1.

Сталинград. Конец декабря 1941 года. Берега Волги и город, протянувшийся вдоль реки на многие километры, лежат под белым покрывалом. Порывистый ветер гонит вдоль улиц свежую порошу, низко пригибает ветки прибрежного тальника. Над правым крутым берегом нависли тяжелые сугробы.

Человеку, только что попавшему в этот город, могло показаться, что люди здесь живут своей обычной, размеренной жизнью. Однако озабоченные лица сталинградцев, спешащих по своим делам, отсутствие шуток и смеха даже в самых людных местах, какая-то тревожная, настороженная тишина на улицах, десятки других явных и скрытых признаков вскоре убедили бы его в том, что люди города живут ожиданием чего-то грозного, неизбывно драматичного. Впрочем, в эти последние дни уходящего сорок первого они и сами не предполагали, что через несколько месяцев здесь развернется не имеющая себе равных в истории войн грандиозная битва, что земля эта станет легендарной, народ и город — героями, а слово "Сталинград" — символом несгибаемого мужества и самоотверженности.

Рядом с тракторным заводом, за невысоким каменным забором, жил и трудился, подчиняясь жесткому распорядку дня, учебный танковый батальон. Здесь ни днем, ни ночью, ни на минуту не прерывалась боевая учеба. Танковые экипажи, получив необходимые навыки действий на новой технике, а вместе с ними и сами боевые машины, тотчас же отправлялись, на фронт.

Сроки на переучивание были сжаты до предела, учебная нагрузка держала людей в чрезвычайном напряжении. Материальную часть изучали прямо в цехах и лабораториях завода. Особенно тяжело было на полевых занятиях. Стояли лютые даже для этих мест морозы, в степи свирепствовал ледяной ветер. Однако на трудности никто не сетовал. Да и могло ли быть иначе, если рядом, буквально через дорогу, трудился заводской коллектив, показывая пример самоотверженной, героической работы. Смены в цехах длились по двадцать часов. Многие рабочие вообще не уходили домой. Вздремнув часок-другой прямо здесь же, у станков, у конвейеров, они снова принимались за дело, важнее и обязательнее которого для них сейчас не было ничего.

На заводской Доске почета под призывом: "Станем на стахановскую вахту памяти В. И. Ленина!" каждый день обновлялись листовки. Вот одна из них: "Рабочие участка старшего мастера тов. Ракшенко т.т. Квитко В. М., Куклев С. Ф. перед Новым годом в течение пяти дней выполняли норму выработки на 200%. Тов. Нечкалин И., стахановец, слесарь, работал, не выходя из цеха, 39 часов, выполнил норму выработки на 640%. Тов. Олейников А. Н. свое рабочее место не покидал в течение 3-х суток".

В заводской многотиражке с таким мирным названием: "Даешь трактор!", вывешенной в специальной витрине, рассказывалось о военных буднях завода, и кто-то из танкистов вздохнул, прочитав один из свежих номеров:

— Ясное дело, на фронте тяжко, но далеко не малина и тут.

Очередной выпуск танковых экипажей. Последний день в учебном батальоне. Рано утром танкисты встали рядом с рабочими на главном конвейере, чтобы помочь им собрать тридцатьчетверки, на которых через несколько дней пойдут в бой. К вечеру новые машины, одна за другой, стали выезжать из заводских ворот к железной дороге, где у эстакады уже стоял под погрузкой состав. А когда танки были погружены на платформы, вдруг прозвучала неожиданная команда:

— Всем готовиться к новогоднему вечеру! Через тридцать минут личному составу быть в Доме культуры завода.

Команда танкистов удивила, кое-кто даже не поверил, Танки погружены, все готово к отправке на фронт, и вдруг — новогодний вечер!..

Но это было именно так. Дирекция, коммунисты и комсомольцы завода, выяснив, что эшелон отправится не раньше чем через два-три часа, решили пригласить на свое скромное новогоднее торжество и отправляющихся на передовую танкистов, с которыми они подружились и сблизились за это короткое время.

Бойцы пришли в Дом культуры, как и полагается военным, организованно, строем. Оркестр оборвал вальс и заиграл встречный марш. Все заторопились в фойе, где стояла пушистая елка. Она была украшена скромно, на скорую руку, однако выглядела довольно нарядно.

Гости сняли полушубки и по живому коридору прошли в зрительный зал. Здесь их приветствовал необычный Дед Мороз: в танковом шлеме, тулуп подпоясан командирским ремнем, на правом боку в деревянной кобуре макет маузера, на левом заткнуты за ремень две деревянные гранаты, за плечами большой вещевой мешок. В наступившей тишине он обратился к танкистам с такими словами:

— Друзья! Такое нынче время — уходящий сорок первый принес нам, Родине нашей много слез, бедствий. Но в году наступающем вражья сила сполна испытает наш гнев. На веки вечные запомнит она, на что способны люди советские. Богатыри земли русской! Вы идете на смертный бой, на подвиг ратный. Желаю вам духа крепкого! Да здоровья доброго! Да сил неисчерпаемых для битвы праведной!

Дед Мороз низко поклонился. Ему шумно поаплодировали.

Вышел вперед политрук Феоктистов.

— Спасибо вам, славные труженики тракторного! Знайте и помните, что ваши машины — в умелых и крепких руках. Клянемся вам бить фашистских захватчиков беспощадно. Во имя этого каждый из нас собственной жизни не пожалеет. Обрушим на оккупантов всю мощь гнева и ненависти нашей! Клянемся, товарищи!

Под сводами зала прокатилось глухое, как вздох:

— Клянемся!

Желающих выступить на этом стихийном митинге было много.

— Я уже для фронта стар,— сказал седой, болезненного вида мужчина,— но здесь, в тылу, отдам все свои силы для победы над супостатом. Пусть на фронте наши сыны знают, что их отцы и в заводском цехе не пощадят себя, как не щадят солдаты себя в бою...

Его Сменила пожилая работница. Говорила она тихо, но это был голос матери, и его услышали все:

— Сыны наши! Не для того мы растили вас, чтобы на смерть посылать. Но кому же, как не вам, защищать свой дом, родную землю? И вот мы просим, требуем от вас: бейте фашистское зверье так, чтобы и духу его не осталось! И помни каждый: погибнешь — мать поседеет, струсишь — умрет...

В дверях появился лейтенант Клочков. Поискав глазами, он увидел старшего лейтенанта Крапивина, начальника эшелона, и подошел к нему.

— Товарищ старший лейтенант, через час подадут паровозы. Отправление в двадцать три десять.

Сказал лейтенант тихо, но услышали его многие. Сразу же в зале наступила тишина. Через несколько Минут танкисты выстроились на одной стороне зала, а рабочие завода — на другой. Георгий Иванович Вехов, командир производства, поздравил рабочих и воинов с наступающим Новым, 1942 годом, поблагодарил танкистов за большую помощь в сборке машин и обратился нимсо словами, которые в эти минуты выражали мысли и чувства каждого:

С тракторного завода ушли на фронт лучшие его сыновья, к станкам на их место встали женщины, дети, вернулись в цеха престарелые ветераны. Их руками мы создаем могучие машины, которые вы завтра поведете в бой. Мы куем оружие для богатырей, и, вручая его вам, мы верим в вашу силу и мужество, верим в нашу скорую победу!

Под звуки марша танкисты покинули Дворец культуры. Все рабочие завода, кроме тех, кто находился в цехах, провожали их до эшелона...

Да, в ту новогоднюю ночь Сталинградский тракторной работал. Как, впрочем, и все заводы страны. И те, кто в тот вечер провожал на фронт танкистов, утром должны были сменить своих уставших товарищей. Поэтому не было привычного веселья, каким обычно отличается новогодняя ночь. Но была атмосфера уверенности в том, что наступающий 1942 год принесет наконец обнадеживающие перемены в исходе боев и сражений с гитлеровскими полчищами, приблизит нашу долгожданную победу.

Кто мог знать тогда, что цехи Сталинградского тракторного станут в сорок втором линией фронта...

 

2.

— Товарищ политрук, не скажете, на какой фронт едем?

— В Сталинграде нам выдали полушубки. Значит, едем не на юг,— уклончиво отвечал Феоктистов.

Эшелон находился в пути уже двое суток. Танкисты отдыхали, отсыпались. Утром третьего дня замелькали в приоткрытых дверях вагонов высокие дома, заводские трубы, пролеты железнодорожных мостов — начались пригороды большого города.

— Ребята, это же Москва-а-а!

Все бросились к дверям — большинство танкистов видели Москву впервые.

Столица скована морозом. Уже который день температура воздуха, колеблется между тридцатью и сорока градусами ниже нуля. Обычно на рассвете, а иногда с началом сумерек, дует обжигающий ветер. Тогда на огромных площадях вихрится снег, мечется поземка вдоль улиц. Днем стоит сравнительно тихая погода. Иногда даже выглядывает солнце. Пестро раскрашенные стены домов придают городу какой-то странный вид. Тротуары покрыты толстым слоем снега. Местами высятся сугробы. Заваленные снегом парки безлюдны, если не считать девушек в шинелях и полушубках, копошащихся около своих серебристых аэростатов. В дневное время улицы почти пустынны. Зато с наступлением темноты город оживает. Пешеходы и машины двигаются посреди мостовой. Иногда в тихую погоду долетают отзвуки далекой артиллерийской канонады.

Проезжает много военных автомашин. Проходят строем бойцы, ополченцы. Они одеты в белые полушубки. Слышатся железный лязг и рев танков. Они также спешат на передовую...

Несмотря на осадное положение, несмотря на усталость, вызванную беспрерывной работой на производстве и бессонными из-за воздушных тревог ночами, настроение у москвичей приподнятое: содержание сводок Совинформбюро не вызывает сомнений в победоносном завершении битвы под Москвой. Торжественный голос Юрия Левитана перечисляет все новые и новые села и города, освобожденные Красной Армией от врага. На плакате с призывом "Отстоим Москву!" кто-то размашисто, понизу, дописал: "Отстоим обязательно!".

Третий день января 1942 года. В учительской комнате четырехэтажного краснокаменного здания средней школы на Песчаной улице собрались командиры вновь формирующейся танковой бригады.

Посреди комнаты чадит продолговатая железная печка с выведенной в форточку трубой. Около неё свалены сырые осиновые дрова, стоит кастрюля с мелким мокрым углем.

В середине дня появился высокий, стройный, немногословный старший батальонный комиссар Григорий Васильевич Прованов, назначенный на должность комиссара бригады. Представившись, с каждым поздоровался, потом прошел к замерзшему окну, потрогал холодную отопительную батарею и спросил:

— Проверяли, нельзя нагреть?

— Меры принимаем, товарищ комиссар,— доложил начальник штаба бригады майор Александр Тимофеевич Мачешников. И тут же повернулся к двери: — Товарищ Юдин, сбегайте еще раз в котельную, выясните обстановку.

— Командир не прибыл? — спросил комиссар.

— Должен быть сегодня. Ждем.

Комиссар поинтересовался, где сейчас находятся и чем занимаются 149-й и 152-й танковые батальоны, на базе которых формируется бригада.

Мачешников ответил, подчеркнув при этом, что батальоны прибыли прошлой ночью из Владимира, однако без боевой техники.

— Вы у них были? — спросил Прованов.

— Лично нет. Там находятся начальники служб.

— Надо побывать. Поедемте вместе.

Вначале поехали в 152-й, который располагался в помещении школы неподалеку от станции метро "Сокол".

В одном из классов за столом сидел суровый на вид человек с густыми, сросшимися на переносице бровями. Это был старший лейтенант Жуков, заместитель командира 152-го танкового батальона по строевой части. Здесь же находились комиссар батальона старший политрук Набоков и начальник штаба капитан Кривцов.

Они беседовали с прибывшей на должность старшего военфельдшера батальона Марией Кузнецовой. Замкомбата в разговоре участия не принимал.

Командиров несколько смущал возраст фельдшерицы — ей только что исполнилось восемнадцать. Сама маленькая, хрупкая, детская улыбка на простодушном лице,— ей и шестнадцати не дашь. Поэтому спрашивали девушку с пристрастием — случалось, молодежь прибавляла себе годик-другой, чтобы попасть на фронт. Однако документы были в порядке: родилась в 1923 году в городе Тарусе, Калужской области, окончила Серпуховское медицинское училище.

Мария, плохо справляясь с волнением, старалась все же отвечать уверенно. Во всяком случае, правдиво.

— Не испугаетесь, когда начнут рваться мины, бомбы?

— Не знаю...

Действительно, как иначе ответишь на такой вопрос, если ни разу в бою бывать не приходилось.

— А что будете делать с раненным... ну, положим, в ягодицу? — с озорной улыбкой спросил Кривцов.

Лицо Маши налилось краской.

— Известное дело, перевязывать...

— Да? И как же?

Девушка разозлилась: за ребенка, что ли, принимают! Ответила с вызовом:

— Очень просто. Перевяжу как положено и на прощание посоветую, чтобы впредь противника грудью встречал, а не...

Набоков и Кривцов от души рассмеялись. Даже хмурый Жуков, который, казалось, не прислушивался к разговору, не сдержал улыбки.

В этот момент в класс вошли комиссар и начальник штаба бригады. Жуков отдал рапорт, представил комиссару присутствующих мужчин.

— А девушка? — спросил Прованов. – Не она ли вас рассмешила?

— Старший военфельдшер Кузнецова! — приняв положение "смирно", представилась Маша.

Величать?

— Мария Федоровна.

Прованов окинул девушку внимательным взглядом, и Маша поняла, что комиссар бригады тоже не в восторге от такого пополнения. На всякий случай она ершисто подобралась, как зверек, ожидающий нападения.

— А как с медимуществом? — спросил комиссар.— Имеется ли у вас на первый случай хотя бы санитарная сумка?

Товарищ старший батальонный комиссар, разрешите доложить! Имеется все, все! Только что пригнала "санитарку". Медимущество — полный комплект: спальные мешки, чехлы, одеяла, носилки в машине новенькие. Даже дали химические грелки. Пробовала: бросишь в них снежку — и нагреваются!

Сидящие за столом с удивлением переглянулись.

— Товарищ Кузнецова, почему же вы об этом нам не доложили? — щелкнув пальцем по столу, спросил Жуков.

— А вы меня об этом и не спрашивали, товарищ старший лейтенант! — обиженным тоном проговорила Маша. — А на другие вопросы я ответила.

Жуков чуть смутился: права ведь девушка!

Мария Фёдоровна,— удивился Прованов,— как же вам удалось так быстро добыть все это богатство?

— А очень даже просто,— бойко ответила Маша.— Как получила предписание о назначении в батальон, сразу же, чтобы не терять времени, побежала на медицинскую базу. Спрашиваю: "Наряд на медимущество для сто пятьдесят второго есть?" Отвечают: "Есть". —"Можно получить?" — "Получай".

— Так-таки и "получай", без доверенности?

— Меня там знают по работе в двести девяносто восьмой авиационной базе. Доверенность я обещала привезти после.

— Да с такими кадрами можно в любую драку! — довольный ее докладом, воскликнул Прованов. — А раненых-то видели?

— Приходилось, товарищ комиссар. Первую перевязку сделала летчику Талалихину.

— Ну-ка, расскажите.

Маша охотно исполнила просьбу.

Ночью седьмого августа наши истребители вылетели по тревоге на перехват, а когда вернулись, меня срочно вызвали на аэродром. Сращиваю "Кто из вас ранен?" А они вместо ответа посмеиваются. "Если,— говорю,— вызвали, чтобы посмеяться, то яи на самом делёкого-нибудь из вас пораню".— "Не сердись, сестренка,— подошел ко мне Талалихин.— Перехватика бинтиком царапину". У него было пулевое ранение в правое предплечье и ожоги обеих рук.

Комиссар выслушал и сказал серьезно:

— Ваша работа, Мария Федоровна, уже теперь заслуживает всяческой похвалы. За один день вряд ли кто мог сделать больше. Что касается фронтовой жизни, то, думаю, при такой находчивости освоитесь быстро...

Разговор комиссара с военфельдшером прервал вошедший в класс командир 152-го танкового батальона Карп Петрович Иванов, одетый, как и все, в новый полушубок.

После короткого обмена мнениями с ним комиссар и начальник штаба отправились в Сокольники в 149-й танковый батальон. Там в двухэтажном здании какого-то учреждения как раз проходило партийно-комсомольское собрание. Это было кстати. Прованов в течение тридцати минут смог познакомиться со всем партийным активом подразделения. Он и сам выступил на собрании. Затем, дав несколько неотложных указаний комбату майору Ложкину и старшему политруку Комиссарову, Прованов и Мачешников возвратились в штаб бригады.

Только сели поужинать, открылась дверь, и вошел высокий, сухощавый, запорошенный снегом человек.

— Пошел снежок,— неожиданно тонким голосом проговорил вошедший. И представился: — Подполковник Агафонов, командир шестьдесят девятой танковой бригады. Имя и отчество — Василий Сергеевич.

За спиной подполковника стоял старшина.

— А это Забара, Ефим Абрамович, мой адъютант,— указал на него Агафонов.

В свою очередь представились комбригу комиссар, командиры штаба. За ужином познакомились блинке. Поговорили о новогоднем поздравлении Председателя Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинина, опубликованном в печати 1 января 1942 года, о статье Ванды Василевской "Ненависть", напечатанной в новогоднем номере "Красной звезды".

Командир бригады внимательно выслушал информацию комиссара и начальника штаба о положении дел в батальонах, расспросил каждого о его жизни и службе, о том, кому и где довелось воевать. Рассказал и о себе. Все уважительно посматривали на сверкавшие на гимнастерке комбрига два ордена Красного Знамени и орден Монгольской Народной Республики. Да, перед ними сидел человек с богатевшим боевым опытом. Перспектива воевать под началом такого командира рождала у присутствующих уверенность и добрые надежды.

 

3.

Задачи, связанные с формированием бригады, несмотря на безмерно сжатые сроки, были решены успешно, и ночью 18 января, погрузившись на станции Люблино, танкисты двумя эшелонами двинулись к фронту.

Тяжелогруженые поезда с окружной железной дороги повернули на Октябрьскую. Все поняли: северное направление.

...Поначалу в вагоне было тихо, если не считать дробного перестука колес. Люди молча смотрели в незакрытый проем двери, думали о чем-то своем, вздыхали — говоритьне хотелось. С одной стороны, после напряженнойработы по погрузке на платформы техники каждый чувствовал сильную усталость, с другой—причин для особой душевной бодрости не было: хотя начавшееся в декабре контрнаступление наших войск под Москвой переросло в общее наступление, фашистские войска, тем не менее, находились от столицы не так-то еще далеко. Это беспокоило всех.

Потом, когда первые минуты и километры пути миновали, то в одном, то в другом углу вагона начали возникать, как язычки пламени в долго не разгоравшемся костре, разговоры. Те из бойцов, которые уже не раз побывали в танковых атаках, отмечены боевыми наградами, успокаивали себя и товарищей, возлагая надежды на новые танки Т-34. Ну, а новичков, естественно, волновала мысль о том, каким будем для них первый бой. Они подсаживались к бывалым танкистам, чтобы послушать их рассказы.

Много танкистам поведал сам командир батальона майор Иванов. Всем своим безупречным внешним видом, ровной строгостью и благожелательностью к людям он снискал к себе уважение и доверие подчиненных. И ему было о чем рассказать им. За его: плечами — пятнадцать лет службы в армии. В 1941 году, после окончания Военной академии моторизованных и механизированных войск, командовал на Западном фронте танковой ротой. Награжден орденом Красной Звезды.

