1
Этот день я запомнил очень хорошо. Я все запоминаю хорошо. До мелочей. Вторник, восьмое сентября. Две тысячи пятнадцатый от Рождества Христова.
Рабочая неделя началась со звонка Люси Зыкиной, чиновницы земельного департамента. Люська – романтик и жизнелюбка – сразу сообщила, как мне повезло с ней. И что бы я без нее делал. Счастливчик! Только она могла так красиво обставить острую необходимость отката.
– Я тебе уже трех дала. Где ты там вошкаешься? Когда приедешь?
Действительно, за последнюю неделю от нее звонили трое клиентов, но до контрактов дело пока не дошло. Не торопились расставаться с деньгами. Я промолчал в трубку, а Люська продолжила, вздохнув:
– Еще один будет звонить. Бери в оборот. Не тяни. Целую.
Я и не собирался тянуть. И в мыслях не было. И вот с утра позвонил мужчина, представился Дмитрием и предложил встретиться.
Накрапывал мелкий дождик, а лучи солнца ласково поглаживали купол цирка Чинизелли. Я закрыл окно кабинета.
– Ну что, Владимир Васильевич, – спросил я своего зама, – а не пообедать ли нам в ресторане «Серебряный век»? Кухня настоящих поэтов. Что скажешь?
– Где это?
Никакого энтузиазма в голосе. Ни капли.
– Как – где… На Светлановском… Знаешь такой проспект?
– А поближе ничего нет?
– Люся подкинула каких-то деятелей. Настойчиво предлагают встретиться именно там. Как я понял, вопрос касается участка под рестораном. Совместим приятное с полезным. Что скажешь?
Владимир постучал по клавиатуре, отыскивая нужный адрес, и пробубнил, видимо, найдя:
– Азербайджанская кухня. Серебряный век, говоришь?
– А что, – отвечал я, – в Азербайджане, по-твоему, нет поэзии? Не было серебряного века? А Гусейн Джавид?
– Ладно, поехали, – хмуро ответил Василич. – Во сколько надо быть?
– К двум.
Приехали без пятнадцати. Устроились внутри. Снаружи все еще моросило. Ресторан уютно расположился на берегу пруда, в Муринском парке. В зале сидел лишь один посетитель, за столиком с противоположной стороны от нас, у камина: пожилой хмурый джентльмен. Мне стало смешно – уж очень понятие «джентльмен» не подходило к окружению. «Пожилой джентльмен с хмурым лицом сидел в азербайджанском ресторане „Серебряный век“ в Муринском парке и пил лимонную воду Perrier, разлитую где-то в районе Калининграда», – облек я мысль в более-менее приемлемую форму и засмеялся.
Василич, привыкший к таким поворотам, исподлобья взглянул на меня и прошелестел, кивнув в сторону «джентльмена»:
– Чего-то дедушка хмурится…
– Ну да, – ответил я. – Но заметь, ты тоже не светишься от смеха, как Олег Попов.
– Но и не хмурюсь, как будто проглотил вареную луковицу…
Я набрал номер Дмитрия – он был вне зоны доступа, а так как дело шло к двум, заказали обед.
Дмитрий приехал через полчаса. Мы уже доедали горячее. Он поздоровался с нами и направился прямиком к хмурому дедушке, который оказался его коллегой. Доев, мы пересели за их столик.
– У нас терраса лезет за границы участка, – дедушка кивнул в сторону пруда и еще больше нахмурился. Дмитрий тоже сдвинул брови.
– А участок в аренде? Или собственность? – я перевел взгляд с одного на другого.
За ответ взялся Дмитрий. Он очень интересно строил предложения.
– Собственность. Государственная. Городская. У нас – аренда. Да, Сергеич? – он скосил глаза в сторону дедушки.
– Да, – еще сильнее нахмурился тот. Я грешным делом подумал, что если он еще хоть чуть-чуть сдвинет брови, то его лицо трансформируется в нечто иное. В томиннокера из книжки американского короля ужасов.
