пока мы их не освободим из-под гнета фашизма. Но Финляндия — опричь! Уловил? — и чтобы Коля осознал задачу на всю жизнь, Головин встал к нему вплотную и сказал: — Все то же самое, что и сейчас. Все эти страны пусть остаются вместе с Гитлером и вместе с ним провалятся в тартарары. Но Финляндия — опричь! Все то же самое, минус Финляндия.

 

XXVII

3 декабря 1943 года. Осло, Норвегия.

В Осло не было американского посольства. Норвегия была оккупирована Германией, а Америка находилась в состоянии войны с Рейхом. Это обстоятельство очень устраивало Штейна. В Норвегии Олег Николаевич не чувствовал себя под присмотром своих американских друзей, потому он и назначил местом жительства для Коли норвежскую столицу, а не знакомый обоим Стокгольм. Даллесу он сообщил, что уезжает готовить новую операцию норвежского движения Сопротивления. Это было не только благовидным предлогом, но и в какой-то степени правдой.

Он действительно готовил операцию по внедрению Тиму Неминена в окружение маршала Маннергейма. Вот уже третью неделю Штейн на своей квартире, снятой на деньги американских налогоплательщиков, учил Колю Осипова играть в покер.

Дело шло туго. Коля совсем не умел играть в карты и до сих пор, кажется, ни разу не держал в руках колоды. Штейну пришлось начинать уроки с нуля.

— Ты пойми, — в тридцатый раз вдалбливал он одно и то же. — Это тебе не сика и не очко. Это — покер! Сдается по пять карт. Комбинации помнишь?

— Так, — Коля начал загибать пальцы. — Две карты одного достоинства — это пара.

— Правильно.

— Две карты одного достоинства и две карты другого достоинства — это доппер.

— Молодец.

— Три карты одного достоинства — это тройка, — продолжал перечислять Коля, все так же загибая пальцы.

— Верно, — Штейн потеплел голосом и расслабился.

Но Коля тут же возвратил его к суровой действительности, показывая полную неспособность к азартным играм вообще:

— А что старше, Олег Николаевич, стрит или флэш?

— Коля! — вышел из себя Штейн. — Мы с тобой сто раз уже это повторяли!

— Стрит?

— Флэш!

Коля шмыгнул носом и тайком глянул в шпаргалку.

— Дальше, — потребовал Штейн.

— Фулл-хаус.

— Что такое фулл-хаус?

— «Полный дом» по-английски.

— А в покере?

— А! — спохватывался Коля. — Три карты одного достоинства и две карты другого.

— А что выше фулл-хауса?

Коле очень хотелось посмотреть в шпаргалку, куда он выписал все термины, которые пытался втолковать ему Штейн, но учитель внимания не ослаблял, и Коле пришлось напрягать память, чтобы вспомнить заковыристые иностранные словечки.

— Четыре карты… — потеряв терпение, подсказал Штейн.

— Верно! — обрадовался Коля. — Каре!

— И, наконец?

— Флэш-ройял!

— Что это за комбинация?

— Стрит по масти.

— Да, стрит по масти, — вздыхая, согласился Штейн. — Слушай дальше.

К третьему декабря сорок третьего года они в своих экзерсисах продвинулись до «сбора» колоды и сдачи карт. В руках у Штейна и у Коли было по новенькой, только что распечатанной колоде на пятьдесят два листа каждая. Дюжина еще не распечатанных колод лежала в стороне и ждала своего часа.

— Ты пойми суть, — Штейн стасовал и сдал карты себе и Коле. — Нельзя сдавать противнику слабую карту. Он просто не станет играть. Поэтому для затравки сдай ему тройку.

Коля поднял свои пять карт и действительно увидел три бородатых короля. Двух черных и одного бубновой масти.

— А себе сдай комбинацию чуть-чуть сильнее той, что ты сдал партнеру.

Штейн перевернул свои карты и, не поднимая со стола, раздвинул их веером. Там подряд шли семерка, восьмерка, девятка, десятка, валет. Все разных мастей, но это был самый настоящий стрит — комбинация на ступеньку выше, чем тройка.

— Если ты начнешь через кон сдавать ему и себе каре и флэш-ройялы, то твой партнер очень скоро догадается, что ты мухлюешь. Чем выше стоит комбинация в покерной иерархии, тем реже по теории вероятности возможность ее выпадения при нормальной тасовке и сдаче. Каре, например, вообще приходит один раз на двадцать тысяч возможных комбинаций. То есть тебе нужно двадцать тысяч раз положить на стол по пять карт, чтобы в какой-то одной пятерке сошлись все четыре карты одного достоинства.

— А если сдавать пары?

— Хороший вопрос, — похвалил Штейн. — Вероятность прихода пары — одна треть. То есть из ста сдач в тридцати трех случаях у тебя или у партнера на руки выпадет именно пара Если ты через кон будешь сдавать противнику пару, то, пожалуй, он ничего не заподозрит и твое шулерство спишет на свое чертовское везение.

— Можно еще одну сдачу?

— Конечно.

Штейн собрал карты со стола, перевернул колоду рубашкой вверх, дважды перетасовал ее и положил на стол, предлагая Коле снять. Коля отделил половину колоды и положил ее рядом с основной стопкой карт. Штейн положил основную колоду поверх старой, взял карты со стола и стал сдавать. Коля поднял свои пять карт и увидел… тех же самых черных королей и короля бубен с двумя фосками к ним. Терзаясь нехорошей догадкой, он без разрешения перевернул карты, которые Штейн сдал для себя, и увидел тот же стрит от валета, который был сдан в предыдущий раз.

«Это волшебство! — чуть ли не с суеверным страхом думал Коля, глядя на открытые карты. — Он собрал их со стола. Он не видел, где какие карты, потому что собирал их картинками вниз, потом на моих глазах очень хорошо перетасовал колоду. Я это видел, потому что Штейн тасовал ее прямо у меня под носом. Но при этом он держал колоду рубашкой вверх и не мог подглядеть, где какие карта лежат в колоде! Он даже не смотрел на карты, когда тасовал и сдавал! Мало того, он положил карты на стол, и я сам снимал колоду со стола Допустим, если бы я снимал колоду с его рук, то он, может, где-нибудь придержал бы карту, чтобы я „подрезал“ в нужном месте. Но я же снимал сам! Я мог снять на пару карт больше или меньше, и Олег Николаевич не мог знать заранее, сколько карт я отложу сверху! Это — волшебство!»

— Будем тренироваться по разделениям, — буднично произнес Штейн, будто не он только что показал красивый и непостижимый для Колиного ума фокус. — Смотри и повторяй.

Он взял правой рукой со стола пять Колиных карт, а левой — пять своих. Коля смотрел внимательно, но увидел только то, что и перед сдачей. Штейн взял карты рубашкой вверх и видеть их не мог.

— Показываю.

Штейн сделал еле уловимое движение большими пальцами, отчего карты в стопках немного сдвинулись. Стопки приняли вид сложенного дамского веера Каждая последующая карта на миллиметр под углом выползала из-под верхней. Штейн свел обе руки, и стопки вошли одна в другую, образовав одну, состоящую уже из десяти карт. Штейн положил эту стопку поверх колоды и открыл верхнюю карту. Это был король треф. Следующей шел валет бубен. Потом подряд король пик, десятка, король бубен, девятка, двойка, восьмерка, пятерка, семерка.

— Если я сейчас стану раздавать с верха колоды, то какая комбинация придет к каждому из нас? — спросил он.

Коля раскинул в уме и ответил:

— Вам — стрит, а мне — тройка королей.

— Верно, — согласился Штейн. — Значит, наша задача заключается в том, чтобы после того, как я стасую колоду, все десять карт остались в прежнем порядке. Так?

— Ну да. Но как этого можно достичь, если колода тасуется случайным образом?!

— Очень просто — не тасовать ее случайным образом. Я покажу тебе два способа тасовать колоду, не меняя порядок карт при тасовке.

Штейн взял в правую руку колоду карт, послюнявил большой палец левой руки и быстро стасовал колоду.

— Смотри внимательно, — пояснял он Коле. — Большим пальцем левой руки я стаскиваю по одной карте. И так карту за картой, всю колоду.

Штейн перетасовал колоду еще раз и предложил Коле ознакомиться с десятью верхними картами. Тот посмотрел и убедился, что все десять лежали в прежнем порядке.

— Этот способ называется «перелистывание», — объяснил Штейн, тасуя колоду медленнее, так, чтобы Коля мог внимательно рассмотреть процесс. — Ты как будто перелистываешь колоду как книгу. А вот этот способ называется «польский зачес», — Штейн распечатал новую колоду карт и одним широким жестом развернул ее веером на столе картинками вверх. — Видишь, — он указал глазами на раскрытые карты. — Пятьдесят два листа от тузов до королей. А теперь смотри.

Взяв за крайнюю карту, Штейн перевернул весь веер вверх рубашками и собрал колоду в тугой кирпичик. Затем, разделив колоду на две примерно равные половинки, он большими пальцами отогнул нижние углы в каждой половинке и поднес руки ближе одна к другой так, чтобы обе стопки карт почти соприкасались углами. Одновременно и постепенно отпуская большие пальцы рук, Штейн добился того, что обе половинки колоды с сухим треском легли друг на друга углами карт. Надавив средними пальцами на противоположные торцы, Штейн сдвинул стопки навстречу друг другу. Они вошли одна в другую, снова образовав единый кирпичик колоды. Он повторил эту процедуру еще два раза и снова развернул карты на столе веером картинками вверх.

Было видно, что карты стасованы случайным образом и следуют хаотично.

— Таким образом тасуют карты профессиональные крупье в казино Монте-Карло, — продолжил свой урок Штейн. — Этот способ действительно позволяет за минимальное количество движений стасовать колоду так, чтобы карты перемешались случайным образом. Но ведь, Коля, мы играем на выигрыш! Нам не нужны случайности в игре. Задача профессионального шулера — свести всякого рода случайности к минимуму.

Штейн снова взял колоду с известными десятью картами и три раза на глазах у Коли, потрескивая картами, стасовал ее «польским зачесом». По Колиному представлению, сейчас карты в колоде должны были идти в разнобой, но когда Штейн передал ему тщательно перетасованную колоду, ученик смог убедиться, что наверху были все те же десять знакомых карт, которые давали тройку и стрит.

— А как это вы так… сумели? — у Коли открылся рот от сильного удивления.

— Показываю. Смотри, — Штейн снова взял колоду. — Нет, не так смотри. Прямо носом в мои пальцы уткнись. Видишь теперь?

Когда Штейн медленно стал сдвигать половинки колоды навстречу друг другу, то Коля увидел, что карты, пройдя сквозь друг друга как зубья расчески, оказались в руках у мастера в том же порядке, только левая половинка колоды стала правой и наоборот. Если не путаться, где верх, а где низ колоды, то манипулировать обеими стопками, перекидывая их из правой руки в левую, можно было как угодно долго. При этом у неискушенного зрителя останется самое праведное ощущение того, что колода неоднократно и тщательно стасована.

— Но я же снимаю карты сверху. Вы на моих глазах кладете их вниз колоды! — выразил свое недоумение Коля. — А они потом все равно оказываются наверху!

— Это несложно, — Штейн положил колоду на стол. — Снимай.

Коля снял, и Штейн накрыл снятую стопку карт той, что оставалась нетронутой лежать на столе. Затем карты были сданы, и Коле в очередной раз пришли короли, а Штейну — все тот же стрит от валета.

— У меня так никогда не получится! — в голосе Коли чувствовались отчаяние и обида.

Отчаяние оттого, что человек, которого Коля привык уважать, дает ему совершенно невыполнимое задание — научиться выигрывать в карты, и обида на то, что учитель дурит его как сопливого мальчишку.

«Невозможно иметь такую ловкость рук, чтобы вот так спокойно манипулировать колодой, а зритель, внимательный, более того — знающий, что его сейчас будут облапошивать, а потому — предубежденный, настороженный и внимательный не заметил бы ни одного подвоха, ни одного подозрительного движения», — это Коля знал совершенно точно.

Ученик готов был поклясться, что после того, как он собственноручно раздвоил колоду, Штейн положил нижнюю половинку на верхнюю. Он не прятал колоду за спину, не опускал руки под стол, рукава его рубашки были закатаны. Даже часы, за ремешком которых можно было бы спрятать карты, были сняты. Коля ни на секунду не отводил взгляда от рук Штейна и от колоды в этих руках, но тот сверху сдал десять карт, которые по всем законам природы должны были находиться в середине колоды.

— Смотри, — терпеливо продолжал показывать Штейн. — Сядь сбоку от меня так, чтобы глаза твои были чуть выше столешницы. Смотри с моей стороны, а то ничего не увидишь. Этот прием называется — «вольт».

Штейн положил колоду на стол, снял с ее верха небольшую стопку карт и положил ее рядом с остатком колоды. Затем он взял правой рукой колоду, а левой — снятую с нее стопку и соединил колоду в обратном порядке. Снятый верх действительно и правдоподобно ушел в самый низ колоды, которую Штейн держал сейчас в левой руке.

И только сейчас, с этой точки обзора, с уровня стола со стороны Штейна Коля увидел и понял секрет фокуса! Мастер взял снятую с колоды стопку левой рукой. Прикрываясь сверху и сбоку колодой, которую держал в правой, он высунул из-под низа стопки мизинец и положил его сверху по ближнему к себе краю. Саму колоду он положил не на стопку, а на этот мизинец. Таким образом, спереди и с боков была видна монолитная колода карт, которую Штейн держал в своей левой руке, и только Коля мог заметить, что колода — «не собралась» — ее четко делил мизинец, не давая картам соединиться с угла.

Перед самой сдачей ладонь правой руки, будто бы в готовности сдавать карты, на долю секунды закрыла всю колоду, но за этот миг и произошло все. Мизинец и безымянный палец левой руки увели верх колоды вбок под правую ладонь, а правая рука, держа низ колоды большим и средним пальцами, едва заметным движением вытянула саму колоду наверх. Верх колоды, спрятанный под ладонью правой руки, при этом ушел вниз и лег на ладонь левой. Верх и низ снова поменялись местами, и ни спереди, ни с боков, ни сверху нельзя было этого заметить! Это можно было рассмотреть только с одной точки, с уровня стола со стороны сдающего, куда при игре обычно и заглянуть-то нельзя.

— Я видел, Олег Николаевич! Видел! — обрадовался Коля. — Честное слово. Я понял, как вы это делаете.

Коля с энтузиазмом схватил другую колоду, снял с нее верх, положил на стол, затем в точности повторил все движения Штейна, и… карты ворохом посыпались из его неуклюжих рук.

— М-да, — протянул Штейн.

 

XXVIII

20 декабря 1943 года.

Курьерский поезд Стокгольм — Хельсинки.

Купе первого класса.

Этот поезд стал популярен с началом войны против Советского Союза, после того как Балтика из спокойного внутреннего моря превратилось в неспокойное. До войны из Стокгольма было гораздо быстрее и дешевле попасть в Хельсинки на пароходе. Теперь мало кто желал рисковать своей жизнью ради одной только дешевизны, поэтому поезд, отправлявшийся каждое утро из Стокгольма, не пустовал. Третьим классом в основном ехали горожане и фермеры. Вторым — старшие офицеры и коммерсанты средней руки. Первым — промышленники, финансисты, государственные чиновники и генералитет.

Место номер семь в вагоне первого класса занял полный розовощекий господин лет пятидесяти в дорогом костюме. Его большой кожаный чемодан внес человек в костюме попроще, но с военной выправкой. Сам же господин нес в руках только саквояж, закрытый на оба замка. Опытный наблюдатель сразу же определил бы, что эти двое — начальник и подчиненный.

Человек в недорогом костюме интереса не вызывал, как не вызывают его блеклые адъютанты и скучные секретари. Он довел своего патрона до купе, разложил его вещи и удалился во второй класс, куда ему в соответствии с табелью о рангах и куплен был билет.

А вот второй господин был фигурой презанятной. Звали господина Калле Луукканен, он был генерал-майор и служил помощником маршала Маннергейма. Раз в месяц он прибывал в Стокгольм для того, чтобы от лица маршала проконтролировать состояние дел, касающихся поставок шведского сырья и товаров, необходимых для нужд финской армии. Генерал мог бы лететь самолетом, это было бы быстрее и проще, но то ли он не рисковал подвергать свою персону риску перелета, то ли, что всего вероятнее, тяготился службой. Как бы то ни было, генерал-майор Луукканен шесть дней каждого месяца проводил в пути, отдыхая от нелегких обязанностей помощника и сподвижника великого человека.

Генерал был знаком с Маннергеймом с восемнадцатого года, то есть с того самого момента, когда будущий финский маршал покинул русскую службу. Все двадцать пять лет знакомства Луукканен был адъютантом Маннергейма. С началом войны простив СССР он был произведен в генералы и, как одно из доверенных лиц маршала, переставлен на более высокую ступень помощника. Калле Луукканен помогал своему начальнику и покровителю не утонуть в вопросах военных поставок. Этот толковый штабист хорошо разбирался в снабжении войск и военном строительстве вообще. Именно он держал на контроле процесс обеспечения финской армии немецким вооружением. Доверие маршала к нему было абсолютным. Генерал никогда даже в мыслях не бросил тень на свою репутацию в глазах Маннергейма и ни разу не вызвал в нем недоумения по поводу своего поведения или образа жизни. Луукканен был холост, детей не имел, жил обеспеченно, но не на широкую ногу, не брал в рот спиртного и мог бы служить подлинным образцом для молодых офицеров, если бы…

У генерала имелась страстишка, скорее даже маниакальная тяга к карточной игре. Ни рулетка, ни лото не вызывали в нем никаких эмоций, зато покер поглощал его всецело.

Он болел этой игрой. Он жил в этой игре. Пять листиков были для него самой волшебной сказкой, которую только могли сочинить люди.

Когда поезд тронулся, генерал с некоторым удивлением обнаружил, что едет один. Не успел он обрадоваться этому обстоятельству, как дверь в купе отворилась. В проеме появился второй пассажир, который показался генералу малосимпатичным.

Это был молодой человек, одетый не то чтобы скромно, а как-то не для первого класса Серый картуз, клетчатое пальто из верблюжьей шерсти, пестрый шарф, полосатый костюм с брюками, заправленными в сапоги. Парень был явно родом из деревни и о понятии comme il faut ему с детства не привили никакого представления. Одежда на нем была добротной и недешевой, но совершенно безвкусной. Она абсолютно диссонировала с диванами и шторами купе первого класса.

Заходя в купе, молодой человек умудрился задеть сначала чемоданом, а потом и плечами оба косяка дверного проема, после чего его кинуло в объятия генерала В это время поезд выезжал со станции, и вагон качнуло на стрелке.

Генерал недовольно кашлянул, молча отстранил от себя молодого человека и, решив для себя, что разговаривать с деревенским тюфяком ему решительно не о чем, отвернулся к окну, сожалея, что трое суток пути ему придется провести в маленьком замкнутом помещении в компании неотесанного болвана.

— Что за порядки в этой Швеции? — ни к кому не обращаясь, по-фински проворчал генерал. — Билеты в первый класс стали продавать кому попало.

Молодой человек удивил генерала, ответив ему на его же родном языке:

— В третий класс билетов уже не было. Я собрал все остатки денег, которые имел при себе, и купил последний билёт на этот поезд. Он оказался в первый класс. Больше никаких не было. Вы не волнуйтесь. Я буду сидеть тихо всю дорогу и не побеспокою вас.

— Так вы еще и финн?

— Да, — с долей вины за то, что он оказался соотечественником такого важного господина, признался молодой человек. — Я был в Швеции на заработках, сейчас возвращаюсь домой. Меня зовут Тиму Неминен.

Генерал не снизошел до того, чтобы в ответ назвать свое имя, и отгородился от Тиму Неминена газетой, которую сопровождавший его адъютант купил на вокзале.

Через час газета была прочитана, а через два генералу надоело смотреть в окно. До вечера было еще долго, и чтоб хоть как-то убить время, господин Луукканен решил сходить пообедать в вагон-ресторан. Когда через час он вернулся, то застал своего попутчика за раскладыванием пасьянса.

— Извините, я занял стол, — Тиму Неминен снова стал оправдываться с виноватой улыбкой. — Он вам пока не нужен? А то ужасная скука.

Генералу самому было скучно не меньше, и он некоторое время с долей интереса смотрел, как неуклюжий молодой человек пытается сложить пасьянс, но он у него не выходит.

Наконец генералу это надоело, и он предложил:

— Знаете что? Бросьте эти глупости. Давайте-ка лучше с вами перекинемся в картишки.

— Я не умею играть в карты. Отец бил меня за это по рукам.

