Коса на камень

Надя Шершукова работала в сберегательной кассе. Трудно сказать, почему после окончания десятилетки она выбрала сберкассу, а не райсобес, не школу торгового ученичества, шоколадную фабрику или комбинат бытового обслуживания. Работники требовались всюду. Можно было бы перечислить сотни учреждений и предприятий района, где охотно принимали выпускников средней школы.

Но Надя облюбовала именно сберегательную кассу, расположенную на тихой Бородинской улице, и после года практики стала штатным счетоводом-контролером.

По совести говоря, будущая профессия рисовалась Наде несколько романтически.

Старушка из бывших крепостных приносит для проверки облигацию трехпроцентного займа. Надя не верит своим глазам: выигрыш — десять тысяч рублей. Она сообщает радостную весть старушке, и та падает в обморок. Карета «Скорой помощи». Люди в белых халатах, острый запах лекарств. Старушка приходит в себя. Ее интервьюируют вездесущие репортеры. Щелкают затворы фотоаппаратов, ярко вспыхивают осветительные электролампы.

На обложке «Огонька» появляется Надин портрет с интригующей подписью: «Надежда приносит счастье»… И каждое утро почтальон доставляет ей груду писем — с целинных земель, от строителей молодежных шахт Донбасса, с Тихоокеанского флота. Многие письма начинаются очень задушевно:

«Прости меня за интимный и, может быть, фамильярный тон. Но ты — моя большая и светлая Надежда…»

Перед взором Нади возникала и другая не менее романтическая картина.

Поздним вечером, когда поток посетителей спадает, в сберкассу врываются налетчики. Они загоняют держателей вкладов в один угол, работников сберкассы — в другой. Заведующий, Николай Семенович, дрожащими руками передает бандитам ключи от сейфа.

Мария Владимировна — кассир, Лена, Даша и Кира — контролеры, конечно, растерялись, плачут. Но она, Надя, не из трусливого десятка.

Хладнокровно оглядывает она разгромленный зал сберкассы и вдруг замечает, что рядом с ней лежит оглушенный чем-то тяжелым постовой милиционер Тупикин. Оказывается, бандиты втолкнули его в помещение, чтобы он не поднял тревоги. Из-под шинели Тупикина выглядывает рукоятка револьвера. Надя делает вид, что ей надо поправить чулок, нагибается и овладевает оружием.

Выстрел в главаря шайки, выстрел в окно на Бородинскую. Привлеченная шумом комсомольская дружина Киевского района взламывает припертую изнутри дверь и хватает налетчиков. Надя ранена. Две недели лежит она на больничной койке. Профгруппорг Кира приносит ей мандарины, сладости и цветы. Она говорит:

— Ты, Надюша, спасла народное достояние. Жди правительственной награды…

Так представляла Шершукова свою будущую работу. Но действительность разочаровала ее.

Во-первых, никому из клиентов сберкассы не выпадал десятитысячный выигрыш. А если какой-нибудь старушке случалось получать крупную сумму, она держалась со стойкостью борца-тяжеловеса на ковре и совсем не собиралась падать в обморок.

Во-вторых, налетчики, если даже таковые и были, почему-то обходили сберкассу на Бородинской улице стороной. И милиционер Тупикин, когда забегал в сберкассу погреться, жаловался Николаю Семеновичу:

— Стою тут перед вашими окнами, как неодушевленный предмет, — ни радости, ни печали. За целый год хотя бы одно пустяковое происшествие! Буду просить начальство, чтобы перевели на рынок, может, там работа поживее.

Целый день — с девяти утра и до шести вечера — приходили и уходили люди. Одни брали деньги, другие приносили новый вклад. Надя получала через окошечко сберегательную книжку, разыскивала в длинном деревянном ящике карточку с текущим счетом вкладчика, выписывала нужную сумму. Потом снабжала вкладчика круглым металлическим номерком и передавала сберкнижку в кассу. А у ее окошечка уже стоял новый посетитель.

Клиентами были мужчины и женщины, старые и молодые, рабочие, служащие, пенсионеры, продавцы магазинов, водители троллейбусов и даже артисты. Но у всех у них к ней, Наде, было только одно дело: как можно быстрее получить круглый жестяной номерок. Из очереди непрерывно доносились нетерпеливые возгласы:

— Девушка, нельзя ли поскорее, я очень спешу!

— Быстрее, быстрее, у меня кончается перерыв!

— Господи, да чего же она так долго копается?

Все они спешили. И не находилось ни одного, который сказал бы:

— Милая девушка! Отложите на минутку бумаги и давайте просто поболтаем с вами о жизни, о весне, о театре…

Куда там! Они так торопились, будто их преследует какой-то страшный зверь, который вот-вот вонзит свои острые зубы в пятки…

Чтобы внести некоторое разнообразие в работу, Надя прибегала к мелким придиркам:

— Гражданин, мне что-то ваша подпись не нравится. Распишитесь еще раз.

— Мамаша, перепишите ордер. Слово «сто» у вас вышло очень нечетко.

Вкладчики злились, но покорно выполняли все Надины прихоти. Николай Семенович заметил это и вызвал Надю к себе за перегородку.

— Слишком часто, Шершукова, гоняете клиентов от окошка к столу и обратно. Поймите, люди добровольно несут нам сбережения, а вы заставляете их торчать в очереди по целому часу.

Тогда Надя переменила тактику. Как только раздавался телефонный звонок, она вскакивала с места и бежала к аппарату.

— Вам кого? — спрашивала она. — Кассира? Мария Владимировна, к телефону!

Эта ее беготня тоже не осталась незамеченной.

— Что вам на месте не сидится, Шершукова! — отчитывал ее Николай Семенович. — Ведь сберегательная касса — это олицетворение бережливости, а вы тратите рабочее время черт знает на что!

— Выходит, я и к телефону не могу подойти? — оправдывалась Надя. — Мне тетя должна была позвонить.

Мягко говоря, Надя информировала заведующего не совсем точно: тети у нее не было, а был дядя. И жил он в глухом костромском селе, с которым никакой телефонной связи не существовало.

Но Николай Семенович не стал доискиваться до истины, а опять углубился в свои отчеты и сводки. Вот уж кого Надя не понимала! Николаю Семеновичу было пятьдесят лет, и тридцать из них он провел в сберкассе. Да еще говорил:

— Сберегательное дело, если в него как следует вникнуть, Шершукова, очень увлекательное. Подумать только, как ручейки, стекаются к нам трудовые накопления… Вот где-нибудь в Сибири строят завод, и невдомек им, что строят они на рубли, которые по нескольку раз пересчитали мы этими вот руками…

Не понимала она и Киру, профгруппорга. Поздно вечером, просматривая суточную ведомость, она говорила:

— А я, девчата, сегодня личный рекорд установила: сто тридцать шесть операций. Правда, неплохо?

Нашла чем гордиться, подумаешь, личный рекорд! А кто, кроме Николая Семеновича, Даши, Лены да Марии Владимировны, об этом рекорде узнает?

Иногда в сберкассе устраивались производственные совещания. Тогда Наде приходилось выслушивать нелестные замечания.

— У Шершуковой выработка страдает и четкости нет, — говорила Мария Владимировна. — У ее окошка всегда толкучка. Не бережет она время.

Николай Семенович немедленно подхватывал:

— Да, у нашей Надежды экономической подготовочки нет. Ты вдумайся только, Шершукова: каждую минуту в нашей стране добывается 110 тонн угля, 230 тонн нефти, строится четыре жилых дома… А сколько ты этих минут теряешь попусту?

После таких совещаний Надя уходила домой обиженная: «не понимают они меня».

Впрочем, Лена, вот та относилась к Наде с сочувствием.

— Зря ты, Надежда, пошла в сберкассу, — говорила она. — Мне-то что, я сразу после техникума замуж вышла. А ты так и закиснешь здесь. Хоть и заходят к нам интересные люди, но ведь между ними и тобой — стекло. Бездушный, холодный материал!

И в этих словах была святая правда.

Иногда Надя загадывала: «Вот если войдут подряд десять брюнетов, значит, сегодня состоится интересное знакомство». И она пристально рассматривала каждого входящего в сберкассу. Но не успевала Надя сосчитать до восьми, как раздавался голос Николая Семеновича:

— Шершукова, что это вы на дверь уставились? Явления Иисуса Христа народу ждете?

Все, кто был в сберкассе, смеялись, и Наде приходилось вести счет сначала.

Наконец ей повезло. Однажды в сберкассу вошли сразу десять брюнетов из дагестанского ансамбля получать деньги по аккредитиву. И вслед за ними явился он.

Показал Николаю Семеновичу свое удостоверение и прошел за стеклянную перегородку.

Это был монтер из райремконторы. Тихонечко насвистывая, он начал проверять электропроводку. Особенно долго он задержался у лампы с зеленым абажуром, которая стояла на Надином столе.

— Имею два билета на «Ночи Кабирии», могу после шести зайти, — как бы невзначай сказал он.

Надя вся вспыхнула и согласилась.

После этого первого совместного посещения кинотеатра повторного фильма прошло полгода. Завтра Петя везет ее в Загорянку, на дачу к своим родителям. Надя договорилась с Николаем Семеновичем, чтобы он отпустил ее пораньше, а то она не успеет приготовиться к решающей воскресной поездке.

И вот она уже на улице. Куда пойти раньше?

Надя бросилась к парикмахерской, чтобы сделать прическу. На ее счастье, очередь была небольшая. Но боже, как медленно работала мастерица! Да еще вдобавок занималась посторонними разговорами.

