В каждой книжке «Мира Приключений» печатается но одному рассказу на премию в 100 рублей для подписчиков, то есть втечение 1928 г. будет дано 12 рассказов с премиями на 1200 рублей. Рассказ-задача № 1 напечатан в декабрьской книжке 1927 г.

Основное задание этого Систематического Литературного Конкурса нового типа — написать премируемое окончание к рассказу, помещенному без последней, заключительной главы.

Цель Систематического Литературного Конкурса — поощрить самодеятельность и работу читателя в области литературно — художественного творчества.

_____

Рассказ-задача № 6

НАСЛЕДСТВО

Иллюстрации С. ЛУЗАНОВА　

От Чертогонска до Москвы — рукой подать. Если, разумеется, руки у вас не слишком коротки. Когда, при наличии конного попутчика до станции, покинуть Чертогонск, скажем, в воскресенье с петухами, то в понедельник, к моменту отхода ко сну кур, можно рассчитывать прибыть к месту назначения, а именно — на станцию Танана.

Погрузиться в поезд, буде он не прошел, плевое дело. Для этого потребуется лишь розыскать нужное лицо, чтобы запастись билетом до Москвы. Искать же его всего целесообразнее в окрестностях ближайших озер, по причине пристрастия названного лица к рыболовному спорту. Во всяком случае, во вторник вы уже будете сидеть в поезде, а в первый же понедельник почти наверное можете приветствовать фабричные дымки Красной Столицы или золотые главы Белокаменной, что, в сущности, одно и то же.

Таким именно ускоренным способом чертогонские граждане путешествуют со времени революции. До этого они не путешествовали вовсе. Мы, конечно, имеем в виду тек чертогонцев, которые верят в существование Москвы и других населенных пунктов Союза, как в реальный факт. Что же касается тех граждан, в сознании которых реальные географические точки ассоциируются с градом Китежем или островом Буяном, то им, вообще, нет надобности двигаться с насиженного места. По крайней мере, по доброй воле существует сорт беспокойных натур, которые за пределами видимого ими горизонта склонны признавать шевеление иной жизни, манящей и таинственной. Какая то моральная чесотка, пробуждающаяся довольно рано, мешает им окуклиться по примеру отцов.

Елисей Опенкин принадлежал как раз к этой беспокойной человеческой разновидности. Почесывание в его мозгу началось еще тогда, когда он перелезал из 1-й ступени во 2-ю. Уже тогда родной Чертоговск начал тускнеть в его воображении, как нечто самодовлеющее, как единый центр мироздания. Выражаясь языком астрономов, он уже на грани этих двух ступеней начал допускать «множественность обитаемых миров».

Дело обошлось не без влияния Худенкина Власа. Этот паренек появился на чертогонском ландшафте как-то внезапно, как Незнакомец в опере. Прибыл он откуда-то издалека, откуда именно — Опенкин в то время не мог хорошенько взять в толк. Запомнилось только название Малмыж, да в мозгу отложилось смутное представление о его местонахождении, — где-то по соседству с пастбищем Кузькиных телят, куда нужно и идти, и плыть, и ехать. Как бы ни была таинственна эта точка земного шара, но первая ступень уже сделала свое дело: исходя из положения, что земля, бесспорно, шар, на манер арбуза, Опенкин Елисей мысленно приютил Малмыж под прикрытием отсыхающего стебелька.

2-я ступень перевернула всю Опенкинскую космогонию вверх дном. Малмыж, как населенный пункт, достойный внимания, уступил место более внушительным соперникам, вроде Москвы и Ленинграда. Опенкин начал мечтать уже о путешествии и эти обетованные страны. Но мечтать — это одно, а привести мечты в исполнение — нечто другое.

Если вы бывали в Чертогонске, то несомненно знаете то место, где шикарная Роза Люксембург упирается в слободку Заячьи Ушки, еще не получившую нового названия. В этой обездоленной слободке, за вторым оврагом, как раз на стыке двух Безымянных переулков, догнивает шатровый домишко, тот, у которого скворешня сооружена из старой колесной ступицы, — это и есть родовое владение Опенкиных. Здесь увидел свет Елисей, его отец — Евтихий, дед — Евсей, прадед — Евагрий и так далее, нисходя в глубь времен, быть может, к самому Еноху. Когда и кем было установлено — неизвестно, только все представители рода Опенкиных носили имена на «Е» и обязательно неповторяющиеся. Этот же закон распространялся и на входящих в род представительниц подсобного пола.

