После полуночи в спальню прибежали его сменщики, Ванька и другой шпульник, Савка рыжий, и, идя по проходу и дергая за ноги всех спящих, кричали:

– - На смену! На смену!

"Что такое?" -- подумал Макарка и не понимал.

– - Вставай, брат, -- на смену пойдем! -- сказал Похлебкин.

Но Макарке не хотелось вставать; рядом с ним сидел и почесывался Мишка. Он было опять уткнулся в подушку и натянул на голову поддевочку, но Митяйка схватил его за ногу и крикнул:

– - Чего нырять-то, выплывай, a то мы пойдем, а ты спать будешь.

Макарка, чуть не хныча, сполз с нар и, пошатываясь, побрел к ведру с водой, чтобы умыться.

С дурной головой, без мысли и с тяжестью на сердце Макарка пришел в корпус, где гремели машины, блестели желтым огнем вонючие керосиновые лампы и пахло маслом, употреблявшимся для смазки машин. Половина боронок была пустая, нужно было их заставлять. Макарка быстро надел на веретена шпульки, шпульки завертелись и быстро начали толстеть. Макарка глядел на них, и у него слипались глаза, рот раздирало от зевоты, и он готов был упасть на пол и сейчас же заснуть. Митяйка, который стоял на боковой машинке и управлялся с восемью веретенами, вдруг подкрался к нему и брызнул на него изо рта водой. Макарка вздрогнул от испуга, но с него сон соскочил. Ему стало немного легче, и он вскоре наставил все боронки.

Около двери в паровую стоял большой ящик; в него складывали рвань, которая получалась с катушек, с испорченных шпуль. Эту рвань копили для чистки машин. Шпульники иногда забирались в этот ящик и спали там. Сейчас к нему подошел Похлебкин и забрался в него.

– - Ну, вы поработайте, а я посплю, а потом я посплю, а вы поработайте.

Макарку разбирала зависть. Вот счастливый! Хоть бы на минутку вздремнуть теперь, а тогда бы за двенадцатью веретенами глядеть… И ему вспомнилось, что есть люди, которым не нужно вставать по ночам. Они спят до света и не испытывают таких мук, какие испытывает он… "Когда большой вырасту, ни за что не буду на фабрике жить; пойду куда хочешь, только не на фабрику…"

Мишка тоже страдал от вставанья по ночам. За одну неделю он похудел и побледнел, под глазами у него появились синие круги. Он, как только приходил вечер, старался скорее ложиться и засыпал. Он теперь меньше разговаривал с Макаркой, -- очевидно, ему было только самому до себя.

Макарка же, на беду, не всегда мог сразу засыпать. Ему мешали одолевавшие его последнее время думы. Они наплывали на него всегда, как только он прикасался головой к подушке, и долго не давали покоя. Больше всего ему думалось, какая жизнь его ждет в будущем. Фабрика с каждым днем делалась ему противнее. Не по нутру ему были люди, работа и больше всего, конечно, то, что ночи не спать. Тут ведь не спят и малые и старые. Не только фабричные, а и те, кто живет в сторожах. Один сидит у ворот, другие ходят по двору. И там тоже так строго. По двору в разных местах были вставлены особые часы, и эти часы нужно было заводить каждый час. Если бы кто из них проспал и не завел часы, то часы остановились бы, а сторожу записали бы штраф.

Все чаще и чаще Макарка вспоминал, как он прежде думал о своей жизни. Прежде он думал, что вот он вырастет большой, выучится работать, будет пахать, а зимой -- возить овес в город; лошадей он заведет крупных, сбрую с ошейниками. Он купит себе теплый тулуп с мягким, волосатым воротником и лосиные рукавицы. Еще у него будет суконная жилетка и карманные часы. И все до мельчайших подробностей выплывало в памяти Макарки…

Иногда эти мечты сменялись другими. Его отдадут в слесаря. Он научится мастерству и будет таким искусным, что сможет сделать любую машину. И эти машины сами будут скидывать и надевать шпули, другие -- без лошади ездить зимой и летом. Захочешь, по воде -- и по воде поплывет.

"А то пойду в солдаты, -- вдруг решил Макарка, -- в солдатах так буду воевать, что меня сделают набольшим. Позовет меня тогда к себе сам царь и скажет: "Макарка, чего ты хочешь?" А я ему скажу, чтобы Мишку на работе ослобонить, а на его место прислать из деревни Фильку… А скуластого ткача сослать в Сибирь".

Больше этого Макарка не мог использовать своего могущества. Но и это его удовлетворяло, и он, успокоенный такими думами, засыпал.