С лица Тиму Неминена не сходила виноватая улыбка, а в его голове как параграфы военного устава черными жирными буквами проявились «Правила игры на выигрыш», которые больше месяца заставлял его заучивать Штейн.

Правило № 1

Клиент должен сам предложить начать игру.

— Глупости. Вы уже не мальчик, а взрослый мужчина, — назидательно произнес генерал. — Карты оттачивают остроту ума и развивают память. Я преподам вам несколько простых уроков, которые вы потом с блеском сможете продемонстрировать в своей деревне.

Но молодой человек оказался по-деревенски упрямым:

— Я, право же, не имею играть и не имею желания учиться. Но если вам будет угодно, я пробегусь по соседним купе и поспрашиваю, не пожелает ли кто-нибудь из пассажиров составить вам компанию.

Прежде чем генерал успел ответить, молодой человек оставил свой пасьянс и быстро вышел из купе. Через десять минут он вернулся с высоким представительным господином средних лет.

— Альберт Грунн, — отрекомендовался тот, с достоинством делая полупоклон. — Этот молодой человек сказал, что в вашем купе можно найти хорошего карточного партнера.

Генерал оценивающе посмотрел на костюм Альберта Грунна, на его манеру держаться и кивнул.

— Проходите, садитесь напротив. В этом поезде и впрямь скука смертная. Вы играете в покер?

— Да, конечно, — Грунн извлек из кармана кожаный тисненый бумажник. — Какова ваша ставка?

— Пустяки, — улыбнулся Луукканен. — Мы же не для наживы, а чтобы просто убить время в пути. Десять пенни вас устроят?

— Вполне, — согласился Грунн.

— Молодой человек, — обратился генерал к Тиму Неминену. — Не одолжите ли нам вашу колоду?

Сделали ставки, генерал начал сдавать, а Тиму уселся возле него и стал смотреть за игрой, пытаясь постигнуть ее смысл. Через полчаса ставка была увеличена до одной финляндской марки, но азарта в игре все равно не было. Партнеры по очереди проигрывали друг другу монетки.

— Вдвоем не интересно, — генерал тасовал карты. — Вот если бы молодой человек согласился составить нам компанию… Втроем играть гораздо увлекательней.

— В самом деле, молодой человек, — поддержал генерала Грунн.

— У меня мало денег, — честно признался Тиму. — С моей стороны было бы неразумно рисковать остатком.

— Если дело только за этим, то я охотно ссужу вам двадцать марок, — воодушевился генерал. — Отдадите, когда сможете, а если и не отдадите, то и черт с ними.

Правило № 2

Заставь клиента вовлечь тебя в игру.

— Ну-у, — с некоторой нерешительностью протянул молодой человек. — Если только для того, чтобы убить время. Не больше, чем по десять пенни.

Его условия были немедленно приняты обоими партнерами, и началась игра на троих.

— Вы чем занимаетесь, господин Грунн? — спросил генерал, поднимая свои карты со стола.

— Металлургия, — задумчиво ответил Грунн, рассматривая двойку дам у себя на руках.

— Вы с нами едете до Хельсинки?

— Нет. Только до Лулео. Десять пенни сверху.

— Хорошего партнера сразу видно. Жаль, что вы с нами поиграете только сутки. Десять принял и двадцать сверху.

В игре возникла пауза. Генерал и Грунн вопросительно смотрели на Тиму, тот разглядывал свои карты.

— Молодой человек, — обратился к нему Грунн. — Ваше слово.

— А что я должен сказать? — Тиму оторвался наконец от своих карт.

— Вам нужно поставить на кон еще тридцать пенни. Принимаете ли вы эту ставку с вашими картами?

Неминен положил свои пять карт на стол картинками вверх:

— А вы бы что сказали?

У Тиму на руках были две тройки, две четверки и совершенно бесполезный туз. Доппер. У генерала не было на руках ничего. Он пытался блефовать.

— Вам нужно добавить тридцать пенни и забрать банк. Да вы и в самом деле играть не умеете. Давайте я вам хоть на салфетке напишу, какие комбинации старше, какие младше.

Генерал за двадцать минут, поочередно бросая на стол по пять карт, показал все возможные в покере комбинации карт и рассказал немудреные правила этой игры, берущей свое начало от русской свары или сики. Игра потекла теперь более-менее осмысленно, и через час ставки снова добрались до одной финляндской марки.

К вечеру генерал выигрывал триста марок, Тиму — семьдесят четыре, а Грунн терпел финансовые убытки. Все трое не заметили, как подошло время ужина.

— Давайте прервемся, господа, — предложил Грунн.

— Еще одну сдачу, — попросил Луукканен.

Генералу весь день везло, и он не хотел упускать удачу.

Тиму пожал плечами.

— Как вам будет угодно.

— Нет-нет, — запротестовал Грунн. — Продолжим после ужина.

— Тогда я, как победитель, угощаю, — предложил генерал.

За ужином Луукканен, довольный тем, что выигрывает, и еще более от предвкушения более значительной и скорой победы, сыпал шутками напропалую. Он действительно был очаровательный собеседник. Трудно было бы представить его не в цивильном костюме, а в генеральской форме, настолько любезен и обходителен был этот человек со своими партнерами и сотрапезниками. Весь ужин Грунн делано улыбался, а Тиму, как самый младший и неопытный, молча слушал своих старших попутчиков. Было заметно, что генерал едва дождался момента, когда официант принес счет за ужин.

После ужина Грунн заявил, что ему хочется отыграться, и предложил ставить по пять марок. Генерал принял новую ставку с восторгом, а Тиму снова пожал плечами. Мол, вам виднее, как надо играть.

Через час Луукканен проигрывал Грунну полторы тысячи марок, Тиму был в прибыли на четыреста.

— Нет-нет! — шутя запротестовал генерал. — Так не пойдет! Я тоже желаю отыграться. Прошу принять мою ставку в десять марок!

Правило № 3

Позволь клиенту самому назначать ставки.

Партнеры приняли ставку генерала. Еще через час Тиму выигрывал у обоих десять тысяч, причем восемь из них — у генерала.

— Новичкам везет, — обронил тот, глядя на Тиму без приязни.

— Действительно, — поддержал генерала Грунн. — Новичка не просчитаешь. Он играет черт знает как, в результате обставляет опытных игроков. Предлагаю играть по двадцать марок.

Еще через час генерал выигрывал четыре тысячи марок, а в накладе оставался один Грунн.

Правило № 4

Не выигрывай каждый кон. Позволяй выигрывать клиенту, иначе ему будет неинтересно с тобой играть.

Теперь генерал, снова вкусив радость победы, был в чудесном настроении и напевал себе под нос, рассматривая карты и делая ставки. Грунн не показывал виду, что обескуражен проигрышем. Тиму играл безучастно.

Наконец Грунн сказал:

— Господа, прошу меня извинить. У меня закончились деньги.

Стало понятно, что игра кончена.

Положение спас Тиму, который простодушно предложил:

— Ну что вы, господин Грунн. Мы охотно поверим вам на честное слово. Ведь верно?

Генералу неловко было сказать «нет», да и поиграть еще хотелось.

Его колебания разрешил сам Грунн:

— Ну, почему же на честное слово? Я могу выписать чек. У меня свой счет в банке «Валленштейн и сын».

Грунн вынул чековую книжку и «паркер».

Доказательств платежеспособности было достаточно.

— Отлично, господин Грунн, — весело воскликнул Луукканен. — Я вижу, вы — серьезный человек. С вами можно иметь дело. Игра продолжается.

— Предлагаю увеличить до пятидесяти, — предложил Грунн. — Сдавайте, Тиму, ваша очередь.

Ставка была принята. Тиму взял протянутую ему колоду.

Генералу он сдал тройку тузов, Грунну — фулл-хаус в девятках, себе не сдал ничего и спасовал на втором круге торгов.

Когда в банке лежало пятьсот марок, генерал предложил открыть карты и выложил на стол своих тузов.

— Ваша взяла, — неожиданно сдался Грунн и сбросил свои карты.

Тиму постарался скрыть свое удивление. С чего бы это человеку, имеющего на руках более сильную карту, отдавать партнеру пятьсот марок? Но вопросов он задавать не стал, так как разумно и справедливо посчитал, что каждый волен распоряжаться своими деньгами по своему усмотрению и капризу. Генерал же и вовсе не проявил никакого интереса к сброшенным картам Грунна, а с довольной улыбкой пододвинул выигрыш к себе.

Грунн сдал карты, и Тиму увидел у себя на руках каре двоек. Он, как и учил его Штейн, ничем не выдал своей радости, а продолжил игру с тем же видом, как если бы у него на руках была только пара. При этом он с хорошо скрываемым удивлением наблюдал за тем, как его партнеры стремительно взвинчивают ставки.

Когда банк дорос до четырех тысяч, Грунн предложил вскрыть карты и первый положил на стол свои.

— Стрит от короля! — объявил он и посмотрел на деньги, лежащие на столе, как на свои собственные. — Королевский стрит!

— Мало! Мало, любезный господин Грунн! — генерал перехватил взгляд партнера, устремленный на деньги, и с самодовольной усмешкой открыл свои пять карт. — Масть! Извольте убедиться — пять пик.

В самом деле, у генерала на руках чудесным образом сошлись пять карт пиковой масти.

— Поздравляю, — разочарованно выдавил из себя Грунн. — Что у вас, Тиму?

Тиму покраснел и растерянно, будто он делает что-то неправильно, положил на стол свои карты.

— Черт возьми! — заревел генерал. — Да у него каре!

— Да, — подтвердил Грунн. — У него каре. Молодой человек обокрал нас обоих. Поздравляю вас, Тиму. Это было красиво. Мы сами взвинтили для вас банк.

Правило № 5

Не позволяй партнеру понять, что ты умнее его. Этого не любит никто.

Генерал растерянно и грустно смотрел на деньги, которые уже считал своими, но лица не потерял.

— Да, действительно, новичкам везет. Чертовское везение. И мы с вами, господин Грунн, два прожженных игрока, сами накидали ему эту кучу денег! Забирайте ваш выигрыш, молодой человек.

Тиму удивленно смотрел на кучу денег на столе.

— Эти деньги и в самом деле мои?

— Да забирайте же, черт возьми! — вскипел генерал. — Моя очередь сдавать.

В течение часа ничего особенного в игре не произошло, пока очередь сдавать в очередной раз не дошла до Луукканена. Игра шла уже по сто марок, и генералом овладел самый настоящий азарт.

Едва успев заглянуть в свои карты, Грунн положил в банк четыреста. У Тиму на руках была тройка, и он, будучи совершенно уверенным в своей победе, принял ставку в четыреста и положил еще двести сверху. Генерал, поколебавшись, доложил шестьсот и дал еще триста. Грунн, сложив карты вместе и больше не глядя в них, принял триста марок генерала и положил сверху уже пятьсот.

Тиму поколебался, решил, что тройка — не та комбинация, с которой следует вести борьбу за победу, и не стал увеличивать свой проигрыш.

— Пас, — он положил свои карты в колоду.

— Пятьсот и пятьсот сверху, — генерал был настроен решительно.

— Пятьсот принял и три тысячи сверху.

Это было последнее слою на торгах. Генералу можно было либо принять ставку Грунна, либо спасовать. Было видно, что ему очень хочется сорвать такой большой банк, но его пугала та уверенность, с которой Грунн делал ставки в игре. Да еще какие ставки!

— Пас, — генерал так и не решился положить три тысячи и бросил карты. — Что у вас?

— Ничего, — Грунн пододвинул деньги к себе.

— Как ничего? — не понял Тиму.

— Как ничего?! — генерал перевернул карты Грунна, раздвинул их, и его брови поползли вверх. — Ни-че-го?! У вас и в самом деле ничего не было? Никакой комбинации?

— Как видите, не было, — подтвердил Грунн.

— Так вы блефовали?! — вскипел генерал.

— Блефовал.

— Тиму, он блефовал! — генерал повернулся к Тиму, приглашая его в свидетели. — Он блефовал, вы видели?

— Разве я нарушил правила? — резонно возразил Грунн. — Вам никто не мешал рискнуть деньгами и забрать весь банк себе. Вы не пожелали рисковать. Что ж, это был ваш выбор. Благодарю вас, господа, за игру. Время позднее, пора укладываться, — Грунн сложил выигрыш к себе в бумажник и поднялся из-за стола.

— Нет, позвольте! — вскинулся облапошенный генерал. — Что значит «пора укладываться»? Вы сорвали хороший куш и теперь хотите сбежать с нашими деньгами? Ваши партнеры имеют право на отыгрыш. По крайней мере на еще один круг игры по тем же ставкам.

— Хорошо, — согласился Грунн. — Если вы не собираетесь спать всю ночь, я готов быть вашим партнером. Но моя станция будет под утро, и мне не хочется беспокоить соседа. Позвольте я перенесу свои вещи в ваше купе?

Генерал согласился на это и, когда Грунн вышел, вполголоса предупредил Тиму Неминена;

— Тиму! Держите с ним ухо востро. Сдается мне, что этот Грунн — тот еще тип. Конечно, не пойманный — не вор, но Грунн играет нечисто. Я за ним давно уже смотрю, и если мне удастся поймать его за руку!.. Будьте настороже.

Тиму пообещал.

Вернулся Грунн и внес свой чемодан. Тиму помог пристроить его под сиденьем, и игра продолжилась уже по двести марок. Чем выше были ставки, тем острее азарт Луукканена. Его подозрения в отношении Грунна несколько развеялись, когда тот выписал ему первый чек на десять тысяч марок в пересчете на шведские кроны, которые генерал волен был получить в банке «Валленштейн и сын» в любое удобное для него время. Луукканен, как уже упоминалось, часто бывал в Швеции и кроны ему были небесполезны. Он даже разрешил Грунну называть себя Калле, но бдительности не ослаблял. Когда приходила очередь сдавать Грунну, генерал внимательнейшим образом следил за его манипуляциями с картами, но ничего подозрительного не заметил.

Он и не мог ничего заметить. В паре Альберт Грунн — Тиму Неминен «исполнителем», то есть человеком, выполняющим передержку карт и сдачу нужных комбинаций в нужные руки, был Тиму.

Ближе к полуночи к генералу перестала идти карта. Он мало-помалу начал спускать свой выигрыш, а Грунн стал отыгрываться. Грунн и Луукканен вели борьбу главным образом между собой. Они будто не замечали, что кто бы из них ни выигрывал, в итоге примерно десятая часть оседала у Тиму.

Генерал проиграл Грунну тысячу, потом отыграл ее обратно. Сто марок осталось у Тиму. Грунн проиграл Луукканену десять тысяч и тоже отыграл ее. В результате битвы титанов Тиму обогатился на тысячу.

После полуночи ставки перевалили за пятьсот марок, а азарт генерала достиг высшего накала. По примеру Грунна он тоже достал свою чековую книжку в готовности выписать чек, чтобы подтвердить предложенную ставку.

Когда пришла его очередь сдавать, Тиму «собрал» колоду, как учил его Штейн, и сдал нужные карты всем троим. До этого, несколько кругов подряд, когда приходила его очередь сдавать, он сдавал генералу хорошую комбинацию, а сам пасовал, оставляя его один на один с Грунном.

Это не укрылось от внимания генерала, и он заметил:

— Легкая рука у вас, Тиму. На ваших сдачах мне неизменно везет.

Тиму улыбался, смущенный похвалой.

Он сдал генералу флэш-ройял, а Грунну — каре десяток и стал смотреть за реакцией обоих партнеров. Грунн остался невозмутим, будто у него на руках была только пара Генерал не смог уследить за своим лицом, и оно выдало его радость от скорой неизбежной победы. Выше, чем флэш-ройял, в покере существовала только комбинация «покер» — пять карт одного достоинства. Но в колоде не было ни одного джокера, который мог бы сойти за недостающую пятую карту к уже сданному каре, и потому флэш-ройял был сейчас непобедимой комбинацией.

— Ставлю тысячу, — начал торг генерал.

— Принимаю и три сверху, — ответил Грунн, имея на руках четыре десятки и оттого уверенный в своей победе.

— Принимаю ваши четыре и пять сверху, — к удивлению своих партнеров, Тиму не бросил игру.

К моменту решающей игры в карманах у Тиму лежало порядка восемнадцати тысяч финляндских марок, не считая своих собственных, которые он имел еще до посадки в поезд.

— Девять? — хмыкнул Луукканен, обрадованный тем, что партнеры так легко и беззаботно увеличивают его выигрыш. — Принял девять и десять сверху. Вы принимаете пятнадцать тысяч, господин Грунн?

— Да, — Грунн оставался невозмутим. — Я принимаю пятнадцать и кладу столько же сверху.

Грунн достал свой «паркер» и выписал чек, покрывающий его ставку в пересчете на шведскую валюту. Глаза генерала заиграли алчным блеском. Он посмотрел на Тиму Неминена, сожалея, что молодой человек не сможет подтвердить такую высокую ставку.

— Двадцать пять тысяч, Тиму, — уточнил генерал.

— Принимаю двадцать пять и даю двадцать, — спокойно ответил Тиму.

— Извините, молодой человек, — остановил его генерал. — У вас нет таких денег. Вам нечем подтвердить свою ставку.

— Вот именно, — поддержал генерала Грунн. — Игра идет на деньги, Тиму. Вам до сих пор везло, как везет новичкам. Но теперь игра пошла по крупным ставкам, и ваше везение кончилось. Вам нечем подтвердить свою ставку.

— Почему это? — удивился Тиму. — Чековая книжка есть не только у вас.

Он полез во внутренний карман своего полосатого пиджака и достал оттуда чековую книжку и авторучку.

— Смотрите, — он раскрыл книжку и предъявил ее своим партнерам. — Банкирский дом «Валленштейн и сын» подтверждает наличие на его счетах ста двадцати восьми тысяч, принадлежащих мне. Вот сумма, а вот подпись и печать стокгольмского. Чек принимается всеми отделениями банка в Скандинавии.

Грунн и генерал поочередно взяли в руки книжку, внимательно осмотрели все реквизиты, выведенные черной тушью аккуратным почерком. Грунн достал свою чековую книжку и сравнил ее с книжкой Неминена. Обе книжки были похожи. Печати, тушь и почерк совпадали. Обе книжки были выданы стокгольмским отделением банкирского дома «Валленштейн и сын». Чековая книжка Тиму Неминена была подлинной, а сам он — платежеспособным.

— Так какова ваша ставка? — переспросил генерал.

— Двадцать, — все так же спокойно ответил Тиму.

— Я принимаю, — генерал посмотрел на своих партнеров, как мясник на свинину. — И пятнадцать сверху. Последний круг торговли, господа.

— Принято, — Грунн оставался невозмутимым, трудно было понять, блефует он или нет. — И тридцать тысяч сверху.

«Блефует», — подумал генерал.

Грунн и генерал выжидательно посмотрели на Тиму.

— Ваше слово — последнее, молодой человек, — напомнил Луукканен.

— Я помню. Я принимаю сорок пять тысяч и даю сорок сверху.

Сорок тысяч были подтверждены генералом и Грунном без раздумий.

На столе сейчас лежала куча денег и чеков на сумму триста семьдесят пять тысяч финляндских марок или более восьмидесяти тысяч в пересчете на доллары, то есть ровно столько, сколько нормальному человеку хватило бы до конца жизни в стране, не находящейся в состоянии войны — Швеции или Швейцарии.

Вероятно, все трое подумали об одном и том же, потому что некоторое время никто не раскрывал свои карты. Генерал смаковал свою победу, а Грунн и Тиму Неминен не хотели ему в этом мешать.

Наконец генерал спросил:

— Что у вас, господин Грунн? Если вы блефовали и на этот раз, то должен вам заметить, что вы делали это неудачно и попались на свой собственный крючок.

— Нет, — Грунн положил карты на стол, демонстрируя десятки. — Я не блефовал. У меня каре.

— Мало! Мало, дорогой господин Грунн! — Луукканен стал выкладывать на стол свои пять карт одну за другой. — Ваша карта бита. Девять, десять, валет, дама, король. И все, как вы можете видеть, в пиках.

Действительно, поверх каре десяток Грунна лег королевский флэш-ройял в пиковой масти.

— Ай да Тиму! — генерал похвалил молодого человека, к которому, кажется, воспылал самыми дружескими чувствами. — Я же говорил, что на его сдаче мне везет! Пожалуй, Тиму, за такую сдачу, я подарю вам на счастье пять… нет! Десять тысяч марок со своего выигрыша! Вот это была игра! Вот это я понимаю! Кто-нибудь хочет отыграться, господа? — генерал победительно и горделиво посмотрел на своих партнеров.