Когда лет сорок назад Евтихию Опенкину понадобилась подруга жизни, а в Чертогонске не нашлось не использованной на «Е» невесты, заботливый папаша раздобыл в другой губернии некую девицу, привез в дом и сказал:

— Возлюби жену свою Епихарию, сын мой. Живите, плодитесь и множитесь во славу рода Опенкиных.

Подобное удовольствие, несомненно, подкарауливало и Елисея, не заяви он однажды отцу, что намерен отправиться в Москву для продолжения образования.

— Куда-а? — протянул отец.

— В Москву, — повторил сын.

— Куда-а? — протянул отец.

— В Москву, — повторил сын.

Евтихий Опенкин пожевал обкусанную бородку, что у него служило признаком вдумчивого размышления.

— Сколько верстов? — много спустя спросил старший Опенкин.

— Докуда? — не понял младший.

— Дотуда, докуда ты собрамши?

— Порядочно. Несколько тысченок, я думаю.

Папаша почмокал губами и задал новый вопрос:

— А дойдешь?..

— Почему — дойдешь? Машина довезет.

— Машина? А машина рази про тебя выдумана?

— Машина для всех.

— Так…

Старший долго жевал бороду. Видимо, он был сильно заинтересован, так как через приличный отрезок времени снова заговорил:

— Так… Только, машина, слыхать, дарма не возит.

— Зачем дарма? Надеюсь, папаша, вы раскошелитесь на билет…

— Надеешься? Ну, надейся… А я тем сроком невестушку тебе пошукаю. Тут, в посаде, сказывали, округляется одна, — Епистимой звать. Девка близко шешнадцати, а у нас полы с революции не мыты…

— Я жениться не собираюсь. У меня стремление открылось, учиться буду. Ныне без науки нельзя жить.

— А без денег и подавно.

— Мне только бы на билет, рублей тридцать. А там как-нибудь вывернусь.

Панаша усмехнулся.

— Ты видел когда, чтоб я деньги из рук выпущал?

— Не доводилось, — подумав, признался Елисей.

— И не увидишь до веку.

— Как есть я ваш единственный наследник… — начал сын, со слабой надеждой размягчить кремень.

— Наследником будешь, когда меня сволокут на мазарки. А до того — чтобы я боле гдупостьев не слыхал!..

На этом разговор кончился. Елисей был несколько огорчен, но не обескуражен. Он стал искать новых путей достижения радужной точки, именуемой Москвой. Про богатство старика Опенкина в Чертогонске ходили легенды. Что послужило к их созданию — трудно сказать, вернее всего — исключительная скупость старика. Никто не мог похвастаться, что видел, как Евтихий Опенкин платил деньги, а получения у него бывали солидные, особенно в те времена, когда старик вел торговлю кожами и шерстью.

Когда началась революция, многие местные купцы и мещане, державшие деньги в банке, похерили их в своей памяти — кто с молитвой, кто с проклятьем. Двое из них, которые не могли перебороть своей натуры, в различное время, но одинаковым способом пришли к логическому концу: — повисли на своих поясах в уборной уисполкома, куда они до окончательного отказа сапог таскались хлопотать о возврате капиталов.

Евтихий Опенкин только посмеивался и приговаривал:

— Пущай, пущай! Шерстки меня лишили, кожи — тоже, а мясцо на мне осталось, — крепко к костям приросло…

Всякие торговые операции, разумеется, пришлось ликвидировать. Но старик, как будто, не унывал. Он с утра до ночи сидел на сваленных бревнах около дома и ловил прохожих за полы:

— Что слышно, кум?

— Все то же…

— Сидят?

— Сидят.

— И долго еще просидят?

— Неведомо. Старец один сказывал, будто до антихристова пришествия…

— А скоро оно, это пришествие?

— Неведомо…

— Надо быть — скоро. Знаки есть… Знамения… Ну, ну…

А годы и события, как что-то нездешнее, чужое и враждебное, пробегали мимо сваленных бревен, не больно, но назойливо задевая своим дуновением. Бревна трухлявели, трухлявел и сам Евтихий. В обветшалом домишке, выгибаясь коромыслом, бродила глухая стряпуха — родственница, да шаркал распухшими ногами старый работник Кузьма, кряжистый и нескладный, как и все окружающее. Землица вокруг добрела от перегноя. Бурно росли по задворкам лопух и крапива.