— …А графиня эта, дорогая моя, — рассказывала парикмахерша скрытой под белоснежной простыней клиентке, — тоже оказалась хорошей штучкой: впустила виконта через слуховое окно. И тут, как назло, граф стучится в дверь. Ужас!..

Надя не выдержала и съязвила:

— Нельзя ли все-таки оставить графиню в покое и работать попроворнее?

Парикмахерша посмотрела на Надю с таким удивлением, будто увидела перед собой пришелицу с другой планеты.

— Милочка, торопятся напротив, — огрызнулась она, указывая на здание пожарного депо. — А здесь заботятся об изяществе и красоте человека…

И принялась досказывать содержание прочитанного ею французского романа.

Надя пулей выскочила из парикмахерской и побежала в ателье за платьем. Приемщица аппетитно намазывала на белый хлеб печеночный паштет и запивала бутерброд чаем.

— Как мое платье, готово? — запыхавшись, спросила Надя.

— Какое платье? — пережевывая поджаристую корочку, спросила приемщица.

— Да я же утром забегала к вам. Обещали к трем часам дошить и отгладить, — чуть не плача проговорила Надя.

— Отшить-то отшили, а вот погладить не удалось. Из-за этого и воротничок не стали пришивать и пуговицы тоже. Все равно до понедельника ждать.

Надя почувствовала, что ей сейчас станет дурно. Она судорожно ухватилась за край стола.

— Ну, вы дайте мне платье-то, я как-нибудь сама… — еле пролепетала она.

Приемщица налила себе еще один стакан чаю.

— Выдать не могу, кладовая уже закрыта. Я и сама скоро уйду, вот только попью чайку и уйду. А у тебя, что, именины завтра? Так ты перенеси на следующий выходной и не расстраивайся. Была бы закуска, а гости придут, только кликни!

Этих слов Надя уже не слышала. Она брела к сапожнику за туфлями, к которым нужно было сделать новые набойки.

Сапожник был пьян, что называется, в стельку. Его крохотная мастерская была наполнена дурманящим запахом водки и чеснока. Надины туфли валялись под лавкой, куда он их сунул еще утром. Нервы Нади окончательно сдали.

— Как вы смеете! — вдруг истерично закричала она. — Вы же находитесь на работе! Люди доверяют вам свое имущество и время! — невольно повторила Надя слова, не раз слышанные от Николая Семеновича.

Представитель великой гильдии дратвы и шила пьяно ухмыльнулся:

— Время! Это ты истинно, деточка, сказала. Какое у нас сейчас время? Субботнее! Я его, можно сказать, пять суток ждал. Здесь сосет, — сапожник ткнул себя в живот, — а я жду! Как проклятый! А что касаемо работы, то еще наши деды говаривали: «Работа не волк…»

Надя проплакала все воскресенье. Она поняла, что с ней произошло: нашла коса на камень. То, что именно она, Надя Шершукова, столкнулась с людьми, которые ни во что не ставили чужие заботы, было справедливым наказанием. Так ей и надо!

В понедельник она сидела за своим столом не разгибая спины. И вечером, когда убирала в ящик груду обработанных за день счетов вкладчиков, впервые ее души коснулось чувство удовлетворения. Сегодня она сберегла чье-то время, облегчила чью-то жизнь. Значит, день не прошел даром. И когда Шершукова уходила домой, то невольно перехватила пристальный взгляд Николая Семеновича. В нем были признательность и уважение.

 

Когда под руками телефон

Все началось с белочки, которую я поймал однажды в лесу, собирая грибы. Какой-то озорник подбил белочку камнем, и крохотный зверек находился в совершенно беспомощном состоянии. В корзине с грибами я привез белочку домой. С этого все и началось.

Когда белочка поправилась и привыкла к состоянию вынужденной неволи, я стал думать, как лучше ее устроить. Казалось мне, что в обществе себе подобных белочке будет лучше.

Никто из домашних не мог толком объяснить мне, где у нас в городе есть приличное беличье общежитие. Тогда взгляд мой упал на стоящий в углу прихожей телефонный аппарат. «Ведь у меня под руками телефон, посоветуюсь с компетентными людьми», — решил я.

Набрав 09, я спросил, в каком учреждении могли бы принять от меня небольшого лесного зверька.

— Запишите телефон Зооцентра: Л 0-34-11, — ответил мелодичный девичий голос.

Я быстро набрал номер и сказал:

— Дорогой товарищ, не заинтересуется ли Зооцентр белкой?

Ответили мне после небольшой паузы.

— Если ставить вопрос в общей форме, то я, конечно, должен ответить вам утвердительно: да, Зооцентр интересуется белкой. Но если перевести вопрос в конкретную плоскость, то ответ будет отрицательным. Дело в том, что вы попали в территориальный отдел Зооцентра. Конкретно, в отдел Кавказского хребта и Прикаспийской низменности. А вам нужно обратиться в функциональный отдел. Запишите номер: Л 0-34-12.

Когда абонент поднял трубку, поначалу я не мог ничего понять.

— Да, а любовник, представьте себе, сидит в запертом шкафу и этаким жалобным голосом выкрикивает: «Мебель спасайте, граждане, спасайте мебель!» Ха-ха-ха!.. Извините, пожалуйста, товарищ, я вас слушаю. Белка, говорите? Нет, не интересует. Мы занимаемся исключительно парнокопытными. Если можете предложить изюбра, кабаргу, то милости просим, с руками оторвем. А белка не по нашей части. Звоните по телефону Л 0-34-13, там и справитесь относительно белки. Кстати, об этой обитательнице кедровых лесов есть чудный анекдот…

Но я решил расстаться со своим невидимым развеселившимся собеседником и положил трубку, чтобы набрать новый номер.

Впоследствии выяснилось, что Зооцентр, собственно говоря, располагает десятью телефонами — от Л 0-34-11 до Л 0-34-20. Нужный мне телефон оказался последним. Только тут я и получил исчерпывающий ответ.

— Белка? Конечно, интересует. А вы работаете от какой-нибудь организации или от себя?

От кого я работал? Такой вопрос ни разу не приходил мне в голову. Не совсем уверенно я ответил:

— От себя.

— Очень сожалею, но мы не имеем права заключать сделки с частными лицами.

— Но как же мне быть? Я должен где-нибудь приютить мою белочку.

— Позвоните в Общество охраны природы. Телефон Л 3-13-65.

Когда кто-то из членов общества снял телефонную трубку, я услышал страшный грохот и лязг, как будто кто-то рядом с телефонным аппаратом пытался выправить помятое крыло автомобильного кузова.

— Что у вас? Елочка?

Я повторил как можно внятнее:

— Белочка!

— Что? Телочка?

— Да нет же, белочка, а не телочка!

— Ах, понял, понял. Товарищи, давайте потише! Тут гражданин звонит.

В комнате стихло, и мы наконец поняли друг друга. Мое сообщение очень заинтересовало членов общества. К телефону подходили разные люди и задавали мне самые разнообразные вопросы.

— Так у вас, значит, белка? А какого вида? Арнаутка или телеутка? Не можете сказать? А какой у нее окрас ости? Принадлежит ли она к оседлому или мигрирующему отряду? Каким способом вы добыли ее: плашкой, капканом, петлей?

Я еле успевал отвечать. Наконец к телефону подошел, как мне сообщили, ученый-консультант по подотряду двурезцовых грызунов.

— Молодой человек, — внушительно произнес он, — известно ли вам, что ввоз живых зверей в густонаселенные пункты регулируется специальными инструкциями? Советую обратиться в горсанинспекцию. Во избежание неприятностей.

Ясное понимание того факта, что город является достаточно густонаселенным пунктом, и естественное желание избежать неприятностей побудили меня настойчиво звонить в горсанинспекцию. Именно настойчиво, потому что человеку, не обладающему этим качеством, просто не стоит брать в руки трубку нашего замечательного городского телефона.

Вот ответы, которые я получал в течение трех дней из канцелярии горсанинспекции:

— Начальник инспекции еще не приходил.

— У него совещание.

— Начальник в министерстве.

— Он на объектах.

— Уехал в Гипроиз.

— Попробуйте позвонить ему вечерком.

— Его вызвали к руководству.

Но чего не добьешься, когда телефон под руками! Я выбрал-таки тот счастливый момент, когда одно совещание уже кончилось, а второе еще не началось, когда все вопросы в министерстве были решены, когда люди на объектах оказались напичканными ценными указаниями и инструкциями начальника горсанинспекции до отказа, а он сам захотел побыть некоторое время в одиночестве. И я соединился с ним.

Начальник горсанинспекции был краток:

— Если животное не прошло карантинного осмотра, оно подлежит немедленному забою.

— Речь идет не о лошади и не о дойной корове, — мягко поправил я санитарное начальство, — а о крохотном лесном зверьке — белочке. Мне бы устроить ее куда-нибудь.

— Позвоните тогда на биофак. Возможно, им нужны грызуны для экспериментов.

Биологический факультет университета — отлично поставленное научное учреждение. Самые современные методы исследования, новейшая аппаратура. И, конечно, телефон. У меня создалось такое впечатление, что телефонные аппараты расставлены здесь так густо, что любая подопытная белая мышь может мгновенно соединиться через коммутатор со своей соседкой по клетке и справиться о ее самочувствии.

Одним словом, мне пришлось записывать столько номеров телефонов, что не хватило бумаги. В спешке я стал черкать карандашом по обоям и исписал всю стену. Затем стал записывать номера телефонов на ладони, как это делают в очереди за холодильниками. Три раза я мыл руки и три раза исписывал их вновь. У нас научились выпускать дьявольски стойкие чернила: они выдерживают самый ожесточенный натиск мыла, горячей воды и щетки.