Правило № 6

Выигрыш приносит только один, главный кон. Сумей подвести клиента к этому кону и забрать весь выигрыш.

— Вы поторопились, уважаемый, — твердо глядя на генерала, произнес Тиму. — Я еще не открыл свои карты.

Генерал не уловил жесткой интонации и переспросил, насмешливо, как на безнадежного чудака, глядя на Тиму:

— А что там у вас может быть? У меня флэш-ройял. Выше этой комбинации в покере ничего нет. Вам же сказали, юноша, что ваше везение кончилось.

— Вы так думаете? — переспросил Тиму и положил карты на стол стопкой картинками вверх. — Не желаете ли теперь посмотреть мои карты?

Сверху лежал туз треф. Снисходительно улыбаясь, будто делая большое одолжение своему юному и неискушенному в игре другу, Луукканен отодвинул этого туза и обнаружил под ним короля треф. Все еще продолжая улыбаться, он отодвинул и короля, и нехорошее предчувствие холодком пробежало по спине и стало тянуть под ложечкой. Третьей картой была дама треф.

Догадываясь об оставшихся двух картах и боясь их открыть, он перевел свою улыбку с карт на Тиму.

— Это что же? — теперь его улыбка была растерянной. — Это что же такое?

— Смелее, — ободрил его герой-разведчик. — Открывайте остальные.

Генерал отодвинул даму и под ней сквозь мутную пелену, затуманившую глаза, увидел валета черной масти, но не смог разобрать, какой именно.

«Валет пик!», — в его мозгу забрезжила слабая надежда, но он вспомнил, что именно его он собственноручно показывал минутой. Этот валет мог быть только трефовой масти.

Генерал тяжело задышал и отодвинул валета, закрывавшего нижнюю карту. Это была десятка треф.

— Флэш-ройял, — добил генерала голос Тиму. Только старшей масти и от старшей карты. Вы слишком самонадеянны, уважаемый.

Грунн с интересом посмотрел на Колины пять карт и сказал только:

— М-да.

С генералом, который в азарте игры поставил на кон сто двадцать пять тысяч марок, сделалось дурно. Он откинулся на спинку дивана и, тяжело дыша, переводил взгляд то на Тиму, то на Грунна Потом он затряс головой, будто разгоняя дурной сон, и, наконец, захрипел.

На счастье генерала, у Грунна в кармане пиджака был флакончик с нюхательной солью и капли валерианы. Не желая скоропостижной смерти партнера от апоплексического удара, он принялся оказывать ему неотложную помощь.

Тиму Неминен, не глядя в их сторону, стал деловито собирать со стола выигранные им деньги и чеки.

Генерал начал потихоньку приходить себя, и Грунн оставил его в покое. Он с помощью Тиму вытащил свой чемодан, раскрыл его, достал бутылку коньяка и две серебряных рюмки.

Наполнив обе рюмки коньяком, он протянул одну генералу;

— Пейте.

— Что это? — простонал поверженный полководец.

— Пейте, это коньяк Он расширит сосуды, и вам станет легче. Пейте, — и Грунн, подавая пример, выпил первый.

После первой рюмки Грунн сразу предложил генералу вторую. Тот начал приходить в себя и от третьей тоже отказываться не стал. После четвертой рюмки генерал-майор Луукканен уснул спокойно и незаметно для самого себя. Грунн заботливо выключил яркий верхний свет, оставив только ночник над диваном Тиму Неминена До Лулео оставалось около двух часов пути, и все это время Грунн и Тиму молча просидели в полумраке.

К станции поезд подошел точно по расписанию, в пять сорок пять утра, и Грунн стал собираться.

— Вы позволите вам помочь? — спросил Тиму, вытаскивая его чемодан из рундука.

— Только если вас это не затруднит, — пробурчал Грунн и вышел из купе первым.

Тиму последовал за ним.

Они сделали десятка два шагов, чтобы проводник не мог их случайно услышать, и Тиму сказал по-русски:

— Спасибо вам, Олег Николаевич.

— За что, чудак? — улыбнулся тот.

— За генерала этого. За Луукканена.

— Разве за это благодарят? Мы же с тобой одно дело делаем.

— Олег Николаевич, разрешите вопрос?

— Ну, давай.

— А как вы додумались эту комбинацию провернуть?

Штейн снова улыбнулся.

— Это было не очень сложно. Ты забыл, что до войны я четыре года был резидентом нашей военной разведки в Стокгольме. Я про этого генерала узнал от своей стокгольмской агентуры месяцев девять назад. Мне он был без надобности, так как я не занимаюсь непосредственно Финляндией, но когда мне сказали, что этот тип — один из доверенных лиц маршала Маннергейма, я по старой привычке стал наводить в отношении его более подробные справки. Так я выяснил, что генерал — игрок, свихнувшийся на покере. Ну а натаскать тебя в шулерском мастерстве и срежиссировать весь этот спектакль уже было делом техники.

— Молодец вы, Олег Николаевич.

— Знаю. Ладно, Коля, беги. Дожимай генерала. Только не переусердствуй, а то ты его до дома живого не довезешь.

— До свиданья, Олег Николаевич.

— Бывай. Увидимся после победы.

Коля вернулся в купе, не раздеваясь, лег на свой диван и под спокойное посапывание спящего генерала заснул раньше, чем тронулся поезд.

Все утро и весь день Луукканен не разговаривал с Тиму и делал вид, что едет в купе один. Он ходил на завтрак, а потом и на обед, но Тиму с собой не позвал и вообще за целый день не сказал ему ни одного слова.

Наконец, уже ближе к вечеру, генерал не выдержал и начал разговор на предмет, так сильно мучавший его с минувшей ночи:

— Послушайте, молодой человек, вчера вы выиграли большую сумму, — начал он.

— Выиграл, — подтвердил Тиму.

— Это очень большая сумма.

— Большая, — согласился Тиму.

— Мой проигрыш составил сто двадцать пять тысяч марок. Это мое жалование за несколько лет безупречной службы.

— Такое уж ваше счастье.

— У меня к вам предложение. Давайте разыграем эти деньги.

— Опять в покер?

— Нет. В покере возможен блеф. Давайте просто раскинем карты. Кому придут три черных карты, тот и проиграл.

Тиму задумался.

Опасаясь, что его партнер может не согласиться рискнуть такой большой суммой, генерал продолжал его уговаривать:

— Молодой человек, тут все будет по-честному, уверяю вас. Мы просто будем снимать с верха колоды по карге и откладывать их себе. Никакого блефа — только чистая удача.

— Какова ваша ставка?

— Сто двадцать пять тысяч марок, которые я, в случае проигрыша, уплачу вам по приезду в Хельсинки.

— Идет, — согласился Тиму. — Только тасую я.

— Да ради бога, — обрадовался генерал.

Тиму достал вчерашнюю колоду и начал неуклюже тасовать ее на виду у генерала. Промучившись так несколько минут, он положил колоду на стол, предлагая партнеру снять.

— Кто будет первый брать карту? — спросил он генерала после того, как тот снял верх колоды.

— Вы.

Этот вариант устроил Тиму. Он выиграл еще до начала игры, не позволив колоде стасоваться случайным образом, как и учил его Штейн. Верхние шесть карг колоды были красная — черная — красная — черная — красная — черная. Нижние шесть шли в обратном порядке. Он выиграл бы в любом случае. Если бы генерал пожелал первым тянуть карту, то Тиму просто предложил бы брать карты из-под низа колоды. Соперник не имел права отказать ему в этом.

Тиму положил низ колоды на снятый верх, прямо под носом у генерала сделал «вольт» и установил практически не снятую колоду на столе.

— Ну что, начнем? — спросил Тиму и снял верхнюю карту.

На стол упала семерка червей.

Генерал осторожно стянул следующую карту и по столу привез ее к себе ближе, не переворачивая.

— Что там у вас? — спросил его Тиму.

Луукканен аккуратно перевернул свою карту. Это был тройка пик. Тиму помусолил пальцы и, взяв вторую карту, бросил на стол даму бубен.

Увидев у партнера вторую карту красной масти, генерал потянулся к колоде, как сапер к взрывателю фугаса. Едва касаясь кончиками карты верхней карты, он стащил ее с колоды и медленно повез ее по столу на себя. Сделав глубокий вдох, он решился, наконец, ее открыть. На этот раз ему пришел валет треф.

Генерал переводил растерянный взгляд со своего черного валета на бубновую даму, лежащую перед Тиму, и взгляд его наполнился тоской.

Тиму, не замечая генеральской грусти, взял третью карту и показал партнеру шестерку червей.

— Красная, — пояснил он.

Генерал, уже зная, что наверху лежит карта черной масти, попросил:

— У меня не хватает сил. Откройте, пожалуйста, мою карту сами.

Но Тиму отказался оказать эту любезность.

— Нет уж! Игра есть игра. Вы мне сами ее предложили. Я не виноват в том, что мне везет. Потрудитесь открыть вашу карту сами.

Генерал взял карту и, боясь увидеть масть, перевернул ее, отвернувшись к окну.

— Ну вот и славно, — услышал он удовлетворенный голос Тиму Неминена. — Теперь вы должны мне еще сто двадцать пять тысяч марок. Когда прикажете их получить?

Луукканен заставил себя посмотреть на стол и увидел, что третьей его картой была восьмерка треф. Он молча смотрел на нее, понимая, что денег для того, чтобы расплатиться с победителем, у него нет. Для того чтобы их найти, придется продавать все вещи из дома, включая личную библиотеку, картины и коллекцию средневекового оружия.

— Назовите срок расчета, — потребовал партнер.

— Через час по прибытии поезда в Хельсинки.

Для генерал-майора Калле Луукканена это был не просто карточный проигрыш — это был финансовый крах. И как он сможет объяснить своим друзьям и всем, кто бывает в его доме, почему здесь остались только голые стены? Кто из них поверит, что генерал, ближайший помощник самого Маннергейма, лучше всех в Финляндии информированный о действительном ходе войны, не готовится к эвакуации? Это не просто финансовый крах — это крах карьеры, утрата доверия маршала, несмываемый позор. За двадцать пять лет службы Калле Луукканен не навел даже тени от облачка на свою репутацию, и вот теперь… Что же случилось с ним, немолодым, опытным человеком?

События последних суток теперь казались ему каким-то наваждением. И ведь никто его за язык не тянул. Он сам предложил игру и проигрался.

Генерал вздохнул и лег на диван. Он уже успокоился насчет проигрыша. Он сумеет избежать позора и уплатить долг. Прямо с вокзала они поедут к нему домой, он оставит победителя его в гостиной, а сам пройдет в кабинет. В сейфе лежит подарочная «беретта». Карточный долг — долг чести. И он, генерал-майор Луукканен, уплатит этот долг своей кровью.

И генерал уснул совершенно спокойный, будто ничто не тревожило его сейчас.

Проснулся он оттого, что Тиму осторожно толкал его в плечо.

— Что вам угодно, молодой человек? — генерал недовольно посмотрел на попутчика. — Я же сказал, что рассчитаюсь с вами в течение часа, после того как мы сойдем на вокзале Хельсинки.

— У меня к вам есть предложение.

— Плевал я на ваши предложения. Не мешайте спать.

— Послушайте, господин генерал, — Тиму впервые за все время совместной поездки назвал Луукканена генералом. — Мне не нужны ваши деньги. Мне вполне хватит собственных средств, которые я скопил в Швеции, и того, что мне проиграл господин Грунн.

— А что же вам тогда надо? — удивленно спросил генерал.

— Мне нужно положение в обществе.

— Положе-ение? — протяжно переспросил Луукканен.

— Ну да. Посудите сами, кто я такой? Простой деревенский парень, которому подвернулась удача.

— И кем же вы, молодой человек, хотите стать? Полковником? Генералом? А может быть, вы хотите заменить своей персоной маршала Маннергейма? Или стать президентом Финляндской республики?

— Нет, что вы, господин генерал, — не заметил сарказма Тиму. — Я же понимаю, что никакой я не генерал. Мозги не те. Но в вашей власти сделать меня офицером.

— Офицером?

— Да, офицером. Вы не ослышались. Офицером в чине не ниже капитана. И не просто офицером, но и комендантом личной резиденции маршала Маннергейма.

— Вы с ума сошли, молодой человек. Это невозможно.

— Подумайте еще раз, господин генерал. В благодарность я готов вам простить ваш проигрыш в размере четверти миллиона финляндских марок. В подтверждение серьезности моих слов я возвращаю ваши деньги и чеки, которые вы проиграли мне минувшей ночью.

Правило № 7

Никогда не обыгрывай клиента дочиста. Человеку, которому нечего терять, нечего и бояться. Всегда оставляй клиенту последнее и необходимое.

 

XXIX

27 декабря 1943 года. Миккели, Финляндия.

Резиденция маршала Маннергейма.

Бог благословил эти места при сотворении мира Сами финны называют Суоми страной тысячи озер. Если это утверждение верно, то половина из всех озер Финляндии разлилась в окрестностях Миккели.

И каких озер! Глубоких, наполненных рыбой и чистейшей водой. Летом они отражают синеву нежного голубого неба будто страна Суоми смотрит на Создателя своими голубыми глазами, зимой превращаются в самые большие в мире аквариумы. Сквозь намерзшую толщу прозрачного как стекло льда вода просматривается до самого дна даже на середине озера. Можно стоять и смотреть сверху, как, пошевеливая плавниками, проплывают под твоими ногами рыбы. До самого апреля недвижимым толстым стеклом покрывает лед здешние озера.

Рай для рыбаков. Сущий рай, который не хочется покидать. Уезжая отсюда в суетливый шум и бензиновые выхлопы большого города, ты против своей вата кинешь прощальный взгляд на ровную голубую гладь, на мох каменистых берегов, на деревья, подступившие к самому берегу… И светлой грустью, как слезой ребенка, умоется душа твоя. И станешь ты, с тоской заглядывая в календарь, считать недели и дни до следующего отпуска, когда снова придешь на знакомый берег.

Лето… Да что лето? Комары да мошка. Ни в лес тебе толком не сходить, ни порыбачить в свое удовольствие.

Зато зимой Миккели расцветают. Возвращаются на каникулы студенты и гимназисты, приезжают отпускники-курортники, и вся живописная прелесть этих мест, все лыжные тропы, все санные горки, все трассы для слалома переходят в распоряжение приезжих и местных жителей.

Местные жители, кстати, весьма радушны, гостеприимны и открыты для общения. Они охотно подскажут вам, какие именно красивейшие места следует посетить на озере Саймаа, от берега которого начинается Миккели, покажут свой кафедральный собор из красного кирпича, узкий шпиль которого устремился в небо. Вы сможете полюбоваться на высоченные ели, которые взметнулись вверх, догоняя острие шпиля, и сверить свои часы по тем, которые прагматичные финны установили на том же шпиле и которые можно видеть за много километров.

Вам покажут герб города и с гордостью объяснят, что два перекрещенных маршальских жезла имеются в верхней части щита в честь того, что Миккели являлись местом постоянного пребывания маршала Маннергейма в годы Второй мировой войны. С той же гордостью вам покажут дом, в котором располагался финляндский Генштаб, и тот, в котором жил Маннергейм и который являлся его официальной резиденцией.

Вот только не нужно спрашивать у радушных хозяев, кто жил по соседству с Маннергеймом. Этот вопрос может смутить их, потому что в соседнем от особняка Маннергейма доме жили старшие и высшие офицеры немецкой армии. Комиссары, приставленные, чтобы наблюдать или, что вернее, надзирать за старым маршалом. До самого сорок четвертого года Маннергейм жил под самым внимательным немецким присмотром.

В Хельсинки стоял пустым дворец, который был построен еще в XIX веке. Сначала он предназначался для русского генерал-губернатора, а потом стал резиденцией правителей суверенной Суоми. При проектировании дворца архитектор предусмотрел все необходимое. Здесь был и зал приемов, танцевальный зал и, само собой, просторный кабинет главы государства, но Маннергейм, единственный из всех, кто правил Финляндией до и после него, жил и работал в Миккели. Такой выбор места пребывания был отнюдь не случайным.

Во-первых, Миккели для финской армии значат то же самое, что для наших десантников — Рязань. Государь император Александр Второй разрешил автономному княжеству Финляндскому иметь собственную армию. Первые казармы, сначала деревянные, а потому уже и каменные, были построены именно тут. В них расположился снайперский батальон. Когда в новой демократической Финляндии после ее выхода из состава России вспыхнула гражданская война финских красных против финских же белых, именно в Миккели находился главный штаб белых. Руководил работой штаба именно барон Карл Густав Эмиль Маннергейм.

Во-вторых, надо понимать, во время войны географическое положение Миккели было самым удачным для руководства войсками. Относительная близость к передовым линиям позволяла максимально сокращать коммуникации. Отсюда была установлена прямая связь едва ли не со всеми дотами линии Маннергейма.

В-третьих, в случае прорыва советских войск в Миккели необыкновенно удобно было бы держать долговременную оборону. В том, что Верховный главнокомандующий товарищ Сталин рано или поздно отдаст приказ своим войскам, не считаясь ни с какими потерями, идти на штурм финских позиций, Маннергейм не сомневался ни дня ни минуты. Слишком несопоставимы были силы финской и советской армий.

Советская обладала трехкратным перевесом в личном составе и несопоставимым превосходством в боевой технике и тяжелом вооружении. В тот день, когда советские войска прорвут финскую оборону, Миккели стали бы последним очагом сопротивления. Окрестные озера делали местность малопригодной для применения танков и тяжелых артиллеристских орудий, а каменные островки на озерах превратились бы в неприступные доты. Укрывшись в них, стрелковая рота могла бы долго сдерживать целый полк.

Надо признать прозорливость маршала Маннергейма. Место для своей резиденции он и в самом деле выбрал на редкость удачно.

На утро маршал запланировал беседу с генералом Луукканеном, и когда дежурный адъютант доложил о приезде генерала, он распорядился проводить его в свой кабинет. Через пару минут в кабинет вошел тот самый человек, который так бездарно проиграл в поезде целое состояние Коле и Штейну. На доклад к маршалу генерал явился в форме, и теперь в нем с трудом узнавался обходительный сосед по купе и азартный игрок в покер. Сейчас это был действующий генерал действующей армии, всецело преданный своему покровителю, осознающий всю важность предлагаемых ему поручений и свою личную ответственность за их выполнение.

— Доброе утро, Калле, — выслушав уставное приветствие генерала, Маннергейм гостеприимно указал на пару кресел возле окна. — Извините, что не принимал вас целых четыре дня после вашего возвращения. Все эти рождественские хлопоты… Спичи, приемы, тосты за победу. А в глазах чиновников, произносящих патриотические речи, ясно читается тревога за свой завтрашний день. Ничего не ясно. На третьем году войны нет полной ясности в отношении будущего Финляндии. Ну, докладывайте. Что немцы?

Луукканен раскрыл на коленях тонкую кожаную папку, которую принес с собой и, время от времени посматривая на два листа бумаги, исписанных простым карандашом, начал отчет об очередной своей поездке в Стокгольм:

— Самой хорошей новостью декабря является возобновление поставок продовольствия нашими немецкими друзьями.

— Вот как? — удивился Маннергейм. — Гитлер требовал от нашего правительства подписания официального договора о военном союзе почти на тех же условиях, на которых он подписал подобные договоры с Японией и Италией. Гитлер хочет, чтобы Финляндия наконец открыто встала на сторону Оси и дала гарантии своего невыхода из войны. В качестве давления на нас немцы прекратили поставки продовольствия. Их можно понять. В Рейхе карточная система, сами немцы получают ограниченный набор продуктов по карточкам. Зачем им еще кормить нахлебника, который не поддержал и не поддерживает немецкое наступление на севере? В июле сорок первого года немецкие войска, действуя с нашей территории, захватили район Салла, на этом военная удача на этом театре военных действий их покинула. С тех пор, вот уже третий год, они не сделали на севере ни шагу вперед. Кейтель настоятельно и неоднократно обращался к нашему правительству, требуя дать приказ финским войскам форсировать реку Свирь и начать штурм Ленинграда, но…

— Извините, господин маршал, — нерешительно кашлянул в кулак Луукканен. — Но я не могу понять, почему наше правительство не пошло на штурм Петербурга. Пусть война закончится неблагоприятно для Финляндии, но с нашей помощью немцы непременно взяли бы город, а потом бы разрушили его до основания. Как бы ни кончилась война, мы бы в любом случае оставались в выигрыше оттого, что руками немцев попросту срыли бы большой город вблизи нашей юго-восточной границы. На немцев пало бы обвинение в варварстве и вандализме, но города-то больше не было бы! И я не перестаю удивляться тому, что вы, господин маршал, являетесь самым ярым противником того, чтобы наши войска перешли старую границу.