— Товарищ майор, за какие подвиги полагается орден Красной Звезды? — спросил механик-водитель Федоренко.— Вы вот, например, за что получили?

— Полагается,— усмехнулся комбат. — В бою полагается не думать о наградах. А я Красную Звезду получил за участие в разгроме танковой колонны врага. Если интересуетесь, то могу рассказать поучительный эпизод этого боя.

Танкисты тотчас же сгруппировались вокруг командира...

А в другом вагоне в центре внимания был политрук роты Феоктистов.

— Обратите внимание, товарищи,—говорит он,— проезжаем станцию Крюково. Слева — деревня того же названия. Я тут в октябре—ноябре воевал. Она несколько раз переходила из рук в руки, но дальше Крюково враг не прошел. Когда мы, танкисты, оказались без машин, то дней десять сражались в окопах вместе с нашими стрелковыми подразделениями. Тяжело было и вон там, западнее, под Волоколамском. Захватчики при поддержке танков предпринимали атаку за атакой. Именно Здесь, у разъезда Дубосеково, совершили свой бессмертный подвиг двадцать восемь истребителей танков из дивизии генерала Панфилова...

Через двое суток воинские эшелоны прибыли на станцию Крестцы. Стало известно, что танковая бригада входит в состав Северо-Западного фронта которым командовал генерал-полковник П. А. Курочкин. Не многим тогда было известно, что в начале января сорок второго войска этого фронта должны были нанести два удара. Первый — на правом крыле во взаимодействии с Волховским фронтом в направлении Старой Руссы с последующим продвижением на Сольцы и Дно и второй — на левом крыле из района Осташково во взаимодействии с Калининским фронтом во фланг и тыл группировки противника.

На станции в один из вагонов вскочил представитель командующего бронетанковыми войсками фронта подполковник Захаров.

— Имейте в виду, Крестцы почти через каждый час подвергаются налету авиации противника, — предупредил он.— Передайте остальным.

На улице — мороз градусов под сорок. А ночь лунная, светлая... .

Выгружались спешно и, насколько это было возможно, скрытно. А после разгрузки получили еще роту танков КВ.

26 января танковые батальоны начали марш. Сгущались зимние сумерки. Мороз не отпускал. Тяжело танкистам. Внутри стальных коробок, двигавшихся с приличной скоростью, зверский холод пробирал до косней. Дорог нет. Сплошной стеной стоит нахохлившийся лес, разрезанный узким извилистым коридором, который отмечен тонким пунктиром на крупномасштабной карте. Летом — проселочная дорога. А сейчас... За каждым танком поднимается снежное облако, оно врывается в открытые люки механика-водителя и командира экипажа.

Проехали несколько больших и малых, почти безлюдных деревень. Избы занесены до самых окон. В двух местах пришлось наскоро соорудить настилы при переходе через маленькие речки.

На рассвете первая колонна танков вышла к реке Ловать.

Командир бригады спрыгнул с танка в глубокий Снег. За ним последовал адъютант, он же командир танка Забара.

— Разыщи-ка начальника штаба,— приказал ему Агафонов.

— Я здесь, товарищ подполковник! — Мачешников стоял за спиной комбрига.

— Ну моро-о-оз! — протянул Агафонов, энергично похлопывая себя по бокам.— Приходится бежать впереди танка.

Да, так и было: бежали по сугробам впереди танков, чтобы согреться. Именно впереди, иначе гари надышишься.

— Александр Тимофеевич,— распорядился подполковник.—Находитесь здесь и встречайте танки. Проверьте, чтобы тщательно замаскировали не только технику, но и следы. В восемь пятнадцать комбатов ко мне. Ефим! — повернулся он к адъютанту.- Принеси, пожалуйста, планшетку с картой, а машину ставь под ель.

Подошли двое в покрытых наледью маскхалатах.

— Товарищ подполковник! Переправа для танков построена,— доложил один из них.

Это был помощник начальника штаба бригады по разведке капитан Горбенко. Рядом с ним стоял начальник инженерной службы бригады воентехник первого ранга Козлов. Они сюда приехали на сутки раньше вместе с представителем командующего бронетанковыми войсками фронта подполковником Захаровым.

Комбриг одобрительно кивнул и, развернув карту, пробежал по ней глазами.

— Находимся против населенного пункта Березицко,— отметил он.— Так, товарищ Горбенко?

— Так точно!

— А кто там сейчас обороняется?

— Седьмая стрелковая дивизия полковника Бедина,— ответил Горбенко.

— С общей обстановкой знакомы?

Капитан понимал: все эти вопросы заданы скорее с целью проверить осведомленность бригадного разведчика, чем пополнить свои сведения об обстановке,— комбриг и без того ее знает. Ответил, однако, четко и обстоятельно:

— В штабе дивизии мне сообщили, что наступление войск фронта началось еще седьмого января. Благодаря внезапности наши войска в течение двух дней продвинулись вперед до пятидесяти километров. Однако Старую Руссу освободить не удалось. А на левом крыле, несмотря на тяжелые условия местности, сильные морозы и глубокие снега, за двенадцать дней наши части продвинулись на сто сорок километров и овладели рядом мощных узлов вражеской обороны.

— Как ведет себя авиация противника?

— В летную погоду — довольно активно гоняются за каждой машиной. Как только за верхушки деревьев не задевают!..

— В Краскове были? — Комбриг указал на карте населенный пункт.

— Были. Там имеются оставленные какой-то частью землянки. Правда, их надо слегка подремонтировать,— доложил Горбенко.

— Хорошо,—сказал командир бригады,—А теперь давайте посмотрим работу саперов.

Комбриг со своим адъютантом, Горбенко и Козлов по узкой тропе направились к опушке леса, метрах в семидесяти от которой находилась переправа.

Когда подошли к реке, их догнала тридцатьчетверка лейтенанта Соколова. На борту танка стояли комиссар бригады Прованов, начальник штаба Мачешников, помощник комбрига по технической части Тонов и комбаты Иванов и Ложкин.

Ширина реки Ловать в этом месте колеблется между сорока и пятьюдесятью метрами. Поперек ее серой лентой тянется проложенный на двух стальных тросах настил из бревен. На той стороне реки чернеют постройки деревни Березицко.

— Нам ведь, Григорий Васильевич, Ловать не миновать... Может, пропустим пробную машину? — повернулся комбриг к комиссару.

— Пусти Соколова. Пока совсем не рассвело, надо попробовать.

— Тут, товарищ комиссар, самый узкий, но зато и глубокий участок,— заметил Горбенко.

— Ну что ж, вперед? — глянул комбриг на Соколова.— В машине оставьте механика-водителя, остальным двигаться позади танка, на удалении. Сами идите впереди, направляющим.

Танк прошел по настилу с десяток метров, и тут, словно выстрелив, лопнул правый трос. Ломая лед, машина сползла в воду. Люк механика-водителя Федорова был открыт, но внутрь с силой хлынула вода, и он, попытавшись покинуть танк, застрял. Сбросив полушубок, лейтенант бросился на помощь. К счастью, танк не перевернулся, сел на корму. Лейтенанту и механику-водителю помогли выбраться на лед, немедленно поместили их в натопленную машину технической помощи.

— Я готов нырнуть в ледяную воду,— сказал кто-то из саперов.

— Нырнуть? А трос за корму подцепить сможешь?— спросил его Агафонов, и по тому, насколько серьезно прозвучали эти вопросы, солдат понял, что слова насчет троса он может, и даже обязан, рассматривать как приказ.

— Так точно, товарищ подполковник, могу!

Парень быстро разделся, обвязался страховочным фалом и прыгнул в воду. Четыре раза нырял и наконец заарканил крюк тяжелым танковым тросом.

На вопрос комбрига, кто он и откуда, сапер, стуча зубами, ответил:

Андрей Прокопенко, с Полтавщины.

Буксируемая двумя танками провалившаяся в реку машина Соколова была вытащена. Воентехник первого ранга Козлов получил от комбрига приличную взбучку за лопнувший трос и категорический приказ надежно укрепить настил.

 

4.

День прошел без особых событий, и с наступлением темноты началась переправа. К двенадцати ночи штаб бригады и танковые батальоны сосредоточились в лесу восточнее Красково. Здесь и началась непосредственная подготовка к предстоящим боям.

...Комиссар батальона Набоков, дав указание парторгам и комсоргам рот на проведение открытого партийно-комсомольского собрания, решил проконтролировать работу хозяйственников. И сразу обнаружил непорядок.

— Почему кухню расположили среди танков? Здесь мы запрещаем жечь костры, а вы целый смолокуренный завод обосновали!

И, словно подкрепляя обоснованность тревоги комиссара, надрывно завыла сирена.

— Во-о-озду-ух!..

Повар мгновенно бросился под свою кухню. Тучный, высокий, в толстом полушубке, он легко вклинился между колесами, зато после отбоя не мог вылезть обратно. Пришлось трем солдатам поднимать кухонную технику. Нашлись, конечно, и зубоскалы.

— Кто испуган, тот наполовину побежден,— заметил Набоков, рассматривая смеющимися глазами изрядно перетрусившего кашевара.— Это, между прочим, Суворов сказал. И, между прочим, о военных поварах тоже.

После ужина в построенном на скорую руку между двумя танками большом шалаше собрался личный состав батальона. Комбат напомнил бойцам об особенностях наступления в лесисто-болотистой местности в условиях морозной зимы, о тех больших трудностях, которые предстоит преодолеть всем без исключения — и рядовым танкистам и командирам, сказал, какого рода помощь он, командир батальона, ожидаетот коммунистов и комсомольцев.

А потом слово взял комиссар.

— Через месяц страна будет праздновать двадцать четвертую годовщину Красной Армии,— сказал он.— А в праздники положено дарить подарки. И свой подарок Ждет от нас, танкистов, Родина-мать. Спросите, какой именно подарок? Скажу какой: это — освобожденная нами земля советская, это — вызволенные нами из фашистской неволи деревни, села и города наши. Там,— Набоков повысил голос, показал рукой на запад, — в наших домах хозяйничают оккупанты, там, не дождавшись нас, умирают отцы и матери, наши жены и дети. И нет нам покоя, нет нам праздника, покуда фашисты на советской земле! Завтрашний бой, нашс вами первый бой, должен стать началом пути к Берлину!..

Утреннее безмолвие в лесу. Конец января. После ночного снегопада деревья обновили свои белые шубы. На опушке, на полянах, в оврагах подросли сугробы.

Воины бригады выстроились на лесной поляне. Все в белых полушубках, а танкисты, кроме того, в меховых танкошлемах. На правом фланге 152-го танкового батальона стоят его командир майор Иванов и комиссар старший политрук Набоков. Дальше — 149-й танковый батальон. Комбат майор Ложкин и комиссар старший политрук Комиссаров о чем-то назидательно толкуют бойцам первой шеренги.

Вид у людей бодрый, подтянутый. Все ждут командира бригады.

Наконец подъехал на своем КВ и он сам, комбриг. На башне танка — Боевое Знамя. Подполковник Агафонов и старший батальонный комиссар Прованов легко спрыгнули с машины. Лица у воинов светлы и суровы: первый раз видят они Боевое Знамя — святыню бригады. Теперь под этим Знаменем им предстоит сражаться с немецко-фашистскими захватчиками за честь и независимость родной страны. Для кого-то из бойцов этот, теперь уже близкий, первый бой станет и последним. Немало могил останется на долгом пути к Победе...

Да, в этот тихий морозный день никто из стоявших на поляне не знал, да и, конечно, не мог знать, что свое Боевое Знамя воины бригады пронесут, через многие страны Европы, через Гоби и Большой Хинган и войну завершат в Порт-Артуре, что их танковая бригада станет гвардейской и заслужит почетные наименования Житомирской и Венской, а на Знамени ее засияют два ордена Красного Знамени, ордена Суворова и Кутузова. И что под этим Знаменем вырастут двадцать два Героя Советского Союза, десятки тысяч воинов удостоятся государственных наград.

Раздалась команда:

— Смирно-о-о! Равнение — на Знамя!

Перед строем проходят с развернутым Боевым Знаменем командир танковой роты старший лейтенант Молеев и ассистенты — механики-водители Новлянский и Федоров. Под их ногами пока не растоптанный снег. Они идут уверенно и гордо. Еще бы! Сегодняшний день — один из самых значительных в истории бригады.

Подполковник Агафонов поздравил личный состав с днем рождения бригады, опустился на колено и поцеловал край алого полотнища. То же сделали комиссар бригады Прованов, другие командиры. Были краткие, зажигательные выступления, далеко окрест разнеслось суровое и проникновенное: "Клянемся!"

Скоро, совсем скоро начнутся наступательные действия Северо-Западного фронта. Одна из основных задач операции — завершить окружение гитлеровских войск в районе города Демянска. Танковая бригада Агафонова, сломив сопротивление противника, совершит рейд во вражеский тыл и во взаимодействии с другими частями фронта замкнет кольцо вокруг части сил 16-й армии генерала Буша. Но обо всем этом сейчас знает очень ограниченный круг людей. Но все знают, что схватки с врагом предстоят жестокие, кровопролитные. И они готовы на любые жертвы во имя освобождения родной земли.

Боевые действия начались 29 января. 149-й танковый батальон с переменным успехом продвигался в направлении на Старую Руссу. 152-й вместе со стрелковыми подразделениями за трое суток боев вклинился во вражеский тыл на 30 километров. Оба батальона за это время освободили ряд населенных пунктов.

Ожесточенные бои развернулись за село Рамушево. Гитлеровцы прочно закрепились на шоссе, ведущем к Старой Руссе. Само Рамушево тянется вдоль левого берега реки Ловать. В нем до войны насчитывалось более 160 дворов, но к этому времени их осталось лишь половина, да посреди села возвышалось каменное здание церкви.

Неоднократные попытки взять село с ходу не увенчались успехом, и в полночь комбриг вызвал к себе командиров батальонов, чтобы уточнить с ними план дальнейших действий. Командный пункт бригады находился в большом блиндаже, рядом с входом в который стоял танк КВ. Тут же прохаживался часовой. Мимо него по протоптанной в снегу тропе прошло несколько человек в белых халатах. Это бригадные разведчики во главе с капитаном Горбенко проконвоировали пленного.

В блиндаже топилась печь, сделанная из металлической бочки. Но все равно было холодно и поэтому все сидели одетыми. Танковая переноска тускло освещала лишь один угол землянки. Там, за узким длинным жердевым столом, склонились над картой комбриг, комиссар и начальник штаба.

Разведчики ввели пленного. Прованов снял со стены переноску и с головы до ног осветил немца. "Ну и экипировочка!" — удивился он. На голове гитлеровца — пилотка, на ней — наша шапка-ушанка, а сверху напялена рогатая каска. Все это повязано рваной плащ-накидкой. Туловище пленного закутано в грязные тряпки, на ногах — большие соломенные чуни.

Комиссар начал допрос. Немецким языком он владел почти в совершенстве. Первые вопросы, как всегда: "Фамилия? Из какой части?"

Постояв с минуту молча, пленный попросил позволения присесть к печке, объяснив, что у него сильно замерзли ноги. Получив разрешение, он снял огромные чуни — эрзац-валенки и протянул к огню обмороженные ноги. Все с любопытством стали разглядывать его диковинную обувь.

— У нас на родине в таких штукенциях несутся куры,— без улыбки проговорил Горбенко; напряжение от только что отгремевшего боя еще не покинуло его. Вместе с пехотинцами-разведчиками они вытащили из блиндажа трех немцев. Двоих забрали пехотинцы, а третий— вот он, стоит, вернее, сидит тут.

Комиссар неожиданно спросил пленного, хотел бы он вернуться в свою часть. Тот испуганно замахал обеими руками:

— Найн, найн!

Заговорил горячо, торопливо, будто боялся, что ему не дадут договорить. Он сыт по горло войной в России, где все, даже погода, против них, немцев. Они несут большие потери убитыми, ранеными и обмороженными. С питанием плохо — в сутки получают кусок хлеба и какие-то эрзац-концентраты. Часто их заставляют искать продукты у убитых русских солдат, у которых почти всегда можно найти сухарик, сахар, сало...

Комиссар кивает в такт этой скороговорке и со злобной насмешливостью, правда, мысленно отвечает пленному: "Дешево стоят ваши слезы "завоевательские". Не такие уж вы голодающие. Просто не собирались зимовать в этих краях, вот и сели на "эрзац-концентраты". Крепко подвел вас фюрер со своим "блицкригом"!"

Пленный одной рукой гладит обмороженные ноги, а другой то и дело скребет спину.

— Григорий Васильевич, спроси, когда он последний раз мылся в бане, — предложил комбриг и почему-то взглянул на своего помпохоза Зубца.

Комиссар спросил. Немец ответил:

— Последний раз был в бане в августе. С тех пор даже не меняли белье.

— Спроси теперь, что он знает об оборонительном рубеже в районе Рамушево, — сказал комбриг.

Пленный показал, что перед передним краем имеется проволочное заграждение в три ряда кольев. Обочины дороги заминированы. Мины есть даже под проволочным заграждением. В самом селе создана система траншей и ходов сообщения полного профиля. Артиллерия преимущественно противотанковая. В основном она сосредоточена на опушке леса, южнее и юго-восточнее села. Хорошо укреплены фланги. Наблюдательный пункт находится там, где тригонометрическая вышка.

— Ничего нового. Все это мы и без него знаем,— комбриг повернул голову к Горбенко.— Кроме того, у них там есть и легкие танки.

— Почему скрыл наличие танков? — спросил комиссар у гитлеровца.

— Что о них говорить, они легкие, застрянут в снегу,— махнул рукой немец.— Никакого маневра..

Пленного увели. Командир бригады пригласил комбатов подойти поближе к развернутой на столе карте. Ему доложили об обстановке в районах действий батальонов, о потерях, о боевой готовности техники и личного состава. Неистовствует вражеская артиллерия и авиация. От танков часто отсекается наша пехота. Оставшись без непосредственной поддержки, танки несут потери. С утра до вечера кружатся фашистские самолеты - разведчики.

— Вчера вечером сосредоточились на кладбище,— сообщил майор Ложкин,— а утром уже налетели пять бомбардировщиков. От прямого попадания бомб два танка сгорели...

— А экипажи?

— Убит один механик-водитель.

— Надо самым строжайшим образом соблюдать маскировку, танки рассредоточивать,— сказал Агафонов. — Ничего не поделаешь — в авиации, артиллерии и в танках немцы пока нас серьезно превосходят.

Коротко отдав необходимые распоряжения, комбриг посмотрел на часы. Был уже час ночи.

— С рассветом ударим по Старой Руссе и по Рамушеву. А сейчас поедем к пехотинцам, подробно обсудим взаимодействие.

 

5.

На совещании командир дивизии полковник Бедин сообщил командирам полков и танкистам: разведкой установлено, что со стороны Старой Руссы в Рамушево прошли около двадцати автомашин. Чуть позже в селе остановились еще столько же автомашин, прибывших со стороны Шелгуново. К большинству из них прицеплены противотанковые орудия. По всей вероятности, эти фашины там останутся до утра.

— Поэтому,— уже тоном приказа сказал комдив,— Пока темно, нужно перерезать шоссе и ворваться в село!

За час до атаки провели артиллерийскую подготовку, ней участвовала вся дивизионная артиллерия. По тем временам и возможностям лучшего нечего было и ожидать.

С началом артподготовки танки роты старшего лейтенанта Крапивина выдвинулись на исходные позиции. "На бортах, по пять-шесть человек, расположились пехотинцы— танковый десант. На танке лейтенанта Соколова с санитарной сумкой заняла место Мария Кузнецова.

— Ну девичье ли это дело — находиться под пулями да осколками? — вздохнул кто-то из пехотинцев.— Сидела бы себе в медпункте... А еще лучше —дома.