– Это хорошо, – ответил я, опасливо поглядывая на брови пожилого джентльмена, – немного упрощает ситуацию. Оставляет ее в рамках правового поля. Это хорошо…
– Людмила вас дала. – Дмитрий решил обозначить формат сотрудничества. – Департамент за нас. Надеемся. Также и на умеренность. Деньги считают. Да, Сергеич?
– Да.
– А кто собственники-то? – я слегка зевнул, имитируя скуку.
– Ребята. Те же, что и на рынке. Как раньше. Договор с городом. На пять тысяч. А стоят на гектаре. Оградили все. Сдают торгашам. А здесь прикинулись. Южанами. Чтоб не подумали.
Впервые за все это время лицо дедушки приобрело нормальный вид, а потом расплылось в счастливой улыбке:
– Дима! Вечно ты всех запутаешь. Он говорит про северных…
Теперь нахмурился я. Как говаривал один наш клиент – девяностые никуда не делись, лишь немного приоделись. Это был как раз тот случай. Но ситуация выглядела несложной. Я обозначил хмурому дедушке сроки и цифры, и мы с Вовой двинули обратно в центр.
– Здравствуйте, реки вот такой ширины… – бормотал он, когда мы переезжали Неву. А я всячески отвлекал его:
– Ну что, Владимир Васильевич, как ты относишься к изменению границ уже сформированных земельных участков? Занятых террасами странных азербайджанских ресторанов?
– Отрицательно, – буркнул тот.
– А делать будешь? Поможешь людям? – улыбался я.
– А делать буду. Помогу.
Пионерской зорькой зазвонил лежащий на панельке телефон. Левая рука Володи торчала из открытого окошка «Патфайндера», дымя сигаретой, а правая лежала на рычаге коробки передач. «Оксана Битых», светилось на экране смартфона, который продолжа верещать. Василич, буркнув что-то матерное, выкинул только начатую сигарету и схватил телефон. Но там уже повесили трубку.
– Твою мать, – проворчал он и набрал номер только что звонившей Петровой, делопроизводителя и архивариуса в одном лице. Его скинули. – Твою мать, – повторил Василич и бросил телефон обратно.
– А ты закури еще одну, Владимир Васильевич, – посоветовал я. – И Ксюня сразу перезвонит. А вообще, человечество еще не придумало ничего лучше, чем автомобиль с автоматической трансмиссией. Правая рука освобождается для разных полезных дел. Например, для тыканья пальчиками в экран. И кстати, почему Битых? Она же Петрова?
– Телефон сам так ее записал…
Я не сразу понял, шутит он или нет, поэтому переспросил осторожно:
– Сам записал? У тебя телефон решает, как кого назвать?
– Я начал набирать имя – Оксана, хотел дописать «БТИ», а он предложил вариант «Битых», а тут кто-то позвонил, я тыркнул пальцем, и там сохранилось…
– А переименовать не получается? Или телефон сам решает, как и что должно быть в нем записано?
– Переименую, – ответил он, отмахнувшись, добавил: – Потом.
Финский аппарат вновь заурчал вызовом от Оксаны.
– Владимир Васильевич, – кричала она в трубку, а хороший динамик делал их разговор доступным и для меня. – Звонили из Московского… Документы по Зине Портновой на выдаче. Все пятьсот двадцать квартир. Забирать некому. Девчонки разъехались по МФЦ.
– Как это некому? – крикнул я в трубку Володи, – Ты и едь!
– Я не могу, у меня сегодня фитнес… Я пораньше ухожу…
– Ты сегодня пораньше уходишь знаешь куда? В многофункциональный центр предоставления государственных услуг Московского района! – заорал я, но Василич показал мне телефон:
– Уже трубку повесила. Шустрая!
– Да, вижу. Что нам сделать, чтобы они стали более собранными? Кокаину им в нос всыпать? Или ремня по попе?
– Терпение, – отвечал он серьезно, – проявлять терпение.
– Ты шутишь? Куда уж больше…
– Этот договор отработали с запасом: многоквартирный дом на пятьсот квартир за две недели. Получим документы завтра, ничего страшного. Терпение. Первый такой контракт. А другие киты подплывают. Мы уже в пятерке по региону, а штат раза в два меньше, чем у них у всех. Ребята работают через не могу, на пределе. Давай терпеливее к ним. Взгляни с разных сторон, а не только сквозь призму собственного эго…
– Вова, где ты этого нахватался? В «Ментовских войнах» нет таких речевых оборотов…
– У меня жена – педагог.