— Вы и в самом деле не понимаете мотивов, которые мной руководят?

Луукканен развел руками, показывая всю глубину своего непонимания действий обожаемого патрона.

Маннергейм посмотрел за окно и продолжил разговор, глядя на зимний пейзаж:

— Зимняя война тридцать девятого — сорокового годов началась, как вы помните, с того, что советское правительство выразило обеспокоенность близостью наших границ к Ленинграду или, по-старому, Петербургу. Они предложили нам равноценный территориальный обмен, чтобы отнести границу от Петербурга на несколько десятков километров. Большевики предлагали равноценный, но совершенно ненужный нам обмен. Наше правительство отклонило эти предложения и выдало гарантии о нерушимости государственных границ. Советский Союз не поверил этим гарантиям и начал Зимнюю войну. Если бы два года назад, в сорок первом, когда большевики находились в самом отчаянном положении, наше правительство решилось бы выдвинуть войска за старую границу, то в глазах всего мирового сообщества это послужило бы прямым доказательством справедливости опасений советского правительства в отношении Финляндии. Сей факт стал бы оправданием большевистской агрессии против нас, предпринятой осенью тридцать девятого года. Большевики выглядели бы не агрессорами, за что их, кстати, турнули из Лиги Наций, а самой миролюбивой партией, всего лишь наносящей превентивный удар по потенциальному захватчику. Даже имей я в своем распоряжение армию в двадцать раз большую, чем может себе позволить иметь Финляндия, и если бы с этой армией я мог гнать большевиков до Енисея, то и в этом случае ни один финский солдат не перешел бы старую границу. Я не желаю выставлять Финляндию на мировой арене в качестве агрессора, — маршал заметил, что увлекся, и вернулся к теме, с которой начал беседу: — Так вы говорите, Калле, что наши немецкие друзья возобновили поставки продовольствия без всяких условий?

— Так точно, господин маршал, — заверил Луукканен. — И продовольствия, и медикаментов. В прежних объемах.

— Это хорошо, — одобрил маршал. — Очень хорошо. Мы оказались отрезанными от внешних рынков. Не только Англия, но и ее доминионы прекратили нам поставки. Шведский импорт поставляется нерегулярно и не в тех объемах, о которых мы договаривались. Шведов можно понять. В первую очередь они поставляют свои товары и сырье Рейху, а нам — что останется. Какие подвижки в вопросе поставок оружия?

— Никаких, — снова развел руками генерал. — Немцы готовы поставлять стрелковое оружие, а из боевой техники — только устаревшие Panzer-II и Panzer-III. Их уже сняли с производства, и теперь немцы поставляют только те, что вышли из ремонта. О поставках «пантер», «тигров» или хотя бы Panzer-IV немцы не хотят и слышать. Им самим остро не хватает танков на Восточном фронте и в Италии.

— Понятно, — Маннергейм отреагировал на это сообщение спокойно. — Когда танковые корпуса русских примутся взламывать нашу линию обороны, отражать их натиск будет просто нечем. Вся надежда останется только на минные поля и на пересеченную местность. Странное у нас положение, вам не кажется? — генерал ничего не сказал, но Маннергейм перехватил его вопросительный взгляд, а потому ответил на незаданный вопрос: — Мы не хотели начинать войну против СССР, но мы ее начали. Мы не хотим ее дальше вести и все равно ведем. Нам невыгодна была эта война, но пришлось ее начать. Нам нужен мир, и мы не можем его заключить. Вы встречались с русским послом?

— Да, господин маршал. По вашему приказу я неофициально встречался в Стокгольме с госпожой Коллонтай месяц назад и на прошлой неделе. Я передал ей ваши слова о существовании принципиальной возможности заключения сепаратного мира между Советским Союзом и Финляндией. Госпожа Коллонтай обратилась в Москву за дальнейшими инструкциями на сей счет.

— Месяц — достаточный срок для того, чтобы в Москве могли обсудить наше предложение и прислать своему послу в Швеции подробные инструкции о дальнейших шагах по заключению мира.

— Она получила эти инструкции, — Луукканен опустил глаза в пол.

— И что в них? — маршал не стал скрывать свой интерес. — Большевики выдвинули условия, на которых они готовы подписать мирный договор с нами?

— Да, — генерал еще пристальней уставился в пол.

— Не тяните, Калле.

— Отвод наших войск на границы сорокового года. Интернирование немецких частей, дислоцированных на территории Финляндии. Выплата шестисот миллионов долларов в качестве репараций в течение пяти лет после подписания договора.

— Это неприемлемые условия, — Маннергейм отреагировал с отрешенным спокойствием. — Потому что они невыполнимы. Допустим, мы пойдем на отвод своих войск и потеряем пятую часть промышленного потенциала страны. Допустим невероятное! Нам удастся интернировать немецкие войска. Хотя я лично с трудом себе представляю практическую реализацию этого предприятия. Но откуда мы возьмем шестьсот миллионов долларов?! У нас их не будет ни через пять, ни через пятнадцать лет! Мне и так пришлось пойти на частичную демобилизацию еще осенью сорок первого года, чтобы наша экономика не взорвалась. У нас двенадцать процентов населения под ружьем. Кто остался работать в сельском хозяйстве и на производстве? Те, кто по возрасту и по состоянию здоровья оказались негодными к службе в армии. Если с нашей экономикой до сих пор не случился коллапс, то это единственно оттого, что поставки из Германии и Швеции позволяют нам хоть как-то сводить концы с концами, — Маннергейм подумал немного и сказал о госпоже Коллонтай так отвлеченно, как о своей горничной: — Дура баба. Совершенно не понимает большой политики. Не понимает и не может ориентировать свое руководство на принятие правильных решений. Большевики держат против нас полтора миллиона человек. После заключения мира с нами они были бы гораздо полезнее в Польше, Чехословакии и Румынии. Если бы Сталин заключил с нами мир до весны, то это позволило бы ему планировать грандиозные наступательные летние операции на центральных и южных участках своего фронта. Полтора миллиона человек — не шутка! Как вы считаете, Калле?

— Я думаю, господин маршал, что Финляндия никогда не сможет иметь такую огромную армию. Нам остается только мечтать о ней, — подобострастно подтвердил Луукканен.

— Дура баба, — сокрушаясь за мыслительные способности советского посла в Швеции, повторил Маннергейм. — Мадам Коллонтай в семнадцатом году вполне созрела для того, чтобы заниматься свальным грехом с революционной матросней, но и за двадцать лет пребывания на посту посла она так и не удосужилась понять самые элементарные законы политической игры.

Маннергейм встал и отошел к боковому окну, которое выходило не прямо на улицу, а на соседнее здание. Над его дверями висели два красных нацистских флага со свастикой, под ними лениво прохаживались два немецких автоматчика в касках и утепленных шинелях.

— Существует опасность, — продолжил Маннергейм, глядя на этих парней. — Что мы не только не сможем интернировать немецкие войска без посторонней помощи. Если Гитлер даже просто усомнится в нашей лояльности Рейху, то нас самих «интернируют» вот эти господа, что поселились у нас под самым носом. Гитлер и дальше будет помогать нам без всяких условий, лишь бы финская армия продолжала сковывать полуторамиллионную группировку русских. Таким образом, мы не свободны в принятии решений. Инициатива должна исходить от самих русских… или от англичан. Если они предлагают нам в качестве условия заключения мира интернировать двадцать немецких дивизий, то пусть помогут это сделать. Я полагаю, что в Москве и Лондоне не могут не понимать той непростой ситуации, в которой сейчас находится высшее руководство Финляндской республики. Я полагаю также, что в скором времени, то есть этой зимой, начнется активный зондаж членов кабинета, премьер-министра, президента и меня как главнокомандующего финской армией. Эмиссары, от кого бы они ни прибыли — от русских или от англичан — постараются действовать через ближнее окружение названных лиц. Вы, Калле, входите в мое ближнее окружение. Об этом знает вся Финляндия. Это не является секретом для военных разведок заинтересованных стран. Поэтому я прошу вас, начиная с сегодняшнего дня, немедленно докладывать мне о попытке установления с вами любых контактов, которые будут предприниматься ранее незнакомыми вам лицами, вне зависимости от их национальной принадлежности.

— Я как раз хотел вам доложить, господин маршал, об одном таком контакте.

Маннергейм посмотрел на генерала так, будто сам был удивлен правильностью своих предположений.

— Докладывайте. Как давно это было?

— Всего несколько дней назад, в Стокгольме.

— Интересно.

— В Стокгольме, в кафе, где я обычно завтракаю, ко мне за столик подсел молодой человек. Он представился как Бриан Мистфилд, сотрудник английской МИ-6, назвал мое имя и звание, а так же периодичность моих визитов в Стокгольм. На мой вопрос о том, каким образом он вышел на меня, этот Мистфилд ответил, что сделал это через своего агента в немецком посольстве. Этому можно верить, потому что, кроме немецкого посольства, я больше нигде не бываю, если не считать того, что за последние месяцы дважды посетил представительство большевиков.

— Интересно, — повторил маршал.

— Мистфилд сообщил, что имеет полномочия на проведение конфиденциальных переговоров в Стокгольме или Женеве с уполномоченным представителем финского Верховного командования. Он попросил довести до сведения маршала Маннергейма, что правительство Его Величества короля Георга Шестого заинтересовано в скорейшем выходе Финляндии из войны для того, чтобы Финляндия, в результате дальнейшего развития событий на финско-большевистском фронте и неизбежного крупномасштабного наступления русских, не оказалась бы под советской оккупацией. По словам Мистфилда, в английском кабинете придерживаются того мнения, что если русские перейдут в большое наступление, то Финляндия в результате окажется под бессрочной оккупацией большевиков. Они не выведут свои войска до тех пор, пока не будут уверены в том, что в Хельсинки сформировано промосковское правительство, которое в дальнейшем сможет от своего имени просить Сталина вернуть советский Балтийский флот в Хельсинки как главную базу флота. Постоянное нахождение главных сил Балтийского флота в статичном порту будет надежной гарантией от всякого рода неожиданностей во внешней политике финского правительства. Мистфилд уверил, что английский кабинет желал бы видеть Финляндию другом Соединенного Королевства. Они хотят вернуться к положению тридцать девятого года, с сохранением всех существовавших на то время торговых соглашений.

— И чего же англичане ждут от нас?

— По словам Мистфилда, они выдвигают только два условия. Первое — прекращение войны с Советским Союзом. Второе — выдворение немецких частей с территории Финляндии.

— То есть практически то же самое, что и русские, только без репараций, — заметил Маннергейм.

— Черчилль якобы дал указание штабам готовить высадку шестидесятитысячного десанта в районе Петсамо не позднее мая сорок четвертого года. Разумеется, если президент Финляндии пойдет на заключение мира с англичанами и русскими на этих условиях.

— А что нам остается делать? — спросил Маннергейм. — Ждать, Третий рейх рухнет и похоронит нас под своими обломками? — Лицо маршала стало задумчивым, и он продолжил уже другим тоном, в котором проскальзывало облегчение оттого, что ситуация стала проясняться: — Стало быть, началось. Это зондаж подходов к политическому и военному руководству Финляндии.

— Извините, господин маршал, — нерешительно подал голос Луукканен.

— Да, Калле. Что у вас еще интересного?

— В этом англичанине я заметил две странности. Во-первых, он был очень молод, не старше тридцати лет.

— Ну, это не большой недостаток. Он показал, что достаточно информирован о вашей персоне и о делах в немецком посольстве.

— И он говорил по-немецки чисто, а по-английски — с чуть заметным акцентом.

— В этом тоже нет ничего удивительно. Он может быть родом из доминиона, а образование получал в Германии или Швейцарии. Поэтому и говорит на немецком чище, чем на родном. Вы мне лучше вот что скажите. Для чего вы поменяли коменданта? Я заметил, что у меня новый комендант, которого вы еще не успели мне представить.

 

XXX

30 декабря 1943 года. Растенбург, штаб-квартира СС.

Шелленберг делал свой обычный доклад рейхсфюреру СС о текущих делах.

— Таким образом, партайгеноссе, в результате наших временных неудач на фронте усилились центробежные настроения в Венгрии, Румынии, Болгарии и Италии, — закончил он.

— Как обстоят дела с партизанами? — уточнил Гиммлер.

— В Белоруссии и на Украине все больше людей вовлекается в партизанское движение. На отдельных территориях наши тыловые власти просто не контролируют ситуацию. Не хватает зондеркоманд для зачистки местностей, охваченных партизанщиной, полицейских батальонов для локализации отрядов партизан. Много сил отнимает охрана складов и коммуникаций. Местное население стало активнее помогать партизанам. Год назад русские учредили штаб партизанского движения. Они централизовано, по воздуху снабжают наиболее активные отряды боеприпасами, медикаментами, продовольствием. Мне докладывали об отдельных случаях, когда им удавалось эвакуировать больных и тяжелораненых в тыл. Можно сказать, что мы имеем второй фронт за нашей линией.

— Помощи не будет, — спокойно предупредил Гиммлер. — Умейте управляться своими силами. Шире привлекайте заключенных из концлагерей для борьбы с партизанами, особенно националистически настроенных. Вы сами мне прекрасно доказали, что националисты умеют наводить порядок у себя дома. У вас все по партизанам?

— Нет, рейхсфюрер. Партизанское движение дает метастазы. Мы отмечаем появление партизанских отрядов даже там, где само население относится лояльно к Рейху — в Италии и во Франции.

— Хорошо. Я распоряжусь, чтобы туда дополнительно направили пять полицейских батальонов из Бельгии, Голландии и Дании. После того как американцы высадились на Сицилии и макаронники свергли своего дуче, наши дела на юге идут все хуже.

— Боюсь, рейхсфюрер, нам может не хватить пяти батальонов.

— Бросьте, Вальтер, — отмахнулся Гиммлер. — Штурмбаннфюрер Скорцени с десятком наших парней из СС отбил Муссолини у вооруженной толпы итальяшек. Впрочем, вы правы. В борьбе с партизанами нужны не только полицейские меры. Нужно побеждать на фронте или спокойно искать возможность политического выхода из того непростого положения, в котором мы сейчас находимся. Что граф Бернадот?

— Он сочувствует нашему движению, но ясно выразил свои сомнения относительно того, что ему удастся убедить Лондон или Вашингтон серьезно отнестись к мирным предложениям, если они будут исходить от СС.

— Ах эти шведы! — вырвалось у Гиммлера. — Они чересчур легко относятся к войне, которая идет в Европе. Возможно, если бы Германия была нейтральной страной, я тоже с легкостью относился бы к проблемам соседей. Но идет война, Вальтер. Ежедневно и ежечасно погибают арийцы. Попробуйте действовать через папу Пия XII. Он имеет огромное влияние во всем мире и ненавидит большевизм. До своего избрания он провел девять лет в Германии в качестве нунция и не может быть глух к бедам Германии.

— Такая работа уже ведется через кардинала Скарабелли. Они оба родом из Лацио. Семейство Скарабелли дружит с семейством Пачелли несколько сот лет.

— Как Монтекки и Капулетти? — переспросил Гиммлер.

— Нет. Скорее как итальянская мафия. Только ту, что пошла из Сицилии, основали деревенские пастухи, а эту — Слуги святейшего престола Несколько поколений Скарабелли и Пачелли служат при Ватикане. Один из Пачелли сегодня занимает престол святого Петра.

— Это перспективно, Вальтер.

— Наши люди в Ватикане уже несколько раз встречались с кардиналом Скарабелли. Он уверил их, что понтифик не исключает прекращения войны на западном театре и создания новой коалиции цивилизованных стран против большевиков. Но папа не может примириться с взглядами национал-социализма на еврейский вопрос.

— Рим пока еще занят нашими войсками. Пусть наши люди невзначай обратят внимание кардинала на это обстоятельство. Рим, Флоренция, Милан, Турин и все культурные ценности контролирует фельдмаршал Кессельринг. Если папа заинтересован в сохранении сокровищ цивилизации, то пусть смягчит свои взгляды и на национал-социализм, и на решение еврейского вопроса.

— Кардинал прекрасно понимает, что если дело дойдет до ожесточенных боев за каждый дом, то при этом неизбежно пострадают дворцы и музеи, которыми буквально напичкан север Италии. Папские легаты в Лондоне и Вашингтоне имеют соответствующие инструкции и ведут необходимую работу и в государственном департаменте, и на Даунинг-стрит.

— Ну да, — согласился Гиммлер. — В последнее время натиск американцев в Италии как будто несколько ослабел?

— Определенно ослабел, рейхсфюрер, — заверил Шелленберг.

— Заверьте кардинала, что войска СС возьмут под свою охрану все художественные ценности Северной Италии, которые мы затем, когда решим наши дела на Западе, сможем передать представителям Ватикана.

— Нам, кажется, пора решать дела не только на Западе, но и на Востоке, — осторожно вставил Шелленберг.

— Сталин запросил мира? — иронично спросил шеф СС.

— Нет. Румынская и венгерская агентуры сообщают, что правительственные круги этих стран озабочены поиском выхода из войны. В Бухаресте и Будапеште готовятся перевороты.

— Этого не произойдет, — заверил Гиммлер. — Я думаю, мне удастся убедить фюрера оккупировать Венгрию в ближайшее время. Готовьте списки нелояльных Рейху мадьяр, которых необходимо будет изолировать немедленно после ввода войск. Нельзя допустить выхода из войны наших союзников, иначе мы потеряем все козыри на переговорах с Западом. Готовьте списки, Вальтер. Нужно каленым железом выжигать всякую скверну, чтобы даже мыши в подвалах мадьяр и румын боялись подумать о прекращении войны. Война может завершиться только в Москве!

— Крысы бегут с тонущего корабля, не правда ли, рейхсфюрер? Если наши войска оккупируют и возьмут под свой контроль Венгрию, то ее соседи одумаются и станут более трезво смотреть на вещи.

— Кстати, о крысах, Вальтер. Наши комиссары в Финляндии сообщают, что в высших кругах этой страны происходят странные подвижки. Пока еще ничего определенного, но люди уже практически не говорят о сроках нашей победы. Нет того, что мы называем боевым духом. Налицо нежелание открыто примкнуть к странам Оси и обязательное, при всяком удобном случае, подчеркивание того, что Финляндия не является союзницей Германии и не согласовывает с ней свои военные планы. Это еще не предательство, так как прямых доказательств сговора финнов с противником у нас нет…

— Пока нет, — уточнил Шелленберг.

— Что вы имеете в виду?

— Вероятно, очень скоро мы будем располагать вескими доказательствами нечестности руководства Финляндии по отношению к Рейху. Одиннадцать дней назад я лично встречался в Стокгольме с генерал-майором Луукканеном. Он находился в нашей разработке около одиннадцати месяцев. Основываясь на данных, полученных от наших шведских сотрудников, я принял решение на проведение игры с Маннергеймом. Генерал-майор Луукканен связан с маршалом более четверти века, предан ему и пользуется полным доверием маршала. В настоящий момент он исполняет должность старшего помощника главкома финской армии. Под видом сотрудника английской МИ-6 Бриана Мистфилда я сделал ему предложения от имени английского правительства о заключении сепаратного мира с Соединенным Королевством и Советским Союзом. Генерал, во-первых, выслушал эти предложения, во-вторых, не сообщил о встрече со мной в немецкое посольство, хотя обязан был это сделать. В-третьих, он пообещал передать мои предложения своему руководству, а его руководство — это и есть Маннергейм. Если маршал решит пойти на контакт, а генерал через три недели снова приедет в Стокгольм, уже имея полномочия говорить о заключении мира, то это будет являться доказательством того, что финские крысы готовы сбежать с немецкого корабля.

— Почему именно через три недели? Вы что, располагаете рабочим графиком генерала?

— Нет. Просто нам известно, что генерал раз в месяц приезжает в Стокгольм для решения текущих вопросов, связанных с нашими и шведскими поставками в Финляндию.

— Так, значит, и финны?.. — Гиммлер внимательно посмотрел на Шелленберга.

Тот не ответил.

— Вот что, Вальтер, — Гиммлер соединил пальцы и посмотрел куда-то в сторону, обдумывая ситуацию. — Еще раз внимательно просмотрите досье людей, которые могли бы встать во главе Финляндии после того, как там с нашей помощью произойдет переворот. Усильте наблюдение за самим Маннергеймом. Если ваша встреча в Стокгольме через три недели пройдет так, как вы рассчитываете, то не позднее апреля или мая сорок четвертого года нужно будет поменять финское правительство на прогерманское. Мы не можем позволить себе быть неуверенными в прочности нашего северного фланга.

 

XXXI

14 января 1944 года. Миккели, резиденция маршала Маннергейма.