Рос, как на дрожжах, будущий продолжатель рода Опенкиных, единственный сынок Елеся. Махрово расцветали странности старика, потерявшегося во времени. Как и у всех мещан городишка, у него было одно занятие: решительно ничего не делать. За выгоном был клочек земли. Кузьма ковырял его сохой, сеял и молотил. Стряпуха копалась на огороде, выращивала хрен да редьку. Елисей учился, а старик слонялся по двору, ворчал и ловил прохожих:

— Что слышно, кум?

— Все то же.

— Сидят?

— Сидят.

— И долго еще просидят?

— Неведомо…

Озороватая молодежь сильно изводила старика. Стоило ему чуточку вздремнуть на бревнах, как над ухом раздавались насмешливые голоса:

— Опенкин, кубышку проспишь!

— Проваливай, проваливай, — отмахивался Евтихий.

— Сына с голода моришь… Копишь, копишь, да чорта и купишь!..

— Проваливай ее то стрелю!..

Угроза вызывала новые насмешки:

— У него тыщи в голенище!..

— А сам картошкой руку занозил…

Шумная уличная детвора — еще назойливее. Эта устраивает около Опенкинского дома целые концерты со сковородками и бубенчиками:

Старик гонялся за ребятишками с дубиной и пророчил скорое восстановление арестантских рот. Наругавшись досыта, шел к себе, наглухо запирался и занимался какими-то своими, ему одному ведомыми делами. Если мимо проходил один из двух тысяч кумовьев Евтихия и не видел старика на бревнах, он с равной пропорцией зависти и уважения думал про себя:

— Миллионщика не видать. Должно капиталы считает…

_____

В половине апреля, когда на улицах слободки тщетно боролись со стихией затягиваемые жижей слабосильные бабы и лошади, Елеся начал собираться в далекий путь. Он пришил лямки к холщевому мешку и примерил аппарат на себя.

Папаша одобрил:

— Фартово. Хаживал и я так-то…

Сын нашел момент подходящим для возобновления разговора:

— Как же, папаша, поможете мне в моем стремлении?

Папаша соображал долго, так долго, что Елесе пришлось повторить свой вопрос.

— Малую толику помогу, — наконец ответил старик.

— Доктором буду, — как бы стараясь вознаградить отца за предстоящие траты, — сказал Елисей.

Плевое дело. Кого у нас лечить-то?

— Странно вы рассуждаете, папаша. И вы можете заболеть.

— Опенкины не болеют. Мы — сразу. Дед твой за обедом померши, в одночасье, прадед — в кулачном бою успокоимшись. Бабка — в бане. А дале — неведомо. Никто не помнит. Плевое дело лекарить… Старушечье занятие.

— Или инженером, — мечтал Елеся.

— Это которые по дорожной части? На кой они леший? Только землю зря копают…

— Допотопные у вас понятия, папаша, — А пущай! Нам дорог не надоть, мы — тутошние. Было бы сподручно, давно бы провели.

Елеся безнадежно махнул рукой.

_____

В первых числах мая из Чертогонска, по направлению к ближайшей станции Танана, вышли трое с котомками: Опенкин Елисей, Худенкин Влас и Кондакова Маша, — дочь вдовы — просвирни. Путешественники шибко спешили, — в Москву надо было поспеть не позднее половины августа.

Старик Опенкин сдержал свое слово, помог сыну. На прощанье, утирая отсутствующую слезу, он вручил Елесе два двугривенных, из которых один оказался николаевской чеканки.

«Чалый» и Кузьма работали в поле, попутчик не подвернулся, беспокойной тройке пришлось начать путешествие сразу же по образу пешего хождения. В общем они не унывали, имея в виду довольно ясные перспективы: если сложить капиталы всех троих, то набиралось свыше трех червонцев, а потому ребята чувствовали себя бодро и весело.

— Выберемся на большую дорогу, там в попутчиках отбою не будет, — вещал Худенкин Влас, с видом заядлого пешехода, мигая по непросохшему проселку.

— Глядите, мы уже у Лысой Горки! — звенела Маша, указывая на песчаный шихан. — Я здесь в позапрошлом году была. Дальше не бывала. А когда была маленькая, думала, что за Лысой Горкой большая дыра, где кончается свет.

— Свет с тех пор раздвинул свои пределы, — наставительно сказал Влас.

— Насколько — это мы узнаем на практике. Шагай шире, ребята! — шутил Елеся. — Ребятишки, вы посмотрите, как хорошо-то!.