Наконец-то я дозвонился до нужной мне лаборатории.

— Белки нам очень нужны, — ответили мне. — Но не сейчас. Тема грызунов намечена у нас на второе полугодие. Позвоните месяца через три.

Что было делать? Белочка хотела кушать, и я ездил по Москве в поисках корма для нее. Чаще всего в магазинах мне говорили так:

— Есть ли орешки? Вообще-то есть. Но бывают, знаете, перебои.

Но белочка еще не познакомилась с особенностями нашей удивительно гибкой торговой системы. Она не желала завтракать и обедать перебоями, ее интересовали кедровые орехи.

И снова я брался за телефон. Кажется, не осталось в столице ни одного учреждения, имевшего хотя бы отдаленное отношение к живой природе, куда бы я ни позвонил. Но телефон — это одно из чудес девятнадцатого века, — кроме всех своих великолепных свойств, открытых А.Г.Беллом, обладает еще одним качеством, о котором, видимо, даже и не подозревал изобретатель. По телефону очень удобно отказывать.

Разговаривая по телефону, вы всегда твердо знаете, что собеседник слышит, но не видит вас. Поэтому, сидя напротив вашего начальника, вы уверенно можете сказать, что начальника в данный момент нет на месте, его вызвали на коллоквиум и надо звонить ему попозже. Телефонный звонок может застать вас в момент дружеской застольной беседы, но вы со спокойной совестью можете сказать, что у вас на приеме товарищи с одной из восточных строек и потому вы не в состоянии явиться на заседание.

Самый же верный способ отделаться от нежелательного собеседника или просителя — это быстро переадресовать его. Назовите первый пришедший вам в голову номер телефона — и все будет в порядке. Вот почему каждому обладателю служебного телефона рекомендуется всегда иметь под рукой телефонный справочник.

— Сейчас, сейчас, — говорите вы, прижав телефонную трубку к уху, — я вам с удовольствием помогу.

И, открыв справочник на любой странице, называете любой номер телефона.

— Позвоните-ка вот по этому номеру, и, уверен, там решат ваш вопрос без всяких проволочек.

Со мной так и поступали.

За несколько дней телефоноговорения я пришел к твердому убеждению, что изобретение телефона было величайшим преступлением против человечности.

Да, к сожалению, это так. Не будьте наивны и никогда не рассчитывайте решить любое, даже самое пустячное дело с помощью телефона. Если вам нужно снестись с кем-то, используйте любые средства связи: пишите письма, посылайте вербальные грамоты, шлите почтовых голубей, — но, упаси вас боже, не притрагивайтесь к телефону. Он существует только для того, чтобы позвонить в субботу вашим знакомым и выяснить, что они не могут приехать к вам в гости из-за плохой погоды и не могут пригласить вас к себе, потому что у тети страшно разболелось горло и врачи подозревают злокачественную ангину. Для любых иных целей телефон не пригоден.

…Читатель спросит: а как же белочка? О, с ней все хорошо! Моя соседка, няня из детского сада, рассказала у себя на работе о моих злоключениях. Пришли ребята и забрали найденыша в свой живой уголок. У них уже была Белка, а моей они дали имя Стрелка. Тезкам собачек-космонавтов теперь живется очень весело.

Вообще-то говоря, детский сад — замечательное учреждение. Оно не имеет телефона.

 

Вторая любовь

Павел Иванович Кошельков шел на работу. Неторопливо шагал он по омытому первым весенним дождем тротуару и весело поглядывал на прохожих. Путь, который ему предстояло проделать, был не таким уж долгим. Вот сейчас он спустится в метро, проедет три станции, сделает пересадку в центре и через две остановки покинет поезд метро. От станции Красносельская до его учреждения — ровно три минуты ходьбы. Быстро, удобно!

Павел Иванович насвистывал потихоньку какую-то песенку и внутренне улыбался: почему это он так переживал раньше и боялся пешего хождения?

Работал Кошельков начальником подглавка и имел персональную «Победу». Хотя машина была и государственная, лично Павлу Ивановичу не принадлежащая, но он привык к ней так же, как привык к телевизору «Темп-3», фотоаппарату «Зоркий», магнитофону «Яуза» и охотничьему ружью, купленным за собственные деньги.

Собираясь утром на работу, он выглядывал в окно и всякий раз видел у ворот бежевую «Победу». Когда надо было возвращаться со службы домой, бежевая «Победа» стояла у подъезда учреждения. Можно сказать, что она сопровождала Павла Ивановича на всем его жизненном пути. Ехал ли он в главк пред грозные очи начальства или на примерку в ателье индивидуального пошива, отправлялся ли на футбольный матч, по грибы, на театральную премьеру — с ним всегда была его «Победа». Она была персональной по своему глубокому существу.

Павел Иванович всегда знал, когда машину надо ставить на техосмотр, сколько километров прошла резина, как обстоит дело с горючим. Хотя Павел Иванович ни разу не брался за руль, он отлично разбирался во всех индивидуальных особенностях мотора и ходовой части бежевой «Победы» и был великолепно осведомлен о всех ее слабых и сильных сторонах. Для него не представляло никакого труда отличить ее среди тысяч московских машин, даже не глядя на номер.

Столь же хорошо он изучил и характер, склонности и вкусы шофера Кости, так же, как тот, в свою очередь, до тонкостей разбирался в привычках и вкусах Павла Ивановича. Больше того, Костя являлся своим человеком в семье Кошельковых, а Павел Иванович всегда был в курсе всех домашних дел Кости. Так продолжалось долгие годы.

И вдруг все перевернулось.

Павла Ивановича лишили персонального автомобиля.

Вот сейчас, шествуя по московской улице, он вспоминает, как огорчен был такой переменой. Его страшила перспектива оказаться в общем потоке пассажиров метро, троллейбуса, трамвая. Павлу Ивановичу казалось, что его обязательно затолкают, затрут, затискают…

Но это были напрасные тревоги. Скоро Павел Иванович обрел необходимое проворство и увертливость, хорошо изучил маршруты автобусов, метро, трамваев и стал заправским московским пассажиром. Ему даже нравилась его новая жизнь. «Теперь я больше хожу, больше дышу свежим воздухом, это очень полезно для здоровья», — рассуждал Кошельков. А тут еще вышло и некоторое послабление: Павлу Ивановичу разрешили вызывать для срочных служебных поездок машину из общего гаража.

Занятый этими мыслями, Кошельков незаметно для себя добрался до учреждения и оказался в своем служебном кабинете. И сразу на него нахлынули привычные и чаще всего срочные, не терпящие отлагательства дела.

В полдень позвонила жена:

— Павел, тебя ждать к обеду?

— Нет, Лена, не смогу. Срочное дело есть.

— А что такое?

— Да вот, еду в Черемушки на выставку малогабаритной мебели.

Елена Дмитриевна давно интересовалась этой выставкой и стала упрашивать Павла Ивановича, чтобы он захватил ее с собой.

Кошельковы прожили вместе долгую жизнь. Павел Иванович с уважением относился к жене, ценил ее заботы о доме, о детях. Ему казалось, что круг ее интересов этим и ограничивается. И вдруг такая просьба!..

— Да ведь неудобно, Лена, машина-то для служебных надобностей…

— Ну что особенного, ведь все равно будешь ехать мимо нашего дома.

И Павел Иванович скрепя сердце согласился.

— Только ты, пожалуйста, в машине не очень-то про домашние дела распространяйся, — предупредил он. — Неловко будет перед посторонним человеком. Еще брякнет потом ненароком, что вот, мол, Кошельков жену в служебной машине катает…

Когда они уже подъезжали к дому, Павел Иванович сказал шоферу:

— Остановитесь на минутку у «Гастронома», прихватим тут одного товарища.

Шофер затормозил. Кошельков вышел из автомобиля, открыл вторую дверцу, пригласил Елену Дмитриевну и сам сел рядом.

Елена Дмитриевна с удивлением посмотрела на мужа. Раньше он никогда не делал этого.

— Скажите, Елена Дмитриевна, прочитали вы во вчерашней «Литературной газете» статью об этом фильме «Все начинается с дороги»? — промолвил Павел Иванович, когда автомобиль тронулся. — По-моему, рецензент очень точно подметил промахи режиссера. Не правда ли?

Жена не верила своим ушам: он ли это говорит? Раньше, когда им случалось ехать вместе в бежевой «Победе», разговоры были другими. Павел Иванович имел обыкновение ворчать на жену то по поводу пережаренных котлет, от которых у него изжога, то по поводу невнимательности домашней работницы, опять всучившей ему рубашку с оторванными пуговицами… Но чтобы говорить с ней о фильме? Этого не случалось уже много-много лет. Да и как это он заметил, что вчера она, готовя завтрак, читала в «Литературке» именно эту рецензию?

— Нет, Павел Иванович, — ответила Елена Дмитриевна, — я не совсем с вами согласна. Рецензент слишком сгустил краски. Если бы режиссер следовал его советам, то картина была бы невыразимо скучной и плоской…

Теперь пришло время поражаться Павлу Ивановичу. «Откуда у нее такие смелые суждения?» — подумал он. И заинтересованно спросил:

— Ну, а вот «Озорные повороты»? Как вы находите этот фильм? Ведь в нем конфликт и не ночевал!

— Это и хорошо. Нам нужны и такие фильмы, где интрига проста и несложна, но зато много юмора, веселья. На таких фильмах зритель по-настоящему отдыхает.