— Нам, мужикам, не дюже будет сладко, а ей...— поддержал его другой десантник, сержант.— В самом деле, Маша, тикай-ка до медсанбата. Мы уж как-нибудь без тебя управимся.

— Дима, кончай треп,— одернул его помкомвзвода.— Она, может, храбрее тебя!

— Так уж и храбрее,— отозвался задетый Дима.— Знаем мы таких храбрых: чуть что и — "ма-а-мочка!"

Немногие знали, что из себя представляет эта хрупкая, маленькая, на вид совсем не воинственная девушка. Не знал и Дима.

— Хвастунишка вы, товарищ сержант,— спокойно сказала Маша, и ее серые глаза потемнели.— Я ведь могу и ссадить вас с танка. И побежите вслед за нами петушком, петушком, как у Гоголя.

Она достала из кармана полушубка гранату "лимонку" и стала запихивать ее за поясной ремень. Трудно сказать, что подумал сержант, заметив в руках девушки гранату, только он вдруг резко отпрянул и свалился с брони в сугроб, прямо под ноги подошедшего в это время к танку командира батальона Иванова.

— В чем дело? — в недоумении спросил комбат.

— Товарищ майор, наш сержант приемы высадки танкового десанта отрабатывает,— под общий смех ответила Маша.

— Если так,— сказал майор,— то отрабатывает неправильно. Надо одной рукой придерживать оружие, а другой — головной убор. А он, как видите, пять минут ищет свою ушанку!

Когда угомонился смех, майор, приняв строгий вид, произнес:

— Старший военфельдшер Кузнецова, ко мне!

Маша спрыгнула с танка.

— Мария Федоровна, вы куда собрались?

— Воевать, товарищ майор!

— Где ваш санинструктор Макаревич?

— Вон он,— Маша показала на следующий танк.

— Он с нами один справится. А вы идите в свою "санитарку" и следуйте за атакующими танками, ясно?

— Ясно, товарищ майор!

В этот момент вывалился из башни командир взвода лейтенант Соколов.

— Мария Федоровна,— сказал он с наигранным балагурством,— если погибну, то вот вам на память обо мне.— И протянул ей пластмассовую расческу.

В то время расческа на фронте считалась ценностью.

Маша первая поняла, что никакого балагурства в словах лейтенанта нет. Она смутилась, однако ответила весело, шутливо:

— Такой смелый да храбрый и вдруг погибать засобирался! А воевать кто будет? Нет, нет, расческу оставьте себе, пригодится. У вас вон какая шевелюра!

Маша ласково тронула пальцем свисающий из-под танкошлема чуб Соколова.

— Берите, Мария Федоровна, прошу от души,— умолял ее лейтенант.

— Хорошо, я возьму, но после боя верну.

— Добро,— обрадовался лейтенант и, ухватившись за ствол пушки, ловко вскочил на танк. Что-то еще крикнул Соколов Маше, но его голос потонул в диком реве моторов.

Через несколько минут танки вышли из леса юго-восточнее Борисова. Затем развернулись и на большой скорости устремились в направлении к селу, где металось зарево пожаров — результат точной работы артиллеристов.

В Рамушево, занятом противником, поднялась паника. В багровых отблесках пожаров, в бледном свете поднимающихся в предутреннее небо ракет отчетливо было видно, как по селу бегали полуодетые гитлеровские солдаты. Однако сопротивлялись отчаянно. Автоматные очереди густо прошивали все подступы. Прицепленные к тягачам орудия поспешно разворачивались, занимали позиции.

Спешившись с танков, наша пехота не смогла продвинуться вперед из-за шквального огня. Сделать стремительный бросок не давали полузасыпанные снегом проволочные заграждения. Группе бойцов все же удалось преодолеть первую линию заграждений, но и они залегли под сильным автоматно-пулеметным огнем перед второй линией. Стрелковые отделения поспешно заняли оборону вдоль ручья.

— Крапивин! Быстрее — на мост через Гусинец! — открыто радировал комбат Иванов командиру роты.

А через несколько минут принял доклад:

— Мост проскочили. Бой ведем в селе. Сильный огонь с опушки леса.

— Не связывайтесь с пехотой, главное — не проглядите орудия! — предупредил Иванов.

— Как же не связываться, когда с колокольни хлещет пулемет!

Крапивин дал по ней длинную очередь. Затем ударил осколочным снарядом.

Всем танкам по улице идти тесно, мешают горящие и подбитые машины. Поэтому некоторые двигаются огородами, околицей.

— Усиливается огонь вражеской артиллерии,— докладывает комбату Крапивин.— А пехота пытается окружить нас. Прошу помочь огнем!

— А свою пехоту не заденем? — спрашивает майор Иванов.

— Ее с нами нет, отсекли!

Наконец по селу открывают огонь наши артиллеристы. Вражеские солдаты попрятались в избах, подвалах.

Танкистам приходится одновременно стрелять по селу, по опушке леса и принимать меры против пехоты — норовит действовать связками гранат.

— Илларион, как нам утихомирить батарею на опушке леса? Бьет — нет спасу,— послышался в наушниках политрука Феоктистова голос Крапивина.

— Очень просто. Выйду ей во фланг со стороны тригонометрического пункта и ударю! — ответил политрук — Лучше бы вдвоем, чтобы поддержать друг друга.

— Бери Мурашкина, и валяйте!

Политрук стал вызывать лейтенанта Мурашкина, и вот уже два танка, ведя непрерывный огонь на ходу, по проселочной дороге устремились к высоте 28,1. Однако подавить огонь батареи двумя танками фронтальной атакой оказалось далеко не просто. По броне застучали осколочные снаряды, в танке стоял противный, раздирающий душу звон.

— Алеша! Снарядов не жалей! Сажай по опушке леса! Нам бы добраться до кустарников! — закричал Феоктистов.

Мурашкин слышал, но молчал. Был занят стрельбой. Ведь его танк направляющий. Прекрасно видел — вражеские орудия, что на опушке леса, стоят в двадцати метрах друг от друга. Бить с ходу, когда болтает, словно катерок в шторм, бесполезно. Один снаряд рвется почти под носом, другой перелетает. "Так можно самому схлопотать снаряд. Надо бить наверняка",— подумал лейтенант и решил стрелять с коротких остановок. Два, три выстрела — и метров двадцать вперед...

— "Орел", "Орел", я — "Сокол"! Прими правее,— Приказывает политрук Мурашкину. Это означает — надо спуститься под откос, выйти из зоны обстрела. Хорошо, что политрук своевременно заметил мало-мальски пригодное укрытие, иначе риск, на который решился Мурашкин, вряд ли мог оказаться оправданным.

Наконец обе тридцатьчетверки с натужным ревом вынырнули из-под откоса в нескольких десятках метров от опушки леса. Вражеские артиллеристы растерялись. Чтобы поразить наши танки, им требовалось развернуть пушки влево градусов на сорок пять. На это необходимо время. Но и наши танкисты в трудном положении. Казалось бы, пушки рядом, стреляй в упор или дави. На самом деле сделать это в лесу, да еще зимой, не так-то просто. По глубокому снегу танкам не дашь большой разбег. А орудия, как правило, стоят среди деревьев, за толстыми и высокими ледяными барьерами. Порою эти орудия трудно заметить даже с близкого расстояния. Если бить по ним из танковой пушки, то скорее всего попадешь в дерево или в ледяной панцирь.

А время идет... По лесу с дикими воплями мечутся вражеские пушкари. Одни пытаются развернуть орудия, другие стреляют по танкам из автоматов, бросают гранаты. Многие попрятались в блиндажах.

Политрук попытался связаться с Крапивиным, но рация командира роты молчала. Тогда он вызвал комбата Иванова.

— Крапивин дошел до середины села, а потом его рация замолкла. Я выезжаю туда,— сообщил комбат. Почему-то даже не стал спрашивать у Феоктистова обстановку.

— Товарищ комиссар, как будем действовать? — обратился Мурашкин к политруку.

— Ясное дело, уничтожать! Вперед на орудия и блиндажи! Смотри только не завались. Выбирай между деревьями промежутки пошире. Да пехоту не проморгай!

Не прекращая огня, тридцатьчетверки продолжают двигаться вперед. Вокруг танков, вздымая фонтаны снега, рвутся гранаты, по башням стучит град пуль. По лесу разносится адская симфония танковых моторов, падающих деревьев, рвущихся гранат и снарядов, автоматных очередей. Вот одно орудие вдавливается в снег. На другое падает сбитое снарядом дерево. Хрястнуло под гусеницами третье... Их расчеты уничтожаются пулеметными очередями.

Поняли гитлеровцы, в блиндажах спасения нет. Как только приближаются танки, они пулей вылетают из своих ненадежных укрытий. А бежать по глубокому снегу почти невозможно, и радисты-пулеметчики расстреливают их в упор.

Бой продолжается до тех пор, пока не начинают сгущаться сумерки.

— Мурашкин,— передает политрук, — двигай задним ходом на опушку. В темноте в лесу рискованно. Выезжай и ты, — добавляет он своему механику-водителю Алеше Хорошавину.

Гитлеровцы остаются в лесу, выходить боятся, но строчить из автоматов продолжают.

Попробовал Феоктистов еще раз связаться по рации с ротным, потом с комбатом, но безрезультатно. Тогда решился выйти на комбрига. Тот приказал:

— Возвращайтесь!

Над селом поднималось зарево пожарищ, а на окраине, около больницы, что-то рвалось. Беспрерывно с двух сторон взлетали осветительные ракеты.

— Стало быть, наши село не освободили,— тихо проговорил Феоктистов.

 

6.

Поздно вечером танкисты возвратились в свое расположение. Мурашкин вышел из танка и, пошатнувшись, растянулся на снегу. Илларион Феоктистов также упал в сугроб. Оба жадно хватали ртом снег. Лежали на обочине и ели снег другие члены экипажей. Все угорели от порохового газа. Да и не мудрено. Вентиляторы сбиты, люки башен не то чтобы открыть — приоткрыть на секунду было невозможно.

Прибежал майор Иванов. Вскоре подъехал и комбриг. Он не стал требовать доклада. Обстановку и так хорошо знал. Обошел вокруг танков, испещренных следами снарядов, пуль и осколков, покачал головой.

— Много удалось разбить орудий? — все-таки спросил командир бригады.

— Ясное дело, немало, да осталось в лесу еще столько же. А может, больше. Товарищ подполковник, сделали все, что могли,— доложил политрук.

Они и сами-то точно не знали, сколько подавили и разбили орудий. К некоторым приходилось возвращаться второй раз. Да и не любил Феоктистов хвалиться. Лишь всегда в подобных случаях отвечал: "Ясное дело, сделали, что могли".

Сейчас политрука больше интересовали результаты боя его роты, судьба экипажей и самого ротного. Об этом и спросил комиссара батальона Набокова.

— Ничего утешительного,— сказал комиссар.— Село освободить не удалось, потеряли четыре машины, танк командира подорвался на мине. Из боя не возвратились тридцатьчетверки Крапивина и Соколова. Судьба экипажей неизвестна. Если бы не цаш рейд, то положение могло быть еще хуже.

— Петр Алексеевич, а как со Старой Руссой? — спросил политрук.

— Тяжелые танки Матвеева, Молеева и Андропова ворвались в город, сражались в нем около шести часов, а нашу пехоту так и не пустили, и танкам пришлось возвратиться. А сейчас,— добавил комиссар,— отдохните. Все, чтотребуется, экипаж сделает ибез вас.

На следующий день атака получилась мощнее и удачнее. Танки ударили с двух направлений: три машины лейтенанта Лебедева с правого берега вышли в район церкви. Несколько танков ворвались в село по Старорусскому шоссе. Наши пехотинцы не давали гитлеровцам возможности минировать дорогу и сделанные для танков проходы.

В селе — следы вчерашнего боя. Кругом воронки. Нетронутых снарядами мест вообще нет. Около сельсовета, как рухнувшие богатыри, лежат срезанные снарядами толстые тополя. Улица запружена десяткамиразбитых, сгоревших автомашин, тягачей.

Среди них и наши подбитые танки. Два около церкви. Танк командира роты старшего лейтенанта Федора Федоровича Крапивина обнаружили на южной окраине села. Разорвана лобовая броня. На корпусе и башне множество вмятин. Башня заклинена. Однако ни одной пробоины! Весь комсомольский экипаж лежит около танка. Командир и башенный стрелок — на левой стороне. Около них — танковый пулемет с пустыми магазинами. На левой стороне, в палисаднике,— механик-водитель и радист-пулеметчик. Вокруг около сорока трупов гитлеровских солдат и офицеров. Дорого заплатили фашисты за жизнь экипажа!

Танк лейтенанта Ивана Геннадьевича Соколова — весь черный от копоти. Стоит около больницы. Командир, убитый,— на своем сиденье. На боеукладке — бездыханное тело башенного стрелка. А механик-водитель и радист-пулеметчик — в разрушенной избе. Около них пулемет без единого патрона. Они вели огонь из окна...

Павших героев похоронили в селе Рамушево, недалеко от сгоревшего здания сельского Совета. Перед тем, как опустить тела в могилу, комиссар батальона Набоков от имени всей бригады поклялся отомстить врагам за погибших товарищей.

Здесь была и Маша Кузнецова. Она достала подаренную ей перед боем Иваном Соколовым расческу, причесала ею непокорный буйный чуб лейтенанта и положила в карман его гимнастерки. Тихо сказала:

— Спи, Ванюша, пусть земля старорусская будет для тебя пухом, река Ловать — матерью, а я — твоей невестой...

Закрыв лицо руками, Маша быстро отошла в сторону...

Вечером 7 февраля в большом жарко натопленном блиндаже собрались коммунисты 152-го танкового батальона, чтобы подвести итоги проведенных боев. На собрании присутствовал комиссар бригады Прованов. Командир батальона майор Иванов в своем кратком докладе сообщил, что батальон поставленную задачу выполнил, личный состав в бою проявил исключительное мужество и самоотверженность. Он назвал цифры, характеризующие количество, уничтоженной военной техники врага, его орудий, живой силы. Сказал и о своих потерях. Выступившие коммунисты поделились личным опытом ведения борьбы с врагом в населенном пункте и в лесу в условиях сильного мороза и глубокого снега.

Решили организационный вопрос. Секретарем партбюро батальона, вместо выбывшего из строя младшего политрука Буряка, был избран политрук Феоктистов Илларион Гаврилович.

В заключение попросил слова комиссар бригады. Он ознакомил коммунистов с последними сообщениями Совинформбюро о положениях на фронтах, а потом, перейдя к оценке действий личного состава 152-го батальона, сказал, что у командования бригады к коммунистам и всем бойцам претензий нет.

Прованов сообщил, что в настоящее время бригадная разведка находится во вражеском тылу. После ее возвращения предстоит наступать на Кобылкино. Когда это случится, пока неизвестно, но танки должны быть готовы вступить в бой в любую минуту. Сейчас на участке предстоящего наступления оборону занимает стрелковый батальон старшего лейтенанта Савичева. Проявляя беспримерное мужество и стойкость, пехотинцы за день отбивают по нескольку вражеских атак.

...Один из таких боев стрелкового батальона начался ранним утром.

Коренастый, русоволосый старший сержант Константин Румянцев, первый номер ручного пулемета, прикрывал правый фланг своей роты. Вторым номером у него был молодой парень Сергей Касимов.

— Ты мне, Сережа, только диски подавай без задержки,— говорил ему Румянцев, поглаживая горячий ствол пулемета.— И тогда, будь уверен, немцам тут ходу не будет.

И тут же новой густой цепью повалили гитлеровцы. Мелко задрожал в уверенной руке Румянцева безотказный работяга "шпагин". Не выдержали, залегли атакующие. Вокруг пулеметчиков взметнулись султаны разрывов: немцы пустили в ход минометы, Румянцев не дает им поднять головы. Но вот пулемет захлебнулся.

— Сережа! — крикнул Румянцев.— Диск!

Но Касимов бездействовал. Румянцев взглянул в его сторону. Второй номер был смертельно ранен. Подбежавшие санитары тут же унесли его по траншее.

К Румянцеву подполз солдат Федор Соколов.

— Я — твой второй номер,—сказал он.— Командир прислал.

Соколов по возрасту был старше Румянцева. Старший сержант знал, что у него в городе Ростове, Ярославской области, Осталась жена с двумя сынишкам".

Румянцев и Соколов сменили позицию. Теперьих пулемет стоял на каком-то ящике в деревянном сарае. Для обзора и стрельбы они пробили в стене узкую продолговатую щель. Поодаль, впереди сарая, справаи слева, от него, два высоких тополя. Позади — крестьянскиеизбы. Фашисты обстреливают их из орудий. От многихизбостались лишь фундаменты, торчат истыканные пулями печки. В одной из полуразрушенных изб — командный пункт батальона.

— Костя, глянь, немцы опять с пригорка спускаются,— тревожно проговорил Соколов.

— Вижу, Федор Николаевич. Подпустим поближе, на нашу сторону высотки. Иначе могут махнуть обратно, попробуй потом достань.

Выждали немного, и снова заговорил пулемет. Вражеские солдаты падали один за другим. Некоторые пытались бежать обратно, но подняться на пригорок по- глубокому снегу им было не так-то просто. К тому же на вершине высотки фигуры бегущих вырисовывались довольно четко.

Атака была отбита. Которая уже!.. И сколько их еще будет?..

Румянцев вытирал рукавом полушубка взмокший лоб. Это его занятие прервал второй номер.

— Костя, левее кустарника, около; тополя, кто-то шевелится!

Старший сержант отмахнулся.

— Какой дурак так близко под наш огонь сунется!

— Нет, нет,— настаивал Соколов,— ты посмотри, к сараю, действительно, ползет какая-то фигура.

В это время почти под самым носом у пулеметчиков раздался выстрел. Затем кто-то заорал благим матом, а через несколько секунд прогремел взрыв.

Вы что же, братцы, подкрадывающуюся к вам гадюку не замечаете! — крикнул подбежавший к сараю командир отделения, приземистый и несколько медлительный Василий Франке. Он тоже заметил ползущего гитлеровца, выстрелил, а приготовленная немцем к броску граната под ним разорвалась!

— Нет, почему же, Федор Николаевич заметил,— усталым голосом отозвался Румянцев.— Я вот только... расслабился малость, бдительность пригасил.

Впрочем, "расслабились малость" и некоторые другие бойцы. Как только очередная атака гитлеровцев захлебнулась и настало затишье (надолго ли?), к сараю начали собираться те, кто находился в траншее рядом. Среди них был автоматчик Петр Хлебникин, круглолицый, подвижный парень, весельчак и балагур.

— Костя, ты скоро пойдешь под трибунал за жадность,— говорит он с комической серьезностью.— Вон сколько положил оккупантов. Так и нам ничего не оставишь.

— Не волнуйся,— спокойно отвечает Румянцев, складывая рядком пустые диски. — И тебе, и всем нам хватит. Даже с излишком. Еще в Берлине добивать будем!

Подошел рассерженный комбат Савичев. Почему столпились? — сердито крикнул он — Жить надоело? А ну, быстро по местам!

Прошло еще немного времени. И вдруг послышался удивленный голос наблюдателя:

— Братцы! Из леса вышли лошади!

— Где? — спросил Румянцев, который вместе с Соколовым вновь переместился в траншею, на прежнюю свою позицию.

Впереди, метрах в пятистах, тянулась небольшая, поросшая редким леском, возвышенность. Где-то за ней располагались гитлеровцы. Как раз из-за этой возвышенности, на ее левом склоне, и показались столь странные для сегодняшней обстановки зимние обозы. Они медленно двигались по дороге в нашу сторону.

