В пятницу, ранним утром, из ворот крепости Димитрия Ростовского выехало несколько всадников и направилось в сторону Таганрога. Тут были Сашенька Астахов, недавно произведенный в подпоручики драгунского полка, бесшабашный гусарский ротмистр Стрельников, высланный из Петербурга за «шалости», Денисов с Сергунькой, накануне прибывшие в крепость из Ейского укрепления, и Позднеев.

В кармане мундира Позднеева лежали приказ об аресте с заключением на гауптвахту под строжайший надзор обвиняемого в государственной измене капитан-лейтенанта Черноморского военного флота виконта де Монбрюна, о взятии под домашний арест, с содержанием под воинским караулом, английскоподданных сэра Крауфорда и Саймондса, старшего клерка торговой фирмы «Сидней, Джемс и компания», а также об аресте, с содержанием на гауптвахте, коменданта Таганрога полковника Лоскутова, ежели по обстоятельствам дела выяснится его прикосновенность к преступным замыслам Монбрюна и Крауфорда.

Поставив твердой рукой подпись под этими приказами, Суворов сказал Анатолию:

— Чую я, куча неприятностей, докук несносных будет нам из-за этого дела. За Монбрюна и Крауфорда заступятся, сомнения нет, послы Франции и Англии, а Лоскутов доводится дальней родней самому графу Салтыкову, вице-президенту Военной коллегии, особе, приближенной к высочайшему двору… Но почитаю своим долгом действовать решительно, без всякого промедления, в интересах государственных. Уж и ныне против Монбрюна и Крауфорда имеются улики, и они отяготятся, если вправду придут эти два молодчика в воскресенье ночью на свидание с Лоскутовым в его сад. Тогда надобно подвергнуть задержанию и сего Лоскута негодного. О нем, кстати, слышал я, что пьяница он и ведет картежную игру на большие суммы, как будто даже казенные деньги проигрывает. Но Лоскутов в чине полковника, и, согласно воинскому артикулу, арестовать его надлежит только с помощью офицеров, не примешивая сюда солдат, во избежание подрыва воинской дисциплины. Кого бы мне послать с тобой из офицеров, как мыслишь?

Позднеев назвал фамилии Денисова, Астахова, Стрельникова и в Таганроге — поручика Самогитского гренадерского полка Павлова.

Суворов подумал немного, прищурил глаза, промолвил:

— Согласен. Выпиши сейчас же направления в Таганрог трем первым из них и дай мне на подпись. Только пока не говори им ни слова. Поведаешь лишь перед самыми арестами, дабы избежать болтовни и огласки. Как только все завершено будет, тотчас же возвратись и доложи мне… И вот еще что: постарайся повидаться в Таганроге с флотским капитаном первого ранга Сенявиным, передай ему вот это письмо от меня. Я прошу его поставить дополнительно и свою подпись под моим приказом об аресте Монбрюна… Расскажешь ему подробно и досконально об основаниях к аресту… без этого никак нельзя обойтись… Ну, езжай с богом, — и Александр Васильевич ласково потрепал по плечу Анатолия.

Ярко сияло веселое солнце на безоблачном небе. Воздух был свежий, чистый, пьянящий. Его хотелось пить пригоршнями, как родниковую воду. По степи гулял легкий ветерок. Над влажной землею курились в низинах голубоватые дымки, будто степь начала дышать после мертвящего зимнего оцепенения. Изредка встречались рощицы. Деревья, обласканные солнечными лучами, размахивали под ветерком ветками, тоже радуясь весне. Где-то высоко в опрокинутой чаше неба слышались трели жаворонков. И казалось Анатолию, что пели они о любви, неистребимой, как сама жизнь.

Саша Астахов, подъехав к Позднееву, сказал умоляющим тоном:

— Анатолий Михайлович, я готов взорваться, как бомба, от переполняющего меня любопытства. Поведайте, зачем мы едем в Таганрог? Клянусь вам затаить эту тайну под семью замками.

— Ну так и быть, скажу вам по строгому секрету — могу ли я утаить это от своего боевого товарища по кубанскому походу да еще моего родственника, хотя и дальнего? — И, помолчав немного, глядя искоса в горящие любопытством глаза Астахова, Анатолий сказал торжественным тоном: — Суворов считает неотложно необходимым, чтобы на случай новой войны с турками все офицеры, кои предназначены на военные корабли для руководства десантными операциями… — Анатолий приостановился, как бы раздумывая, можно ли доверить Астахову столь важную военную тайну.

— Ну, ну! — торопил его возбужденно Саша.

— …умели хорошо плавать. Посему он и приказал, чтобы вы, Сашенька, и другие офицеры, кои при ночной переправе через Кубань проявили себя, к сожалению, плохими пловцами, обязательно прошли полный курс обучения на море, дабы сделать из всех вас отменных пловцов. И обучением тем я сам буду руководствовать, давая вам хороший пример повседневно, — добавил Позднеев ободряюще.

Анатолий говорил так внушительно, что Саша сначала поверил ему и в ужасе переспросил:

— Плавать по морю, купаться в море теперь, в конце марта?!

Потом, сообразив все-таки, что Позднеев шутит, Астахов протянул по-ребячьи:

— Ну, так я вам и поверил!.. Вечно подшучиваете надо мной. Вижу, что не хотите открыть тайну. Считаете меня по-прежнему мальчиком?