Между тем автомобиль подъехал к выставке. Павел Иванович проворно открыл дверцу и помог Елене Дмитриевне выйти. «Какой внимательный, — благодарно подумала жена. — А я-то на него последнее время обижалась!»

«Молодец, Ленка, — решил Павел Иванович. — Кажется совсем погрязла в домашних делах, а, поди ты, не утратила интереса к искусству и рассуждает очень здраво».

Возвращались Кошельковы тоже в служебной машине, но уже с другим шофером. И опять Павел Иванович делал вид, что они не муж и жена, а просто добрые сослуживцы. Делились впечатлениями о выставке. И Елена Дмитриевна высказала столько тонких наблюдений, что Павел Иванович просто поражался.

Когда жена сошла у дома и Павел Иванович остался в автомобиле один, он дал волю своим чувствам. «А все-таки порядочная ты, братец, свинья, — ругал он себя. — Привык относиться к жене, как к домашней работнице. На службе любишь порассуждать на всякие темы, а дома все только о котлетах, рубашках, носках, галстуках: „Подай то, сделай это“. Как ей, наверное, осточертела такая жизнь!»

А Елена Дмитриевна взволнованно ходила по комнате и заново переживала впечатления поездки. Как она была неправа, обвиняя мужа в том, что он окончательно очерствел, что его чувства притупились и от прежнего Павла — внимательного, чуткого друга, интересного собеседника — ничего не осталось. Как можно было так жестоко заблуждаться!

Мы не знаем, как дальше развивались отношения между супругами Кошельковыми. Но несомненно, памятная поездка в Черемушки внесла в них много нового.

И понятно, почему. Персональная бежевая «Победа» фактически была продолжением семейной квартиры, со всеми ее мелочами и дрязгами, подчас отравляющими супружеские отношения. А в служебной машине Кошельковым пришлось на некоторое время забыть о том, что они муж и жена, и, может быть, впервые за многие годы взглянуть друг на друга со стороны.

Результат оказался поразительным. Так иногда рождается вторая любовь…

 

Гражданин Гнилушек

Виктор Авксентьевич Перепелкин родился в Гнилушках. Если же говорить точнее — то в Средних Гнилушках.

Дело в том, что Гнилушек, собственно говоря, было три: Нижние, Средние и Верхние. Они располагались по круто сбегающему вниз оврагу и получили свои наименования в точном соответствии с занимаемым ими положением относительно уровня моря: те, что приютились у никогда не просыхавшего болотца, — Нижние, те, что повыше, — Средние, и взгромоздившиеся на крутояре — Верхние. Так вот, Виктор Авксентьевич был рожден именно в Средних Гнилушках и очень этим гордился.

Можно смело сказать, что любовь к родному месту Виктор Авксентьевич всосал с молоком матери. Да и могло ли быть иначе, если его вывезли из Гнилушек грудным ребенком, когда отец Виктора Авксентьевича — деревенский кузнец — переехал в Москву и устроился здесь сначала дворником, а потом управдомом.

Первое время Перепелкины тосковали по Гнилушкам. Но потом воспоминания о звонкоголосом лягушачьем царстве и хилых огородах быстро уступили новым впечатлениям и стерлись окончательно. И когда к Перепелкиным случайно заезжал кто-нибудь из деревенских, они воспринимали их рассказы о Гнилушках, как о неведомом и далеком царстве-государстве.

Перепелкины стали коренными москвичами.

Лишь малолетний Витя по-прежнему оставался гражданином Гнилушек. Странное дело: по мере того, как все шире в плечах становился вскормленный московскими хлебами мальчик, в нем все глубже и прочнее гнездилась привязанность к родным пенатам. Им он вверял свои думы…

Писать Виктор Авксентьевич начал рано. Еще будучи школяром, он сочинил стихи, которые содержали следующие строки:

Стихи очень понравились преподавателю литературы, поповичу по происхождению; он ставил их в пример всегда, когда говорил о патриотической теме в литературе. При этом юный поэт мучительно краснел, так как толком не знал, что за еда галушки, как, впрочем, не знали этого и его сверстники — московские школьники и школьницы.

Тем не менее первый наивный поэтический опыт сыграл решающую роль в определении характера творчества Виктора Авксентьевича.

Действие крупнейшей его трилогии «В овсах» происходит в Гнилушках. Им также посвящено несколько рассказов и повестей Виктора Авксентьевича.

Но не будем забегать вперед.

На первый же свой крупный гонорар Виктор Авксентьевич предпринял поездку в Средние Гнилушки. Хотелось ему подышать родным воздухом, окунуться в родную природу, собрать материал для большой вещи… Существовала и затаенная мысль, которой он никому не высказывал вслух: хорошо бы встретить девушку — румяную, с глазами цвета небесной лазури и русой косой. Какой бы это был чудесный брак: он и она из Гнилушек, так сказать, от одного корня!

Но на родине, куда Виктор Авксентьевич с трудом добрался с железнодорожной станции, его встретила древняя старуха. Она долго не могла понять, чего от нее хотят:

— Средние, говоришь, милок? Да вот мы и есть со стариком средние, с обоих краев от нас одна пустота. Кончились, милок, Гнилушки, совсем кончились. Пора и нам к внучатам перебираться…

Расположенные в свое время вблизи бойкого почтового тракта, Гнилушки захирели, когда асфальтированное шоссе проложили по новой трассе, значительно левее. Не стало доходного извозного промысла, и люди разбрелись кто куда. Нет, не в Гнилушках теперь нужно было искать синеокую красавицу!

Вопреки ожиданию, Виктор Авксентьевич не сник головой, не разочаровался. Наоборот, он возвратился в столицу бодрый, полный больших замыслов.

— Вот побывал в родных Гнилушках, — рассказывал он друзьям, — и теперь сажусь за письменный стол. Сколько впечатлений, какие люди! А женщины?.. Встретил там одну — кровь с молоком, богиня! И юна, как только что распустившийся полевой цветок!

То, что Виктор Авксентьевич сбрасывал своей единственной гнилушкинской собеседнице по крайней мере пятьдесят лет, было в порядке вещей: художнику слова никто не может отказать в праве на особое, писательское видение людей и событий!

И все-таки Виктор Авксентьевич иногда с грустью думал о неудавшемся замысле устроить свою личную жизнь.

Впрочем, скоро наступило утешение и по этой линии.

Недоучившуюся певицу звали Ольга Юрьевна. Она родилась и выросла в Бендерах, но, не будучи столь щепетильной, как Виктор Авксентьевич, говорила всем, что ее родина — Кишинев. Словом, брак получился вполне счастливым.

Шли годы. Виктор Авксентьевич становился маститым писателем, крепло перо. Крепчала и тема Гнилушек в его творчестве. Виктор Авксентьевич начал трилогию, начал издалека, с пореформенных времен. В центре повествования, показывающего распад семейных отношений под влиянием социальных условий, стояла синеокая Мариша. Трилогия, как и полагается, писалась неторопливо. К началу Великой Отечественной войны Виктор Авксентьевич благополучно довел действие до двадцатых годов, как раз до того времени, когда его родитель продал за бесценок свою кузницу с давно остывшим горном.

Иногда Виктор Авксентьевич откладывал трилогию, брался за рассказ, повесть.

Писал он в разных местах: Коктебеле, Малеевке, Переделкино, а чаще всего на своей московской квартире, у Чистых прудов, но под каждым новым произведением всегда ставил один и тот же адрес: Гнилушки.

Съездить еще раз в родные места Виктор Авксентьевич не отважился: его пугала перспектива увидеть родное село совсем разоренным. Не хотел он мириться с мыслью, что остановилась жизнь в Гнилушках!..

Однажды в книжном магазине на улице Горького ему попалась брошюра «Кормовое значение осоки в условиях увлажненных почв», где упоминались кочковатые гнилушкинские луга, сплошь заросшие осокой. Виктор Авксентьевич немедленно купил все экземпляры брошюры, чем привел заведующего секцией в немалое изумление. Потом он дарил тоненькую книжицу знакомым:

— Полистай, дорогой, сей труд. Здесь очень дельно сказано об использовании богатств родного мне края. Да, дремлют еще нерастраченные силы матушки-природы!

И неведомо было Виктору Авксентьевичу, что давно эти нерастраченные силы пробудились. Что не растет уже осока по берегам гнилушкинского болота, да и само оно давно исчезло. Прошли по всей округе бульдозеры и плуги, зацвели пышные луга, и там, где стояли ветхие избы, раскинулся новый животноводческий городок «Восход». Жизнь сыновей и внуков потомственных ямщиков пошла по новому руслу. От старых Гнилушек не осталось даже и названия.

Впрочем, может быть, и хорошо, что слух об этих переменах не дошел до Виктора Авксентьевича? Нет, не смог бы он втиснуть этот новоявленный «Восход» в рамки трилогии, повествующей о старой кузнице, кочковатых выпасах и молодцах-ямщиках…

С упоением описывал их Виктор Авксентьевич, и ни один живой звук не пробивался в его кабинет сквозь двойные рамы московской квартиры.

За исключением коротких летних месяцев, Виктор Авксентьевич безвыездно жил в столице и… не замечал ее. На его глазах она превращалась из ситцевой в индустриальную, на его глазах росла, хорошела. Но эти глаза были незрячими.