Начальник штаба батальона лейтенант Михайлов поднял бинокль. Потом передал его старшему лейтенанту Савичеву.

Лошади, не дойдя до нашей позиции метров сто - сто пятьдесят, почему-то остановились. Видимо, дальше дорога была сильно занесена снегом.

— Н-да, что-то гитлеровцы замыслили,— проговорил комбат.— Надо предупредить ротных, на флангах. До выяснения с огоньком воздержаться.

По цепи передали соответствующее распоряжение.

— Николай Михайлович,— обратился старший лейтенант Савичев к начальнику штаба,—пошли-ка к этому обозу наших храбрецов. Пусть проверят. Да только чтобы осторожно!

— Румянцев и Хлебникин, ко мне! — позвал начштаба и, когда те подошли вплотную к лейтенанту, сказал им: — Подползите к обозам, осмотрите сани. Имейте в виду, рядом могут быть фашисты. Если все будет спокойно, лошадей пригоните сюда. В случае чего, мы вас прикроем огнем.

И начальник штаба сам лег за пулемет.

Румянцев и Хлебникин, прихватив автоматы и по три гранаты, по занесенному снегом дорожному кювету поползли вперед. Вскоре приблизились к небольшому бугру.

— Этот холмик надо миновать быстро: могут засечь,— предупредил ползущий впереди Хлебникин.

Действительно, только поднялись на вершину, как над головой просвистели пули. А метрах в тридцати, выпуская из ноздрей заиндевелый пар, стоят четыре запряженных в сани лошади. Приземистые, с короткой гривкой, худые — одни кости. Масти одинаковой — гнедые.

— Похоже, наши, российские,— шепнул Хлебникин.— Видать, изъездили идиоты так, что больше некуда. — Добавил озабоченно: — Что же делать? Подняться — опасно.

— Лошади стоят как раз в лощине,— заметил Румянцев.— К тому же впереди, вон там, кустарники. Кажется, фашисты ни нас, ни лошадей не видят. Рискнем?

Держа наготове автоматы, осторожно двинулись к последним саням. На них какие-то ящики, а сверху — связанный, весь перемерзший наш солдат. Спросили его, как тут оказался, но он ничего не мог сказать, лишь стучал зубами. Заметили, как с передних саней приподнялась перевязанная голова гитлеровца. Петр Хлебникин мгновенно направил на него автомат.

— Погоди, не торопись,— остановил его Румянцев.— Видишь, он без оружия. Его, видно, свои же вместо обозника положили здесь. Штрафник, что ли...

— Да, ситуация — лес темный...

Отпустив вожжи, немец попытался подняться, но тут же беспомощно рухнул обратно. Потом, растопырив четыре пальца, поспешно проговорил:

— Киндер, киндер!..

— Скажи пожалуйста, сигналы какие-то подает,— сказал Румянцев, ни слова, как, впрочем, и его напарник, не знавший по-немецки.

Он потянул вожжи, чтобы тронуть лошадь, но они , выдернулись — не то пулей, не то осколками были перебиты. Петр связал их, разнуздал лошадь и погладил ее по шее. Она неожиданно заржала. Услышав это, глухо откликнулись остальные.

— Тоже, должно, проклинают фашистов,— сказал Хлебникин и дал ей кусочек сахара. Лошадь сначала положила на его плечо морду, затем, волоча сани, медленно тронулась вперед.

— Скажи пожалуйста, скотина, а соображает, своих узнала,— разволновался Петр.— Значит, и ты, милая, испытала фашистскую неволю.— Он дал ей сухарик.

Обоз медленно приближался к нашим позициям. Два друга, случайно оказавшиеся обозниками, шли настороже, готовые в любую минуту пустить в ход оружие. Первым их встретил сержант Василий Франке.

— Почему не едете, а идете?

— Видишь, лошади еле ноги переставляют. Того и гляди свалятся,— ответил Румянцев.

В этот момент немец опять забеспокоился. Высунув из-под тряпья четыре пальца, он затараторил прежнее:

— Киндер! Киндер!..

— Все время чего-то просит,— сказал Петр.— А может, объяснить чего желает.

— Эх вы, полиглоты, — рассмеялся Франке.—Слово "киндер" в переводе на русский язык означает — дети. И получается, что у него четверо детей, которых он просит не оставлять сиротами, Понятно?

— Вот же нахал! — разозлился Хлебникин.— У него — дети, а у меня — кто? У меня тоже два сына. Думаете, он посчитался бы с этим, окажись в других условиях?..

Лежащих на санях перенесли в жарко натопленную избу. Немец был тяжело ранен, а у нашего бойца отморожены обе ноги. Срочно вызвали военфельдшера с санитаром. После того как они сделали свое дело, наш солдат рассказал, что попал в плен после контузии от разорвавшегося рядом снаряда. Когда пришел в сознание, стали допрашивать, но не сказал ни слова. Избивали зверски, держали на морозе в сарае. И так двое суток. Хотели расстрелять, но потом гитлеровский офицер сказал ему: "Мы тебя свяжем и с комфортом отправим к своим. Пусть порадуются, получив мерзлый труп".

— И меня положили на сани...

В это время бойцы разбирали обозы. В них оказались разные продукты.

— Ничего не трогать! — приказал комбат.— Наверняка, отравлено. Виктор Николаевич,— повернулся он к комиссару Осипову,— передайте нашему доктору, пусть займется всем этим.

Комбат оказался прав: продукты действительно были отравлены.

— Примитив, сдобренный обычным фашистским коварством,— сказал по этому поводу старший лейтенант Савичев.— Они рассчитывали, что мы сразу же навалимся на ихнюю отравленную еду, а потом нас можно будет переколотить, как щенят. Даже своего солдата не пожалели, принесли в жертву.

— А что немец говорит? — поинтересовался один из бойцов.

— Известно что,— усмехнулся комбат.— Должен был на все наши вопросы отвечать: вез, мол, продукты в свою часть, да заблудился. По дороге подобрал замерзшего русского солдата, был еще живой...

— Все-таки не ценят они еще нас как серьезного противника,—заметил комиссар — Думали, что мы способны клюнуть на такую ерунду.— Помолчав, добавил твердо: — Ну ничего, придет время — оценят.

Пользуясь временным затишьем, решили покормить личный состав. В нескольких термосах принесли обед — картофельное пюре с мясом. Вместе с хозяйственниками пришел и начальник штаба лейтенант Николай Михайлов. Он и комиссар батальона Осипов уже побывали в обороняющихся ротах, проверили готовность к отражению атак противника. Комиссар ушел — его срочно вызвали куда-то, а Михайлов остался — решил побеседовать с бойцами.

Закончив нехитрый обед, Петр Хлебникин вытащил из кармана вышитый кисет. Достал щепотку табаку себе, а кисет передал лейтенанту.

— Попробуйте нашу, моршанскую.

— Из такого кисета грех не угоститься,— сказал с улыбкой Михайлов. Он взял голубой шелковый кисет и с минуту рассматривал его. На одной стороне были вышиты два бутона красного мака, а на другой — слово "возвращайся".

— Ничего не скажешь, прелесть!

— Должно, соседка свое сердце подарила? — подмигнул соседу связной начальника штаба Сергей Гудошников.

— Нет, Сережа, не соседка,— сказал Хлебникин.— Жена подарила. Моя жена Полина.

— Извини, брат,— смутился Гудошников.

— А ты, пулеметчик? — начальник штаба протянул кисет Румянцеву.

— Я, товарищ лейтенант, некурящий,— отозвался тот, однако кисет взял, чтобы полюбоваться вышивкой.

Кто-то вспомнил свою жену, чьей вышивки скатерти и полотенца были представлены на областной выставке. Другой прочитал вслух письмо от матери из южно-уральского городка. Как водится, просит бить врага нещадно, но и беречь себя, зря не подставлять голову под пули, ч Помолчали, каждый думая о своем.

- Сегодня мы отбили три вражеских атаки, — прервал молчание лейтенант.— Вы наверное и не заметили, как во время второго боя фашисты нас чуть не окружили. А все потому, что некоторые из нас не могут преодолеть страха перед врагом. Как же, фашист чуть ли не всей Европой двинул на нас! Ну и что из того, что всей Европой? А он, фашист, между прочим, нас боится еще больше. Представьте себе: чужая страна, где стреляют не только с фронта, но и всюду — из каждого дома, каждой рощицы, где боец за свою землю — каждый старик и мальчишка, каждая женщина. Конечно, фашист нас пока, временно, превосходит и в самолетах и в танках. Зато моральный фактор всегда был и убудет за нами, потому что мы защищаем правое дело, а их дело — разбойное. А вот получим в нужном количестве боевую технику...

— Дело, товарищ лейтенант, не только в недостатке самолетов и танков,— вставил Румянцев.— Ведь у них у каждого автомат. А у нас? В роте лишь несколько штук. Они по нас пулями, как градом а мы одиночными выстрелами отвечаем. Меня-то выручает пулемет.

— Ну, допустим, твой пулемет выручает не только тебя,— уважительно заметил Сергей Гудошников.

— Вот я и говорю,— продолжал лейтенант.— Товарищ Сталин как сказал? У нас будет все необходимое для ведения войны с фашистами! Так что будем бить скоро по-настоящему. И уже бьем.

Разговор прервал прибежавший наблюдатель.

Впереди из леса вышли и идут к нам по дороге автомашины. За ними автоматчики! Сколько там их, определить трудно.

— По местам! приказал лейтенант Михайлов.— Румянцев, огневую позицию сменил?

 

7.

Через несколько минут открыли стрельбу вражеские минометы. Ударили с той стороны пулеметы и автоматы. От сарая, где только что сидели бойцы, полетели щепки и целые доски. Почти рядом с сараем рванул снаряд. Он угодил в ствол толстого тополя. Дерево, падая, чуть не раздавило пулеметную точку Румянцева. Впереди на снегу лежал раненный в живот помкомвзвода. Он просил помощи, но пока санитары подойти не могли. Вдоль траншеи пробежал старший лейтенант Савичев.

— Приготовиться к отражению атаки! — крикнул он и упал рядом с Михайловым.

— Что наблюдаешь? — спросил он, запыхавшись.

— Вижу машину и на ней четыре спаренных зенитных пулемета,— не отрываясь от бинокля, доложил Михайлов.

Комбат тоже стал наблюдать.

— Не одна машина, а несколько, — сквозь зубы процедил он.— А вот сколько — не разобрать. Пурга поднимается.

...Бой, уже четвертый за этот день, с каждой минутой разгорался все яростней. Цепи фашистских солдат шли напролом, густо устилая поле своими трупами. То на одном, то на другом фланге возникали рукопашные схватки. Ружейно-пулеметная трескотня, разрывы снарядов, мин и ручных гранат, неистовые крики сходящихся грудь в грудь —все слилось в нескончаемый оглушительный рев, из которого трудно было выделить отдельные звуки.

Мимо комбата четыре бойца пронесли кого-то, положенного на плащ-палатку.

— Кто? — коротко спросил Савичев,

— Убит лейтенант Васильев, — доложил один из бойцов.

И тут же командир батальона услышал голос командира роты:

— Сержант Румянцев, командуй взводом!

Перед мысленным взором комбата возник совсем еще молодой, двадцати лет, застенчивый и рассудительный командир взвода лейтенант Васильев Николай Ионович. Позже стало известно, что его взвод в рукопашном бою уничтожил до семидесяти гитлеровцев, многих заставил сдаться в плен. Сам лейтенант за этот бой был посмертно награжден орденом Красного Знамени.

Над головой пулеметчиков противно взвизгнули пули. На их плечи сыпались ветки и сучья поваленного тополя. Вдруг Румянцев схватился за голову и отпрянул в сторону.

— Костя, что с тобой?! — испуганно спросил Федор Соколов, его второй номер.

— Ничего особенного. Пуля угодила в кожух пулемета и рикошетом слегка приласкала лоб.

След от этой "ласки" был отчетливо виден на шапке-ушанке первого номера.

Румянцев, потерев лоб, опять застрочил из пулемета.

— Николай Михайлович,— сказал комбат лейтенанту. Михайлову,— так дальше не пойдет, пошли кого-нибудь встретить машину. Пока наши артиллеристы развернутся, эти зенитные пулеметы наломают дров.

Действительно, оружие, предназначенное для стрельбы по воздушным целям, на этот раз не давало поднять головы нашим бойцам.

Лейтенант повернул голову вправо и встретил на себе никогда не унывающий и всегда услужливый взгляд своего связного Сергея Гудошникова.

— Сережа, видишь впереди буерак? — показал он ему рукой.— Потом начинается овражек. Доползи по нему до мостика, а там прикинешь сам, где притаиться. Когда машина начнет спускаться к мостику, тут и угости ее противотанковой. Понял?

— Понял, товарищ лейтенант!

— Мы за тобой будем следить. Румянцев поддержит своим пулеметом.

Гудошников пополз по глубокому снегу и вскоре скрылся за исклеванным снарядами холмом.

Вражеская машина с зенитными пулеметами, а за нею, значительно дальше, и другие такие же то показывались, то исчезали в складках местности. Двигаясь медленно (мешал глубокий снег), первая обрушивала на наши траншеи шквал губительного огня.

Время шло, а Гудошников не подавал о себе никаких признаков. Савичев, Михайлов, Румянцев и другие с тревогой всматривались вперед.

— Парень находчивый,— заметил лейтенант с надеждой.— Осечки не должно быть.

— Если ему удастся уничтожить установку,— сказал комбат,— то контратакуем. Передай, пусть готовятся. И пусть карманы набьют гранатами.

Лейтенант Михайлов только отполз метров двадцать в сторону, как раздался глухой взрыв. Все обрадовано вскинули голову.

...Сергей Гудошников, удобно устроившись в засыпанном снегом небольшом, но достаточно густом кустарнике над обрывом, ждал, когда приблизится вражеская машина с зенитными пулеметами. "Далековато, гранатой не достать,— размышлял он.— Должна же спуститься вниз... А если еще метров пятьдесят проползти? Нет нельзя, местность открытая". Решил ждать. А лежать абсолютно без движения в такой мороз — запросто окоченеешь. Ноги уже начинают неметь. Неожиданно кто-то вроде дернул за правую ногу. Но обратить на это внимание Гудошникову некогда было: он заметил, как машина после непродолжительной остановки тронулась в нашу сторону, стала спускаться вниз. Малейшая неосторожность может испортить все. И все же Сергей обернулся. Обернулся и увидел: за низким кустом, прямо у его ног, сидит гитлеровец. На коленях у него лежит автомат, с одной стороны — большая соломенная калоша, с другой — валенок Сергея. Сам старательно разматывает укутанную тряпьем ногу. Видимо, принял Гудошникова за труп.

Такая злость охватила Сергея, что на мгновение забыл об осторожности. Согнув ногу, он так врезал по подбородку мародера, что тот, не успев что-либо сообразить, кубарем загремел с обрыва. Каска его с цветным бабьим платком отлетела в кусты. Автомат зарылся в снег. А машина уже рядом. "Пожалуй, как раз",— вовремя подумал Гудошников и швырнул противотанковую гранату. Она угодила между кабиной и кузовом,

Грохнул взрыв. Пулеметчиков из кузова раскидало, пулеметные рамы отлетели напрочь. Машина превратилась в факел.

Смахнув со лба выступивший пот, Сергей покатился с обрыва вниз. Только поднял слетевшую с головы ушанку, как вдруг увидел — вытирая кровь с разбитых губ, сидит тот же фашист! А он и забыл про него.

— Так ты, мерзавец, еще живой?! — Гудошников навел на вражеского солдата автомат. Тот хотел встать, но не вышло — упал. Видимо, здорово двинул его Сергей разутой ногой. "Может, живым взять?" — мелькнула мысль. Но немец неожиданно ретиво поднялся, бросался к Сергею и цепко ухватился за его автомат. Гудошников успел нажать на спусковой крючок...

Через несколько минут на поле боя появились еще две автомашины с зенитными пулеметами. Но они были разбиты подоспевшими нашими танкистами. Однако на этом атака противника не прекратилась. Теперь по дороге шли обозы с пехотой, а по сторонам густо валили цепи. Сначала шли в полный рост, потом — перебежками наконец поползли.

И вот прозвучало мощное, протяжное "ура". На правом фланге контратаку возглавил лейтенант Михайлов, на левом — комбат Савичев. Комиссар Осипов еще до этого был тяжело ранен.

В рядах контратакующих шли все, кто мог держать оружие: старшины, повара, коноводы, раненые...

Услышав воинственный клич советских бойцов, противник пришел в замешательство. Кое-кто тут же повернул назад.

Румянцев, возглавив взвод, со своим пулеметом не расстался. Вот он, крикнув: "Взвод, впере-е-ед! За мно-о-ой!",— сделал короткую перебежку, камнем упал в снег и открыл по врагу огонь. В пылу боя не мудрено притупить осторожность. И тут выручает лучшее из чувств, присущее только советским бойцам,— чувство войскового товарищества и взаимовыручки.

— Костя, смотри слева! — крикнул второй номер Соколов и, схватив карабин, выстрелил по гитлеровцу, подкрадывавшемуся к пулеметчикам. Пуля угодила в торчавшую над снегом фигуру. Однако немец, перевернувшись два раза, продолжал ползти.

— Дай-ка мне! Они, фашисты, живучие, надо бить наверняка.

Румянцев схватил карабин. Вражеский "пластун" уже приподнялся, чтобы метнуть гранату, но Константин успел выстрелить. Граната выпала из рук солдата и взорвалась...

— Второй такой случай, — отметил Соколов,

— Ничего, пусть будет и третий, и десятый — управимся. А теперь давай диск с патронами.

И тут только оба поняли, что патронов осталось совсем мало, что и подносчики из пункта боепитания тоже в бою... Кого-то посылали еще раньше, но он не вернулся.

— Хлебникина ко мне! — приказал командир взвода Румянцев.

Петр Хлебникин был в это время на правом фланге, где погибшего командира роты заменил лейтенант Михайлов. Он понимал, что фашисты во что бы то ни стало решили смять наших. Напряжение боя, казалось, достигло предельной черты. Все вокруг было усеяно трупами гитлеровских солдат и наших бойцов. В какое-то мгновение Хлебникину почудилось, что он на поле боя один. Оторопь взяла бойца. Но когда услышал, что его зовут, словно бы очнулся после кошмарного сна и бросился на вызов.

— Петя, мы остались без патронов,— без всяких вводных сказал ему Румянцев.— Надо достать. Ждать, когда подвезут, нельзя. Сам видишь...

— Я сейчас, сейчас! Я все понимаю.

И Петр, вывалив солдатские пожитки из своего вещевого мешка, пополз по полю боя. Он знал, как это делается. В минуты затишья между вражескими атаками ему не раз приходилось забирать патроны у наших погибших.

Второму номеру пулемета Соколову почти каждые пять минут приходилось набивать диски. В рукавицах этого не сделаешь, надо снимать. И он снимал. А мороз — под тридцать градусов. Пальцы от холода ныли нестерпимо, временами становились нечувствительными, как деревяшки.

Сейчас Федор снаряжал диск последними оставшимися в его сумке патронами. Пальцы не слушались, и патроны падали в снег. Румянцев торопил напарника, срывался на крик.

— Сейчас, сейчас,— постанывал Соколов.— Руки как чужие...