Радостный май весело улыбался каждым свежим кустиком. Изумрудом зеленели поля. Свиристели жаворонки. Стайками порхали разноцветные бабочки. Вверху, среди взбитых сливок, кувыркалось яркое солнце. Выбрались на большую дорогу. Идти стало труднее. Большие выбоины затрудняли движение; наполненные подсыхающей грязью, они казались затянутыми бархатом. Путники свернули на тропинку у обочины дороги. Шагали крупно и размашисто, глубоко вдыхали ароматный воздух, такой пряный и возбуждающий. Говорить больше не хотелось, — странно убаюкивала разноголосая музыка полей. Откуда-то сзади, вдогонку, бежал, наростая, звон. Откуда-то сыпалось что-то металлическое.

— Это что за музыка? — спросила Маша.

— В толк не возьму… Как будто незнакомый музыкальный инструмент, — недоумевал Худенкин.

Остановились, подождали. Музыка приближалась. Инструмент оказался простой крестьянской телегой. В этом музыкальном сооружении каждая гайка казалась подобранной в тон и исполняла свои обязанности с увлечением. Лошадка с чудовищно раздутым животом напоминала кувшин, положенный боком на четыре тонких подпорки. В довершение сходства, внутри кувшина что-то сильно булькало. На телеге сидел молодой парень в стеганом солдатском жилете. На одном глазу у парня было бельмо и веко поднималось только наполовину, отчего глаз казался снабженным мигательной перепонкой. Сидя боком к лошадке и лицом к спутникам, он тянул под разноголосый аккомпанимент телеги:

— И-эх, да и-эх, да и эх-ха-ха! Тпрунди да люнди, да га-га-га!..

Мелодия не изобиловала словами и не была особенно выразительна. Музыкант, повидимому, учитывал эту слабую сторону и изо всех сил старался пополнить ее другими доступными ему средствами: он припрыгивал на сиденьи, щелкал ботами в обмотках, прищелкивал пальцами, как кастаньетами, и в моменты наивысшего подъема ударял кулаками по надутым щекам, как по барабану.

— Товарищ, вы куда едете? — спросил Влас, когда движущийся оркестрион поравнялся с ними.

У парня оказались в запасе и другие слова:

— И э-эх, куда-куда-куда! И-эх, на станцию… Эх-да!.

— Товарищ, вы куда едете?　

— И э-эх, куда-куда-куда! И — эх, на станцию… Эх-да!　

Парень вплел в нескончаемую мелодию озорное словечко, которого Маша не поняла, а Власу и Елесе показалось, будто они ослышались, введенные в заблуждение тележным аккомпаниментом.

— Подвезите немного. Мы вас поблагодарим, товарищ.

— И-эх, да седайте, и-эх. да седайте, и-эх. да седайте на ходу, — пропел весельчак и добавил быстрым речитативом:

— Остановиться не могу. Мой рысак, как встал, так — гроб, матери его копейку!.. Догоняй!..

— Побежим, — предложил Влас.

Все трое погнались за музыкальной таратайкой, которая значительно успела опередить их. Елеся первый догнал телегу. Парень пошарил в кузове и вытянул Елесю вдоль спины кнутом.

— Эх, ма! Харашо! Да эфто очинь хара-шо! — запел снова парень, кстати хлестнув и свой движущийся кувшин.

— О-го-го-го! — раскатисто заревел парень. — Мыслете муму, кнутом но спине — жик! — Мужик! Мы тоже — грамотные!..

Телега скрылась, а наши спутники еще долго стояли среди дороги, возмущаясь наглостью капельмейстера этого нелепого музыкального ящика.

Первое столкновение с жизнью оставило зудящую занозу в трех юных сердцах и кроме того у Елеси — кровавый рубец во всю спину. За день проглотили верст сорок. Попутчиков больше не встретили. Под вечер, совершенно утомленные, расположились у дороги отдохнуть. Солнце бочком сползало к далекому перелеску. Потянуло свежим ветерком. Долго дебатировали вопрос: заночевать ли под открытым небом или поискать поблизости жилья и попроситься на ночлег? Пока спорили, на повороте дороги показалась новая телега. Она подвигалась к станции.

— Может подвезет, а? — неуверенно спрашивал товарищей Влас. — Утром будем на станции, тогда выспимся.

— Подожди, братцы, конь как будто знакомый, — всматривался Елеся в приближающуюся подводу.

— Так и есть! — наш «Чалый»! Куда это Кузьма гонит его? — удивился Опенкин.

Кузьма заметил ребят и, остановив конягу, залился долгим, рокочущим кашлем.