Советский майор Коля Осипов, снова ставший финским гражданином Тиму Неминеном, уже почти три недели исполнял обязанности коменданта резиденции и нареканий по службе не имел. Напротив, маршал явно благоволил к своему новому коменданту.

К тому у маршала были более чем веские основания. В доме всегда было натоплено и чисто. Влажная уборка по распоряжению нового коменданта делалась дважды в день. К моменту пробуждения маршала его рабочий кабинет был проветрен, в изразцовом камине весело потрескивали сухие дрова, выпуская языки огня. Караулы по зимнему времени менялись каждый час ровно в одно и то же время, так, что по ним можно было сверять часы. В умывальнике вода была холодная и отдельно — подогретая, чтобы маршалу не приходилось испытывать неприятных ощущений от соприкосновения с холодной водой после теплой постели.

Луукканен, прижатый к стенке огромным карточным долгом, посодействовал призыву Тиму Неминена на службу в финскую армию как якобы офицера запаса Он своей властью устроил его на должность коменданта резиденции и подписал у маршала в числе прочих рабочих документов приказ о присвоении ему звания капитана. Приказ этот не был исключительным. В нем стояло несколько десятков фамилий офицеров, которым подошел срок получать очередное звание. Можно сказать, что свое новое звание в финской армии Коля получил чохом.

Маннергейм выяснил причины появления в своей резиденции нового коменданта Он очень подробно расспросил своего помощника Калле Луукканена о том, почему тот покровительствует молодому человеку. Генерал не удержался и выложил, что к молодому человеку не испытывает ни малейшей симпатии, но имеет перед ним кредиторскую задолженность, покрыть которую, не взимая мзды с третьих лиц, не в состоянии. Он рассказал, что молодой человек очень ловко ухватил его за кадык, и генералу ничего другого не оставалось, как только пойти навстречу той просьбе, которую столь учтиво высказал упомянутый молодой человек.

Маршал внимательно выслушал рассказ генерала про игру в покер по пути следования из Стокгольма в Хельсинки и сделал правильный вывод о том, что вся эта игра была оперативной комбинацией, имевшей целью подводку Тиму Неминена к маршалу.

«Кто бы ни стоял за молодым человеком, но своей цели он добился, — заключил Маннергейм. — Этот Тиму Неминен стал комендантом моей резиденции. Если я еще до сих пор жив, то целью его внедрения была не ликвидация меня, а что-то другое. Можно отметить распорядительность капитана, его умение поставить службу и решать хозяйственные вопросы. Он наладил чудесные отношения с нашими соседями, которые стерегут флаги со свастикой над соседним домом. А главное в том, что этот молодой человек явно старается попасться мне на глаза и не решается обратиться ко мне первым. Судя по всему, он не диверсант и не аферист. Те, кто за ним стоит, рассчитали его подводку ко мне довольно ловко. Есть за Калле такой грех. Он любит перекинуться в покер. Тот, кто использовал эту слабость моего помощника, знает достаточно обо мне и о моем окружении. Следовательно, этот самый капитан Неминен — агент разведки. Но какой, военной или политической, русской или английской?»

Маршал не был удивлен появлению в непосредственной близости от себя агента иностранной разведки. Немецкие друзья опекали его уже четвертый год достаточно навязчиво. Немецкие комиссары не единожды пытались даже влезть с советами в вопросы командования, и всякий раз Маннергейм решительно останавливал их. Доходило до нелицеприятных объяснений с Гитлером.

Поэтому именно сейчас, на пятом году Мировой войны, когда неизбежность краха Гитлера уже ясна всем, появление иностранного агента было своевременным и объяснимым. Предстояла летняя кампания сорок четвертого года.

Советскому Союзу необходимо было высвободить свою полуторамиллионную группировку в Карелии и на Кольском полуострове и перебросить ее на другие театры военных действий. Если Сталин отдаст приказ планировать на лето крупномасштабное наступление против Финляндии, то финская армия будет полностью разбита за месяц, максимум — за полтора. В этом не могло быть никакого сомнения. Но если повторится сценарий Зимней войны, то Советская армия потеряет до полумиллиона своих солдат и офицеров, из которых не менее ста тысяч составят невосполнимые потери, то есть убитые и искалеченные. Да, Финляндия будет оккупирована, но полтора миллиона солдат и десятки тысяч единиц боевой техники не усилят давление на Гитлера в Европе летом сорок четвертого года. Тогда Сталину вряд ли удастся завершить войну в сорок четвертом году без открытия второго фронта.

Великобритании Финляндия нужна как рынок сбыта и как поставщик первоклассной древесины. До войны Финляндия входила в сферу экономических интересов Соединенного Королевства. Черчилль, нет сомнения, желал бы сохранить довоенный статус-кво. Но британский лидер никоим образом не хотел бы, чтобы над Хельсинки поднялись красные флаги оккупации. Соединенному Королевству не нужна советская Финляндия.

Поэтому Тиму Неминен мог быть агентом как английской, так и советской разведки. Чьей именно, Маннергейм как раз и решил выяснить. Но чьим бы агентом ни оказался капитан Неминен, он бы не стал его выдавать контрразведке.

Во-первых, в этом не было никакого смысла. Соглядатаем мог оказаться кто угодно — денщик, горничная, истопник, повар. Теоретически можно предположить, что немцы или англичане завербовали в Стокгольме даже генерала Луукканена. Можно разоблачить одного агента, но будет ли это достаточно надежной гарантией того, что где-то совсем рядом, буквально в нескольких метрах за стеной не остался точно такой же шпион?

Во-вторых, обнаруженный агент не опасен. Больше того, он очень полезный агент, так как через него, как по фельдъегерской почте, можно гнать практически любую информацию, разумеется, прослеживая, чтобы информация очевидная была истинной, а секретная — ложной.

В-третьих, Маннергейму самому был нужен неофициальный канал связи с правительствами Великобритании и Советского Союза. Официальные каналы не годились. Посол СССР в Швеции мадам Коллонтай это доказала.

Маннергейм попытался решить, чью именно страну представляет этот Тиму Неминен, но никаких соображений по этому поводу сам себе предъявить не мог. Внешность у Тиму Неминена была самая заурядная. Выйди на улицу и увидишь, что половина Миккели ходит с такими же точно лицами. По-фински он говорит без малейшего акцента, будто родился на ближнем хуторе. С немцами парень установил самые дружеские отношения, следовательно, он и по-немецки умеет объясняться.

Когда на прошлой неделе привозили подводу колотых дров для каминов и печей, по распоряжению нового коменданта почти треть поленьев была выгружена у соседнего дома. Маннергейм сам видел, как немецкие солдаты собирали их и относили во двор. Черт его знает, как так получилось, но автоматчики у входа в немецкий комиссариат при приближении капитана Неминена в шутку берут на караул, а Тиму так же в шутку отдает им честь. При этом стервец обязательно кинет какую-нибудь шутку, и часовые ржут так, что каски у них дребезжат.

Ловок этот Тиму Неминен. Ничего не скажешь, ловок. Вроде ничего особенного не делает, но практически вся хозяйственная жизнь двух домов — резиденции финского маршала и немецкого комиссариата — вращается вокруг нового коменданта. Не в ущерб маршальскому столу он делится с немцами излишками продуктов, выменивая их на шнапс и шоколад. В самой резиденции стал чувствоваться простой и строгий армейский порядок. Нет, здесь и раньше не было никакой расхлябанности, но с приходом нового коменданта вся обслуга начала относиться к своим обязанностям педантично до щепетильности. Умение навести такой порядок может говорить о том, что сам Тиму Неминен некогда имел короткое знакомство с казармой и прожил в ней не год и не два Цены нет такому агенту, но Маннергейму нужно знать наверняка, кто его послал.

У маршала на утро было запланировано много встреч, самой интересной из которых обещала быть беседа с представителем норвежского нефтяного концерна В деловом письме, полученном месяц назад, норвежская сторона предлагала провести переговоры об увеличении поставок горюче-смазочных материалов для Финляндии. Предварительные условия, выдвинутые на рассмотрение маршала, были более чем приемлемыми. Рассмотрев их, Маннергейм счел возможным пойти на соглашение с норвежскими нефтяниками, но посчитал необходимым уточнить кое-какие детали. Для их согласования и устранения мелких противоречий норвежская сторона откомандировала в Финляндию своего уполномоченного представителя, который сейчас дожидался в приемной. Принять его было необходимо, так как финская армия хронически испытывала недопоставку горючего и моторных масел, но сначала…

Маннергейм взял со стола колокольчик и позвонил. Адъютант вошел почти в ту же секунду, будто ожидал звонка возле двери.

— Коменданта ко мне, — приказал Маннергейм.

«Сейчас я тебя выведу на чистую воду», — подумал он.

— Вызывали, господин маршал? — коменданта не нужно было долго искать, он круглосуточно был рядом.

С мороза щеки Тиму Неминена горели здоровым румянцем, и сам он внес в кабинет запах свежего зимнего воздуха. Маршал посмотрел на капитана и позавидовал его молодости.

— Да, господин капитан, — Маннергейм сделал свой голос приветливым. — Проходите, присаживайтесь, пожалуйста.

Тиму сел на указанный стул, стоящий напротив рабочего стола маршала.

— Собственно, у меня нет к вам никакого дела, — мягко продолжил Маннергейм. — Но я посчитал, что не будет излишним узнать своего коменданта поближе. Сколько вам лет?

— Двадцать пять, господин маршал. Через месяц исполнится двадцать шесть.

— Такой молодой и уже капитан? — улыбнулся хозяин кабинета.

— Я всегда старался быть прилежным и исполнительным на службе, господин маршал.

— Я уже успел заметить и оценить это. Откуда вы родом?

— Из Петсамо, господин маршал. Вернее, не из самого Петсамо. У отца был хутор под городом.

— Так вы северянин?

— Так точно, господин маршал.

— Да-да, — улыбнулся своей догадке Маннергейм. — Северянин. То-то, я гляжу, у вас иногда лапландские словечки проскальзывают. Чем вы занимались до войны?

Видя, что маршал желает знать подробности и имеет время слушать, Коля начал подробно излагать ему легенду трехлетней давности, которую они вместе со Штейном готовили для Тиму Неминена Он описал ему свое детство, подробно рассказал о хуторе, о братьях, которые работали на шахте в Петсамо, и о сестрах, которые повыходили замуж, о своих родителях. Потом Коля перешел к своей стокгольмской эпопее, умалчивая, разумеется, о некоторых пикантных эпизодах, могущих вызвать пристальный интерес не только у контрразведки, но и у криминальной полиции. Словом, он развернул перед доверчивым маршалом цветистую картину того, как Тиму Неминен, простой паренек с далекого северного хутора под Петсамо, вдоволь помыкавшись по этой суровой жизни, встал, наконец, на широкую столбовую дорогу, которая вела его вслед за командующим финской армии.

Коля так увлекся собственными сказками, что не заметил, как угодил в ловушку, подстроенную мудрым маршалом.

— Так сколько вы прожили в Стокгольме? — переспросил маршал.

— Два года.

— Хм… Наверное, у вас там много друзей?

— Любимая девушка.

— Интересно, господин капитан. Несмотря на свою молодость, вы уже многое успели повидать. А вам никогда не приходилось бывать в России?

— Нет, — спокойно ответил Коля, не предполагая подвоха в вопросе.

— И под русской оккупацией вы тоже не жили?

— Нет, господин маршал, — заверил Коля. — Я уехал из Петсамо в ноябре тридцать девятого года, еще до начала Зимней войны.

— Следовательно, вы никогда не встречались с русскими лицом к лицу?

— Никогда, господин маршал.

— И по-русски, вероятно, вы тоже не понимаете?

— Ни слова, — подтвердил Коля, глядя на маршала самыми честными глазами.

— Я так и думал, — удовлетворенно кивнул Маннергейм. — А вас ничего не смущает в нашей беседе?

— Никак нет, господин маршал, ничего. Вы спрашиваете, я — отвечаю.

— Верно, — снова удовлетворенно кивнул Маннергейм. — Только… Только вы так увлеклись собственным рассказом, что не заметили того, что вопрос про Стокгольм я задал вам по-русски, а вы мне на русском же и ответили. И сейчас мы с вами именно на нем и беседуем. На великом и могучем языке Пушкина и Толстого. Вы не находите?

В молчании прошло минуты три.

Маршал молча смотрел на своего коменданта и не находил в нем ни растерянности, ни даже смущения. Будто так и должно было быть. Комендантом личной резиденции главнокомандующего непременно должен служить иностранный агент.

«Стойко держится, — отметил про себя Маннергейм. — Видно, что его тщательно подбирали, а потом долго готовили, прежде чем подкинуть мне».

Коля молчал, хотя ему было что сказать. Он три недели ждал, пока его разоблачит маршал, но, соблюдая воинскую вежливость и армейскую субординацию, ждал, пока тот заговорит первым.

— Так-так-так, молодой человек, — Маннергейм прервал наконец затянувшееся молчание. — Как же это вы так прокололись?

— Ничего я не прокололся. Вы со мной по-русски, и я с вами по-русски.

— Прекратите, молодой человек, — шутливо погрозил пальцем Маннергейм. — Вы — русский шпион. Это можно считать доказанным.

Ответ удивил Маннергейма:

— Ну и что, что шпион? — спросил Тиму Неминен с таким видом, будто бы он не разоблаченный агент вражеской разведки, а всего лишь кавалер, застигнутый в чужом будуаре. — Меня специально и направили к вам, чтобы вы меня разоблачили.

— Зачем?!

— Сейчас… — с этими словами Тиму расстегнул китель, надорвал подкладку и вытащил простой конверт без наклеенных марок и сургучных печатей. Он даже не был надписан. Обыкновенный, ничем не примечательный конверт из серой бумаги.

— Что это? От кого? — спросил Маннергейм.

— Не знаю, — пожал плечами Тиму. — Когда меня к вам посылали, приказали вам передать. Мое дело маленькое. Мне приказали — я передал.

Маршал вскрыл конверт достал оттуда сложенный вдвое лист бумаги, развернул его и прочитал:

«Ваше превосходительство!

И. Ст.

Уже сегодня всем в мире понятно, что дни гитлеровского режима в Германии сочтены. Гитлер потерпел поражение, как военное, так и политическое, и речь может идти только о конкретных сроках окончания войны на условиях безоговорочной капитуляции.

Советское Правительство склонно считать, что не имеется сколько-нибудь веских причин, будь то причины военного или политического характера, для дальнейшего продолжения военных действий против Финляндии. Советская сторона никогда не ставила под сомнение право Финляндии на государственный суверенитет, и в настоящий момент мы озабочены сохранением Финляндии в качестве дружественного соседствующего государства при послевоенном переустройстве Европы.

Советская сторона оценила неактивные действия финских войск в тяжелом для нас 41-м году. Во многом благодаря именно такой Вашей позиции нам удалось отстоять Ленинград.

Как человек военный, вы не можете не понимать, что крупномасштабная военная операция на Карельском участке фронта, которую планирует Ставка на весну — лето 44-го года, приведет помимо разрушения военных и промышленных объектов на территории Финляндии к большим жертвам среди мирного населения. Эти никому не нужные жертвы могут повлечь за собой известные затруднения в налаживании мирных отношений между нашими двумя народами после окончания войны. Этого можно избежать, предварительно договорившись о почетных условиях, на которых Финляндия могла бы выйти из войны.

Если Вы разделяете мое мнение, то мы готовы вести переговоры с вашими уполномоченными представителями в Москве и обеспечить их безопасность».

 

XXXII

Письмо было написано от руки красным карандашом. Больше в нем ничего не было. Ни штампа, ни исходящего номера, ни имени человека, его написавшего. Только три буквы: «И. Ст.».

— Что это? — спросил Маннергейм, три раза перечитав письмо.

— Не знаю, — пожал плечами Тиму. — Письмо не мне, а вам.

— От кого?

— Не знаю.

— Откуда у вас это письмо?

— Мне его вручил для передачи вам генерал Головин.

— Кто такой этот Головин?

— Начальник управления ГРУ. Человек Василевского. Готовит доклады для Сталина по вопросам Великобритании и Скандинавских стран.

— Откуда у Головина такое письмо?

— Какое «такое»? Я не знаю, от кого это письмо и что в нем написано. Головин поставил мне задачу — войти в ваше окружение и вручить письмо вам лично и без свидетелей. Приказ я выполнил. Письмо у вас.

— Какое еще у вас задание?

— Если вы даете положительный ответ на это письмо, то я обязан обеспечить безопасную проводку людей, которых вы укажете, на советскую сторону.

Маннергейм вернулся за свой стол, сел и, не обращая внимания на советского агента, стоявшего посреди кабинета, стал думать о письме, которое только что прочитал.

«Письмо от Сталина, — думал маршал. — Неминен утверждает, что не знает содержимого письма, и это похоже на правду. Советский генерал Головин, отправивший этого агента ко мне, скорее всего, тоже не читал письма, хотя наверняка знает его суть. А может, и нет никакого генерала Головина? Может… Может, и нет. Тогда это письмо — провокация Гиммлера? Нет, не похоже. Слишком тонко для немцев. Выследить Луукканена в Стокгольме, допустим, им бы не составило труда Калле большую часть времени проводит в немецком посольстве. Но подсаживать своего агента к нему в купе, провоцировать крупный проигрыш и потом, шантажируя генерала, внедрять своего агента в мое окружение… Это слишком сложно. Немцы имеют свой собственный комиссариат в соседнем здании. Их представители присутствуют на совещаниях, проводимых мною. Немцам было бы проще начинать внедрение нужного человека здесь, в Миккели, а не заводить невод за тысячу километров от моей резиденции. Кроме того, готовя провокацию с выходом Финляндии из войны, в качестве контрагента логичнее было бы подставить англичан. После Зимней войны отношения с Советским Союзом находились ниже точки замерзания, тогда как связи с Британией становились все теснее и в торговых, и в политических вопросах».

Маннергейм поднял глаза от стола, посмотрел на своего коменданта, но тот продолжал стоять с самым индифферентным видом, будто и не он доставил письмо от главы враждебного государства. Ничего не прочитав на Колином лице, Маннергейм вернулся к своим размышлениям.

«Очень легко проверить, немецкий он шпион или нет. Достаточно вызвать сюда начальника контрразведки и поручить молодого человека его дальнейшим заботам. Если через день его здоровьем начнет интересоваться немецкий комиссар, то вопрос можно считать решенным. Это — человек Гиммлера. Но если он и в самом деле русский? — маршал снова посмотрел на Колю, но тот стоял как ни в чем ни бывало, спокойно ожидая решения маршала. — Нет. Он не русский. Слишком хорошо говорит по-фински, даже примешивает лапландские слова. Он финн. Несомненно, финн или карел, причем родом именно из Петсамо. У немцев в том районе расквартирована Двадцатая армия. Можно предположить, что они через армейскую разведку или органы гестапо завербовали местного жителя… Черт! Это слишком сложно для них! Сложно и долго, а потому невозможно. Если я выдам его контрразведке, то делу будет дан официальный ход. Тот, кто его послал ко мне, сразу это узнает, и второго такого письма мне уже никто не передаст. А если этот парень русский, то…»

— Молодой человек, — обратился маршал к своему визави. — В каком вы звании?

— Майор, — спокойно продолжал раскалываться русский агент.

— Давно в разведке?

— Четыре года.

— Немалый срок.

«Он вполне может оказаться именно русским агентом, а не немецким провокатором. И этот русский — не мобилизованный впопыхах интеллигенток, владеющий иностранным языком, а агент, имеющий довоенную, основательную подготовку. Если этот парень не сгорел за эти четыре года, значит, он и в самом деле не без способностей. Или его просто берегло начальство. С другой стороны, если этот неизвестный генерал Головин подставляет мне не скороспелого, а кадрового разведчика, значит, он делает серьезное предложение… или планирует провокацию покрупней немецкой».

— Допустим, если бы я принял предложение, сделанное в этом письме, — Маннергейм глазами показал на лист бумаги, который навел его на такие непростые размышления. — Как именно вы планируете перевести моих людей на советскую сторону?

Коля посмотрел на маршала так, будто тот спросил его, знает ли он таблицу умножения.

— Обыкновенно, — хмыкнул он. — В прошлом мае я не просто перешел линию фронта, но и приволок на себе целый рюкзак важных документов. Если ваши солдаты не будут стрелять нам в спины, то мы пройдем как по асфальту, а на той стороне нас встретят. Коридор с советской стороны готов.