Тогда Румянцев сам стал заряжать диск. Пока он это делал, перед ним, словно из-под земли, вырос верзила — немецкий солдат. В руках у него была наша винтовка, на шее висел свой автомат. Размахнувшись, гитлеровец ударил Румянцева штыком, но проколол лишь полушубок сбоку. Константин вскочил и крепко ухватился за штык. А Соколов ничем помочь не мог: его руки висели как перебитые... В какое-то мгновение командир взвода вспомнил давний мимолетный рассказ Соколова о том, что из-за какой-то болезни, перенесенной им в детстве, или из-за чего-то еще его руки плохо переносят холод. Тогда Румянцев не обратил на это внимание. А зря... Может, вторым номером не следовало брать.

В эту минуту, к счастью, появился Петр Хлебникин. Он приволок на спине тяжелый вещмешок, набитый патронами, да еще нес их в поле шинели. И увидел Петр необычную картину: верзила-немец, держась за приклад винтовки, ходит вокруг Румянцева, как щука, попавшая на блесну. Костя ростом не высокий, но чертовски цепкий и ловкий. Гитлеровец с налитыми кровью глазами пытается выдернуть из его рук штык, да не может. Не удалось одним ударом покончить с русским, а теперь самому грозит конец.

Хлебникин сбросил свою ношу на снег, одним прыжком, как тигр, бросился к лежавшему на снегу ручному пулемету Румянцева и два раза огрел им гитлеровца по каске. Тот, выпустив винтовку, мешком свалился ему под ноги.

— Вот так-то лучше, — прохрипел Петр.

В автомате верзилы не оказалось ни одного патрона. Была без патронов и винтовка.

— Ну, Петро, спасибо тебе, — от души поблагодарил Румянцев.— И за патроны спасибо. А теперь оставайся у меня вторым номером. Да, да! — строго добавил он, поймав на себе удивленный и протестующий взгляд Соколова. — А ты, Федор Николаевич, быстренько в медсанбат. Там тебе сделают с руками что полагается. Отморозишь ведь, без ранения калекой станешь.

Соколов нехотя ушел, а Румянцев и Хлебникин стали набивать диски.

Наши стрелковые подразделения вели бой почти на самой высоте. Наступал вечер. Вскоре в небо взлетели одна за другой три зеленые ракеты. Это означало, что надо отходить на прежние позиции.

"Как же так, продвинулись вперед и вдруг—отход",— мысленно недоумевал Румянцев. Но тут же сообразил: наступать дальше, глядя на ночь, более чем рискованно. А закрепиться здесь, на склоне, нецелесообразно — позиция для нас очень невыгодная.

Румянцев отдал взводу нужное распоряжение и тут же услышал стонущий голос:

— Ребята, помогите, не оставляйте меня...

Командир взвода сделал несколько шагов влево. На залитом кровью снегу лежал боец с винтовкой. Тяжелое ранение в грудную клетку. Передал Петру пулемет, сам лег и взвалил на себя раненого.

— Нет, я сам, только помогите немного, — тихо попросил боец.

— Ладно уж, держись лучше покрепче.

Так и дополз со своей ношей до одной из палаток медсанбата. Здесь Румянцев увидел лейтенанта Михайлова. Его левая рука была перевязана, небольшая повязка выглядывала и из-под шапки. Полушубок сзади напоминал рваное решето.

— Вы тоже ранены? — спросил у Румянцева лейтенант.

— Мы-то вроде в полном здравии, а вот вы, кажется, продырявлены основательно,— ответил за командира взвода Петр Хлебникин.

— Доставили тяжело раненного, — объяснил Румянцев свое пребывание здесь.

— Я очень рад, что вы живы и здоровы, — искренна проговорил Михайлов.— И в бою держались молодцами. Ну, а мои ранения легкие, гранатные, так сказать. Малость замешкался. Мог бы фашиста до броска гранаты ухлопать, а вышло так, что пристрелил уже после броска... 

 

8.

Наши стрелковые подразделения готовились к очередному штурму вражеских позиций. Необходимо было изучить все наиболее существенные изменения, происшедшие в последние дни в обороне противника на этом участке. С этой целью капитан Василий Горбенко с двенадцатью разведчиками направился в ночной поиск.

Погода установилась подходящая, словно по заказу. Еще засветло небо заволокли тяжелые низкие тучи, а потом большими хлопьями густо повалил снег. Сначала двинулись по руслу безымянного ручья, а затем, перепрыгивая с кочки на кочку (судя по карте, здесь в летнее время — непроходимые болота), вышли на узкую тропу которая ныряла в густой лес. Встали на лыжи. Вперед вырвался дозорный Петр Удавов. Крепчал мороз, однако в движении было даже жарко. Прошли около шести километров в глубь вражеского тыла.

— Чудно, тишина-то какая! — проговорил вдруг один из разведчиков, красноармеец Дмитрий Клюев.— Будто никакой тебе войны...

Его резко дернул за рукав капитан, выразительным взглядом дал понять, насколько опасны сейчас разговоры, да и всякий прочий шум.

Ускорили шаг. Тишина в лесу стояла, действительно, необычная, только слегка лыжи шуршали по снегу.

Наконец Горбенко остановился. Стала и вся группа.

— Мы почти у цели, — тихо прошептал капитан.

И в ту же минуту впереди резко затрещали автоматы.

Прибежал запыхавшийся Удавов.

Противник прочесывает лес! — доложил он.

— Сколько их?

— Человек десять...

Лыжники повернули в сторону. Шли след в след. По распоряжению капитана Удавов пучком веток заметал лыжню. Минут через пять остановились около чащи.

Опять загремели автоматные очереди.

— Нас они заметить не могли,— вслух размышлял Горбенко.— Или партизаны их тут беспокоят, или какая-нибудь группа наших бойцов пробивается к фронту.— Тоном приказа добавил: — Всем встать за толстые деревья! А мы с Удавовым останемся тут, пропустим их. Ждите сигнала.

Трудно сказать, что насторожило вражеских солдат, но они неожиданно остановились как раз на том месте, где минут пять назад стояли наши разведчики. Поговорив негромко о чем-то, гитлеровцы дали несколько очередей в сторону чащи, где затаилась группа Горбенко. Похоже, стреляли просто так, на всякий случай, однако пули просвистели, над головой упавших, на снег разведчиков. Затем, неуклюже отталкиваюсь палками, немцы осторожно направились в сторону, переднего края.

Капитан провел рукой по лбу и ощутил на пальцах что-то теплое и липкое. Кровь... Теплая полоска пролегла и вдоль спины. Только теперь Горбенко почувствовал легкую боль. Значит, когда упали на снег, две "пули-дуры" достали разведчика: одна содрала кожу на голове, а другая чиркнула по спине. Раны были пустяковые, однако пришлось наложить повязки.

— А теперь,— распорядился капитан,— садимся фашистам на плечи. Лучшего случая достать "языка" может не представиться.

Все так же осторожно, но быстро бросились вдогонку. Впереди по-прежнему шел Петр Удавов. Гитлеровцы продолжали постреливать.

Через некоторое время Удавов возвратился.

— Стоят, толкуют о чем-то на опушке леса, перед поляной,— сообщил он.

— Все ясно, — рассудил капитан Горбенко.— Участок, отведенный им, прочесали, дальше идти нет смысла: километрах в двух проходит передний край.

Он приказал Удавову и еще одному бойцу обойти немцев справа, а Дмитрию Клюеву, тоже на пару с одним из разведчиков,— слева, установил сигналы. Разведчики бесшумно скользнули по своим направлениям.

Было хорошо слышно, как на переднем крае "переговаривались" свои и чужие автоматы и пулеметы. Над лесом изредка взлетали осветительные ракеты. Обычная фронтовая обстановка, когда стороны не ведут активных боевых действий.

Минут через десять на правом фланге послышались длинная и короткая автоматные очереди. Это подал "голос" Петр Удавов. Фашисты всполошились:

— Партизанен! Партизанен!

Лихорадочно затрещали их автоматы. Тем временем вплотную к немецкой группе приблизилась и другая пара наших разведчиков. Клюев, устроившись за толстым пнем, одной очередью положил сразу трех вражеских солдат. Остальные стремглав бросились назад, где залегла основная группа разведчиков во главе с Горбенко. На это капитан и рассчитывал. Пропустив троих, дали очередь по остальным. Несколько гитлеровцев ткнулись в снег. Впрочем, может быть, в них попали Удавов и Клюев со своими напарниками. Они преследовали оккупантов по пятам.

Капитан Горбенко чуть приподнялся и, держа наготове гранату, крикнул:

— Хенде хох!

Но не все сдались легко. Долго возился Петр Удавов. Ему попался тучный офицер. Петр выбил из его рук автомат, вмял его ногой в снег, однако офицер успел достать из кобуры "вальтер" и выстрелил. Левая рука разведчика окрасилась кровью. Произвести второй выстрел гитлеровец не успел: подоспевший Клюев с силой ударил его по руке, и "вальтер" нырнул в снег.

Из всей фашистской группы в живых осталось трое. Три "языка" — великолепный результат! Связав гитлеровцам руки и заткнув им рты тряпками, разведчики свернули к болоту и прежним маршрутом направились к своему переднему краю. Клюев на ходу помогал Удавову перевязывать руку...

Еще не рассвело. За ночь мороз окреп, а ближе к утру поднялась метель. Командир бригады, накинув на плечи полушубок, сидел в своей землянке и грел руки о кружку с горячим чаем. Этой ночью он почти не спал, ждал результатов разведки.

— Товарищ подполковник, вы очень много пьете крепкого чая, а это, как говорят врачи, нарушает нормальный сон, да и на сердце влияет, — сказал Агафонову его адъютант Ефим Забара.

Комбриг слегка покачал головой.

— Не знаю, как насчет сердца,— ответил он,— а что чай сну помеха, то это сейчас как раз кстати. Сам знаешь, не до сна теперь...

В последнее время от танкистов стали поступать жалобы на медленный и не всегда качественный ремонт поврежденных машин. Вот и решил подполковник, не откладывая, вместе с руководителями соответствующих служб, побывать у ремонтников, узнать, в чем тут дело и как этому делу помочь. Теперь, в ожидании вызванных людей, а еще более — в ожидании результатов разведки, коротал время за кружкой чая, чутко и нетерпеливо прислушиваясь к любому шороху за дверью землянки.

Через минуту напомнил:

— Ты вызвал кого я велел?

— Так точно. Скоро подойдут.

— Меня начинает беспокоить задержка Горбенко,— подвигая к себе кружку и сделав еще глоток чая, проговорил комбриг.

— Они же ушли в обход Кобылкино, в район Бараки,— рассудительно заметил бывший здесь же начальник штаба майор Мачешников.— Маршрут пролегает по болотам. На лыжах по кочкам не разгонишься. Скорее всего, лыжи на себе несли. Да и путь не близкий.

— Да, да, конечно,— подавляя беспокойство, согласился Агафонов.— Горбенко — мужик расторопный и разведчик толковый: в меру рисковый и в меру осторожный, Я на него надеюсь.

Помолчали. Комбриг внимательно рассматривал карту, что-то прикидывал в уме. Коротко глянув на Мачешникова и снова уставившись в карту, сказал:

— А наступать, Александр Тимофеевич, придется по двум направлениям: на Кобылкино и одновременно на Бараки.— Он растопырил два пальца, пробороздил ими участок карты и начал складывать ее.

— Посмотрим, что донесет разведка,— уклончиво ответил Мачешников.

Прибыли вызванные помпотех бригады майор Тонов и начальник инженерной службы Козлов. Агафонов сразу же пригласил их в машину.

— Как только Горбенко вернется, немедленно меня разыщите,— сказал он начальнику штаба.— Я буду в роте технического обеспечения. Или у командира стрелкового полка, если успею.

По пути заехали в политотдел. Несмотря на ранний час, политотдельская землянка была почти до отказа забита людьми. Тут только Агафонов вспомнил, что сегодня пятница, а по пятницам, если не идут бои, неизменно собирается парткомиссия.

Не мешая ее работе, комбриг так же незаметно, как и вошел, покинул землянку, с теплотой подумав о своем предельно пунктуальном, обязательном и деловитом начальнике политотдела.

Встреча с ремонтниками хотя и прояснила для комбрига суть некоторых проблем, связанных с восстановлением техники, но главное ему было известна и ранее: нехватка запасных частей и неукомплектованность ремонтного взвода людьми.

— Кто начальник мастерских? — поинтересовался Агафонов.

— Должность вакантная,— доложил майор Тонов.

— В общем, обстановка ясна,— сухо заметил командир бригады. И приказал: — Штат мастерских пополнить солдатами и сержантами-танкистами знающими технику и оставшимися без машин. И позаботьтесь о запасных частях. Теребите свое ремонтное начальство. По-хозяйски используйте танки, не подлежащие восстановлению в наших условиях.

В помещение, где располагались ремонтники, вместе с клубами морозного пара вошел майор Мачешников.

— Товарищ подполковник, вас вызывает командир дивизии! — доложил он.— Возвратилась группа Горбенко. Сам он ранен, но легко, остался в строю.

— Результаты разведки?

— Трое пленных. Сдали в штаб дивизии.

— Почему сразу туда?

— Группу, так сказать, перехватил комдив полковник Бедин, он и приказал. Первые показания пленных я уже нанес на карту.

— Через час я вернусь к себе, — сказал подполковник.— Вызовите к этому времени в мою землянку комбатов и начальников служб.

Стояло ясное солнечное утро, какое в феврале бывает не часто. Наши танки находились на исходных позициях на опушке леса километрах в двух южнее Рамушева.

Командир бригады собрал комбатов к своему танку и отдал боевой приказ. Суть его сводилась к следующему. Наши войска предпринимают решительное наступление с целью окружения группировки гитлеровских войск. Бригаде во взаимодействии со стрелковым полком надлежит прорвать сильно укрепленную оборону противника, освободить населенный пункт Кобылкино и в дальнейшем наступать в направлении на Черенчицы. Агафонов указал боевой порядок батальонов и бригады в целом, обратил внимание командиров на необходимость тесного взаимодействия со стрелковыми и другими подразделениями и друг с другом, сообщил сигналы.

Начальник штаба бригады майор Мачешников напомнил, что, по показаниям пленных, подтвержденным и нашей разведкой, оборона противника насыщена большим количеством противотанковых средств. В частности, на восточной окраине населенного пункта, вдоль реки Ловать, закопаны и замаскированны до десяти средних танков. А это очень опасные огневые точки.

...После короткого артиллерийского налета танки устремились в подготовленные саперами проходы. Рота старшего лейтенанта Веденеева наступала в направлении на Бараки, южную окраину Кобылкино. Командир батальона майор Иванов повел основную группу танков на его северную окраину. Слева раскинулось широкое, покрытое глубоким снегом поле, а справа тянулась темная стена леса. Преодолевая снежные сугробы, танки развернутым строем устремились вперед.

— Веденеев! Пехота за тобой идет? — спросил по танковому переговорному устройству комбат.

— Наша идет, а противника — бежит! — бодро ответил командир роты.

Но гитлеровцы отошли лишь на свою вторую траншею. До этого их артиллерия, скрытая на опушке леса, чтобы не накрыть и своих, молчала. Теперь же земля загудела. От сплошных разрывов снарядов поднялась бело-бурая мгла. Это ухудшило видимость. К тому же на наши танки начали пикировать около двух десятков вражеских самолетов. Поле боя моментально покрылось черными оспинами воронок.

— Огонь из пушек — по опушке леса, пулеметами —- по траншеям!—приказал Иванов.

Вражеская пехота из-за нашего плотного огня тоже чувствовала себя неуютно, не могла поднять головы, чтобы посмотреть, насколько близко подошли танки. Воспользовавшись этим, атакующие стрелковые подразделения с громким "ура" ворвались во вторую траншею.

Майор Иванов, увидев, что в траншее идет рукопашный бой, передал приказ:

— Огонь по траншее прекратить!

Его тотчас же поняли танкисты.

В это время командир бригады потребовал от Иванова доложить обстановку.

— Вместе с пехотой ведем бой во второй траншее,— сообщил комбат.

— Не задерживайтесь в траншеях,— напомнил Агафонов.— Пехота там сама управится. Ваша задача — вперед. И следите за левым флангом, за своими танками.

За свой левый фланг комбат спокоен. Там продвигается вперед взвод Николая Лебедева. Молодой еще лейтенант, но достаточно сообразительный, имеет боевой опыт. Все экипажи хорошо понимают его. Иванов на секунду представил себе внешний облик Лебедева: рослый, красивый, веселый и жизнерадостный, горячий и энергичный. В любую минуту готов быстро и четко выполнить самую трудную боевую задачу. Теперь он отвечает за левый фланг батальона, беспрерывно ведет огонь по опушке леса. Цели искать нечего — они то и дело обнаруживают себя вспышками выстрелов. Одновременно следит за восточной окраиной деревни, где, как предупредил ротный, зарыты в землю фашистские танки.

— "Беркут", "Беркут", я — "Орел", не проморгай танки!

— Я — "Беркут". Вас понял,—ответил Лебедев.

Почему-то долго молчит Веденеев. Впрочем, комбату ясно — ротный занят ведением огня по противотанковым орудиям. Мало времени и у майора Иванова. Но он, не отрываясь от прицела, следит за противником. Одна рука держит рукоятку поворота башни, другая работает с подъемным механизмом пушки. Нога на спусковой педали. И плюс ко всему — связь с соседями и комбригом.

Наконец докладывает Веденеев:

— Продвигаюсь по опушке леса. По дороге идти невозможно — сильный противотанковый огонь. Танки Набокова и Гришина подорвались. Имеются раненые, требуется медицинская помощь.

— Что с экипажами? — спросил майор.

— Пока не известно.

Иванов тут же связался с начальником штаба батальона капитаном Кривцовым:

— Берите Кузнецову и пробивайтесь к Веденееву.

Едва Кривцов успел переговорить с комбатом, как

два сильных удара потрясли его танк. Машина, уткнувшись в толстую ель, беспомощно остановилась. Открыв люк башни, Кривцов с трудом выбрался наружу и упал на снег. Это видел сидевший неподалеку под деревом контуженый комиссар Набоков, но из-за сильного головокружения помочь начальнику штаба ничем не мог.

Появившиеся старший военфельдшер Маша Кузнецова и санинструктор Макаревич подбежали к Набокову, но комиссар, выплевывая изо рта кровь, энергично замахал рукой в сторону уткнувшегося в ель танка. Маша увидела лежавшего возле танка Кривцова и все поняла.

— Николай Алексеевич! — Окрикнула она Макаревичу.— Вы помогите комиссару, а я займусь начальником штаба. (Кузнецова своего санинструктора всегда величала по имени и отчеству — он был па восемнадцать лет старше ее.)

Через полчаса капитан Кривцов, комиссар Набоков и другие раненые, получив первую и неотложную помощь, были препровождены в "санитарку", стоявшую в лощине, в густом мелколесье. 

 

9.

До Кобылкино оставалось совсем немного — рукой подать. Наши стрелковые подразделения, истребив вражескую пехоту во второй траншее, закрепились в ней и теперь уже отбивали контратаки.

Майор Иванов неоднократно вызывал на связь Лебедева, но тот не отвечал. Обеспокоенный комбат в сопровождении еще одного танка повернул на левый фланг.

А там в это время развивались драматические события. По мере приближения взвода Лебедева к населенному пункту огонь по его флангам все более усиливался. Случалось, что на один танк одновременно приходилось по два-три попадания. Используя складки местности, танкисты как могли маневрировали. Но силы были слишком неравны. Вскоре машина лейтенанта Петра Побережца, задымив, остановилась. Через некоторое время подбили и танк командира роты старшего лейтенанта Василия Молеева, который тоже вырвался поближе к своему взводному, на наиболее горячий участок боя.