Когда началась реконструкция Москвы, то ветхий дом, в котором жили Перепелкины, снесли, и они переехали в Лаврушинский переулок. Уже после войны Ольга Юрьевна настояла на переезде в юго-западный район («Теперь там все живут»). Но юго-запад — это уже новейшая история. А Виктор Авксентьевич был свидетелем прокладки первых линий метро, реконструкции Пушкинской площади, строительства Сельскохозяйственной выставки…

Он видел, как веселый крановщик разбивал стопудовым шаром обветшалые домишки и как вырастали сложенные из плит новые, светлые здания с лифтами, газом, ваннами, горячей и холодной водой. Он проходил и проезжал по ажурным мостам, перекинутым через Москву-реку, по новым широким магистралям, обсаженным двадцатилетними липами и березками. В магазине, метро, кинотеатре он часто смешивался с толпой строителей — смешливых, задорных девушек, чумазых парней, — но взгляд его обычно скользил поверх толпы, ни на ком подолгу не задерживаясь.

Случилось как-то Виктору Авксентьевичу оказаться в Сибири, с писательской бригадой. Рабочие леспромхоза набросились на него с расспросами: «Ну, как там Москва, что новенького в столице?»

— Растет, конечно, строится, — неопределенно промычал Виктор Авксентьевич. И вдруг оживился: — Вот у нас в Гнилушках, откуда я родом, дед Мокей задумал строить курятник. А лесу кругом — ни сучка…

Но сибирякам неинтересно было слушать рассказ о том, как в каких-то Гнилушках строили курятник, и они разбрелись кто куда, оставив столичного писателя в одиночестве.

В разное время и с разных сторон предпринимались попытки направить музу Виктора Авксентьевича на новую стезю. Звонили из газет, журналов:

— Напишите очерк о Москве!

Но на эти настойчивые просьбы у Виктора Авксентьевича ответ был всегда готов:

— Ни минуты времени! Сроки поджимают. Для нашего брата, писателя, издательский договор — святая святых.

— Напишите сценарий о столице. Ведь вы же коренной москвич, — вам и карты в руки…

— Москвич-то я москвич, — отвечал Виктор Авксентьевич, — а только ведь кино — это специфика… И потом, я не городской. Я аграрник. Моя стихия — зеленя.

Справедливости ради надо сказать, что рукописная история столицы создавалась не только в протокольном отделе Моссовета. О Москве писали не только М.Ю.Лермонтов, Джамбул, Стальский и Лебедев-Кумач. Столице, ее труду, ее подвигам посвящены повести и очерки многих писателей, наших современников. Созданы пьесы о московском характере, поставлены фильмы о неразлучных друзьях — москвичах, люди разных стран поют песни о красавице Москве.

Но какое до всего этого дело Виктору Авксентьевичу!

— Я человек от земли, таким и останусь, — любит он повторять в кругу друзей, хотя той земли, которую Перепелкин описывал всю жизнь, давно уж и на свете нет.

Среди собратьев по перу, хорошо знакомых Виктору Авксентьевичу, было немало таких, которые вдруг на полгода или на год исчезали из столицы и так же неожиданно возвращались с рукописями романов и повестей о Колхиде или Сахалине. А иные и вовсе обосновывались где-нибудь под Курском или Рязанью. Эти мятущиеся души были чужды нашему герою, он их просто не понимал: к чему эта суета?

Вот и сейчас Виктор Авксентьевич сидит в своей квартире, что выходит окнами на новое здание Московского университета, и перелистывает тома трилогии о Гнилушках, готовя очередное издание. Иногда он впадает в глубокую задумчивость…

Легко догадаться, о чем может думать писатель на склоне лет. Конечно же о бессмертии, о благодарной памяти потомков!

А ведь может случиться и такое…

В распоряжении будущих исследователей останется один-единственный документ, освещающий связь писателя В.А.Перепелкина с современностью: запись беседы с древней обитательницей Средних Гнилушек, сделанная в свое время сотрудником литературного музея.

«Виктор Авксентьевич Перепелкин, говоришь? Книги, говоришь, пишет? Врать не стану, — может, и пишет. Чего ведь, батюшка, с людьми-то не случается!.. А вот что приезжал ко мне — это хорошо помню. Расспрашивал все, курятником моим любовался. А потом попросил цыплачка одного прирезать и сготовить ему.

Очень, очень хвалил. Совсем, говорит, как в какой-то там Арагве.

Он и объяснил мне тогда, не то река такая при царе была, не то столовка… Запамятовала я. Да ведь и то сказать: сколько годков прошло!»

И останется навсегда писатель, живущий сегодня, в наше необыкновенное время, всего-навсего гражданином Гнилушек. Именно Средних Гнилушек, а не Верхних и не Нижних.

 

Двое в палате

В палате № 4 стояло две кровати, но занята была только одна. Больной Назаров, по заключению заводской санаторно-отборочной комиссии, страдающий повышенной возбудимостью, прибыл в санаторий рано утром. Тишина располагала к отдыху, и теперь Назаров крепко спал, что было легко объяснимо: он отправился на вокзал сразу после ночной смены, а в дороге его одолевала бессонница.

Когда он проснулся, то увидел, что на второй кровати уже лежит человек.

— Что у вас? — спросил Назаров.

— Да головные боли замучили, подозревают сужение сосудов. Здесь. — И больной потрогал рукой голову, такую же курчавую, как и у Назарова.

— Ну, что ж, в санатории подлечат, — голосом хорошо выспавшегося человека промолвил Назаров и, надев пижаму, вышел из палаты, решив ознакомиться с санаторными окрестностями.

Через некоторое время в палате появилась женщина-врач.

— Ну как, отдохнули? — бодро спросила она больного.

— Ничего, спасибо.

— А я решила вас сразу не беспокоить, пусть, думаю, человек придет в себя после дороги, — продолжала врач, присаживаясь на стул около кровати. Затем сосчитала пульс больного и углубилась в изучение полученной в регистратуре санаторно-курортной карты. — Так, так… — задумчиво произнесла она, — и часто это у вас случается?

— Почти каждый день.

— И в очень выраженной форме?

— Да, иногда в очень сильной форме.

— Скажите, а у вас в семье кто-нибудь страдал психическим расстройством?

— Нет, а что?

— Может быть, бабушка, дедушка или какой другой дальний родственник?

— Кажется, нет. Правда, вот у супруги моей иногда завихрения случаются… Но ведь ко мне это отношения не имеет?

— К счастью, нет.

Тем временем в коридоре разыгралась такая сцена.

— Вы Назаров, из четвертой палаты? — встретила прогуливающегося по коридору больного медицинская сестра. — Мария Александровна у вас была?

Больной ответил, что никакой Марии Александровны он не видел.

— Ну все равно, поведу вас прямо к консультанту. А то теперь он будет принимать только на будущей неделе.

И подхватила больного под руку.

Консультант, пожилого возраста человек, долго изучал санаторно-курортную карту, а потом спросил:

— Скажите, товарищ Назаров, а ушибов у вас не было? Может быть, в раннем детстве?

— Нет, доктор, не случалось.

— А может быть, вы занимаетесь боксом? Или играете в этот… как его называют… бейсбол?

— Нет, доктор, только в шашки. Иногда в домино. Но больше двух партий я никогда не выдерживаю. Терпения не хватает.

— В вашем состоянии и не следует себя переутомлять. Ну что ж, батенька, я тут напишу, какие надо провести исследования, а в следующую пятницу посмотрю вас еще раз. Больше гуляйте. Вот вам мой совет.

На следующий день началось лечение.

С утра того Назарова, что жаловался на головные боли, обработали мощной струей душа Шарко, а Назарова, страдающего повышенной возбудимостью, повели в физиотерапию на процедуру, изобретенную французским врачом д'Арсанвалем. Затем первого больного заставили принять пантокрин и несколько других тонизирующих средств, второй же получил сосудорасширяющие лекарства.

Ошибка разъяснилась лишь поздно вечером, и все как будто встало на свое место. Но утром, когда на дежурство пришла другая сестра, все началось сначала.

Перед тем, как отойти ко сну, Назаров-первый пожаловался:

— Что-то дует мне здесь у окна, боюсь, как бы не простудиться. Не поменяться ли нам кроватями?

Назаров-второй охотно согласился: ему все казалось, что в палате душно.

Рано утром новая сестра, войдя в палату, уверенно направилась к больному, который лежал у окна. Откинув одеяло, она решительным голосом сказала:

— Повернитесь на спину и приспустите трусы.

Назаров-второй молча повиновался.

А его однофамилец, переселившийся вчера вечером в угол, уткнулся в подушку и, задыхаясь от смеха, прислушивался, как охал и кряхтел сосед от болезненного, но, впрочем, невинного по своему действию укола…

Но настала и его очередь.

Сестра приказала Назарову-первому надеть пижаму и следовать за ней. Они долго шли по длинным коридорам, куда-то поднимались и опускались по лестницам, пока не очутились в подвальном помещении, над входом в которое висела табличка «Лаборатория».

Пожилая женщина усадила Назарова на стул и, подав ему длинный резиновый шланг, коротко сказала:

— Глотайте.

По своей природе Назаров-первый не был брезгливым, но запаха резины не переносил совершенно. Он почувствовал, как что-то нехорошее тяжелым комком подкатывает к его горлу. А женщина торопила:

— Глотайте же, наконец!

Назаров судорожно вцепился зубами в шланг…

— Да не жуйте вы резину, а глотайте, я же, кажется, русским языком вам говорю. Вот взяли все в привычку шланги жевать, будто телята. Жуют и жуют… Так на вас инвентаря не напасешься… Глотайте!