«Нет, он не немец, — утвердился в своем решении Маннергейм. — Он в самом деле русский агент, причем весьма высокого уровня. Предложение, сделанное мне в письме, может оказаться настоящим. А на случай провокации… Если это провокация, письмо — фальшивка, а за русской линией фронта моих эмиссаров будут ждать американские и английские корреспонденты, чтобы раструбить о сепаратном сговоре финнов на весь мир, то на этот случай можно послать человека не из правительственного аппарата, не имеющего никаких регалий, не занимающего никакого ответственного поста, но, безусловно, известного своей близостью ко мне. Это должен быть кто-то из моих друзей».

Маннергейм сложил письмо обратно в конверт и запер его в сейф. Все это время в кабинете стояла такая тишина, будто в нем, кроме хозяина, нет никого.

Маннергейм вернулся на свое место и спокойно сказал:

— Давайте договоримся так, молодой человек. Я не стану выдавать вас контрразведке, а вы будете продолжать себя вести так же благоразумно, как и все предыдущее время. Кандидатуру доверенного лица для переправки на переговоры в Москву я сообщу вам несколько позднее, как только подберу такого человека. Тогда же мы все втроем — я, вы и этот человек — обсудим время, место и способ перехода линии фронта. До тех пор вы — мой комендант. Исполняйте свои служебные обязанности. У меня в приемной сидит норвежский нефтяник. Пригласите его, пожалуйста, а сами возвращайтесь к своим делам.

В приемной Тиму Неминен действительно увидел норвежского нефтяника, которого не было там десять минут назад, когда он проходил через нее, вызванный в кабинет маршала. Вероятно, дежурный адъютант проверял его документы и личные вещи, сверялся с записью лиц, вызванных сегодня на прием, и потому норвежец дожидался в комнате дежурного.

Теперь Тиму не только разглядел норвежского нефтяника, но даже узнал в этом безупречно одетом господине своего наставника. Он скользнул по нему ленивым взглядом, изобразив не больше интереса к его персоне, чем к уже виденным картинам на стенах приемной. Штейн также ничем не выдал своего знакомства с комендантом резиденции и, вежливо дав ему дорогу, прошел в кабинет.

Маннергейм, сильнейшим образом заинтересованный в поставках норвежских нефтепродуктов, учтиво встретил посетителя ровно на середине расстояния между его столом и дверью.

— Здравствуйте, господин Штейн, — протягивая руку для пожатия, маршал радушно улыбнулся. — Как добрались?

— Благодарю вас, господин маршал. Дорога была спокойной. Пожалуй, даже скучной.

— Прошу вас, — Маннергейм указал на кожаное кресло. — Присаживайтесь. Руководство вашей фирмы сообщило мне, что у вас есть ко мне новые интересные предложения.

— Вы совершенно правы, господин маршал, — Штейн удобно устроился в предложенном кресле и дождался, пока Маннергейм займет свое место за столом. — Поэтому, пожалуйста, прикажите адъютанту доставить сюда мой портфель, который он рекомендовал оставить у него до конца аудиенции.

Маннергейм позвонил, и через минуту адъютант внес в кабинет объемистый портфель коричневой кожи. Штейн расстегнул замки и достал из портфеля аккуратный алюминиевый термос.

— Полезная вещь в дороге, — улыбнулся Маннергейм, кивая на термос. — Извините, я забыл заказать для вас чаю.

— Не беспокойтесь, пожалуйста, — в свою очередь улыбнулся Штейн. — А вещица и в самом деле незаменимая.

Штейн взялся за термос двумя руками и, крутанув по оси, разделил его на две половинки. К верхней половинке был припаян небольшой резервуар, в который можно было наливать немного кофе или чая, в нижней был устроен тайник. Штейн вынул оттуда небольшую прямоугольную коробочку из черной пластмассы и протянул ее маршалу.

— Прошу вас.

— Надеюсь, это не адская машина, — уточнил Маннергейм, осторожно принимая коробочку.

— Не бойтесь. Это диктофон. Откиньте крышку и нажмите вторую кнопку слева Маннергейм нажал на кнопку, и из диктофона раздались тихие, но совершенно отчетливые голоса. Люди говорили по телефону по-немецки. Несмотря на некоторые искажение, даваемые мембраной, можно было не только хорошо разобрать сказанное, но и узнать голоса. Одним из собеседников был Гиммлер.

— Что дальше, Вальтер?

— Вы оказались совершено правы, рейхсфюрер. Скандинавам больше нельзя слепо доверять. Я проанализировал отчеты о работе нашей шведской резидентуры. Выводы самые неутешительные. Скандинавы начинают дрейфовать в сторону от Рейха.

— Вы можете представить ясные доказательства? Я уточняю, Вальтер. Доказательства настолько ясные и убедительные, чтобы я мог их представить фюреру и ткнуть в них носом Риббентропа?

— Таких доказательств, которые можно было бы представить фюреру, у меня нет, но я готов добыть их в самый короткий срок.

— Что вам для этого потребуется? Время? Деньги?

— Ваша санкция, рейхсфюрер.

— Санкция? На что именно?

— Наши люди сели на хвост некоему Луукканену, помощнику маршалу Маннергейма Этот Луукканен курирует вопросы импортных поставок из Швеции и Рейха Он каждый месяц приезжает в Стокгольм для сверки с поставщиками данных по объемам отгрузки.

— И что этот Луукканен?

— Нам удалось выяснить, что этот самый Луукканен связан с Маннергеймом вот уже четверть века и большую часть своей карьеры провел в адъютантах маршала Маннергейм присвоил ему чин генерал-майора и ввел в свой ближний круг. Без сомнения, маршал всецело доверяет своему ближайшему помощнику.

— Вы хотите скомпрометировать этого Луукканена перед Маннергеймом?

— Нет, рейхсфюрер. Я хочу скомпрометировать Маннергейма в глазах фюрера. Такая компрометация могла бы служить предлогом для оккупации Финляндии нашими войсками и перехода власти к прогерманскому правительству.

— Немного подробней, Вальтер. Что именно вы хотите предпринять? Только не надо деталей, излагайте самую суть.

— Мы разработали оперативную комбинацию по компрометации маршала Маннергейма. Для этого я устанавливаю неформальный контакт с генералом Луукканеном, под видом эмиссара английского правительства делаю ему предложение о заключении сепаратного мира с Великобританией и Советским Союзом, выдвигаю предварительные условия для заключения такого мира и уславливаюсь с ним о времени и месте начала переговоров с представителями финляндского правительства. Луукканен просто обязан будет доложить своему патрону о такой беседе. Если маршал попадется на эту приманку, если Луукканен при следующей встрече подтвердит готовность Маннергейма вести переговоры о мире с англичанами и назовет фамилии людей, через которых он будет эти переговоры вести, то можно считать, что маршал будет достаточно скомпрометирован для того, чтобы отстранить его от руководства войсками и от решения государственных вопросов вообще.

— Мне нравится ваша идея, Вальтер. Но как быть, если Маннергейм не клюнет на вашу удочку?

— А вы бы на его месте не клюнули?

— Я — другое дело. Я служу фюреру и Рейху.

Маршал нажал на кнопку. Воспроизведение смолкло.

— Что это? — Маннергейм глазами показал на диктофон.

— Это запись переговоров Гиммлера с Шелленбергом, снятая с телефона германского посольства в Стокгольме.

— Откуда у вас эта запись?

— Извините, господин маршал, я не могу раскрывать свои источники информации.

— Это очень серьезный разговор, — Маннергейм снова показал глазами на диктофон. — У вас есть источники в германском посольстве в Стокгольме?

— У меня есть такие источники, — подтвердил Штейн. — Получив запись этого разговора, мои друзья уполномочили меня ознакомить вас с его содержанием и предостеречь от возможных ошибок, которые могут оказаться роковыми.

— Благодарю вас. Надеюсь, вы подарите мне пленку вместе с диктофоном?

Проговорив с маршалом еще более двух часов, Штейн вышел из резиденции, не замечая крутившегося возле дверей коменданта, сел в приготовленный для него автомобиль и убыл на вокзал.

После разговора со Штейном, оставшись один, Маннергейм долгое время молча смотрел на оставленный на столе диктофон, не включая воспроизведение.

«Вот и третье действующее лицо — Штейн, — размышлял он о прошедшей недавно беседе. — Русские и немцы уже себя проявили. Наступило время выхода на сцену англосаксов. Интересно, заявят ли о себе французы?»

Вызвав к себе своего помощника генерала Луукканена, он сказал ему:

— Калле, подавайте рапорт об отставке.

 

XXXIII

24 января 1944 года.

Карельский фронт, участок 32-й армии.

До вчерашнего дня старшему лейтенанту Лизину необыкновенно везло по службе. Просто невероятно везло. Путь от рядового красноармейца до старшего лейтенанта, командира роты, был пройден им за каких-то четыре года. Правда, это были военные годы. Никого такой стремительный карьерный взлет не удивлял, но все равно старший лейтенант был доволен жизнью и на судьбу не роптал. Участок фронта, который занимала вверенная ему рота, был стабильный, никакого наступления ни в ту, ни в другую сторону не ожидалось. Обе враждующие армии уже третий год усиливали свою оборону, все глубже зарываясь в землю и все толще накатывая перекрытия блиндажей.

Жизнь текла спокойно и размеренно, насколько это вообще возможно на фронте. Дважды в сутки Лизин инструктировал боевое охранение и принимал доклады от наблюдателей, раз в сутки ходил на совещания к комбату, после которого проводил точно такое же совещание со своими командирами взводов и отделений. Два раза в неделю он присутствовал на политбеседах и три раза в день принимал пищу, на службу не напрашивался, от службы не бегал, ордена не выпрашивал. Словом, вел нормальный образ жизни боевого офицера-фронтовика.

Все испортилось вчера после обеда, когда позвонил комбат и сообщил, что сейчас явится к нему с проверкой, так как давно не был в его роте. Прибыв, комбат повел себя не так, как обычно. Он не стал расспрашивать наблюдателей, не стал выслушивать доклады об обстановке от командиров взводов, ни о чем не спросил самого Лизина, зато тщательно и придирчиво осмотрел все ротные блиндажи и землянки, проверил кухонное хозяйство, подробно выяснил, достается ли солдатам полная раскладка продуктов, как часто они едят горячую пищу и нет ли у них каких жалоб и заявлений.

Лизин не успел удивиться такой отеческой заботе старшего начальника о подчиненных ему бойцах, как в роту прибыл командир полка вместе с начальником штаба и заместителем по тылу. Своим появлением командирский триумвират удивил Лизина еще сильнее. Мельком бросив цепкий начальственный взор на ротное хозяйство, командир пачка принялся материть комбата за то, что данная рота его батальона имеет самые худшие бытовые условия на всем Карельском фронте.

— Ну и что, что фронт?! Ну и что, что война?! — возмущался комполка. — Это же наши, советские люди! Они должны жить и воевать в условиях лучших, нежели у противника Мы — армия-победительница или нет, в конце концов?

Упоминание о советских людях сменило у Лизина удивление на крайнюю степень тревоги. Обычно политработники и вышестоящие командиры давили на «советскость» подчиненных только в том случае, если собирались бросить их на амбразуру.

Если требовалось вот прямо сейчас, немедленно, совершить нечто героическое и из ряда вон выходящее, то старшие товарищи, прежде чем отправить обреченного на верную смерть, спрашивали у него:

— Ведь ты же советский человек?

Получив утвердительный ответ на этот риторический вопрос, они отправляли его к черту в пасть с легким сердцем. Советский же человек, чего его жалеть?

Лизин стал лихорадочно соображать, успеет ли он написать последнее письмо маме и любимой девушке Жене, прежде чем его роту пошлют в атаку на хорошо укрепленные позиции финнов. Уйти в блиндаж, не спросив разрешения начальства, было нельзя, а спрашивать неудобно. Начальство же нисколько не обращало своего внимания на командира роты, а переходило по траншее от позиции к позиции. Командир полка отдавал короткие приказания зампотылу, а тот реагировал на них весьма неожиданным образом.

— Сюда хорошо бы буржуйку поставить, — говорил командир полка. — А то солдаты от этой самодельной трубы и угореть могут.

— Сделаем, товарищ майор, — скупердяй-зампотыл делал отметку в блокнотике.

— И во второй взвод надо бы десяток одеял.

— Выпишем со склада дюжину.

— А во всей роте хорошо бы поменять котелки на новые.

— Может, лучше алюминиевые тарелки выписать на роту, товарищ майор?

— Правильно. Тарелки лучше. Солиднее. И замените шинели на овчинные тулупы.

— Есть заменить на овчинные тулупы, — соглашался зампотыл. — Разрешите еще и валенки у солдат поменять?

— Валенки? — задумался комполка, и взор его уперся в какого-то бойца. — А ну-ка, сынок, поди сюда.

— Рядовой Ситников, — отдавая честь, представился щуплый солдатик.

— Ну-ка, сынок, скинь-ка валенок. К осмотру его.

Солдат снял валенок и передал его командиру полка с явным удивлением.

Командир полка, начальник штаба и зампотыл по очереди с самым глубокомысленным видом слазили внутрь валенка рукой, после чего командир изрек:

— Нет! Валенки мы менять не будем. А вот рукавицы у солдат поизносились. Так ведь, боец?

— Так точно, товарищ полковник, — согласился боец Ситников со старшим начальником, повысив его, майора, в звании аж на две ступеньки.

— Молодец! — похвалил бойца комполка.

Тем временем стемнело. Командир полка не успел засветло окончить осмотр позиций и отдать все необходимые указания по благоустройству солдатского быта, потому что уже в темноте в роту прибыло начальство покрупнее — командир дивизии со своими начальником штаба и зампотылом. Полковник-комдив говорил совсем мало.

Он спрыгнул в траншею, посмотрел вправо-влево от себя и приказал куда-то за спину, не поворачивая головы:

— Саперов сюда.

Через два часа прибывшая саперная рота развернула широкий фронт работ, к ужасу старшего лейтенанта Лизина, демаскируя шумом позиции. Саперы принялись укреплять стенки окопов березовыми жердями и вытачивать ломами и лопатами аккуратные ступени в мерзлой земле, чтобы из траншей удобно было выбираться. Шум стоял такой, что грех было не садануть из миномета, но с финской стороны не прозвучало ни одного выстрела. Если бы в траншеях роты не стоял такой шум и грохот, то бойцы могли бы услышать, что в полукилометре отсюда, на финской стороне, идет точно такой же стук и тарарам.

На ротном КП от нахлынувшего начальства было не протолкнуться. Блиндаж командира роты никак не был приспособлен для длительного пребывания такого количества важных людей. Комбат первый смекнул, что у него есть дела в батальоне, и освободил пространство. После полуночи на КП прибыли начальник штаба и начальник разведки армии. С их прибытием шум в траншее усилился, а у командира полка и его офицеров нашлись дела в подразделениях.

Уже под утро на КП прибыл начальник разведки фронта и с ним неизвестный Лизину генерал-лейтенант в новом полушубке и каракулевой папахе. Генерал вежливо поздоровался со всеми за руку, но как-то так, что Лизину сразу стало понятно, что главный тут — именно этот незнакомый генерал.

— Ну и как тут у вас дела? — обратился он к Лизину.

— Товарищ генерал-лейтенант, — вытянулся ротный, с почтительным страхом глядя на краешки генеральских погон под воротником полушубка. — За время вашего отсутствия происшествий не случилось.

— Это правильно, — одобрил генерал.

И только тут впервые прозвучало слово:

— Парламентеры.

Получив сообщение от Тиму Неминена о том, что Маннергейм назначил доверенное лицо для проведения переговоров в Москве, генерал Головин немедленно связался с начальником разведки Карельского фронта и дал указание готовить коридор для безопасного перехода на нашу сторону представителя маршала Этот переход было решено осуществить под видом парламентеров. На нашу сторону с белым флагом пойдут семь финских офицеров, а через несколько часов обратно вернутся только пять. Даже если в финских войсках были агенты СД, то они сообщили бы куда следует, что такого-то числа на данном участке фронта было заключено перемирие сроком на два часа Узловой момент — перемирие. О точном количестве парламентеров вряд ли будет доложено.

Конкретное место перехода было согласовано еще до отправки майора Осипова к Маннергейму. Коля сам указал участок, обороняемый ротой Лизина, пояснив, что уже знает эту местность. Начальник разведки фронта согласовал место и время перехода с начальником штаба Тот дал шифрограмму в штаб армии с приказом готовиться к встрече гостей с сопредельной стороны. Штаб армии спустил директиву еще ниже, в дивизию, оставив в ней минимум подробностей и лишь приказывая готовиться к встрече гостей. Штаб дивизии поставил задачу полку — доложить готовность к встрече гостей. Командир полка вызвал комбата и довел до него содержание текущего момента Комбат рванул в роту Лизина для личной инспекции вверенного ему подразделения.

Параллельно со штабами коридор обеспечивала войсковая разведка. Начальник разведуправления фронта срочно вызвал к себе начальника разведотдела Тридцать второй армии и крестиком на топографической карте-двухверстке показал ему место, в котором к нашим позициям выйдут финны. Главный фронтовой разведчик убедился в том, что его подчиненный из армейского звена нанес такой же крестик на свою карту в правильном месте, отпустил его выполнять приказание, а сам по ВЧ доложил Головину о том, что коридор в указанное время в означенном месте будет готов. Начальник разведотдела армии, вернувшись к себе, немедленно вызвал начальника разведки дивизии. После краткой беседы крестик на карте появился уже у дивизионного разведчика, в том же самом месте, на которое указал Головин и которое продублировали на фронтовом и армейском уровнях.

Так как операция по переходу финского эмиссара через линию фронта относилась к разряду совершенно секретных, то чем ниже спускался приказ, тем больше в нем было туману и тем меньше он становился понятен непосредственным исполнителям. В штабе дивизии под гостями разумели инспекционную проверку из штаба фронта, а то и самого представителя Ставки, поэтому, уточняя по телефону приказ, основной упор делали на материально-техническое обеспечение и бытовые условия солдат роты, помеченной на картах крестиком. Каждый вышестоящий начальник по мере своего понимания поставленной задачи старался обустроить позиции роты старшего лейтенанта Лизина так, чтобы не пришлось краснеть перед приехавшим на передний край маршалом и не выслушивать лишних матюгов в свой адрес. О том, какие меры представитель Ставки ВГК может применить к любому командиру, все старшие офицеры, посвященные в эту историю и занятые в цепочке Головин — Лизин, знали очень даже хорошо и потому старались от души. Начиная с дивизионного уровня и ниже, все ждали прибытия гостей из Ленинграда или из Москвы, поэтому слово «парламентеры» оказалось сильнейшей неожиданностью для всех тех, кто сидел сейчас на КП роты.

Поняв, что маршала сегодня не будет, местное начальство, испросив разрешение старшего по званию, потянулось прочь с КП, оставив Головина в компании начальника разведки дивизии и старшего лейтенанта Лизина на правах хозяина От генерала не укрылось такое движение. Он понял его причины, но удерживать никого не стал. Орденов сегодня не предвиделось, а лишний народ на КП ни к чему.

В десять сорок наблюдатель крикнул так, чтобы его могли слышать в блиндаже:

— На финской стороне заметна активность.

— Продолжайте наблюдение, — негромко сказал Головин, а и Лизин продублировал, высунувшись из блиндажа.

— Продолжать вести наблюдение.

— Слушай, ротный, — спросил Головин. — У тебя сигнальный пистолет на КП есть?

— Так точно, товарищ генерал. Две штуки на роту.

— А красные огни у тебя есть или только осветительные?

— Есть и красные, и зеленые.

— Тогда так, — приказал Головин. — Сейчас с финской стороны подадут сигнал. Одна за другой взлетят белая, красная, белая ракета. Дашь в ответ красный, белый, красный огонь. Предупреди бойцов! Если хоть один урод затвор передернет — отдам под трибунал весь взвод. Все должно пройти тихо и гладко. Уловил?

— Так точно, товарищ генерал.

— У тебя водка есть, ротный?

— Так точно, товарищ генерал. Бойцам каждый день по сто грамм выдаем от обморожений.

— Вот и славно. Накрой тут, чтобы все как следует. Посиди с финскими товарищами, выпей. В тринадцать ноль-ноль проводишь гостей. Чтоб никто из них назад трезвым не вернулся. Такой вот боевой приказ. Уловил?

— Так точно, товарищ генерал. Есть накачать гостей.

— Вот и молодец, старший лейтенант.

— Наблюдаю белую ракету с финской стороны, — крикнул наблюдатель со своего места. — Наблюдаю красную ракету… Снова белая ракета.

— Давай, ротный, — скомандовал Головин. — Пали в ответ. Не перепутай — красный, белый, красный.

Лизин вышел из блиндажа и выстрелил вверх тремя сигнальными огнями.

— Наблюдаю белый флаг над финскими позициями, — доложил наблюдатель.