Не раздумывая, комбат вступил в единоборство с несколькими танками и орудиями противника. Расстреляна почти в упор и вспыхнула как факел одна вражеская машина, затем другая. Замолчало опрокинутое набок артиллерийское орудие... В это мгновение майор Иванов увидел в ста метрах впереди, почти на самом берегу реки, безжизненно стоявший танк Николая Лебедева.

В тот день гитлеровцы предприняли еще несколько ожесточенных контратак, однако все они были отбиты с большими потерями для врага. Сотни фашистов валялись на поле боя. И все-таки освободить Кобылкино в этот день не удалось.

К вечеру все затихло. А ночью в батальон возвратился лейтенант Лебедев. Он доложил, что весь его экипаж погиб, а ему самому чудом удалось выбраться из горящего танка. Он скатился с крутого берега к кромке льда Ловати и потерял сознание. Так и лежал до наступления темноты.

Пять танков роты старшего лейтенанта Петра Гоголева составляли резерв батальона. Они должны были вступить в бой в случае развития атаки. Но так и не вступили...

— В чем дело? — вслух размышлял командир роты. — Почему мы семь раз атаковали, а освободить деревню так и не смогли? Почему гибнут наши бойцы и горят танки?

— Если один тактический прием оказался неудачным, значит, надо искать другой,— отозвался лейтенант Магомед Гаджиев.

Гоголев развернул карту. К нему сдвинулись другие командиры. Коптилка тускло освещала заиндевевшие стены блиндажа. Зажгли вторую. "Военный совет" продолжался не менее часа. Наконец Гоголев поднялся, сложил карту.

— Ждите меня здесь,— сказал он.— Я — на командный пункт стрелкового полка, с которым взаимодействуем. Послушаем, что пехота скажет.

В небольшой землянке Гоголев застал командира полка и комдива. Оба вопросительно глянули на вошедшего. Старший лейтенант представился по форме и попросил разрешения высказать свою мысль относительно завтрашних действий.

— Ну, ну — заинтересовался командир дивизии и показал на табуретку.

— Мы пришли к выводу, что надо изменить направление атаки,— сказал Гоголев, присаживаясь и доставая карту.

Комдив с улыбкой посмотрел на командира полка и промолвил назидательно:

— Ты думаешь, старший лейтенант, направления атак меняются так же просто, как маршруты утренних моционов в парке? Гоголев не обиделся.

— Товарищ полковник,— сказал он,— местность, которую мы сегодня утюжили, противник хорошо пристрелял. Одна наша рота потеряла три танка, погиб комбат Иванов. Немало полегло и ваших бойцов, пехотинцев.

Петр Гоголев показал на карте два обходных направления атаки, обосновал и то, и другое. Командир полка связался по телефону с одним из своих комбатов, выслушал его и сообщил комдиву:

— Комбат точно такого же мнения.

— В этом случае противника надо отвлечь с фронта, — заметил полковник. Набив трубку, он прикурил от коптилки.

— Я думаю, для этого достаточно выделить взвод автоматчиков и минометную батарею,— сказал командир полка. — Как, танкист?

Гоголев ответил после некоторой заминки:

— Автоматчиков бы побольше...

— Сам знаю, что маловато взвода,— вздохнул командир полка,— да где взять больше...

...Атака началась на рассвете. Когда танки вышли на опушку леса и развернулись, гитлеровцы, чтобы избежать окружения, бросились на шоссе, но там уже была наша стрелковая рота. Старший лейтенант Гоголев со своими танками вышел на южную окраину Кобылкино, в район Бараки. Затем, с вводом в бой нескольких танков батальона майора Ложкина, наша атака усилилась. Взвод лейтенанта Алексея Мурашкина, действуя на северной окраине Кобылкино, ворвался в деревню. Сам Мурашкин по мосту через Ловать с ходу проскочил в Коровитчино, однако, убедившись, что танки взвода, ввязавшись в бой с противником, за ним не идут, стал отходить. Но мост на обратном пути преодолеть уже не удалось, танк был подбит.

Вскоре оказалась подбитой и машина майора Ложкина. Вражеский снаряд угодил в ее левый борт. Механику-водителю Николаю Егорову оторвало ногу... Комбат, пересев на другой танк, с оставшимися машинами устремился южнее, на Черенчицы.

После тяжелой и кровопролитной схватки деревня Кобылкино оказалась в наших руках. Поле боя в ее районе было усыпано множеством трупов гитлеровских солдат и офицеров. Всюду торчали разбитые орудия, дымились горящие танки. Среди них стояли и семь наших поврежденных и сгоревших машин, в том числе танк майора Иванова.

Политрук Илларион Феоктистов влез в, него. Люк запасного выхода был открыт. Половина обгоревшего тела майора была в танке, другая, без правой руки, лежавшей на боеукладке,— под танком. Виски комбата под танкошлемом были обожжены, но лицо уцелело полностью. В левой руке майор крепко зажал обгоревший полукругом партийный билет. Однако фотография на нем уцелела. Видимо, в последнюю минуту Иванов подумал именно о нем, о партбилете. Понимая, что в этой адской пляске огня и металла все, что может гореть, сгорит, он попытался сунуть партийный документ под танк, в снег, рассчитывая, что там он сохранится...

Когда извлекли тело комбата наружу, то обнаружили в казеннике пушки бронебойный снаряд. Видимо, не хватило у комбата сил, чтобы использовать его, этот последний выстрел. Тогда политрук Феоктистов, высоко подняв ствол танкового орудия, произвел последний выстрел в сторону смотавшихся гитлеровцев.

Погибших в боях за Кобылкино похоронили вечером. Комиссар дал высокую оценку подвигу танкистов. Отдельно сказал о геройски сложившем голову командире батальона.

— Карп Петрович Иванов был настоящим русским, советским солдатом. Коммунист с тысяча девятьсот двадцать девятого года, он подавал достойный пример мужества, отваги, верности Родине не только беспартийным бойцам и командирам, но и всем нам, партийцам—большевикам. Посмотрите на него. Испытав невыразимые мучения, он и в кончину свою сохранил на лице черты так знакомой нам доброты и спокойствия. Значит, погиб, уверенный, что до конца выполнил свой долг перед Родиной. Жизнь Карпа Петровича досталась фашистам очень дорого. Но расплатились они за нее еще далеко и далеко не полностью. Спи спокойно, наш дорогой друг и командир, мы взыщем с ненавистных оккупантов все, что с них причитается!

Танкисты, укрыв свои машины в лесу, в трехстах метрах от деревни, с утра занимались их осмотром и мелким ремонтом.

— Товарищи, работайте повеселее,— поторапливал их старшина батальона Чистяков.— Сегодня организуем натуральную русскую баньку с березовыми веничками, от души попарим косточки да бельишко, сменим. А вечером будем отмечать День Красной Армии.

На передовой помыться в бане, да еще в деревенской, было редким удовольствием. Чего стоит один лишь аромат распаренного березового веника! А запах горячего дымного пара!

И вот уже в предбаннике полным ходом идет стрижка и бритье. А в самой баньке люди с каким-то остервенелым удовольствием хлещут себя и друг друга березовыми вениками, потом выскакивают наружу, со смехом и гиканьем обтираются снегом, опять парятся. Тело горит и от пара, и от снега!

Последними мылись механики-водители: их всегда трудно оторвать от машин. Первым прибежал Аркадий Новлянский. Взобрался на полок, от избытка чувств запел свою любимую песню про очи голубые.

— Сейчас я ему покажу очи,— засмеялся кто-то из танкистов и плеснул целый ковш на раскаленный камень. В печке с треском рвануло, словно швырнули в нее гранату, седой пар ударил в потолок. Новлянский, широко раскрыв рот, кубарем скатился на пол.

— Аркадий на полу шукае очи голубые! — заржал Федоренко.

И тут же балагурству, как и всему банному царству, был положен конец. Дверь вдруг широко распахнулась. Всех обдало холодом.

— Кончай мыться! Воздух! — крикнул дежурный по батальону лейтенант Николай Лебедев.

Через несколько минут от разрывов бомб баня закачалась, как утлое суденышко на волнах. Побросав веники, шайки, кто в чем, валенки — на босу ногу; прибежали танкисты в расположение батальона. Там уже горел один из крайних танков — прямое попадание бомбы. Погиб от осколка часовой. Командиры танков и механики-водители, нырнув в свои машины, стали отгонять их на 150—200 метров в глубь леса.

Больше никаких событий, связанных с этим кратковременным налетом небольшой группы немецких бомбардировщиков, не произошло. В связи с воздушной тревогой начало торжественного собрания, посвященного 24-й годовщине Красной Армии, пришлось перенести на час позже. За это время все успели и помыться, и поужинать.

В просторном, жарко натопленном блиндаже было все готово к открытию собрания. Доклад должен был делать секретарь партийного бюро батальона политрук Феоктистов: комиссар Набоков после контузий говорить не мог. Все ждали комбрига.

— Идет! — просунув голову в блиндаж, сказал часовой.

Феоктистов поправил танкошлем, провел пальцами под ремнем, приготовился к встрече командира бригады. Однако вошедший подполковник Агафонов слушать рапорт не стал. Разрешив всем сидеть, он стал раздеваться.

— Я хоть и не южанин, а туляк, но тепло люблю,— сказал он, потирая руки.

Снял полушубок и пришедший с ним незнакомый танкистам капитан. Их примеру последовали и остальные. В блиндаже наступила тишина. Комбриг, сделав небольшую паузу, заговорил:

— Товарищи бойцы и командиры! Прежде всего, горячо и сердечно поздравляю вас с Днем Красной Армии. Мне радостно сообщить вам приятную новость. Второй гвардейский стрелковый корпус, наступавший с севера, соединился в районе Холма с частями третьей ударной армии и отрезал Демянскую группировку противника от его главных сил. Успешно продвигаются вперед, в район Залучья, и войска первого гвардейского корпуса. Таким образом, в кольце оказалась большая часть сил шестнадцатой фашистской армии. А теперь,— сказал комбриг, — представляю вам нового командира вашего сто пятьдесят второго танкового батальона капитана Грязнова Александра Тимофеевича.

Капитан, пришедший вместе с командиром бригады, поднялся и по просьбе танкистов коротко рассказал свою биографию, в том числе фронтовую.

— Будут ли у кого вопросы? — обратился Агафонов к собравшимся.

Вопросов не было.

— Тогда у меня будет один,— заявил комбриг. Повернувшись к Грязнову, он неожиданно и, как всем показалось, некстати спросил: — Александр Тимофеевич, скажите, пожалуйста, который час?

Комбат вытащил из кармана гимнастерки золотые часы.

— Десять минут десятого, товарищ подполковник.

Все, у кого были часы, тоже, только машинально взглянули на свои.

— Верно, товарищи бойцы? — спросил комбриг.

— Верно-о-о! — послышалось несколько голосов.

— У кого расхождение, подведите обязательно,— с улыбкой сказал Агафонов,— потому что эти часы вашему комбату в тридцать четвертом году за отличную боевую подготовку подарил сам нарком обороны!

Все по достоинству оценили как необычный вопрос командира бригады, так и "золотой штрих" в биографии своего нового комбата.

Затем с докладом выступил политрук Феоктистов. Он предложил почтить память погибших в боях товарищей минутой молчания. Когда все сели, Илларион Гаврилович напомнил бойцам о легендарном боевом пути Красной Армии, рассказал о героической миссии, которую она сейчас выполняет, защищая честь и независимость Родины и приступив к изгнанию из ее пределов фашистских поработителей. Политрук подвел итоги проведенных батальоном боев, сообщил, что отличившиеся в боях воины представлены к государственным наградам. Закончил доклад краткой информацией о стоящих перед подразделением задачах.

После доклада заместитель политрука Фомин прочитал опубликованные в последнем номере фронтовой газеты "За Родину" два сатирических стихотворения авторов, подписавшихся псевдонимом Братья Пулеметчики, "Обер-брехуну Геббельсу" и "Шпагоглотатель". Механик-водитель Новлянский исполнил недопетую в бане песню "Всю-то я вселенную проехал", а в заключение вечера все присутствующие хором спели "Три танкиста".

 

 10.

Наше наступление продолжалось. Перед тем как ударить на Калиткино, комбриг приказал капитану Горбенко провести ночную танковую разведку. Засветло наметив маршрут, экипажи Савенко, Клочкова и самого Горбенко вышли в исходное положение. Стоял уже март, но морозы не отпускали. А этой ночью еще и метель разгулялась.

С наступлением ночи двинулись вперед. Для звуковой маскировки вдоль позиции стрелков беспрерывно двигались несколько наших танков. В одном месте спешившиеся разведчики обнаружили много противотанковых мин.

Горбенко посветил на карту танковой переноской.

— Попробуем пройти вот по этой просеке,— предложил он.

— Но ведь просека до опушки леса не доходит,— заметил лейтенант Клочков.

— Когда-то не доходила, а сейчас, может, доходит,— сказал Горбенко.— Карта-то не из новейших.

И разведчики, оставив танки на прежнем месте, почти по пояс в снегу направились по новому маршруту. Прав оказался капитан: просека рассекла лес до самой опушки. Только кое-где очень уж узкой оказалась, танку не пройти.

На обратном пути танкисты побывали у командира стрелкового батальона: надо было утрясти ряд вопросов по совместной атаке.

Капитан Горбенко доложил комбригу о результатах ночной вылазки. Агафонов отдал саперам необходимые распоряжения, и саперный взвод за ночь расширил в нужных местах просеку.

Морозным утром 14 марта танковая группа Горбенко скрытно вышла на исходную позицию для атаки. В шесть утра танкисты двинулись в сторону деревни Калиткино. Гитлеровцы встретили их сильным огнем. Капитан услышал, как на левом фланге раздался сильный взрыв. Он тут же увидел, как густой снежный вихрь окутал танк Савенко. Видимо, наехал на мину.

— Савенко! Помощь требуется? — запросил по рации Горбенко.

— Справимся. Ранен механик-водитель,—послышался голос лейтенанта.

— Пока ведите огонь с места! — распорядился капитан.

Повернув перископ, он осмотрел опушку леса, где сосредоточилась наша пехота. "Эх, мать честная! — горестно подумал он.— Хлопцы утопают в разрывах мин. К тому же голову поднять не могут из-за автоматных и пулеметных очередей".

— На опушку леса! скомандовал Горбенко механику-водителю Хорошавину.

Танк, взревев мотором, устремился в указанном капитаном направлении. Приказав механику-водителю остановиться, Горбенко клубком скатился с машины и оказался рядом с каким-то пехотинцем.

— Где командир роты? — крикнул он.

— Я здесь! — послышался рядом голос молодого лейтенанта с перевязанной головой.— Бьют по нас без передыху. Несколько человек убило и около десяти ранило.

— Понимаю, понимаю. Бежать вам за танками — верная смерть. А лежать здесь, на опушке леса, еще хуже — перещелкают, как цыплят. Отведите пока бойцов поглубже в лес. А мы попробуем расстрелять огневые точки. Потом дадим вам сигнал.

Капитан снова забрался в танк" и машина, развернувшись, помчалась в сторону Калиткино.

Стрелковая рота, с командиром которой разговаривал Горбенко, была да самая, где служил и воевал уже известный читателю пулеметчик, а с недавних пор командир взвода старший сержант Константин Румянцев. Он только что вместе со своим вторым номером Петром Хлебникиным вел огонь из пулемета. В это время совсем рядом разорвался вражеский снаряд. Огнем обожгло левую ногу ниже колена.

— Костя, ты ранен? — встревожено спросил Хлебникин.

— Чертовски жжет левую ногу. Полный валенок крови,— стиснув зубы, ответил Румянцев.

— Сейчас помогу.

— Не надо, не бросай пулемет. Я доползу сам. Рана так себе, царапина-

Румянцев, на прощание похлопав своего друга по плечу, медленно волоча ногу, пополз назад. К нему подбежал санинструктор, но Константин махнул рукой в сторону залегших бойцов.

— Иди туда,— велел он,— там много тяжелораненых. А я сам...

Сначала полз, а потом нашел палку и, опираясь нее, медленно пошел в сторону леса, где был развернут медпункт полка.

Петр Хлебникин поверил, что ранение у командира не тяжелое, от силы через неделю вернется. Но где-то через полмесяца - получил от него письмо. Румянцев сообщал, что на одной из железнодорожных станций санитарный поезд, в котором он ехал, разбомбила вражеская авиация. Пострадали два вагона, погибли санитары и несколько раненых. А самого его взрывной волной выбросило из вагона. В общем, встреча их, к сожалению, пока откладывается...

А потом в одном из, боев был тяжело ранен и сержант Петр Хлебникин. Но это случится позже, в конце мая, а пока...

А пока бой за Калиткино продолжался. Экипаж Клочкова вел меткий огонь по обнаруженным артиллерийским расчетам противника. Неподалеку громыхал выстрелами и неподвижный танк лейтенанта Савенко.

Вдруг раздался радостный возглас радиста-пулеметчика клочковского экипажа Пьянкова:

— Товарищ лейтенант, фашисты дают стрекача!

— Известное дело,— облегченно вздохнул Клочков.— Это наши танкисты прошли через разведанную нами ночью лесную просеку. Почуяли гитлерюги, что дело их табак. Но далеко не убегут.

Его танк, беспрерывно строча из пулемета, ворвался на окраину деревни.

— Механик-водитель! — предупредил лейтенант.— Меньше увлекайся давкой. Недолго подставить борт, под вражеский снаряд.

Около моста через речку Пьянков заметил орудие без расчета и застрочил по нему из лобового пулемета.

— Товарищ лейтенант, разрешите, я эту пушечку столкну в речку? — обратился механик-водитель Новлянский.

— А что толку! — возразил Клочков. — Расчет-то под мостом, могут ее вытащить.

И ударил по ней осколочным. Пушка, высоко подпрыгнув, опрокинулась навзничь. Новлянский подал машину несколько назад. Двумя очередями, пущенными под мост, Пьянков уничтожил и расчет.

Теперь механику не терпится проскочить мост, но командир охлаждает его пыл: неизвестна грузоподъемность, к тому же, возможно он заминирован.

Насчет стрекача Пьянков явно преувеличил. В деревне еще много гитлеровцев, а наша пехота отрезана. Продвигаться вперед в такой ситуации — значит обречь экипаж и танк на верную гибель. И машина Клочкова, повернув обратно, медленно двинулась вдоль окраинной улицы.

— Близко к постройкам не подходить, забросают гранатами! — предупредил лейтенант Новлянского.

За двухэтажным зданием Школы; танкисты обнаружили группу фашистов. Заметив приближающийся танк, дни бросились в траншею.

— А ну, Пьянков, очередью вдоль траншеи! — приказал командир.

Исполнительный радист-пулеметчик тотчас же полоснул несколькими очередями по не успевшим рассредоточиться в своем ненадежном укрытии гитлеровцам.

А вот и еще одна группа. Вражеские солдаты во всю прыть, насколько это позволял снежный покров, бежали в дальний конец огорода и один за другим скрывались в стоявшей там под высоким кряжистым деревом бане. Когда ее дверь захлопнулась за последним солдатом, лейтенант послал в окно этого ветхого строеньица два осколочных снаряда. И в эту же минуту экипаж почувствовал неожиданный и сильный удар по танку.

— Это еще откуда? — встрепенулся полуоглохший командир.

— Вон, товарищ лейтенант, дымок в кустарниках, - ответил Самохвалов.

Когда танк ворвался в деревню, эта пушка, стоявшая в двухстах метрах от крайнего строения, почему-то молчала. Видимо, расчет находился в избе. Теперь ее развернули.

— Товарищ лейтенант, разрешите, я ее раздавлю! — снова просит механик-водитель.

— Валяй, дави!