…В палату Назаров-первый вернулся бледный и осунувшийся. Пользуясь отсутствием своего соседа, он опять передвинул кровати, решив, что лучше уж терпеть уколы, чем снова глотать какую-нибудь гадость.

И опять равновесие как будто восстановилось. Но ненадолго. Однажды, когда Назаров-первый находился в палате один, его позвала няня.

— Ты, милок, Назаров будешь? Так вот тебя там внизу какой-то гражданин дожидается…

Удивленный Назаров спустился вниз. В слабо освещенном вестибюле его заключил в объятия какой-то толстяк и громко, с причмокиванием, облобызал.

— Ну, как живешь-можешь, дружище?

Назаров пожаловался на расшатавшиеся нервы.

— Не говори, друг, не говори, нервы у нас у всех просто никуда! А я вот с печенью мучаюсь, узнал, что ты тоже в санатории, и решил навестить. Как там Петя, все сидит?

— Да нет, уже ходит.

— Свободно?

— Ну, не совсем свободно, иногда то за стул уцепится, то за шкаф.

— Болен, что ли?

— Слава богу, здоров. Но ведь не сразу же ребенок…

— Погоди, да ты какого Петю имеешь в виду?

— Как какого? Внука, конечно, своего.

И тут выяснилось, что толстяк приходится дальним родственником Назарова-второго и интересовался судьбой его племянника Пети, попавшего в каталажку за кражу.

Пришлось Назарову-первому извиниться и пойти на розыски своего соседа по палате. Поднимаясь по лестнице, он нещадно клял судьбу и ожесточенно стирал со щек следы поцелуев, которыми наградил его мнимый любвеобильный родственник…

Создавшееся критическое положение стало предметом разбирательства на общесанаторной летучке.

— В палате номер четыре, — говорил главный врач санатория, — оказались однофамильцы. Нестеровы, что ли…

— Назаровы, — хором подсказало собрание.

— Да я и говорю, Назаровы, — продолжал главный врач. — Средний и младший медицинский персонал путает их, отчего назначения врачей идут не по назначению. Происходят недоразумения с анализами и исследованиями, что еще больше затуманивает клиническую картину заболеваний обоих больных и тормозит их скорейшее излечение. Создавшийся конфликт можно было бы ликвидировать расселением Назаровых, но при нынешнем наплыве отдыхающих не вижу возможности… Поэтому предлагаю персоналу усилить внимательность и, если хотите, бдительность…

И бдительность была повышена, в этом вскоре убедились оба Назарова.

Когда Назаров-первый на следующее утро возник перед сестрой, отпускающей водные процедуры, то она потребовала, чтобы тот подтвердил, что он именно Николай Иванович Назаров, а не замаскированный Федор Федорович Назаров. И положение Николая Ивановича оказалось тем более затруднительным, что он стоял перед сестрой гол как сокол и в качестве единственного удостоверяющего его личность документа сжимал в руках лохматое полотенце.

А Федора Федоровича засекли на крыше санатория, в солярии.

— Больной Назаров, встаньте с лежака и немедленно спускайтесь вниз! — распорядилась дежурная медицинская сестра. — При вашей повышенной возбудимости находиться под солнцем равносильно самоубийству.

И сколько Федор Федорович не доказывал, что чувствует себя на воздухе великолепно, что повышенной возбудимостью страдает не он, а его сосед по палате Николай Иванович, — сестра изгнала его из солярия так же решительно, как Иисус Христос изгонял из храма нечестивых торгашей.

А в столовой за обедом каждый раз разыгрывалась такая сцена. Полногрудая подавальщица Соня, подходя с заставленным кушаньями подносом к столу, за которым сидели Назаровы, звала через весь зал диетсестру:

— Мария Ивановна, идите сюда, разберитесь, кто из них кто. Надоело мне из-за них неприятности иметь. Укажите, которому вегетарианский борщ, а которому рассольник.

Утрата доверия — ужасная вещь. А Николай Иванович и Федор Федорович оказались именно в положении людей, которых как будто уже не раз уличали в мошенничестве. Стоило только Назаровым появиться в столовой, кинозале, или просто на площадке у санатория, как на них сразу же указывали пальцем:

— Смотрите, вот эти двое…

Общей повальной болезни не избежал и заведующий санаторной почтой.

— Тут, говорят, какие-то два Назарова появились, — наставлял он своих помощниц-девушек. — Не то братья, не то просто авантюристы. Так что вы с выдачей денежных переводов будьте поосторожнее.

В силу сложившейся обстановки Назаровы вынуждены были избегать людей. Вдвоем они уходили в лес, подолгу пропадали в горах. И чудесная кавказская природа делала свое дело. Николай Иванович обрел прежнее спокойствие характера, а Федор Федорович больше не жаловался на головные боли. Назаровы покидали санаторий, позабыв о всех своих злоключениях.

Но, оказывается, преждевременно.

Когда Николай Иванович предъявил свой билет проводнице плацкартного вагона, та сказала:

— Ваше купе третье. Значит, до Пензы едете.

Николай Иванович хотел было возразить, что направляется не в Пензу, а в Псков, но улыбающийся Федор Федорович остановил его:

— Не беспокойтесь, Николай Николаевич, билет до Пскова у меня. Это санаторный экспедитор перепутал.

Расстались Назаровы в Москве, и расстались друзьями. Они условились в будущем году поехать на курорт обязательно вместе.

Но так, чтобы жить не только в разных палатах, а и в разных санаториях.

 

Идеальный муж

Давно уже существует потребность в литературном портрете идеального мужа. Попытки создать такой портрет в художественной прозе, драматургии и кино не имели успеха просто потому, что за это дело брались совершенно не компетентные люди: либо закоренелые холостяки, либо желторотые птенцы, не успевшие еще опериться в семейном гнезде. Большое значение имеет и другое обстоятельство: существующие описания примерного супруга, как правило, очень растянуты, содержат массу отступлений, побочных сюжетных ходов и линий и потому малопригодны для чтения. Современная, крайне занятая и сугубо деловая женщина такого описания не приемлет. Она правильно считает, что идеальный литературный портрет идеального мужа должен быть предельно лаконичным и точным, как инструкция по распиловке соснового кряжа или рецепт приготовления песочного торта. Как говорят ораторы, из этого надо исходить. Итак, с чего же мы начнем?

Внешний облик. Идеальный муж должен быть высоким. Низенький человек — жалкая пародия на главу семейства. Высокая жена и муж-коротышка — ходячая карикатура на современную супружескую пару. Так что мужчине ростом ниже 1,5 метра читать все последующее абсолютно бесполезно. Идеального мужа из него все равно не получится.

Психический склад. Наиболее характерные черты идеального мужа — спокойный, ровный, покладистый характер. В любой ситуации он не должен ни повышать голоса до гневно-карающего, ни понижать до шипяще-изобличительного. Лучше всего, если в разговорах с супругой он будет постоянно придерживаться добродушно-беспечного тона. Поясним это примерами.

Накануне вы вручили жене свою зарплату. И вот она (жена, а не зарплата) возвращается домой после беглого рейда по магазинам. Вид у жены боевой: колпак с волнистым начесом сбит набок, волосы распущены, на пальто недостает нескольких пуговиц. Она вся обвешана покупками. Чего тут только нет! Нитяные, фиолетового цвета перчатки, кусок каких-то особенных обоев, два каспийских залома, настенный коврик, духи, стеклянные бусы и, наконец, трехлитровая банка болгарского варенья. Жена небрежно бросает на стол смятую бумажку. Одну-единственную, каким-то чудом сохранившуюся бумажку из вашей двухнедельной зарплаты.

Как должен поступать в подобной ситуации муж? Браниться, кричать, топать ногами? Нет, такой образ действий недостоин идеального мужа!

Он подходит к жене, бережно принимает у нее покупки, нежно треплет рукой по ее раскрасневшейся щечке и говорит:

— Опять, малышка, по магазинчикам бегала, денежки тратила? Уф, сколько всякой всячины накупила! И как до дому все это донесла, не бросила половину по дороге? Устали небось ручки, лапонька моя? Дай-ка я их поцелую. А детки наши опять две недели всухомятку будут питаться. Экая же ты у меня шалунья, право!

Вы на именинах у Петраковых, ваших старых знакомых. Хозяйка приглашает гостей к столу.

— Не садись рядом с Киреевым: он ужасный выпивоха, — шепчет вам на ухо жена. — Сядь лучше с Баранкиным.

Вы отлично знаете, что Киреев, кроме как на званых вечерах, никогда хмельного не употребляет. Вам очень хочется обсудить с ним результаты прошлой рыбалки. Но вы с довольной улыбкой на лице садитесь рядом с бухгалтером Баранкиным, чтобы весь вечер слушать его пьяные рассуждения о дебетах и кредитах.

На столе — янтарный, покрытый легким налетом жира холодец. Вы уже протягиваете руку к этому чуду кулинарного искусства, как снова раздается свистящий шепот:

— Не смей есть холодец, он несвежий! Я знаю, Петракова держит его целую неделю на подоконнике, а потом подает на стол. Я тебе положу лучше ростбиф.

И вы уныло жуете сухие, как пергамент, ломтики жилистого вываренного мяса, в то время как ваш сосед наслаждается чудесным, только что застывшим в холодильнике студнем.

Тихий летний вечер. Вы сидите с женой на скамье под большой плакучей ивой. Мимо по парковой дорожке проходит красивая, со вкусом одетая девушка.

— Правда, она очень мила? — спрашивает жена.

— Да, — соглашаетесь вы.

— И, наверное, характер ангельский, по лицу сразу видно.

— На самом деле у нее очень доброе лицо.