— Продолжать наблюдение, — Лизин встал в траншее рядом с наблюдателем и поднял бинокль к глазам. — Есть, товарищ генерал! Из траншей поднялось несколько финнов!.. Раз, два, три, четыре… Семь офицеров, товарищ генерал! Товарищ генерал, семь офицеров выбрались из траншеи и идут в нашу сторону с белым флагом! Парламентеры.

Головин тоже вышел из блиндажа и стал смотреть туда, откуда к нашим позициям шли семь человек в белых маскхалатах поверх теплых меховых курток. Он пытался отгадать, который из них Коля, но разглядеть его за несколько сотен метров среди одинаково одетых финнов не мог. Через несколько минут к краю траншеи в том месте, где стояли Лизин и наблюдатель, подошли все семеро финских офицеров. Один из них, очевидно, старший, держал в руке палку с привязанным к ней белым полотенцем. Этот старший, не выпуская из рук палки, залопотал на финском, глядя на Лизина.

Старший лейтенант плохо знал этот язык, но все же смог уяснить для себя в вольном переводе вот что:

— Представитель маршала Маннергейма генерал-майор Луукканен.

— Спускайтесь сюда, господин генерал, — дружелюбно махнул Головин от блиндажа. — Мы ждем вас. Спускайтесь.

Финны спрыгнули и, пройдя цепочкой по ходу сообщения, подошли к Головину.

— Представитель маршала Маннергейма генерал-майор Луукканен, — отдав честь, снова представился главный финн.

— Представитель Генерального штаба Красной армии генерал-лейтенант Головин.

Из толпы финнов вышел самый молодой и подошел к Головину.

— Товарищ генерал-лейтенант, ваше задание выполнено. Личный представитель маршала Маннергейма генерал-майор Луукканен прибыл в ваше распоряжение.

Трудно было ожидать от Головина чего-либо, выходящего за рамки служебных отношений, однако тут он растрогался до объятий.

— Вернулся?! Живой?! — расставил он руки в стороны. — Иди-ка сюда, дай я обниму тебя, мордвин ты мой дорогой!

Коля, стесняясь, неловко обнял генерала в ответ. Он был тоже обрадован встречей и тем, что ему все-таки удалось выполнить задание Головина:

— Здравствуйте, Филипп Ильич, — улыбался Коля. — Живой. Что мне сделается? Вот финна важного с собой привел. Маршал ему очень доверяет.

— Господа, — Головин обратился ко всем финнам сразу и хлопнул в ладоши. — По русскому обычаю прошу к столу! Ротный!

— Я тут, товарищ генерал, — выскочил Лизин.

— Приглашай гостей к столу, — и уже тихо, так, чтобы его мог слышать один только Лизин, Головин добавил: — Не дай бог, кто-нибудь из них через два часа языком ворочать будет.

Гости потянулись в блиндаж командира роты, где для них был накрыт богатый по фронтовым меркам стол, возле которого скромно стояла двадцатилитровая фляга спирта.

Головин повел Колю и Луукканена по ходу сообщения в глубь линии обороны батальона. Примерно через четверть часа он вывел их на дорогу в том месте, где их ждала легковая машина штаба фронта и — «студебеккер» с взводом автоматчиков для охраны.

 

XXXIV

24 января 1944 года. Вечер, Кунцево.

Чем ближе пассажирский Ли-2 приближался к Москве, тем сильнее нарастало волнение в душе Филиппа Ильича. В ближайшие дни или даже прямо сегодня должно было свершиться, без всякого преувеличения, историческое событие колоссального значения. Маннергейм недвусмысленно выразил желание заключить мир с Советским Союзом. Его доверенный представитель сидит рядом с Головиным. Советское правительство, кажется, готово — «подвинуться» в своих требованиях к Финляндии. Во всяком случае, никто не выдвигал условием начала переговоров безоговорочную капитуляцию так, как того требовали от Германии. Следовательно, после заключения мира Финляндия сохранит и армию, и суверенитет. И если через несколько часов Сталин и Луукканен смогут договориться об условиях сепаратного мира, то армии Говорова и Мерецкова будут переброшены из Карелии и Заполярья на центральный театр военных действий. Вермахт не выдержит натиска, и в июле, самое позднее — в сентябре, наши войска будут штурмовать Берлин без всякого второго фронта.

Наши замечательные союзники могут и дальше канителиться с высадкой на материк. Нам это только на руку. Мы сами сломаем хребет Гитлеру и после победы над Германией станем устанавливать в Европе свой, советский порядок.

Были еще два момента, не менее важных, чем переброска освободившихся армий на направление главного удара. Финляндия ведет войну на стороне Германии. Если она сейчас вывалится из войны, то это будет сигналом для Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии. Это даст нашим войскам целые, не взорванные мосты, железные и шоссейные дороги. По этим коммуникациям наступающие армии смогут продвигаться к Берлину, не сбавляя темпов. Миллионы жизней будут сохранены только из-за того, что Сталин и Маннергейм смогли договориться о мире.

Не следует упускать из виду Турцию и Японию. Понятно, что сейчас, в сорок четвертом году, Турция уже не решится объявить войну Советскому Союзу. Выход Финляндии из войны еще более укрепит уверенность в дальнейшем нейтралитете Турции. О возможной политике Японии пока сложно было судить. С ней был подписан договор о ненападении, но он ни к чему не обязывал ни саму Японию, ни Советский Союз. С Германией в свое время был подписан точно такой же договор, но он не смог остановить войну или даже просто ее отсрочить. Поэтому Ставка держала на Дальнем Востоке две полнокровные армии, которые были бы совсем не лишними на европейском театре военных действий.

Сталин, как всегда, поступил непредсказуемо. Он не проявил абсолютно никакого интереса к прилету в Москву генерала Луукканена и, казалось, забыл о существовании самого Головина На Центральном аэродроме их без всякой помпы встретил генерал Власик, поздоровался со всеми за руку и выделил машину, объяснив, что жить они будут на загородной даче.

— Ни одна живая душа не должна знать, что генерал в Москве, — Власик показал на Луукканена.

— Николай Сидорович, разреши мне хоть к Василевскому на доклад съездить, — попросил Головин.

— Некогда Все доклады — позже. Поезжайте на дачу и ждите дальнейших указаний, — отрезал Власик.

Водитель легковушки в форме лейтенанта госбезопасности гостеприимно распахнул дверцы. Назад сели Головин и Луукканен, Коля как младший по званию занял переднее сиденье рядом с водителем. Он плохо знал Москву и не мог бы назвать улиц, по которым они проезжали, но после того как машина с Ленинградского проспекта свернула на Садовом кольце налево, он все же смог понять, что везут их не в Кремль.

Когда они проехали еще немного и с Садового снова повернули налево, дома сделались меньше. Здесь уже не встречались пятиэтажки, а шли небольшие домишки дореволюционной постройки. Потом и они пропали, пошли пустыри, а вскоре показались деревья — то ли лес, то ли парк.

Еще через пять минут машина въехала в какой-то поселок. Он назывался Кунцево, где-то тут стояла дача Сталина. Водитель остановился перед проходной, пристроенной к высокому деревянному забору. Поглядев на забор и на проходную, Коля вспомнил лагерь. От такой похожести его передернуло холодком. Он обеспокоенно оглянулся на Головина, но тот без всякого интереса смотрел на забор, ожидая, когда их пропустят. Из проходной вышел сержант в ушанке и в шинели с голубыми погонами, увидел пропуск на лобовом стекле и открыл двухстворчатые ворота.

Место было очень красивым. Высоким деревянным забором было огорожено не меньше гектара земли. От проходной внутрь территории вела довольно широкая дорога, очищенная от снега до асфальта. Изнутри вдоль забора были высажены небольшие елочки, цепочкой растянувшиеся по всему периметру. Справа и слева от дороги под сугробами угадывались цветники, возле которых стояли садовые скамейки. В глубине двора стоял деревянный двухэтажный просторный дом с мезонином, окруженный высокими елями. Это была самая настоящая московская дача или, если говорить точнее, спецобъект ХОЗУ НКВД СССР № 74.

Водитель остановился возле высокого крыльца с резными перилами.

— Приехали, товарищи, — сообщил он.

Трое пассажиров вышли из машины и поднялись в дом. Внутренняя планировка его была довольно простой. Через маленький тамбур прибывшие попали в просторную прихожую, застеленную домоткаными дорожками. Из прихожей можно было пройти на кухню или в большую столовую. Здесь за длинным столом могли свободно разместиться человек двадцать. К столу были приставлены стулья из черного дерева с полукруглыми спинками, возле двух стен стояли диваны, а в углу топилась печка-голландка. Из прихожей вела еще одна дверь — в коридор, смежный со столовой. Сюда выходили двери кабинета и двух спальных комнат.

В прихожей их ожидала невысокая женщина средних лет с приветливым русским лицом. Одета она была по-домашнему.

— Здравствуйте, товарищи, — поприветствовала она вошедших. — Я — комендант дачи. Звать меня Клавдия Сергеевна. Пойдемте, я покажу вам ваши комнаты.

Так как спален было всего две, то одну из них комендант отвела для Луукканена, другую — для Головина с Колей.

— А где же вы будете спать? — спросил ее Коля.

— Служащим на объекте спать не положено. Я сплю дома. Вне дачи.

— Скажите, а мне можно вернуться на свое рабочее место? Хотя бы на полчаса, чтобы доложить о возвращении, — спросил Головин.

— Нет, — комендант сделалась серьезной. — Выходить за территорию дачи никому из вас нельзя. Совершать телефонные звонки — тоже. Охрана проинструктирована, телефонный аппарат отключен. Обед будет готов через пятнадцать минут.

Время было уже самое подходящее для ужина, но два генерала и один майор не ели с самого утра и потому не возражали и против обеда. Никакого банкета специально для них не затевали, но обед был и в самом деле хорош. Наваристые мясные щи, макароны по-флотски, вишневый компот и напитки на выбор. Генерал Луукканен отдал честь русской водке, Головин выпил рюмку коньяка, Коля — бокал хванчкары. После обеда, с разрешения коменданта, все трое вышли на вечерний променад перед сном. Прогуливаясь по дороге от дома до проходной и обратно, они могли убедиться в том, что дача действительно охраняется. Возле забора у елок попарно прохаживалось два патруля. Чекисты не лезли на глаза, не пытались вступить в разговоры, а просто совершали обход территории вдоль периметра по протоптанной тропинке. Можно было не сомневаться в том, что ходить они будут всю ночь. Одни замерзнут, тогда им на смену выйдут другие патрульные.

Погуляв во дворе дачи минут сорок, гости зашли внутрь, а около одиннадцати вечера легли спать. Свежий морозный воздух, сытный обед и усталость сегодняшнего дня убаюкали их лучше самого дорогого снотворного.

Но выспаться с дороги им не дали. Где-то после двух часов ночи к дому, мягко шелестя шинами, неторопливо подкатили два легковых авто — ЗиС и «паккард». Таких «паккардов» в стране было два, на одном из них обычно ездил Сталин. Именно так он и проезжал каждый день через Арбат на свою кунцевскую дачу — комфортабельный бронированный «паккард» и ЗиС с сотрудниками личной охраны.

Но этой ночью из машин вышел не Сталин, а два очень невысоких и несколько полноватых товарища средних лет. Один был одет в пальто и европейского кроя костюм, другой, в белых бурках, облачился в серенькое полупальто, под которым был синий френч. Лицо первого товарища было неестественно широким, будто его в детстве с размаху припечатали им об стену. Оно имело только два украшения — стеклышки пенсне и маленькие усики щеточкой. У второго лицо было каким-то безвольным, дрябловатым, почти бабьим. Ничего внушительного и уж тем более устрашающего в их облике не было — двое обыкновенных, немолодых уже мужчин, которые ничем, ну абсолютно ничем не отличались от миллионов своих сверстников.

Звали товарищей Вячеслав Михайлович Молотов и Георгий Максимилианович Маленков. Это были ближайшие помощники Сталина. Незаменимые. Проверенные, перепроверенные, закаленные и несгибаемые большевики. Они входили в число тех немногих, кому дозволялось называть товарища Сталина просто Кобой. Эти двое были носителями высших секретов советской власти, участниками и исполнителями всех важнейших мероприятий, которые предпринимал Сталин до этого времени и предпримет в дальнейшем. Оба были его заместителями, Молотов — в правительстве, Маленков — в партии. Оба находились на такой вершине власти, куда не позволялось сунуть нос даже Ворошилову, Буденному, Жукову, Василевскому, не говоря уже обо всех остальных маршалах и наркомах. Эти двое были не только носителями высшей власти, они были сама советская власть в человеческом облике.

Достигнуть такой немыслимой вершины власти и удержаться на ней они смогли только потому, что всегда оправдывали надежды Хозяина. Сталин посылал их туда, где было по-настоящему трудно, и они всегда исправляли ситуацию к лучшему. Именно Молотову Сталин в конце тридцатых годов поручил наладить отношения с фашистской Германией. Вячеслав Михайлович сделал это настолько хорошо, что сотни миллионов золотых рейхсмарок потекли к копилку Страны Советов, а новейшее технологическое оборудование помогло модернизировать советскую экономику.

Когда в 1941 году немцы рвались к Ленинграду, Сталин послал в колыбель трех революций именно Молотова и Маленкова, наделив их исключительными, чрезвычайными полномочиями. Ленинград немцы не взяли. Молотов и Маленков так организовали оборону, снабжение и внутреннюю жизнь блокадного города, что он превратился в неприступную твердыню.

В 1942 году Сталин послал Маленкова под Сталинград. Именно его организаторские способности, необычайная работоспособность, железная воля и талант руководителя смогли обеспечить надежную оборону города Ни один маршал не имел полномочий отдавать распоряжения наркомам и директорам оборонных заводов. Маршалы и генералы командовали войсками и требовали новых подкреплений, техники, боеприпасов. Все это обеспечивал Маленков. Он соединял в единую цепь тысячи мелких звеньев и заставлял их работать на результат.

И Молотов, и Маленков, разумеется, не были пешками из сталинского окружения. Они являлись весьма крупными фигурами, влиятельными и в партии, и в промышленности, и в армии, и за рубежом. Ни один видный руководитель, будь то генерал, дипломат, директор важного завода или секретарь обкома, не снимался и не назначался на свою должность без согласования с Георгием Максимилиановичем. Ни одно крупное решение, касающееся вопросов внешней или внутренней политики, не принималось без участия Вячеслава Михайловича.

Они знали свою силу и власть и хорошо знали силу и цену власти, которую олицетворяли собой, знали цену каждому, кто так или иначе соприкасался по работе с ними или со Сталиным. Никто из военных и государственных вождей не был им равен даже отдаленно.

Это видно уже по одной небольшой, но ясно говорящей детали. Сталин не носил дорогих костюмов. Он ходил во френче, а в последнее время — в военной форме с погонами. Никто никогда не видел товарища Сталина, обвешанного дорогими побрякушками. Никто никогда не видел на груди товарища Сталина высших советских полководческих орденов. Единственным украшением его одежды была Золотая Звезда Героя Социалистического Труда, полученная еще до войны. В 1945 году Сталину было присвоено звание Героя Советского Союза, но Иосиф Виссарионович не принял вторую звезду и никогда ее не одевал. Так и остался он на всех официальных портретах и фотографиях во френче или кителе с одной-единственной наградой.

Мало ли у Сталина было золота? У него золота было десятки тонн. Мало ли у Сталина было рубинов, алмазов, изумрудов? Мешки! Не только Алмазный фонд, но и все недра Советского Союза были в его распоряжении.

Однако руководитель государства был скромным человеком. Он понимал, что не побрякушки укрепляют власть и усиливают государство. Сталин не жалел золота и платины на ордена для своих генералов и маршалов, но не вешал дорогие награды на собственный мундир.

Молотов и Маленков в этом отношении полностью соответствовали своему вождю. Им только в прошлом, сорок третьем году, были присвоены звания Героев Социалистического Труда, но никто не видел их даже с этой наградой на груди. Для них высшей наградой, смыслом жизни, религией была абсолютная власть. Власть, не доступная никому, кроме них. Ни одному самому раззолоченному маршалу. Ни одному самому оборотистому наркому.

На дачу для беседы с финским генералом приехали вершители судеб мира.

 

XXXV

25 января 1944 года. Ночь, Кунцево.

Молотов и Маленков прошли в столовую и попросили коменданта разбудить генерала Луукканена. У соратников Сталина не было намерения специально доставлять финну какие-либо неудобства. Так работал Сталин, а вслед за ним — все страна. Сталин просыпался после десяти часов утра и не уезжал из Кремля раньше двух часов ночи, а мог проработать и до четырех-пяти часов утра. Уезжая на свою дачу в Кунцево, он обычно приглашал с собой на ужин несколько ближайший соратников — Маленкова, Молотова, Берия, Кагановича. За ужином Сталин продолжал обсуждение текущих дел в домашней доверительной обстановке. В это время решались вопросы государственной, жизненной важности. Вся страна знала, что Сталин не спит до утра, и не спала вместе с ним. Мало ли какая справка могла понадобиться вождю и его окружению, мало ли какие сведения их неожиданно заинтересуют.

Молотов и Маленков могли приехать на дачу только после того, как сам Сталин уедет из Кремля. Верховный был осведомлен о прилете в Москву представителя маршала Маннергейма, желал его прибытия и сам лично согласовывал круг вопросов, подлежащих обсуждению, но Молотова и Маленкова долго не отпускал и не уехал отдыхать сам до тех пор, пока все, что должно быть сделано сегодня, не было завершено.

Через десять минут Луукканен, щурясь спросонья на яркий свет в коридоре и прихожей, прошел в столовую, одетый и подтянутый. Дверь за ним закрылась. Коля и Головин, также разбуженные комендантом, остались стоять в прихожей, не смея зайти в столовую без приглашения.

Минут через пять дверь приоткрылась, и из нее выглянул генерал:

— Извините меня, молодой человек, — учтивым тоном обратился он к Коле по-фински. — Я понимаю и умею говорить по-русски, но боюсь, моих познаний в языке будет недостаточно для того, чтобы мы поняли друг друга ясно и точно, избегая двусмысленных толкований. Будьте любезны послужить нам в качестве переводчика.

Головин, который не владел финским настолько, чтобы уметь переводить «ясно и точно, избегая двусмысленных толкований», остался в прихожей и пробыл в ней три с половиной часа, почти до шести утра. Около шести все трое переговорщиков вышли из столовой. Молотов и Маленков попрощались со всеми присутствующими за руки и отбыли отдыхать.

После того как Луукканен ушел в свою комнату спать, Головин посмотрел на Колю тем взглядом, который был понятен им обоим. От этого взгляда многие становились словоохотливыми, когда с ними беседовал Филипп Ильич. Но на этот раз проверенный прием не сработал.

— Я устал, Филипп Ильич, — сказал Коля. — Разрешите идти спать?

Коля здорово вымотался за то время, что провел в столовой в обществе трех высокопоставленных руководителей. Он не имел опыта профессионального переводчика-синхрониста, а такая работа очень выматывает. Попробуйте хотя бы час присутствовать при оживленном разговоре трех людей и дословно повторять сказанное каждым из троих собеседников. Мозги закипят уже через двадцать минут! У Коли в голове сейчас была полная каша из русских и финских слов и целых предложений, которые никак не связывались в единое целое. Он проспал до обеда.

На даче они провели три дня. Каждую ночь сюда приезжали Молотов и Маленков, разговаривали с финским генералом, а Коля переводил. Головин на эти переговоры допущен не был. Утром после третьего, заключительного раунда переговоров, Маленков попрощался и уехал, Луукканен пошел отдыхать, а Молотов пригласил Головина в столовую и два часа подробно информировал его о результатах переговоров в той части, которая касалась генерала. Майор Осипов, три ночи просидевший в компании высших руководителей, был в полной мере осведомлен о сути достигнутых соглашений.

Хотя Коля и присутствовал на переговорах, не только слышал, но и повторял вслух каждое слово, сказанное на них, он, надо признать, не в полной мере оценил суть и значение происходящего. Все, что он услышал за эти три ночи, перемешалось у него в голове причудливо и бессвязно. Только иногда всплывали обрывки: «территориальные постановления», «политические постановления», «военные, военно-морские и военно-воздушные постановления», «репарации и реституции», «экономические постановления», «контракты, сроки давности и ценные бумаги», «призовые суды и судебные решения».