— В чем дело? Куда гонишь, Кузьма? — нетерпеливо допытывался Елеся.

Тот только помахивал рукой и трясся от кашля. Когда, наконец, Кузьма получил способность говорить, он коротко сказал:

— Ворочай назад… Старик отходит…

— Куда отходит? — не сразу понял Елеся.

— А уж это не мое дело… Али-бо к богу, али-бо к шишиге… Не бойся, ошибки не будет. Дело ясное…

— Что ж, друзья, вертаться приходится? — виновато заговорил Елеся. — Ну, ничего. Мы потом подгоним. Айда назад!..

Все неохотно полезли в телегу.

— Опоздаем в Москву, как пить дать, — заметил Влас.

— Чего-й-то? — не расслышал Кузьма.

— В Москву, боится, опоздаем! — крикнул ему на ухо Елеся.

— А рази она сбежит, Москва-то? За то с деньгой будешь. У папеньки, чай, тыщи припрятаны. Буде ноги ломать. Не пехтурой, а на тройке покатишь… да…

Старик долго чесал поясницу, очевидно не зная, в какие отношения стать с молодым наследником. Наконец стащил заячью шапку и кланяясь сказал:

— Честь имеем вас поздравить, Елесей Евтихич, с наследством и того… Приходится с вас…

_____

Глубокой ночью прибыли в город. Старик Опенкин лежал с раскрытыми остекляненными глазами. У изголовья горела керосиновая лампочка. Рядом на табурете сидела стряпуха Фекла в очках с одним стеклышком и вязала чулок.

— Что? — тихо спросил Елеся.

— А ничего. На мазарки надоть. Оттопал наш миллионщик-то. О-хо-хонюшки.

Фекла зевнула и почесала спицей у себя в голове. Елесе не верилось, что отец умер. Необычный затрапезный вид старика, одетого в старый халатик, ни сонное равнодушие Феклы, ничто не внушало мысли о смерти.

— О-хо-хо!.. Ну, я пошла спать, глазоньки что-то слипаются, сказала Фекла, И только уже у порога покосилась на покойника, вздохнула и добавила: — Вот так-то и мы…

Евтихия Опенкина похоронили. Никаких ценностей в доме не оказалось. Елеся обшарил все углы и ничего не нашел, кроме мелочи, — рубля на три. Когда Елеся сообщил об этом Кузьме, тот не поверил.

— Не чисто тут. Большое богачество должно быть. Вся округа знает. Да ты под половицами шарил?

— Противно мне все это, — недовольно ответил Елисей.

— Противно? А может и так… А то в горенке пошарил бы, где постель у них стоит. Постель они часто отодвигали…

_____

Странное чувство испытывал Елеся. С некоторых пор стало ему казаться, будто под ногами у него не твердо. Что вот-вот размякнет земля, по которой он так любил бегать, и начнет затягивать его своею маслянистой клейкостью. И в Москву-то он старался убежать, чтобы избавиться от этого неприятного ощущения. Пока продолжалась возня с похоронами отца, неприятное чувство вростания в землю еще более усилилось. По вечерам, когда сказывалась усталость, казалось, будто ноги медленно, но неуклонно уходят в зыбучие пески.

Все это досадливо будоражило нервы.

— Бросить все и бежать… — тоскливо думал Елеся. — Вот завтра же велю запречь Чалого — и на станцию! — принял он, наконец, бесповоротное, как ему казалось, решение. Вечером возился в комнате отца. Под ножками изголовья кровати ясно обозначался квадрат люка, ведущего в подполье. Елеся вспомнил, как в детстве его пугали этим подпольем и как он панически его боялся. И сейчас, отодвинув кровать, он не сразу открыл люк, а довольно долго старался сообразить, стоит ли ему спускаться в это мышиное царство?

Любопытство взяло верх над инстинктивным отвращением. Елеся попытался приподнять западню — не тут-то было, — западня не поддавалась. Заинтересованный этим обстоятельством, он с улыбкой соображал, какой род сложного потайного механизма придумал его батя, чтобы уберечь от любопытного взгляда свою сокровищницу?

Сверху нельзя было заметить никаких следов скрытого механизма. Елеся принес топор и отворотил несколько досок. Ничего! Под полом — небольшое углубление. Паутина, сор и вековая пыль. Ни малейшего намека не только на скрытые сокровища и потайные механизмы, но и на самое подземелье.

Почему-то стало легко и весело.