— Но ножки чуть-чуть толстоваты.

— Возможно, я что-то не обратил внимания.

— А походка? Прыгает, как кулик по болоту.

— Да. Походка могла бы быть лучше.

— Потом этот нос пуговкой. Первый признак неуживчивости. Ужасно не люблю таких уродин и злюк.

— Я тоже, моя дорогая.

Может быть, кто-кто назовет вас после всего этого тряпкой, подхалимом, хамелеоном. Но вы-то знаете себе цену: вы идеальный муж и потому всегда и во всем должны соглашаться с женой.

Моральные качества. Самое главное в них — правдивость. Идеальный муж никогда не лжет жене. Вот вы вернулись с работы позже обычного. Вас встречают вопросом:

— Ну, рассказывай, где пропадал? И не говори мне, что у вас было совещание. Я знаю, опять с этим противным Петраковым пиво пил. Ну-ка, взгляни мне в глаза!

И вы, стоически выдержав пристальный взгляд супруги, откровенно признаетесь:

— Я ничего не говорю, ягодка моя. Выпили по кружке, поболтали немножко…

Хотя на самом деле задержало вас на службе совещание, хотя ни вы, ни Петраков пива терпеть не можете. Но это неважно. Главное для идеального мужа — резать правду-матку. Какая бы она ни была.

У идеального мужа денежные дела всегда в таком же порядке, как и в министерстве финансов. Он никогда не утаит от жены ни копейки, не станет заводить себе карманных, или, как их еще называют, подкожных, денег. По опыту других он знает, что это — абсолютно безнадежное и гиблое дело. Были попытки прятать деньги в постельном белье, между подошвами ботинок, в специальных тайниках, но все они провалились с треском. Один субъект держал свои карманные деньги в консервной банке, зарытой в двух кварталах от дома, но был выслежен женой и разоблачен с позором как очковтиратель и лгун. Нет, идеальный муж такой ошибки никогда не делает.

Полезные навыки. Чем их больше, тем лучше для идеального мужа. Мы уже не говорим о том, что он должен уметь стряпать, шить, стирать и гладить белье, мыть посуду и полы. Это элементарно. Хорошо, если он научится также вышивать гладью и болгарским крестом, поднимать петли на нейлоновых чулках, выводить пятна, солить грибы, петь колыбельную, чинить электроприборы, писать стихи, вязать шарфики и свитеры. Все это принесет большую пользу семье. Ведь у мужчин так много свободного времени, не пропадать же ему зря!

Общественное положение. Идеальный муж при чем-то числится, где-то присутствует. И не для удовлетворения собственного тщеславия, а для того, чтобы супруга могла сказать при случае: «Моего-то опять выбрали». Или: «Безответный он у меня: нагрузили его по самую макушку, а он и тянет, как вол». А может быть и так: «Мой опять всю ночь статью писал для газеты, ни сна, ни отдыха не дают человеку».

В последнее время к идеальному мужу предъявляется новое требование: хоть изредка он обязан выступать по телевидению. Вероятно, именно этим обстоятельством объясняется столь быстрый рост сети телестудий в нашей стране.

Нам остается сказать немногое.

Обычно в мужской аудитории задают один и тот же вопрос: как стать идеальным мужем? Ответ на него предельно прост.

Чтобы достичь столь заветной для каждого мужчины цели, не требуется тратить никаких усилий. Проживите с избранницей вашего сердца под одной крышей два-три года, и она сделает из вас стопроцентного идеального мужа.

 

Как я стал спортивным обозревателем

Нелады с грамматикой у меня возникли давно.

Помню, еще в шестом классе нам дали упражнение с пропущенными буквами: «Море взволнова…о. Ученик отвечал быстро и взволнова…о». Естественно, что в первом случае я поставил два «н», а во втором — одно. Я объяснил учительнице, что израсходовал в первом случае двойную порцию «н» из уважения к морю, которому я решил отдать предпочтение перед каким-то безвестным учеником. Но мои доводы не были приняты во внимание, и я получил двойку.

Подобные недоразумения происходили довольно часто. Разобраться в бесчисленных языковых нагромождениях, образованных многими поколениями лингвистов, было выше моих сил. И я вышел из школы с девственно чистым разумом, не отягощенным какими бы то ни было правилами правописания.

В связи с этим попытку моей матери сделать из меня газетного корректора нельзя считать полностью удачной.

В качестве ученика-практиканта я продержался в корректорской газетной типографии три смены. Наступила четвертая. Доведенные моей совершенно экзотической безграмотностью до последней степени экзальтации женщины-корректора тесно обступили маленький столик, за которым я обосновался, и буквально на руках вынесли меня вместе со столом и стулом на лестничную клетку.

Здесь и нашел меня заведующий отделом кадров из бывших чинов военизированной охраны крупного овощного склада. Когда я громко пожаловался ему на свою горькую судьбу, он глубокомысленно заметил:

— Да, юноша, вам нужно расти.

И привел меня к секретарю редакции.

Руководителя редакционного штаба называли старым газетным волком, и к этому имелись все основания. Во-первых, секретарь редакции был действительно стар и, во-вторых, зол. Его злость отчаянно обострилась под влиянием потока юных звезд от журналистики, которые с шумом и треском возникали на редакционном небосклоне и с треском исчезали. Вот и сейчас он, тупо уставившись на заведующего отделом кадров, сердито спросил:

— Опять?

И, не дождавшись ответа, указал на дверь:

— К Сочкину его, к Сочкину!

На следующее утро я был у заведующего отделом информации Сочкина. Он принял меня очень приветливо.

— Здорово, старик. Ты вот что, побегай по городу, собери кое-какую информацию. А я тем временем свяжусь с министерством.

И, набрав домашний телефон, стал выяснять у жены, по-прежнему ли ей тяжело глотать и не увеличились ли у нее гланды.

Тем временем я пытался собирать информацию. Заходил в подъезды домов и учреждений, магазины, толкался у газетных киосков, читал афиши. Но ничего подходящего для газеты не находил.

«Нет, так дело не пойдет, — подумал я. — Надо встретить интересного человека». И зашел в большой гастрономический магазин. Это было счастливое решение. У прилавка с колбасой стоял человек, которого сама судьба назначила быть героем очередного газетного интервью: в оленьем треухе, такой же оленьей шубе и унтах. «Полярник! — мелькнуло у меня в голове. — Только что вернулся с Диксона».

И я стал неотступно следовать за моим героем. Так мы обошли почти весь «Гастроном» — от копченостей к отделу полуфабрикатов, винному, рыбному и, наконец, фруктовому отделу. И в тот момент, когда нагруженный многочисленными покупками полярник пытался покинуть «Гастроном», я притиснул его к облицованной мрамором входной колонне.

— Не найдется ли у вас интересной информации для меня? — спросил я.

Захваченный врасплох полярник вздрогнул от неожиданности.

— Отчего же не найтись, конечно, найдется, молодой человек, — проговорил, подхалимски улыбаясь, полярник. — Вы только уж разрешите мне пройти.

С этими словами мой герой юркнул в толпу, вскочил в стоящее у дверей магазина такси и был таков.

Наверное, он принял меня за начинающего агента ОБХСС.

Стоит ли рассказывать, как был раздосадован Сочкин, выяснив, что я, прошлявшись целый день по городу, не смог выдавить из себя ни одного факта или события, достойного постоянной рубрики «В несколько строк».

На следующее утро Сочкин встретил меня несколько официальнее.

— Приехал Рабиндранат Тагор. Пойди к нему в гостиницу «Москва» и постарайся взять интервью. Выясни, что он думает о последнем цикле стихов молодых, напечатанных в «Юности».

Это была моя вторая неудача. Со всех ног я бросился выполнять задание, но внизу, на первом этаже нашего здания, был остановлен швейцаром, которого Сочкин предупредил по телефону. Убедившись этим несколько жестоким способом в моем феноменальном невежестве, Сочкин добился того, что меня перевели в отдел науки.

— Это как раз то, что нужно, — сказал в напутствие Сочкин. — Тебе, юноша, давно уже нужно было припасть к источнику знаний.

Но источник оказался не очень надежным. И вот почему. Работая в отделе науки, я убедился в том, что ученые делятся на две резко отличные друг от друга группы:

а) занятых серьезной научной работой и потому не имеющих времени для посещения редакций и написания статей для газет;

б) свободных от каких бы то ни было ученых занятий и охотно снабжающих редакции научными идеями, гипотезами, консультациями и статьями.

Представитель вот этой-то последней группы ученых и погубил меня. Отчаявшись, вероятно, найти поддержку со стороны других сотрудников отдела, он с первых же дней набросился на меня. Встречал меня по утрам у порога редакции, а вечерами провожал до станции метро. Он завалил меня статьями, записками, статистическими и экономическими выкладками. Поверив в его научный гений, я открыто, в публичном диспуте, поддержал этого ученого и снова был уличен в невежестве. Хотя его идея — осушить Каспийское море и засеять его дно рисом — мне теперь не кажется совсем безнадежной.

Совершенно естественно, что после этого случая меня не стали удерживать близ источника знаний, и я перешел в отдел литературы и искусства. Здесь мне тоже не повезло, и я был переброшен на экономику. Затем побывал в сельхозотделе, секретариате, иностранной редакции и оказался в группе проверки, откуда до парадной редакционной двери с надписью «выход» оставалось буквально два шага.

Здесь-то и увидел меня заведующий отделом кадров.

— Вы ужасно быстро деградируете, молодой человек, — сказал он. — В чем дело?