– Всего лишь учительница химии!
– Химии и биологии.
– Но не русской же словесности…
Тут затрезвонила моя трубка, прервав меня на полуслове. Звонила другая сотрудница фирмы – Лена Орлова.
– Олег Павлович! – завопила она так панически громко, что стало ясно: настоящее веселье впереди. – Нам не выдают бумаги по Кавалергардской…
– Что так?
Объект на Кавалергардской был притчей во языцех нашей фирмы. Год назад появилось заявление на выкуп помещения по этому адресу от арендатора, субъекта малого предпринимательства – симпатичной багетной мастерской. И с четкой последовательностью раз в два месяца мы получали отписки либо устные отказы в передаче договора выкупа в городской аукционный дом. И еще их теряли. Потом находили – и снова писали отписки. И снова теряли.
– Наш инспектор умер.
Впервые за весь день я не нашел что ответить. Возникла секундная пауза, которую заполнил Владимир Васильевич, крикнув на водителя «мазды» впереди:
– Ты, когда перестраиваешься в левый ряд, поворотник левый включай, а не аварийку, чудо-юдо!
– Лен, смотри, – решил я успокоить Орлову. – Исход Сергея Алексеевича – дело малоприятное, но, согласись, государственная служба-то на этом не заканчивается… Документы должны передать другому инспектору…
– Они и передали, – ее голос чуть дрожал от волнения, – все передали, но только Кавалергардской среди бумаг нет. Говорят, на столе у него нет, в шкафах тоже, по канцелярии документы числились на нем, а с него теперь не спросишь…
– Не расстраивайся. Ты же не сможешь воскресить Сергея Алексеевича, чтобы он искал бумаги, так? Поэтому спокойно делай то, что можешь: готовь новый пакет на выкуп и параллельно долби департамент звонками и походами. Пусть ищут. Не найдут – запускай новый пакет. Не мытьем, так катаньем… И параллельно – жалобу на вице-губернатора.
Доехали до офиса часа в четыре. Володя пулей полетел в санузел, а меня притормозили на входе охранники: «Предъявите пропуск». Второй раз за день я сунул им бумажный прямоугольник с фотографией и, пробормотав что-то вроде: «В следующий раз осиновый кол покажу, упыри, и вставлю в одно место, и это вовсе не грудь…», я наконец проник в свой кабинет. Там меня ждали Катя с кипой бумаг и бухгалтер Лариса Николаевна. Вбежал запыхавшийся Василич.
– Быстро ты справился… – ласково встретил его я.
– А то! Опыт-то какой…
– Чего, Катюш? – я потянулся за бумагами.
– Отчет от Апостола… – она отдала мне папку с архитектурным проектом и сопроводительное письмо.
Владимир Васильевич встрепенулся, услышав знакомое слово.
– О, я смотрел такой сериал, – сообщил он. – Про войну. Смотрели?
– Не, – отмахнулась Катя, – я стараюсь не смотреть телек… Чего-то там бомбят всех, как ни включишь… А если не бомбят, так всегда находят какую-то пакость. Как будто хороших новостей нет!
– Умничка, – ответил я, листая отчет. – По твоей работе, кстати, это видно…
– Скучные вы, – буркнул Василич и с головой ушел в правку какого-то контракта.
Спустя пару часов, разобравшись с бухгалтерией, я помчался в детский сад за дочкой. Выводя Лизку из группы, воспитатель Анна Николаевна тихо пожаловалась:
– Елизавета сегодня сама не своя… Ругается на всех… Воспитателю из младшей группы кулаки показывала…
– О как… Кулаки?
– Ага…
– Ладно. Разберемся.
И вышли на улицу. С нами поздоровался незнакомый мне молодой парень, а Лиза, расплывшись в улыбке, крикнула ему:
– Здравствуйте!
– Кто это? – спросил я, усаживая дочь в машину.