Танк рванулся в сторону пушки. Ее расчет в страхе бросился в блиндаж. Заскрежетал металл под гусеницами. Механик-водитель направил танк на блиндаж и раздавил его.

В наушниках Клочкова послышались позывные командира батальона капитана Грязнова.

— Где вы находитесь? — спрашивал комбат.— И есть ли с вами пехота? Если нет, то возвращайтесь.

Грязнову ответил капитан Горбенко. Сказал, что разбил два орудия, которые на прицепах шли в сторону Калиткино. Пехоты с танками нет, а без нее врага из населенного пункта не выбить.

— Разворачивайся и — к опушке леса! — приказал механику-водителю Клочков.

Танк, развернувшись влево, продвинулся не более десяти метров и вдруг рухнул в глубокую яму. Мотор заглох. Кто-то из членов экипажа крепко выругался. Новлянский попытался завести двигатель, но безуспешно. Снаружи послышалась немецкая речь. По башне громко застучали, раздались голоса:

— Русс, капут! Сдавайсь!

— Почему стоим? И кто там кричит? — хриплым голосом спросил командир. Когда танк провалился в яму, Клочков ударился головой о металл и полностью еще не пришел в себя.

— Товарищ лейтенант, на танке немцы!

Клочков перебрался на свое сиденье. Хотел повернуть башню, но она не вращалась. Ствол орудия глубоко влез в сугроб. Ни из пушки, ни из пулеметов стрелять нельзя.

— Что с мотором? И вообще — куда мы попали?

— Сейчас, сейчас, товарищ лейтенант! — заторопился Новлянский.—Похоже, угодили в занесенный снегом противотанковый ров...

А гитлеровцы продолжали стучать по башне.

— Товарищ лейтенант, разрешите приоткрыть люк, угощу их гранатой, — предложил Самохвалов:—Или открою бойницу, очередью разгоню.

— Соображать надо! Откроешь люк — сам получишь гранату. А в бойницу направят автомат! Они же не на земле — на танке!

Фашисты были уверены, что танку не вырваться и его экипажу один выход — сдаться. Поэтому и не спешили забрасывать машину гранатами или поджигать.

— "Волга", "Волга", я — "Дон". Сижу в противотанковом рву, на танке немцы, прошу разогнать огнем,— передал Клочков по рации.

— Понял, еду!—ответил Горбенко.

Он рванулся в сторону Калиткино, но не так-то просто разыскать застрявший танк, если торчит лишь его башня. И все-таки обнаружил его по группе гитлеровцев, копошащихся на одном из участков своего противотанкового рва. Горбенко дал по ним две длинных очереди. И в это же время заработал двигатель клочковской машины. Вражеские солдаты отпрянули от танка. Вслед им тотчас же из башни полетели гранаты.

— Попробуй на задней скорости! — крикнул Клочков механику-водителю. Новлянский включил указанную передачу, и тридцатьчетверка медленно выползла из рва.

— Теперь гони к опушке леса,— приказал лейтенант.— Прихватим пехоту.

К стрелковому подразделению Горбенко и Клочков подъехали почти одновременно. Едва капитан высунул из башни голову, как тут же по броне застучали пули. Горбенко захлопнул люк и велел механику-водителю продвинуться глубже в лес. Здесь к нему подошел командир стрелковой роты — тот самый, с перевязанной головой. Он собрался было ввести капитана в обстановку, но Горбенко жестом остановил его.

— И так понятно, почему вы тут загораете. Меня сейчас самого чуть не ухлопали. Покажите, откуда огонь?

— Тут осталось несколько пулеметных точек,— сказал ротный,— которые только за нами и следят. Одна на левом фланге, другая — на правом.

Лейтенант показал на карте. Горбенко посмотрел на Клочкова, а тот на него. Как же так? Ведь эти огневые точки должны были быть уничтожены: на правом фланге — Клочковым, на левом — Горбенко. Значит, не обнаружили? Или вновь появились?

— Уточним на местности, — предложил Горбенко.

— Видите,— продолжал командир роты,— левее отдельного дерева несколько кустарников? В середине два из них выделяются чернотой. Там как раз и есть амбразура. Из нее, товарищ капитан, вас только что обстреляли. Теперь смотрите на правый фланг. Там, левее сухого дерева метров двадцать, установлен еще один пулемет. Вот они по нас и шьют.

Танки, выйдя на опушку леса, с короткой дистанции расстреляли пулеметные точки, а затем малым ходом двинулись на Калиткино. За ними устремились пехотинцы. Танкисты бьют из пулеметов по окнам изб, где засели вражеские автоматчики. А то ведь снова могут отсечь стрелков от танков.

В это время на северной окраине деревни послышалось раскатистое "ура". Это наши стрелковые подразделения, поддержанные вышедшими по просеке танками, поднялись в атаку. Экипажи Горбенко и Клочкова, проехав справа и слева по огородам, отрезали гитлеровцам путь отхода к мосту.

Вскоре Калиткино было полностью освобождено.

В сумерках истыканные и исцарапанные снарядами и пулями танки возвратились в расположение батальона. С поля боя был эвакуирован и подорвавшийся танк Савенко. Итоги боя радовали. Только экипажем Клочкова разрушено восемь блиндажей, уничтожено два орудия, четыре пулемета и много вражеской пехоты. А общий результат боев этих дней выразился в том, что несколько пехотных дивизий 16-й немецкой армии, сосредоточенных южнее Старой Руссы, были накрепко стиснуты в кольце окружения. На одном из участков фашисты бросили с самолета листовки такого содержания: "Выпустите наши войска, и мы не будем применять авиацию".

— Умнее-то, видать, ничего придумать не могли,— говорили на этот счет бойцы бригады,—торгуются, как на базаре. Нет уж, дудки! Сунулись на нашу землю, так теперь готовьтесь к тому, что она станет вашей могилой.

Окружение части войск армии генерала фон Буша не на шутку всполошило гитлеровское командование. Надо было поднять дух своего воинства и немецкого населения, хоть как-то смягчить суровую правду. А для этого все средства хороши... Геббельс объявил по радио, что в районе озера Ильмень ими, немцами, окружена и уничтожена 7-я гвардейская дивизия полковника Бедина, что одновременно с ней уничтожены еще четыре советские дивизии. Ни больше, ни меньше...

А гвардейцы дивизии полковника Бедина в это время продолжали отважно бить врага. Под Рамушевом она во взаимодействии с танкистами разгромила вражеский узел сопротивления, освободила от захватчиков сорок четыре населенных пункта. 

 

11.

Конец марта. Солнце пригревает все щедрее. Днем тает, а ночью снег покрывается панцирем, по которому можно ходить не проваливаясь. А то вдруг разыграется метель, опять все дороги и тропинки перекроет сугробами. И все-таки — весна... Только некогда было наслаждаться ее, хотя и скупой пока, но многообещающей солнечной улыбкой...

Боевые машины бригады выходили из строя по разным причинам: одни — в бою, другие — на маршах. Преодолевая лесисто-болотистую местность, покрытую толстым слоем снега, танки двигались на малых скоростях, то и дело буксовали. Все это вызывало чрезмерную нагрузку на двигатели, случались поломки ходовой части. А во время эвакуации машин с поля боя выходил из строя и технический состав...

Командир бригады ежедневно требовал у своего помощника по технической части доклада о ходе ремонта боевой матчасти. И всякий раз — вопрос-напоминание:

— Николай Иванович, заявку на танкового техника послали?

— Давно отправил, товарищ подполковник.

— Пошлите еще раз. Требуйте, не отступайтесь.

Помпотех посылал еще и еще раз, однако запрашиваемого специалиста, знающего тридцатьчетверки, все не было.

А в это время воентехник 2 ранга Валентин Владимирович Шилов, получив назначение в бригаду, с вещевым мешком за плечами, пешком преодолевал километр за километром, один другого труднее. Миновал уже около семидесяти километров. С утра идти было легко, а днем подтаивало, дороги раскисали. Правда, километров десять проехал на груженной снарядами машине, но она часто и надолго застревала. Решил — пешком надежней.

Шел, ориентируясь на звуки боя. Впереди слышались орудийные выстрелы, пулеметная и автоматная трескотня; на горизонте от осветительных ракет не гасло зарево. Когда уже стемнело, добрался до основательно разрушенного села. Здесь его остановили, потребовали документы.

— Мне в Рамушево,— сказал Шилов.

— Вы в нем и находитесь,— ответил боец в телогрейке.

— Где дома-то?

— Разве не знаете, куда деваются дома, когда по ним война прошагает? Лучше табачком угостили бы.

Шилов достал открытую пачку "Беломора".

— Чудно, папиросы курите, словно генерал, а идете пешком, с котомкой за плечами,— улыбнулся боец.

Валентин не стал объяснять, что в Москве, выкроив минутку, заглянул к родителям, и отец из старых запасов дал ему пять пачек папирос.

В селе воентехник увидел уцелевшие церковь да несколько изб. Его внимание привлекли какие-то снежные холмики, явно не природой созданные. В некоторых из них, как кошачьи глаза в темноте, светились огоньки. Шилов подошел к ближайшему холмику. Это была маленькая землянка. Воентехник постучал в низкую дверь, сбитую из трех-четырех старых горбылей. Женский голос ответил:

— Войдите.

Шилов, низко склонившись, вошел и, поздоровавшись, осмотрелся. Посередине землянки топилась круглая железная печка, в углу тускло светила керосиновая лампа без стекла. Стоять можно только согнувшись. Справа и слева неширокие нары, покрытые домашним тряпьем. На одних из них под одеялом лежит мальчик. Примитивный столик и на нем кое-что из кухонной утвари. На земляном полу, у порога — кусок самотканого коврика.

В темноте трудно определить возраст женщины. Голос у нее тихий, печальный, но твердый. Мальчик очень худой. Даже при убогом ламповом освещении видно, какое у него землисто-бледное лицо. Сначала посмотрел на Шилова с подозрением, потом с любопытством. Слез с нар, приблизился к вошедшему и погладил звездочку на его шапке-ушанке.

— Мам, этот дядя наш, а не фашист,— с радостью оповестил он.

— Как тебя звать, малыш? — поинтересовался Шилов.

— Иваном.

— Стало быть, Ванюша?

— Нет, Иван Иванович, а не Ванюша. Я уже большой.

— Да, да, конечно,— улыбнулся Шилов.

— Дяденька, а вы куда — на передовую?

— На передовую, Иван Иванович.

— Ну, добро,— совсем как взрослый промолвил мальчик,— гоните подальше фашистов, не надо, чтобы они снова вернулись.

— Не беспокойся, Иван Иванович, больше не вернутся,— заверил Шилов. И спросил: — Сколько тебе лет?

— В мае будет пять,— ответила за сына мать.— Если, конечно, доживем...

Если доживем... Теперь доживут! Вырастет этот маленький советский гражданин, станет настоящим русским Иваном-богатырем. Он уже знает, что такое война, Он услышал орудийный грохот, двоими глазами видел, как иноземные пришельцы грабили село, мучили жителей. Он видел, как жаркими кострами горели дома, в том числе и тот, где он родился, как сражались и погибали в неравном бою красноармейцы. Он видел, как плакала мать. Он этого никогда не забудет...

На ближнем краю стола лежал треугольник. Шилов наклонился, прочел адрес: Рамушево, Ивановой Марии Ивановне. И обратный: полевая почта... Иванову.

— От мужа?

— Да, еще прошлогоднее. До прихода немцев получила. Теперь — ни слуху, ни духу. Только и радости, что перечитываем...

Вскипел чайник. Мария Ивановна заварила кипяток какой-то душистой травой. Подала на стол лепешки из смеси жмыха, картофеля и еще чего-то.

— Не знаю, как вас звать...

— Меня звать Валентином,— сказал Шилов и стал выкладывать из вещевого мешка весь свой запас: сало, сухари, сахар, тушенку.

— Что вы, что вы! — запротестовала хозяйка.— Вам же воевать, оставьте себе.

— Обо мне не беспокойтесь, на фронте голодать не придется, так что... чем могу... А вот вашу лепешку попробую.

Попробовал и подумал: "Еда не для ребенка..."

— Иван Иванович, клади побольше сахару в стакан! — сказал Шилов.

— Нет, нет...

Он пил чай маленькими глотками, осторожно касаясь зубами твердого сладкого кусочка. Допил и оставшийся сахар положил в блюдце, заменявшее сахарницу.

Валентин лег спать на пол не раздеваясь. Мария Ивановна долго уговаривала его лечь на нары.

— На земле-то еще до конца войны наспитесь,— говорила она.— А я вот тут, рядышком с сыном.

Но Шилов уже ничего не слышал. Прошагав от самой станции Бологое без малого семь десятков километров, он и на полу уснул мгновенно. А на рассвете, не тревожа хозяев, покинул свой случайный ночлег и быстро зашагал в ту сторону, где продолжала греметь канонада, где наши части разрезали окруженную группировку врага.

В описываемую пору воентехнику 2 ранга Валентину Шилову еще не было и двадцати. В июне сорок первого окончил Киевское танко-техническое училище и сразу же был направлен на фронт под Славгород. Там он с честью выдержал первое боевое испытание. Так что о войне уже имел представление не понаслышке.

Через час пути Шилов увидел на перекрестке "эмку". Подошел вплотную. Около машины стоял невысокий, лет пятидесяти, с добрым, выражением лица командир. На петлицах его шинели ало поблескивали по две шпалы. Поздоровались.

— Не откажите в помощи,— с улыбкой сказал майор.— Уже минут двадцать рою колесами снежную кашу. Ни туда, ни сюда.

Валентин сбросил вещмешок, ухватился за задний буфер машины; майор сел за руль, дал газ, но машина еще глубже зарылась в снег.

— Разрешите, я попробую? - обратился воентехник.

А за рулем сидеть приходилось?

— Случалось...

— Тогда валяйте.

Шилов вначале дал раскачку машине, а потом, включив заднюю скорость, резко повернул руль влево и тут же отпустил. Так он проделал два раза, а при третьей попытке "эмка" выскочила.

— Молодец,— похвалил майор,— сразу видна хватка воентехника. Куда путь держите?

— Имею назначение в шестьдесят девятую.

— В таком случае садитесь, я как раз туда.

Шилов сел на заднее сиденье. Майор, развернув машину, проехал километра два и остановился около пятистенного дома. Во дворе, под навесом, стоял танк Т-34. На порог вышел подполковник Агафонов.

— Василий Сергеевич, к нам пополнение,— доложил комбригу майор.

Валентин предъявил предписание. Комбриг заметно повеселел, предложил войти в дом.

— Ну что ж, слушаю — откуда родом, что окончили, что умеете делать...

Шилов коротко рассказал о себе и его рассказ комбригу явно понравился.

— В роте вам пока делать нечего,— сказал он.— В бригаде много неисправных машин, а поэтому пока примете должность начальника мастерских.

Вечером этого же дня воентехник прибыл в ремонтный взвод, Машин не видна—замаскированы, но людей много. Побеседовал с ними и понял, что ремонтники больше совещаются, чем работают. Причина — слабое знание новых марок машин КВ и Т-34. Почти все они специалисты по ремонту и эксплуатации легких довоенных машин БТ и Т-26. Командир взвода воентехник 1 ранга Ковалев часто отсутствует во взводе — занимается эвакуацией с поля боя подбитых и поврежденных танков.

Утром следующего дня во взвод приехал помпотех бригады майор Тонов. Ковалев собрал в землянке личный состав. Всех ремонтников майор знал хорошо, почти к каждому обращался по имени. Встречи всегда происходят непринужденно, с обоюдной благожелательностью. Так было и сегодня. Вначале Тонов проинформировал бойцов о положении на их Северо-Западном фронте. Сказал, что ни на один день не прекращаются на рамушевском участке фронта ожесточенные бои, Враг, поставивший целью во что бы то ни стало прорваться к своей окруженной группировке, при мощной поддержке авиации бросает в бой новые тысячи солдат, танки, подтягивает артиллерию. Наши части, отражая удар за ударом, наносят врагу огромный урон в живой силе и технике. Танки 69-й бригады в это время ведут оборонительные бои южнее и севернее Старой Руссы.

После этого майор Тонов перешел к разговору о ремонте боевой техники.

— Тяжело приходится нашим: боевой техники не хватает. А ее много вот тут, у вас, да только на приколе она и когда будет отремонтирована — неизвестно. Или известно? — повернулся помпотех к Ковалеву.

Тот замялся.

— Вот, вот, и сами не знаете. Воевать нечем, а у вас люди до завтрака ничем не занимаются, а сам завтрак длится полтора — два часа.

— Неисправности сложные, товарищ майор,— стал оправдываться командир взвода;

— Знаю, что сложные, — строго прервал его майор.— Между прочим, на войне нет ничего легкого и простого. Даю вам четыре дня для устранения неисправностей всех находящихся у вас машин. Теперь у вас есть новый начальник мастерских, человек знающий. Из запасных частей, что требуется, будет все, только заявку своевременно дайте.

После завтрака работа закипела вовсю. Валентин Шилов стал обходить экипажи, уточняя неисправности танков.

— Что с машиной? — спросил он у одного из сержантов.

— Пробита прокладка блока.

— Как узнали?

— Сечет. Руку подставил — бьют газы. А вот что делать с ней...

— Кому приходилось менять прокладку на двигателе В-2?

Никто из стоявших рядом танкистов не ответил: значит, никому...

— А на автомобилях, тракторах?

— Я менял, — отозвался старший сержант Сухценко,— Менял на тракторе Сталинградского завода.

— Вот вы и займитесь,— распорядился Шилов.— Это похоже. Снимите броню над моторным отделением, приготовьте к выемке первый радиатор.

— Ясно, товарищ воентехник!

— Кто электрик? — спросил далее начальник мастерских.

— Я, старший сержант Калинин!

— Вам — вынуть правую группу аккумуляторных батарей. Да только аккуратно! Показать или сами справитесь?

— Справлюсь.

— Прекрасно. А вообще — если в чем нет твердой уверенности, лучше спрашивайте. Что с вашей машиной? — поинтересовался Шилов, переходя к другому танку.

— Педаль главного фрикциона западает, левый бортовой не работает,— доложил механик-водитель.

— Что значит не работает?

— Возьмешь левый рычаг на себя, машина останавливается.

— Так это не левый, а правый не работает.

— Нет, левый,— стоит на своем водитель.

— Это даже интересно,— говорит один из ремонтников. — Кто прав — наш воентехник, или механик-водитель?

Быстро разобрали правый бортовой, осмотрели все как следует.

— Ну и как? — спросил Шилов..

Механик-водитель только руками развел.

— Сдаюсь, товарищ воентехник второго ранга.

Ремонтно-восстановительные работы продолжались почти круглые сутки без перерыва. С прибытием Шилова ни один человек не оставался без дела. Бойцы ремонтного взвода практическую работу удачно совмещали с изучением новых марок танков.

Ремонт последней машины закончили к утру третьего дня. Посадив всех на корму одного из танков, Шилов на ходу объяснил порядок регулировки приводов управления бортовыми фрикционами и тормозами. Каждого бригадира обязал выполнить практически всю регулировку.

К танку неожиданно подкатила "эмка", и из йее вышел майор Тонов. Вид у него был усталый, озабоченный и сердитый.

— Катаетесь всем взводом, а кто будет работать? Там, в ротах, танки ждут, а вы учебой занялись! — выговаривал помпотех.

— Товарищ майор, заканчиваю регулировку, а заодно обучаю ремонтников, пока экипаж завтракает. Минут через тридцать отправлю и эту машину,— спокойно доложил Шилов.

— А остальными танками почему никто не занимается? Я же вам дал четыре дня! — Майор даже побледнел.

— А остальных нет.