По своей неопытности Коля не мог понять и оценить того, что сейчас в его присутствии определялись пункты мирного договора с Финляндией, который формально будет заключен значительно позже — в феврале 1947 года в Париже. Пункт за пунктом будущий мирный договор повторит почти дословно то, что сейчас Молотов и Луукканен набрасывали простыми карандашами на листах бумаги, препираясь и договариваясь о каждой запятой. Он еще не знал, что все то, что дальше будет происходить на огромном пространстве от Северного Ледовитого океана до Балтийского моря, все те события, в которые окажутся вовлечены миллионы человек, — все это, может быть, и важно, но второстепенно. По-настоящему важны лишь те положения, которые сейчас совместно вырабатывали Молотов, Маленков, Луукканен и которые через несколько дней утвердят Сталин и Маннергейм. Ни один танк не проедет дальше предназначенного для него рубежа, ни один боевой корабль не выйдет за пределы квадрата, ему указанного, ни одна пушка не сделает лишнего выстрела и ни один генерал не уничтожит людей и зданий сверх допущенного. Так выглядит большая политика.

Миллионам людей по обе стороны советско-финского фронта определялось жить и умереть по тому сценарию, который в присутствии Коли писали три политика. Никто из этих миллионов был не в силах что-либо поменять или даже отсрочить. Все эти миллионы будут исполнять и непременно исполнят то, о чем через своих представителей договорились Сталин и Маннергейм.

После возвращения Коли и Луукканена обратно в Миккели события стали развиваться стремительно. 1 марта 1944 года Информбюро обнародовало сообщение «К вопросу о советско-финских отношениях», содержавшее условия перемирия, предъявленные Советским Союзом Финляндии. Оно было сигналом, по которому финская армия во взаимодействии с русскими была готова интернировать немецкие дивизии, находящиеся на ее территории. По согласованному со Сталиным плану советские войска должны были перейти в наступление на узком участке фронта и прорвать его, после чего между Финляндией и СССР заключалось перемирие. Пользуясь им и тем замешательством, которое вызовет советское наступление, финны вместе с Советской армией должны были приступить к обезоруживанию и изоляции фашистов.

Через три недели после публикации этого сообщения Маннергейм отдал приказ об эвакуации гражданского населения с Карельского перешейка. В мае руководство Рейха открыто высказало свое недовольство стремлением Финляндии заключить сепаратный мир с Советским Союзом. Для дачи необходимых в таких случаях объяснений Маннергейм послал в Германию генерала Хейнрихса, который встречался с Кейтелем и Йодлем, но, разумеется, не переубедил их. В начале июня Германия прекратила свои поставки в Финляндию.

10 июня 1944 года войска Ленинградского фронта под командованием генерала Говорова приступили к проведению Выборгской операции. Приказ на ее подготовку и проведение исходил из Ставки Верховного главнокомандующего, план операции был утвержден им же. Однако Главковерх Сталин умолчал о том, что знал и что на самом деле готовил для финнов Сталин-политик. Говорова не стали ставить в известность о недавних переговорах в Кунцеве. Сталин просто приказал одному из своих генералов провести наступательную операцию с целью разгрома врага и вывода Финляндии из войны.

Леонид Александрович Говоров вышел в генералы не из горячих, но пустоголовых красных конников, он закончил артиллерийское училище еще в царское время. До войны этот человек закончил две академии. Это был не генерал-вояка, а генерал-ученый, имеющий в своем багаже самые основательные знания теории военного дела. Говоров подготовил и провел одну из самых блестящих военных операций Второй мировой войны. На узком участке фронта протяженностью всего-то двенадцать километров он сконцентрировал главные силы Ленинградского фронта и достиг шестикратного превосходства в танках и артиллерии в месте прорыва За десять дней боев его войсками были прорваны три полосы обороны заново восстановленной линии Маннергейма Именно он изобрел тактику огневого вала, при которой пехота атакует под прикрытием артиллерийского огня, который по мере продвижения пехоты переносится в глубь обороны противника И не просто изобрел, но и обучил свои войска наступать под прикрытием огневого вала, добившись слаженного взаимодействия бога войны и царицы полей.

Наступление Ленинградского фронта было поддержано Балтийским флотом и Ладожской флотилией. Через десять дней боев операция завершилась взятием Выборга Темп продвижения наших войск составил 10–12 километров в сутки. По сути, Говоров совершил то, что год назад не удалось Манштейну и Клюге на Курском выступе — прорыв глубокоэшелонированной долговременной обороны противника Потери Ленинградского фронта при проведении этой операции составили 30 000 человек. После этой операции генерал Говоров станет маршалом.

После взятия Выборга финская оборона посыпалась как косточки домино. Через неделю наши войска освободили столицу советской Карелии Петрозаводск. Казалось, еще один натиск и наши войска с триумфом войдут в Хельсинки, однако… по приказу Ставки темп наступления сначала снизился, а затем последовал прямой приказ Сталина войскам Ленинградского и Карельского фронтов прекратить наступление, перейти к обороне и закрепиться на занятых рубежах. 1 августа президент Финляндии Рюти подал в отставку. Собравшийся сейм немедленно избрала на его место маршала Маннергейма Между Советским Союзом и Финляндией было заключено перемирие. 17 августа в Миккели для встречи с Маннергеймом прибыл фельдмаршал Кейтель, но их разговор окончился ничем: Кейтелю не удалось убедить Маннергейма продолжать войну простив СССР. Маннергейму не нужна была эта война ни в тридцать девятом году, ни в сорок первом, ни тем более теперь, когда у него были гарантии Сталина относительно послевоенного будущего Финляндии. 4 сентября правительство Финляндии разорвало отношения с Германией и потребовало вывода ее войск со своей территории. В этот же день финская армия прекратила свои действия против советских войск на всем протяжении фронта.

15 сентября 1944 года под предлогом того, что Германия не торопится выводить свои войска, Финляндия объявила ей войну. Еще до этого дня в Москве начались переговоры между СССР, Англией и Финляндией. Советский Союз представлял на них Вячеслав Михайлович Молотов.

Конец сентября 1944 года. Финляндия.

После возвращения в Миккели Луукканен и Тиму Неминен получили повышение. Генерал был восстановлен в армии и получил назначение на должность начальника штаба группировки в Южной Карелии. Основную задачу при назначении генерал-майора на эту должность Маннергейм определил так — эвакуация гражданского населения из прифронтовой полосы по линии Выборг — Петрозаводск. Этим Луукканен и занялся немедленно после вступления в должность.

Тиму Неминен получил чин майора финской армии и стал адъютантом маршала: Маннергейму необходимо было всегда иметь при себе русского агента, а адъютантские аксельбанты ни у кого не вызывали подозрений. К тому же Тиму был не единственным адъютантом главнокомандующего.

Начиная с весны 1944 года дела внутри Финляндии шли все хуже и хуже. Скромная экономика страны не могла прокормить армию. Внутренний долг достиг 70 миллиардов финских марок. После того как Германия прекратила поставки, дело стало совсем плохо. Финляндии грозил голод. Известие о начале советского наступления большая часть ее граждан восприняла едва ли не с радостью.

Ленинградский, а чуть позднее и Карельский фронты теснили финнов. Никто в Финляндии больше не хотел видеть президентом Рюти. Страна призвала Маннергейма, ожидая от него, что он спасет ее так же, как уже спас в 1918 году.

В день своего избрания на высший государственный пост Маннергейм как бы мимоходом сказал своему новому адъютанту:

— Теперь наша игра входит в эндшпиль. Скоро мы подпишем мир с большевиками и объявим войну немцам.

В тот день, когда Финляндия официально объявила войну Рейху официально, Маннергейм получил из Москвы правительственную телеграмму, в которой сообщалось, что майор Осипов Николай Федорович назначается временным представителем Ставки В ГК в Финляндии. Почти одновременно Коля получил от Головина приказ взять под свой личный контроль объекты, расположенные в Ивари, Ивало, Мартти, Муонио, Соданкюля… Всего перечислялось сорок два названия.

Коля сразу понял, о чем идет речь. Это были лагеря, развернутые немцами на территории Финляндии, в которых содержались как военнопленные, так и гражданские лица. Самый большой из них, в котором находились советские военнопленные, был захвачен нашими войсками при освобождении Петрозаводска. Теперь Головин поручал Коле взять под контроль сорок два других лагеря.

Взять под контроль не значит освободить. В лагерях могли содержаться, например, явно уголовные элементы. Зачем их освобождать? Насильники и убийцы не нужны ни одному правительству, которое дорожит стабильностью в обществе. Еще в лагерях могли содержаться осужденные немцы, в том числе и из числа военных. С приходом советских войск они переставали быть арестованными и осужденными, но становились военнопленными и интернированными. Поэтому работа предстояла адова — фильтрация заключенных, многие из которых к тому же больны чесоткой, гепатитом и туберкулезом.

— Так вот вы что за птица, — прищурился Маннергейм, когда Коля пришел к нему в кабинет представляться уже в качестве временного представителя Ставки. — А при нашем знакомстве прикидывались совершенным дурачком.

— А что я сделал не так, господин маршал? — не понял Коля. — Мне поручили передать вам письмо — я передал. Мне сказали, что с Финляндией нужно заключить мир — мир заключен.

— Удивительно, молодой человек! — воскликнул Маннергейм. — Вас, всего-навсего майора, заместитель Сталина и большевистский нарком иностранных дел рекомендует как представителя Ставки, будто вы генерал-полковник! Должно быть, вы пользуетесь большим влиянием в Кремле.

— Огромным, — пошутил Коля.

— Скажите, молодой человек, вот вы лично знакомы с господином Молотовым? Вам приходилось беседовать с ним с глазу на глаз?

— Знаком, — подтвердил Коля и не соврал. — Беседовать приходилось, — заметив, что у маршала увеличились глаза, Коля поспешил успокоить старика на свой счет: — Но мы обсуждали только служебные вопросы.

Для себя Маннергейм решил, что Тиму Неминен, майор Осипов или как там его еще — невероятно хитрый и ловкий большевистский агент, имеющий огромный опыт нелегальной работы и звание в разведке не ниже генеральского. Человек, способный прекратить войну, талантливее того, кто умеет ее развязать, поэтому в глазах Маннергейма Коля Осипов встал в один ряд с Черчиллем.

В лагерь «ZF-18» Коля приехал на четвертый день после своего представления маршалу Маннергейму в новом качестве. За предыдущие три дня он уже успел осмотреть пять лагерей, которые находились в радиусе ста километров от Миккели. Капитан НКВД, новый начальник лагеря, ждал его прибытия для принятия решения по заключенным. Лагерь был непростой. В нем содержались немецкие солдаты и офицеры, немалая часть из них — еще с тридцать девятого года.

Задача майора Осипова казалась ничуть не трудной — поставить свою подпись на акте об интернировании. Как ни крути, а в лагере содержались военнослужащие враждебной армии. Рассусоливать с ними не следовало. Всех, кого можно было освободить, уже отобрали активисты комитета «Свободная Германия», их личные дела были отложены в сторону от остальных. Коле нужно было только ознакомиться с этими делами, которых, слава богу, было немного, утвердить представленный список и подписать сам акт. Всей работы максимум на два часа, а потом его приезда ждали еще более тридцати лагерей.

— Товарищ майор, — поделился с ним сомнением новый комендант лагеря. — Тут у меня есть один очень интересный арестованный.

— Чем он так интересен? Особенный, что ли?

— Понимаете, товарищ майор, я не знаю, что с ним делать. С активистами из «Свободной Германии» он отказался даже разговаривать, а интернировать его мы формально не можем.

— Почему?

— Видите ли, товарищ майор, у меня есть приказ об интернировании солдат и офицеров, содержащихся в этом лагере. А у нас в НКВД знаете какая строгость с выполнением приказов! Чуть где не соблюл, чуть где хоть на запятую ошибся — уже сам загремел.

— Я не понял, какие сложности с этим вашим заключенным? Он что, поляк? Француз? Англичанин?

— Нет.

— Финн?

— Нет, товарищ майор, он — немец.

— Гражданский? Если гражданский, то отпускайте его на все четыре стороны и не морочьте голову ни мне, ни себе.

— В том-то и дело, что он военный.

— Если эсэсовец, то к стенке его, и вся недолга!

— Товарищ майор, — комендант и без армейского майора знал, как следует поступать с теми или иными лицами. — Он генерал.

Узнав, что в лагере содержится генерал, Коля приказал принести его личное дело, открыл обложку, глянул на фотографию и фамилию под ней и сказал коротко:

— Я забираю этого генерала Как говорится, до выяснения.

Комендант вздохнул с облегчением. Подпись майора на ордере снимала с него всякую ответственность. Теперь этот немецкий генерал официально выпадал из-под юрисдикции НКВД и переходил в полное распоряжение представителя Ставки.

Больше в этот день Коля не посетил ни один лагерь. Он приказан генералу садиться в машину, на которой приехал в лагерь, и отбыл вместе с ним в Миккели. Фамилия генерала была фон Гетц.

Ужинали они в Миккели, в доме, который занимал временный представитель Ставки. Теперь Коле по должности полагались денщик и адъютант, не считая помощников и охраны. Помощники раздобыли для фон Гетца цивильный костюм, чтобы своей генеральской формой он не вводил в смущение финнов, которые могли и пристрелить немца. Фон Гетц и Коля знали русский, хотя для них обоих этот язык не был родным. Они не испытывали ни ненависти, ни неприязни друг к другу, только сильный интерес. Судьба уже третий раз сводила их вот так тесно, каждый раз при новых обстоятельствах. При каждой встрече они представали друг перед другом в новой роли.

— Что было после Сталинграда? — спросил Коля.

— Ничего не было. Плен.

— И как же вы из советского лагеря попали в немецкий?

— Я бежал из плена.

Коля рассмеялся.

— Вы?! Бежали?! И сотни километров пробирались по нашим тылам? А потом вы, летчик, ничего не понимающий в сухопутной войне, смогли перебраться через линию фронта? И вас не поймали? Не выдали милиции? Не пристрелили?

— Я сбежал на самолете.

— Еще чище! — снова рассмеялся Коля. — Я, знаете ли, сидел в нашем лагере и ни одного самолета даже в небе над ним не видел.

— Это действительно невероятно, Николай. В гестапо не поверили ни одному моему слову. Но я действительно сбежал на самолете. Этот самолет подставил мне русский генерал Головин.

Коля чуть не поперхнулся. Его начальник Головин приложил руку и к судьбе фон Гетца.

«Я, Штейн, этот фон Гетц — все мы лишь куклы для Филиппа Ильича Судьбу любого из нас он может решить в один момент. Захочет — к ордену представит, захочет — прихлопнет как муху», — подумал Коля.

— Верю, — согласился он с фон Гетцем. — Филипп Ильич может. Он все может. Самолет для него достать и немца переправить — пара пустяков.

— Вы знаете этого генерала?

— Знаю, — Коле захотелось сменить тему. — Что было дальше?

— Дальше меня передавали из гестапо в абвер и обратно, пока меня не забрал Геринг. Я стал служить в штабе люфтваффе в Берлине.

— И из этого штаба вы попали в лагерь?

— Из этого штаба я попал к Кессельрингу заместителем командующего авиацией нашей группировки в Северной Италии.

— Так это Кессельринг вас упрятал за колючую проволоку?

Фон Гетц посмотрел на Колю, решая, шутит он или говорит серьезно.

— Так вы ничего не знаете? — спросил фон Гетц.

— А что я должен знать?

— Про покушение на нашего фюрера.

— А разве на него совершено покушение?! — изумился Коля. — И кто же на него покушался? Наши? Англичане?

— Немцы.

— Немцы?!

Коля был ошеломлен. Он никогда не ожидал, что немцы могут покуситься на жизнь своего обожаемого и обожествляемого фюрера.

— Да, немцы. Полковник Штауффенберг пронес в своем портфеле бомбу на совещание в бункер.

— Вы-то тут при чем? Не вы же проносили бомбу.

— Это неважно. По делу 20 июля были арестованы тысячи офицеров и генералов. Многих расстреляли.

— А вы-то каким боком к этому делу? Вы были знакомы с полковником, участвовали в заговоре против Гитлера?

— Нет, Николай, — разочаровал Колю фон Гетц. — С Штауффенбергом мы знакомы не были. Я — из люфтваффе, он — из вермахта Наши пути не могли пересекаться. И в заговоре я не участвовал. Я даже не знал о нем.

— А если бы знали?

— А если бы знал, то все равно не стал бы в нем участвовать.

— Тогда за что вас упекли в этот лагерь?!

Фон Гетц вздохнул.

— Понимаете, Николай, СС и СД под предлогом расследования этого заговора стали сводить счеты с неугодными им людьми.

— Чем же вы не угодили СС?

— Я отказался с ними сотрудничать.

— А вам предлагали?

— Предлагали. Меня вербовали Гиммлер и Шелленберг при назначении в Северную Италию.

— И вы отказались?

— Отказался.

— Почему?

— У нас в люфтваффе, — голос фон Гетца зазвучал гордо, почти надменно. — Презирают СС. Кроме того, мое назначение, как оказалось, было уже заранее решено лично рейхсмаршалом. Ни Гиммлер, ни Шелленберг не являлись моими благодетелями.

— И вы?.. — начал Коля.

— И я попал в эти жернова, — продолжил фон Гетц. — Эти господа из СС ничего не забывают и не умеют прощать.

Некоторое время они ели молча.

— Что вы намерены со мной делать? — спросил, наконец, фон Гетц.

— В каком смысле?

— В прямом. Для чего-то же вы вытащили меня из лагеря?

— А-а, — облегченно вздохнул, ожидавший подвоха Коля. — Ничего.

— Как — ничего?

— Так. Ничего. Идите себе куда хотите. Или живите тут. Я дам вам денег на первое время. У меня еще со Швеции сохранились собственные накопления.

— Послушайте, Николай! — поджал губы фон Гетц. — Перестаньте валять дурака и разговаривайте серьезно, как подобает военному человеку. Перед вами сидит генерал-майор люфтваффе…

— Да не сердитесь вы, — Коля сделал успокаивающий жест. — Передо мной сидит военнопленный разбитой армии и строит из себя невесть что перед подполковником армии-победительницы! Давайте лучше чайку с вами попьем. У меня есть настоящий английский.

— Но можете вы по крайней мере объяснить мне, каким вы видите мое будущее и почему носите погоны майора?

— Приказ еще не объявлен, своему начальству я в новом звании не представлен, вот и хожу пока майором. А ваше будущее я вам уже объяснил. Идите куда хотите или оставайтесь пока у меня. Я не испытываю к вам ненависти. И кроме того… Помните, два года назад, под Сталинградом?..

Конрад кивнул. Он помнил.

Два года назад он, тогда офицер штаба окруженного Пятьдесят Первого корпуса, спас жизнь Коле, которого должны были расстрелять, как партизана.

— Ну, а раз помните, — заключил Коля. — То и не выделывайтесь, — и тут он вдруг стукнул ладонью по столу. — У меня есть отличная идея насчет вас, Конрад!

— Идея? — переспросил фон Гетц. — Какая?

— Почему бы вам не поехать в Оре и не составить компанию нашему общему знакомому Курту Смолински? Если вы помните, он поехал туда с вашими документами чинить подъемники на горнолыжном курорте. Будете чинить их на пару. До конца войны осталось не так много времени, скоро в Оре съедутся курортники, уволенные из армий Европы, и вы сможете хорошо заработать на прокате лыжного снаряжения, — заметив, что Конрад то ли не понял его предложения, то ли колеблется, Коля успокоил его: — Через шведскую границу я вас переправлю без проблем. Все-таки я долгое время состоял при маршале Маннергейме, и мое слово в этой стране кое-чего значит.

— При чем тут Оре? При чем тут Смолински и его чертовы подъемники?

— А что такое?

— Мне нужно обратно в Рейх! Поймите, мне нужно в Рейх!

— Чтоб вас там расстреляли?

Фон Гетц представил себе такое. Его ловят в Германии или даже раньше, в пути, и приговаривают к расстрелу. Это показалось ему неважным. Сейчас рушилась его страна, и смерть одного человека уже не выглядела трагедией.

— Это неважно, — повторил он вслух свои мысли. — Смерть одного — уже не трагедия. Нужно просто исполнить свой долг солдата. У вас долг перед своей родиной, у меня — перед своей.

Они разговаривали всю ночь. Обо всем. О долге. О послевоенном будущем. О Советском Союзе. О Германии. О советских лагерях, в которых оба побывали. О девушках, которых, в сущности, оба не знали. Они разговаривали не как друзья, но как люди, пусть и выросшие на разных планетах, но прожившие одинаковую жизнь и шедшие схожими дорогами. Они удивлялись перипетиям судьбы, сводившей, разводившей и снова сводившей их в самых неожиданных местах и в самое неожиданное время, сравнивали свои биографии и делились впечатлениями от мест, людей или событий, которые были знакомы обоим. Они разговаривали долго и откровенно, позабыв, что родились в разных странах и служат в разных армиях. Оба они не знали, что это не последняя их встреча.

Утром они расстались.