— Нет, что вы? Как бы я посмел? — с притворным удивлением воскликнул Анатолий. — Ведь вам уже восемнадцать лет минуло!

Некоторое время они ехали молча, потом Саша промолвил:

— Видел я Суворова не раз в кубанском походе и удивлялся, почему он так хорошо сидит в седле. Ведь он же не кавалерист, как будто всегда в пехоте служил.

Позднеев ответил с усмешкой:

— А знаете ли вы, Саша, что еще в Семилетнюю войну, будучи полковником штаба, Суворов командовал десятью конными полками, в авангарде армии русской шедшими? И показал он себя таким лихим конником, что начальник его, граф Чернышев, представляя к награде отличившихся в бою под Гольнау, писал о нем — сам я читал о том в послужном списке Александра Васильевича: «Хотя полковник Суворов в пехотном полку считается, однако склонность и привычку более к кавалерии, нежели к пехоте, получил». А главнокомандующий Салтыков добавил от себя к тому представлению: «…и себя перед прочими гораздо отличил».

— Вот как? — удивился Саша и, помолчав немного, сказал: — Вот что еще непонятно мне: у Суворова есть пожалованная самой государыней шпага с золотой рукояткой, драгоценными камнями изукрашенная, а он всегда носит легкую, простую шпагу, без всяких украшений, имеющую лишь надпись: «За отличное обучение Суздальского полка».

— Верно, — подтвердил Анатолий. — А знаете, что сказал мне как-то Александр Васильевич про свою простую шпагу? Я подержал ее в руке и говорю ему, что, мол, очень легка она, почти невесома, а он в ответ: «Да, взять мою шпагу в руки нетрудно, а вот нести ее со славой и честью — труд тяжелый».

Стрельников, послав коня вперед, догнал Астахова и Позднеева.

— Опять о славе и о Суворове? Ну что ж, это и впрямь неразделимо. То ведомо даже мне, кутиле и повесе, еще необстрелянному на войне… хотя и трижды дрался я на дуэли, — добавил он не без гордости. — Но сейчас меня интересует другое: едучи сзади, я кое-что слышал из вашего разговора и убедился, что тайны направления нашего в Таганрог вы так и не выдали Саше. Извольте же раскрыть хотя бы другую тайну, волнующую меня и Сашу: есть ли в городишке Таганроге доброе вино и хоть несколько красавиц, за коими можно было бы поволочиться?

— Могу вас вполне успокоить: вин в Таганроге много, и притом весьма изрядного качества — греческих, италийских, французских и иных. Ведь ныне через Таганрогскую гавань обширная торговля ведется. Сюда ввозят многое: вина, шелка, сукна, бархат, чай, кофе, табак, пряности разные. Расширяется и вывоз российский за границу: железо, кожа, холст, пенька, веревка, меха — и все это там, в странах заграничных, признается лучшими в мире. Таганрог буйно растет, его гавань по своим оборотам уже сильно перегнала ростовскую. Недаром сам Петр заложил этот град, стремясь к великой пользе для России. А что касаемо красивых женщин, то их в городе предовольно: встречал я на городских улицах немало красавиц, не только русских, но и итальянок, гречанок, армянок…

Задержав коня, Анатолий, поехал рядом с Павлом Денисовым. Хотя и молод был Позднеев, но многих людей перевидел, и казалось ему, что в Павле, всегда задумчивом, сдержанном, есть что-то неразгаданное, потаенное: не похож он чем-то на других.

— Ну как, Денисов, вы не сердитесь на меня за то, что безжалостно задержал я ваше свидание с невестой? Но не унывайте, дня через четыре мы возвратимся, и тогда вы сможете уехать в свою станицу.

— Да я не в обиде, — ответил Павел, слегка усмехаясь. — Я даже доволен, что вы доверяете мне участие в предприятии, видимо, немаловажном.

— Немаловажном? А почему вы так думаете?

— Приметил я: хотя и веселы вы, а все нет-нет да и задумаетесь глубоко, тревожит вас что-то… И вот еще: дважды в раздумье коснулись вы мундира своего с левой стороны, словно ощупывая пакет во внутреннем кармане. Да и мундир-то в том месте слегка у вас оттопыривается.

Анатолий подумал: «Умен казак, наблюдателен». Спросил:

— А вы много читаете?

— Читал я мало, к моему огорчению. Трудно найти стоящие книги у нас на Дону.

…Перед въездом в Таганрог все приостановили коней по предложению Позднеева. Он сказал вежливо, но решительным тоном:

— Нам дано весьма важное и сугубо тайное поручение. Сущность оного могу открыть вам, по приказу генерала Суворова, только завтра вечером. Запомните; прибыли мы в Таганрог лишь для развлечения. Всем вам надлежит остановиться на постоялом дворе на окраине города (Алексей знает его и проводит вас), а потом присоединиться ко мне. Я же расположусь в портовом трактире «Роза», а правильнее, судя по итальянской надписи на вывеске, «Роза и чертополох», — улыбнулся Позднеев. — Связь будем поддерживать через моего Алексея и через подхорунжего Костина, которые останутся с вами. Ну, что еще сказать? Пить вино, конечно, можно, но так, чтобы головы оставались обязательно ясными, а походка твердою. Если хотите ознакомиться с достопримечательностями города, это, пожалуй, тоже можно, но только поодиночке, и с тем, чтобы завтра к десяти вечера непременно все вы были в сборе.