— То есть как это нет! Где они? Одно дело красиво докладывать, другое — плохо работать!

Воентехник Шилов с ответом не торопился. Да и не знал, что отвечать, потому что не понимал причину раздражительности помпотеха.

— Почему молчите, аршин, что ли, проглотили? — совсем уж вышел из себя майор.

— Остальных нет, потому что они в роту ушли, еще вчера. Разве вам ротные не доложили? Последняя, вот эта, уйдет через полчаса-

Майор недоумевающе смотрел то на Шилова, то на ремонтников, облаченных в свои замасленные комбинезоны. Наконец, сообразив, в чем дело, снял танкошлем, положил его на капот "эмки" и стал вытирать вспотевший лоб.

— Такими своими докладами, Шилов, ты можешь до инфаркта довести,— улыбнулся помпотех бригады. Достав из кармана брюк портсигар, он протянул его окружившим его ремонтникам:

— Закуривайте, товарищи. Бойцы, чумазые, как черти, в секунду опустошили майорский портсигар.

— Ты хотя бы докладывал по мере готовности, — все еще, но теперь больше по инерции, ворчал Тонов на Шилова.

— Установите телефон, буду докладывать...

— Телефон тебе, а может, телеграф? — Смеясь, майор кулаком ткнул в бок воентехника.— В общем, спасибо. Но паузы не будет. К вам идут еще две машины, уже на подходе. Когда сделаете?

— Надо посмотреть, что с ними.

Когда отправили последний танк, подошли к ремонтникам и те две машины, о которых говорил помпотех. Осмотрели их.

Майор Тонов снова спросил:

— Когда закончите ремонт?

— К семнадцати ноль ноль уйдут.

— Завтра?

— Почему завтра? Сегодня.

— Это что, серьезно? Так и доложить комбригу?

— Сделаем, товарищ майор,— твердо заверил Шилов.

...Сделали на час раньше обещанного. 

 

12.

За много суток непрерывной работы у ремонтников наконец выдался первый свободный день. Они решили использовать его для "санитарно-хозяйственных" нужд — таких, как стрижка, стирка, ремонт обуви и обмундирования, помывка в бане.

— Товарищи, к нам пожаловало какое-то начальство!— предупредил ребят первым заметивший "эмку" воентехник Шилов. Все думали — едет майор Тонов. Но нет, из машины вышел командир бригады подполковник Агафонов. Шилов отдал рапорт.

— Сколько машин в ремонте? — спросил комбриг.

— Сегодня — ни одной, товарищ подполковник!

— Приятно слышать. А теперь покажите ваше расположение.

Ходил подполковник долго, осмотрел все обстоятельно. Потом сказал:

— Я доволен вашей работой. И порядок у вас образцовый. На завтра приглашаю всех ко мне на обед.

— Не понял, товарищ подполковник... — обескураженно проговорил Шилов.

— А что тут понимать! Завтра к четырнадцати ноль ноль всем взводом приезжайте в штаб бригады. Приглашаю на обед. За вашу хорошую работу,— пояснил комбриг.

Столь необычное приглашение командира бригады было встречено с искренней радостью. Каждый приводил в порядок свое обмундирование, обувь. Друг друга придирчиво осматривали.

Точно в назначенное время приехали в штаб бригады. Подполковник Агафонов с каждым поздоровался за руку. Пожал руку каждому и комиссар Прованов.

— Григорий Васильевич, посмотрите, какие они все, оказывается, молодые. Отмылись так, что на ремонтников не похожи,— шутил комбриг.

— Это точно, хоть каждого — во фронтовой ансамбль,— отвечал комиссар.

— Ну, ладно! — спохватился Агафонов.— Кормим соловьиную стаю баснями... Прошу всех в дом! Обед готов!

Бойцы вошли в избу, церемонно расселись за большим столом. Что называется, чувствовали себя не в своей тарелке.

— А вы не стесняйтесь, не стесняйтесь,— говорил между тем подполковник —Званый обед у комбрига — не самое тяжелое дело на войне. А впрочем — сами виноваты: хорошо работали. Нет, отлично работали! Обещаю: всех представлю к наградам. Главное— экипажи очень довольны вашей работой. Отремонтированные вами машины в боях не подвели. Молодцы, танковые лекари! О вас в батальонах говорят как о великих специалистах. Ну, чародеи, приятного аппетита!

Бойцы ремонтной службы в восторге. И не потому, что обед царский, тем более, что он никакой не царский, а обычный солдатский, если не считать квашеной деревенской качанной капусты да нарезанного ломтями репчатого лука. В восторге они от обстановки, которая так напомнила им мирную жизнь. Чего стоит уже одна такая деталь: "всегда питались из котелка, а теперь — каждому отдельная тарелка!"

Посмотрев на воентехника 2 ранга, комбриг с теплотой добавил:

— Особенно хочу отметить вас, товарищ Шилов. Ремонтное дело знаете отменно, и что еще важней — людей учите. Механики-водители говорят, что вы машину насквозь видите. Дорожите такой оценкой!

Добрые слова благодарности в адрес ремонтников говорили и комиссар Прованов, майор Тонов... В общем, обед, как выражаются журналисты-международники, прошел в дружественной и сердечной обстановке.

У войны свои законы — законы в большинстве своем неписаные и оттого неумолимо жестокие и суровые. Их диктует сама обстановка, сама фронтовая жизнь, и не подчиняться им нельзя, как нельзя пройти вброд речку и не замочить ног. Вот почему с такой неизбывной радостью воспринимают бойцы всякий, даже самый, казалось бы, заурядный случай, позволяющий им отключиться на минуту-другую от тяжкой военной действительности, дать волю ребячьему восторгу и даже счастью. Это может быть письмо от матери, от жены или невесты. Это может быть жаркая деревенская банька, затерявшаяся на краю заснеженного огорода, или задушевная песня под баян в короткую паузу между боями. Или такой вот званый обед у душевного командира, на каком только что побывали ремонтники.

Но на то она и война, что на ней всегда преобладает драматическое, скорбное, даже если речь идет о боевых успехах. Вот два таких события, которые горько переживали бойцы бригады и которые произошли почти в одно и то же время.

...С наступлением весенней распутицы и без того разбитые снарядами и бомбами дороги стали почти непроходимыми. К тому же с утра до наступления темноты, особенно в летную погоду, их дотошно контролировала вражеская авиация. Часто нарушалось регулярное снабжение частей продовольствием, горючим и боеприпасами.

В один из таких дней второй половины апреля командир танкового батальона майор Ложкин приказал механику-водителю Новлянскому:

— Берите трех человек и на газике поезжайте в Кобылкино за горючим. Сливайте его из поврежденных машин.

Через несколько минут танкисты выехали на этот своеобразный "промысел". Только принялись за дело, как небо наполнилось гулом четырех "юнкерсов".

Аркадий Новлянский в это время зубилом рубил бак поврежденного танка. Услышав пронзительный вой падающей бомбы, он камнем упал рядом с гусеницей. В тот же миг страшной силы взрыв потряс Т-34. Новлянского обдало горячим воздухом, огнем обожгло левую руку. Прогремело еще несколько разрывов, и "юнкерсы" скрылись.

— Аркадий, ты ранен? — подбежали к механику-водителю его спутники.

— Не то слово,— со стоном отозвался Новлянский.— Отвоевался я, ребята...

Старшему военфельдшеру батальона Маше Кузнецовой, случайно оказавшейся поблизости, ничего не оставалось иного, как ампутировать кисть механику-водителю и отправить его в госпиталь. Впрочем, ампутация заключалась лишь в том, что Маша перерезала тонкую полоску кожи, на которой болталась перебитая осколком кисть...

С тяжелым сердцем проводили друзья — а их у Новлянского было немало в обоих танковых батальонах — этого всегда веселого, неунывающего и находчивого механика-водителя. Знали: больше вряд ли они встретятся...

...Несмотря на огромные потери, оккупантам удалось пробить брешь в нашей обороне. В районе села Рамушево 21 апреля образовался так называемый Рамушевский коридор шириной в шесть — восемь и длиной до сорока километров. Гитлеровское командование подтянуло сюда дополнительные средства, чтобы любой ценой сохранить "коридор", соединявший окруженную нашими войсками в районе Демянска немецко-фашистскую группировку с основными силами противника.

С этой целью весьма активно действовала вражеская авиация, имевшая превосходство в воздухе.

В связи с весенней распутицей возникали трудности не только с подвозом горючего и боеприпасов, но и с эвакуацией раненых. Именно по этой причине в двухэтажной школе поселка фанерного завода скопилось большое количество легко и тяжело раненных бойцов. Так как своевременно отправить их не удалось, потребовалась очередная медицинская обработка. Эту работу выполняли медики, вызванные из частей в срочном порядке.

Военфельдшер 149-го танкового батальона Валентина Сергеева вместе с другими специалистами всю ночь буквально без единой минуты передышки перевязывали раненых. Многих пришлось оперировать. Вся работа была завершена только к утру.

Сергеева уже заняла место в санитарной машине, чтобы отправиться в батальон, как вдруг завыла сирена. Воздушная тревога! Валентина вместе со всеми поспешила в ближайшее укрытие.

Едва не задевая за верхушки деревьев и крыши домов, на бреющем летела большая группа вражеских самолетов, стерегущих с воздуха столь обнадеживающий их, гитлеровцев, Рамушевский коридор. В течение двадцати минут весь поселок скрылся в огне пожарищ...

Когда оказавшиеся вне здания школы медики выбрались из укрытий, то на месте школы увидели лишь дымящие развалины...

— Прямое попадание бомбы, — скорбно констатировал кто-то, стоявший рядом с Сергеевой.

Ее санитарная машина беспомощно лежала на боку...

И подобных случаев в то время было, увы, немало.

Война есть война...

Лесисто-болотистая местность сильно затрудняла действия танкистов, тем не менее они уверенно преодолевали сопротивление врага.

В начале июня танковой группе роты старшего лейтенанта Михаила Гуськова было приказано освободить населенный пункт Бол. Дубовица и отбросить гитлеровцев на правый берег реки Пола.

— Какое примем решение, комиссар? — получив такую задачу, обратился к своему политруку Петру Романову командир роты.— Атаковать по соседству с дорогой нельзя: сплошное минное поле, которое к тому же прикрывается мощным арт-огнем. Если мы здесь сунемся, то наверняка оставим все машины.

Действительно, задача отнюдь не из простых. Танкистам было о чем подумать.

— Есть смысл посмотреть маршрут на левом фланге,— сказал Романов. — Конечно, там болота, леса, а все-таки...

Гуськов согласился, и через полчаса он вместе с политруком, помпотехом, командирами одного танкового, саперного и стрелкового взводов отправились на рекогносцировку. Около километра прошли в высокой, почти в рост человека, болотистой траве. "Тут тридцатьчетверки вполне пройдут,— решил про себя командир роты.— Только надо двигаться не след в след. И не останавливаться".

Какое-то время шли молча.

— Какая благодать! — проговорил вполголоса политрук.— От запаха трав с ума сойти можно. Словно иду по берегу родной Мокши...

— Где это такая великая река? Что-то не припомню,— разводя руками осоку, сказал с улыбкой ротный.

— В Мордовии. Она, конечно, не великая, но такая чудесная, вся в зеленом убранстве, на дне каждая песчинка видна.

— Вон полетел кулик. Спроси его, наверняка вот так же станет заливаться о своем болоте.

— А сам ты, Михаил, вчера не заливался о своем Мелекесе да о реке Черемшане?

— Было дело, было. Спроси любого, и он ответит: дороже родного края для него нет ничего.— Помолчав, Михаил Гуськов вздохнул мечтательно:— Скоро наступит пора сенокосная...

Опять выпорхнула какая-то птица с длинным клювом.

— Им, птицам, в войну тоже не сладко,— заметил политрук.— А вот прилетела.

— А раз прилетела, то должна вывести своих птенцов, воспитать их и осенью — на юг,— вмешался в разговор помпотех роты воентехник 2 ранга Василий Кривцов.— Закон природы.

Опять пошли молча. Под ногами было сухо, и это радовало. До опушки леса осталось не более двухсот метров. Стали появляться наполненные водой небольшие воронки. А вот, справа,— длинная, почти двухметровой ширины и тоже наполненная водой, канава. Участок с ее левой стороны — сухой и немного возвышается над окружающей местностью. Командиры дошли до леса, немного углубились в него, затем обменялись мнениями и пришли к единодушному согласию: танки тут пройдут, только на опушке леса через канаву придется построить небольшой настил. По лесу тоже можно проехать; правда, в одном месте потребуется укрепить почву. Небольшой мостик надо построить и через ручей Дубовик.

— Кому что не ясно? — спросил Гуськов и посмотрел на командира саперного взвода.

— Все ясно. На трех точках сделать проходы для танков. Материала — полный лес.

— А вам, Иван Иванович? — обратился ротный к командиру стрелкового взвода младшему лейтенанту Плешакову.

Иван Плешаков был среди них самым старшим по возрасту. Ему в то время шел тридцать седьмой год.

— Взвод будет прикрывать работу саперов и, по возможности, помогать. Затем — в бой, поедет на танках в качестве десанта,— ответил он.

С наступлением сумерек саперы и бойцы стрелкового взвода приступили к работе. Завершили ее до восхода солнца.

По установленному сигналу танковая группа двинулась по разведанному маршруту. Первой пошла боевая машина младшего лейтенанта Александра Полуэктова, присутствовавшего на рекогносцировке. Она на первой передаче, осторожно преодолевая все препятствия, медленно, но уверенно продвигалась вперед. Командир экипажа, указывая механику-водителю путь, шел перед танком. Следом двигалась машина командира взвода лейтенанта Константина Чемодурова.

Как ни скрытно велась саперами работа и как ни осторожничали в пути танкисты, гитлеровцы, видимо, план их разгадали. Когда первый танк подошел к мостику через ручей, вокруг стали рваться мины. Потом открыла огонь артиллерия, однако ее снаряды не долетали. Ударяясь о стволы деревьев, они рвались где-то впереди. От разрывов мин в воздух полетела болотная грязь. Тут же получил небольшое повреждение мостик. Полуэктов с сапером побежали за бревном, чтобы восстановить его. Через минуту вернулись, и все прошло благополучно: первый танк проскочил ручей. В это время на мостике разорвалась еще одна мина. Младшего лейтенанта отбросило в сторону. Он приподнялся и, ухватившись рукой за куст, крикнул механику-водителю очередного танка:

— Быстрее, быстрее проезжай!

Полуэктов попытался удержаться на ногах, но упал. Посмотрел на правую ногу и вместо ступни с ужасом увидел что-то кровавое, бесформенное.

— Ранило Полуэктова! Макаревича сюда! — приказал одному из саперов командир роты.

Санинструктор батальона старшина Николай Макаревич мигом оказался около раненого младшего лейтенанта. Наложив на его ногу жгут и шину, он с двумя бойцами перенес командира экипажа в безопасное место и оставил его тут с одним из стрелков ожидать подхода санитарной машины.

Санинструктор Николай Алексеевич Макаревич был уважаемым человеком в батальоне. Ни одна танковая атака не проходила без его участия. Тридцатисемилетний сибиряк, он практически мог подобраться к любому раненому на поле боя. Это ему удавалось благодаря чрезвычайной смелости и большой физической силе. Немало раненых танкистов он вызволил из горящих машин.

Политрук Романов радировал командиру роты:

— Беру командование экипажем вместо Полуэктова!

— Решил правильно! — ответил ему старший лейтенант Гуськов.— Бери на борт отделение саперов и десант и продвигайся вперед. Возьмите под контроль дорогу на Кутилиху.

— Понял! — крикнул политрук.

Два танка — Романова и Алиференко — медленно продвигались вперед. Их догнала машина лейтенанта Побережца. Через триста метров путь им преградил безымянный ручей. Пропустив два бревна под гусеницы, Алиференко удачно преодолел его. А танк политрука основательно застрял. И сразу же здесь оказался воентехник Кривцов. Он в любых условиях боя неотступно следовал за танками.

— Буксиром вырвем,— предложил политрук.

— Это верно,— одобрил помпотех,— но прежде надо переднюю машину поставить на настил. Иначе и она зароется в землю.

Саперы с пехотинцами свалили пару толстых елей и из них напилили несколько коротких бревен для настила.

А командир роты то и дело запрашивает:

— Где находитесь? Почему задерживаете начало атаки?

Наконец все готово. Кривцов сам сел за рычаги. Медленно тронулся первый танк, но застрявший — ни с места. Воентехник дает небольшую раскачку и прибавляет газ. Танк сдвинулся, как бы нехотя поднял свою заляпанную бурой грязью лобовую часть. Еще две-три минуты, и танк Романова уже стоит на настиле. Тем временем лейтенант Побережен нашел удачное место и легко перемахнул через ручей.

Преодолев еще с полкилометра, танки вышли на опушку леса. Впереди — деревня.

— Мы — на месте! — передал по рации Романов.

Позже ему стало известно, что командир батальона решил ударить по населенному пункту с двух сторон. Поэтому ждал, когда займут позицию пошедшие в обход танки.

Минут через десять на правом фланге загремели орудийные выстрелы — началась артиллерийская подготовка.

— Комиссар, тебе там видно, куда ложатся снаряды? — послышался голос командира роты.

— С недолетом,— ответил политрук.

— Ничего, поправим. Видишь, у них орудия в кустарниках южнее и восточнее деревни?

— Вижу. А еще у меня под боком тявкает минометная батарея.

Когда наша артиллерия перенесла огонь вперед, заговорили неподавленные орудия врага. "Стало быть, там с пехотой пошли и наши танки",— понял политрук.

Обнаружили себя почти все огневые точки врага, в том числе минометные батареи, расположенные на западной окраине деревни.

— С места осколочным — огонь! — приказал Гуськов всем танкам, и экипажи дружно, с каким-то даже веселым азартом начали орудийную стрельбу.

Фашисты не выдержали, стали отходить. Две легковые машины проворно помчались на Кутилиху.

— Товарищ политрук, генералы удирают! — крикнул механик-водитель Пичурин.

— Не выйдет! — отозвался Романов и сделал подряд три выстрела. Одна машина загорелась, другая перевернулась.

— Впере-е-ед! — скомандовал старший лейтенант Гуськов.

Танк политрука на максимальной Скорости рванулся в сторону обнаруженной им неподалеку минометной батареи. Расчеты, увидав танк, бросились врассыпную. Некоторые нырнули в находящийся рядом блиндаж.

— Товарищ комиссар, разрешите я по ним проеду?— послышался в наушниках голос механика-водителя.

— Не смей! Дави минометы, а блиндажом займется пехота.

В это время, уничтожив несколько минометов и артиллерийских орудий, командир роты с лейтенантом Чемодуровым первыми ворвались в деревню. Двигаясь вдоль улицы, они видели, как гитлеровцы, побросав технику и орудия, бежали в сторону реки Пола и деревни Кутилиха. Но там их встретили танки взвода лейтенанта Алиференко.

В этом бою только одна танковая группа Гуськова разрушила восемь дзотов, уничтожила три минометных батареи и две батареи противотанковых орудий, десять пулеметных точек, истребила свыше двухсот вражеских солдат и офицеров.

На этом боевые действия 69-й танковой бригады в составе Северо-Западного фронта завершились. Получив первое боевое крещение в районах Старой Руссы и села Рамушево, она сломила сопротивление гитлеровцев и совершила стопятидесятикилометровый рейд по их тылам. В результате умело проведенных боев личный состав бригады нанес противнику ощутимый урон и тем самым значительным образом способствовал окружению немецкой группировки в районе города Демянска. За доблесть и мужество, проявленные в этих боях, 85 бойцов и командиров были удостоены государственных наград.