— Люк — фальшивый! — подумал Елеся и сейчас же откуда-то явился неожиданный философский вывод:

— Как часто жизнь пугает нас фальшивыми западнями.

Елеся закурил папиросу. Случаи но уронил непогашенную спичку в подполье. Там сейчас же вспыхнула паутина и какой-то мелкий сор. Разгорелся небольшой костерик.

— А что, если не загасить, разгорится дальше или погаснет? — соображал Елеся. Он присел на корточки и стал наблюдать. Сначала костерик пылал ярко и весело и, казалось, вот-вот разгорится в пожар.

— Пусть! — решил Елеся. — Кому нужно все это барахло? — Но костер скоро стал потухать. Зачадило. Запах удушливой едкой гари наполнил всю комнату. Елеся с большими усилиями распахнул окно, не открывавшееся десятки лет. Стояла темная весенняя ночь с морозцем. Небо бархатисто лоснилось, переливчато мигали крупные, как живые, звезды. Какая-то птица в саду издавала крик, похожий на детский плач: у-a! у-a! у-a! Неудержимо потянуло прочь из этой смрадной, промозглой клетушки, где воздух давил, как вонючая, слежавшаяся перина.

— Даже костер погас! — вслух сказал Елеся и засмеялся. Больше из желания избавиться от смрадной гари, чем из предосторожности, Елеся спустился в подполье и затоптал тлеющий мусор. В сторону окна подполье несколько расширилось. Там чувствовалась большая пустота, тянуло заплесневелой сыростью.

Елеся вылез и отодвинул тяжелый, неуклюжий комод. Под комодом оказалась другая западня, — с кольцом. Елеся приподнял ее и по расшатанной приставной лесенке спустился вниз, захватив с собой лампочку. Сыро, смрадно, ослизло. Стены выложены булыжниками. Какой-то отвратительный хлам, гниющие половики, рассыпавшиеся кадушки. Тяжелый, обитый по краям железом, сундук с выпуклой крышкой— укладка. Заперто. Елеся попробовал приподнять за ручку — ручка осталась в руке. Сгнило. Должно быть старые книги. Отворил крышку топором, — так и есть: — книги. Аккуратно завернуты в синюю и серую бумагу, перевязаны бечевками. Взял одну пачку в руки. Какая-то полустертая надпись не то углем, не то смолой. Поднес лампочку, разобрал:

10.000.

И прописью:

Десять тысяч.

Елеся стал выкидывать пачки наверх. Когда выкидал все, выбрался сам и долго молча стоял, тупо созерцая эту оригинальную «библиотеку».

УСЛОВИЯ ЛИТЕРАТУРНОГО КОНКУРСА

1) Читателям предлагается прислать на русском языке недостающую, последнюю, заключительную главу к рассказу. Лучшее из присланных окончаний будет напечатано с подписью приславшего и награждено премией в 100 рублей.

2) В Систематическом Литературном Конкурсе могут участвовать все граждане Союза Советских Социалистических Республик, состоящие подписчиками «Мира Приключений».

3) Никаких личных ограничений для конкурирующих авторов не ставится, и возможны случаи, когда один и тот же автор получит в течение года несколько премий.

4) Рукописи должны быть напечатаны на машинке или написаны чернилами (не карандашом!), четко, разборчиво, набело, подписаны именем, отчеством и фамилией автора, и снабжены его точным адресом.

5) На первой странице рукописи должен быть приклеен печатный адрес подписчика с бандероли, под которой доставляется почтой журнал «Мир Приключений».

Примечание. Авторами, состязующимися на премию, могут быть и все члены семьи подписчика, а также участники коллективной подписки на журнал, но тогда на ярлыке почтовой бандероли должно значиться не личное имя, а название учреждения или организации, выписывающей «Мир Приключений».

6) Последний срок доставки рукописей — 1 июля 1928 г. Поступившие после этого числа не будут участвовать в Конкурсе.

7) Во избежание недоразумений рекомендуется посылать рукописи заказным порядком и адресовать: Ленинград 25, Стремянная, 8. В Редакцию журнала «Мир Приключений», на Литературный Конкурс.

8) Не получившие премии рукописи будут сожжены и имена их авторов сохранятся втайне. В журнале будет опубликовано только общее число поступивших рукописей — решений литературной задачи.

9) Никаких индивидуальных оценок не премированных на Конкурсе рукописей Редакция не дает.

_____

Следующий рассказ на премию в 100 рублей будет напечатан в июньской книжке «Мира Приключений».