– Это Денис, – ответила она, улыбаясь. – Мой крестный папа по танцам.
Я поперхнулся.
– Это так теперь называется, да? Не преподаватель? Крестный папа?
– Да, – отвечала она, – Крестный папа.
– Ну, хорошо хоть – не крестный отец…
В машине спросил Лизу, стараясь ее не напрягать:
– Чего там кулаками машешь?
– Пап, это не я.
– Да? А кто?
– Оля.
– Какая Оля?
– Оля Дендридова, – отвечала на полном серьезе Лиза, – Моя сестра.
Не было у нее никакой сестры. И никакой Оли Дендридовой в садике не было. Лиза придумала ее для прикрытия или еще чего-то.
– Как так? А воспитательница на тебя указывает…
– Мы похожи с ней просто… Сестры ведь…
Я завез Лизку домой и, оставив машину, пошел к родителям, которые жили в двух кварталах отсюда. Раз в неделю, по вторникам, с восьми до десяти с папой и его другом Виктор Евгеньевичем мы устраивали карточные баталии. Играли: иногда в буру, а иногда в преферанс. А сегодня договорились про очко. В моем портфеле вместо рабочих документов лежала бутылочка хреновухи, которую мне с удовольствием налили в ресторане напротив офиса.
– О, дошел-таки! – поприветствовал меня папа. – Раздевайся, сейчас начнем!
– Привет, – ответил я, протягивая пол-литрушку. – Здрасьте, дядя Вить.
– Опять коротышку принес? – спросил он деловито.
– Так у вас наверняка припрятано где-нибудь…
Я прошел в гостиную. Виктор Евгеньевич разбирался с колодой, пересчитывая карты, а папа перелистывал программы телевизора, пытаясь найти правильный фон для предстоящего действа. Щелкал только по кабельным, чтобы даже случайно не наткнуться на горячо нелюбимые федеральные каналы. Перепрыгнул с матча Барселона – Райо Вальекано на снукер, остался на нем несколько секунд. Затем пошел блок каналов с зарубежными фильмами. Затем с нашими.
Виктор Евгеньевич начал раздавать карты, а я – разливать хреновуху по рюмочкам, когда телевизор сообщил:
– Любовь долготерпит, милосердствует…
Я, встрепенувшись, поднял голову, но папа уже переключил обратно на футбол. Период переключений не превысил и трех минут, а Барса уже вела один – ноль.
Через час мы сделали перерыв. Мужики пошли перекурить на балкон, а я, взяв пульт, вернул предыдущий канал (он назывался «Русский иллюзион») и, пробежав по программе передач, обнаружил, что папа попал на фильм Тарковского «Андрей Рублев». Естественно, он уже закончился, сейчас по экрану с автоматом куда-то бежал герой Пореченкова.
Я переключил на футбол. Мы играли еще час, а затем, усталый, без трех тысяч, но довольный, я пошел домой. Гордые пенсионеры, думал я, улыбаясь, так денег не берут, а карточный долг – святое дело.
Через полчаса я добрался домой, а еще минут через двадцать в спальне рассказал эту историю жене Ленке, которая, как всегда, выслушала меня с ироничным интересом. Заметила, смеясь:
– Вот так вот, Олег Палыч… При игре в очко и выпивании дорогущей ресторанной настойки через старенький Panasonic познакомился с одной из самых интересных библейских цитат… Как там дальше? Не завидует, не превозносится, не гордится… А долготерпение – на первом месте. О как!
– Да…
– Ладно, Олег Палыч, я и так уже слишком долго терплю, давай-ка иди сюда!
И я залез под одеяло.
2
Рабочая среда опять началась со звонка Зыкиной.
– Ну чего ты? Договорился?
– Да, дорогая, конечно.
– Когда заедешь?
– Завтра.
– Отлично. Буду ждать. Давай в обед.
– Давай.
Накрапывал мелкий дождик. Я открыл окно, и в кабинет проник запах питерской мороси. Володя еще не появился: видимо, стоял в пробке на Литейном, вырабатывая терпение. Я же с утра был абсолютно спокоен. Даже охранник на входе не смог вывести меня из равновесия.
Хотя очень старался.