Я объяснил причины моих злоключений как мог. Мой добровольный покровитель отнесся к объяснению сочувственно. Немного подумав, он спросил меня:

— Скажите, юноша, кто в нынешнем сезоне является наиболее вероятным претендентом на звание чемпиона?

Наслышанный о футбольных симпатиях моего шефа, я ответил без запинки:

— Конечно, «Спартак».

Заведующий отделом кадров просиял:

— Сразу видно толкового человека. Быть тебе, юноша, спортивным обозревателем.

С той поры началась у меня полоса сплошных успехов и удач. Я печатаюсь в каждом номере нашей газеты. Мало того — выступаю по радио, телевидению и даже пишу тексты к спортивным киновыпускам.

Я первый ввел в русский язык новое слово «пловчиха», означающее плавающую в бассейне женщину.

Это я придумал такую эффектную фразу: «Сегодня в Скво Вэлли развернется битва наций за золото, серебро и медь», содержащую удачный намек на золотые, серебряные и бронзовые медали.

Это мне принадлежит яркий, запоминающийся заголовок к отчету о футбольном матче: «Боевая ничья».

Именно в моей информации со стадиона в Лужниках, появилось впервые поразившее всех лингвистов выражение — «безответный мяч».

А недавно комментируя по радио футбольный матч Англия — Сборная мира, я очень удачно назвал игроков сборной мира — «сборниками».

Я спортивный комментатор. И этим все сказано.

 

Березкин едет на такси

Провожали Гришу Березкина, фотокорреспондента. Скромному труженику «Географических новостей» предстояло достичь Земли Франца Иосифа, побывать на острове Врангеля, сбросить вымпелы еще на трех арктических зимовках и через двое суток совершить посадку в Шереметьеве.

Ввиду краткости вояжа, возникшего к тому же совершенно неожиданно, устроители проводов вынуждены были ограничиться малым джентльменским набором. На столе стояли две бутылки особой московской, четыре бутылки жигулевского пива, банка сардин и эмалированное блюдо с солеными огурцами. И, вероятно, любой сторонний наблюдатель мог квалифицировать сервировку товарищеского ужина как откровенно плебейскую… если бы не один предмет.

В центре стола красовался ликер. Его липучая пряно-сладкая жидкость была заключена в бутылку, имеющую форму пингвина, украшенного голубым бантиком. Помимо чисто символической нагрузки, сей предмет имел и сугубо практическое назначение.

— Я не знаю никакого другого средства, которое немедленно возвращало бы человеку временно утраченную им бодрость духа, как черный кофе с ликером, — сказал самый горячий ценитель березкинского фотографического таланта, сотрудник статуправления со странной фамилией Манион.

— Но нам это пока не угрожает, — промолвил хозяин комнаты, известный в столице знаток рысистых испытаний Коля Грач, занимающий, впрочем, скромную должность брата милосердия в одной из клиник института Склифосовского.

И лихо наполнил бокалы.

Малый джентльменский набор потому, собственно говоря, и называется малым, что имеет ограниченные пределы. Не прошло и часа, как все бутылки были пусты, включая и пингвина с бантиком. Так как кофе в хозяйстве Грача не оказалось, то ликер пили пополам с пивом, отчего он приобрел прямо противоположное свойство и не только не бодрил, а действовал на человека подобно тому ядовитому растению, которое называют в народе беленой.

Пошатываясь, друзья спускались по лестнице.

— Сейчас я тебя, Манион, подброшу домой, поставлю машину на прикол, захвачу рюкзак — и «оревуар», как выражаются французы, — нетвердо говорил Березкин.

— Правильно, Гриша, правильно, — вторил ему Манион. — Ариведер чи Рома…

В углу двора поблескивала никельным нарядом новенькая березкинская «Волга». Хозяин попытался открыть дверцу. Замок не поддавался. Вероятно, отчасти это объяснялось тем, что Березкин всовывал в замочную скважину ключ другим концом.

— Э, братец, да ты, оказывается, совсем не в дугу, — заметил завсегдатай ипподрома. — Еще, чего доброго, попадешь в наши хоромы, а я дежурю в клинике только послезавтра. Кто тебя сводит в баньку, кто выправит поврежденные конечности? Оставляй-ка лучше свой драндулет во дворе. Здесь надежно, как в сберкассе.

Манион поддержал Грача.

— Сейчас четверть первого, — сказал он, взглянув на часы. — Сводка городских происшествий за истекшие сутки уже составлена. Твой случай будет отражен только в итоговых данных за второй квартал, а это уже неинтересно. Не забывай, что сегодня тридцать первое марта…

Березкин сдался. Он поехал за рюкзаком на такси…

* * *

Вояж на Север оказался успешным. Березкин сделал много снимков для «Географических новостей» и пережил массу приключений. Рассказ о них занял целый вечер, обставленный на этот раз более основательно, так как Манион и Грач имели возможность подготовиться к встрече друга как следует. Одним словом, набор был вполне большим и вполне джентльменским.

Естественно, что дверь «Волги» не поддалась снова, и Грише Березкину при перенесении собственного бренного тела от Грача домой пришлось довольствоваться скромной ролью пассажира такси…

Надо сказать, что Березкин относился к таксомоторному виду транспорта в высшей степени презрительно. Людей, пользующихся услугами такси, он называл не иначе, как убогими и каликами.

— Я могу с закрытыми глазами за полчаса пересечь Москву из конца в конец, не прибегая к помощи извозчиков, — любил говорить Березкин, имея в виду водителей машин с шахматными клетками по бокам.

Особенно возгордился он после того, как стал обладателем «Волги». Дополнив таким образом разветвленную сеть городского транспорта собственным средством передвижения, Березкин счел себя полностью освободившимся от услуг таксомоторных парков столицы.

Но судьба распорядилась иначе.

Приняв образ инспектора ОРУДа, она преследовала Березкина буквально по пятам. Стоило ему только сесть за руль, как невесть откуда появлялся милиционер и вежливо разъяснял, что управление автомобилем может быть доверено лишь лицам, находящимся в абсолютно трезвом состоянии. А поскольку Березкин не испытывал такого счастливого состояния очень давно, он молча протягивал стражу общественного порядка свое удостоверение шофера-любителя для очередного прокола или покорно платил штраф.

Однажды Березкину было сделано последнее предупреждение.

— Поймите, товарищ фотокорреспондент, — разъяснял ему сержант милиции, — что мы с большим уважением относимся к представителям вашей профессии. Но всякому терпению приходит конец. Нарушите еще раз — пеняйте на себя. Придется вам покупать абонемент московского метро.

Тогда-то Березкин и принял решение садиться за руль только трезвым. Это случилось как раз накануне его арктической командировки.

И вот снова такси… Расплатившись с шофером, Березкин поднялся к себе на четвертый этаж и решил во что бы то ни стало проявить характер. Нет, теперь он не будет таким дураком и не пойдет на поводу у этого Грача и Маниона. Дудки! Хватит с него таксомоторного сервиса, сыт по горло!

Наутро Гриша Березкин ответил на телефонные звонки своих друзей довольно неприветливо. Весь день он работал с каким-то ожесточением и не выходил из фотолаборатории до позднего вечера.

А потом…

Чтобы не впадать в утомительные подробности, мы приведем лишь краткий перечень мест обитания нашего героя в критические часы от 19 до 23 часов ночи, начиная с упомянутого выше вечера. Итак…

Фабрика-кухня № 1 Краснопресненского района. Творческий вечер мастера пейзажных съемок А.Заварухина.

Закусочная на углу набережной и Пятницкой улицы. Дружеский междусобойчик по случаю гонорарного дня в издательстве общества глухонемых.

Ресторан «Бега». Рысистые испытания трехлеток.

Магазин «Российские вина». Дегустация «Прасковейского муската», отмеченного четвертой премией Всемирной выставки в Брюсселе.

Кафе «С птичьего полета». Свободное парение под нагрузкой в 650 граммов «Столичной»…

Проходила неделя за неделей, а Грише Березкину никак не удавалось впасть в то счастливое состояние, когда у человека ясная голова и твердые руки. Его «Волга» по-прежнему стояла в углу темного двора, где любые ценности, по выражению Коли Грача, можно было хранить так же надежно, как в сберкассе.

Иногда Гриша Березкин навещал свое сокровище. Обойдя машину вокруг, любовно похлопав ее по бокам, не оскверненным трафаретом в шахматную клетку, он растроганно говорил:

— Дорогуша ты моя, красавица космическая, снаряд мой неуправляемый…

И, смахнув пьяную слезу, нетвердой походкой шел со двора.

После памятных мартовских проводов на квартире Коли Грача ему так и не довелось взять в руки руль «Волги» и промчаться по широким столичным проспектам. Ему даже не удалось ни разу проникнуть внутрь своей космической красавицы…

На собственном горьком опыте он доказал, что под влиянием винных паров любой снаряд становится неуправляемым — даже такой простейший, как легковой автомобиль с обычным двигателем внутреннего сгорания.

Минула весна, прошло жаркое лето, наступила дождливая осень. И вот однажды в вечерней газете появилась следующая заметка:

«Отделом регулирования уличного движения г. Москвы обнаружен бесхозный автомобиль „Волга“ МЩ 38–16. Ввиду того, что владельца указанной „Волги“ обнаружить не удалось, машина передана школе-интернату в качестве учебного пособия по автоделу».

Скорее всего, наш герой этой заметки не видел. И вот почему: Гриша преимущественно читал ресторанные меню, да и то лишь их заключительный раздел.

Теперь Гриша Березкин ездит только на такси.